Лермонтов Михаил Юрьевич - Литературный альбом

Литературный альбомъ

"Пѣсня про царя Ивана Васильевича, молодаго опричника и удалаго купца Калашникова" Лермонтова.

Едва ли найдется въ русской литературѣ болѣе художественное, болѣе вѣрное народному духу изображеніе тяжкихъ временъ опричнины, чѣмъ вышеприведенная пѣсня нашего поэта,-- не смотря на то, что основательное изученіе русской народности только-что начиналось въ его время и вообще въ такъ-называемый Пушкинскій періодъ. Въ этой пѣснѣ-поэмѣ Лермонтовъ вполнѣ отрѣшается отъ моднаго и напускнаго байроническаго строя мыслей и вдохновенія -- и съ мастерствомъ самобытнаго великаго таланта вступаетъ на мало-вѣдомую, почти дѣвственную почву народнаго творчества, запечатлѣвая мощнымъ стихомъ на нѣсколькихъ страничкахъ цѣлую историческую эпоху.

Опричнина, учрежденная Грознымъ, какъ извѣстно, вызвана была государственной необходимостью. Крамолы бояръ, которые почти самовластно правили Россіей въ дѣтствѣ Іоанна IV, достиггли крайней степени развитія. Увлеченный взаимною рознью, счетами и подкопами другъ подъ друга, бояре совершенно забывали объ отечествѣ и не только не блюли его интересовъ, но не рѣдко, будучи побѣждаемы счастливыми соперниками, прямо измѣняли родинѣ, отъѣзжая въ Литву и проч.

Молодой государь, одаренный великимъ государственнымъ смысломъ, видѣлъ, что люди, поставленные историческимъ ходомъ дѣлъ въ головъ земщины, только губятъ землю. Надо было создать новыхъ дѣятелей, которые стояли бы въ сторонѣ отъ старыхъ порядковъ, не имѣли бы ни какихъ родовыхъ счетовъ съ прошлымъ, были бы опричь бояръ и земли, кромѣ ихъ. И вотъ являются опричники или кромѣшники, не имѣющіе ничего общаго съ земщиной и групирующіеся тѣснымъ кружкомъ вокругъ одной личности царя. Они носятъ въ числѣ прочихъ атрибутовъ своего призванія песью голову (знакъ вѣрности) и метлу (знакъ очищенія государства отъ стараго сора). Съ помощью этой страшной свиты, Грозный вступаетъ въ борьбу съ крамолой бояръ и казнитъ ихъ безъ милости ради блага родины. Таковъ смыслъ дѣяній, представляемыхъ нѣкоторыми историками какъ-бы слѣдствіемъ кровожадности самого правителя Россіи. То же самое стремленіе къ усиленію монархической власти насчетъ земской (феодальной) аристократіи видимъ мы и въ западной Европѣ около этого времени. Въ могущественнѣйшемъ католическомъ государствѣ, Испаніи, обладавшей въ то время полсвѣтомъ, послѣ Карла V выдвигаются суровый образъ Филиппа II и мрачная фигура герцога Альбы; нанайскомъ престолѣ сидитъ Сикстъ V, въ бытность кардиналомъ прикидывавшійся хилымъ, хворымъ, согбеннымъ старикомъ, а надѣвъ тіару заговорившій такимъ голосомъ, что привелъ всѣхъ въ трепетъ; въ Англіи Елисавета почти самовластно распоряжается парламентомъ; во Франціи предчувствуется Ришелье.

Но таковъ неумолимый законъ исторіи: какъ только въ государствѣ образуется привилегированное сословіе, располагающее властью и силой, оно съ теченіемъ времени начинаетъ злоупотреблять ими (преторіанцы и областные легіоны въ древнемъ Римѣ, турецкая стража и мамелюки въ Халифатѣ, янычары въ Турціи и т. п.). Не избѣгла этого и русская опричнина. Кромѣшники, чувствуя свою силу, презрительно относились не къ однимъ боярамъ но и ко всей земщинѣ. Вотъ одинъ изъ такихъ-то эпизодовъ и рисуетъ Лермонтовъ въ своей пѣснѣ:

За прилавкою сидитъ молодой купецъ,

Статный молодецъ Степанъ Парамоновичъ,

По прозванію Калашниковъ;

Шелковые товары раскладываетъ

Рѣчью ласковой гостей онъ заманиваетъ,

Злато-серебро пересчитываетъ....

Отзвонили вечерню въ святыхъ церквахъ,

За кремлемъ горитъ заря туманная,

Набѣгаютъ тучки на небо,--

Гонитъ ихъ метелица распѣваючи;

Опустѣлъ широкій гостиный дворъ.

Запираетъ Степанъ Парамоновичъ

Свою лавочку дверью дубовою

Да замкомъ нѣмецкимъ со пружиною;

Злаго пса-ворчуна зубастаго

На желѣзную цѣпь привязываетъ,

И пошелъ онъ домой призадумавшись,

Къ молодой хозяйкѣ за Москву-рѣку.

И приходитъ онъ въ свой высокій домъ,

И дивится Степанъ Парамоновичъ:

Не встрѣчаетъ его молода жена,

Не накрытъ дубовый столъ бѣлой скатертью.

А свѣча передъ образомъ еле теплится.

И кличетъ онъ старую работницу:

"Ты скажи, скажи, Еремѣевна,

"А куда дѣвалась, затаилася

"Въ такой поздній часъ Алена Дмитревна?

"А что дѣтки мои любезныя,

"Чай забѣгались, заигралися,

"Спозаранку спать уложилибя?

-- Господинъ ты мой, Степанъ Парамоновичъ?

Я скажу тебѣ диво-дивное:

Что къ вечернѣ пошла Алена Дмитревна...

Вотъ ужъ попъ пришелъ съ молодой попадьей,

Засвѣтили свѣчу, сѣли ужинать,--

А по сю пору твоя хозяюшка

Изъ приходской церкви не вернулася.

А что дѣтки твои малыя

Почивать не легли, не играть пошли --

Плачемъ плачутъ, все не унимаются.

И смутился тогда думой крѣпкою

Молодой купецъ Калашниковъ,

И онъ сталъ къ окну, глядитъ на улицу,

А на улицѣ ночь темнёхонька,

Валитъ бѣлый снѣгъ, разстилается,

Заметаетъ слѣдъ человѣческій.

Вотъ онъ слышитъ, въ сѣняхъ дверью хлопнули.

Потомъ слышитъ шаги торопливые;

Обернулся, глядитъ -- сила крестная!

Передъ нимъ стоитъ молодая жена,

Сама блѣдная, простоволосая,

Косы русыя расплетеныя

Снѣгомъ-инеемъ пересыпаны,

Смотрятъ очи мутныя какъ безумныя;

Уста шепчутъ рѣчи непонятныя.

"Ужь ты гдѣ, жена, жена, шаталася?

"На какомъ дворѣ, на площади,

"Что растрепаны твои волосы,

"Что одежа вся твоя изорвана?

"Ужъ гуляла ты, пировала ты,

"Чаи съ сынками все боярскими?..

"Не на то передъ святыми иконами

"Мы съ тобой, жена, обручался,

"Золотыми кольцами мѣпялися!..

"Какъ запру я тебя за желѣзный замокъ,

"За дубовую дверь окованую,

"Чтобы свѣту божьяго ты по видѣла,

"Мое имя честное не порочила..."

И услышавъ то, Алена Дмитревна

Задрожала вся, моя голубушка,

Затряслась какъ листочекъ осиновый,

Горько-горько она восплакалась,

Въ ноги мужу повалилася:

"Государь ты мой, красно солнышко,

"Иль убей меня, или выслушай!

"Твои рѣчи -- будто острый ножъ,

"Отъ нихъ сердце разрывается.

"Не боюся я смерти лютыя,

"Не боюся я людской молвы,

"А боюсь твоей немилости...

"Отъ вечерни я домой шла нонче

"Вдоль по улицѣ одинёшенька.

"И послышалось мнѣ, будто снѣгъ хруститъ:

" Оглянулася -- человѣкъ бѣжитъ.

"Мои ноженьки подкосилися,

"Шелковой фатой я закрылася.

"И онъ сильно схватилъ меня за руки,

"И сказалъ мнѣ такъ тихимъ шопотомъ:

-- Что мужаешься, красная красавица,

И не воръ какой, душегубъ лѣсной,

Я слуга царя, царя Грознаго,

Прозываюсь Кирибѣевичемъ,

А изъ славной семьи изъ Малютиной...

"Испугалась я пуще прежняго;

"Закружилась моя бѣдная головушка.

"И онъ сталъ меня цаловать-ласкать,

"И цалуя все приговаривалъ:

-- Отвѣчай мнѣ, что тебѣ надобно,

Моя милая, драгоцѣнная!

Хочешь золота, али жемчугу?

Хочешь яркихъ камней, аль цвѣтной парчи?

Какъ царицу я наряжу тебя,

Станутъ всѣ тебѣ завидовать.

Лишь не дай мнѣ умереть смертью грѣшною:

Полюби меня, обойми меня

Хоть единый разъ на прощаніе.

"И ласкалъ онъ меня, цаловалъ онъ меня,

"На щекахъ моихъ и теперь горятъ,

"Живымъ пламенемъ разливаются

"Поцалуи его окаянные...

"А смотрѣли въ калитку сосѣдушки,

"Смѣючись на насъ пальцемъ показывали...

"Какъ изъ рукъ его я рванулася

"И домой стремглавъ бѣжать бросилась,

"И остались въ рукахъ у разбойника

"Мой узорный платокъ -- твой подарочекъ

"И фата моя бухарская.

"Опозорилъ онъ, осрамилъ меня,

"Меня, честную, непорочную.

И что скажутъ злые сосѣдушки?

"И кому на глаза покажусь теперь?

"Ты не дай меня, свою вѣрную жену,

"Злымъ охульникамъ на поруганіе!

"На кого, кромѣ тебя, мнѣ надѣяться?

"У кого просить стану помощи?

Говорила такъ Алена Дмитревна,

Горючьми слезами заливалася...

Какъ вступился удалой купецъ за поруганую честь молодой жены, какъ онъ вызвалъ своего оскорбителя, молодаго опричника Кирибѣевича, на кулачномъ бою предъ лицомъ самого Грознаго царя и что за тѣмъ послѣдовало -- все это слишкомъ извѣстно и слишкомъ художественно изложено въ пѣснѣ, для того чтобы передавать содержаніе ея своими словами. А перечитывать высокія поэтическія созданія -- дѣло не лишнее, особенно въ наше время, когда стаи самозванныхъ судей, въ родѣ знаменитаго крыловскаго цѣнителя соловьиной пѣсни, со всѣхъ сторонъ смлятся подкопать незыблемые пьедесталы славнѣйшихъ именъ русской литературы и рекомендуютъ своихъ пѣтуховъ-кумовьевъ въ законодатели вкуса и творчества.

"Нива", No 1, 1875