Авдеев Михаил Васильевич - Наталья и Елена. (Из "Рудина" и "Накануне.)

НАШЕ ОБЩЕСТВО
(1820 -- 1870)
ВЪ ГЕРОЯХЪ И ГЕРОИНЯХЪ
ЛИТЕРАТУРЫ.

М. В. Авдѣева.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1874.

ЧАСТЬ II.

VI.
НАТАЛЬЯ И ЕЛЕНА.
(Изъ "Рудина" и "Наканунѣ".)

Мы все еще не выходимъ изъ области любви и личныхъ, увлеченій. Русскія дѣвушки, лучшія изъ русскихъ дѣвушекъ, еще не выбиваются изъ той глубокой колеи, въ которую старая жизнь вдвинула женщину, и не только у насъ, но и въ странахъ далеко насъ опередившихъ по своему развитію. Дѣвушка еще не думаетъ идти самостоятельно, прокладывать себѣ свою тропу; она еще не понимаетъ иной дѣятельности, какъ дѣятельность помощницы и послѣдовательницы мужчины, инаго пути, какъ по слѣдамъ своего избраннаго. Но и на этомъ пути замѣтна уже перемѣна. Строже и строже начинаетъ дѣвушка дѣлать выборъ и отдаетъ свое чувство, всю себя только такому человѣку, который пробуждаетъ въ ней струны, доселѣ не звучавшія. Это уже не струны, отзывающіяся лишь на вопросы личнаго счастія, или темныя, мистическія стремленія; тутъ пробуждается живая мысль и, вмѣсто извнѣ навязанныхъ формъ, является ясное сознаніе о служеніи дѣлу жизни. Слова: "правда", "человѣческая свобода.",-- впервые произносятся устами русской дѣвушки.

Между названными нами женскими именами, Натальей Ласунской и Еленой Стаховой, по воспитанію, положенію и характеру -- мало общаго. Наталья, дочь аристократки, да еще воспѣтой нѣкогда поэтами, слывшей за умницу и имѣющей привычку собирать "салоны". Ей всего семнадцать лѣтъ; она не успѣла еще и физически вполнѣ развиться, была худа, смугла, слегка горбилась, но черты ея были красивы и правильны. Она дѣвушка спокойная, сосредоточенная, училась прилежно, читала и работала охотно, чувствовала глубоко и сильно, но не высказывалась; мать ея не подозрѣвала тайную работу ея мысли и была не высокаго мнѣнія объ умственныхъ способностяхъ дочери. "Наташа у меня къ счастію холодна", говорила она, "не въ меня... тѣмъ лучше. Она будетъ счастлива" и называла ее въ шутку mon honnête homme de fille. Мать, вѣроятно, чувствовала, что есть въ ея дочери нѣчто мужески-честное, чего въ себѣ и другихъ женщинахъ не встрѣчала. Прибавимъ къ этому, что Наталью довоспитывала старая дѣва m-lle Boncourt, которая слѣдила за ней неотступно и заставляла читать историческія книги, что поклонникомъ ея былъ красивый, честный, но едва умѣющій говорить, отставной гвардеецъ, и что ничто, повидимому, не тяготило, не возмущало Наталью: она тихо думала и зрѣла. Не такова нервичная Елена. Въ выраженіи ея лица, внимательномъ и пугливомъ, въ ясномъ, но измѣнчивомъ взглядѣ, въ напряженной улыбкѣ, тихомъ и нервномъ голосѣ -- было что-то электрическое, порывистое, нетерпѣливое. Все ее волновало, возмущало; вся она, даже въ походкѣ, словно стремилась къ чему-то. Не даромъ мать ея всегда тихо волновалась; только то, что въ матери было пріятное раздраженіе -- у дочери вошло въ кровь. Происхожденіемъ Елена принадлежала къ тому среднему дворянскому кругу, въ жилахъ котораго есть кровь и русскихъ бояръ и татарскихъ князей, и Митюшки-цѣловальника; просторомъ пользовалась она полнымъ, за ней не слѣдовала никакая m-lle Boncourt и никто не мѣшалъ ей подружиться съ нищей дѣвочкой Катей, которой можетъ быть она обязана пробужденіемъ многихъ хорошихъ мыслей.

Но не смотря на всю противуположность но положенію и по натурѣ, у Натальи и Елены есть одна общая имъ нравственная черта; обѣ онѣ отозвались сердцемъ на голосъ людей дѣла, честнаго и жизненнаго дѣла; чувство ихъ не было однимъ порывомъ молодости, оно было сознательно и разумно; ихъ влекли не одни личныя достоинства ихъ избранныхъ, не ихъ способность, несчастіе, красота, или, какъ Вѣру къ Печорину, взоръ, "обѣщающій блаженство",-- а цѣль жизни этихъ людей ихъ нравственный идеалъ. Стремленія этихъ дѣвушекъ были добровольны, даже самовольны, а не выпрошены или вынуждены болѣе или менѣе ловкимъ волокитствомъ; наконецъ, узнавъ свое разумное чувство -- обѣ онѣ не торговались уже съ нимъ, не стѣснялись препятствіями и обстоятельствами, не справлялись съ чужимъ уставомъ, а смѣло шли впередъ и всѣ отдались влеченію, которое не было для нихъ само себѣ цѣлью, а становилось дѣломъ всей жизни. И въ этомъ отношеніи, сдержанная дочь аристократки едва-ли не станетъ еще выше демократической дворянки.

Въ деревенскій салонъ Дарьи Михайловны Ласунской,-- юна не только въ Москвѣ, но и въ деревнѣ устраивала "салонъ",-- въ этотъ салонъ на мѣсто ожидаемаго нѣкоего замѣчательнаго барона, является никому неизвѣстный высокій, сутуловатый человѣкъ, лѣтъ 35, курчавый, смуглый, съ неправильнымъ, но выразительнымъ и умнымъ лицомъ, въ узкомъ и подержанномъ платьѣ. Называетъ онъ себя Рудинымъ. Дарья Михайловна, какъ свѣтская барыня, принимаетъ гостя привѣтливо и вводитъ его въ разговоръ. Отъ гостя никто ничего не ожидаетъ особеннаго и даже желчный Пигасовъ думаетъ на немъ поострить свой языкъ. Но сильные люди не долго остаются не узнанными. Мелкіе уколы Пигасова вызвали у Рудина такіе отвѣты, съ которыми Пигасовымъ ладить не въ моготу. На Рудина обращаютъ вниманіе; онъ сначала стѣсняется, но потомъ оживляется, говоритъ, и чрезъ нѣсколько минутъ все столпилось около него, смолкло и жадно слушаетъ: громъ загремѣлъ! Да, это былъ громъ, предвѣстникъ того дождя, котораго такъ жадно ждали избранные люди, скитавшіеся по песчаной степи тогдашняго времени; этотъ громъ былъ изъ той тучки, которая начала уже собираться на безжизненномъ небѣ. Наташа не принадлежала къ чающимъ; громъ былъ для нея совершенно неожиданъ, но онъ, какъ вешній громъ, вызвалъ въ ея душѣ такія мысли, которыя безъ него, можетъ быть, никогда бы не явились у Наташи и умерли бы съ нею задавленныя окружающей гнилью, самой ей невѣдомыя, ею не сознанныя.

"Обиліе мыслей мѣшало Рудину выражаться ясно и точно,-- говоритъ авторъ. Образы смѣнялись образами, сравненія, то неожиданно смѣлыя, то поразительно вѣрныя, возникали за сравненіями... Не самодовольной изысканностью опытнаго говоруна,-- вдохновеніемъ дышала его нетерпѣливая импровизація. Онъ не искалъ словъ, они сами послушно и свободно приходили къ нему на умъ, и каждое слово, казалось, такъ и лилось прямо изъ души, пылало всѣмъ жаромъ убѣжденія. Рудинъ владѣлъ едва-ли не высшей тайной -- музыкой краснорѣчія. Онъ умѣлъ, ударяя по однѣмъ струнамъ сердца, заставлять смутно звенѣть и дрожать всѣ другія. Иной слушатель, пожалуй, и не понималъ въ точности о чемъ шла рѣчь, но грудь его высоко поднималась, какія-то завѣсы разверзались передъ его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди. Всѣ мысли Рудина казались обращенными въ будущее; это придавало имъ что-то молодое и стремительное".

Наташа вся обратилась въ слухъ. Лицо ея покрылось румянцемъ, взоръ, неподвижно устремленный на Рудина, и потемнѣлъ и заблисталъ. Возвратясь къ себѣ въ комнату, она по могла заснуть: голова ея была наполнена совсѣмъ новыми для нея мыслями и страшно работала; всю ночь она пролежала съ глазами устремленными въ темноту и ни на минуту не сомкнула ихъ...

Рудинъ остался гостить у Ласунской и часто бесѣдовалъ съ Наташей. Наташа жадно внимала его рѣчамъ. Она старалась вникнуть въ ихъ значеніе; она повергала на его судъ всѣ свои мысли, всѣ сомнѣнія: Рудинъ былъ ея наставникомъ, болѣе -- ея вождемъ.

Онъ читалъ ей замѣчательнѣйшія произведенія нѣмецкой литературы, объяснялъ ихъ, и дивные образы, новыя, свѣтлыя мысли такъ и лились въ душу; и въ сердцѣ ея, потрясенномъ благородной радостью великихъ ощущеній, тихо всплывала и разгоралась святая искра восторга. Сначала одна голова кипѣла у Наташи, но, говоритъ авторъ, "молодая голова кипитъ не долго"... Наташа полюбила Рудина.

Мы не будемъ слѣдить, какъ закралась любовь въ это молодое сердце. Наташа сама сначала не сознаетъ своего чувства; она робко, едва выказываетъ его, но когда Рудинъ говоритъ, какъ онъ счастливъ ея любовью, Наташа переспрашиваетъ его, дѣйствительно ли такъ, и, получивъ увѣренія, приподняла стыдливо опущенную голову, обратилась къ Рудину молодымъ, взволнованнымъ лицомъ и твердо сказала:

-- Знайте же, я буду ваша!

Вотъ какъ отвѣтила Рудину современная ему дѣвушка. Да! это были смѣлыя и честныя слова, особенно смѣлыя и честныя въ устахъ 17-ти лѣтней дѣвушки, съ дѣтства пріучаемой къ сдержанности, съ колыбели и до развитія неотступно стерегомой какимъ нибудь аргусомъ въ родѣ m-lle Beoncourt. Какая великая разница между этимъ прямымъ, изъ сердца идущимъ, хотя и стыдливо высказаннымъ, отвѣтомъ и тѣмъ "обратитесь къ maman", которымъ отвѣчаютъ, обыкновенно, на признанія свѣтскія дѣвушки иныхъ Ласунскихъ!... И слова эти были не напрасны. Когда объясненіе Наташи было подслушано и доведено до свѣдѣнія матери ея услужливымъ прихвостнемъ и двусмысленной должности секретаремъ Пандалевскимъ, Наташа сама назначаетъ Рудину послѣднее и рѣшительное свиданіе -- на которомъ все должно опредѣлиться окончательно.

Читатель, можетъ быть, помнитъ это тяжелое свиданіе, гдѣ человѣкъ, проповѣдовавшій о трудѣ, независимости и смѣлости,-- не нашелъ ничего лучшаго, какъ посовѣтовать отдающейся ему дѣвушкѣ -- покориться. Не на то шла Наталья, не того она ожидала, и разочарованіе ея должно быть ужасно.

-- Я не о томъ плачу, о чемъ вы думаете, говоритъ она. Мнѣ не то больно, мнѣ больно то, что я въ васъ обманулась. Какъ! я прихожу къ вамъ за совѣтомъ, и въ какую минуту, и первое ваше слово: покориться!.. Покориться?!. Такъ вотъ какъ вы примѣняете на дѣлѣ ваши толкованія о свободѣ, жертвахъ, которыя... Голосъ ея прервался.

-- Вы спрашиваете меня, что я отвѣтила моей матери, когда она объявила мнѣ, что скорѣе согласится на мою смерть, чѣмъ на бракъ мой съ вами: я ей отвѣтила, что скорѣе умру, чѣмъ выйду за другаго замужъ. А вы говорите: покориться! Стало быть она была права: вы точно, отъ нечего дѣлать, отъ скуки пошутили со мной...

Рудинъ сталъ увѣрять ее и успокоивать.

-- Вы такъ часто говорили о самопожертвованіи, перебила она, но знаете ли, если-бы вы сказали мнѣ сегодня, сейчасъ: "я тебя люблю, но жениться не могу, я не отвѣчаю за будущее, дай мнѣ руку и ступай за мной", знаете ли, что я бы пошла за вами, знаете ли, что я на все рѣшилась. Но вѣрно отъ слова до дѣла далеко и вы теперь струсили точно такъ же, какъ струсили третьяго дня, за обѣдомъ передъ Волынцевымъ"...

Вотъ что говорила бѣдная, разочарованная дѣвушка. Да, она была права въ своихъ упрекахъ. Рудинъ вдвойнѣ обманулъ ее: онъ обманулъ ее какъ мужчина и обманулъ, какъ путеводитель. А между тѣмъ и Рудинъ былъ не виноватъ. Объяснимся.

Женщины всѣмъ складомъ прошлой жизни пріучены видѣть въ мужчинѣ силу, силу нравственную и физическую, которая всегда ихъ подавляла. Преклоняться передъ этой силой онѣ привыкли; это преклоненіе ставилось имъ въ заслугу, въ обязанность, болѣе того, ихъ пріучили гордиться своимъ преклоненіемъ, и между ними есть имена, блистающія этимъ преклоненіемъ.

Вслѣдствіе этого сложившагося взгляда, въ глазахъ женщинъ нѣтъ ничего позорнѣе мужчины слабосильнаго -- нравственно ли или физически. Слабосиліе, конечно, во всякомъ случаѣ -- недостатокъ и огромный, но женщины взяли его себѣ въ собственность, да еще ухитрились считать его своимъ украшеніемъ. Онѣ съ тайнымъ презрѣніемъ смотрятъ на тѣхъ, кто ихъ щадитъ, кто слишкомъ бережно обходится съ ихъ преклоненной волей, кто считается съ ихъ слабосиліемъ. Женщина проститъ, оправдаетъ, будетъ проклинать насиліе, но она не будетъ его не уважать: Вѣра "Гончарова -- не презирала Волохова, Татьяна -- Пушкина -- не читала бы наставленіе Онѣгину, если бы тотъ поступилъ съ нею, какъ съ отдающейся ему горничной; женщина на всѣхъ ступеняхъ общества, все еще, прежде всего, та женщина, изъ которой насиліе мужчины сдѣлало себѣ прислужницу, почитательницу, рабу, но не равноправную подругу. Такъ -- да простятъ намъ современныя женщины это сравненіе -- рабы и лакеи въ душѣ презираютъ господъ, которые съ ними за-панибрата и не достаточно барски обходятся съ ними. Такъ Наташа, въ пылу гнѣва, упрекаетъ Рудина въ томъ, что онъ струсилъ взять -ее, когда она вся безотвѣтно готова была отдаться ему: черта замѣчательная! Она не утерпѣла также, чтобы не попрекнуть Рудина трусостью передъ Волынцевымъ, хотя его нежеланіе отвѣтить въ чужомъ домѣ рѣзкостью на рѣзкость едва ли произошло отъ трусости.

Когда мысль о трусости явилась въ головѣ Наташи и Рудинъ не опровергъ ея, любовь ея уже была кончена. Рудинъ, въ ея глазахъ, оказался, по выраженію Пигасова, "куцымъ", а женщины куцыхъ не любятъ: онѣ ихъ презираютъ. Какъ учитель, какъ вождь, Рудинъ тоже, какъ мы видѣли, обманулъ ожиданія Наташи. Недаромъ она говоритъ ему: "такъ-то вы примѣняете на дѣлѣ ваши толкованія о свободѣ, жертвахъ". Рудинъ оказался передъ ней въ положеніи того чародѣя, который могъ вызывать духовъ, но съ тѣмъ только, чтобы задавать имъ работу; онъ вызвалъ духъ самопожертвованія, независимости, воли въ молодой дѣвушкѣ, и не могъ дать дѣла этому духу: за это онъ долженъ былъ въ ея глазахъ погибнуть и -- онъ гибнетъ.

Нѣтъ ничего тяжелѣе впечатлѣнія, которое производитъ на читателя это свиданіе и то унизительное положеніе, въ которомъ явился тутъ Рудинъ. Вамъ вчужѣ больно, вчужѣ обидно за него и тѣмъ болѣе обидно и больно, что ваше внутреннее чувство оправдываетъ Рудина, что вы замѣчаете тутъ какое-то недоразумѣніе, какую-то фальшивую ноту, безъ которой Рудинъ явился бы совсѣмъ въ иномъ свѣтѣ.

Въ другихъ статьяхъ мы говорили собственно о Рудинѣ и его значеніи, какъ дѣятеля, и потому распространяться о немъ съ этой стороны нечего; но здѣсь мы постараемся только разъяснить его отношенія къ Натальѣ, отношенія Рудиныхъ къ женщинамъ.

У Тургенева есть разсказъ, подъ заглавіемъ "Андрей Колосовъ". Этого Колосова одинъ изъ его пріятелей выставляетъ замѣчательнымъ человѣкомъ, что подтверждаетъ разсказомъ о томъ, какъ Колосовъ, разлюбивъ одну дѣвушку, тотчасъ бросилъ ее, а пріятелю сказалъ прямо, что бросилъ, потому что не любитъ болѣе.

Рудинъ упалъ навѣки въ глазахъ Наташи оттого, что въ немъ недоставало такой же искренности, какъ у Колосова, или, лучше сказать, самъ Рудинъ не понялъ своего положенія и не умѣлъ разъяснить его Наташѣ.

Письмо, которое Рудинъ, уѣзжая, оставилъ Наташѣ, только въ половину намъ разъясняетъ и оправдываетъ Рудина. Въ немъ правды только одно сознаніе, что онъ не любитъ Наташи, и самъ былъ обманутъ своимъ чувствомъ; все остальное, сказанное о себѣ, самоосужденіе, самоуниженіе, самооцѣнка -- не вѣрны и неправильно постановлены. Рудинъ долженъ былъ сказать; "да, я ошибся, я не любилъ васъ, не любилъ по крайней мѣрѣ, настолько, чтобы любовь убила во мнѣ рефлексію, не любилъ настолько, насколько вы ожидали. Жертва, независимость, все, о чемъ я говорилъ, все великія и прекрасныя вещи, но онѣ должны быть примѣняемы у мѣста, къ дѣлу того стоющему. Вы приносите себя въ жертву мнѣ, любви ко мнѣ, а мнѣ жертва эта по нужна и принять ее, съ моей стороны, было бы безчестно. Я вамъ говорилъ прежде: женщина, которая любитъ, въ правѣ требовать всего человѣка, а я ужъ отдаться весь не могу; поэтому-то и безчестно мнѣ принимать вашу жертву, тѣмъ болѣе, что эта жертва вся приносится лично мнѣ и не можетъ служить моему дѣлу. Да мое дѣло не ваше дѣло и вы не можете раздѣлить его со мною, не потому, чтобы я былъ слишкомъ высокъ для васъ, и вамъ не чета, но потому, что у васъ нѣтъ призванія къ моему дѣлу, потому что дѣло всякаго создается для него его жизнью. Мои слова не расходятся съ дѣломъ; я колоколъ который будитъ людей. Но если проснувшійся не знаетъ, что дѣлать, если его руки связаны, а онъ не въ силахъ развязать ихъ, сыскать свою работу и приниматься за нее -- это не вина колокола". Вотъ что, по нашему мнѣнію, долженъ былъ сказать Рудинъ: положеніе бѣдной Натальи было бы отъ этого не легче, но Рудинъ не упалъ бы въ ея глазахъ.

Но оставимъ Рудина и обратимся къ Натальѣ. Рудинъ сказалъ ей: я сближался со многими женщинами и дѣвушками; но, встрѣтясь съ вами, я въ первый разъ встрѣтился съ душой совершенно честной и прямой. Такова въ самомъ дѣлѣ была Наталья. Откуда въ ней взялась эта честность и прямота среди обстановки, ее выростившей -- это опять останется сложной психологической задачей, но откуда явились тѣ задатки стремленій къ дѣлу, которые пробудилъ въ ней Рудинъ, мы можемъ прослѣдить. Не даромъ мать ея считалась умной женщиной и окружала себя поэтами и всякими замѣчательными людьми. Слова этихъ людей, можетъ быть урывками, нечаянно, но западали въ душу маленькой дѣвочки, которая подъ паствой m-lle Boncourt, незамѣчаемая сидѣла въ гостинной и слушала: дѣти понимаютъ болѣе, нежели полагаютъ взрослые, и случайно услышанное умное, честное слово приноситъ свой плодъ.

И вотъ эта, такъ богато надѣленная дѣвушка встрѣчается съ однимъ изъ сильнѣйшихъ людей своего времени. Казалось бы, какое счастливое сближеніе! Дѣйствительно, оно и подѣйствовало на Наташу сначала въ высшей степени благотворно; оно развило дѣвушку, пробудило въ ней мысли и стремленія, безъ того бы, по всей вѣроятности, въ ней заглохшія. Но на бѣду, ея стремленія къ дѣлу не отдѣлились отъ стремленія къ человѣку, ихъ пробудившему. Женщина ея времени еще не думала пробивать своей тропы; она еще привыкла идти не иначе, какъ по слѣдамъ мужчины и служить не своему дѣлу, а дѣлу человѣка ею любимаго. Благо и то. Все-таки это служеніе дѣлу, хоть и косвенное, и служеніе хорошее, когда нѣтъ лучшаго. Къ несчастію, Рудинъ былъ не такой человѣкъ, который бы могъ отдаться весь любви молодой пылкой дѣвушки. Дѣло его, имъ самимъ несознанное, было ей не по способности, проповѣдникъ и вождь умѣлъ будить силы, но не умѣлъ указывать имъ выхода. И вотъ молодой, смѣлый и честный порывъ дѣвушки на первомъ шагу встрѣчаетъ препятствіе, убивающее доселѣ множество молодыхъ силъ,-- препятствіе бездѣятельности; хуже того, въ ней подорвалась ея вѣра въ тѣ идеалы, къ которымъ она стремилась. Она усомнилась въ возможности ихъ достиженія. И она была права: эти идеалы были дѣйствительно и недостижимы, и непрактичны. Недостижимы они были потому, что одиночной силѣ дѣвушки, какъ бы тверда и настойчива она ни была, ихъ не достигнуть ни тогда, ни нынѣ; непрактичны потому, что это были еще старые идеалы, требующіе великихъ и блистательныхъ подвиговъ, необыкновенныхъ порывовъ тогда какъ жизнь допускала только мелкій, невзрачный, но упорный жизненный трудъ, подготовку матеріаловъ, изъ которыхъ сильная рука современемъ создастъ зданіе. Понятно, что при такихъ условіяхъ дѣвушка, самая честная, но одинокая, воспламененная до самопожертвованія, но не приготовленная къ дальнему и тяжелому пути и даже не знавшая этого пути, должна была глубоко разочароваться и опустить руки. Такъ было и съ Натальей. Она говоритъ Рудину: "Я чувствую, во мнѣ что то надломилось". Дѣйствительно, раны несчастной, неудачной любви залечатся, но энергія ея, ея вѣра надломились и не залечатся. Между русскими дѣвушками бѣдной Наташѣ суждена была участь того солдата, который, воодушевленный начальникомъ, вырвался впередъ одинъ изъ коснѣющей массы и былъ подстрѣленъ на первомъ шагу, въ первой битвѣ. Будутъ еще тысячи другихъ жертвъ, но тѣ пойдутъ стройной силой, падутъ въ битвѣ, но доставятъ побѣду, а бѣдный подстрѣленный воинъ будетъ лежать въ душной больницѣ, молча раскаяваться въ своемъ порывѣ и роптать на вождя, котораго онъ послушалъ!

Наташа вышла замужъ за нѣкоего Волынцева, ограниченнаго, но честнаго, глубоко преданнаго ей человѣка.

Тѣ, которые мѣряютъ людей старой мѣркой саженныхъ монументовъ и, лежа на постели, обзываютъ паденіемъ всякій обыденный шагъ,-- увидятъ, можетъ быть, паденіе Наташи и въ этомъ замужствѣ. Да, Наташа дѣйствительно упала изъ героинь,-- она подстрѣлена и неспособна искать новыхъ дорогъ, но она осталась той же честной и прямой душой, какою и была; путь ея впалъ въ обыкновенную колею, но это будетъ практичный, осмысленный, ею избранный путъ и нѣтъ сомнѣнія, что она пойдетъ по немъ разумно и твердо. Слова Рудина, пробудившія въ ней мысль, но пропадутъ даромъ. А въ ея время -- да и въ наше,-- дай Богъ побольше такихъ женщинъ, хотя бы и на такихъ дорогахъ...

-----

Мы уже говорили, что въ противуположность сдержанной Натальи, Елена является послѣ и до встрѣчи съ Инсаровымъ порывистой, нервной, впечатлительной. Ей двадцать лѣтъ и она вся подготовлена къ сильному чувству: она ждетъ, жаждетъ, ищетъ его. Ей начиналъ было нравиться непостоянный и подвижной, какъ воздухъ, художникъ Шубинъ, но онъ съ своей вѣтренностью не съумѣлъ удержать ее; она начинаетъ сближаться съ степеннымъ и честнымъ молодымъ ученымъ Берсеневымъ и уже подумываетъ "не онъ-ли?" и можетъ быть влюбилась бы въ него, если-бы самъ Берсеневъ, желая угодить ея склонности къ необыкновенному, не возбудилъ ея воображенія разсказами объ Инсаровѣ. Инсаровъ болгаръ. Когда ему было лѣтъ семь, мать его похитилъ какой-то ага и зарѣзалъ; отецъ хотѣлъ отмстить за жену, но попался и былъ разстрѣленъ; самъ Инсаровъ хочетъ не мести -- хочетъ освободить родину! Не достаточно ли такой обстановки, чтобы привлечь вниманіе впечатлительной, скажемъ прямѣе, романической дѣвушки? Сухая, нѣсколько жесткая, обыденно-простая наружность Инсарова мало соотвѣтствовала ожиданіямъ дѣвушки; не такимъ она воображала себѣ "героя". "Обаянія нѣтъ, шарму", говоритъ про него Шубинъ; но шармъ всегда является, когда хочешь его найти. Недогадливый Берсеневъ все описываетъ да восхваляетъ необыкновеннаго человѣка. Елена, выбравъ случай, сама распрашиваетъ Инсарова про трагическую смерть родителей, про его родину, планы, Инсарову воодушевляется и Елена слушаетъ съ пожирающимъ, глубокимъ и печальнымъ вниманіемъ: шармъ произошелъ, Елена влюбилась.

Влюбленная Елена дѣйствуетъ также, какъ и влюбленная Наталья: она не смотритъ на препятствія, она отдается вся любимому человѣку, но Инсаровъ человѣкъ молодой, цѣльный, не заѣденный рефлексіей -- и онъ беретъ Елену... впрочемъ, приведя все въ порядокъ, вступленіемъ въ законный бракъ.

Дальнѣйшая судьба Елены извѣстна. Она ѣдетъ съ мужемъ возстановлять болгаръ, но Инсаровъ въ Венеціи умираетъ. Тѣмъ не менѣе, Елена не возвращается на родину; она отдаетъ себя дѣлу мужа и пропадаетъ безслѣдно въ Болгаріи.

Еленою у насъ привыкли восхищаться и становить ее образцомъ русской дѣвушки. Елена, дѣйствительно, особенно послѣ Татьяны, Мери и Лизы, явленіе отрадное; она появилась въ то вромя, когда еще не разъяснился взглядъ на женское дѣло -- и ее признали идеаломъ. Теперь мы видимъ другія задачи для русской дѣвушки и должны свести Елену на ея настоящее мѣсто.

За Еленою считаютъ ту главную заслугу, что она первая взялась за дѣло и посвятила себя ему. Но такъ ли это? За свое ли дѣло взялась она? Сознательно ли выбрала его? Къ сожалѣнію, мы должны отвѣчать отрицательно. До появленія Инсарова Еленѣ не былъ никакого дѣла до болгаръ; она, вѣроятно, едва знала объ ихъ существованіи; она могла имъ сочувствовать, сожалѣть о нихъ, но идти ихъ освобождать, какъ она освобождала муху отъ лапъ паука, ей, русской дѣвушкѣ, разумѣется и въ голову не приходило. Распространяться объ этомъ излишне. Елена увлеклась дѣломъ, потому что это было дѣло большое, честное,-- но вмѣстѣ и романическое.

Наташа Ласунская увлеклась дѣломъ, о которомъ говорилъ Рудинъ, прежде, нежели увлеклась имъ самимъ. Оно и понятно: не совсѣмъ опредѣлительная, но увлекательная и сильная рѣчь о правдѣ, добрѣ и истинѣ не могла остаться мертвой для такой прямой и честной души, какъ ея; она справедливо видѣла въ Рудинѣ вождя, открывающаго новые пути и радостно отдавалась ему и его дѣлу. Рудинъ обманулъ ея ожиданія; онъ ей не далъ и не указалъ дѣла, но нѣтъ сомнѣнія, что слова его не остались безплодны, и многое отъ него слышанное она сама примѣнила впослѣдствіи къ жизни.

Елена напротивъ. Она увлеклась Инсаровымъ, какъ героемъ и хотѣла помогать ему, а не собственно дѣлу. Значеніе Инсарова есть значеніе политическаго дѣятеля: онъ предтеча ожидаемаго въ то время русскаго общественнаго дѣятеля, По той же причинѣ, какъ первая въ литературѣ дѣвушка, оцѣнившая значеніе общественнаго дѣла, подкупаетъ насъ и Елена. Но когда уясняется, что дѣло для Елены становится на второмъ планѣ, а главную роль играетъ увлеченіе человѣкомъ, то значеніе видимо измѣняется. Всякій, знакомый съ общественнымъ движеніемъ двадцатыхъ годовъ, могъ назвать памятныя имена русскихъ дѣвушекъ и женщинъ, пошедшихъ въ снѣга и каторжныя тюрьмы Сибири за своими мужьями и возлюбленными, которые, въ эпоху предшествующую нашимъ героинямъ или современную Софьѣ Фамусовой, пытались стать политическими вождями. Слѣдовательно, порывъ Елены не новъ, такія женщины были и задолго до нея. Но это нисколько не умаляетъ ея достоинства. Елена первая изъ литературныхъ героинь, послѣ періода глубоко нравственнаго упадка, напомнила намъ свѣтлые образы этихъ женщинъ, хотя все-таки это была не "новая женщина". Шубинъ правъ; "если-бы у насъ были люди, подобные Инсарову, не ушла бы отъ насъ эта дѣвушка" говоритъ онъ. Елена искала замѣчательнаго человѣка, человѣка цѣльнаго, человѣка дѣла, а главное дѣла большаго, а у насъ въ этомъ родѣ, кромѣ Курнатовскихъ, дѣятелей изъ училища правовѣдѣнія, иныхъ не представлялось. Если же и были у насъ дѣятели достойные, то ихъ дѣло было такое невидное, трудное дѣло, что Елена и не остановила бы на нихъ вниманія: она не дѣвушка мысли, она дѣвушка съ сильно развитымъ хотя и честно направленнымъ воображеніемъ."

Если-бы Берсеневъ, вмѣсто того, чтобы распространяться о зарѣзанной матери и разстрѣленномъ отцѣ Инсарова и его таинственныхъ исчезновеніяхъ и такой же дѣятельности, яснѣе разъяснилъ Еленѣ значеніе истиннаго героизма и невзрачнаго труда, которые намъ, русскимъ, особенно нужны -можетъ быть Елена взглянула бы иначе на Инсарова, можетъ быть она нашла бы, и отдалась иному труженику и не схоронила себя въ Болгаріи. Но это самопожертвованіе для страны чуждой и дѣла не роднаго, самопожертвованіе потому преимущественно, что это были страна и дѣло человѣка любимаго, дѣлаетъ болѣе чести сердцу Елены, нежели ея сознательному выбору. Впрочемъ, будемъ вполнѣ справедливы; мудрено ли было увлечься большой и яркой цѣлью честной, восторженной и любящей женщинѣ, когда кругомъ ея была такая мелюзга, духота и печальный мракъ. Мы не найдемъ ничего лучшаго, какъ привести здѣсь слова Добролюбова, которыми онъ оправдываетъ рѣшимость Елены. "И какъ хорошо, говоритъ онъ, что она приняла эту рѣшимость! Что въ самомъ дѣлѣ ожидало ее въ Россіи? Гдѣ для нея тамъ цѣль жизни, гдѣ жизнь? Возвратиться опять къ несчастнымъ котятамъ и мухамъ, подавать нищимъ деньги, не ею выработанныя и Богъ знаетъ какъ и почему ей доставшіяся, радоваться успѣхамъ художника Шубина, трактовать о Шеллингѣ съ Берсеневымъ, читать матери "Московскія Вѣдомости", да видѣть какъ на общественной аренѣ подвизаются правила въ видѣ Курнатовскаго и нигдѣ не видѣть настоящаго дѣла, даже не слышать вѣянія новой жизни... и понемногу медленно томиться, вянуть, хирѣть, замирать... Нѣтъ, уже если разъ она попробовала другую жизнь, дохнула другимъ воздухомъ, то легче ей броситься въ какую угодно опасность, нежели осудить себя на эту тяжелую пытку, на. эту медленную казнь... И мы рады, что она избѣгла нашей жизни и не оправдала на себѣ эти безнадежно-печальныя, раздирающія душу предвѣщанія поэта, такъ постоянно и безпощадно оправдывающіяся надъ самыми лучшими, избранными натурами въ Россіи:

Вдали отъ солнца и природы,

Вдали отъ свѣта и искусства,

Вдали отъ жизни и любви,

Мелькнутъ твои младые годы; ,

живыя помертвѣютъ чувства;

Мечты развѣются твои.

И жизнь твоя пройдетъ незрима

Въ краю безлюдномъ, безъимянномъ,

На незамѣченной землѣ,

Какъ исчезаетъ облакъ дыма

На небѣ тускломъ и туманномъ

Въ осенней безпредѣльной мглѣ".

-----

Да! прибавимъ мы отъ себя, неказистая и незавидная участь ждала у насъ Елену и лично для нея было дѣйствительно лучше, что она ушла, -- но лучше-ли это для остающихся, лучше-ли вообще для дѣла?