Авдеев Михаил Васильевич - Роман и Повести Михаила Авдеева. Два тома

Романъ и Повѣсти Михаила Авдѣева. Два тома. С. Петербургъ. Въ типогр. Экспедиц. Заготовл. Государств. Бумагъ. 1853. Въ 8-ю д. л. T. I-- VII, 223 и 229, Т. II -- 484 стр.

Прежде чѣмъ мы раскритикуемъ произведенія г. Авдѣева, скажемъ читателю, который, можетъ-быть, никогда и ничего не критиковалъ, какъ творятся и откуда идутъ сильныя критики. Читатель не знаетъ, что такое критикъ, по непремѣнно предполагаетъ, что это человѣкъ злой, а еще больше -- человѣкъ умный. Читатель вѣритъ, что критикъ изучилъ очень-много первостепенныхъ авторовъ, удостоилъ своимъ вниманіемъ второстепенныхъ, и вообще отличается начитанностью. Читатель думаетъ, что критикъ отличается особенною прозорливостью и замѣчаетъ то, чего другіе не видятъ: на то онъ и критикъ.

Невсегда такъ бываетъ на самомъ-дѣлѣ. Прежде всего критики бываютъ люди очень-смирные, скромные; потомъ критики рѣдко бываютъ въ душѣ людьми злыми; и если на нихъ подъ-часъ находитъ злость, то большею-частью по другимъ, весьма-уважительнымъ причинамъ, и авторъ, котораго раскритикуютъ, иногда совсѣмъ въ этомъ не виноватъ: виноватъ онъ только тѣмъ, что кто-нибудь другой разсердилъ критика. Критики даже иногда не бываютъ ужь слишкомъ умными людьми; и такъ-какъ это предположеніе съ нашей стороны -- читатель видитъ, что мы не самолюбивы -- можетъ показаться или черезчуръ-смиреннымъ или, черезчуръ-дерзкимъ и даже неправдоподобнымъ, то мы постараемся прежде доказать его и тогда ужь будемъ продолжать начатое.

Критику произведеній поэтическихъ, художественныхъ и вообще литературныхъ, судьба, общество и эстетика даютъ чрезвычайно-много общихъ мыслей, общихъ выраженій, общихъ придирокъ, общихъ похвалъ и общихъ восклицаній удивленія. Не говоря ужь о стереотипныхъ выраженіяхъ: "это прекрасно", "это удивительно", есть много другихъ Фразъ, нисколько нелучше, неумнѣе и неученѣе этихъ скромныхъ выраженій. "Это прекрасно", "это превосходно" говоритъ публика, немигающая ни курсовъ эстетики, ни исторій литературы, публика, которая очень-много читаетъ стиховъ, романовъ и повѣстей, и любитъ больше читать, нежели разсуждать о прочитанномъ. Иначе говоритъ другая половина публики, очень-небольшая, больше разсуждающая, нежели читающая, и читающая больше книги ученыя, трактаты эстетическіе, нежели произведенія литературныя. Эти читатели всегда говорятъ особенно-важно о каждомъ предметѣ, самомъ неважномъ. По развитію умственныхъ и діалектическихъ способностей, этихъ читателей не слѣдовало бы и сравнивать съ первыми -- такъ они иногда высоко стоятъ въ умственномъ отношеніи; по и эти такъ высоко-стоящіе въ умственномъ отношеніи люди иногда въ мірѣ искусства довольствуются фразами нисколько невыше, неглубже и неумнѣе фразъ: "это" прекрасно", "это удивительно". Они всегда ищутъ, и прежде всего идею. Давайте имъ идею прочную, здоровую, полезную, которую бы можно было если не взвѣсить, то какъ-нибудь осязательно доказать или историческими фактами, или общественной пользой. Возьмите такую идею и запрячьте ее въ повѣсть или романъ, и пусть романъ и повѣсть будутъ плохи; по если идея хороша, то -- да здравствуетъ романистъ или повѣствователь! Вы видите, что требованіе это умно, справедливо и противъ него трудно что-нибудь сказать. По это требованіе дѣлается совсѣмъ не такъ умно, когда вы прочтете его въ каждомъ утилитарномъ курсѣ эстетики, и слѣдовательно, когда оно потеряетъ для васъ не только интересъ новости, по даже и значительную долю своего глубокомыслія; это требованіе дѣлается совсѣмъ не такъ справедливо, когда вы обратите вниманіе на приложеніе этихъ умныхъ идей къ романамъ и повѣстямъ. Умная идея -- умной идеей, а сверхъ нея вѣдь должны же быть въ повѣсти дѣйствіе, разсказъ, характеры. Вотъ теперь если у васъ есть умная идея, попробуйте-ка сладить съ дѣйствіями, съ разсказами, съ характерами, съ тѣмъ однимъ, словомъ, что называется повѣстью, романомъ или драмой. Когда вы начнете писать повѣсть, вы и увидите, какъ ваша умная идея, въ приложеніи къ тому, что мы называемъ жизнь, начинаетъ стушовываться, теряетъ свою ясность философскзго афоризма и является передъ вами въ видѣ характера какого-нибудь дѣйствующаго лица, въ видѣ дѣйствія, счастливо или несчастливо-окончившагося, въ умѣньѣ разсказать всю повѣсть такъ заманчиво, такъ интересно, что ея зачитаешься, какъ говорятъ простые читатели, некритики. Вы критикъ строгій, пришедшій со стороны, оглядываетесь въ чужой повѣсти, какъ въ чужомъ домѣ, который пришли нанимать, и говорите: вотъ здѣсь нѣтъ идеи, здѣсь недостаетъ выпуклости характера, а это дѣйствіе безсмысленно. Хорошо вамъ, строгій критикъ, такъ говорить, разсматривая чужое произведеніе, какъ плохо-меблированную для васъ квартиру; но хозяинъ разсчитывалъ не на васъ: вамъ нужны шекспировскія и байроновскія палаты, такъ зачѣмъ же вы нисходите до скромнаго помѣщенія русской повѣсти и неблестящей ея отдѣлки? Вы очень-умный критикъ, такъ и обратите свое умственное око не на то, какую бы Шекспиръ умную драму сдѣлалъ изъ этихъ матеріаловъ, а на то, какой милый разсказъ вышелъ изъ этихъ матеріаловъ у русскаго повѣствователя. Но для этого, можетъ-быть нужно, чтобъ умственное око само-собою смотрѣло, само видѣло, безъ чужихъ очковъ, и само подавало знакъ, что оно видитъ, тогда-какъ все, что слѣдуетъ говорить объ умной драмѣ и о шекспировской геніальности, все это написано другими, напечатано тысячу разъ, повторено критиками еще большее число разъ, и сдѣлалось тою потертою ходячею монетою, которую отсылаютъ ужь на монетный дворъ для переливки и перечеканки.

Такимъ-то образомъ критики, высоко-стоящіе въ умственномъ отношеніи, иногда очень-дурно дѣлаютъ, что ниспускаются до подобныхъ мелочей и бездѣлицъ, какъ романы и повѣсти. Ихъ широкому умственному горизонту нуженъ и обширный сюжетъ. Такого критика можетъ интересовать судьба народовъ, но никакъ не судьба какого-нибудь Ѳедора Ивановича, или Ивана Ѳедоровича, о которомъ повѣствуетъ скромный нувеллистъ; его интересуетъ развязка какого-нибудь политико-экономическаго спора, по никакъ не развязка какой-нибудь неважной любви Ѳедора Ивановича къ Катеринѣ Ивановнѣ -- что въ нихъ?

И отъ этого-то, если критикъ, высоко-стоящій въ умственномъ отношеніи, начнетъ разбирать романъ или повѣсть, онъ всегда требуетъ идеи, идеи и идеи. Дальше онъ не такъ требователенъ, потому:что остальное мало интересуетъ его. Онъ смѣло, почеркомъ пера, стираетъ съ литературнаго поприща характеры, лица и самое дѣйствіе, всегда мелочное въ глазахъ человѣка высоко-стоящаго въ умственномъ отношеніи. Говоритъ онъ фразами извѣстными, стереотипными для всякаго, кто изучилъ эстетику -- и пусть онъ извинитъ насъ -- фразы эти, въ эстетическомъ отношеніи, нисколько не глубокомысленнѣе похвалы барышни: "это прекрасно, это удивительно".

Все это мы говоримъ къ тому, что иногда критика, съ виду чрезвычайно-умная, въ-сущности не кажется совсѣмъ такою умною, особенно для людей, которые присмотрятся къ такимъ критикамъ. Теперь продолжаемъ націи прерванныя разсужденія. Мы говорили, что критики не всегда бываютъ людьми злыми, и ихъ критическія статьи, имѣющія видъ умный и ученый, не всегда бываютъ столько же разумны, сколько учены. Читателямъ это необходимо знать, когда они нечаянно встрѣтятся съ такими мнѣніями и пожелаютъ знать ихъ начало и конецъ, откуда и куда они идутъ. Читатель этимъ не долженъ огорчаться и для этого ему необходимо знать, что-такое критикъ.

Критики, для разнообразія, пишутся иногда на разныя манеры: одинъ разъ побранятъ, другой разъ похвалятъ. Читатель и этимъ не долженъ огорчаться, потому-что это дѣлается для разнообразія, а разнообразіе -- первое условіе всего прекраснаго.

Такъ въ нынѣшнемъ году судьба подвергла строгой критикѣ произведенія г. Авдѣева; но если этимъ нисколько не огорчился самъ г. Авдѣевъ и не отвѣчалъ своимъ критикамъ, то зачѣмъ огорчаться читателю? Вѣдь онъ знаетъ, что такое строгая критика, отчего она иногда происходитъ, отчего рецензентъ иногда видитъ не то, что долженъ видѣть, а что хочетъ видѣть; и когда онъ все это узнаетъ, критика потеряетъ для него свой характеръ нѣкоторой озлобленности и прійметъ видъ пріятнаго разнообразія. Критики пишутъ, критики спорятъ, критики придираются другъ къ другу; публика все это, быть-можетъ, читаетъ, а можетъ-быть и не читаетъ: одинъ авторъ выигриваетъ. О немъ спорили, о немъ говорили, о немъ напоминали публикѣ, и публика, благодарная хоть за это критикѣ, встрѣчаетъ своего любимаго писателя съ усиленною любовью.

Романъ и повѣсти г. Авдѣева, вышедшіе отдѣльными книжками, всѣ извѣстны читателямъ, потому-что прежде были напечатаны въ журналахъ. О романѣ "Тамаринъ" мы говорили, когда онъ вышелъ отдѣльною книжкою, составляющею первый томъ; во второмъ помѣщены: "Ясные Дни", "Горы", "Деревенскій Визитъ", "Огненный Змѣй", "Поѣздка на Кумысъ", "Нынѣшняя любовь". Не думаемъ, что читавшіе такія повѣсти, какъ "Огненный Змѣй" или "Горы", забыли ихъ; не думаемъ также, что бъ ни говорили критики, чтобъ любитель русской литературы могъ, безъ удовольствія читать подобныя произведенія. Въ свое время, по мѣрѣ появленія этихъ повѣстей, мы говорили о нихъ; публика читала ихъ съ великимъ удовольствіемъ -- что жь намъ теперь повторять нѣсколько разъ нами сказанное? Талантъ г. Авдѣева давно не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію и публика любитъ этотъ талантъ; намъ остается пожелать, чтобъ такихъ талантовъ было побольше въ русской литературѣ.

"Отечественныя Записки", т. 98, 1855