Аксаков Иван Сергеевич - Стихотворения Ф. И. Тютчева

Стихотворенія Ѳ. И. Тютчева.

Помѣщаемыя ниже стихотворенія Ѳ. И. Тютчева появляются въ печати въ первый разъ. Всѣ они (за исключеніемъ стиховъ на смерть Пушкина) относятся къ первому періоду его поэтическаго творчества, отъ 1823 до 1836 г., когда онъ жилъ за границею, гдѣ состоялъ при нашей миссіи въ Мюнхенѣ. Они печатаются съ подлинниковъ, писанныхъ рукою самого поэта на разныхъ клочкахъ бумаги и сохранившихся у его товарища по заграничной службѣ, Ивана Сергѣевича Гагарина (нынѣ священника ордена Іезуитовъ). Русская литература обязана вѣчною благодарностью И. С. Гагарину: онъ не только первый умѣлъ оцѣнить поэтическій даръ Тютчева, но и обратилъ его въ дѣйствительное достояніе Россіи. Безъ его усилій, безъ его посредства, едва ли бы когда эти перлы Русской поэзіи увидѣли свѣтъ въ Русской печати; онъ первый познакомилъ съ ними князя Вяземскаго и Жуковскаго, а впослѣдствіи и Пушкина. Объ этомъ обстоятельствѣ было упомянуто мною въ біографическомъ очеркѣ Ѳ. И. Тютчева, но только по выходѣ въ свѣтъ этого очерка (въ Р. Архивѣ 1874 г.), получилъ я болѣе точныя о томъ свѣдѣнія отъ самого И. С. Гагарина: онъ съ полнымъ радушіемъ предоставилъ въ мое распоряженіе сберегавшіеся у него въ теченіи сорока лѣтъ рукописные клочки со стихами, пересланные ему Тютчевымъ, и сообщилъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми любопытными біографическими данными, копіи съ нѣкоторыхъ къ нему писемъ Тютчева и съ своихъ собственныхъ двухъ писемъ къ поэту.

И. С. Гагаринъ поступилъ на службу въ Мюнхенъ, къ своему дядѣ посланнику (князю Григорію Ивановичу) въ 1833 году и прожилъ тамъ два года, въ теченіи которыхъ тѣсно сблизился съ Тютчевымъ. Въ концѣ 1835 года онъ переѣхалъ въ Петербургъ. Имя Тютчева, къ удивленію Гагарина, было мало извѣстно въ Петербургѣ. Гагаринъ много о немъ разсказывалъ и написалъ Тютчеву въ Мюнхенъ, чтобъ онъ собралъ и прислалъ ему всѣ свои стихотворенія.

Стихотворенія были собраны и вручены баронессѣ Криднеръ (нынѣ графинѣ Адлербергъ), которая весною 1836 года отправилась изъ Мюнхена въ Петербургъ. Вотъ отрывокъ изъ письма Тютчева къ И. С. Гагарину по этому поводу, отъ 2 Мая того года.

Mon bien cher ami.

J'ose à peine espérer, qu'en revoyant mon écriture, vous n'éprouviez plutôt une impression pénible, qu'agréable. Ma conduite à votre égard est inqualifiable dans toute la vague énergie de ce mot, et quelle que soit ou quelle qu'ait été votre amitié pour moi, quelle que soit l'aptitude de votre esprit à comprendre les excentricités les plus extravagantes du caractère ou de l'esprit d'autrui, je désespère, en vérité, de vous expliquer mon silence. Sachez que depuis des mois ce maudit silence me pèse comme un cauchemar, qu'il m'étouffe, qu'il m'étrangle.... et bien que pour le dissiper il eût suffi d'un très-leger mouvement des doigts.... jusqu'à l'heure d'aujourd'hui je ne suis pas parvenu à effectuer ce mouvement sauveur, à rompre ce sortilège. Je suis un exemple vivant de cette fatalité si morale et si logique qui fait de chaque vice sortir le châtiment qui lui est dû. Je suis un apologue, une parabole, destinée éprouver les détestables conséquences de la paresse.... Car enfin, c'est cette maudite paresse qui est le mot de l'énigme. C'est elle, qui en grossissant de plus en plus mon silence, а fini par m'en accabler comme sous une avalanche Toutes

vos lettres m'ont fait grand plaisir, toutes ont été lues et relues, à chacune d'entre elles j'ai fait au moins vingt réponses. Est-ce ma faute, si elles ne vous sont pas parvenues, faute d'avoir été écrites? Ah! l'écriture est un terrible mal, c'est comme une seconde chute pour la pauvre intelligence, comme un redoublement de matière.... Je sens que si je me laissais aller, je vous écrirais une bien longue lettre, tendant uniquement à vous prouver l'insuffisance, l'inutilité, l'absurdité des lettres.... Mon cher Gagarin, vous vous tromperiez beaucoup, si vous jugiez par ce commencement de lettre (que je ne suis pas sûr d'achever), de l'état habituel de mon humeur....

Ce 3 Mai.

Bien des remercîments pour le volume de poésies, que vous m'avez envoyé:, il y a là de l'inspiration, et ce qui est d'un bon augure pour l'avenir, il y a à côté d'un élément idéal très-developpé, le goût du réel et du sensible, voire même du sensuel. Ce n'est pas un mal.... La poésie pour fleurir doit avoir ses racines en terre.... C'est une chose remarquable, que ce torrent de lyrisme qui inonde toute l'Europe, et cela tient pourtant en grande partie à une circonstance très-simple, au mécanisme perfectionné des langues et de la versification. Tout homme, à un certain âge de la vie, est poète lyrique: il ne s'agit que de lui dénouer la langue.

Vous m'avez demandé de vous envoyer mes paperasses. Je vous ai pris au mot. J'ai saisi cette occasion pour m'en débarasser. Faites-en ce que vous voudrez. J'ai en horreur le vieux papier écrit, surtout écrit par moi. Cela sent le rance à soulever le coeur.

Переводъ.

Любезнѣйшій другъ! Едва дерзаю надѣяться, чтобы, увидавъ опять мое писаніе, вы испытали пріятное, а не тяжелое ощущеніе. Моему поведенію относительно васъ нѣтъ имени, во всемъ объемѣ и силѣ этого выраженія, и какъ ни велика дружба, которую вы питаете или питали ко мнѣ, какъ ни одарены вы способностью понимать самыя рѣзкія увлеченія въ характерѣ и умѣ другихъ людей, но я поистинѣ отчаеваюсь въ возможности объяснить вамъ мое молчаніе. Знайте, что цѣлые мѣсяцы это проклятое молчаніе тяготитъ меня какъ кошемаръ, что оно меня душитъ, давитъ.... Чтобы устранить его, достаточно было весьма легкаго движенія пальцевъ, но до сей минуты мнѣ не удавалось произвести это спасительное движеніе, разогнать эти чары. Я живой примѣръ того роковаго, но въ тоже время нравственнаго и логическаго явленія, по которому всякій порокъ носитъ въ себѣ подобающее ему наказаніе. Я апологъ, притча, предназначенная къ тому, чтобы выразить собою отвратительныя послѣдствія лѣни.... такъ какъ въ сущности вся разгадка въ этой проклятой лѣни. Отъ нея росло все дальше мое молчаніе, такъ что, наконецъ, я чувствовалъ себя подъ его тяготою, словно подавляемый лавиною.... Всѣ ваши письма доставляли мнѣ большое удовольствіе, всѣ были читаны и перечитаны; на каждое у меня было по меньшей мѣрѣ до двадцати отвѣтовъ. Моя ли вина, что отвѣты эти не дошли до васъ, не будучи написаны? Ахъ, писаніе есть страшное зло. Оно какъ будто второе грѣхопаденіе злосчастнаго разума, какъ будто усиленіе матеріи.... Чувствую, что если дать себѣ волю, я могу вамъ написать очень большое письмо для того только, чтобы доказать вамъ недостаточность, безполезность, нелѣпость писемъ... Любезный Гагаринъ, вы очень ошибетесь, если по началу этого письма (въ окончаніи котораго я не увѣренъ) станете судить о привычномъ настроеніи моего нрава....

3-го Мая. Очень благодаренъ за присланную вами книгу со стихами. Тутъ есть вдохновеніе и въ видѣ хорошаго задатка будущности, рядомъ съ весьма развитымъ началомъ идеальнымъ, есть наклонность къ положительному, вещественному, и даже къ чувственному. Бѣды въ томъ нѣтъ. Чтобы поэзія процвѣтала, ей нужно имѣть корпи въ землѣ. Замѣчательно, что вся Европа наводнена потокомъ лиризма; это происходитъ главнѣйше отъ очень простой причины: отъ усовершенствованнаго механизма языковъ и стихосложенія. Всякій человѣкъ въ извѣстномъ возрастѣ жизни есть лирическій поэтъ, стоитъ только развязать ему языкъ. Вы просили меня прислать вамъ мое бумагомаранье. Я воспользовался случаемъ отъ него избавиться и поймалъ васъ на словѣ. Дѣлайте съ нимъ что хотите. Меня страшитъ старая исписанная бумага, въ особенности исписанная мною. Пахнетъ гнилью, отъ которой тошнитъ.

Отъ 12 (24) Іюня 1836 г. И. С. Гагаринъ писалъ Тютчеву изъ Петербурга:

Jusqu'à présent, mon bien cher ami, je ne vous ai parlé qu'en courant du cahier que vous m'avez envoyé par les Krüdener. Il m'а fait passer les heures les plus délicieuses. Outre le charme de retrouver sous une forme poétique ces sentiments communs à tout le genre humain que chacun de'nous а plus ou moins überlebt, j'avais encore la jouissance toute paiticulicre d'у retrouvera chaque page des traits qui me rappelaient bien vivement votre personne, votre âme, que nous avons si souvent et si scrupuleusement analysée à nous deux.

Une seule chose me manquait: je ne pouvais encore faire partager mon enthousiasme, je craignais de me laisser aveugler par l'amitié. L'autre jour enfin, je communique quelques pièces que j'avais soigneusement déchiffrées et copiées à Wiazemsky; quelques jours après, j'entre chez lui à l'improviste sur les minuit et je le trouve en tête-à-tête avec Joukofsky, lisant vos vers et complètement sous l'influence du sentiment poétique que respirent vos vers. J'étais ravi, enchanté, et chaque mot, chaque réflexion de Joukofsky surtout, me prouvait davantage qu'ils avaient bien saisi toutes les nuances et toutes les grâces de cette pensée simple et profonde.

Il fut décidé, dans cette séance, qu'un choix de cinq ou six morceaux serait publié dans un des cahiers du journal de Pouchkin, c'est à dire dans trois ou quatre mois d'ici, et qu'ensuite on veillerait à les publier en un petit volume séparé. Le surlendemain, Pouchkin en prit également connaissance; je l'ai vu depuis, et il m'en а parlé avec une appréciation juste et bien sentie.

Je suis heureux de pouvoir vous donner ces nouvelles. Selon moi, il y a peu de bonheurs comparables à celui d'imposer des pensées et procurer des jouissances intellectuelles à des hommes de talent et de goût.

Gonflez-moi l'honorable mission d'être votre éditeur, envoyez-moi encore quelque chose et tâchez de trouver un titre convenable.

Переводъ.

До сихъ поръ, любезнѣйшій другъ, я не поговорилъ съ вачи какъ слѣдуетъ о тетради, которую вы мнѣ прислали съ Крюдперами. Я провелъ надъ нею пріятнѣйшіе часы. Тутъ вновь встрѣчаешься въ поэтическомъ образѣ съ тѣми ощущеніями, которыя сродны всему человѣчеству и которыя болѣе или менѣе переживались каждымъ изъ насъ; но сверхъ того для меня это чтеніе соединялось съ наслажденьемъ совершенно особеннымъ: на каждой страницѣ живо припоминались мнѣ вы и ваша душа, которую бывало мы вдвоемъ такъ часто и такъ тщательно разбирали. Мнѣ недоставало одного: я но могъ ни съ кѣмъ раздѣлить моего восторга, и меня пугала мысль, что я ослѣпленъ дружбою. Наконецъ, намедни я передаю нѣкоторыя стихотворенія, тщательно разобранныя и переписанныя мною, Вяземскому и черезъ нѣсколько дней невзначай прихожу къ пелу заполночь и нахожу его вдвоемъ съ Жуковскимъ за вашими стихами. Они вполнѣ увлечены были поэтическимъ чувствомъ, которое дышетъ въ вашихъ стихахъ. Я былъ въ восхищеніи, въ восторгѣ, и каждое слово, каждое замѣчаніе (въ особенности Жуковскаго) убѣждало меня, что они вѣрно поняли всѣ оттѣнки и всю прелесть этой простой и глубокой мысли. Тутъ же, не расходясь, рѣшено было, что пять или шесть стихотвореній будутъ напечатаны въ одной изъ книжекъ Пушкинскаго журнала*), т. е. появятся черезъ три или четыре мѣсяца, и что за тѣмъ приложена будетъ забота къ выпуску ихъ въ свѣтъ отдѣльною небольшою книжкою. На другой день узналъ о нихъ и Пушкинъ. Я его потомъ видѣлъ; онъ цѣнитъ ихъ какъ должно и отзывался мнѣ о нихъ весьма сочувственно. Я отмѣнно радъ, что могу передать вамъ эти извѣстія. По моему, мало что можетъ сравниться со счастіемъ напечатлѣвать мысли и доставлять умственныя наслажденія людямъ съ дарованіемъ и со вкусомъ. Поручите мнѣ почетную должность быть вашимъ издателемъ. Пришлите мнѣ еще что нибудь и постарайтесь придумать соотвѣтствующее заглавіе.

Только черезъ мѣсяцъ отозвался на это письмо Тютчевъ. Изъ его отвѣта мы узнаемъ, что посланныя ямъ стихотворенія составляли только меньшую частьнмъ написаннаго, а большая часть сожжена имъ самимъ, по неосторожности, и въ томъ числѣ весь первый актъ второй части Фауста. Вотъ это письмо, интересное во многихъ отношеніяхъ, между прочимъ по сужденію Тютчева о Пушкинѣ и о Русской литературѣ.

Munich се 7(19) Juillet 1836.

Mon bien cher Gagarin.

Vous méritez un prix de vertu pour votre indulgente et persévérante amitié à mon égard et pour les témoignages que vous m'en donnez. J'ai reèu de vous, de compte fait dans les derniers temps, deux bonnes et belles lettres qui m'ont fait tout le plaisir que je puis recevoir par l'intermédiaire de l'écriture, et deux livres russes, que j'ai parcourus avec tout l'intérêt que je puis prendre encore à de l'imprimé. Et pour tous ces bienfaits, je ne vous ai pas expriméma reconnaissance, même par un simple signe de vie! C'est une indignité, j'en conviens; mais ne vous laissez pas rebuter. Que votre amitié parle plus haut que mon silence, car ce silence, vous le savez bien, est si peu moi que c'est plutôt la négation de moi. Votre dernière lettre m'а fait particulièrement plaisir, non pas un plaisir de vanité ou d'amour-propre (ces jouissances-là ont fait leur temps) mais le plaisir qu'on éprouve à s'assurer de ses idées par l'assentiment du prochain. А bien prendre les choses, du moment que l'homme sort de la sphère des sens, il n'y a peut-être pas de réalité possible pour lui qu'au prix de cet assentiment-là, de cette sympathie intellectuelle. Là est la racine de toute religion, comme de toute société, comme de toute langue. Et cependant, mon cher ami, je doute fort que les paperasses que je vous ai envoyées méritent les honneurs de l'impression, et surtout d'une impression séparée. Il se publie maintenant en Russie, tous les six mois, des choses qui valent infiniment mieux. Dernièrement encore, j'ai lu avec une véritable jouissance les trois nouvelles de Pavlof, la dernière surtout. А part le talent d'artiste, qui est là arrivé à un degré de maturité peu commun, ce qui m'а surtout frappé, c'est la pensée adulte, la puberté de la pensée russe. Aussi c'est-elle de prime abord attaquée aux entrailles mêmes de la société: la pensée libre aux prises avec la fatalité sociale, et cependant l'impartialité de l'art n'en а pas souffert... Le tableau est vrai sans être trivial ou caricature. Le sentiment poétique ne s'est pas laissé entamer par la déclamation.... J'aime à faire honneur à la nature même de l'esprit russe de cet éloignement pour la rhétorique, cette peste ou plutôt ce péché originel de l'intelligence franèaise. C'est là ce qui' met Pouchkin si fort au dessus de tous les poètes franèais contemporains. Mais pour en revenir à mes rimes, puisque c'est votre bien, vous en ferez tel usage qu'il vous plaira, sans exception ou réserve quelconque.... Ce que je vous ai envoyé là, n'est qu'une parcelle minime du tas que le temps avait amassé, mais le sort ou plutôt je ne sais quoi de providentiel en а fait justice. А mon retour de la Grèce, m'étant mis entre chien et loup à trier des papiers, j'ai mis au néant la majeure partie de mes élucubrations poétiques, et ce n'est que beaucoup plus tard que je m'en suis aperèu. J'en ai été quelque peu contrarié dans le premier moment; mais je ne tardai pas à m'en consoler en pensant à l'incendie de la bibliothèque d'Alexandrie. Il у avait là entre autres tout le premier acte de la seconde partie de Faust, traduit. C'est peut-être ce qu'il у avait de mieux.

Toutefois si vous persistez dans vos idées de publication, adressez vous à Raïtch qui est à Moscou, pour qu'il vous communique tout ce que je lui ai envoyé dans le temps et dont il а inséré une partie dans un journal passablement niais qu'il faisait paraître sous le titre de Babotchka....

Переводъ.

Мюнхенъ, 7 (19) Іюля 1836. Мой любезнѣйшій Гагаринъ. Снисходительною и неизмѣнною дружбою ко мнѣ вы заслуживаете премію добродѣтели. Если вести счетъ за послѣднее время, выходитъ, что я получилъ отъ васъ два добрыхъ и прекрасныхъ письма, доставившія мнѣ все удовольствіе, какое возможно для меня сдѣлать помощію писанія, и двѣ Русскія книги, просмотръ которыхъ занялъ меня, во сколько печать еще можетъ занимать меня. И за всѣ эти благодѣянія я не выразилъ вамъ моей признательности, даже не откликнулся, какъ будто меня нѣтъ на свѣтѣ! Соглашаюсь, что это низко. Но не гнѣвайтесь. Пусть ваша дружба превзойдетъ мое молчаніе, потому что молчаніе это, какъ вамъ хорошо извѣстно, такъ мало моея что скорѣе служитъ отрицаніемъ моего я. Въ особенности пріятно мнѣ было получить ваше послѣднее письмо. Это не есть удовольствіе суетности или самолюбія (наслажденія такаго рода уже прошли), но пріятно въ сочувствіи ближнихъ находить подтвержденіе своихъ мыслей. Собственно говоря, для человѣка, какъ только онъ выступилъ изъ области чувствъ, вся сущность опредѣляется степенью этого сочувствія, этой умственной симпатіи. На этомъ основаны всѣ религіи, всѣ общества, всѣ языки. И тѣмъ не менѣе, любезный другъ, я сильно сомнѣваюсь, чтобы бумагомаранье, которое я вамъ послалъ, заслуживало чести напечатанія, и въ особенности отдѣльною книжкою. Теперь въ Россіи, за каждое полугодіе, появляются произведенія безконечно лучшія. Еще недавно я съ истиннымъ наслажденіемъ прочиталъ три повѣсти Павлова, особенно послѣднюю. Кромѣ художественнаго таланта, достигающаго тутъ рѣдкой зрѣлости, я былъ особенно пораженъ возмужалостью, совершеннолѣтіемъ Русской мысли. Она сразу направилась къ самой сердцевинѣ общества: мысль свободная схватилась прямо съ роковыми общественными вопросами, и притомъ не утратила художественнаго безпристрастія. Картина вѣрна, но въ ней нѣтъ ни пошлости, ни каррикатуры. Поэтическое чувство не исказилось напыщенностью выраженій.... Мнѣ пріятно воздать честь Русскому уму: оно по самой сущности своей чуждается реторики, которая составляетъ собою язву или вѣрнѣе первородный грѣхъ произведеній ума Французскаго. Вотъ отчего Пушкинъ такъ высоко стоитъ надъ всѣми современными Французскими поэтами. Возвращаюсь къ моимъ стихамъ. Вы можете изъ нихъ сдѣлать все что вамъ угодно, безъ всякаго недоумѣнія или оглядки: они -- ваша собственность. Посланное мною составляетъ крошечную частицу того, что накопилось отъ времени и что было постигнуто судьбою или вѣрнѣе какимъ-то справедливымъ опредѣленіемъ Промысла. По возвращеніи изъ Греціи, я принялся какъ-то въ сумерки разбирать бумаги и уничтожилъ большую часть моихъ поэтическихъ упражненій, и лишь долго спустя замѣтилъ это. Въ первую минуту мнѣ было нѣсколько досадно, но я скоро утѣшилъ себя мыслью о томъ, что сгорѣла Александрійская библіотека. Тутъ былъ между прочимъ переводъ перваго акта изъ второй части Фауста, можетъ быть лучшее изо всего. Во всякомъ случаѣ если вы непремѣнно хотите издавать, обратитесь къ Раичу въ Москву. Пусть онъ вамъ передастъ, что нѣкогда я пересылалъ ему и что отчасти имъ помѣщено въ довольно ничтожномъ изданіи, которое онъ печаталъ подъ названіемъ "Бабочка".

Не знаемъ, почему не состоялось тогда же полнаго изданія поэтическихъ твореній Тютчева. Въ 1838 году князь Гагаринъ былъ снова за границею и увезъ съ собою рукописные подлинники его стиховъ. Изъ помѣщаемыхъ ниже піесъ обращаетъ на себя особенное вниманіе въ художественномъ отношеніи Весна ("Зима не даромъ злится") и "Тѣни сизыя". Очень замѣчательны также "Я Лютеранъ люблю богослуженье", "На взятіе Варшавы" (уже напечатанное въ 3-ей тетради Р. Архива нынѣшняго года) да и почти во всѣхъ есть стихи, исполненные оригинальной поэтической красоты, одному Тютчеву свойственной, и глубокой мысли.

И. Аксаковъ.

"Русскій Архивъ", No 5, 1879