Аксаков Иван Сергеевич - Возможно ли переродить какую-либо национальность внешними мерами?

Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.

Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860--1886

Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси"

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.

Возможно ли переродить какую-либо національность внѣшними мѣрами?

Москва, 14-го февраля 1867 г.

"Вѣроисповѣднаго вопроса отъ народнаго въ Западномъ краѣ не отдѣляетъ и тотъ, кто невидимому утверждаетъ противное; только понимаетъ онъ при этомъ вѣроисповѣданіе особеннымъ образомъ, и разумѣетъ особенное католичество и особенное еврейство, а не то, какимъ себя знаетъ то и другое. Но если такъ, надобно это сознать и высказать прямо, и затѣмъ опредѣлить: слѣдуетъ ли уважать свободу совѣсти? Если слѣдуетъ, надобно проводить уваженіе это до конца и оставлять всякую вѣру при самой-себѣ, какова бы она ни была; и конечно только это будетъ вполнѣ справедливо и разумно, ибо, во всякомъ случаѣ, вѣра и свобода суть начала зиждительныя, а безвѣріе и насиліе -- начала разрушительныя". Вотъ въ какому заключенію приведены были мы разсмотрѣніемъ (въ NoNo 13 и 19) взаимнаго отношенія двухъ вопросовъ въ Западномъ краѣ -- вѣроисповѣднаго и народнаго. "Виленскій Вѣстникъ" нѣсколько иначе представляетъ себѣ нашъ образъ мыслей. "Москва" проповѣдуетъ нетерпимость; возбуждаетъ религіозное преслѣдованіе; требуетъ, чтобъ иновѣрцевъ осыпали бранью и проклятіями. Таковы мысли и таковы точныя слова, высказанныя въ 13 No самою редакціей "Вѣстника" и въ особенности ея неизвѣстнымъ корреспондентомъ изъ Гродна. А какъ скоро положеніе это было высказано, возможно ли было удержаться, чтобы не воскипѣть негодованіемъ? Образъ мыслей противника такъ непристоенъ! Случай къ негодованію такой прекрасный! Понятно, что ни редакція, ни ея корреспондентъ не хотѣли его упустить, я жаль, что они не вполнѣ имъ воспользовались. Тема была легкая; можно было по поводу ея сказать многое, гораздо съ большимъ знаніемъ дѣла и въ особенности съ большею логикой. Мы, напримѣръ, утверждали, что въ языкѣ еще не вся народность, что народность есть результатъ цѣлой исторіи и предполагаетъ сверхъ языка цѣлую систему преданій и привычекъ, сознательныхъ и безсознательныхъ. А въ прямой отвѣтъ на это положеніе г. гродненскій корреспондентъ замѣчаетъ намъ укорительно, что отрицая перерождающую силу языка, "мы забываемъ о совмѣстномъ вліяніи на разноплеменныя массы русскихъ законовъ, русской администраціи, нравственную силу православія, русской науки и т. п, и что всѣ эти вліянія взятыя вмѣстѣ, по нашему мнѣнію, будто недостаточны для обрусѣнія живущихъ въ краѣ иновѣрцевъ"! Эта уже никуда не годится: представлять подтвержденіе, а выдавать за опроверженіе,-- такимъ образомъ можно даже отбить читателей, какъ ни мало они у насъ вообще требовательны по части логики!

Не станемъ впрочемъ взыскивать за подробности; знаніе дѣла и уваженіе къ логикѣ въ нашей публицистикѣ не настолько обыкновенны, чтобы можно было требовать того и другаго отъ всякаго. Важно замѣтить только общую постановку вопроса. "Вѣроисповѣдный вопросъ въ Западномъ краѣ съ народнымъ не раздѣленъ... вы это говорите; а! стало-быть вы проповѣдуете религіозное преслѣдованіе".

"Но какъ же иначе? Что же иное вы и говорите?" Мы говоримъ прежде всего то, что говоримъ, и не утверждаемъ того, что отрицаемъ. Увы, это въ старыхъ логикахъ считалось самимъ первымъ закономъ мышленія, и мы ему покоряемся. Но любопытно, что говорятъ и какъ разсуждаютъ наши противники. Они предполагаютъ, что признавать какое-нибудь вѣроисповѣданіе элементовъ чужой народности значитъ требовать религіознаго преслѣдованія; стало-быть чужую народность признаютъ они вообще явленіемъ, требующимъ преслѣдованія. Они возмущаются предполагаемою нашею нетерпимостью къ католичеству я еврейству, но возмущаются очевидно только потому, что видятъ въ этомъ нетерпимость чисто-религіозную; но они перестали бы возмущаться, и нетерпимость въ ихъ главахъ перестала бы быть нетерпимостью, еслибы только они увѣрились, что имѣютъ дѣло съ элементами подлинно чуждыми нашей народности. Редакція "Виленскаго Вѣстника" не успѣла еще высказаться подробно, въ чемъ состоитъ, по ея мнѣнію, обрусѣніе, и лишь посѣтовала на насъ за предположеніе (сдѣланное впрочемъ нисколько ей не въ обиду), что достаточнымъ признакомъ обрусѣнія, по нашему мнѣнію, должно быть почитаемо ею распространеніе русскаго языка. Какъ бы то ни было, думаетъ ли она такъ или иначе, обрусѣніе должно состоять дѣйствительно, между прочимъ, въ распространеніи русскаго языка; должно, или по крайней мѣрѣ можетъ состоять въ распространеніи извѣстныхъ вкусовъ, привычекъ, воззрѣній.

И такъ, въ какомъ бы изъ этихъ явленій ни полагаемо было "Виленскимъ Вѣстникомъ" необходимое условіе обрусѣнія,-- судя по его возраженіямъ, самый процессъ обрусѣнія долженъ представляться ему не иначе какъ въ смыслѣ принужденія. О добровольномъ обрусѣніи, скажемъ мы ему его же словами, что и толковать? Этому никто не мѣшаетъ!-- Но ужели въ самомъ дѣлѣ такъ? Ужели только религіозныя вѣрованія имѣютъ право на терпимость? Ужели не заслуживаютъ тѣхъ же правъ и другія духовныя проявленія? Но не будемъ говоритъ о правахъ; ограничимся вопросомъ: принудительныя мѣры въ отношеніи ко всѣмъ возможнымъ проявленіямъ народности практичны ли по крайней мѣрѣ? Исторія, кажется, успѣла дать на это отвѣтъ несомнительный. Не ходя далеко за примѣрами, можемъ посмотрѣть на Австрію: чего и противъ чего не предпринимала она въ отношеніи къ своимъ народностямъ,-- и что проку? Возьмемъ примѣръ и ближе. Нельзя пожаловаться, чтобы проведшее царствованіе небрегло объ обрусѣніи въ томъ смыслѣ, который для нашихъ противниковъ представляется, повидимому, вполнѣ удобнымъ. И однако возстаніе 1863 года было, и въ этомъ возстаніи участвовали, и прямо и косвенно, и Сѣраковскіе, и Огрывки, и тысячи имъ подобныхъ, люди прекрасно говорившіе по-русски, воспитавшіеся въ русскихъ учебныхъ заведеніяхъ, и даже не въ Западномъ краѣ; люди, состоявшіе на государственной службѣ, и опять даже не въ Западномъ краѣ, а въ самомъ центрѣ администраціи; люди вѣроятно знакомые и съ нашею литературою, точно также какъ несомнѣнно были они знакомы съ русскою наукою, и несомнѣнно подлежали вліянію русской администраціи и русскихъ законовъ!

Послѣ оригинальныхъ возраженій "Виленскаго Вѣстника" нельзя ручаться, чтобы даже теперь не предложили намъ вопроса: и такъ, ваше мнѣніе состоитъ въ томъ, что всего этого бы не было, если бы Сѣраковскій, Огрызко и имъ подобные приняли православіе? Нѣтъ, наше мнѣніе состоитъ только въ томъ, въ чемъ оно состоитъ,-- именно въ томъ, что никакими внѣшними мѣрами нельзя ни задушить, ни переродить никакой народности. Народность есть явленіе духовное, и потому покоряется вполнѣ только духовному воздѣйствію, и это одинаково относится ко всѣмъ ея элементамъ безъ исключенія. Могутъ быть условія болѣе или менѣе благопріятныя для ея развитія, но во всякомъ случаѣ она развивается по преимуществу изъ себя и можетъ существовать вопреки всѣмъ внѣшнимъ давленіямъ. Редакціи Виленской газеты замѣчаетъ намъ, что мы увлекаемся исторіею, и что живая дѣйствительность можетъ поучи" многому. Съ своей стороны и мы совѣтовали бы ей не довольствоваться одною живою дѣйствительностію, которая часто бываетъ обманчива, но прибѣгать иногда и къ историческому опыту. Она говоритъ, напримѣръ, объ искреннихъ желаніяхъ обрусѣнія, слышимыхъ ею отъ Поляковъ и Евреевъ; свидѣтельствуетъ о томъ, что обрусѣніе идетъ часъ отъ часу глубже и шире, замѣчая это особенно въ учебныхъ заведеніяхъ. Всему охотно вѣримъ, и повторимъ, что общественное воспитаніе дѣйствительно можетъ быть однимъ изъ удобнѣйшихъ средствъ къ обрусѣнію. Но полагаемъ, что въ этомъ свидѣтельствѣ "живой дѣйствительности" есть большая доля самообольщенія. Процессъ, о которомъ говоритъ газета, не можетъ совершаться такъ быстро, и притомъ идти въ глубь и ширь, да еще посредствомъ учебныхъ заведеній. Любопытно бы по этому случаю знать, что въ свое время замѣчаемо было въ Сѣраковскихъ, когда они учились? Съ другой стороны, исторія насъ учитъ, что вообще народность сдается только мало-по-малу, и притомъ только всецѣлому воздѣйствію другой, болѣе сильной народности. И законъ притомъ здѣсь тотъ, что побѣждаетъ не всегда та народность, которая преимуществуетъ дѣйствительною силою,-- матеріальною ли численностію или высотою, и глубиною своей духовной природы,-- а всегда та, которая болѣе крѣпка своимъ сознаніемъ и которая устойчивѣе нравственно, словомъ -- та, которая имѣетъ болѣе самомнѣнія. Эльзасецъ дѣлается Французомъ, хотя никто не скажетъ, чтобы Французъ былъ выше Нѣмца. Еврей остается вездѣ Евреемъ, не смѣшиваясь и неперерождаясь, и не знаемъ, скажетъ ли даже самъ "Виленскій Вѣстникъ", чтобы просвѣщеніе еврейское было выше европейскаго. То же и въ Западномъ краѣ. Если мы хотимъ, чтобъ онъ обрусѣлъ, и чѣмъ полнѣе, тѣмъ лучше -- для этого нужно только, чтобъ сами Русскіе вездѣ, и въ Западномъ краѣ въ особенности, были вполнѣ Русскими, всецѣло уважали своё русское достоинство и ни на минуту не теряли сознанія о своемъ національномъ превосходствѣ. И тогда что могутъ значить горсти чужихъ народностей? Нужно ли тогда усиливаться даже, чтобъ оня бросили свой языкъ, полюбили нашу литературу, приняли всѣ наши привычки и т. п.? При нашей стойкости рано или поздно должно же это будетъ случиться. Живутъ Поляки, и даже гораздо въ большемъ числѣ, въ Великой Польшѣ, и не только живутъ, но засѣдаютъ въ парламентѣ, нисколько притомъ не скрывая своихъ польскихъ стремленій. Пруссаки однако не безпокоятся. Не безпокоимся и мы въ старомъ Казанскомъ царствѣ, среди Татаръ и Черемиссовъ. Или то Черемиссы и Татары, а то Поляки? И на то Пруссаки съ своимъ мнѣніемъ о прусской національности, а на то мы Русскіе съ мнѣніемъ о своей русской?

Для редакціи "Виленскаго Вѣстника" сказаннаго можетъ быть достаточно; но для мыслителей, подобныхъ ея корреспонденту, не мѣшаетъ и повторить вкратцѣ всѣ наши положенія. Вопросъ въ томъ: могутъ ли быть народныя вѣрованія вообще признаваемы явленіемъ постороннимъ къ народности, и могутъ ли быть признаваемы такими безразличными явленіями въ частности вѣроисповѣданія -- католическое и еврейское, и притомъ въ отношеніи къ народности русской, и именно въ Западномъ краѣ? На то и другое мы отвѣчаемъ отрицательно, и на второе въ особенности отвѣчаемъ отрицательно; потому что католичество и еврейство, разсматриваемыя и сами въ себѣ отвлеченно, суть явленія сколько религіозныя, столько же, и даже болѣе, политическія; а въ Западномъ краѣ особенностями исторіи это ихъ политическое значеніе еще болѣе усилено. Намъ возражаютъ, что соглашаться съ этимъ мнѣніемъ значитъ соглашаться съ религіознымъ преслѣдованіемъ. Но отъ признанія факта до мѣръ практическихъ еще далеко; это говоритъ всякому простая логика. Это совсѣмъ другой вопросъ, его надобно ставить особо, и, что касается до насъ, мы отвѣчаемъ на него отрицательно. Мы не только противъ религіознаго преслѣдованія, по и вообще противъ всякихъ мѣръ, которыя были бы направлены принудительно противъ какого бы то ни было проявленія и чьей бы то ни было народности. Противники наши, наоборотъ, держатся другаго мнѣнія: они не отвергаютъ стѣснительныхъ мѣръ противъ чужой народности, и даже не понимаютъ какимъ образомъ можно въ одно и то же время и признавать за тѣмъ или другимъ явленіемъ чуже-народное значеніе и отрицать необходимость мѣръ принудительныхъ. Изъ народныхъ проявленій они признаютъ свободу только за вѣроисповѣданіемъ. Потому ли они защищаютъ эту свободу, что не видятъ въ вѣроисповѣданіи народнаго значенія, или потому не видятъ этого значенія, что признаютъ вѣроисповѣдную свободу,-- рѣшить трудно; послѣднее скорѣе чѣмъ первое. О вѣротерпимости столько было, и столь многими говорено; гнушаться религіознымъ преслѣдованіемъ пріучило насъ съ дѣтства изученіе средневѣковой европейской исторіи. Но уваженіе къ правамъ народности въ другихъ ея проявленіяхъ? Кто могъ намъ его внушить? Развѣ исторія Петровскихъ временъ? Повторяемъ однако снова: надобно быть послѣдовательными; если уважать свободу духовныхъ проявленій, слѣдуетъ уважать ее во всемъ; а если не уважать ее въ десяти случаяхъ, зачѣмъ стѣсняться въ одиннадцатомъ? И снова прибавляемъ: безусловно справедливо и разумно только первое; послѣднее извинительно лишь въ крайнихъ случаяхъ необходимости политическаго самосохраненія, и не болѣе какъ извинительно. А въ Западномъ краѣ ужели мы дошли до такой крайности при многомилліонной массѣ кореннаго, вполнѣ русскаго населенія?! Нѣтъ, если уже становить западный вопросъ на практическую почву, отвѣтъ ему прямой въ двухъ словахъ: духовный подъемъ простаго русскаго люда и духовная стойкость образованнаго русскаго общества. Этого ли не довольно? Но довольно ли для этого и ограничиваться только нѣсколькими стихіями русской народности, съ пренебреженіемъ одной, едвали не важнѣйшей?