Каменский Анатолий Павлович - Микроб легкомыслия

Анатолий Каменский

Микроб легкомыслия

Когда это началось -- трудно определить. Может быть, еще за чаем, когда полковник Водецкий рассказал по просьбе хозяйки дома один из "боккаччиевских" эпизодов своей жизни и натянутое молчание первых гостей сменилось шумными разговорами и смехом. Потом подошедший к концу рассказа молодой режиссер Цис, в серой бархатной тужурке с тремя громадными перламутровыми пуговицами, подбавил жару, изобразив в лицах отрывок из пикантного водевиля, намеченного к постановке в театре "Арлекин". Остальные гости, появляясь один за другим, уже неизбежно заражались носившимся в воздухе легкомысленным микробом. Входивший ничего не понимал, но в ту же минуту начинал беспричинно хохотать. В гостиной, в маленьком кабинете хозяйки, в столовой за длинным столом говорили все сразу, торопливо размахивая руками, или шептались вдвоем, втроем, давясь и фыркая от смеха. И у всех были круглые, искрящиеся глаза.

Среди публики победоносно расхаживал полковник Водецкий. Сливаясь то с одной, то с другой группой гостей, он заряжал ее особым, свойственным ему электричеством и отходил.

-- Полковник, полковник! -- звали его со всех сторон.

Да, вероятно, больше всего был виноват именно он, точнее -- его поистине легендарная донжуанская популярность. Говорили, что у него шесть тысяч занумерованных в хронологическом порядке фотографий бывших любовниц, среди которых, кроме известных российских и заграничных львиц, по крайней мере, десятка три принцесс и герцогинь. Были, конечно, мулатки, китаянки, негритянки. Было несколько сот снимков "без трико". Это занумерованных и занесенных в толстую книгу. А не занесенных и не сосчитать.

Особенным успехом пользовался рассказ полковника о том, как, будучи еще гусарским корнетом, он загостился под Варшавой в одном помещичьем доме, в котором было пять или шесть отдельных спален, по числу живших в нем дам. Однажды ночью, прокравшись к самой интересной из них, он вышел на минутку, чтобы напиться воды, но, возвращаясь, попал по ошибке уже в другую спальню, потом опять захотел пить и попал нечаянно в третью и т. д. Это называлось рассказом "о шести стаканах воды".

II.

В конце концов собралось человек пятьдесят. Кроме полковника и режиссера Циса, модный беллетрист Орлов; присяжный поверенный Немерко с сестрой; шикарный помощник присяжного поверенного Барт (только что привезший из-за границы последний крик моды -- белые шелковые носки); еще несколько помощников; известный актер и рассказчик Павлинов; другие актеры; судебный следователь Грехов с очаровательным подросточком -- женой, которую всегда принимали за его дочь; обер-секретарь сената Пичахчи, он же замечательный имитатор и свистун; молодой, напоминающий розового молочного поросеночка композитор Май; футуристический художник Нейке; человек пятнадцать юных чиновников из правоведов и лицеистов, причем один из них -- камер-юнкер, другой -- граф, третий -- барон, а четвертый -- драматург. Дамы -- просто красивые и некрасивые, затем актрисы, драматические курсистки, а в числе последних две настоящие красавицы -- блондинка и брюнетка, или, как их звали, Небо и Земля.

Это молодежь.

В дополнение к ней, должно быть для солидности, были приглашены трое пожилых лиц: военный инженер Корбут с длинными усами -- вылитый австрийский шпион, крашеный банкир Шпигель, ужасно напоминающий известного старика Чинизелли, и действительный статский советник Сочава, с жиденькой седоватой бородкой -- несомненно переодетый елейный кладбищенский поп.

Центром оживления была гостиная. В углу стояла громадная ваза с крюшоном, похожая на купель. Составился длинный дивертисмент. Сначала Пичахчи имитировал скрипку и виолончель и великолепно насвистывал какие-то негритянские танцы; потом режиссер Цис, шагая вдоль и поперек комнаты своими ножницами-ногами, проектировал невероятно комические и трагические сцены для кинематографа; потом рассказчик Павлинов с невозмутимо серьезным видом представлял еврейский танцкласс и даже некий менее благопристойный дом. В промежутках розовенький композитор Май играл на рояле бравурные песенки и шансонетки.

Кое-кто из молодых людей, за неимением свободного места на диванах и на стульях, поместился прямо на ковре, в ногах у дам. Судебный следователь Грехов, уже немного опьяневший от крюшона, сидел на маленькой кушетке рядом с хорошеньким подростком-женой и, видимо гордясь ею, ревниво косился на своего молодого помощника, почти лежавшего внизу у самого краешка ее платья.

-- Послушайте, -- говорил он, -- я подвинусь, садитесь рядом со мной.

Но его не было слышно, так как стоял невообразимый шум.

-- Что случилось? В чем дело? -- спрашивали вновь прибывающие, свежие люди, но и им никто не отвечал. В кабинете хозяйки, освещенном слабенькой лампочкой в потолке, на оттоманке возлежали в позе одалисок сестра присяжного поверенного Немерко и две драматички -- блондинка Небо и брюнетка Земля. Около них теснилась толпа молодых чиновников и актеров, и то и дело кто-нибудь опускался на колени и целовал то пряжку туфли, то каблучок. "Полковник! Полковник!" -- все чаще слышалось оттуда. Другие драматички -- Вера Георгиевна, Дода и Хаюшка -- с визгом бегали из комнаты в комнату, гуськом, и их поминутно ловили, задерживали и разлучали.

III.

К двенадцати часам составился тайный организационный комитет: председатель -- полковник Водецкий, члены -- беллетрист Орлов, режиссер Цис, имитатор Пичахчи. Задача, в сущности, предстояла не из трудных, так как микроб уже сам собою протачивал ходы в самые неприступные сердца. Даже ревнивейший из мужей судебный следователь Грехов стоял один у рояля против розовенького композитора, подпевал ему и дирижировал рукой, а его маленькая жена сбежала от него в кабинет, который уже громко называли "лигой любви".

-- Все обстоит блестяще, -- говорил полковник, -- но самое главное это, конечно, ужин. От нас зависит превратить его в пир во время чумы. Способ один: хорошенько рассадить. Нарежем билетиков и всех перепишем. Идет?

-- Идет! -- воскликнул комитет.

Начали делить гостей по категориям и заспорили о словах. Делили на талантливых и бездарных, на современных и отсталых, на ярких и бесцветных, -- все оказывалось очень растяжимым: талантливые были добродетельны или скучны, отсталые представляли из себя очень благодарный для шуток комический материал, некоторые мужья и жены, бесцветные вместе, обещали быть яркими порознь. Пришлось разделить просто на умных и на дураков.

Тихими шагами заговорщиков, с гремящей саблей полковника впереди, разыскали хозяйку, заперли в столовую дверь. Предложение было принято с восторгом, билетики надписаны, осталось -- рассадить. В столовой могло уместиться не больше 30 человек, остальных 15--20 гостей решено было посадить в спальне хозяйки за тремя сдвинутыми вместе ломберными столами, и так как не хватало стульев, то полковнику пришла в голову гениальная мысль придвинуть с одной стороны великолепную двухспальную кровать. Милая, веселая хозяюшка Мария Иосифовна сначала задумалась, потом со смехом согласилась. "Дураков" и "так себе", конечно, поместили в столовой, отборных умниц во главе с хозяйкой и тайным комитетом -- в спальне, самых почетных гостей, как, например, полковник, на кровати. Полковник скромничал, отказывался, но для общего блага согласился. Затем прибор к прибору -- блондинка Небо, режиссер Цис, брюнетка Земля, Пичахчи, жена судебного следователя, беллетрист Орлов, драматичка Дода, художник Нейке, драматичка Хаюшка, юрист в белых носках, драматичка Вера Георгиевна и еще пять -- шесть веселых людей.

В столовой размещали уже как попало, на скорую руку. Прежде всего сослали туда судебного следователя-ревнивца, а остальных посадили с таким расчетом, чтобы мужья не приходились рядом с женами, чтобы банкир Шпигель был поближе к розовенькому композитору Маю, которому всегда нужны деньги, чтобы елейный генерал Сочава оказался между самыми некрасивыми и добродетельными из дам и как раз визави с дерзким передразнивателем и насмешником актером.

IV.

Уже со всех сторон ломились и в столовую, и в спальню. Искали свои билетики, умоляли о перемещениях, добивались протекции у полковника, у других членов комитета, чтобы попасть в святая святых, то есть в спальню, и первым долгом прочитывали билетики счастливцев, попавших на кровать.

-- Полковник, ради бога, -- кричали некоторые обиженные из "умных", -- мы не хотим ужинать в столовой.

-- Господа, -- разводил руками полковник, -- я ничего не могу поделать, у меня и так друг на друге будут сидеть.

-- Голубчик полковник! Хоть на пол, хоть под кровать.

Во время спора некоторые билетики переместились сами собой, а из спальни вдруг исчез билетик очаровательной дамочки-подростка и очутился в столовой. Произведено было строжайшее расследование, и, узнав, что это проделка мужа, комитет постановил его проучить: сделали другой билетик, и место дамочки осталось за ней, а судебному следователю решили подсунуть в последнюю минуту какую-нибудь из некрасивых дам.

Тем временем из кабинета хозяйки навстречу микробу общего детски веселого легкомыслия уже надвигалась другая, более серьезная и тлетворная волна. Мужчины совершенно облепили оттоманку, сидели на валиках, ползали по ковру, и из полутьмы слышались вместо голосов уже какие-то оперные модуляции, а женский смех сделался блаженно-колоратурным.

Войдя туда, полковник был встречен взрывом восторга. Он одобрительно посмотрел кругом и сказал:

-- Хорошо-с, очень хорошо-с. Кушать подано, господа!

Самый последний, приехавший с другого вечера гость увидел с порога прихожей, как несколько десятков совершенно обезумевших людей, тесня друг друга, сдвигая по пути мебель, с криком и хохотом устремились куда-то через гостиную, в которой стояла тропическая жара и пахло цветами, духами, сигарами и крюшоном. И, засмеявшись, он невольно побежал за толпой.

Уселись почти так, как было распределено. Судебный следователь не сразу заметил исчезновение жены, а когда заметил, то было уже поздно. Два-три настойчивых человека проникли в спальню и только к общему удовольствию увеличили собою тесноту. В обеих комнатах стоял содом. Кричали одновременно тосты, пили в беспорядке все, что попадалось под руку, сидели колено с коленом, плечо с плечом.

В спальне горел закутанный розовым шелком фонарь и лампочка над зеркальным шкафом. Полковник под гром аплодисментов произнес туманно-эротическую речь о том недалеком будущем, когда невозможное сделается возможным и наступит какой-то загадочный золотой век. Беллетрист Орлов призывал общество взглянуть жизни прямо и смело в глаза. Наивные звездочки-глазки сидевшей рядом с ним жены судебного следователя тотчас же остановились на нем, правда очень робко, но зато почти влюбленно. Блондинка Небо и брюнетка Земля чокнулись с ним через стол лениво наклоненными бокалами и нечаянно опустили край платья с плеча, блондинка -- с правого, брюнетка -- с левого. Комически вздыхая и глядя на эту законную полунаготу, полковник начал мечтать вслух о наготе незаконной. Центром общего остроумия сейчас же сделалась кровать: слишком близко было ее шелковое одеяло и мягкие подушки в сплошных кружевах.

Потом из столовой начали ходить пилигримы под шутливое благословение полковника, потом милая хозяюшка Марья Иосифовна стала подавать добрый пример, почти склоняясь головой то к одному, то к другому соседу на грудь. И вместо прежних отдельных тостов, экспромтов и реплик полилась уже какая-то общая томная, бесконечно журчащая речь:

-- Я знаю, что вы сейчас думаете, у нас общая мысль... Самое красивое у женщины это спина... Спорный вопрос!.. Ах, нет, я серьезно влюблен. Шесть стаканов воды?.. Полковник, полковник!.. Она хочет быть сегодня нескромной... Что такое? Как под кроватью? Почему?.. Какая у вас горячая рука!.. Молчите, молчите, молчите... Красота -- условная вещь: я люблю худенькие, кривые ножки... Неужели так долго?.. Полковник! вот сюжетец в вашем духе... Не смотрите на меня такими неприличными глазами... Лучше совсем без усов и без бороды. Поднимите вилку, только я боюсь, что вы, пожалуй, не захотите вылезать из-под стола... Душу нет: я предпочитаю тело. Вы ничего не пьете, это скучно... Как вы смеете! На то он и режиссер... Вот полковник любит с полным комфортом. Еще нельзя?.. Какими духами вы душите ваши волосы?.. Боже мой, розовенькое ушко...

VI.

Уже давно началась жизнь под столом, уже каждую минуту гасло электричество, и, когда оно вспыхивало вновь, целовавшиеся притворялись возмущенными и качали головами на тех, кто не осмелился или не успел поцеловаться.

Кофе и ликеры пили в гостиной, куда был подан и новый крюшон. Комитет торжественно объявил свои полномочия законченными и, сохранив за собой право негласного надзора, затерялся в толпе. Электричество гасло то в гостиной, то в кабинетике хозяйки, и уже все кавалеры с рюмочками ликера в руках сидели в ногах у дам. Шикарный помощник присяжного поверенного Барт, вытянув длинные ноги, щеголял вовсю своими белыми шелковыми носками. Судебный следователь настойчиво уговаривал жену ехать домой, и она, почти плача, оглядываясь на всех беспомощными детскими глазками, просила позволить ей остаться хоть на полчаса. Самым обидным было то, что сам следователь еще и не думал уезжать.

-- С кем же я поеду? -- спрашивала она.

Шутя или не шутя, но ее отказывались провожать. "Неверное предприятие", -- юмористически шептали друг другу на ушко невежливые кавалеры. Едва удалось уговорить беллетриста, как ее соседа за ужином, и тот, проводив ее в предложенной кем-то карете, вернулся через двадцать минут. Потом началось настоящее общее мученье и длилось часа три.

По всем комнатам ходил полковник, громыхал саблей и стонущим голосом говорил:

-- Боже мой, как мы несчастны! О, тень Нерона! О, тень Гелиогабала, явись!

-- Бедные мы, маленькие мы, робкие мы! -- вторил ему откуда-то из угла беллетрист Орлов.

И опять бесконечная журчащая речь:

-- Вы этого действительно хотите?.. О, как странно, какая я сегодня сумасшедшая... Поцелуй? Ваш поцелуй... Это слишком... Полковник, полковник!.. Это моя тайна... я готов на что угодно, на самые причудливые формы... Отодвиньтесь, я вас умоляю: вы пиявка... Где? Очень просто: он ушел в кухню к Дуняше... Господа! Вас трое, а я... Карета самой скорой помощи -- это законная жена... Ненасытный, ненасытный!..

VII.

Разошлись около шести часов. Бывший комитет и еще несколько мужчин, медленно, разочарованно, убито двигаясь до перекрестка улицы по тротуару, подвели некоторые итоги. Поцелуев бесчисленное множество, рискованных поползновений сколько угодно, молниеносных романов с горничной Дуняшей два, но интересного по-настоящему ничего.

Опечаленный полковник шел впереди всех вдвоем с беллетристом Орловым и говорил:

-- Пятьдесят человек. Тридцать мужчин и двадцать дам. Minimum двадцать возможностей, и хоть бы что! Ужас, позор...

-- Я вас все-таки по секрету утешу, полковник, -- неожиданно сказал беллетрист.

-- Да что вы? Ну-ну-ну, говорите скорей.

-- Неужели вы не догадываетесь?

-- Нет... Разве Пичахчи, или блондинка Небо с режиссером?.. Да не может быть: я бы заметил.

-- Не то, не то, -- смеясь говорил беллетрист.

-- Неужели вы? -- уже радостно спрашивал полковник.

-- Я, -- сказал беллетрист.

-- С кем?

-- Догадайтесь.

-- В карете?

-- В карете.

-- Голубчик, дорогой! -- воскликнул полковник, снимая фуражку и крестясь. -- Ну, слава Богу, слава Богу, а то я уже совсем отчаивался... Спасибо, родной.

------------------------------------------------------------------------

Первое публикация: журнал "Весь мир", 1912, No 31.