Арсеньев Константин Константинович - История России съ древнейших времен. Соч. Сергея Соловьева. Том XVII. История России в эпоху преобразования, т. V

Исторія Россіи съ древнѣйшихъ временъ. Соч. Сергѣя Соловьева. Томъ XVII. Исторія Россіи въ эпоху преобразованія, т. V. Москва 1867. Стр. 404. Ц. 2 р.

Много прошло времени послѣ выхода въ свѣтъ послѣдняго тома "Исторіи россійскаго государства", и наша исторіографія долго не могла переступить завѣтнаго 1611 года, на которомъ оставилъ ее нѣкогда Карамзинъ. Пройдя второй разъ все поприще Карамзина съ тѣми новыми средствами, которыя доставляли и новые матеріалы, и новыя изслѣдованія, О. Μ. Соловьевъ повелъ нашу исторіографію далѣе по ближайшимъ эпохамъ, чтобы окончательно связать современное съ давно прошедшимъ. Если старина затрудняетъ своего историка подъ-часъ недостаткомъ свѣдѣній, требуетъ отъ него болѣе проницательности, заставляя иногда задумываться чуть не надъ буквой, -- то новѣйшее время имѣетъ другого рода затрудненія, подавливая насъ обиліемъ матеріаловъ и требуя строгаго выбора фактовъ, безъ чего историкъ рискуетъ впасть въ поддѣльную хронику. Въ новѣйшемъ времени есть и другое затрудненіе, несравненно болѣе важное: какъ ни быстро смѣняются дни, но историческая сущность считаетъ свое бытіе десятками и даже сотнями лѣтъ; многое изъ исторіи прошедшаго вѣка имѣетъ для насъ до сихъ поръ живой интересъ, и при оцѣнкѣ его мы невольно принимаемъ въ соображеніе свои современные интерессы, и такъ-сказать въ самихъ себѣ продолжаемъ, хотя и подъ другими названіями и при другихъ обстоятельствахъ, ту борьбу, которая была завязана не нами. Потому-то историкъ болѣе близкаго къ намъ времени, борясь съ матеріальною стороною своего дѣла, вынужденъ считаться съ своимъ собственнымъ временемъ, съ его взглядами, убѣжденіями и страстями. Исторія, завязанная Петромъ Великимъ, не окончена еще и нами, а вышедшій нынѣ XVII-й томъ "Исторіи Россіи съ древнѣйшихъ временъ", G. Μ. Соловьева, есть вмѣстѣ пятый томъ "Исторіи Россіи въ эпоху преобразованія",-- эпоху, изъ которой, нельзя сказать, чтобы мы вышли совсѣмъ. Исторіографъ въ пятомъ тонѣ покончилъ съ двумя крупными фактами царствованія Петра Великаго: одинъ изъ нихъ относится больше къ исторіи государства, а другой къ личной, семейной исторіи самого Петра Великаго. Въ пятомъ томѣ доведена до конца "Сѣверная война", -- торжество внѣшней политики Петра, и изложенъ процессъ царевича Алексѣя, надъ головой котораго несчастнымъ образомъ сосредоточились вопросы о дальнѣйшей участи внутреннихъ реформъ, задуманныхъ и отчасти исполненныхъ Петромъ. Если намъ дорого стоило внѣшнее торжество, то и самому Петру пришлось оторвать часть собственнаго существованія, въ лицѣ родного сына, -- для торжества внутреннихъ реформъ. Вотъ почему, нынѣ вышедшій томъ труда нашего исторіографа представляетъ высокій интересъ, вызывая въ читателѣ нетерпѣливый вопросъ, какъ отнесся почтенный авторъ особенно ко второму событію, которое требуетъ отъ своего изслѣдователя рѣшенія тяжелой психологической задачи.

Всѣ, отдадутъ безъ сомнѣнія, справедливость автору за его чрезвычайно опредѣленную и точную постановку вопроса о значеніи Сѣверной войны. Авторъ не ограничивается одними цѣлями, какія могъ преслѣдовать нашъ преобразователь при объявленіи войны Швеціи, и выводитъ содержаніе этой продолжительной борьбы изъ общаго политическаго положенія дѣлъ на сѣверо-востокѣ Европы, преимущественно же указываетъ въ той эпохѣ на "отношенія міра германскаго къ міру славянскому вообще." Петромъ Великимъ, по выраженію автора, кончился степной, восточный періодъ русской исторіи -- начался западный, морской; такъ можно выразить ближайшее послѣдствіе Сѣверной войны для внутренней судьбы Россіи. Но почему именно Россія, до того времени ведшая вѣковую борьбу съ Польшею, при Петрѣ остановила это направленіе и даже примирилась съ Польшею, чтобъ соединиться съ нею для нападенія на Швецію? Причину такого явленія авторъ и ищетъ въ новомъ фазисѣ отношеній германскаго міра къ славянскому, разрѣшившихся окончательно только при Екатеринѣ II -- раздѣломъ Польши.

"До XVIII-го вѣка, славяне -- говоритъ С. Μ. Соловьевъ -- постоянно отступали передъ натискомъ германскаго племени, оттѣснявшаго ихъ все болѣе и болѣе на востокъ. Одни изъ славянскихъ племенъ не только подчинились нѣмцамъ, но и онѣмечились; другія, послѣ долгой борьбы, подчинились нѣмцамъ съ сохраненіемъ своей народности. Изъ двухъ отраслей славянскаго племени, восточной и западной, двумъ самымъ сильнымъ народамъ, русскому и польскому, исторія вначалѣ предоставила двѣ борьбы для охраны славянства: русскому -- борьбу съ восточными азіатскими хищниками, польскому -- съ нѣмцами. Русскій народъ, послѣ многовѣковой борьбы, уничтожилъ господство азіатцевъ на великой восточной равнинѣ Европы и занялъ сѣверную Азію. Но польскій народъ не выполнилъ своей задачи, не поддержалъ своихъ западныхъ собратій въ борьбѣ съ германскимъ племенемъ, далъ послѣднему онѣмечить польскія земли -- Померанію, Силезію; не сладивъ самъ съ пруссаками, призвалъ на помощь нѣмцевъ, которые сладили съ ними и онѣмечили ихъ. Но, отступая предъ нѣмцами на западѣ, поляки двигались на востокъ и стремились здѣсь вознаградить себя на счетъ своихъ же славянъ, на счетъ русскаго народа, заставляя его ополячиваться посредствомъ католицизма".

Наживъ себѣ врага въ своихъ же единоплеменникахъ, Польша не укрѣпила такими пріобрѣтеніями своего организма, и не пріобрѣла новыхъ силъ для отпора нѣмцамъ, которые тѣмъ сильнѣе стремились на востокъ, чѣмъ болѣе оттѣсняли ихъ самихъ на западѣ французы, захватившіе при Лудовикѣ ДУ цѣлыя нѣмецкія области,-- и усилія германской народности увѣнчались большимъ успѣхомъ: германскіе императоры уже давно успѣли создать Австрію на территоріи венгерской, итальянской, а преимущественно славянской; въ Венгріи и Богеміи были королями Габсбурги. Польшу постигла таже судьба, какую имѣла Богемія: въ самомъ концѣ XVII-го вѣка, при Петрѣ Великомъ, въ Польшѣ, какъ и въ Богеміи, короли -- нѣмцы. Августъ, курфирстъ саксонскій, коронуется польской короною въ Ераковѣ, а бранденбургскій курфирстъ еще прежде успѣлъ оторвать значительную часть отъ Рѣчи Посполитой, и на ея же счетъ сдѣлался королемъ, принявъ въ свой титулъ названіе одной изъ прежнихъ польскихъ провинцій. "Такимъ образомъ -- заключаетъ авторъ -- Польша кончила свое соперничество съ германскимъ міромъ тѣмъ, что двухъ князей нѣмецкихъ сдѣлала королями на свой счетъ." Польша вслѣдствіе того еще въ началѣ XVIII вѣка сдѣлалась вопросомъ, весьма важнымъ для германскаго міра; нѣмецкіе владѣтели съ тѣхъ поръ уже начинаютъ не бороться съ Польшею, а соперничать другъ съ другомъ за ея раздѣлъ. Пруссія не хочетъ дозволить своему собрату, саксонскому курфирсту, сдѣлаться въ Польшѣ наслѣдственнымъ только потому, что тогда она потеряла бы возможность продолжать свое усиленіе на счетъ Польши; курфирстъ саксонскій предпочитаетъ отказаться отъ части Польши, но съ тѣмъ, чтобы остальное сдѣлать родовымъ владѣніемъ, т. е. расширить предѣлы саксонскіе. Изъ такого новаго отношенія германскаго міра къ славянскому слѣдовало и новое отношеніе для насъ къ Польшѣ. Польша не могла быть болѣе нашимъ враговъ въ томъ смыслѣ, какъ то было до Петра, когда она, претерпѣвъ первую неудачу на западѣ съ нѣмцами, предпочла сама напасть на свой же славянскій міръ. При Петрѣ, на нашихъ глазахъ, возникъ самъ собою вопросъ о раздѣлѣ Польши между нѣмецкими курфирстами. Но еще до того времени, Польша имѣла общаго врага съ нѣмцами -- въ Швеціи. Швеція въ Тридцатилѣтнюю войну удержала за собою часть балтійскаго берега на материкѣ, по сосѣдству съ курфирстомъ бранденбургскимъ, а съ Польшею возникъ у нея династическій споръ, кончившійся также не въ пользу Польши. Приближаться къ Европѣ чрезъ Польшу -- въ концѣ XVI-го вѣка, значило вступить въ борьбу со всѣмъ германскимъ міромъ; борьба съ Швеціею, напротивъ, склоняла въ нашу пользу германскій міръ вмѣстѣ съ Польшею, гдѣ нѣмцы уже стали одною ногой. Такимъ образомъ, само новое отношеніе германскаго міра къ славянскому указывало при Петрѣ, гдѣ намъ слѣдовало искать взаимнодѣйствія съ Европою.

При такой связи Сѣверной войны съ новыми отношеніями нѣмцевъ къ славянскому міру, весьма любопытно приводимое авторомъ извѣстіе о томъ, какъ подѣйствовалъ ништадтскій миръ 1721 года на политику германскихъ князей по отношенію къ Польшѣ. Ништадтскій миръ, весьма выгодный для насъ, казался саксонскому и прусскому правительству неудовлетворительнымъ по отношенію ихъ личныхъ интересовъ; но изъ этого видно, чего нѣмцы ожидали отъ Сѣверной войны.

"Изъ Дрездена -- говоритъ С. Μ. Соловьевъ -- князь Сергѣй Долгорукій доносилъ, въ 1721 году, что саксонскіе министры хотя и рады, что король ихъ включенъ въ Ништадтскій договоръ, однако можно было замѣтить, какъ сильно завидовали они выгоднымъ для Россіи условіямъ мира. Флемингъ ') разсказалъ Долгорукому подробно исторію предложенія о раздѣлѣ Польши: по его словамъ, въ мартѣ мѣсяцѣ 1721 года пріѣхалъ въ Дрезденъ жидъ Леманъ и отъ имени прусскаго короля предлагалъ королю Августу раздѣлить Польшу; король велѣлъ говорить съ жидомъ Флемингу, который сказалъ ему, что дѣло состояться не можетъ, и чтобъ онъ не смѣлъ больше объ немъ говорить. Между тѣмъ изъ Дрездена дали знать саксонскому министру при прусскомъ дворѣ, чтобъ освѣдомился у самого короля, приказывалъ ли онъ жиду Леману сдѣлать подобное предложеніе. Фридрихъ Вильгельмъ отвѣчалъ, что удивляется, почему предложеніе жида принято такъ странно въ Дрезденѣ, и желаетъ повидаться съ Флемингомъ. Тотъ отправился въ Берлинъ. Король самъ ничего съ нимъ не говорилъ, но Ильгенъ спросилъ: не саксонское ли правительство поручило жиду Леману предложить прусскому королю раздѣлъ Польши? Флемингъ отвѣчалъ, что нѣтъ, но что жидъ пріѣзжалъ съ этимъ {Флемингъ былъ правою рукою курфирста Августа, и послѣдній, благодаря его искусству, получилъ въ 1697 году польскую корону.} предложеніемъ въ Дрезденъ отъ имени прусскаго короля. Ильгенъ спросилъ: а что думаетъ Флемингъ о проектѣ раздѣленія Польши, который Леманъ подалъ цесарскому двору чрезъ посредство герцога Бланкенбургскаго? Флемингъ отвѣчалъ, что ничего не знаетъ о проектѣ; тогда Ильгенъ прочелъ ему копію проекта, и сказалъ, что объ немъ сообщено ими царю, который отвѣчалъ, что дѣло состояться не можетъ; императоръ отвѣчалъ тоже самое. Призвали жида Лемана, который вошелъ съ трепетомъ и со слезами; пригласили русскаго посланника, графа Головкина, и Ильгенъ спросилъ жида, откуда пришла ему мысль предлагать раздѣлъ Польши? Жидъ отвѣчалъ: "Господь Богъ послалъ мнѣ ее на разумъ, и я вознамѣрился наказать поляковъ, какъ самыхъ дурныхъ людей въ цѣломъ свѣтѣ".

Но въ Петербургѣ не хотѣли довольствоваться этимъ объясненіемъ. "Сами вы высокопросвѣщенно разсудить изволите, писалъ Петръ королю Августу, что никто этого не можетъ почесть за вымыселъ такихъ бездѣльныхъ людей, которые кромѣ торгу ничего не привыкли предпринимать. Никто этому не повѣритъ и потому еще, что, къ великому нашему удивленію, жиды въ столь важномъ дѣлѣ не только не спрошены на счетъ подробностей, не арестованы и розыску не подвергнуты, но, какъ слышимъ, Леману вся вина отпущена безъ малѣйшаго наказанія. Мы ваше королевское величество дружебно просимъ, дабы вы помянутыхъ жидовъ Лемана и Мейера повелѣли взять за арестъ и учинить имъ, въ присутствіи князя Сергѣя Долгорукаго, инквизицію, и по изслѣдованіи сего дѣла намъ надъ оными преступниками и надъ ихъ наставниками надлежащую сатисфакцію дать, дабы на то смотря другіе впредь въ такія важныя дѣла безъ указу вступать и насъ съ сосѣдственными государствами, особенно же съ Рѣчью Посполитою, ссорить и великими государями такъ играть не отваживались".

Евреи были арестованы, подвергнуты допросу и показали, что никто имъ такого порученія не давалъ, а придумали все они сами потому, что Леманъ имѣетъ много должниковъ въ Польшѣ, и надѣялся, что посредствомъ раздѣла ея легче получитъ свои деньги.

Изъ этого любопытнаго документа видно, что нѣмецкіе интересы въ Сѣверной войнѣ не остались удовлетворенными, и съ другой стороны Россія съ первой же минуты объявила, что она не останется равнодушною зрительницею послѣдней развязки польско-нѣмецкихъ дѣлъ, не смотря на побѣду, одержанную надъ шведами.

По окончаніи Сѣверной войны, 22 октября, въ Троицкомъ соборѣ Петръ Великій выслушалъ послѣ обѣдни торжественное признаніе своихъ заслугъ предъ государствомъ, высказанное канцлеромъ Головкинымъ:

"Вашего царскаго величества славныя и мужественныя воинскія и политическія дѣла, чрезъ которыя токмо единыя вашими неусыпными трудами и руковожденімсъ мы, ваши вѣрные подданные, изъ тьмы невѣдѣнія на ееатръ славы всего свѣта, и тако рещи, изъ небытія въ бытіе произведены, и въ общество политичныхъ народовъ присовокуплены: и того ради како мы возможемъ за то и за настоящее исходатайствованіе толь славнаго и полезнаго мира по достоинству возблагодарити? Однакожъ, да неявимся тщи въ зазоръ всему свѣту, дерзаемъ мы,.именемъ всего всероссійскаго государства подданныхъ вашего величества всѣхъ чиновъ народа, всеподданнѣйше молити, да благоволите отъ насъ въ знакъ малаго нашего признанія толикихъ отеческихъ намъ и всему нашему отечеству показанныхъ благодѣяній, титулъ Отца Отечества, Петра Великаго, Императора Всероссійскаго приняти. Виватъ, виватъ, виватъ Петръ Великій, отецъ Отечествія, Императоръ всероссійскій!"

Петръ отвѣчалъ, что "желаетъ весьма народу россійскому узнать истинное дѣйствіе Божіе къ пользѣ нашей въ прошедшей войнѣ и въ заключеніи настоящаго мира; должно всѣми силами благодарить Бога, но, надѣясь на миръ, не ослабѣвать въ военномъ дѣлѣ, дабы не имѣть жребія монархіи Греческой; надлежитъ стараться о пользѣ общей, являемой Богомъ намъ очевидно внутри и внѣ, отъ чего народъ получитъ облегченіе".

Еще гораздо прежде Ништатдскаго мира, Петръ настойчиво требовалъ отъ иностранныхъ дворовъ, чтобы они не позволяли себѣ называть Россію по прежней привычкѣ, московскимъ государствомъ. Меншиковъ, въ 1713 году, писалъ князю Б. Л. Долгорукому въ Копенгагенъ: "Бо всѣхъ курантахъ (газетахъ) печатаютъ государство наше Московскимъ, а не Россійскимъ, и того ради извольте у себя сіе предостеречь, чтобы печатали Россійскимъ, о чемъ и къ прочимъ ко всѣмъ дворамъ писано".

Между тѣмъ, стараясь уничтожить и самое имя, напоминавшее старый порядокъ вещей, Петръ Беликій былъ вынужденъ поднять руку почти на самого себя, въ лицѣ своего родного сына. Въ нашей литературѣ теперь уже не мало сдѣлано для разъясненія рѣдкой борьбы отца съ сыномъ, гдѣ отецъ является представителемъ реформы, а сынъ -- его противникомъ. Къ трудамъ Μ. П. Погодина и въ особенности Н. Г. Устрялова, нашъ авторъ присоединяетъ особую главу вышедшаго нынѣ тома. Но долго еще*останется справедливымъ голосъ Петра, вырвавшійся изъ глубины его души, въ самую тяжелую минуту процесса, наканунѣ его развязки: "Страдаю, а все за отечество, желая ему полезное; враги пакости мнѣ дѣютъ демонскія; труденъ разборъ невинности моей тому, кому дѣло сіе невѣдомо. Богъ зритъ правду!" Конечно, Петръ Великій имѣлъ въ виду, говоря такимъ образомъ, не трудность, которую можетъ представлять этотъ процессъ потомству, по недостатку документовъ и свидѣтельствъ; тутъ всегда останется другого рода трудность: трудность выбора между противными сторонами, изъ которыхъ каждая имѣетъ свои pro и contra.

Точка зрѣнія автора представляетъ въ себѣ то новаго, что борьба отца съ сыномъ является у него не борьбою реформаторскихъ стремленій Петра съ круглымъ невѣжествомъ; это была борьба двухъ цивилизацій, и царевичъ Алексѣй считался именно защитникомъ и опорою нашей старой, книжно-библейской цивилизаціи, которая въ немъ находила себѣ полнаго представителя, какъ смѣсь мертвой мудрости, доходящей даже до утонченнаго, съ вялостью и распущенностью нравовъ, съ хитростью и коварствомъ, однимъ словомъ -- цивилизація, подобная всѣмъ падающимъ цивилизаціямъ, какою была, напримѣръ, византійская цивилизація. Царевичъ Алексѣй обладалъ большимъ умомъ, въ чемъ никогда ему не отказывалъ и его отецъ, и тѣмъ отчаяннѣе должно было произойти столкновеніе между ними. Отцу предстояло бороться въ сынѣ не съ невѣжествомъ -- сынъ, можетъ быть, по понятіямъ старины, считалъ себя образованнѣе, начитаннѣе въ книжной мудрости, -- самого отца -- но, что гораздо тяжелѣе, съ его образованностью, съ извѣстнымъ пошибомъ этой образованности. Когда умерла кронъ-принцесса, жена царевича (22 октября, 1715), Петръ въ первый разъ рѣшился начать открытую борьбу съ сыномъ и послалъ ему, въ шестой день по смерти его жены: "Объявленіе сыну моему", подписанное еще 11 октября. Между прочимъ, отецъ пишетъ:

".... Видя тебя наслѣдника весьма на правленіе дѣлъ государственныхъ непотребнаго (ибо Богъ не есть виновенъ, ибо разума тебя не лишилъ, ниже крѣпость тѣлесную весьма отнялъ: ибо хотя не весьма крѣпкой природы, обаче и не весьма слабой); паче же всего о воинскомъ дѣлѣ ниже мыслить хощешь, чѣмъ мы отъ тьмы къ свѣту вышли, и которыхъ не знали въ свѣтѣ, нынѣ почитаютъ. Я не научаю, чтобъ охочъ былъ воевать безъ законныя причины, но любить сіе дѣло и всею возможностью снабдѣвать и учить: ибо сія есть едина изъ двухъ необходимыхъ дѣлъ къ правленію, еже распорядокъ и оборона. Не хочу многихъ примѣровъ писать, но точію равновѣрныхъ намъ грековъ (т. е. византійскихъ): не отъ сего ли пропали, что оружіе оставили и единымъ миролюбіемъ побѣждены, и, желая жить въ покоѣ, всегда уступали непріятелю, который ихъ покой въ некончаемую работу тиранамъ отдалъ. Аще кладешь въ умѣ своемъ, что могутъ тѣ генералы, по повелѣнію, управлять,-- то сіе воистину не есть резонъ: ибо всякъ смотритъ (на) начальника, дабы его охотѣ послѣдовать -- что очевидно есть: ибо, во дни владѣнія брата моего (Ѳедора Алексѣевича), не всѣ ли паче прочаго любили платье и лошадей, и нынѣ -- оружіе?! хотя кому до обоихъ дѣла нѣтъ; -- и до чего охотникъ начальствуяй, то до того и всѣ; а отъ чего отвращается, отъ того всѣ. И аще сіи легкія забавы, которыя только веселятъ человѣка, такъ скоро покидаютъ, колми же паче сію зѣло тяжкую забаву (сирѣчь оружіе) оставятъ! Къ тому же, не имѣя охоты, ни въ чемъ обучаешься и такъ не знаешь дѣлъ воинскихъ... Но принужденъ будешь, какъ птица молодая, въ ротъ смотрѣть. Слабостью ли здоровья отговариваешься, что воинскихъ трудовъ понести не можешь? Но и сіе не резонъ: ибо не трудовъ, но охоты желаю, которую никакая болѣзнь отлучить не можетъ... Ещежъ и сіе воспомяну, какого злаго нрава и упрямаго ты исполненъ! Ибо сколь много за сіе тебе бранивалъ, и не точію бранилъ, но и бивалъ, къ тому жъ сколько лѣтъ почитай не говорю съ тобою: но ничто сіе успѣло, ничто пользуетъ, но все даромъ, все на сторону, и ничего дѣлать не хочешь, толькобъ дома житъ и имъ веселиться, хотя отъ другой половины и все противно идетъ... Что все я съ горестію размышляя и видя, что ничѣмъ склонить не могу къ добру, за благо изобрѣлъ сей послѣдній тестаментъ тебѣ написать и еще мало пождать, аще нелицемѣрно обратишься. Ежели же ни,-- то извѣстенъ будь, что я весьма наслѣдства лишу, яко удъ гангренный, а не мни себѣ, что одинъ ты у меня сынъ, и что я сіе только въ устрастку пишу: воистину (Богу извольте) исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалѣлъ и не жалѣю, то како могу тебя непотребнаго пожалѣть! Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный!"

Это "объявленіе" было, такъ-сказать, первымъ выстрѣломъ предстоявшей борьбы, характеръ которой опредѣляется впередъ словами самого Петра. Но до катастрофы оставалось еще почти три года. Casus belli представленъ Петромъ весьма ясно: отецъ упрекаетъ сына за византійское "миролюбіе" и "покой"; онъ нигдѣ не жалуется на книжное невѣжество сына, а когда говоритъ: "ни въ чемъ обучаешься" -- то прибавляетъ: "и такъ не знаешь дѣлъ воинскихъ". Петръ даже не требуетъ, чтобы сынъ его предался военщинѣ, но онъ ищетъ въ немъ "охоты" и указываетъ въ этомъ же "объявленіи" на примѣръ Людовика XIV-го, "который не много на войнѣ самъ бывалъ, но какую великую охоту къ тому имѣлъ и какія славныя дѣла показалъ въ войнѣ, что его войну театромъ и школою свѣта называли, и не точію къ одной войнѣ -- оговаривается Петръ Б.-- но и къ прочимъ дѣламъ и мануфактурамъ, чѣмъ свое государство паче всѣхъ прославилъ." Петръ В. считалъ себя тѣмъ болѣе вправѣ разсуждать, что "такъ какъ -- говоритъ онъ ниже -- я есмь человѣкъ и смерти подлежу, то кому вышеписанное съ помощію Вышняго насажденіе и уже нѣкоторое и уже возращенное оставлю?"

Вчитываясь въ подробности этого "объявленія", нельзя не признать, что едва ли можетъ найтись другой документъ, который намъ могъ бы краснорѣчивѣе и нагляднѣе изложить сущность процесса отца съ сыномъ, и едва ли самъ Петръ былъ бы въ состояніи привести что нибудь еще въ свое оправданіе предъ судомъ исторіи.

Тѣсная рамка библіографіи не позволяетъ намъ остановиться дольше на второй главѣ пятаго тома, которую авторъ посвятилъ исключительно процессу царевича Алексѣя;, но ея интересъ, безъ сомнѣнія, расположитъ нашихъ читателей къ личному ознакомленію съ самымъ текстомъ, а мы, съ своей стороны, будемъ имѣть въ виду еще разъ возвратиться къ этому предмету въ особой статьѣ.

К. А -- въ.

"Вѣстникъ Европы", т.IV, 1867