Арсеньев Константин Константинович - Paris-Gaide, par les principaux écrivains et artistes de la France. Première partie. La Science. L"Art. Deuxième partie

Paris-Gaide, par les principaux écrivains et artistes de la France. Première partie. La Science. L'Art. Deuxième partie -- La Vie. Paris, 1867. Librairie internationale. Вмѣстѣ: XLIV и 2136 стр. Цѣна 20 фр.

Всемірная выставка окончила свое шумное существованіе. Принесла ли она великіе плоды всемірной промышленности и творцу ея -- рабочему человѣчеству -- мы еще не знаемъ; но въ область литературы она внесла дѣйствительно одно замѣчательное произведеніе, которое, конечно, могло бы явиться и безъ нея, но она послужила ему поводомъ; французская литература за это должна быть благодарна.

Мысль о составленіи обширнаго, всеобъемлющаго, со всѣмъ знакомящаго "Путеводителя Парижа", и при томъ путеводителя, выраженнаго суммою извѣстныхъ талантовъ -- эта мысль была встрѣчена въ началѣ многими съ недовѣріемъ; на нее взглянули какъ на торговую спекуляцію. Участіе въ одномъ и томъ же изданіи литераторовъ всевозможнаго рода, казалось, должно было повести только къ крайнему смѣшенію и противорѣчію, усыпанному блестящими французскими фразами и размалеваннымъ восторгомъ предъ своими великолѣпными зданіями и широкими бульварами.

Подобное предвзятое осужденіе оказалось, неосновательнымъ. Всѣ литераторы отнеслись къ предложенному дѣлу добросовѣстно и рѣшились на этотъ разъ познакомить французскаго провинціала и иностранца съ дѣйствительнымъ Парижемъ, съ такимъ, какимъ онъ представляется въ данную минуту, съ Парижемъ при дневномъ свѣтѣ и при газовыхъ фонаряхъ, съ Парижемъ въ его внѣшней формѣ и въ его внутреннемъ содержаніи, съ Парижемъ праздности и разврата, мысли и морали. И при этомъ, вмѣсто ожидаемаго противорѣчія въ очеркахъ и изображеніяхъ, остаешься удивленъ встрѣчаемою общностью въ направленіи и воззрѣніяхъ всѣхъ авторовъ, такъ что книга, вмѣсто безсвязнаго сборника, представляется какъ бы цѣлостнымъ органическимъ созданіемъ. Болѣе того,-- указанная общность въ направленіи получила здѣсь одинъ и тотъ же видъ, одинъ и тотъ же пріемъ, который мы назовемъ пріемомъ историческимъ.

Авторы обязаны представить намъ Парижъ такимъ, каковъ онъ есть, и какъ дѣйствительно его представляютъ. Смотрите! бульвары и сады, Дворцы и казармы, монументы и фонтаны, башни и клоаки, магазины и трактиры, театры и балы, проституція и гошпитали, банки и тюрьмы, библіотеки и музеи, школы и академіи,-- предъ вами стелется какая то фантастическая безконечная панорама; панорама, вполнѣ, даже слишкомъ реальная, даже такая, которой, гуляя по Парижу, вы и сами не подозрѣвали. Авторы съ новымъ, небывалымъ у французовъ, истиннымъ патріотизмомъ представляютъ вамъ Парижъ не только его казовымъ угломъ, но и тѣмъ, который обнажитъ настоящую дѣйствительную жизнь этого міра; и вы тогда увидите, что "не все то золото, что блеститъ;" вы можетъ быть захотите отвернуться и отнестись презрительно къ "великому Парижу", къ "сердцу всей Франціи". Но постойте! въ благодарность за такую добросовѣстность путеводителей, посмотрите на другую панораму, представленную рядомъ, такъ сказать на ретроспективную панораму Парижа. Вы видѣли, каковъ есть Парижъ; посмотрите же, какимъ онъ былъ, какимъ онъ могъ бы быть. "Каѳедры институтовъ и коллегій теперь полунѣмыя, но било время, когда съ нихъ раздавались голоса, будившіе юность, привлекавшихъ чужеземцевъ; и будетъ время, когда на школьныя скамья снова прійдутъ поучаться свои и чужіе, молодые и старые; на то указываютъ хотя бы курсы Лабулэ, устоявшаго въ бурѣ" (Collège de France, par Michelet). Въ средѣ французской академіи смолкли горячіе споры, "вотъ уже скоро 18 лѣтъ", но они были, и старые академики вѣрятъ, что молодежь снова внесетъ ихъ (L'Académie Franèaise, par Sainte-Beuve). Бульвары и роскошные магазины ворвались въ Латинскій край, и заставили юношей думать о своемъ нарядѣ і тратить на него болѣе, чѣмъ позволяютъ средства; но было время, когда юноши думали о нарядѣ своей головы, объ умственномъ нарядѣ, и тратили и средства и жизнь на науку, и еще уцѣлѣли такіе труженники (Le Quartier latin, par Th. de Banville и Histoire de Paris, chap. XI, par Έ. Pelletan). Юношество это начинаетъ показываться на той сторонѣ, на правой, и предаваться разнообразію и гульбѣ; но еще недавно оно вспомнило свою прошлую жизнь и дрогнуло, когда молотъ ударилъ въ свидѣтеля его мирной жизни, въ Люксембургскій садъ (Le Palais du Luxembourg, par F. de Lasteyrie). Въ красивомъ зданіи городской думы нѣтъ даже такого муниципальнаго совѣта, которымъ одарены другіе, мелкіе города Франціи; но въ этой думѣ, въ ея стѣнахъ засѣдалъ не только муниципальный совѣтъ и верховныя правительства; въ этихъ стѣнахъ рѣшались судьбы.монархій и республикъ (Hôtel-de-Ville, par P. Lanfrey).

Таковъ общій пріемъ значительнаго большинства статей. Парижъ, въ силу вѣковыхъ обстоятельствъ, въ силу постоянно росшей централизаціи, -- сосредоточилъ въ себѣ одномъ, если не всю исторію, то по крайней-мѣрѣ всѣ главные и важные моменты исторіи Франціи. Въ немъ живутъ всѣ народныя традиціи, онъ непрестанно будитъ воспоминанія прошлаго, и среди недовольства настоящимъ,-- поддерживаетъ своимъ прошедшимъ надежды на будущее. Вотъ почему, почти каждый писатель, описывая какое либо зданіе или учрежденіе, считаетъ нужнымъ изобразить всю его исторію, которая обращается въ отрывокъ изъ исторіи Парижа и Франціи. Каждая улица, каждый уголъ имѣетъ за собою прошлое, дорогъ французу цѣлымъ міромъ воспоминаній, дорогъ какъ картина его исторіи.-- Здѣсь, предъ этимъ замкомъ съ старинной башенкой, гдѣ теперь живетъ хозяинъ-лабазникъ, разъигрывалась драма во времена Карла VI-го, улица была окровавлена убійствомъ герцога орлеанскаго (Hôtel Barbette.-- Les Maisons historiques, par V. Fournier); тамъ, гдѣ стоитъ величественно Пантеонъ, святая Женевьева ободряла парижанъ и обѣщала, что Аттила не вторгнется въ ихъ городъ (Le Panthéon, par Έ. Quinet); на томъ углу, на "Часовой-набережной", въ домѣ, осужденномъ на ломку, родилась у гравера дочь Манонъ Флипонъ, ставшая знаменитою мадамъ Роланъ (Les Quais, par Y. Claretie).... Л. Бланъ приводитъ слова Гёте о Парижѣ: "Представьте себѣ этотъ всемірный городъ, гдѣ каждый шагъ на мосту, на площади, напоминаетъ великое прошедшее, гдѣ на каждомъ углу улицы совершался какой либо отрывокъ изъ исторіи. Да, восклицаетъ Л. Бланъ (Le Vieux Paris, par Louis Blanc),-- города тоже обладаютъ душою, которую составляетъ ихъ прошлое; и матеріальная красота только тогда получаетъ свою цѣну, когда оставляетъ сохраняться видимымъ слѣдамъ той, другой красоты, состоящей изъ воспоминаній, -- воспоминаній страшныхъ или патетическихъ, которыя забавляютъ или волнуютъ, огорчаютъ или утѣшаютъ, но изъ которыхъ каждое заключаетъ въ себѣ поученіе и поддерживаетъ духъ.... Пусть уничтожаютъ улицы съ спертымъ, вреднымъ воздухомъ, и прокладываютъ просторные пути; пусть открываютъ мѣсто солнцу въ мрачныхъ кварталахъ, пусть снабжаютъ Парижъ лёгкими тамъ, гдѣ ему трудно дышется; это нужно, потому что такъ повелѣваетъ гигіена и требуетъ прогрессъ. Но тамъ, гдѣ интересъ общественнаго здравія, тамъ, гдѣ неизбѣжное развитіе цивилизаціи не предписываютъ парижскимъ эдилямъ являться неумолимыми, тамъ пощадите старый Парижъ! Пощадите видимые останки того прошлаго, котораго настоящее не можетъ разрушить во всемъ, что его напоминаетъ, не совершивъ преступленія убійства!"

Этотъ-то крикъ, вырвавшійся въ первой статьѣ, проходитъ на всевозможные мотивы чрезъ все огромное твореніе. И его вызываетъ не одна сентиментальность: другія соображенія поражаютъ умы. Наталкиваясь въ центрѣ Парижа на развалины сломаннаго стараго знакомаго дома, гдѣ въ убогой квартиркѣ выросло нѣсколько поколѣній, изъ котораго вышли талантливые труженики, -- Эдмондъ Абу задаетъ себѣ вопросъ о судьбѣ недостаточныхъ людей въ Парижѣ: "Я понимаю благородное презрѣніе всемогущей администраціи: ясно, что квартиры въ 250 фр. составляютъ пятно среди города столь величественнаго какъ Парижъ. Но у насъ есть работники, которые заработываютъ мало; я спрашиваю себя -- подъ какою кровлею преклоняютъ они голову, когда Парижъ муниципальныхъ грезъ (т. е. г. Гаусмана) будетъ оконченъ? Ихъ гонятъ изъ центра въ окрестности; но окрестности тоже заражены кокетствомъ, онѣ тоже покрываются дворцами. Значитъ, надо будетъ, чтобъ работникъ селился еще далѣе, въ чистомъ полѣ, далеко, очень далеко отъ своей работы, и чтобъ онъ совершалъ каждое утро путешествіе въ мастерскую, каждый вечеръ -- домой. Возвратится ли онъ каждый вечеръ? будетъ ли онъ сильно привлеченъ далекимъ жилищемъ, почти незнакомымъ ему, куда онъ входитъ только для того, чтобы сомкнуть глаза, откуда выходитъ съ едва раскрывшимися глазами? Конечно, вернется, если его ждетъ тамъ семья. Остается только узнать: станутъ ли будущіе работники жениться, какъ прежде. Стоитъ-ли? Такъ мало времени для наслажденія вмѣстѣ! И потомъ, въ развлеченіяхъ нѣтъ недостатка въ сердцѣ Парижа. На развалинахъ этихъ убогихъ домовъ, вздымаются искуственные райскіе дворцы,-- для работника въ блузѣ. Сто билліардовъ, десять тысячь тазовыхъ рожковъ, позолота, зеркала, пѣсни, мало ли еще что! И чѣмъ болѣе квартира -- этотъ святой ковчегъ семьи -- становится недоступнымъ бѣдному люду, тѣмъ дешевле продаются злокачественныя удовольствія" (Dans les Ruines, par Edm. About).

Другой авторъ прямо указываетъ на вѣчныя перестройки и ломки Парижа, какъ на причину уже существующаго въ Парижѣ голода, нищенства и грабежа, которые дѣйствительно въ послѣднее время принимаютъ ужасающіе размѣры (La misère et les misérables, par Alfr. Delvau). А какими удовольствіями наслаждается современный Парижъ, что привлекаетъ массы, густо набивающей ежедневно театры,-- этотъ вопросъ смущаетъ даже такого романиста, какъ Поль Феваль,-- въ его мастерски набросанной картинкѣ, живо представляющей парижскую жизнь (La Vie de Paris, par P. Féval). Вотъ, разсуждаютъ между собою три директора театровъ: Долой комедію! долой драму! долой умъ, сердце, стиль и прочія древности! Да здравствуетъ нагая амазонка, заработывающая свой хлѣбъ обѣщаніемъ своей смерти! Да здравствуютъ поддѣльные львы (въ піесѣ la Biche au bois)! Мы введемъ въ балетъ весь музей Гарткопфа!-- "Господа, да вы бы купили "мертвецкую" (la morgue, гдѣ выставляются всѣ найденные трупы)! И залы полны каждый вечеръ; а днемъ прогулка въ Булонскомъ лѣсу; пляски, фаетоны, ярмарка улыбокъ, рынокъ внѣшностей. Въ цѣломъ мірѣ ничего подобнаго! Вы можете свалить въ одну груду всѣ столицы Европы вмѣстѣ, и все же не найдете столько долговъ, сколько на этой прогулкѣ!" -- Отвернемся отъ бульваровъ, это иностранный Парижъ, заглянемъ въ міръ науки, въ міръ народнаго просвѣщенія, въ міръ двигающей мысли. Невеселую, тяжелую для науки картину представляетъ Фр. Моренъ въ большой статьѣ объ университетѣ (l'üniversité, par Fr. Morin): "Ботъ уже 12 или 15 лѣтъ, какъ всѣ высокіе умы вырождаются между нами. На горизонтѣ уже ничего не видно... Гдѣ они, въ настоящемъ поколѣніи, мыслители, которые будутъ имѣть честь и силу сомкнуть вокругъ своего ученія цѣлую школу?... Литературная и общественная публика... уменьшается и понижается между нами, съ каждымъ днемъ, въ ужасающихъ размѣрахъ... Мы должны сказать съ глубокимъ горемъ, но еще съ болѣе глубокимъ убѣжденіемъ -- теперь нѣтъ во Франціи тысячи личностей, которыя стояли бы въ уровень серьезно продуманной книги по общей исторіи... Правда, рядомъ съ полу-отчужденіемъ отъ серьезныхъ занятій въ буржуазной аристократіи, надо указать на законное нетерпѣніе, съ которымъ мелкая буржуазія и работники нашихъ городовъ пытаются принять участіе въ нашей умственной жизни... но, къ несчастью, они почти нигдѣ не находятъ къ тому практическихъ средствъ; первоначальное образованіе крайне неудовлетворительно, а обученіе второго разряда недоступно имъ." -- Моренъ указываетъ на дѣйствительно поразительный отчетъ одного оффиціальнаго лица, подтверждающій, что "число безграмотныхъ во Франціи равняется въ однихъ мѣстахъ 3/4, въ другихъ 5/6 "иногда доходитъ до 9/10"! "Остережемся! въ такомъ умственномъ состояніи нельзя долго оставаться безнаказанно... Народъ, который теряетъ охоту къ истинѣ, въ свѣту, къ простотѣ, -- перестаетъ понимать справедливость даже самую основную, -- такой народъ рискуетъ подвергнуться позору и всѣмъ бѣдствіямъ разложенія, которыя могли бы напомнить лѣтописи Византійской имперіи." -- Но подобные возгласы кажутся слишкомъ преувеличенными. Быть не можетъ, чтобъ Парижъ, который каждый день, въ 5 часовъ вечера, кишитъ всевозможными журналами -- на всѣхъ бульварахъ, во всѣхъ кіоскахъ, чтобъ этотъ Парижъ былъ грубъ и невѣжественъ! Намъ остается отослать любопытныхъ къ статьѣ Лабулё, къ этой ѣдкой сатирѣ, къ этому убійственному приговору нынѣшнему положенію печати (Ed. Laboulaye, l'Histoire de la presse parisienne. Cp. у Taine, l'Art en France).

Послѣ всего сказаннаго, если мы обратимся къ началу путеводителя, къ его введенію (а извѣстно, что многіе читаютъ и пишутъ введеніе послѣ всего другого) -- то невольно будемъ поставлены въ затрудненіе. Предъ нами 44 мелко испещренныя страницы. Онѣ принадлежатъ Биктору Гюго, который написалъ ихъ какъ предисловіе ко всему изданію; и именно это предисловіе не только не служитъ введеніемъ, а напротивъ, оно противорѣчивъ всему направленію путеводителя.-- Гюго, никогда не былъ такъ популяренъ во Франціи, въ Парижѣ, какъ теперь; сочувствіе воскрешенному "Эрнани" составляетъ теперь въ Парижѣ политическую манифестацію; предисловіе къ путеводителю выпущено теперь даже отдѣльною книжкой, -- что же сказалъ въ немъ "великій изгнанникъ", "великій поэтъ"? Онъ высказалъ на своемъ витіеватомъ языкѣ, пересыпанномъ метафорами и противоположными сопоставленіями, свое "великое пророчество": въ XX вѣкѣ будетъ одна небывалая, чрезвычайная нація, и ея столицей будетъ Парижъ! въ XX вѣкѣ не будетъ Франціи, она будетъ міромъ! Въ томъ мірѣ, т. е. въ XX вѣкѣ, не будетъ войнъ, люди даже не будутъ знать, что такое война? не будетъ зависти и ненависти, всѣмъ будетъ хорошо и уютно, всѣ будутъ сыты и пригрѣты. Этотъ міръ, это человѣчество сначала будетъ зваться Европой: "XIX вѣкъ присутствуетъ при созданіи Европы; братскій континентъ -- вотъ будущее! Прежде, нежели у Европы будетъ свой народъ, у нея уже есть свой городъ. Того народа, который не существуетъ еще, уже столица существуетъ. Это кажется дивомъ, это -- законъ." -- На эту тему развиваетъ, и для вѣрности должно прибавить -- запутываетъ Гюго свою утопію. Утопія подобная не новость; иные мыслители представляли утопіи гораздо проще и сбыточнѣе, не ставя даже ихъ условіемъ, какъ то дѣлаетъ Гюго, "воздушный локомотивъ, небо, наполненное воздушными кораблями", и т. п. Каждый можетъ предаваться въ-волю созданной имъ утопіи, но для этого надо знать мѣсто и соображать время. Гюго напрасно избралъ мѣстомъ для изображенія своей утопіи -- введеніе въ путеводитель, и напрасно торопится назначить ея осуществленіе такъ скоро -- въ XX столѣтіи. Кромѣ того, поэзія можетъ позволять себѣ много вольностей, но врядъ-ли ей пристало утверждать небывалое, и противорѣчить исторіи, а Гюго въ этомъ не совсѣмъ правъ. Такъ напр., онъ утверждаетъ, что вотъ уже три вѣка, какъ Парижъ торжествуетъ въ этомъ свѣтломъ процвѣтаніи разума, какъ разноситъ цивилизацію но всѣмъ четыремъ вѣтрамъ, какъ надѣляетъ людей свободною мыслью." А между тѣмъ, исторія говоритъ, что, въ XVI вѣкѣ, безспорно торжествуетъ не Парижъ, а реформаціонная Германія; въ XVII, опять не Парижъ, олицетворяемый у Гюго Моліеромъ (!), а Англія, съ ея политическимъ и умственнымъ движеніемъ.-- Мы пропускаемъ другія поэтическія вольности въ видѣ подобныхъ: "Въ иномъ мѣстѣ куютъ оружіе, въ Парижѣ куютъ идеи"! какъ будто знаменитое fusil Chassepot составляетъ идею!-- Но къ чему пугать народы слѣдующимъ неожиданнымъ сюрпризомъ: восторгаясь миролюбивой идеей выставки, привѣтствуя великій соборъ всѣхъ племенъ и націй, Гюго вдругъ рѣшаетъ общую ихъ судьбу совершенно произвольно: "За чѣмъ пришли всѣ эти народы въ Парижъ? Они пришли чтобъ стать Франціей! Они пришли присоединиться къ цивилизаціи (?). Они пришли понять (?). Эти глаза насыщенные ночью, пришли посмотрѣть на свѣтъ!" -- Поэтическая вольность зашла очевидно немного далеко. Всѣ будутъ болѣе довольны той картиной, въ которой Гюго, какъ и другіе, изображаетъ прошлое Парижа; это дѣйствительно художественная панорама Парижа, его сѣдой старины; панорама, наполненная поразительными сравненіями и сближеніями, параллелизмами, какъ говоритъ самъ Гюго. Здѣсь мы дѣйствительно узнаемъ автора Notre-Dàme de Paris, Misérables и пр.

На этомъ мы и покончимъ свой краткій отчетъ о путеводителѣ. Мы ограничились указаніемъ его главной мысли, его главнаго направленія. Для передачи же, хотя вкратцѣ всего его содержанія, заключеннаго на мелкихъ 2000 страницъ -- нужно выйти далеко за предѣлы библіографической рамки.

"Вѣстникъ Европы", т.IV, 1867