Карпов Михаил Яковлевич - Непокорный

МИХАИЛ ЯКОВЛЕВИЧ КАРПОВ

НЕПОКОРНЫЙ
Роман (Отрывок)

Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. МОСКВА 1931 ЛЕНИНГРАД

Прощальное воскресенье...

Бывало,-- да вот и сейчас тоже, по засугробенным улицам мчится пара за парой, гусь за гусем, звенят бубенчики и колокольчики, гикают веселые кучера, от девичьего звона серебристее улицы, от голосистых тальянок и мороз нипочем. То ли не любота стародавняя, то ли не веселье исконное, деревенское! Себя показать, людей поглядеть, лошадьми да сбруей похвастаться на зависть гольтепе беспортошной! И никаким это словом не выскажешь, никаким криком не выкричишь, кроме единственного в мире широкого русского:

-- Эх!..-- И прибавишь: Любота!..

И в это веселье, в этот звон праздничный, в это прощальное воскресенье распахнулись ворота комсомольского клуба, и три подводы одна за другой выезжают на улицу под смех и говор комсомольцев-богохульников. На передней Минька сидит, развалившись в дровнях, на середней -- Стенька, на задней -- Васька. На других красные ленты и платки, а на лошадях -- верхами... Вот здесь-то и богохульство: на передней лошади сидело верхом чучело с конскими волосами и с длинной льняной бородой, в голубом сарафане,-- ни дать, ни взять -- бог-саваоф! Да так и написано на картонках, прикрепленных на груди чучела и с боков лошади:

ДОРОГУ!
ЕДЕТ БОГ-САВАОФ!
ВЫХОДИ-ГЛЯДИ!
ВЕЧЕРОМ СОЖГЕМ!

И чучело страшное-престрашное на середней лошади: вместо носа -- ошметок, вместо глаз -- красные пятна, вместо бороды -- телячий хвост, а на лбу -- бычьи рога торчат. На чучеле -- картонка с надписью:

ДОРОГУ!
ЕДЕТ ЧОРТ-СУЕВЕРИЕ!

ВЫХОДИ-ГЛЯДИ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ!
ВЕЧЕРОМ СОЖГЕМ!

А на задней лошади,-- и как придумали такое?! взгромоздилась на спину задней лошади корова не корова, баба не баба,-- не зверь, не человек: и толстозадое, и брюхатое, и рогатое, и глазастое, а в ощеренной пасти блин. Самый настоящий гречневый блин. Не будь надписи,-- ни в жизнь не догадаться бы, кто это, а в надписях всяк прочтет:

ДОРОГУ!
ЕДЕТ СТАРЫЙ ОБЫЧАЙ-СТАРАЯ
ДУРА МАСЛЕНИЦА!
ВЫХОДИ-ГЛЯДИ В ОСТАТНЫЙ РАЗ!
ВЕЧЕРОМ СГОРИТ!

Ржет дядя Михей, как жеребец, мелко хихикает Степан Бойцов, а лошади фырчат, пугаются, лошади на месте не стоят, сбегается народ, бегут-подпрыгивают, ребятишки кричат-визжат, а "бог-саваоф", "чорт-суеверие" и "старая дура масленица" едут по улице не вскачь и не в рысь, а шажком-тишком, их обгоняют, около них -- и сзади, и спереди, и с боков -- пары, гусем, в одиночку едут, придерживая лошадей, и, захлебываясь хохотом, спрашивают:

- Где будете сжигать?

- У клуба! Приходи -- гляди!

Молодым что, молодые ржут -- не наржутся, и хотя беспартийные, а усердия к богу и почтения к старшим никакого, а вот старики...

И надо же было случиться этому у двора Толстоносовых! Едут комсомольцы с чучелами, а навстречу -- Михайло Кривозубов, Никита Толстоносой со сватом Халюковым и с прочей родней, увидели, прочитали, что это за идолы. Позеленел Никита:

-- Эт-что за идолы?.. Эт-что за озорство?.. Сьчас же сбрасывай! -- И раз к саваофу! Минька по лицу Никиты кнутом -- раз! да по спине лошади -- два! Рванула рыжая, понесла, а за ней другие, и что там орал Никита с гостями, комсомольцы уже не слышали, мчались они к своему клубу -- будет, наездились, в каждом конце побывали, теперь все знают.

У клуба все как есть для масленицы,-- ледяная гора, ребятишки катаются на салазках и на ледянках, только вот к чему такая большая-пребольшая клетка из плах наподобие срубов, набитая кострикой, соломой и дегтярными лагунами? Сроду в Вязовке не делали таких клеток!

-- Непремзнно для Бога,-- высказывали догадливые,-- бога сжигать будут. Вот мошенники, вот подлецы! Взять да разворотить...

И разворотили бы, да боязно, да и любопытно... Кому не хочется поглядеть такое, чего сроду не видел?

Прямо с мороза чучел принесли в клуб. Поистрепались они, сидя верхами: тому нос надо поправить, другому рога на место прикрепить, третьему блин свежий в зубы зажать; перешучиваются ребята, скалозубят, а все-таки...

- Кабы не вышло чего... А что?

-- Да отстегал я кнутом Толстоносова. Небось, драться привалит... Мы им...

-- Не робь, Миня!

Не успели чучел починить, как на улице, перед клубом -- гик и крик. Минька схватил обрез -- и на крыльцо. Слышит Степька, как Минька орет:

- Тронь!.. Тронь!! На месте прихлопну гадину толстоносую! Курнос чортов!

"И впрямь, пристрелит..." -- думает Стенька, а сам за другой обрез хватается и тоже на крыльцо выскакивает.

- Марш домой, кулачье!.. Марш, покель целы!

На улице народищу со всей деревни, и все орут, и все кричат -- поди разбери. Панька Толстоносов колом размахивает, Никита, его отец, с частоколиной, Порфишка Халюков изгородь ломает, Игошка Лыков ружьем потряхивает, а за ними вся родня с дубьем. У ворот комсомольцы с рычагами -- только тронь... Драки еще нет, а бабы уже визжат и причитают.

-- Искрошу Миньку, подлеца! Убью-у!.. Корова лутто-глазая! Олух!..- Того и гляди, надсадится Панька, а сам топчется на месте, и пьяный хотя, а боится тронуть Миньку.

-- Комса шелудивая!

-- Живоглоты культяпые!

-- Разнесем!!

-- Разнес один, да морду кнутом исхлестали! Ха-ха-ха!..

Пока переругивались, откуда ни возьмись Степан Бойцов -- председатель сельский и коммунист, коренастый, черный, в рыжем полушубке. В руках у него -- ничего, но бесстрашно подходит он к Игошке Лыкову и хватается за ружье.

- Отдай, на месте арестую, хулиган! Своих сперва рестуй, они начали! Они... они кнутом меня! Я на суд за это!

-- Не протестуй, говорят! Р-разойдись!! Марш по домам!!!

-- Комсомолов разгоняй!

-- Сами безобразничают, а нас рестовывать!

-- Богохульники!

-- Изби-ить! Проучить подлецов!

-- Мы вас проучим!

-- Попробуй! Ну, ну?.. Тронь, тронь, бляха!.. Морда цела? Тронь! Мы покажем, кто есть комса!

И тронул бы, да ружья у них и власть, вот и пяться назад, вот и расходись. Степан Бойцов как петух наскакивает: за ним - сила, за ним эта орава, вот и распоряжается хозяином... И Лука тут же топчется, и Брежнев... Ох, этот Кузьма Бражнев, секретарь комячейковский! Сцапал Халюкова за шиворот и давай отчитывать:

И не стыдно тебе, большевик? Да какой же ты есть коммунист после этого, ежели за кулаков заступаешься, а? Не совестно, спрашиваю?

-- А они... они чего? Они дикритируют! Пусти, пусти! Ты кто?

-- А то вычищу из партии, вот будешь знать, кто комса!

-- Я сам тебя выброшу! И пошли вы к чорту!

Степан Бойцов, посмеиваясь, подходит к ребятам, хлопает Миньку по плечу и одобряет:

-- Не робь, комса!

-- На кой рознял? Мы бы им начесали холку-та!

-- Выискался чесальщик какой. Нечего компрометироваться нам, пусть они это делают. Вот мы прохватим их на общем собрании.

Подошел Кузьма Бражнев. Весь в снегу, раскраснелся, - вытирает мокрое лицо, отпыхивается.

-- Ну, и скотина этот Халюков... Вышибить его вот и будет знать... И вы, ребята, хороши: драку затеяли, связались с пьяными. Нечего сказать, пример! Не оправдывайтесь, знаю все... На других критику наводите, а на самих не оглянетесь!

Когда свечерело,-- все ребята, ребятишки, девки, девчонки, молодухи и молодые, мужики и бабы, вместо того, чтобы в своих концах и на своих порядках провожать масленицу, где уж понаделали горы, гуртом, с песнями и визгом привалили к комсомольскому клубу -- новую гору обновлять.

Шныряют комсомольцы с крыльца на крыльцо - то в клуб, то из клуба, а Стенька, как хозяин, приказы отдает, Поглядывает, то и дело поправляя облезшую шапку набекрень. Может, и ему, как встарь, хотелось повеселиться вместе с другими,- "об'ездить" какую-либо молодуху с молодым, силу свою испробовать -- побороться, подурачитьея, повалять в сугробах девок, послушать всласть песню "Соловей ты мой, соловушка", может, хотелось всего этого ему с товарищами, да заняты они другим...

Веселье весельем, а то и дело спрашивают, скоро ли масленицу жечь. У клетки, сложенной из плах,-- солома, а на клетку приставлена лестница, и вот в клубе запели, из клуба, по крыльцу, несут "бога-саваофа", "чорта" и "масленицу", вместо свеч -- жгуты кудели, и а то время, когда под песню "Не надо нам бога" возносили чучел на верхушки клетки,-- кудельными факелами подожгли солому, отбросив ее от клетки, а с лестницы поочередно говорили учитель, Бойцов и Стенька...

Сожжение богов!.. Сожжение богов!! Сожжение богов!!!

Грудился народ, слушал.

-- Глядите в последний раз, это горит ваша темнота! Глядите!!

Звучный голос Стеньки перебивается голосом стариковским:

-- Богохульники!.. Анафемы трижды проклятые!! Опомнитесь!!!

Минька подскочил к Григорию Шестакову, и сухопарый Григорий, точно шест, был вытолкнут ив круга, а клетка уже пылала и снизу и сверху, а вокруг -- пляс под сочиненную Стенькой песню:

Гори-гори, бог-сваох,

Чтоб ты сдох!

Гори-гори, дьявол-чорт.

Кляп те в рот!

Горн-горн, масленица,

Чортова балясница!

Всех вас жгем-жгем-жгем.

В рожи вам плюем-плюем!

Чтоб сгоретъ вам!

Чтоб вам треснуть.

И уж больше

Не во-скре-сну-уть!!!

Забавнее всех ребятишкам: прыгают, визжат, хохочут. Старики отплевываются, крестятся и отходят, оглядываясь назад: комсомольский клуб тонет в багровом отблеске костра, на котором корчатся чучела, облизываются безжалостным пламенем, розовый дым лениво уползает вверх, а внизу дикий хоровод...

Прощальное воскресенье...

Самые злые враги мирятся, самые лютые грешники каются -- ходят из двора во двор, находят в избы, валяются в ногах, прощенье просят и говорят: "Бог простит... Христос простит..."

А комса озорная простилась с богом, чортом и масленицей навсегда...