Аксаков Иван Сергеевич - По поводу предполагавшегося издания "Сельского Правительственного Вестника"

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

По поводу предполагавшагося изданія "Сельскаго Правительственнаго Вѣстника".

"Русь", 29 августа 1881 года.

По поводу сообщеннаго въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" извѣстія о предполагаемомъ изданіи "Сельскаго Правительственнаго Вѣстника" или вообще откровенно-оффиціальной дешевой правительственной газеты для народа, "Современныя Извѣстія", утверждая, будто такимъ образомъ исполняется программа, предложенная "Русью", предаются скорбнымъ размышленіямъ о роковомъ "китаизмѣ, куда влечетъ Россію неудержимо рокъ", и нѣкоторымъ образомъ привлекаютъ насъ къ отвѣту. Странное недоразумѣніе, которое мы всего менѣе ожидали встрѣтить въ "Современныхъ Извѣстіяхъ"! Вѣдь никому же не предполагается возбранить изданіе, на свой счетъ и страхъ, какой угодно дешевой газеты для народнаго чтенія; точно такъ же, какъ никому изъ народа, ни сельскимъ, ни волостнымъ правленіямъ, не предполагается запретить (такой и мысли никому и въ голову не приходило) выписывать себѣ какое угодно періодическое изданіе, хоть бы "Дѣло", или "Порядокъ", или "Современныя Извѣстія", или "Русь". Мы именно это оговорили въ нашей статьѣ. Стадо-быть все остается по старому,-- только къ числу періодическихъ газетныхъ листковъ прибавляется новый, правительственный. Во всѣхъ государствахъ Европы, которыя редакторъ "Современныхъ Извѣстій" не считаетъ увлекаемыми рокомъ къ китаизму, признавая это русскою особенностью, существуютъ такіе оффиціальные органы; существуетъ и у насъ "Правительственный Вѣстникъ",-- но онъ слишкомъ дорогъ, тяжеловѣсенъ и не всегда доступенъ по изложенію для громаднаго большинства русскаго населенія; къ тому же наполненъ множествомъ неинтереснаго для него матеріала: движеніемъ по службѣ, судебными и иными объявленіями, и т. п. Дѣло идетъ такимъ образомъ о приспособленіи оффиціальнаго печатнаго органа къ потребности народныхъ массъ, такъ какъ этимъ послѣднимъ вѣдать волю и мысль правительственную и интересно, да, думаемъ, и не безполезно. Мы предпочитаемъ оффиціальность оффиціозности, и не видимъ ничего худаго въ установленіи, хотя бы и въ этой формѣ, непосредственныхъ сношеній государственной власти съ народомъ.

Но не въ этомъ собственно дѣло, а главнымъ образомъ въ томъ, что ни для кого это "мѣропріятіе" такъ не желанно, какъ именно для насъ, т. е. для печати неоффиціальной и неоффиціозной, и вотъ почему:

Редакторъ "Современныхъ Извѣстій", самъ бывшій столько лѣтъ цензоромъ, лучше чѣмъ кто-либо знаетъ, какое главное соображеніе руководитъ цензора и стоитъ поперекъ всѣмъ нашимъ домогательствамъ большей свободы слова. Соображеніе это такого рода: вслѣдствіе глубокой до неизмѣримости разницы въ образованіи, въ знаніи, въ развитіи, въ основныхъ точкахъ зрѣнія, въ самомъ быту и жизни -- высшихъ и среднихъ классовъ общества отъ низшихъ или отъ народныхъ массъ, печатныя рѣчи образованныхъ классовъ, доходя до слуха или вѣдѣнія низшихъ, отражаются тамъ совершенно въ иномъ, большею частью искаженномъ, преломленномъ видѣ: что безвредно въ "культурной" средѣ, то въ средѣ некультурной является нерѣдко положительно вреднымъ и даже опаснымъ, ибо она не обладаетъ надлежащимъ критеріемъ. "Не есть ли это своего рода злоупотребленіе своимъ превосходствомъ, преимуществомъ, своего рода насиліе надъ безоружнымъ, довѣрчивымъ, простодушнымъ народомъ"? Вотъ что случалось намъ слышать отъ нѣкоторыхъ цензоровъ... Въ народѣ, къ несчастію, до сихъ поръ "печатный каждый листъ быть кажется святымъ",-- народъ, въ несчастію, вѣритъ каждой печатной строкѣ и предполагая, что все, что пускается -- тамъ, вверху, надъ нимъ -- въ публичное обращеніе, имѣетъ на то разрѣшеніе власти, а что разрѣшено или допущено властью, то ею, значитъ, одобрено,-- видитъ въ каждой печатной строкѣ выраженіе мысли и воли правительственной.

Такія qui pro quo бывали; такія недоразумѣнія доводили иногда даже до печальныхъ послѣдствій. Нельзя поэтому отрицать извѣстной доли справедливости въ вышеприведенномъ цензорскомъ соображеніи, которое и доселѣ состоитъ главною виною бытія предварительной и карательной цензуры. Слѣдуетъ ли однакоже изъ этого, что печать должна говорить шопотомъ или постоянно лицемѣрить, примѣняться къ низшему уровню познаній и понятій народной масса? Конечно нѣтъ; при подобномъ условіи немыслимо существованіе собственно того, что называется обществомъ. Общество (при нормальномъ отношеніи къ своей народной основѣ) есть народъ на второй, высшей ступени развитія, народъ выдѣлившійся въ единицы. Оно призвано -- путемъ личной сознательной, единичной дѣятельности -- вырабатывать инстинктивное и стихійное начало, живущее въ народѣ, непосредственную силу его духа -- до степени самосознанія, и работа эта должна быть вполнѣ свободна и искренна, съ безпрепятственнымъ обмѣномъ мнѣній, сомнѣній, недоумѣній, съ борьбою мыслей и направленій. Какъ же быть? Намъ необходима свобода умственной жизни, иначе мы не добудемъ самосознанія и не достигнемъ полноты развитія народнаго духа,-- слѣдовательно не исполнимъ своего долга,-- да и правительство нуждается же, для своей дѣятельности, не въ умственныхъ малолѣткахъ, а въ взрослыхъ, развитыхъ гражданахъ; -- съ другой стороны, необходимо также оградить народныя массы отъ опасныхъ недоразумѣній,-- не налагать насильно на народъ того, чего онъ "еще не можетъ носити нынѣ", не пріобщать его, силою мнимаго, незаконнаго авторитета, къ нашимъ умственнымъ и духовнымъ блужданіямъ.

Для дарованія столь необходимаго намъ, для нашего развитія, простора слову, нужно бы, кажется, прежде всего отнять у печати тотъ незаконный "престижъ" или авторитетъ, какимъ она пользуется въ глазахъ народа и который ее только компрометируетъ; возвратить печати ея настоящее значеніе -- вольныхъ, частныхъ, не оффиціальныхъ и не оффиціозныхъ рѣчей,-- короче: необходимо дискредитировать въ его понятіяхъ печать. Это всего лучше достигается, думаемъ мы, такимъ заявленіемъ правительства, что оно отвѣчаетъ только за такіе-то органы, а всѣ прочія періодическія изданія -- любо -- слушай, не любо -- не слушай: есть изъ нихъ и хорошія, и дурныя, одни толкуютъ дѣло, другія брешутъ; но да будетъ вѣдомо, что выражать правительственную мысль и волю они не уполномочены, говорятъ отъ себя и на свой страхъ, а мысль и волю свою правительство высказываетъ въ своихъ изданіяхъ. Не понимаемъ, въ чемъ же тутъ "китаизмъ"? Нѣчто подобное предлагалъ самъ редакторъ "Современныхъ Извѣстій" для цензуры духовной, ограничивая отвѣтственность Синода только за тѣ изданія, на которыхъ стоитъ его одобреніе, и предоставляя полную свободу печати для всѣхъ прочихъ духовнаго содержанія книгъ, не снабженныхъ таковымъ одобреніемъ и не подвергающимъ, поэтому, Синодъ никакой за нихъ отвѣтственности. Мы также желали бы освободить нашу свѣтскую печать отъ правительственной отвѣтственности за нее въ глазахъ народа,-- разумѣется, до извѣстныхъ предѣловъ: свобода слова не значитъ, напримѣръ, свобода сквернословія, и т. д. Не знаемъ, какъ кому, но для насъ нисколько не желательно, чтобъ газета "Русь" считалась въ селахъ и волостяхъ чѣмъ-либо инымъ, какъ только выраженіемъ мнѣній самой редакціи, никакъ не болѣе, и чтобъ она пользовалась незаконнымъ авторитетомъ. Не можетъ, полагаемъ, этого желать для себя и редакторъ "Современныхъ Извѣстій".

И только тогда, когда правительство освободитъ себя въ народномъ пониманіи отъ отвѣтственности за печать,-- можетъ оно даровать (повторяемъ: въ предѣлахъ существующихъ и во всѣхъ такъ-называемыхъ цивилизованныхъ государствахъ) тотъ просторъ слову, который такъ намъ желателенъ и такъ нуженъ. Развѣ не печально, развѣ нормально, развѣ здорово для общества, развѣ полезно для самого правительства такое положеніе, при которомъ приходится ему проявлять свою энергію "прихлопыванѣемъ" въ теченіи одного мѣсяца трехъ большихъ газетъ, изъ коихъ одна прекращена на 4, а другая на цѣлые 6 мѣсяцевъ? Оно не нормально уже потому, что предоставляетъ наложеніе такой чувствительной кары, которая въ нѣкоторомъ родѣ есть посягательство на право имущественной собственности, административному усмотрѣнію одного лица, т. е. министра внутреннихъ дѣлъ. Нѣтъ сомнѣнія, что настоящій министръ вовсе не изъ такихъ, которые бы вкушали сладость подобнаго произвола, и самъ первый имъ тяготится; но дѣйствующая нынѣ система существовала еще до него, заимствованная цѣликомъ у Наполеона III (хорошъ образецъ для подражанія!) и усовершенствованная генералъ-адъютантомъ Тимашевымъ. Она вредна уже тѣмъ, "то порождаетъ въ администраціи постоянное вожделѣніе: "подтянуть" прессу, и ошибочную увѣренность, будто ее можно "направлять" и "руководить" -- опять-таки по "усмотрѣнію"! Но "усмотрѣнія" мѣняются со смѣною лицъ, и на что была бы годна печать, вертящаяся по всѣмъ такимъ измѣнчивымъ "усмотрѣніямъ"?! Еще за годъ съ небольшимъ тому назадъ господствовало "усмотрѣніе" особенно сурово преслѣдовавшее въ печати направленіе, національное!..

Никто не терпѣла такъ долго, такъ много и, смѣемъ думать, такъ незаслуженно отъ этой системы "усмотрѣній", какъ мы, и каждое примѣненіе теперь, хотя бы къ нашимъ литературнымъ противникамъ, тѣхъ же оскорбительныхъ карательныхъ пріемовъ, какимъ и мы подвергались, заставляетъ насъ содрогаться тѣми же, столько разъ испытанными нами ощущеніями!.. Прежде однако дѣйствовало правило, нѣсколько ограждавшее редакторовъ: нельзя было прекратить существованіе газеты или журнала иначе, какъ съ разрѣшенія I департамента Правительствующаго Сената. Когда бывшій министръ А. Е. Тимашевъ представилъ Правительствующему Сенату о запрещеніи газеты "Москва" по ея крайней зловредности (разумѣется, съ изложеніемъ мотивовъ), мы подали Сенату формальное прошеніе о предъявленіи намъ министерскаго представленія, дабы и мы могли представить свои объясненія, причемъ основывали свое право на извѣстной статьѣ X тома Св. Гражданскихъ законовъ, по которой никто не можетъ быть лишенъ своей собственности безъ предварительнаго истребованія отъ него объясненій. Сенатъ призналъ нашу постановку вопроса правильною, велѣлъ предъявить намъ представленіе министра и принялъ отъ насъ объясненіе но каждому пункту министерскаго обвиненія. Мы де выиграли процесса,-- газета была все-таки запрещена, въ окончательной уже инстанціи, т. е. въ общемъ собраніи Государственнаго Совѣта; однакожъ нѣкоторые мотивы обвиненія были значительно ослаблены. Мы когда-нибудь познакомимъ читателей съ подробностями этого процесса. Въ настоящее время упомянутое правило не дѣйствуетъ. Сенатъ, по ходатайству А. Е. Тимашева, былъ устраненъ отъ участія въ запрещеніи, и изданія могутъ теперь запрещаться, а издатель можетъ быть лишенъ своего имущества безъ предоставленія ему возможности представить своя оправданія или объясненія.

Такое положеніе дѣлъ, конечно, не можетъ способствовать нравственному оздоровленію общественной атмосферы. При самодержавномъ образѣ правленія, который мы искренно чтимъ со всѣмъ Русскимъ народомъ, только единое лицо Самодержца стоитъ выше закона: всѣ остальныя, безъ исключенія, подзаконны; только единой личной волѣ Монарха готовы мы повиноваться вполнѣ охотно, безпрекословно я безропотно,-- но зависимость отъ всякаго личнаго произвола, зависимость особенно въ области мысли и слова, и отчасти даже имущественная зависимость, вноситъ въ общество то нездоровое чувство раздраженія, которое, въ интересѣ самого правительства, едвали желательно возбуждать. Не склонны развѣ испытывать такое же чувство раздраженіями тѣ двадцать пять тысячъ, если не болѣе, подписчиковъ недавно пріостановленныхъ газетъ, которые, заплативъ въ общей сложности слишкомъ 200 тыс. р., лишены такимъ внезапнымъ образомъ, безъ суда, и своихъ денегъ, и привычнаго чтенія?.. И тѣмъ болѣе напрасно производить такое раздраженіе, что подобная карательная мѣра никакой предположенной себѣ правительствомъ цѣли не достигаетъ, а даетъ можетъ-быть совершенно противуположные результаты. Отъ того, что направленіе иной пріостановленной газеты лишено возможности выражаться, внутренняя безгласная дѣятельность направленія не останавливается и вліяніе его не ослабѣваетъ. Это доказано печальнымъ опытомъ послѣднихъ пятнадцати лѣтъ. Что предупредила карательная цензура? Предупредила ли она развитіе нигилизма, радикализма, и т. д.? Ничего, нисколько,-- только сдѣлала эти направленія скрытнѣе, хитрѣе и ядовитѣе, придавъ имъ прелесть запрещеннаго плода и ложный ореолъ угнетенной правды! Всѣ эти энергическія "подтягиванія прессы", всѣ поползновенія "направлять и руководить" печать, всѣ эти пріемы и преданія старыхъ временъ" -- дали ли они хоть когда-либо благіе плоды, вѣнчались ли когда-либо успѣхомъ? Отъ того, что правительство не слышитъ въ данную минуту какихъ-либо непріятныхъ рѣчей, выражавшихся прежде громко, это вовсе не значить, что эти рѣчи замолкли; что и само общество заткнуло себѣ покорно уши: къ сожалѣнію (а иногда и не къ сожалѣнію, какъ было съ національнымъ русскимъ направленіемъ), совершенно наоборотъ. Въ результатѣ только одно: что правительство не слышитъ и не видитъ настоящаго настроенія значительной части общества,-- да еще другое, самое печальное послѣдствіе. Если направленіе административно прекращенныхъ газетъ вредно, то оно, благодаря: такой карѣ, ускользаетъ отъ литературнаго преслѣдованія со стороны направленій противуположныхъ. "Лежачаго не бьютъ"; этого нравственнаго требованіи не переступишь. При вся мой такой карѣ, постигшей вашего противника и давшей ему положеніе "лежачаго", орудіе само вываливается изъ вашихъ рукъ: администрація, своимъ вмѣшательствомъ въ свободную литературную борьбу, сама, такъ сказать, выдергиваетъ его у васъ и ограждаетъ неприкосновенность наказуемаго, ими котораго иногда -- знамя цѣлаго направленія. Однимъ словомъ, кромѣ вреда и для самого правительства, и для общественнаго сознанія, нуждающагося въ свободной борьбѣ мнѣній,-- вреда для правды, для истины, мы ничего не усматриваемъ въ системѣ административныхъ "подтяжекъ" печати,-- заимствованной нами у Второй Французской Имперіи, Кажется, пришла уже пора ее оставить. Вотъ почему и въ изданіи "Сельскаго Правительственнаго Вѣстника" (если оно точно предполагается), вопреки "Современнымъ Извѣстіямъ", мы усматриваемъ не китаизмъ, а движеніе именно впередъ,-- къ освобожденію правительства отъ отвѣтственности въ глазахъ народа за всѣ наши газетные вольные толки и рѣчи, къ тому дискредитированію въ народныхъ понятіяхъ печати, которое, ставя народъ въ правильное къ ней отношеніе, обезвреживая печать, въ то же время даетъ ей право на большій просторъ слова.

Наша настоящая предержащая власть заявила, слава Богу, съ самой первой поры такое сознаніе своей силы и независимости, столько притомъ твердости и спокойствія, что мы вполнѣ и искренно вѣримъ, что и въ области печатнаго слова она сумѣетъ устранить неумѣстную административную впечатлительность вмѣстѣ съ произволомъ административныхъ "усмотрѣній", и замѣнить ихъ порядкомъ болѣе законнымъ, разумнымъ а достойнымъ,-- короче: такимъ, который бы, чуждаясь коего, что гнететъ, угашаетъ духъ, даровалъ ему необходимую свободу борьбы для вящаго торжества истины.