Аксаков Иван Сергеевич - Отсутствие исторических традиций в наших правительственных учреждениях

Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)

Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси". Томъ второй. Изданіе второе

С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891

Отсутствіе историческихъ традицій въ нашихъ правительственныхъ учрежденіяхъ

Москва, 1-го сентября.

Недавно одинъ изъ Русскихъ путешественниковъ заграницей съ завистью разсказывалъ намъ объ отрадномъ впечатлѣніи, произведенномъ на него правильностью прогресса, мирнымъ и мѣрнымъ ходомъ общественнаго развитія въ Германіи. Особенно поразило его отсутствіе всякаго глумленія надъ существующимъ строемъ, всякаго пренебреженія въ установленнымъ законамъ, правиламъ, учрежденіямъ, званіямъ, -- напротивъ: всѣ и каждый относятся съ полною серьезностью и уваженіемъ къ пребывающей въ дѣйствіи и силѣ государственной и соціальной системѣ, -- не смотря на непрерывную дѣятельность протестующей, прозирающей въ будущее, зиждительной мысли сверху и снизу. Есть, пожалуй, и партія анархистовъ, но анархизмъ такъ ужъ и выдѣляется самъ какъ бы офиціально, въ видѣ партіи; въ умахъ и въ нравахъ, въ понятіяхъ и чувствахъ общественныхъ -- анархіи не видать. При всемъ томъ, жизнь не въ застоѣ, постоянно движется впередъ; не въ застоѣ и система, -- постоянно, систематически же, исправляется, видоизмѣняется, совершенствуется. Но отживающее.не топчется съ ожесточеніемъ въ грязь; но всякому званію ему же честь -- честь; всякой должности, пока она стоитъ -- подобающій почетъ, и не изъ страха, не изъ корысти, а свободно и искренно, даже съ любовью. А какъ переступишь обратно Русскую границу, попадешь въ сонмище соотечественниковъ -- словно ввалился въ хаосъ какой-то: ничто не свято, не почетно, не честно, ничто не стоитъ твердо и прямо, а все какъ-то криво да косо, точно расшатанное; всякій издѣвается надъ чужимъ и надъ собственнымъ званіемъ; служащіе исполняютъ свою обязанность съ усмѣшкой, какъ бы стыдясь и совѣстясь; въ вагонахъ, по отношенію въ Россіи и Русскому строю -- вакханалія самооплеванія и самозаушенія... Почему же это такъ? съ отчаяніемъ спрашивалъ нашъ путешественникъ...

Почему?!... Нѣмцевъ мы пока оставимъ въ сторонѣ; но то, что касается насъ -- замѣчено путешественникомъ, вѣрно. Основы, на которыхъ зиждется, которыми держится Россія, можетъ быть у насъ незыблемѣе, чѣмъ въ самой Германіи; можно надѣяться (и мы лично вѣримъ), что Россія съ нихъ не сорвется, какъ бы не расшатывалась изъ стороны въ сторону: но отъ этой вѣры -- въ настоящемъ не легче. Дѣйствительно, нѣтъ у насъ ни истинной жизни съ ея дѣятельнымъ творчествомъ, ни соннаго затишья, а есть -- толчея. Дѣйствительно, нѣтъ прочной системы, но нѣтъ даже и уваженія къ самому качеству систематичности. Въ современномъ нашемъ строѣ ничто намъ не завѣтно, не мило, ничего мы не любимъ, ничѣмъ не дорожимъ. Почему это? Потому что у насъ нѣтъ преданій, или, вѣрнѣе, подорвана съ ними связь, искоренено самое почтеніе къ нимъ, и не въ жизни только, но и въ принципѣ... Единственный консервативный и въ то же время прогрессивный путь развитія есть историческій, или, точнѣе сказать, органическій. Германія и идетъ этимъ путемъ, стоитъ на исторической почвѣ. Насъ же революція, воплотившаяся въ лицѣ Петра, вытолкнула изъ исторической колеи, -- мы и колесимъ, колесимъ! Не было въ лѣтописяхъ міра такого революціонера, какъ нашъ Петръ Великій!.. А не его ли духомъ запечатлѣнъ весь послѣдующій ходъ нашей жизни, нашего домостроительства, государственной и общественной мысли и дѣятельности? Не въ этомъ ли его духѣ воспитался и воспитывается у насъ цѣлый преемственный рядъ поколѣній въ теченіе чуть не двухъ вѣковъ?.. Нужно, однако, оговориться, такъ какъ, пожалуй, у нѣкоторыхъ читателей понятіе о революціонномъ началѣ непремѣнно связывается съ образомъ революціи Французской, съ краснымъ Фригійскимъ колпакомъ, съ демагогическимъ знаменемъ: au nom du peuple souverain, и т. п. Подъ революціоннымъ началомъ мы разумѣемъ деспотическое, чисто внѣшнее насилованіе и извращеніе историческаго склада страны, грубый, тиранническій разрывъ со всѣми преданіями прошлаго, одновременно съ таковымъ же водвореніемъ чуждыхъ доселѣ новшествъ, пресѣченіе или подавленіе свободнаго органическаго процесса и творчества жизни, съ перенесеніемъ этихъ ея функцій и всѣхъ ея правъ на восторжествовавшую власть, становящуюся отселѣ единымъ двигателемъ и водителемъ по новому, навязанному странѣ пути.

Отличительное свойство такихъ насильственныхъ переворотовъ состоитъ именно въ томъ, что творчество жизни замѣняется правительственнымъ сочинительствомъ и рукодѣльемъ, лишеннымъ внутренней прочности и нравственнаго авторитета не только въ сознаніи страны, но и въ сознаніи самого правительства. Разъ съ исторіей и старыми преданіями считаться нечего, а недавнее сочиненіе еще и не могло прочно приняться въ жизни, то нѣтъ и причины дорожитъ имъ и не замѣнить сочиненіемъ новымъ, по усмотрѣнію обновившагося правительственнаго состава. Конечно, Петровскій переворотъ не имѣетъ никакого внѣшняго сходства съ знаменитымъ французскимъ, но нельзя отрицать и нѣкоторой аналогіи. Для современнаго Француза исторія начинается лишь съ 1789 г., какъ и для Русскаго интеллигента -- съ Петра; какъ у Русскаго по отношенію въ до-Петровской Руси, -- какъ и у Француза по отношенію къ до-революціонному, сравнительно недавнему прошлому, историческую память почти совсѣмъ отшибло, такъ что "старый режимъ" менѣе тѣмъ за 100 лѣтъ долженъ раскрываться его сознанію путемъ ученыхъ архивныхъ изысканій. И сколько въ теченіе этихъ ста лѣтъ ни мѣняла Франція политическихъ системъ и учрежденій, все же до сихъ поръ не можетъ пріискать себѣ удобныя, приличныя рамки, которыя бы способна была полюбить и крѣпко себѣ усвоить. Да и какъ же нутъ полюбить, когда ей въ этотъ короткій промежутокъ времени успѣли перемѣнить чуть не до двадцати конституцій: къ какой же тутъ изъ нихъ народу привязаться!.. Хотя не конституціонныхъ, но только административныхъ и тому подобныхъ учрежденій со временъ Петра и у насъ перечередовалось не мало, -- но, какъ и упомянутый выше Русскій путешественникъ замѣтилъ, особенною привязанностью ни одно изъ нихъ что-то не пользуется, -- да и не пользовалось.

Намъ возразятъ можетъ быть, что уподоблять дѣло Петрово революціонному перевороту неправильно уже потому, что въ новое созданное Петромъ бытіе Россіи перешло и ея историческое существо: единовластіе и Православная Церковь. Что эти основныя начала остались живы и въ преобразованной Россіи, -- это несомнѣнно. Россія вообще держится и стоитъ лишь старыми до-Петровскими началами и силами, а же Петербургомъ конечно; стоитъ и -- увѣрены мы, -- перестоить всѣ испытанія и самый Петербургскій періодъ. Но едва ли справедливо утверждать, будто эти начала, въ сознаніи носителей власти, сохранены Петровскимъ переворотомъ въ той же неприкосновенности, въ какой они сохраняются у народа. Про Церковь, какъ внѣшнее учрежденіе, нечего, кажется, и говорить. Народъ, разумѣется, остался православнымъ. Оно вошло въ его духовную плоть; онъ попрежнему церковенъ, сознаетъ себя въ неразрывномъ союзѣ съ Церковью. Но сама Церковь обращена въ одно изъ правительственныхъ или казенныхъ вѣдомствъ, и живое отношеніе архипастырей въ пасомымъ искажено канцеляризмомъ, заковано въ бюрократическія формы. Далеко была она до совершенства и въ прежнія времена, -- но своимъ недостаткамъ и порокамъ она все же могла бы найти исцѣленіе въ себѣ самой, въ силахъ внутренней жизни и въ самомъ своемъ внѣшнемъ строѣ, хотя бы подчасъ и безобразномъ. Съ благообразіемъ же, введеннымъ реформою Петра, подсѣченъ, въ несчастію, самый жизненный нервъ Русской Церкви -- отчего и самая дѣятельность высшаго церковнаго управленія какъ бы осуждена на безплодность и мертвенность. "Велика сила Божіей Церкви въ Русскомъ народѣ", выразился умиленно покойный Митрополитъ Иннокентій, вспоминая свое путешествіе изъ Иркутска въ Москву, когда на всемъ этомъ громадномъ протяженіи встрѣчали его толпы народа, испрашивая архипастырскаго благословенія. "Велика сила Божіей Церкви въ Русскомъ народѣ!.. А Святѣйшаго Синода -- подивитесь-ка! вовсе почти и не знаютъ: имени его отъ народа не услышите, словно ему онъ совсѣмъ чужой!"... Что же касается до самодержавія какъ нашего основнаго національнаго политическаго принципа, завѣщаннаго намъ исторіей, то мы уже однажды объясняли въ "Руси", что оно было понято, или по крайней мѣрѣ поставлено Преобразователемъ совершенно односторонне, только лишь какъ власть, оголенная отъ стихіи народной и стихіи земской, -- слѣдовательно несравненно уже и тѣснѣе, чѣмъ оно понималось и продолжаетъ, не смотря ни на что, пониматься народомъ: идея земли и земщины совершенно поглощается при Петрѣ идеею государства, притомъ государства такъ-сказать полицейскаго, по западно-Европейскому типу.

"Опять о Петрѣ! Это ужъ необходимый припѣвъ всякихъ статей "Руси"; неужели не надоѣстъ редактору такое повтореніе!!" замѣтятъ намъ, вѣроятно, "С.-Петербургскія Вѣдомости", -- какъ уже замѣчено это было ими по поводу нашей статьи въ 16 No. Да, это повтореніе, и оно вполнѣ у мѣста, и мы его считаемъ необходимо-нужнымъ. Неужели же вы не догадываетесь и не видите, что теперь болѣе чѣмъ когда-либо Петръ и его дѣло на очереди, à l'ordre du jour? Да чѣмъ же инымъ занималась наша публицистика въ послѣднія двѣ недѣли, то ратоборствуя за Сенатъ, то противоборствуя Сенату? И чѣмъ далѣе, тѣмъ чаще и чаще станете вы поминать и переворачивать Петрову реформу! Прекратится наша газета, умолкнетъ нашъ голосъ, но не умолкнетъ голосъ жизни и все сильнѣй и сильнѣй будетъ нудить васъ -- докапываться до родниковъ живой цѣлебной воды изъ-подъ Петровскихъ наслоеній, -- и не оставитъ онъ васъ въ покоѣ, пока наконецъ не высвободитесь вы изъ заповѣднаго круга понятій и мыслей, въ который втиснула вашъ умъ мощная длань Петра, -- пока не раздѣлаетесь съ Петровскимъ переворотомъ по крайней мѣрѣ въ сознаніи; пока, обогащенные и сознаніемъ, и познаніемъ, и опытомъ, не проникнетесь вы плодотворно самимъ существомъ нашей народности, бытовымъ, историческимъ, духовнымъ, -- и только тогда возможно вамъ будетъ, отринувъ ложь Петрова переворота, свободно и благодарно признать лежащую въ немъ правду!...

Выше мы сказали, что перевороты революціоннаго характера создаютъ въ страдѣ нравственно-зыбкую почву, на которой никакія постройки не укрѣпляются прочно; ни одно учрежденіе не способно пустить глубокіе корни, и хуже всего: ни одно не пользуется ни въ обществѣ, ни въ народѣ -- ни истиннымъ авторитетомъ, ни искреннею любовью. Еще менѣе могутъ внушать любовь переносимыя на такую, революціонно взборожденную почву учрежденія, чуждыя національному духу и по внѣшности, и по внутреннему строю. Спрашивается: можно ли было полюбить учрежденныя Петромъ званія фискловъ, ландратовъ, ландрихтеровъ, -- его магистраты, ратуши, коммерцъ-бергъ-коллегіи, и всѣ двѣнадцать его коллегій, и т. д., и т. д.? Сколько времени нужно было пройти прежде чѣмъ языкъ выучился выговаривать эти чуждые звуки, и не долженъ ли былъ каждый облекаемый въ это званіе чувствовать себя словно наряженнымъ, словно играющимъ какую-то роль? Единственное что могло мирить, и точно мирило его съ такой аномаліей, -- это сознаніе себя властью, "начальствомъ": въ этомъ разряженномъ анти-національномъ костюмѣ власть являлась вполнѣ отвлеченною отъ народа, отъ жизни, и даже какъ бы враждебною... Спрашивается: кто-жъ когда въ самомъ дѣлѣ любилъ какой чинъ изъ табели о рангахъ по существу его, кто когда любилъ и чтилъ въ себѣ именно Надворнаго Совѣтника или Статскаго, или даже Дѣйствительнаго Тайнаго, -- кто когда постигъ это сочетаніе непонятныхъ и безсодержательныхъ словъ? А между тѣмъ вѣдь почти безъ четверти два вѣка все Русское человѣчество по сю сторону, т. е. внѣ народныхъ слоевъ, разсортировывается по четырнадцати рангамъ знаменитой табели, -- даже и духовенство болѣе или менѣе въ ней приравнено! Времени прошло много, -- столько, что это нововведеніе имѣло бы полное право назваться стариною и какъ бы даже покрыться сочувственною сѣдиною, почтенною плѣсенью, -- ничуть не бывало! Оно до сихъ поръ не проникло даже и въ вѣдѣніе народныхъ массъ, и въ самомъ обществѣ ни въ чьемъ сердцѣ не вызываетъ умиленія... Оно, какъ, впрочемъ, почти всѣ наша учрежденія съ прошлаго столѣтія, запечатлѣно клеймомъ временности, ненастоящности, если позволено будетъ такъ выразиться. Говоримъ -- почти, потому что исключаемъ учрежденія спеціальныя, техническія и прежде всего армію, которая, конечно, есть созданіе по-Петровское, но которая не потому ли и является самымъ лучшимъ дѣломъ правительственной мудрости XVIII и XIX вѣка, что всю силу ей даетъ сиволапый Русскій мужикъ, т. е., присутствіе коренной Русской народной стихіи?... Арміей же гражданской мы утѣшаться не можемъ... Петръ заводитъ разные регламенты, уставы, коллегіи, совѣтуясь съ Лейбницамъ, соображаясь съ Нѣмецкими, Шведскими, Голландскими образцами; Екатерина заводитъ новые, свои порядки, совѣтуясь съ Французскими философами и учеными; затѣмъ опять ломка и переиначиванье, опять новые порядки и учрежденія: Сперанскій плѣняется Наполеоновской администраціей, централизаціей и бюрократизмомъ. Ни къ чему даже и привыкнуть нельзя! И что ни заведи -- нѣтъ резона, чтобъ заведенному, не успѣвшему еще и окрѣпнуть, не было предпочтено еще, повидимому, лучшее измышленіе. Въ темъ-то и бѣда, что все это не органическій продуетъ, а -- подѣлки! Nichts gewordenes, alles -- gemachtes, сказали бы Нѣмцы. Вотъ почему все у васъ нипочемъ, и это нипочемство -- относительно государственнаго строя жизни -- составляетъ характеристическую черту вашего современнаго общества. Такова ужъ нравственная логика революціоннаго переворота... Сначала между постройкой и новой сломкой перерывъ былъ сравнительно дологъ; потомъ становился все короче, а въ нашу пору, при большей свободѣ критической оцѣнки и при большей возбужденности политической мысли, вчерашнее почти уже изношено сегодня, -- все пустилось сочинять новое, всѣ вертятся въ безвыходномъ кругѣ измышленій и подѣлокъ.

Суды, думы, земства, которымъ всѣмъ безъ году недѣля, вчера прославлялись, нынче ужъ никому не милы, -- и завтра же будетъ охаяно то, что встрѣчается съ похвалами сегодня... Впрочемъ, сохранилось у насъ, среди новыхъ сооруженій, одно старое учрежденіе, про которое какъ бы условлено было отзываться, особенно со стороны противниковъ реформы Петра, съ особымъ почтеніемъ, въ которомъ даже видѣли какъ бы своего рода "устои", будто бы популярный и даже "любимый въ народѣ": это -- родимое дѣтище Петра Великаго, Сенатъ. Но вотъ недавно одна изъ самыхъ вѣскихъ нашихъ газетъ, и притомъ вовсе не такъ называемаго "либеральнаго" лагеря, и этотъ столпъ чуть не повалила, по крайней мѣрѣ открыто посягнула на его авторитетъ. Произошелъ удивительный переполохъ во всей журналистикѣ: "консерваторы" явились "революціонерами", "либералы" и "радикалы" обернулись "консерваторами", а "Русскій Курьеръ" -- даже квартальнымъ, и съ полицейскимъ надзоромъ, крича "караулъ!" потребовалъ для "Московскихъ Вѣдомостей" уголовнаго наказанія за злоупотребленіе дозволенною свободою печатнаго слова и даже за оскорбленіе достоинства "Верховнаго Законодателя, Сенатъ учредившаго"!.."

-----

Вся эта исторія можетъ служитъ хорошей иллюстраціей предшествующихъ нашихъ словъ, а потому и заслуживаетъ особеннаго вниманія!

Сущность дѣла въ томъ, что Казанское земское губернское собраніе, по предложенію одного изъ своихъ гласныхъ, въ засѣданіи 3-го декабря прошлаго года постановило: почтить память умершихъ за нѣсколько дней предъ симъ гласнаго Рязанскаго земства А. И. Кошелева и гласнаго Екатеринославскаго земства барона Корфа, извѣстныхъ своею ревностною дѣятельностью на пользу земскихъ учрежденій какъ своихъ губерній, такъ и земскихъ учрежденій въ Имперіи вообще. (Мы передаемъ "точну зрѣнія" Казанскаго земства; читателямъ "Руси" извѣстно, что о земскихъ учрежденіяхъ мы имѣемъ свое особое мнѣніе, равно какъ и о педагогіи барона Корфа). Панихида, конечно, была тогда же и отслужена. не дожидаясь, какъ водится, формальнаго составленія протокола; такимъ образомъ "инкриминированное" дѣяніе уже совершилось безъ всякихъ, однако, опасныхъ для государства послѣдствій, чинно и мирно, -- было бы даже вѣроятно теперь совсѣмъ забыто, еслибъ постановленіе собранія не подало повода въ пререканіямъ о самомъ правѣ земства на служеніе панихидъ. Постановленіе Казанскаго земскаго собранія было опротестовано мѣстнымъ губернаторомъ на томъ основаніи, что "земство не имѣетъ права входить въ оцѣнку дѣятельности лицъ, не состоящихъ у него на службѣ и вообще не имѣющихъ непосредственныхъ къ нему отношеній". Земство принесло на этотъ протестъ, въ установленномъ порядкѣ, жалобу Правительствующему Сенату, т. е. І-му Сената Департаменту. Сенатъ призналъ, что "соображеніе губернатора само по себѣ правильно", но "отнюдь не вызывается обстоятельствами дѣла, такъ какъ Казанское земское собраніе вовсе не вело преній о заслугахъ помянутыхъ лицъ, никакихъ разсужденій и заключенія о дѣятельности ихъ въ журналъ не вносило, а только приняло предложеніе гласнаго Иванова, смыслъ котораго именно тотъ, что общеизвѣстность заслугъ этихъ лицъ въ дѣлѣ развитія земскаго самоуправленія и народнаго образованія исключаетъ необходимость оцѣнки значенія ихъ какъ общественныхъ дѣятелей". При всемъ уваженіи въ Сенату, не можемъ не замѣтить, что постановленіе его и на этотъ разъ, какъ въ дѣлѣ о похоронахъ Тургенева, формуловано или мотивировано неудачно. Торжественно "почтить панихидой чью-либо память за общественныя заслуги по такой-то и такой-то части" ничего другого означать не можетъ, какъ торжественно заявить, что чествующіе высоко цѣнятъ эти заслуги. Самое это дѣйствіе есть уже оцѣнка. Гораздо проще, кажется намъ, было бы признать, что чествуемые дѣятели, по роду своихъ трудовъ, не могутъ быть причислены въ разряду лицъ, которыя Казанское земство, какъ одно изъ губернскихъ земствъ, должно бы почитать для себя совершенно чуждыми или не имѣющими, по выраженію губернской власти, "никакихъ къ нему отношеній". Нельзя же въ самомъ дѣлѣ подводить этихъ умершихъ земцевъ, -- какъ это вытекаетъ изъ соображенія г. губернатора, -- подъ одну категорію съ такими посторонними лицами, какъ бы, напримѣръ, директоръ какого-нибудь департамента Министерства Финансовъ или Таганрогскій градоначальникъ, -- предположивъ, что Казанскимъ земцамъ вздумалось бы также войти въ оцѣнку государственныхъ заслугъ сихъ сановниковъ!

Но интересъ дѣла не въ сущности самаго факта чествованія, а въ отмѣнѣ Сенатомъ губернаторскаго распоряженія и въ томъ толкованіи, которому подверглось въ печати это разногласіе Сената съ административною властью, уже не одинъ разъ въ послѣднее время проявившееся. "Удивительнаго много на свѣтѣ, -- говорятъ "Московскія Вѣдомости" въ той: статьѣ своей, которая такъ всколебала наше общественное затишье, -- но удивительнѣе всего, что у насъ въ самомъ правительствѣ бываетъ анти-правительство", которое газета и усматриваетъ въ Сенатѣ... Въ другомъ мѣстѣ той же статьи, по поводу земскихъ, городскихъ и иныхъ учрежденій, читаемъ слѣдующія строки: "правительство такимъ образомъ очутилось однимъ изъ многихъ правительствѣ и потерялось среди ихъ, такъ что иногда и не отыщешь, гдѣ настоящее правительство"...

Трудно опредѣлить наше положеніе съ большею мѣткостью, какъ въ этихъ послѣднихъ двухъ строкахъ. Само собою разумѣется, что вопросъ: гдѣ правительство? относится лишь въ той области явленій нашей государственной жизни и дѣятельности, гдѣ нѣтъ непосредственнаго участія самой Верховной власти. Но не наши разные виды такъ называемаго самоуправленія, не городскія и земскія учрежденія, политически совершенно безсильная и проявляющія свою якобы самостоятельность развѣ лишь въ панихидахъ, да подчасъ въ какихъ-нибудь двухъ-трехъ звонкихъ, но туманно-либеральныхъ фразахъ, и то больше для собственнаго удовлетворенія, -- не эти учрежденія могутъ дать поводъ къ постановкѣ грознаго вопроса, справедливо озабочивающаго "Московскія Вѣдомости". У насъ столько же правительствъ, сколько министерствъ или самостоятельныхъ вѣдомствъ, и каждое имѣетъ свою политику и свою систему: ни общей политики, ни общей системы нѣтъ. Министерство Финансовъ, напримѣръ, устанавливаетъ тарифъ для поощренія отечественной промышленности; Министерство Путей Сообщенія парализуетъ эти усилія тарифами желѣзнодорожныхъ обществъ; Министерство Иностранныхъ Дѣлъ старается, въ видахъ политическихъ, привлечь молодыхъ Славянъ въ Русскіе университеты; Министерство Народнаго Просвѣщенія о политикѣ знать ничего не хочетъ, и въ интересахъ науки отгоняетъ отъ воспитанія въ Россіи молодыхъ Славянъ разными правилами о дипломахъ; то же Министерство... Но не достало бы и мѣста для перечня тѣхъ взаимныхъ противорѣчій, которыми преисполнено правительство представляемое министерствами. Особенно яркимъ обращикомъ можетъ служить различіе отношеній, въ прошломъ царствованія, двухъ министерствъ: Военнаго и Внутреннихъ Дѣлъ къ Польскому вопросу и къ нашимъ западнымъ окраинамъ: первое отличалось духомъ патріотическимъ и національнымъ, второе всѣми способами противодѣйствовало Муравьеву и вело Русское дѣло къ упадку, подготовляя Потаповское управленіе...

Этого мало. Вопросъ не только въ томъ, гдѣ правительство? но и въ томъ: что правительственно, что не правительственно? Министры мѣняются, -- но вѣдь мѣняются съ ними и министерскія "усмотрѣнія!" Той общей системы, которая, при перемѣнѣ начальствующихъ лицъ, оставалась бы сама неизмѣнною, была бы равно обязательна для подчиненныхъ и авторитетна для всѣхъ вѣрноподданныхъ -- мы не видѣли и не видимъ. Въ самой администраціи нѣтъ никакихъ традицій, кромѣ развѣ традицій произвольнаго усмотрѣнія и бюрократическаго самовластія. Такимъ образомъ то, что въ прошломъ царствованіи было правительственно, то теперь честится "анти-правительственнымь!" Если бы кто лѣтъ 15, 10 назадъ относился враждебно къ новымъ учрежденіямъ -- судебнымъ, городскимъ, земскимъ, -- онъ непремѣнно былъ бы зачисленъ въ оппозицію, а въ настоящіе дни, чѣмъ враждебнѣе къ нимъ, этимъ правительственнымъ созданіямъ, кто относится, тѣмъ онъ выходитъ "правительственнѣе", и наоборотъ: въ подозрѣніи, какъ неблагонадежные, состоятъ не только тогдашніе приверженцы правительственныхъ реформъ, но и просто послушные исполнители правительственныхъ тогдашнихъ предначертаній. Если бы, напримѣръ, Сенатъ поразногласилъ тогда съ министерствомъ А. В. Головнина или П. А. Валуева, онъ съ такимъ же точно правомъ могъ бы заслужить тогда названіе "анти-правительства", какъ заслужилъ это названіе въ наши дни, разноглася съ современнымъ, но совершенно противоположнымъ направленіемъ того же Министерства Внутреннихъ Дѣлъ! "Эфемерныя и фальшивыя доктрины, выдающія себя за послѣднее слово науки",-- говоритъ "Московскія Вѣдомости" -- "въ наше смутное и подвижное время легко овладѣваютъ умами недовольно зрѣлыми и характерами недовольно крѣпкими, и отъ наплыва этихъ доктринъ, отъ ихъ заразы не защищены и высшія государственныя учрежденія"... Этого ни нисколько не отрицаемъ. Мы вполнѣ готовы допустить, что духъ фальши въ извѣстной мѣрѣ отразился на многихъ реформахъ прошлаго царствованія, и именно въ той мѣрѣ, во сколько духъ европеизма возобладалъ надъ историческимъ духомъ нашего народнаго существа. Но этимъ лживымъ и эфемернымъ доктринамъ должно быть противопоставлено же одно же вѣдь голое отрицаніе или ворчливое порицаніе, а какая-нибудь положительная и ясная, твердо сознанная система, какъ въ теоріи, такъ и на практикѣ! Необходимо при томъ, чтобъ она била вѣдома всѣмъ. Неудобно же (не говоря уже о самой странѣ) ставить служебные исполнительные органы въ такое положеніе, чтобъ они какъ бы верхнимъ чутьемъ догадывались о господствующемъ политическомъ вѣяніи въ правительствѣ, и на основаніи такой, подчасъ ошибочной догадки, недоумѣвали: усердствовать или не усердствоватъ въ исполненіи закона, наканунѣ бывшаго еще въ чести, а сегодня повидимому попавшаго въ немилость, но тѣмъ не менѣе все же закона носящаго санкцію власти и для всѣхъ обязательнаго. Гдѣ же, по выраженію "Московскихъ Вѣдомостей", "искать правительства" -- при такомъ обиліи и разнообразіи правительствъ и системъ во образѣ самостоятельныхъ, другъ отъ друга независимыхъ министерствъ, при частой смѣнѣ министерскаго личнаго усмотрѣнія, неразрывной съ перемѣною самого персонала?

А вотъ въ до-Петровской Руси, спросимъ себя, было ли правительство и правительственная система? Думаемъ, что наилютѣйшіе противники Старой Россіи отвѣтятъ на этотъ вопросъ утвердительно. Хороша, ли, дурна ли, но правительственная система была, и "искать настоящее правительство", какъ выражается почтенная газета, не приходилось. И это -- совершенно независимо отъ личныхъ качествъ и достоинствъ правителей. Мы уже имѣли недавно случай замѣтить, что въ XVIII вѣкѣ, до вступленія во власть Петра великаго, не было не только ни одного геніальнаго государя, но и ни одного особенно замѣчательнаго дарованіями государственнаго человѣка. Но они не колесили вправо и влѣво около пути, а шли исторической колеей, стояли на общей народной почвѣ, не чуждались земскаго разума, и именно въ немъ находили себѣ опору въ годины испытаній. Постояннымъ же органомъ правительства была Боярская Дума, куда восходили дѣла изъ Приказовъ, гдѣ всѣ вопросы разсматривались и рѣшались въ присутствіи Царя по извѣстной формулѣ: "Царь указалъ (приказалъ) и бояре приговорили". Въ затруднительныхъ случаяхъ, по вопросамъ мѣстнымъ вызывались свѣдущіе люди, которые и давали свои отвѣты въ особой "Отвѣтной Палатѣ", или же повелѣвалось мѣстному воеводѣ предложить вопросъ на разсмотрѣніе мѣстнымъ людямъ, созвавъ ихъ въ мѣстной Земской Избѣ. Нашъ извѣстный археологъ Н. В. Калачовъ раскрылъ весь порядокъ дѣлопроизводства въ Боярской Думѣ: сохранилось множество свитковъ, которые ждутъ-не дождутся увидѣть свѣтъ Божій и прояснить наше смутное званіе старины (сравнительно не очень старой): для напечатанія нужны впрочемъ деньги, а у новой современной Россіи, такъ роскошно содержащей Петербургскія канцеляріи, для такого просвѣтительнаго дѣла достаточно свободныхъ средствъ еще не оказывается {Небольшая оговорка по адресу нашихъ высшихъ общественныхъ круговъ имѣющихъ много вожделѣній, но мало свѣдѣній: Боярская Дума -- это вовсе не палата пэровъ или лордовъ; участіе въ этой Думѣ не било наслѣдственнымъ правомъ, и званіе боярина не переходило отъ отца къ сыну по наслѣдству, а давалось за заслуги.}.

"Московскія Вѣдомости" осыпаютъ Первый Департаментъ Сената язвительными укорами за отмѣну губернаторскаго протеста. "Губернаторъ" -- говорятъ онѣ -- "есть слуга своего Государя и органъ его правительства. Онъ можетъ оцѣнивать общественныя явленія не иначе, какъ съ точки зрѣнія правительства". А по увѣренію газеты, дѣятельность чествованныхъ панихидою лицъ "заслуживаетъ не одобренія, а порицанія съ правительственной точки зрѣнія, единственно обязательной для Казанскаго, какъ и для всякаго губернатора". Но кто же возьметъ на себя опредѣлить "правительственную точку зрѣнія", если она оффиціально не выражена? и кому же изъ второстепенныхъ органовъ власти можетъ быть предоставлено это право, вмѣстѣ съ правомъ сортировать, на основаніи такой точки, людей на "правительственные" и на "оппозиціонные" элементы? Самыя эти педагогическія творенія барона Корфа, съ такой злой ироніей и такъ вѣрно охарактеризованныя газетой, развѣ не состоятъ въ разрядѣ не только "одобренныхъ", но и "рекомендованныхъ" Министерствомъ Народнаго Просвѣщенія, благодаря чему печатались чуть не въ сотнѣ тысячъ экземпляровъ?! Вотъ и "точка зрѣнія правительственная"!.. Пламенный приверженецъ Высочайше утвержденнаго Положенія о земскихъ учрежденіяхъ, А. И. Кошелевъ можетъ быть зачисленъ въ "оппозиціонные" развѣ лишь потому, что раздѣлилъ судьбу этихъ учрежденій, продолжалъ питать къ нимъ страстную любовь и незыблемо въ нихъ вѣрить даже и тогда, когда "точка зрѣнія" на нихъ правительства или министерства перевернулась. Мы опять утыкаемся въ недоумѣніе: обязательно ли точну зрѣнія Министерства Внутреннихъ Дѣлъ считать именно за точку зрѣнія правительства? Должно быть, что обязательно, такъ какъ органъ власти завѣдывающій "внутренними дѣлами Россіи" вѣдаетъ значитъ, ни болѣе не менѣе какъ всю Россію, всю ея внутреннюю гражданскую политику и жизнь. И если губернаторъ -- "слуга своего Государя и органъ его правительства", то кольми паче -- министръ, по всеподаннѣйшимъ представленіямъ котораго эти самые губернаторы назначаются, перемѣщаются, увольняются и награждаются (ст. 1309 Учрежд. министерствъ)!..

"Мы вѣрноподанные Государя, а не министровъ"! провозгласили однажды "Московскія Вѣдомости" въ своей памятной отважной борьбы съ Министерствомъ Внутреннихъ дѣлъ, съ Министерствомъ Народнаго Просвѣщенія, да и по многими другими министерствами ("Московскія Вѣдомости" всегда отличались независимостью и страстностью убѣжденій и слова, -- этого достоинства никто и изъ враговъ отнять у нихъ не можетъ). Но въ силу приведеннаго афоризма почтенной газеты выходитъ, что отрицать точку зрѣнія Министерства Внутреннихъ Дѣлъ не всегда значитъ стоить на точкѣ зрѣнія "антиправительственной"; выходитъ, что иногда такъ называемая анти-правительственная точка зрѣнія (на которой, по мнѣнію тогдашнихъ министровъ, стояла редакція газеты) несравненно правительственнѣе "правительственной"; что быть зачисленнымъ въ "оппозицію", даже удостоиваться при этомъ сочувственныхъ общественныхъ демонстрацій -- анти-правительственнаго на ту пору или оппозиціоннаго характера -- не всегда преступно... Тѣмъ не менѣе министры или правительство, допускавшее такія проявленія независимости въ печати и такія враждебныя себѣ демонстраціи -- не заслуживало ли оно тѣхъ же самыхъ громовъ, которыми за слабость и противорѣчіе разятъ его подъ-часъ "Московскія Вѣдомости" въ наши дни?

Но если точка зрѣнія министерствъ или -- спеціальнѣе -- Министерства Внутреннихъ Дѣлъ не всегда, какъ показываетъ вышеприведенный примѣръ, совпадаетъ съ точкою зрѣнія правительственною, а потому и не всегда нравственно-обязательна для "вѣрноподданныхъ", то не аномалія ли это, -- особенно тамъ, гдѣ министры не суть представители организованныхъ партій или формальнаго большинства? А такъ какъ эта аномалія у насъ возможна, то не служитъ ли ей, если и противовѣсомъ, то хоть нѣкоторымъ коррективомъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ -- существующая у насъ развалина учрежденія, именуемаго Правительствующимъ Сенатомъ? Хотя онъ въ сущности ничѣмъ ровно не правитъ, и этотъ почетный титулъ мотается при немъ безъ всякаго реальнаго смысла, однакоже онъ все таки имѣетъ иногда возможность регулировать бюрократическій произволъ, если не въ силу соображеній высшей правительственной политики, въ которую онъ не посвящается, то на основаніи существующаго формальнаго закона...

Петръ великій, уничтоживъ Боярскую Думу, замѣнилъ ее Сенатомъ и всѣ ея функціи перенесъ на него, водворивъ въ то же время, вмѣсто прежняго дѣлопроизводства, новые, перенятые у Нѣмцевъ канцелярскіе порядки. При Петрѣ Сенатъ былъ, дѣйствительно, органомъ правительствующимъ, -- можно сказать личнымъ, подручнымъ исполнительнымъ органомъ самого Государя. Петръ, послѣдовательный въ общей своей идеѣ -- отрицанія стараго, и въ общей своей задачѣ -- объевропеенья Россіи, былъ плохой систематикъ въ области внутренняго управленія. Сенатъ былъ при немъ только его канцеляріей, куда онъ валилъ все, -- отъ избранія Царя въ случаѣ его смерти (если точно безспорно его письмо къ Сенатъ изъ-подъ Прута) до снабженія недорослей сѣрымъ сукномъ, -- отъ посылки въ Константинополь въ султану съ ратификаціями Лопухина или сыска воровъ и разбойниковъ -- до устройства обѣда на Потѣшномъ дворѣ по случаю побѣды Датчанъ надъ Шведами, и т. д. Въ этомъ легко убѣдиться, заглянувъ въ изданные Академіею Наукъ подъ редакціею Н. В. Калачова два тома подъ заглавіемъ: "Доклады и Приговоры Правительствующаго Сената при Петрѣ Великомъ" (по 1712 г.). Въ такомъ видѣ дѣло, конечно, оставаться не могло, но учрежденныя потомъ въ замѣнъ Приказовъ коллегіи (отчасти нынѣшнія министерства) состояли все же въ зависимости отъ Сената и представляли ему отчеты. Со смертію Петра отлетѣла, такъ сказать, и душа Сената, -- движущее его начало; въ Россіи началось правленіе личное въ болѣе тѣснощь смыслѣ слова, т* е. кабинетное (въ XVIII вѣкѣ подчасъ и закулисное), съ устраненіемъ того стараго коллегіальнаго начала, котораго Сенатъ оставался еще представителемъ, -- пошли разные Верховные Совѣты, "верховники" и т. п., и Сенатъ все болѣе и болѣе сталъ клониться въ упадку. Въ концѣ концовъ онъ обратился въ высшую судебную инстанцію по уголовнымъ и гражданскимъ дѣламъ, и только 1-й Департаментъ сохранилъ за собою нѣкоторую тѣнь былого правительственнаго значенія присвоеннаго Сенату. Не безъ борьбы со стороны, если не Сената, то сенаторовъ было встрѣчено учрежденіе министерствъ. Извѣстна также записка графа С. Р. Воронцова, въ которой онъ сильно возставалъ противъ этого нововведенія и настаивалъ, чтобъ отчеты министровъ прежде поступленія къ Государю разсматривались въ Сенатѣ. Разумѣется, это не было уважено: начало личнаго бюрократическаго произвола въ управленіи взяло верхъ. Тѣмъ не менѣе 1-й томъ Свода Законовъ и донынѣ гласитъ о такихъ присвоенныхъ Сенату правахъ и преимуществахъ, по смыслу которыхъ онъ долженъ бы считаться первенствующимъ правительственнымъ органомъ, но которыя мало соотвѣтствуютъ его значенію въ современной дѣйствительности. Такъ въ Правительствующемъ Сенатѣ "единое лицо Императорскаго Величества предсѣдательствуетъ"; "указы Сената исполняются какъ собственные Императорскаго Величества"; "власть Сената ограничивается единою властію Государя; иной высшей власти онъ надъ собой не имѣетъ", а между тѣмъ попасть изъ Сената въ Государственный Совѣтъ считается повышеніемъ; бывшій министръ сданный въ Сенатъ считаетъ себя обиженнымъ... Мало того: отмѣна Сенатомъ, въ силу предоставленнаго ему по закону права, какого-нибудь неважнаго губернаторскаго протеста противъ постановленія губернскаго земства -- представляется чуть ли не дерзостью, обзывается въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" "вторженіемъ въ дѣйствія правительства", хотя онъ и самъ "правительствующій!" Но этотъ "правительствующій" органъ, которому сами министры пишутъ рапорты и представленія, въ правленіи, однакожъ, въ точномъ смыслѣ слова, вовсе участія не принимаетъ, -- и только красы ради или въ видѣ эпитафіи былому его величію еще красуется въ Сводѣ Законовъ, во 2-й статьѣ III книги Государственныхъ учрежденій, что Сенатъ "надзираетъ за собираніемъ податей и за расходами штатными, печется о средствахъ въ облегченію народныхъ нуждъ, къ охраненію общаго спокойствія и тишины, и въ превращенію всякихъ противозаконныхъ дѣйствій во всѣхъ подчиненныхъ ему мѣстахъ" (значитъ, между прочимъ, на пространствѣ всего вѣдомства Министерства Внутреннихъ Дѣлъ!). Какой бы гвалтъ поднялся, какимъ бы обвиненіямъ въ якобинствѣ подвергся Сенатъ, еслибъ онъ вздумалъ повѣрить этимъ словамъ закона и только бы попробовалъ привести ихъ въ нѣкоторое исполненіе! Но въ этомъ отношеніи всѣ средства къ исполненію закона, кажется, у него отняты. Едва ли даже имѣются у него и данныя для сужденія о вышеперечисленныхъ, порученныхъ ему предметахъ!.. За нимъ, однакоже, еще остается одно серьезное право и реальное значеніе высшаго судебно-административнаго мѣста, которое именно при нынѣшнихъ обстоятельствахъ и желательно сохранить. Есть, по крайней мѣрѣ, къ кому обратиться съ жалобой на неправильныя распоряженія высшей администраціи; есть органъ правительства, который можетъ сдерживать уздою закона порывы административныхъ властей, ограждая достоинство правосудія, стало быть и истинное достоинство правительства, -- ограждая права учрежденій и лицъ... "Московскія Вѣдомости" почему-то думаютъ, что первыя, именно учрежденія выборныя, не нуждаются въ огражденіи. "Законная свобода, -- говорятъ онѣ, -- по существу своему есть принадлежность только лицъ, а не учрежденій", -- какъ будто за узаконенными правительствомъ корпораціями не признается самимъ правительствомъ "законной свободы" дѣйствій! Какъ будто избраніе предводителя дворянства или городского головы не должно быть вполнѣ обезпечено въ своей свободѣ, столько же по требованію справедливости, сколько и по требованію самого закона! Именно законная свобода есть по существу своему необходимое достояніе узаконенныхъ выборныхъ учрежденій, сословныхъ, городскихъ, земскихъ, начиная съ крестьянскаго мірского схода. Хорошъ былъ бы мірской сходъ и къ чему онъ нуженъ, еслибъ былъ лишенъ даже законной свободы! Къ чему заводить выборныя учрежденія, приглашать людей безвозмездно нести тяжкіе труды по мѣстному управленію и благоустройству, и какой пользы отъ нихъ ждать, если отнять у этой добровольной службы всякое почетное значеніе и подчинить учрежденія произволу администраціи? Не проще ли было бы тогда для казны, въ замѣнъ "самоуправленія", взять всю эту обузу на себя и держать повсюду казенныхъ чиновниковъ, на казенномъ жалованьѣ?!... По мнѣнію "Московскихъ Вѣдомостей", выраженному въ той же статьѣ нѣсколькими строками ниже, "произволъ администраціи можетъ быть въ сущности опасенъ только по отношенію въ частнымъ лицамъ". Опять-таки непонятно: почему же только по отношенію въ частнымъ лицамъ, а не по отношенію въ учрежденіямъ, отъ которыхъ никакого ни проку, ни толку и чаять нельзя, если лишить ихъ законной свободы дѣйствій? этимъ вѣдь упраздняется самый ихъ raison d'être. А прежде всего, кажется, произволъ администраціи можетъ быть опасенъ для самого правительства, потому что компрометтируетъ его, подрываетъ авторитетъ, родитъ неудовольствіе, противодѣйствіе, а подчасъ нѣчто и похуже. Да и законодательство наше держится такого же взгляда. Въ статьѣ 233 Общаго Наказа Министерствамъ (Св. Зак. т. 1) мы читаемъ, что если -- не то что частныя лица и корпораціи, но даже "подчиненное министру начальство усмотритъ въ предписаніи, непосредственно отъ власти министра исходящемъ, отмѣну закона или учрежденія, тогда оно обязано представитъ о семъ министру; если же и за симъ предписаніе министра будетъ "подтверждено въ той же силѣ", то это подчиненное министру начальство, не приводя предписанія въ исполненіе, "обязано случай сей представить на благоусмотрѣніе Правительствующаго Сената". Такъ гарантируетъ себя отъ министерскаго произвола само правительство...

И такая гарантія нужна. Если хотите парализовать значеніе Сената, т. е. похерить его, то похерьте напередъ министерства. Если же вы удерживаете министерства въ цѣлости, то непремѣнно удержите Сенатъ со всѣми еще остающимися за нимъ полномочіями, да настойте, чтобъ они не оставались мертвою буквою. Такъ и въ "Учрежденіи Сената (220 ст.) и въ "Учрежденіи Министерствъ" (259 ст.) сказано, что "если Сенатъ усмотритъ, что по частямъ, управленію министровъ ввѣреннымъ, вкрались важныя злоупотребленія мы откроемъ въ донесеніяхъ, министрами Императорскому Величеству поднесенныхъ, обстоятельства несогласныя съ настоящимъ положеніемъ дѣлъ, -- въ таковыхъ заслуживающихъ особеннаго уваженія случаяхъ Сенатъ, истребовавъ объясненіе отъ министра той части, до котораго сіе относится, ежели найдетъ оное неудовлетворительнымъ, представляетъ на разсмотрѣніе Императорскому Величеству"...

Кажется, эта статья совсѣмъ забыта. Но ничего не препятствуетъ Сенату ее припомнить. Можетъ быть, еслибъ эта статья была въ дѣйствіи, Сенату удалось бы предотвратить хоть то расхищеніе государственныхъ земель, конецъ которому, слава Богу, положенъ въ нынѣшнее царствованіе. Какъ исполнять предписанныя закономъ обязанности, такъ и пользоваться предоставленными закономъ правами слѣдуетъ всегда во всей полнотѣ, никогда не уклоняясь отъ первыхъ и никогда безъ нужды не поступаясь послѣдними.

Но что въ такомъ случаѣ "составъ Сената никакъ не долженъ быть дѣломъ случайности", что "въ выборѣ сенатскаго персонала необходима строгость", что "трибуналъ этотъ долженъ состоять изъ государственныхъ людей высшаго качества", -- это безспорно, и въ этомъ мы вполнѣ согласны съ "Московскими Вѣдомостями".

Нѣтъ сомнѣнія, однакоже, что при настоящемъ положеніи дѣлъ и при условіяхъ значенія министерствъ въ нашей государственной жизни, мы и при улучшенномъ составѣ сенатскаго персонала все же не избѣжимъ тѣхъ аномалій, на которыя такъ часто указываютъ "Московскія Вѣдомости", и будемъ не разъ свидѣтелями, какъ правительство одною рукою будетъ уничтожать дѣло другой... Корень этой аномаліи (немыслимой въ Старой Руси) лежитъ несравненно глубже, не только въ правительственной, но и въ общественной почвѣ, -- между прочимъ въ отсутствіи историческихъ традицій, почтенія и любви къ нимъ, и въ недостаткѣ опоры въ народномъ сознаніи -- благодаря тому отчужденію отъ народности, которое характеризуетъ собою весь, длящійся и понынѣ, Петербургскій періодъ нашей исторіи...

"Московскія Вѣдомости" удивляются: какъ могутъ "возникать разногласія между головою и руками или ногами", и обрушиваютъ всю вину такого разногласія на подчиненные органы. Но не всегда вѣдь руки и ноги только виноваты. Голова есть сѣдалище ума и воли. Случается, что и голова, увлекаясь отвлеченною мыслью и благодаря силѣ воли, налагаетъ на тѣло обязанности непосильныя или противоестественныя. Если голова богатыря напялитъ на богатырское туловище узкій, не по немъ сшитый кафтанъ, а на богатырскія ноги дамскіе башмачки, такъ локти оппозиціонно прорвутъ рукава, а ноги радикально продырявятъ башмаки и либерально просунутся. Если головѣ вздумается поселиться на болотѣ, хоть бы Ингерманландскомъ, то руки и ноги, если даже и сохранятъ полную покорность, волей-неволей все же будутъ протестовать ревматическимъ искривленіемъ, хворобою, худосочіемъ и инымъ безобразіемъ!...