Крюков Федор Дмитриевич - В сфере колдовства и мути

"Донская волна", No 16. 30 сентября 1918. (13 окт.) С. 10

В сфере колдовства и мути

В часы раздумья над мутью, горькой и трагической, наполнившей мир, над кровавым безумием, окутавшим человечество, я часто мысленно переношусь в прошлое тихих, идиллических уголков, ныне втянутых маховым колесом истории в общий водоворот. В них я ищу зерно нынешних апокалиптических распрей, чтобы выяснить себе корни современного перерождения народа, - и ничего не нахожу, кроме игрушечной первобытной ясности и простоты взаимоотношений, проникнутых человечностью даже в темных явлениях междоусобий и национального антагонизма. Те же как будто люди, но душа, не тронутая процессом "расширения и углубления революции", была другая, подлинно человеческая душа...[1]

По связи со святками вспоминаю один судебный процесс, следы которого и сейчас можно найти в архиве В-ского станичного суда. Шел он в условиях самой широкой, никем и ничем не стесняемой гласности - даже публика порой принимала живейшее участие в разборе дела, вставляла более или менее веские замечания, вступала в словопрения с тяжущимися сторонами, давала судьям советы - в станичных судах это водится и доныне.

Процесс вместил в себе в одинаковой степени как элементы национальной распри, так и самую обыденную вражду на деловой почве. Крестьянин Лялин снял в аренду у станицы участок земли. На тот же участок имел виды казак Федор Дементьев. Но на торгах земля осталась за Лялиным, чем Дементьев и его сторонники были чрезвычайно возмущены: земля казачья, а пользуется ею пришлый люд, "наброд"... Чтобы донять чем-нибудь конкурента, казак Дементьев подал в станичный суд жалобу на жену своего соперника, крестьянку Дарью Лялину.

Сущность этой жалобы в реестре суда изображена так:

"Дело по обвинению казаком Федором Дементьевым крестьянки Дарьи Лялиной в угрозах причинить ему, его семейству и его скоту вред колдовством - насажать килы на теле".

Председательствовал Стахий Фролов, рыжий, борода клином, человек умственный, начитанный в церковном Писании и не дурак выпить, вмещавший в себя, несмотря на тощую комплекцию, огромное количество горячительных напитков без видимых последствий. Зато второй судья - Тимофей Толмачев - любитель мудреных слов, - ослабевал быстро и во время судоговорения громко икал. Но смотрел строго. Кудрявый, серебристый Федул Корнеевич, третий судья, человек добродушный и благожелательный, любил склонять к миру, но тут все-таки угрожающе держался по отношению к русским.

Жалоба Дементьева была длинная, обстоятельная и изобиловала кудрявыми, непонятными выражениями. Письмоводитель Ульян Дьяков, заросший бородой от самых глаз, с трудом преодолел бумагу, спотыкаясь, делая частые и томительно длинные паузы. Прочитал и
с значительным видом перевернул несколько страниц толстой книги с желтыми, захватанными листами, которая носила общее название "Законов", а в действительности была лишь десятым томом.

Председатель - Стахий Фролов - кашлянул, поправил судейский знак на груди и обратился к истцу:

- Говори словесно, Федор Семеныч, в чем состоит иск и как было дело.

Судья Толмачев икнул и добавил:

- Выясни косвенные этому делу факты...

Обвинитель Дементьев - плотный, чернобородый человек в сером военном пальто с погонами ефрейтора или "приказного", с медалью на груди, - вытер желтым платком потную шею и вежливо откашлялся в руку.

- Лялина Дарья об Рождестве, при всей публике, угрожала мне, моему семейству и скоту своим волшебством... - заговорил он дребезжащим, почтительным тенорком и показал большим пальцем назад, через плечо. Этот магический жест выдернул из пестрой толпы, не нашедшей места на двух скамьях у стен и стоявшей в положенном расстоянии от решетки, отделяющей судей от тяжущихся, пожилую женщину тощего, но боевого вида, одетую почти на городской манер, с шалью на плечах и в красных туфлях. Она подвинулась к решетке и стала рядом с обвинителем, который продолжал:

- Совершить, разумеется, что-нибудь вредное для здоровья... "Помни, - говорит, - обед да полдни!"

- Крупная сурьезность! - сказал судья Толмачев и покрутил головой.

- И действительно, так и вышло: после этих угроз случилось - у одной коровы и у одного быка из кожи вышли шишки...

Дементьев опрокинутой горстью обозначил внушительный размер шишек. Помолчал и добавил:

- Под названием килы... Потом у моей жены Марфы в то же время случилось... в заднем мочевом канале... запор...

- Подходит под итог законных статей! - одобрительно сказал судья Толмачев.

- А свидетели тому делу кто? - спросил председатель.

- За лекарем ходили, за Егор Иванычем Мордвинкиным, - он подтвердил. Человек опытный. Помог. Говорил, одним словом: все эти болезни от насмешек злых людей...

- А на кого сомнение имеешь?

- Именно на Дарью Лялину...

- Эх, Федор Семеныч, и не грех тебе? Глянь на иконы! - вступает рядом стоящая Дарья Лялина.

- Окромя некому, потому что эти народы русские тем и дышат - чародейством и мошенничеством!.. Они нас, казаков, скоренили!

- А вы не скоренаете? - обвинительным тоном вопрошает обвиняемая.

- Молчи!.. Наброд!.. - сурово кидает в ее сторону обвинитель.

"Наброд" - выражение оскорбительное, и Дарья Лялина сдержанно, но строго замечает:

- А вы поаккуратней! Вы не у себя в квартире!

Суд относится к завязавшимся прениям с эпическим спокойствием. Председатель равнодушно говорит:

- Лялина! Ты не кипи, как самовар, а говори словесно...

- Господа судьи! - восклицает обвиняемая. - Как хотите судите, не увлекайтесь ни дружбой, ни родством, а в волшебстве я себя виноватой не сознаю!.. Все это по злобе на нас, чтобы с участка согнать, - вот и придумывает...

- Я по крайней мере - казак, служил и медаль имею, двух сынов на службу справил, - с достоинством возражает на это Дементьев, пальцем указывая на ту сторону груди, где у него висит медаль. - А вы - наброд! Ты какое имела право обзывать казаков - "рассейскими лаптями"?..

- Я не обзывала!

- Свидетели есть! "Я об казаках нисколько даже не понимаю" - это чьи слова? А кто поднимал ногу да пальцем стучал по подошве: "Вы все, казаки, одной моей подметки не стоите"?..

- Когда я поднимала?

- Когда-а! То-то!..

- Подходит под итог законных статей! - зловещим тоном бормочет Толмачев.

- Вы уж Богу помолитесь да помиритесь, - говорит судья Федул Корнеевич. - Повинись, Дарья, а то остебнем! Ей-Богу, остебнем!..

Председатель вспоминает, что надо выслушать сперва свидетелей, и останавливает разгоревшиеся прения сторон.

Свидетельница Татьяна Тройкина показывает:

- По этому делу ничего не знаю. Слыхала только, говорила она, Дарья Лялина: "Накроется, мол, белым полотном".

- К чему же эти слова? - задает вопрос председатель.

- Не могу знать - к чему, а только собственной губой брехала, это хоть из-под присяги покажу...

Свидетель Анучкин подтвердил:

- Именно это самое было - угрожала Лялина Дементьевым по колдовству наслать болезнь, и Марфа Дементьева страдала потом от шишек, которые лекарь Егор Иваныч при всех признавал: килы...

Третий свидетель - Яков Тройкин, у которого спина пиджака была выпачкана белой глиной, что служило явным указанием на предварительное приятное времяпрепровождение где-нибудь за полубутылкой у выбеленной стены, показал решительнее всех:

- Лялина знает, как присадить килу. В молодых людях у нас нередко от нее болезни... от ее угроз... И также на скоте...

- А папирос "Зефир" кто тебе покупал? - обличительно говорит Дарья Лялина.

- Это - не ваше дело! - спокойно отвечает свидетель, уступая место у решетки эксперту, Егору Ивановичу Мордвинкину.

Это почтенный человек с медной лысиной и длинной, узкой бородой, русой с проседью. Он держится с чрезвычайным достоинством, нетороплив в словах и движениях.

- Действительно, Марфу Дементьеву я лечил от кил, - говорит не спеша Егор Иваныч. - На глазах у ней килы были. А у свата Дементьевых лечил быка, коров и лошадей. Лечу я молитвами святых и стишками. Шишки, которые в просторечии называются килами, - дело пустое, надо знать лишь человека, кем посажены. Вот змея укусит - это голос! И также, когда сбесится человек.

После этого показания прения сторон вспыхнули еще жарче. Принимал в них участие и муж Лялиной, и некоторые добровольцы из публики, и свидетель Тройкин с белой спиной, напоминавший стучание пальцев по подметке и оскорбительное выражение "российские лапти".

Потом суд не удалился на совещание, а удалил из судейской комнаты всю публику, свидетелей и самих тяжущихся, чтобы без помехи обсудить резолюцию. Последним выходил из залы заседания обвинитель Дементьев, уж в дверях восклицая голосом отчаяния:

- Житья нет, господа судьи! Сажает килы!..

- Наклеветал чистой брехней, господа судьи! - донесся на это из-за дверей крикливый и боевой голос Лялиной.

Суд после недолгого совещания признал доказанным факт колдовства и постановил крестьянку Лялину к двухнедельному аресту при станичной тюрьме.

Решение, конечно, не превосходящее премудрость царя Соломона, но и свободное от упрека в излишнем членовредительстве. Если сравнить его с тучей кровавых приговоров современности, вынесенных на наших глазах тучей революционных трибуналов в процессах еще более упрощенных и фантастических, чем дело о сажании кил, - то сердце без колебания устремляется к старому порядку, к старому мироощущению и старой душе человеческой, не усугубленной "революционным сознанием"...

Лучше она была. Право, лучше...

[1] Та же история, но с другим предисловием и заключением, уже излагалась автором пятью годами ранее в статье "Колдовской процесс" ("Русское богатство", 1913. No 12. С. 367-373).

Оригинал здесь