Авдеев Михаил Васильевич - Бэла, княжна Мери и Вера

НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 -- 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.

М. В. Авдѣева.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.

ЧАСТЬ II.

III.
БЭЛА, КНЯЖНА МЕРИ И ВѢРА.

Мы беремъ трехъ женщинъ, изображенныхъ въ одномъ романѣ и влюбленныхъ въ одного и того же человѣка. Да, только влюбленныхъ. Иныхъ стремленій и побужденій въ женщинахъ того времени мы еще не видимъ: любить, выйти замужъ, любить какъ можно сильнѣе человѣка, какъ можно прекраснѣе, выйти замужъ, какъ можно лучше -- вотъ мечта тогдашней дѣвушки -- и мы, занявшись рядомъ женщинъ, выведенныхъ въ литературѣ, должны поневолѣ витать пока въ области любви.

Какое блаженное время! Ни заботъ о пріисканіи какой нибудь самостоятельности, ни заботъ о развитіи и самовоспитаніи, ни тревожныхъ участій къ вопросамъ о положеніи женщины, ничего нѣтъ, -- все было въ исправности: все, что требовалось, было устроено, размѣрено и отведено. Больше спрашивать было преступленіемъ,-- хуже того: глупостью и нелѣпостью. Но читатель могъ замѣтить, что, обрѣтаясь въ этомъ счастливомъ, вселюбовномъ Китаѣ, -- гдѣ только и дѣло было что влюбляться, гдѣ не заботились даже о кускѣ хлѣба, а если кому и предстояла нѣкоторая въ немъ надобность, то онъ пріобрѣтался тоже не иначе, какъ посредствомъ любви,-- стоило очаровать богатаго человѣка и выйти за него замужъ -- въ этой области любовныхъ отношеній мы занимались не самымъ чувствомъ, не силой его и способомъ выраженій, à опредѣленіемъ тѣхъ нравственныхъ требованій, съ которыми женщина обращалась къ сонму мущинъ, если только были эти требованія, а не влюблялась въ красивый мундиръ или носъ, на подобіе греческаго; мы желали тоже опредѣлить какимъ практическимъ образомъ выражалась любовь, словомъ, выяснить общественное и гражданское проявленіе любви, вовсе не касаясь, такъ сказать, военнаго. Съ этой цѣлью, въ ряду русскихъ женщинъ, какъ предметъ для сравненія, мы беремъ и попавшуюся подъ руку дикарку Бэлу. Жатва, которую намъ даютъ женщины, поименованныя въ заглавіи, очень не велика, да и самыя женщины не очень замѣчательны,-- это просто дюжинныя женщины. Мы видимъ княжну Мери, которая, осматриваясь въ кругу мущинъ, собравшихся на водахъ, прежде всего обращаетъ свое вниманіе на такъ называемыхъ "интересныхъ". Изъ среды этихъ счастливцевъ она выбираетъ себѣ "предметъ",-- предметъ кокетства, любви, а можетъ быть и замужства. Княжна занялась нѣкіимъ юношей Грушницкимъ, котораго вся особенность состояла въ томъ, что, имѣя всѣ признаки благороднаго происхожденія, онъ носилъ солдатскую шинель и вдобавокъ былъ раненъ. Вотъ каковы были тѣ общественные двигатели, по которымъ княжна Мери избирала себѣ "предметъ". Носитъ солдатскую шинель -- значитъ протестуетъ противъ общественной рутины, хотя бы эта рутина изображалась отростившимъ брюшко баталіоннымъ командиромъ; раненъ -- значитъ выказалъ храбрость, храбрость, разумѣется, военнаго человѣка, ибо объ иной какой либо храбрости женщины того времени едва-ли и слыхали. Однако Грушницкій оказывается фальшиво интереснымъ человѣкомъ, какъ натертый ртутью грошъ, который впопыхахъ можно принять за серебряную монету: онъ былъ не разжалованный дуэлистъ, а просто юнкеръ, да еще и дурного тона, что несомнѣнно выказалъ при производствѣ въ офицеры туго застегивающимся воротникомъ и обиліемъ розовой помады. Ее является другой интересный человѣкъ, настояще-интересный, и затмѣваетъ перваго окончательно. Печоринъ былъ не просто интересный человѣкъ, а интересный во всѣхъ отношеніяхъ: одѣвался онъ не только въ военное платье, но иногда, по кавказской модѣ, рядился черкесомъ; на немъ лежалъ ореолъ не опредѣленнаго авторомъ, но какого то настоящаго наказанія; храбрость его тоже была превыше похвалъ. Какъ же не заинтересоваться подобнымъ человѣкомъ? Говоря о Печоринѣ въ статьѣ о "герояхъ" мы высказали мнѣніе, что онъ былъ своего рода представителемъ современнаго общественнаго стремленія, стремленія кинувшагося въ сукъ, да еще сукъ кривой и безполезный -- но все-таки единственный, на которомъ были кой какіе листья. Съ этой точки зрѣнія дѣвушка, занявшаяся предпочтительно Печоринымъ, выказывала еще нѣкоторую строгость и разумность въ своемъ "подборѣ". Но къ несчастію княжна Мери увлекается именно обыденными качествами Печорина, въ которыхъ могъ его превзойти любой пріѣзжій гвардеецъ. Слѣдуя за ней, спускаешься въ слой самыхъ мельчайшихъ и чисто наружныхъ качествъ: мундира, духовъ, ловкихъ фразъ и эффектныхъ появленій. Современная развитая дѣвушка, конечно, съ презрительнымъ сожалѣніемъ отнесется ко вкусамъ княжны Мери, но если она оглянется кругомъ, то увидитъ, что это еще вкусы и нашего огромнаго современнаго большинства, что въ немъ только измѣнились покрой платья да выборъ духовъ.

Но княжна Мери, начавъ обращать вниманіе на Печорина, какъ на интереснаго молодаго человѣка, попадаетъ на человѣка, дѣйствительно умнаго и сильнаго. Кокетство, начатое обмѣномъ колкостей, кончается для дѣвушки любовью. Печоринъ былъ, какъ намъ извѣстно, однимъ изъ лучшихъ любовныхъ дѣлъ мастеровъ того времени и дѣйствительно не только влюбилъ въ себя дѣвушку, по довелъ свою виртуозность до того, что заставилъ княжну первую признаться въ любви: это былъ не Онѣгинъ, просто поразившій своимъ появленіемъ въ глуши деревенскую барышню, и княжна Мери была не наивная Татьяна. Татьяна выражается безъ обиняковъ и еще письменно; Татьяна желаетъ только одного --

Хоть рѣдко, хоть въ недѣлю разъ

Въ деревнѣ нашей видѣть васъ,

Чтобъ только слышать ваши рѣчи,

Вамъ слово молвить и потомъ

Все думать, думать объ одномъ

И день и ночь до новой встрѣчи...

Какая умѣренность и какая наивность! Нѣтъ, княжна выражается не прямо, но намекнувъ на свою любовь, при слѣдующемъ же свиданіи, сама заговариваетъ о бракѣ, и когда видитъ, что Печоринъ на этотъ счетъ задаетъ молчка, то поощряетъ его и разъясняетъ, что препятствія можно устранить, а если родные заупрямятся, то она,-- страшно сказать, -- рѣшится выйти и безъ ихъ согласія!

Но увы! ея возлюбленный, съ беззастѣнчивостью, не встрѣчаемою еще до тѣхъ поръ въ русской литературѣ, отвѣчаетъ ей прямо, что онъ ее не любитъ. Это дѣлало бы честь его прямодушію, если-бы онъ не влюбилъ въ себя княжну и не высказалъ самаго отвѣта, болѣе изъ желанія порисоваться своими жестокосердіемъ и холодностью, чѣмъ изъ искренности, да чтобы отдѣлаться разомъ отъ женитьбы. Печоринъ не только не былъ холоденъ къ княжнѣ, по даже, какъ это видно изъ нѣкоторыхъ его словъ, чувствовалъ къ ней сильную склонность. Только на бѣду онъ былъ также не расположенъ къ женитьбѣ, какъ и Онѣгинъ; онъ говоритъ, что какъ бы ни любилъ женщину, но достаточно только одного намека съ ея стороны на женитьбу, чтобы онъ разлюбилъ ее; онъ въ своемъ пристрастіи къ необыкновенному приписываетъ даже этотъ суевѣрный яко-бы страхъ предсказанію какой-то старухи, которая предрекла ему смерть отъ злой жены. Все это вздоръ, разумѣется. Гораздо ближе подходитъ Печоринъ къ истинѣ, разсуждая объ этомъ предметѣ въ скучной крѣпости. Не безъ сильной рисовки онъ сравниваетъ себя съ матросомъ, рожденнымъ и взросшимъ на палубѣ разбойничьяго судна и до того привыкшаго къ бурямъ, что мирная жизнь на берегу будетъ для него невыносима. Да, въ немъ, какъ и въ Онѣгинѣ, была тревожная потребность чего-то, потребность ими ясно не сознаваемая, но до того сильная, что они всю жизнь томились ею и ради ее такъ ревниво охраняли свою независимость и несвязанность; имъ бѣднымъ мученикамъ бездѣйствія все казалось, что наступитъ скоро какая-то великая борьба, въ которой они должны принять горячее участіе и для этой борьбы они берегли себя и свою свободу. Но они сами, повторяемъ, не могли себѣ ясно опредѣлить въ чемъ должна заключаться эта борьба: какъ же бы они объяснили эту помѣху къ женитьбѣ тогдашней женщинѣ? Онѣгинъ вздумалъ было подробно объяснить это Татьянѣ и что же вышло? Барышня оказалась до того тупа на этотъ счетъ, что впослѣдствіи упрекала Онѣгина за то, что онъ не любилъ ее, когда она была моложе и лучше, и но сдѣлалъ ей предложенія, когда она была свободна! Вотъ и толкуйте имъ о своихъ нравственныхъ стремленіяхъ, когда они понимаютъ одно стремленіе выйти замужъ! Печоринъ поступилъ умнѣе: не люблю, говоритъ, да и баста! Княжна разумѣется его возненавидѣла. Но что если-бы онъ ей сказалъ, что любитъ ее, но жениться на ней не желаетъ? О, съ какимъ величіемъ оскорбленнаго достоинства отнеслась бы она къ нему! Какъ? любить ее, княжну, безъ "честныхъ" намѣреній?-- Одна мысль объ этомъ ее приводитъ въ негодованіе. Когда Печоринъ, пользуясь случаемъ, обнялъ княжну, у которой закружилась голова, при переѣздѣ черезъ рѣчку, и при этомъ удобномъ положеніи поцаловалъ ее въ щеку, она оправившись стала немедленно приставать къ нему съ вопросами, имѣющими нескрываемую цѣль вызвать рѣшительное объясненіе:

-- "Или вы меня презираете, или очень любите? Можетъ быть вы хотите посмѣяться надо мною, возмутить мою душу и потомъ оставить... Это было бы такъ подло.... такъ низко.... что одно предположеніе.... о, нѣтъ! не правда-ли во мнѣ нѣтъ ничего, чтобы исключало уваженіе? Вашъ дерзкій поступокъ... я должна, я должна вамъ его простить, потому что позволила.... Отвѣчайте, говорите же; я хочу слышать вашъ голосъ"!

Не правда-ли, въ этомъ такъ и слышится барышня, которая хочетъ сказать: если ты не попросишь у меня немедленно руку и сердце -- ты подлецъ!

Какую противоположность съ этой княжной представляетъ красивая черкешенка Бэла! Увезенная Печоринымъ, стыдливо умѣла она отклонять его ласки до тѣхъ поръ, пока въ самомъ дѣлѣ не полюбила похитителя, но когда любовь дикарки созрѣла и Печоринъ угрозой уйти отъ нея вырываетъ ея признаніе,-- съ какой безотвѣтностью она вся отдается любимому человѣку! Конечно Бэла не связана тѣми общественными условіями, въ которыхъ находится княжна Мери, но развѣ у ней нѣтъ своихъ нравственныхъ общественныхъ узъ, ей столь же дорогихъ и привычныхъ, жертвовать которыми также ей не легко, какъ и свѣтской княжнѣ? Какая разница опять выказывается между ней и княжной -- и къ невыгодѣ послѣдней -- въ положеніи, принятомъ черкешенкой, когда удовлетворенная любовь начала гаснуть въ Печоринѣ.

-- "Если онъ меня не любитъ, то кто ему мѣшаетъ отослать меня домой?" говоритъ она Максимъ Максимычу, отеревъ слезы и гордо поднявъ голову. "А если это такъ будетъ продолжаться, то я сама уйду: я не раба его, я княжеская дочь!" Вотъ это любовь, настоящая любовь, безъ всякой подмѣси. А то хороша любовь, которая говоритъ "обяжитесь меня содержать и возиться'со мною всю жизнь!" Это уже гражданская, если не торговая, сдѣлка и мы находимъ, что если черкесская княжна не такъ предусмотрительна, какъ русская, то она, по крайней мѣрѣ, искреннѣе и послѣдовательнѣе!

Есть еще женщина, оставленная въ тѣни и слабо обрисованная въ названномъ нами романѣ: это бѣдная и любящая Вѣра. Причина, по которой она полюбила Печорина, высказанная ею въ прощальной запискѣ къ нему {Вотъ эти слова записки: "Мы разстаемся на вѣки; однакожъ ты можешь быть увѣренъ, что я никогда не буду любить другаго; моя душа истощила на тебѣ всѣ свои сокровища, свои слезы и надежды. Любившая разъ тебя не можетъ смотрѣть безъ нѣкотораго презрѣнія на прочихъ мужчинъ, не потому, чтобы ты былъ лучше другихъ; о нѣтъ! Но въ твоей природѣ есть что то особенное, тебѣ одному свойственное, что то гордое и таинственное; въ твоемъ голосѣ, что бы ты ни говорилъ, есть власть непобѣдимая; никто не умѣетъ такъ постоянно хотѣть быть любимымъ; ни въ комъ зло не бываетъ такъ привлекательно; ни чей взоръ не обѣщаетъ столько блаженства; никто не умѣетъ, лучше пользоваться своими преимуществами, и никто не можетъ быть такъ истинно несчастливъ, какъ ты, потому что никто столько не старается увѣрить себя въ противномъ".}, болѣе уважаема, чѣмъ причина княжны Мери, потому что болѣе основана на нравственныхъ, нежели наружныхъ качествахъ. Въ этой причинѣ много ошибочнаго, много навязаннаго увлеченіемъ страсти, много, съ хладнокровной точки зрѣнія, вызывающаго улыбку, но въ каждомъ словѣ самой записки видно столько женственности, преданности и искренняго чувства, что мы охотно прощаемъ этой "многой любви" ея заблужденія того времени. По крайней мѣрѣ Вѣра не торговалась со своею страстью. Она ей многимъ пожертвовала и еще большимъ рисковала. Она обманывала своего перваго мужа, обманула и втораго. Когда этотъ обманъ открылся впослѣдствіи, она могла потерять не только семейное спокойствіе, но и средства жизни, -- хуже того, она могла остаться и остается во власти мужа, который изъ боязни огласки не броситъ ее, за то будетъ весь вѣкъ пилить и попрекать измѣной. Прибавимъ къ этому, что любовь Печорина, по словамъ Вѣры, ничего ей не дала, кромѣ страданій. Но поставимъ эту страстно любящую женщину въ положеніе княжны Мери. Что если-бы Печоринъ внушилъ ей любовь и вздумалъ обнять въ то время, когда она была еще дѣвушкой? Мы увѣрены, что и Вѣра точно также заговорила бы объ оскорбленіи и спросила бы Печорина, когда онъ обратится къ маменькѣ?-- какъ это сдѣлала Мери, точно также какъ мы увѣрены, что любовь Мери къ Печорину не помѣшаетъ ей выйти замужъ за другаго. Вѣдь не помѣшала же Вѣрѣ эта любовь, да еще страстная, выйти замужъ во второй разъ, хотя, какъ она выражается, женщина, полюбившая Печорина, не можетъ безъ нѣкотораго презрѣнія смотрѣть на другихъ мужчинъ! Все это показываетъ намъ, что женщины, выведенныя въ романѣ Лермонтова, были обыденныя явленія. Онѣ съ своею любовью напоминаютъ намъ міръ, гдѣ играютъ роль мундиры, помада, интересные мужчины со взоромъ, обѣщающимъ пропасть блаженства, міръ, гдѣ свободныя дѣвушки оскорбляются, если имъ нашептываютъ о любви, не предлагая руку и сердце, а любящія женщины обманываютъ мужей, живя на ихъ счетъ и не отказывая другимъ въ ласкахъ; міръ, отъ котораго мы уже, по крайней мѣрѣ въ литературѣ, начали отвыкать. Намъ могутъ возразить, что этотъ міръ и доселѣ существуетъ и не только существуетъ, но составляетъ огромное большинство въ такъ называемомъ образованномъ классѣ. Совершенно справедливо. Но въ наше время уже не толкуютъ про этотъ міръ и эти отношенія. Имъ уже не занимаются, какъ образцовымъ и возбуждающимъ зависть "высшимъ свѣтомъ" и все что можетъ онъ желать для себя лучшаго, чтобы его оставили спокойно забавляться его грошовыми интересами. Теперь уже есть и даже появляются и въ его замкнутомъ кружкѣ другія женщины, съ другими взглядами и требованіями и вниманіе литературы обращено на этихъ женщинъ. Если-бы что либо подобное нынѣшнимъ лучшимъ женщинамъ, съ здравыми воззрѣніями, существовало во время Лермонтова, то нѣтъ сомнѣнія, что замѣчательный талантъ, да еще склонный ко всему необыкновенному, не промолчалъ бы о подобныхъ женщинахъ. Нѣтъ, мы видимъ, что ничего подобнаго вопросамъ, которые задаетъ нынѣ себѣ всякая гимназистка, тогда и не шевелилось. Если въ кругу тогдашнихъ лучшихъ мужчинъ таилось хоть не сознанное, загнанное, хоть ударившееся въ уродливость, по все-таки какое-то невольное стремленіе выйти изъ той спячки, низменности и придавленности, въ которыхъ обрѣталось общество, то между женщинами той поры мы и того не замѣчаемъ; онѣ еще огуломъ и всецѣло покоились, волновались и страдали въ томъ мірѣ, гдѣ прежде всего обращаютъ вниманіе на перчатки и мундиръ, а если полюбятъ дѣйствительно замѣчательнаго мужчину, то потому, что (какъ выразилась Вѣра про Печорина) "ни чей взоръ, какъ его, не обѣщаетъ такого блаженства!"