Аксаков Иван Сергеевич - О непригодности применения принципа всесословности к русскому строю

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

О непригодности примѣненія принципа всесословности къ русскому строю.

"Русь", 1-го декабря 1884 г.

Мы опять стоимъ на своемъ (несмотря на возраженіе "Новаго Времени"), что уясненіе русскаго общественнаго сознанія, что вопросъ объ общихъ началахъ, о выборѣ пути, по которому должна направиться государственная законодательная дѣятельность въ дѣлѣ созиданія внутренняго строя -- имѣютъ первенствующее практическое значеніе и должны бы предшествовать начертанію регламентовъ съ пунктами и параграфами. Безъ этого какъ разъ собьешься съ дороги, и можетъ случиться (да и случалось), что колея канцелярско-полицейской диктатуры вообразится намъ истинною историческою народною колеею, или же что мы,-- къ великому для насъ сюрпризу,-- узримъ себя вдругъ скользящими шибко внизъ, по наклонной плоскости конституціоннаго пути... Развѣ необходимо непремѣнно стукнуться напередъ лбомъ о столбъ или заставу, или встрястись всѣмъ тѣломъ отъ здороваго ухаба -- для того чтобъ убѣдиться въ ошибочности избраннаго направленія?.. Не споримъ, что большая часть государствъ отъ необходимости въ такой предварительной теоретической работѣ избавлены: для нихъ вопросъ существуетъ только о практической цѣлесообразности законодательныхъ мѣръ, но сдвинуться по невѣдѣнію или по нечаянности съ національныхъ основъ своей жизни они не рискуютъ. Еслибы мы въ Россіи жили также цѣльною народною жизнью, то могли бы, конечно, ввѣриться указанію жизненнаго инстинкта, положиться на разумъ жизненнаго творчества. Но вслѣдствіе слишкомъ хорошо извѣстныхъ историческихъ условій нашего развитія, вслѣдствіе слиткомъ долгаго отчужденія нашихъ руководящихъ классовъ отъ народной жизни, они, эти классы, лишились, къ несчастію, и непосредственнаго чутья, и творчества, а потому на каждомъ шагу подвергаются опасности-заблудиться, согрѣшить тяжко противъ родной народности. Но истинѣ, колоссальный подвигъ предназначенъ намъ историческою судьбою: возстановить въ себѣ цѣльность и творчество народной жизни -- труднымъ путемъ самосознанія. Конечно, анализъ самъ по себѣ еще не возсоздаетъ синтеза, но его дѣло -- разоблачить насѣвшую въ насъ ложь, освободитъ духъ отъ ея плѣна, расчистить мѣсто для воздѣйствія истины, для пробужденія заглушенныхъ въ насъ народныхъ инстинктовъ, для уразумѣнія внутренняго смысла явленій народной жизни, историческихъ и бытовыхъ. Долго, въ надменной самоувѣренности, мы даже хвастались своимъ отчужденіемъ отъ народности, или не хотѣли о немъ и знать, и отважно перли впередъ, по пути рабской подражательности, деспотически таща за собою родную землю; но не подъ силу стало, въ концѣ-концовъ, поднять намъ "тягу земли",-- она сама стала, намъ наперекоръ, пригибать насъ къ себѣ... Эта ея благая сила притяженія и вызвала критическую дѣятельность русской мысли. Работа самосознанія началась, задача поставлена и отъ разрѣшенія ея нельзя уклониться. Все въ русской народной жизни стало объектомъ сознаванія: ея старина, словесное творчество, бытъ, обычай, міровоззрѣнія, идеалы. Къ счастію, наша прошлая исторія и современный бытъ чуть не 90% русскаго населенія хранятъ въ себѣ обильныя откровенія, поясняя съ и восполняясь другъ другомъ. Все это способно облегчить работу; все это, конечно, утѣшительно, но процессъ эмансипаціи русской мысли далеко еще не оконченъ, на множество вопросовъ еще не дано отвѣта, а главное -- многое множество полуторасталѣтнихъ искривленій нашего государственнаго и общественнаго строя вошло въ нравы, въ привычку, переплелось съ личными интересами, съ бытомъ высшихъ образованныхъ классовъ и въ особенности -- правительственныхъ сферъ. Да и значительная часть русской интеллигенціи, начальствующей, канцелярствующей, упражняющейся въ литературныхъ, ученыхъ и педагогическихъ трудахъ, не только не причастна этому труду самосознанія (имѣющему, безспорно, великую, всемірно-историческую важность), но и враждебна ему. А такъ какъ контингентъ правительствующихъ лицъ поставляется самимъ обществомъ, и такъ какъ ихъ подготовленіе въ государственные люди совершается преимущественно въ Петербургѣ, вдали отъ непосредственнаго давленія жизни земской, народной (отъ котораго, къ тому же, они предохранены и бюрократическими бумажными средостѣніями), то понятно, что и господствующее въ этомъ контингентѣ направленіе сходится съ воззрѣніями отрицательнаго, относительно Россіи, характера. Пусть сочинительство государственныхъ практиковъ въ концѣ-концовъ будетъ посрамлено и отвергнуто самою жизнью, но не мало замѣшательствъ и мукъ натворитъ оно, прежде чѣмъ будетъ пересилено жизнью! Къ чему же, однако, допускать подобныя упражненія надъ Русскимъ народомъ, такія experimenta in anima vili, заграждая предварительную работу самаго сознанія общихъ началъ, русской жизни присущихъ?

Дѣло въ томъ, что даже и безъ помѣхи внѣшней, даже для людей охотно признающихъ въ принципѣ право Русскаго народа на народность,-- эта работа, повторяемъ, въ высшей степени сложна и трудна. Не очень-то легко поколѣніямъ, воспитавшимся исключительно на европейской наукѣ, на европейскомъ политическомъ и юридическомъ міросозерцаніи, всосавшимъ въ себя съ молокомъ невольное, почти безсознательное подчиненіе авторитету европейской цивилизаціи, высвободить свою мысль изъ-подъ гнета всѣхъ этихъ воздѣйствій до той степени полной самостоятельности, при которой только и могутъ раскрыться ей внутреннія, иногда чрезвычайно тонкія особенности русскаго жизненнаго строя! Ори нѣсколько поверхностномъ взглядѣ, умъ очень удобно можетъ быть введенъ въ заблужденіе аналогіей, внѣшнимъ сходствомъ иныхъ русскихъ явленій съ однородными явленіями на Западѣ. Велика можетъ быть опасность отъ практическаго пренебреженія къ этимъ особенностямъ, отъ смѣшенія или подтасовки разнонародныхъ идеаловъ, иногда даже невольной. Въ началѣ законодательныхъ работъ, многіе пути представляются уму параллельными, по видимому даже совсѣмъ сходятся,-- но потомъ, глядишь: въ жизни, на практикѣ, они далеко расходятся другъ отъ друга, ведутъ совсѣмъ въ разныя, противоположныя стороны...

Возьмемъ для примѣра (оно же будетъ и нашимъ переходомъ "къ дѣлу") принципъ всесословности -- на основаніи котораго, между прочимъ, Кахановская Коммиссія проектировала было и всесословное село, и всесословную волость. Гораздо раньше этой Коммиссіи, съ самаго начала реформъ прошлаго царствованія, принципъ всесословности былъ провозглашенъ у насъ съ необыкновенно сильнымъ увлеченіемъ и водворенъ въ разныхъ общественныхъ учрежденіяхъ. Увлеченіе это было вполнѣ понятно и законно, во сколько оно вызывалось радостью при мысли о распространеніи общечеловѣческой равноправности на людей всѣхъ состояній, о предстоявшей дружной встрѣчѣ сословій такъ долго чуждавшихся другъ друга,-- сближеніи и объединеніи ихъ въ общей работѣ на общую пользу. Но слѣдуетъ замѣтить, что такимъ сближеніемъ и объединеніемъ утѣшались по преимуществу лица дворянскаго сословія и вообще высшихъ образованныхъ классовъ, а не прочихъ сословій; да послѣднія собственно и не были между собою разрознены очень рѣзкими перегородками, и ни о какой потерѣ, обидныхъ для другихъ, преимуществъ имъ радоваться не приходилось. Несомнѣнно, что кромѣ этой законной причины увлеченія въ образованномъ обществѣ, значительная доля увлеченія была чисто теоретическаго свойства, относилась къ, причемъ дѣйствительное значеніе сословій въ русской исторической жизни даже не подвергалось анализу. Самое понятіе о сословности возбуждала въ сердцахъ нѣчто подобное священному отвращенію. а въ умахъ -- представленіе о чемъ-то ретроградномъ, узкомъ, въ сущности же -- противномъ требованіямъ европейскаго либерализма и прогресса. Даже, какъ

наличное собраніе разныхъ сословій, привѣтствовалась лишь на первый разъ; впереди для мысли, взлелѣянной съ дѣтства на французскихъ политическихъ доктринахъ, виднѣлась въ будущемъ безсословность или полнѣйшее формальное безразличіе и равенство -- какъ цѣль, къ которой слѣдовало стремиться. Не на этомъ ли же основаніи возмущались, возмущаются и доселѣ, наши юристы, напримѣръ, тѣмъ различіемъ, которое существуетъ у насъ въ законахъ о наслѣдствѣ и собственности для крестьянъ, отчасти мѣщанъ и купцовъ, съ одной стороны, и для дворянъ, съ другой, и настаиваютъ на изданіи общаго для всѣхъ безъ изъятія Свода Гражданскихъ Законовъ, единаго и единообразнаго для всей Имперіи? И все это во имя высшаго либеральнаго принципа: безсословности, безразличія и равенства!... Особенно ярко и формально-послѣдовательно въ этомъ направленіи проведенъ былъ этотъ принципъ въ учрежденіи городскаго самоуправленія. Извѣстно, что но Городовой Грамотѣ Екатерины, Думы въ принципѣ не были строго сословны; въ основаніи городскаго "представительства" лежала такъ-называемая "обывательская книга", которая, впрочемъ, едвали гдѣ и велась; на дѣлѣ же Думы стали учрежденіемъ общимъ для купцовъ съ мѣщанами и цеховыми, такъ какъ, за исключеніемъ столицъ, рѣдко кто изъ дворянъ и состоялъ въ числѣ постоянныхъ или осѣдлыхъ городскихъ обывателей, при преобразованіи Петербургской Городской Думы, еще даже при Императорѣ Николаѣ, учреждено было представительство равное по числу отъ четырехъ сословій: дворянъ, купцовъ, мѣщанъ съ цеховыми и личныхъ дворянъ или разночинцевъ. При покойномъ Государѣ эта реформа была распространена на Москву, а затѣмъ и на прочіе города. Въ этихъ прочихъ, гдѣ не было налицо дворянъ-домовладѣльцевъ, управленіе болѣе или менѣе носило прежній однородно-сословный характеръ; но въ Москвѣ и другихъ большихъ городахъ установилось совмѣстное всѣхъ городскихъ сословій участіе въ управленіи. И пошло оно было недурно -- несмотря на неудобства парламентскаго бюрократизма въ живомъ дѣлѣ хозяйничанья: всѣ сословные интересы имѣли своихъ заступниковъ и находили способъ соглашаться между собою. Но въ 1874 г. послѣдовала новая реформа, болѣе радикальная и съ политической доктриной совсѣмъ согласная: признано было вдругъ, что никакихъ сословныхъ бытовыхъ группъ и сословныхъ интересовъ не существуетъ, что люди, жители города -- какія-то отвлеченныя, бездушныя единицы, коихъ все живое опредѣленіе исчерпывается платежомъ городскихъ повинностей,-- однимъ словомъ: les contribuables! различіе же между ними только одно: въ размѣрѣ платы... Смѣшали такимъ образомъ всѣ сословныя группы вмѣстѣ, встрясли, взболтали въ одно мутное цѣлое, подѣлили, по количеству платимыхъ повинностей, на три равноправныхъ разряда, и изъ выборныхъ отъ этихъ трехъ разрядовъ и составили Думу. Результатъ вышелъ можетъ-быть и вполнѣ согласный съ принципомъ науки, но вполнѣ безобразный. Живые бытовые интересы общественныхъ классовъ оказались "представленными "вовсе не равномѣрно,-- и всякій, еле-грамотный пьяница, торгующій въ разноску тряпьемъ на Хитровонъ рывкѣ по торговому свидѣтельству, оплачиваемому 20 рублями, получаетъ теперь право избирать и быть выбраннымъ въ городскіе представители,-- право, котораго лишены способные и просвѣщенные, осѣдлые старожилы-обыватели города, не платящіе прямыхъ повинностей. На общемъ ходѣ городскаго самоуправленія все это сказалось самыми печальными послѣдствіями.

Въ основаніе всей этой реформы и многихъ тому подобныхъ легло, очевидно, крупное недоразумѣніе. Все здѣсь сказалось: и невѣдѣніе истиннаго значенія и смысла русскихъ сословій, и неуваженіе къ правамъ русскаго быта и жизни,-- неуваженіе прирожденное, вовсе не умышленное, безсознательное,-- и такое же, невольно-подобострастное подчиненіе послѣднему слову политической европейской науки. Родоначальница же этой науки, преобразившей болѣе или менѣе политическій строй всѣхъ государствъ европейскаго материка,-- знаменитая Французская революція. Мы не изъ тѣхъ, которые, по остроумному выраженію, если не ошибаемся, Ѳ. М. Дмитріева, полагаютъ, что эта революція произошла отъ того, что "французское начальство не досмотрѣло". Мы вполнѣ признаемъ, что она имѣетъ свое оправданіе или raison d'être въ самой исторіи страны и ея внутреннемъ духовномъ строѣ,-- но великое ея зло въ томъ, что она лишила жизнь свободы органическаго перерожденія, презрѣла права жизни, водворила тираннію отвлеченной доктрины надъ жизнью. Она уничтожила всѣ исторически сложившіяся бытовыя различія и формы общежитія, вмѣсто того, чтобъ упразднить лишь неправду въ ихъ взаимныхъ соотношеніяхъ, все нивеллировала, все привела къ внѣшнему единообразію; разсыпала народъ на единицы и понятіе о народѣ какъ объ организмѣ, съ разнообразіемъ и свободою его отправленій, замѣнила понятіемъ объ аггломератѣ, ариѳметической совокупности безличныхъ индивидуумовъ, которой мысли, желанія, воля должны были опредѣляться ариѳметически же, счетомъ голосовъ. Исторія, преданія, народный обычай -- по боку; всѣ нравственные факторы многовѣковой жизни народной -- по боку; вмѣсто качества -- количество; вмѣсто нравственной правды -- внѣшняя юридическая; вмѣсто битоваго строя -- формально правовой; однимъ словомъ, вмѣсто живой личной власти, живаго народнаго органическаго союза -- государственный механизмъ.

Чудовищное развитіе государственнаго начала убило во Франціи Землю; созданное революціей единство убило цѣльность земскаго духа; фальшивый державный народъ (le peuple souverain) въ видѣ извѣстнаго представительства въ Парижѣ -- упразднилъ народъ дѣйствительный. До революціи, когда существовало дѣленіе Франціи на провинціи, существовала и мѣстная провинціальная жизнь, и мѣстный провинціальный патріотизмъ; но это не мѣшало сознанію государственнаго единства. Напротивъ: провинціализмъ входилъ въ понятіе общаго отечества -- Франціи, мѣстная жизнь входила ручьями въ общую государственную жизнь. Но когда Францію раскроили математически на департаменты, разбили древнія мѣстныя общежитія, уничтожили воздѣйствіе историческихъ преданій, однимъ словомъ, когда оскудѣла мѣстная жизнь и разбились ея бытовыя формы,-- когда центральная власть сосредоточилась въ Парижѣ, въ какомъ-то анонимномъ для народа правительственномъ снарядѣ, и оттуда повелительно возвѣщались народу перемѣны самыхъ формъ правленія, съ требованіемъ всякій разъ равномѣрно безусловной покорности,-- народъ, не имѣя ни вождя, ни знамени, разрозненный, разсыпанный на единицы, недоумѣвающій, предоставилъ вѣдать государство Парижу, а самъ ушелъ въ единичную эгоистичную жизнь. Результатъ сказался въ послѣднюю войну Франціи съ Германіей на поразительномъ упадкѣ патріотизма и ослабленіи идеи отечества! Въ то же время, такъ какъ при искусственномъ и къ тому же насильственномъ водвореніи началъ равенства, революція удержала и не могла не удержать неравенство собственности, то этимъ самымъ, по замѣчанію Ренана, въ основаніе новосозданной демократіи положена была зависть. Зависть стала двигателемъ новаго общества и копитъ теперь надъ нимъ грозу революціоннаго соціализма, или же анархіи не признающей надъ индивидуумомъ никакой власти извнѣ: ni Dieu ni maître!

Но мы увлеклись въ сторону. Мы хотѣли только показать -- куда, логически, ведетъ путь политической господствующей на Западѣ доктрины, ей же мать Французская революція,-- путь насильственнаго уничтоженія, во имя отвлеченныхъ теорій, бытовыхъ различій, бытовыхъ группъ, мѣстныхъ общежитій, путь нивеллировки, внѣшняго уравненіи и единообразія,-- путь неуваженія къ мѣстной жизни. Тотъ историческій путь, по которому призвано идти русское самодержавіе -- совершенно противоположный. Основное начало, русскаго государственнаго строя -- союзъ Земли съ Государствомъ, т. е. признаніе Земли Государствомъ, Земли со всею ея земскою мѣстною жизнью, и наоборотъ -- признаніе Государства Землею, какъ необходимаго условія ея существованія и высшаго развитія, какъ верховной, единой, все объединяющей, все предержащей власти, безъ которой она чувствуетъ себя "сиротою", способною разсыпаться и погибнуть. Это понятіе о землѣ или земщинѣ, или же земствѣ, проходитъ сквозь всю нашу исторію; этою нерасторжимою связью съ землею и сильна наша верховная государственная власть. Но эта земля не сочинена государствомъ, и не есть гладкая доска, на которой государство призвано чертить какія угодно свои сочиненія. Примѣръ Франціи свидѣтельствуетъ, что становится со страной, гдѣ идея земли, самобытно подъ покровомъ и руководствомъ верховной власти живущей, упразднена и подмѣнена идеей года то государственнаго державства. Однимъ словомъ: Русское государство, неразрывное съ понятіемъ о землѣ, признаетъ права быта и жизни, права мѣстныхъ интересовъ, и только упорядочиваетъ ихъ, уравновѣшиваетъ, согласуетъ между собою и съ интересами общегосударственными, съ требованіями высшей нравственной справедливости, живитъ, направляетъ,-- и мѣстное и разрозненное возводитъ въ общее и цѣлое, въ одинъ союзъ съ собою.

Но земля или земщина -- это не просто множество личныхъ вѣрноподданныхъ единицъ, не просто количественная сумма отдѣльныхъ индивидуумовъ: это цѣлый бытовой разнообразный строй со множествомъ развѣтвленій, разрядовъ и группъ. Стало-быть, разъ онъ признается, разъ эти такъ-называемыя, положимъ, е сословія" существуютъ,-- государство не имѣетъ права не признавать, игнорировать ихъ и вводить насильственно начало безсословности, чуждое жизни. Оно имѣетъ право и обязано требовать лишь равенства ихъ передъ государственнымъ закономъ, не допускать ничего противнаго высшей нравственной правдѣ... Основное историческое начало русской исторической государственной жизни -- это единство въ разнообразіи, и разнообразіе въ единствѣ. Но вѣдь надо и понять, что такое русскія сословія, и въ чемъ ихъ основа. Коренная черта нашего народнаго строя, это -- наклонность слагаться въ союзы. Вслѣдъ за семейнымъ союзомъ, образуются союзы или міры деревенскіе, союзы артельные, союзы людей однородныхъ занятій, промысловъ и т. д.; всѣ эти союзы или своего рода міры, не прекращаясь и не расторгаясь, способны входить въ союзы общіе -- волостные, городскіе, мѣстно земскіе, до высшаго союза всеземскаго и государственнаго. Таково свойство народа,-- народа въ тѣсномъ смыслѣ этого слова... Что же такое, въ частности, наши е сословія?" То ли это самое, что понимается подъ сословіями на Западѣ? Что это? замкнутыя корпораціи, обладающія каждая своею особою привилегіею? Ничуть не бывало! Онѣ существуютъ безобидно одна для другой. Это даже не цехи. Это скорѣе касты, такъ какъ въ основѣ ихъ лежитъ преемственная, наслѣдственная однородность занятій, профессіи или служенія; но и отъ кастъ онѣ отличаются тѣмъ, что двери ихъ раскрыты настежь для входа и выхода... Но многомъ существенно отличается отъ нихъ дворянство, но о немъ рѣчь впереди.

Возьмемъ наше "духовное сословіе", которое пуще всѣхъ представляется замкнутымъ и имѣющимъ характеръ касты. Таковъ обычай изстари, что дѣти священно-церковно-служителей посвящали себя тому же поприщу, съ которымъ знакомились съ малолѣтства. "Поповскій сынъ грамотѣ незнающій (безъ чего онъ и "попомъ" быть не можетъ) -- "изгой", гласитъ старина XI вѣка. Многіе священники, не хуже любаго аристократа, могли бы, еслибъ хотѣли, прослѣдить свою генеалогію за много вѣковъ -- въ предѣлахъ того же духовнаго сословія, которое по истинѣ историческое и земское,-- вмѣстѣ съ народомъ труженически вспахавшее историческую ниву. О необходимости обновленія въ немъ духа мы еще поговоримъ не разъ, во здѣсь довольно упомянуть, что оно и теперь представляетъ живую бытовую силу, а между тѣмъ оно вовсе не замкнуто, и всякому вольно и вступить въ него и изъ него выдти!-- Купечество? Оно дѣйствительно сословіе, отличающееся особенною бытовою плотностью союза, но не вслѣдствіе юридической организаціи, а вслѣдствіе единства! солидарности интересовъ и жизненныхъ задачъ. По новѣйшимъ законамъ купцомъ считается тотъ, кто платитъ извѣстную гильдейскую пошлину съ капитала, какого бы происхожденія онъ ни былъ. Но ради права торговли платитъ "гильдію" нерѣдко и дворянинъ,-- и однакожъ такъ несродна эта профессія дворянскому быту, что сколько онъ ни плати, онъ къ купеческому обществу принадлежать не будетъ, не станетъ ему своимъ. Наоборотъ, купцы получившіе оффиціально званіе потомственныхъ гражданъ, даже статскихъ и дѣйствительныхъ статскихъ совѣтниковъ, не перестаютъ почитаться у купцовъ своими, если искони принадлежали къ мѣстному торгующему сословію, не прекращаютъ торговыхъ занятій и имѣютъ осѣдлость въ томъ же городѣ.-- Собственно говоря, купцы, какъ и мѣщане (въ которые, по закону, обращается купецъ не уплатившій гильдію (если онъ не почетный гражданинъ, или не попалъ въ дворяне), суть аборигены городскіе, настоящіе горожане: дворяне въ городахъ большею частью -- нашельцы; ихъ корень -- въ уѣздѣ. Купцы и мѣщане (съ подраздѣленія ни послѣдняго сословія), это -- старинные это -- земщина поселившаяся на посадѣ при городѣ и которой главное занятіе -- торговля, промыселъ и ремесленничество, законы Петра и Екатерины выдѣлили изъ посадскихъ классъ наиболѣе богатыхъ торговцевъ подъ именемъ купеческаго сословіи, члены котораго остаются таковыми пока торгуютъ и настолько богаты, что могутъ платить извѣстныя пошлины съ капитала. У нихъ также есть старинные роды, считающіе себѣ не одно столѣтіе. Наиболѣе сословный духъ живетъ въ этихъ двухъ городскихъ классахъ (именно наименѣе замкнутыхъ?); они наиболѣе способны къ самоуправленію, такъ какъ преданіе мірскаго стариннаго строя, общаго какъ крестьянамъ, такъ и посадскимъ, вполнѣ жизненно въ потомкахъ послѣднихъ, т. е. купцахъ и мѣщанахъ, несмотря на новѣйшее измѣненіе формъ и новую регламентацію, данныя закономъ ихъ сословному самоуправленію... Крестьяне? Но странно даже и называть ихъ сословіемъ; съ этимъ выраженіемъ соединяется представленіе о нѣкоторой ограниченности численнаго размѣра относительно общей массы населенія,-- а вѣдь крестьяне въ Россіи составляютъ свыше 80% общаго числа жителей! Это -- самъ материкъ русской земщины, основная стихія русскаго государственнаго бытія;-- это -- вся Русь сельская, имѣющая свой исконный строй и обычай; это -- Русскій народъ по преимуществу или въ тѣсномъ смыслѣ слова! Обвинять крестьянство въ сословной узкости и своеобычности такъ же нелѣпо, какъ обвинять почву -- зачѣмъ она черноземна, или зачѣмъ у человѣка волосы бѣлокуры.

И такъ, что же мы видимъ? Видимъ, что всѣ вышепоименованныя русскія "сословія" получаютъ свое опредѣленіе, значеніе и силу не изъ законодательной организаціи, не изъ начала корпоративнаго, а изъ условій быта, никакими, другъ передъ другомъ особыми, обидными законными привилегіями и правами не отличаются, и теперь, слава Богу, никакою юридическою неравноправностью не обижены. Вообще же напомнимъ мимоходомъ, что, въ противоположность Франціи, въ основѣ нашей, не политической, а бытовой православной демократіи именно-то и не лежитъ зависть. Русскому народу, котораго никогда, при всѣхъ превратностяхъ его исторической судьбы, не покидала живая вѣра въ равенство всѣхъ предъ Богомъ, чуждо стремленіе къ внѣшнему, формальному "равенству". Такова общая народная черта, хотя и допускающая частныя исключенія -- особенно благодаря новѣйшимъ вѣяніямъ съ Запада. Выше идеи внѣшняго равенства для Русскаго и вообще для Славянскихъ православныхъ племенъ -- идея братства у которая легко уживается у нихъ съ бытовыми сословными различіями и случайною разностью состояній, не сдерживается ихъ внѣшней преградой!

Какъ бы то ни было, наименованныя нами сословія новою модною идеею о безсословности нимало не обольщаются. Напротивъ, именно въ послѣднюю пору, начиная съ царствованія Императора Александра II, когда отмѣнена была юридическая неравноправность тяготѣвшая на купечествѣ сравнительно съ высшими общественными классами и по мѣрѣ того, какъ сословный духъ ослаблялся въ дворянствѣ, онъ, этотъ духъ, именно и сталъ сильнѣе чѣмъ когда-либо развиваться въ купечествѣ. Отъ своей сословности, во всякомъ случаѣ, несмотря на отсутствіе привилегій, ни одно изъ этихъ сословій вовсе и не думаетъ теперь отказываться, почерпая себѣ въ ней крѣпкую союзную бытовую салу: сила эта можетъ быть сдерживаема въ предѣлахъ не отрицательнымъ принципомъ безсословности, весьма мало способнымъ на Руси къ дѣйствительному практическому примѣненію, а напротивъ -- сопоставленіемъ и союзомъ бытовыхъ силъ прочихъ сословій.

Другой элементъ сельской Руси составляетъ -- дворянство, съ тѣхъ поръ какъ оно стало "помѣстнымъ". Крестьянинъ и дворянинъ-помѣщикъ вотъ собственно аборигены уѣзда, историческіе въ немъ хозяева, въ противоположность городу; наоборотъ, купцы и мѣщане въ уѣздѣ -- только нашельцы. Дворяне представляютъ чрезвычайно оригинальное явленіе русской жизни, разумѣніе котораго, къ сожалѣнію, сильно затруднено разными иностранными понятіями, внесенными въ организацію этого сословія въ XVIII вѣкѣ. Дворяне искони были служилымъ сословіемъ, т. е. несли службу, отъ колыбели до гроба, государству или государю, коего слугами и назывались,-- въ отличіе отъ "сиротъ", какъ оффиціально въ прошеніяхъ называли себя люди отъ земщины. Собственно говоря, названіе "дворянинъ" означаю до Петра одинъ изъ среднихъ чиновъ, и чинъ притомъ не наслѣдственный, а жалованный (каковымъ сталъ постепенно при Московскихъ царяхъ и чинъ боярина, несмотря даже на княжеское происхожденіе жалуемыхъ). Но самая служилая профессія, отъ бояръ до жильцовъ и боярскихъ дѣтей -- была наслѣдственная, создавая своего рода касту, изъ коей не было выхода. Каста эта однакоже не имѣла никакой внутренней организаціи, никакого характера и духа корпораціи, никакого своего внутренняго,-- не представляла даже ни тѣснаго битоваго, ни солидарности какихъ-либо своихъ сословныхъ интересовъ. Повинность государственнаго служенія выдѣляла служивый классъ изъ общей массы земщины и придавала ему, разумѣется, важное бытовое значеніе, особенно съ тѣхъ поръ, какъ вмѣсто жалованья стали надѣлять его помѣстьями. Была, впрочемъ, и до Петра нѣкоторая организація, но она коснулась только самой службы или замѣщенія должностей, гдѣ честь служилая считалась со служебными заслугами рода, для чего существовали особенныя "разрядныя книги" ("мѣстничество"), а также и верстанія помѣстьями. Олигархическихъ же поползновеній и вообще политическихъ властолюбивыхъ вожделѣній масса служилаго сословія никогда не оказывала. Въ нихъ провинились лишь бояре знатнаго рода, большею частью потомки бывшихъ удѣльныхъ князей или пришлой изъ Литвы и другихъ мѣстъ знати. Съ уничтоженіемъ мѣстничества была сдѣлана попытка организовать служилое сословіе на генеалогическомъ началѣ, чрезъ записку старинныхъ родовъ съ ихъ родословными въ Бархатную Книгу.-- но Петръ Великій нанесъ этому принципу сильнѣйшій ударъ, уничтоживъ въ области служенія государству всякое оффиціальное и преимущественное его значеніе. "Безродный баловень счастья", Меншиковъ, поставленъ былъ Петромъ выше всѣхъ родовитыхъ, а учрежденіемъ Табели о рангахъ открытъ доступъ къ высшимъ званіямъ для людей всѣхъ сословій -- путемъ государственныхъ заслугъ или попросту службы. Такимъ образомъ служеніе государству перестало быть исключительнымъ отличіемъ, привилегированною принадлежностью одного служилаго класса, хотя еще и продолжало быть его наслѣдственною повинностью. Родовая спѣсь была сбита; родъ утратилъ реальное практическое значеніе. Ограда еще оставалась, но съ пробитыми широкими воротами, раскрытыми настежь. Но тѣмъ сильнѣе выступало значеніе этого класса -- какъ помѣстнаго землевладѣльческаго, уѣзднаго, съ его историческимъ чувствомъ рода, не лишеннымъ обаянія и для другихъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ съ обще-государственнымъ служилымъ преданіемъ. Петръ и пытался дать ему какую-либо организацію, думалъ даже дать ему названіе "шляхетскаго",-- но должно-быть и самъ чувствовалъ фальшь такого нерусскаго наименованія. Вскорѣ затѣмъ самою жизнью присвоилось ему общее названіе "дворянскаго", которое стали получать, съ достиженіемъ извѣстнаго чина, и новые служилые люди.

Такъ продолжалось до Петра III. Съ указомъ этого государя "о вольности дворянской", избавлявшимъ дворянъ отъ обязательной служебной повинности государству, впервые явилось въ Россіи сословіе безъ опредѣленной, общей для всѣхъ, однородной профессіи, но съ выдающимся положеніемъ. Наконецъ Екатерина даетъ ему организацію знаменитою Дворянскою Грамотою 1785 года. Въ этой грамотѣ слышится присутствіе началъ нерусскихъ,-- попытка создать изъ дворянъ корпорацію, которой никогда въ нравахъ этого служилаго сословія не было, такъ какъ никакихъ своихъ общихъ сословныхъ интересовъ у нихъ въ старину и не существовало. Что же было положено въ основаніе корпораціи, какъ общее начало? Не служилый принципъ, ибо послѣ указа о вольности дворянской онъ не былъ обязателенъ, а потому и не годился для основанія,-- хотя, замѣтимъ, служилое преданіе (весь историческій raison d'être сословія) было такъ сильно, что даже и по новой Грамотѣ, несмотря на очевидное, но собственно лишь формальное противорѣчіе, дворянскій родъ, коего представители не служили государству два поколѣнія сряду, утрачивалъ дворянское .. Генеалогическій принципъ также не могъ съ своей стороны служить основаніемъ для корпораціи, ибо Табель о рангахъ продолжала дѣйствовать, и корпорація была вполнѣ открыта для людей худородныхъ, но достигшихъ извѣстнаго чина. Самое существенное основаніе создаваемой Екатериною корпораціи, при всемъ увлеченіи Императрицы французскою философіей XVIII вѣка, выразилось въ пожалованной дворянству исключительной привилегіи душевладѣльчества или владѣніи населенными имѣніями. Государство принимало на себя задачу обезпечивать за дворянами помѣщиками крѣпостное право; помѣщики, какъ выражалась Екатерина, обращались съ своей стороны въ ту "сотню тысячъ полицеймейстеровъ", которая обезпечивала для Императрицы спокойствіе въ странѣ. Въ то же время Императрица вручила дворянству широчайшія права мѣстнаго управленія и суда,-- отъ высшихъ губернскихъ инстанцій до суда земскаго и земской полиціи (слово и понятіе, хотя и смутное, продолжали еще жить и по временамъ выплывать на верхъ!...).

Не можетъ, конечно, современное дворянство не признать, что дѣло земскаго самоуправленія, врученное исключительно ему одному -- какъ сословная привилегія, но въ то же время и повинность, при полномъ безправіи всей остальной земщины,-- было ведено ими (особенно въ области суда и администраціи) не только болѣе или менѣе неудовлетворительно, но большею частію дурно. Но оно и не могло вестись иначе -- именно вслѣдствіе того, что понималось, да и было на дѣлѣ, больше привилегіей чѣмъ повинностью,-- именно вслѣдствіе фальшиваго положенія созданнаго для дворянства крѣпостнымъ правомъ, какъ принадлежностью сословнаго званія. Тѣмъ съ большею радостью должно было оно привѣтствовать, да и привѣтствовало и подготовило, день 19-го февраля 1861 года, избавившій его отъ поносной привилегіи душевладѣльчества и давшій наконецъ возможность, послѣ долгаго и мучительнаго процесса, возникнуть въ нашей землѣ настоящей мѣстной земской жизни и земскому самоуправленію! Если въ древней Россіи для мѣстной земской жизни недоставало мѣстныхъ земскихѣ интеллигентныхъ силъ; если затѣмъ, при водвореніи этихъ силъ въ уѣздѣ, недоставало самой мѣстной свободной сельской земщины, то въ настоящее время имѣется налицо и то и другое...

Теперь-то только и начинается для дворянства новая жизнь, новая эра существованія; теперь только,-- именно послѣ того какъ оно растеряло всѣ свои исключительныя привилегіи,-- и выступаютъ, во всемъ своемъ значеніи, тѣ особаго рода нравственныя права, которыя составляютъ его историческое стяжаніе! Съ этой точки зрѣнія русское дворянство, какъ "сословіе", представляетъ, повторяемъ, одно изъ оригинальнѣйшихъ явленій русской жизни. Въ самомъ дѣлѣ, что это за сословіе? Что это за корпорація? Какъ организація -- нѣтъ организаціи слабѣе: никакихъ особенныхъ отличій въ видѣ юридическихъ преимуществъ въ ней нѣтъ,-- землевладѣльчество и государственная служба открыты всѣмъ и каждому; записка въ родословную книгу губерніи не сопровождается никакими заманчивыми практически-выгодными послѣдствіями, да и многое множество даже старыхъ дворянъ вовсе объ этой книгѣ и не заботится! Теперь даже и твердой ограды съ воротами нѣтъ, а какой то, для видимости только, низкій плетень: нѣтъ, наконецъ, и существеннѣйшаго элемента каждой корпораціи -- однородности профессіи, интересовъ (каковы были интересы крѣпостнаго права); нѣтъ никакого строгаго корпоративнаго духа, ни даже духа родовой спѣси, а если они въ частности и проявляются, то встрѣчаютъ осужденіе въ большинствѣ самого дворянства. Оно не сторонится, не чуждается другихъ сословій и въ своемъ быту: просвѣщеніе сглаживаетъ для него всѣ различія, и университетскій дипломъ цѣнится и въ самой дворянской средѣ едвали не выше дворянскаго патента, во всякомъ случаѣ даетъ ему полную нравственную полноправность въ этой средѣ. А между тѣмъ, несмотря на такую шаткость юридическихъ и соціальныхъ основаній (по нашему же мнѣнію, именно благодаря ей), дворянство несомнѣнно существуетъ какъ самый выдающійся, передовой общественный классъ, какъ историческая, нравственная, независимая, бытовая крупная сила, ни для кого уже теперь не предосудительная (ибо не на привилегіяхъ основанная) -- сила, которая, конечно, создана исторіей недаромъ... Въ чемъ же заключаются основанія этой силы? Да именно въ томъ, что этотъ классъ всего менѣе сословенъ и корпоративенъ, и въ этомъ смыслѣ нравственно превыше и прешире всѣхъ прочихъ сословій и корпорацій. (Вотъ почему, скажемъ кстати, всякое измѣненіе его организаціи съ цѣлью надѣлить его новыми преимуществами и правами послужило бы ему только къ злѣйшему вреду, ослабило бы его нравственное, свободное значеніе!). Далѣе: въ томъ, что образованіе составляетъ обязательную бытовую его принадлежность. Мы уже замѣчали въ "Руси", что даже и во времена крѣпостнаго права этотъ классъ былъ носителемъ просвѣщенія въ Россіи, разыгралъ роль своего рода tiers-état) только запечатлѣнный инымъ духомъ, чѣмъ на Западѣ, и этимъ же духомъ, болѣе или менѣе, нравственно облагораживалъ, запечатлѣвалъ и тѣхъ, которые, вступая въ его ряды, подвергались его воздѣйствію... Въ томъ, также, основаніе этой силы, что историческое преданіе воспитало въ немъ, въ бывшемъ служиломъ классѣ, привычку и духъ служенія не личнымъ или сословнымъ, эгоистическимъ, а государственнымъ и общественнымъ интересамъ, и дало такое направленіе всему его быту. Этому способствуетъ, конечно, въ извѣстной степени и имущественная обезпеченность... Сила и въ томъ, что, при отсутствіи сословныхъ эгоистическихъ интересовъ, есть у дворянъ нѣчто общее: въ извѣстномъ идеалѣ чести (уклоненіе отъ котораго именно дворянину всѣми и поставляется въ вину какъ нѣчто ему спеціально несродное),-- а у старинныхъ дворянъ -- и доброе историческое чувство рода, которое въ извѣстной степени доступно и прочимъ сословіямъ, и котораго оживленіе можетъ быть только желательно. Наконецъ, что придаетъ дворянству. особенно въ народѣ значеніе, это его деревенское исконное сосѣдство и сожительство съ народомъ, правда, омраченное въ теченіи долгаго періода лѣтъ крѣпостнымъ правомъ, но теперь отъ этого права очищенное и свободное. Теперь для бывшаго служилаго дворянскаго класса открывается поприще служенія не только государству, но и земству -- въ качествѣ земскихъ мѣстныхъ интеллигентныхъ силъ, въ качествѣ личнаго движущаго, руководящаго начала, предстоящаго началу общинному, во образѣ сельскаго народа,-- началу всегда нуждающемуся въ личномъ живомъ двигателѣ и починѣ.

Мы упомянули объ историческомъ чувствѣ рода, присущемъ (хотя, къ сожалѣнію, и слабо) коренному дворянству и которое часто подвергается осужденію, поставлялось даже въ вину нашему Пушкину. Но кому же оно въ обиду, если оно не сопровождается ни привилегіею, ни спѣсью, а имѣетъ лишь нравственную силу добраго преданія? Нашъ историческій народъ, хоть и не читаетъ хроникъ, но любитъ историческія имена, любитъ старину и чтитъ, не рабски, а свободно, старинные роды, если притомъ эти роды блюдутъ себя, держатъ свое имя на нравственной высотѣ. Къ чести русскихъ дворянъ, можно сказать, что не мало добрыхъ старыхъ дворянскихъ родовъ, въ которыхъ русское чувство братства живетъ рядомъ съ чувствомъ и родоваго достоинства. Кому же, напримѣръ, неизвѣстна популярность въ народѣ добраго историческаго рода Шереметевыхъ -- даже въ самыя времена крѣпостной зависимости? Вотъ недавно, не безъ умиленія видѣли мы, на похоронахъ такъ внезапно скончавшагося здѣсь В. А. Шереметева, искреннія теплыя выраженія благодарности и любви къ нему крестьянъ всего Рузскаго уѣзда, гдѣ онъ столько лѣтъ былъ предводителемъ, соединяя вмѣстѣ съ чувствомъ христіанскаго смиренія высокое понятіе о долгѣ своего служенія, какъ мѣстнаго дворянина, и вмѣстѣ съ простотой сердца и души, истинно русской и такъ братски сближавшей его съ простымъ народомъ, готовность самоотверженно, доблестно жертвовать собою отечеству, что и доказалъ на прошлой войнѣ. Не предпочтетъ ли всегда народъ такую бытовую нравственную селу -- личной же силѣ на капиталѣ основанной?

И вотъ эта то бытовая, не на власти лишь капитала или оскорбительныхъ привилегій основанная, а выработанная, очищенная въ горнилѣ исторіи, нравственно независимая, въ тоже время просвѣщенная сила (мы беремъ здѣсь, конечно, лишь общую, такъ-сказать идеальную ея сторону), не исключающая нисколько участія иныхъ, сословныхъ, но равномѣрно просвѣщенныхъ или разумныхъ силъ,-- сила притомъ не корпоративная, а проявляющая себя въ единицахъ, не можетъ же не быть призвана къ привычному ей дѣлу служенія, къ служенію земству,-- не можетъ же быть искусственно отстраняема, ради какого то отвлеченнаго принципа безсословности, торжество котораго равнялось бы лишь водворенію въ земствѣ вредныхъ воздѣйствій по истинѣ темнаго, сельской жизни посторонняго, сословнаго духа или же замѣнѣ земства казеннымъ чиновникомъ!...

Вотъ почему мы и настаивали на предварительномъ разъясненіи общихъ началъ, полагаемыхъ въ основаніе законодательныхъ работъ въ своеобразной Русской землѣ...