Аксаков Иван Сергеевич - Можно ли назвать газету "Москвич" замаскированным продолжением "Москвы"?

Сочиненія И. С. Аксакова

Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія

Изъ "Дня", "Москвы", "Руси" и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860--1886

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.

Можно ли назвать газету "Москвичъ" замаскированнымъ продолженіемъ "Москвы"?

"Москва", 3-го апрѣля 1868 г.

Сегодня истекаетъ срокъ четырехмѣсячному прекращенію "Москвы"... По мнѣнію нѣкоторыхъ, было бы и благоразумнѣе и съ нравственнымъ нашимъ достоинствомъ сообразнѣе -- возобновляя изданіе, не поминать вовсе объ его прошлой судьбинѣ. Газета, четыре мѣсяца не появлявшаяся въ свѣтъ, должна была бы, по ихъ мнѣнію, выпорхнуть въ сегодняшнее прекрасное утро какъ бы ни въ чемъ не бывало, какъ бы съ ней ничего непріятнаго и не случилось, какъ бы она никогда и пріостановлена не была, а витала гдѣ-то добровольно, сама, въ безмолвныхъ пространствахъ. Нашему славянскому добродушію, въ извѣстной перспективѣ времени, всѣ претерпѣнныя невзгоды и стѣсненія имѣютъ свойство представляться пустяками и мелочью: оно любитъ предавать забвенію -- даже неудобозабываемое, даже и въ такомъ случаѣ, если положеніе дѣлъ пребываетъ все то же и готово всякую минуту напомнить о себѣ вновь -- нашей славянской забывчивости. Качество высокое и похвальное, когда дѣло касается личныхъ обидъ, и едвали умѣстное, когда дѣло идетъ объ интересѣ общественномъ... Впрочемъ, въ настоящемъ случаѣ мы вовсе не намѣрены занимать вниманіе нашихъ читателей разборомъ полученныхъ нами въ прошломъ декабрѣ мѣсяцѣ предостереженій: не потому, чтобъ мы склонны были, какъ и другіе, къ забывчивости (для этого потребовалась, бы намъ ужъ слишкомъ короткая память); не потому, чтобы полагали особенное достоинство въ высокомѣрномъ молчаніи объ обстоятельствахъ, имѣющихъ, какъ намъ кажется, значеніе общее; не потому, чтобы считали разсужденіе о нихъ неблагоразумнымъ,-- а просто потому, что считаемъ его, въ виду совершившихся внѣшнихъ перемѣнъ, не своевременнымъ и не нужнымъ. Есть однакожъ одно обстоятельство, о которомъ намъ необходимо сказать нѣсколько пояснительныхъ словъ. Приступая къ возобновленію нашей прерванной публицистической дѣятельности, мы полагаемъ себя обязанными и предъ собой и предъ русскою публикою -- отстранить недоразумѣніе, которое находимъ предосудительнымъ.

Мы не имѣемъ ни права, ни надобности касаться Положенія комитета гг. министровъ 13 минувшаго февраля, прекратившаго изданіе "Москвича" на 38-мъ его нумерѣ. Преклоняемся предъ рѣшеніемъ, утвержденнымъ верховною волей, и напомнимъ только, что текстъ этого Положенія, обнародованный въ "Сѣверной Почтѣ", ни однимъ словомъ не поясняетъ причинъ, вызвавшихъ запрещеніе. Безъ сомнѣнія, для такого умолчанія имѣлись свои особыя, намъ неизвѣстныя, основанія. Въ виду такой воздержности въ опубликованномъ текстѣ Положенія комитета гг. министровъ, тѣмъ страннѣе кажется намъ то разъясненіе, которое сообщено было редакціи "Москвича" частнымъ приставомъ Тверской части, какъ основанное на телеграммѣ, присланной изъ Министерства внутреннихъ дѣлъ. По словамъ этой телеграммы, "Москвичъ" запрещался единственно потому, что онъ не что иное какъ замаскированное продолженіе газеты "Москва". Не встрѣчая этого мотива въ напечатанномъ подлинномъ текстѣ Положенія комитета гг. министровъ, мы признаемъ за собою полное право и обязанность протестовать противъ такого выраженія телеграммы, предъявленной намъ московскою полиціей,-- тѣмъ болѣе что, оглашенная путемъ неофиціальной печати, эта телеграмма дала поводъ одной газетѣ къ неправильному и неблаговидному истолкованію нашего поступка.

Выраженіе, что "Москвичъ" былъ не что иное какъ замаскированное изданіе "Москвы", по меньшей мѣрѣ неточно. Не только не былъ онъ замаскированнымъ изданіемъ, но, напротивъ, со стороны редакціи были употреблены всевозможныя усилія и мѣры, въ предѣлахъ, допускаемыхъ формальнымъ закономъ, для того чтобы ни въ правительствѣ, ни въ публикѣ не осталось ниже призрака сомнѣнія въ томъ, что "Москвичъ" рѣшительна и положительно одно и то же изданіе, что "Москва". Еслибы мы хотѣли маскировать это тождество, мы бы приступили къ исполненію такого замысла поискуснѣе: мы могли бы, перемѣнивъ весь внѣшній видъ газеты, оттѣнить новыми тѣнями ея внутренній колоритъ, взять иные пріемы рѣчи, настроить ее сначала на минорный тонъ и потомъ ужъ, давши газетѣ окрѣпнуть, доводить его постепенно до fortissimo газеты "Москва". Еслибы мы желали скрываться, мы бы сумѣли проводить наше направленіе между строкъ, самымъ неуловимымъ для администраціи образомъ. Но мы не желали ни скрываться. ни маскироваться. Мы не только не измѣнили внѣшняго вида газеты, но и въ самомъ содержаніи статей позаботились, съ первыхъ же нумеровъ, лишить цензурное вѣдомство всякой возможности заблужденія, всякаго права ошибки. Мы начали изданіе "Москвича" не съ 1 января, какъ это водится, а съ 23 декабря, на что было испрошено особое дозволеніе; мало того, еще передъ выходомъ "Москвича" мы огласили печатно, что подписчики "Москвы" будутъ, взамѣнъ ея, получать газету "Москвичъ". Не довольствуясь и этимъ, мы съ первыхъ же нумеровъ стаи помѣщать въ "Москвичѣ" окончаніе статей, начатыхъ въ "Москвѣ". Однимъ словомъ, мы съ самаго начала приложили наиревностнѣйшее и систематическое стараніе, даби устранить всякую тѣнь обмана,-- и смѣемъ утверждать, что достигли сей цѣли, что никто, не исключая и властей, ни на минуту не обманулся,-- никто не былъ, не могъ быть, не могъ даже и прикинуться жертвой нашего злаго коварства. Смѣемъ думать, что вѣдомство, предостерегающее литературу вообще, а журналистику въ особенности, съ самаго перваго нумера, и даже до выхода перваго нумера, вѣдало настоящее значеніе "Москвича". Во всякомъ случаѣ, оно знало объ этомъ столько же 23 декабря, сколько и 13 февраля, столько же могло судить о томъ по 1-му нумеру, сколько и по 38-му, ибо первый No "Москвича" былъ въ той же мѣрѣ замаскированъ, или вѣрнѣе не замаскированъ, какъ и послѣдній.

Когда въ декабрѣ прошлаго года послѣдовало третье предостереженіе (второй серіи) газетѣ "Москва", мы вспомнили, что прошлымъ же лѣтомъ вмѣсто запрещенныхъ австрійскимъ правительствомъ на три мѣсяца чешскихъ газетъ "Politik" и "Narodni Listy", издатели, черезъ недѣлю, стали намъ посылать газеты "Correspondenz" и "Narodni Pokrok". Мы обратились къ буквѣ нашего русскаго закона и нашли, что она открываетъ и намъ возможность продолжать изданіе съ соблюденіемъ только извѣстныхъ формальностей, какъ-то: перемѣны названія, указанія на новое отвѣтственное по редакціи лицо и взноса новаго залога. Законъ о стѣсненіи свободы слова принадлежитъ къ числу тѣхъ полицейскихъ законовъ, гдѣ нѣтъ мѣста какой-либо высшей нравственной, безусловной истинѣ; онъ относится къ той сферѣ правды чисто-внѣшней, формальной, условной, въ которой справедливость исчерпывается сполна соблюденіемъ формъ и условій: идти дальше этого -- нѣтъ ни обязанности, ни права, пока не будетъ издано новаго закона, съ новыми формами и условіями. Такъ мы имѣемъ примѣръ въ русской литературѣ, что Бестужевъ, которому, какъ государственному преступнику, нельзя было печатать своихъ сочиненій подъ своимъ настоящимъ именемъ, писалъ и прославился, завѣдомо для всѣхъ, подъ псевдонимомъ Марлинскаго. Такъ напримѣръ, сплошь да рядомъ, лицо цвѣтущее здоровьемъ вынуждается подать въ отставку "по болѣзни". Такъ напримѣръ въ 1862 году, когда редактору-издателю газеты "День" воспрещено было быть редакторомъ сей газеты, редакція, съ разрѣшенія правительства, была передана нашему почтенному сотруднику Ю. Ѳ. Самарину, служившему въ то время за восемьсотъ верстъ отъ Москвы, въ Самарѣ, членомъ Губернскаго по крестьянскимъ дѣламъ Присутствія: слѣдовательно передана была завѣдомо-номинально, единственно для соблюденія формы. Это продолжалось до конца года, когда намъ вновь было разрѣшено носить оффиціально званіе редактора. У насъ не хватило бы и мѣста въ газетѣ, еслибы мы вздумали перечислять примѣры тѣхъ законовъ, гдѣ требованія правды не переступаютъ предѣловъ узаконенной формы. Въ настоящемъ же случаѣ, когда этою формой ограничивается естественное право мысли и слова,-- изыскивать новыя ограниченія этому праву свыше тѣхъ, какія опредѣлены буквой закона, было бы съ вашей стороны добровольнымъ посягательствомъ на свободу печати, и безъ того уже слишкомъ неполную. Поэтому мы и рѣшили: воспользоваться всею тою растяжимостью, всѣми тѣми удобствами, какія представляетъ формальная сторона закона о печати, для изданія новой газеты въ духѣ и направленіи "Москвы", но нисколько, при этомъ, не маскируя нашего умысла; другими словами, мы положили себѣ: издавать, вмѣсто "Москвы", газету "Москвичъ", оставаясь въ требуемыхъ условіяхъ легальности, но въ то же время не вводя никого въ обманъ и заблужденіе относительно тождества этихъ двухъ газетъ. Мы можемъ смѣло сказать, что исполнили это послѣднее условіе вполнѣ добросовѣстно,-- въ этомъ, по крайней мѣрѣ, должны намъ отдать справедливость даже и недруги.

Одинъ изъ сотрудниковъ "Москвы", побуждаемый искреннимъ сочувствіемъ къ направленію этой газеты, вызвался принять на себя номинальную отвѣтственность, соединяемую съ званіемъ редактора, т. е. выполнить то условіе, которое требовалось, по закону, для осуществленія мысли объ изданія "Москвича". Мы охотно приняли это предложеніе, какъ потому, что и сами поступили бы такъ же на мѣстѣ нашего многоуважаемаго сотрудника,-- такъ и потому въ особенности что эта отвѣтственность не могла повести за собою никакихъ иныхъ послѣдствій, кромѣ предостереженій и запрещенія. Мы хорошо знали и знаемъ, что ни въ "Москвѣ", ни въ "Москвичѣ" никогда не было, не могло и не можетъ быть помѣщено ничего такого, за что редакторъ подлежалъ бы судебному преслѣдованію, какъ за нарушеніе закона.

Въ самомъ дѣлѣ, еслибы точно въ фактѣ изданія "Москвича" заключалась явная противозаконность, то правительство, конечно, не преминуло бы предать насъ суду. Но однакожъ оно этого не сдѣлало, да и не могло этого сдѣлать, такъ какъ мы не выступали изъ предѣловъ закона. Развѣ, пріостанавливая "Москву" на извѣстный срокъ, правительство воспрещало тѣмъ самымъ всякое появленіе иной газеты въ одномъ направленіи, въ полномъ единомысліи съ "Москвою"? Конечно, нѣтъ; въ противномъ случаѣ было бы воспрещено именно самое направленіе, или же подвергся бы воспрещенію самъ редакторъ -- писать и проводить въ печати свои убѣжденія, гдѣ бы то ни было. Но мы не были лишены этого права; мы, по закону, даже и послѣ пріостановки "Москвы", сохраняли за собой полное право печатать свои сочиненія подъ своимъ именемъ или безъ имени, быть сотрудникомъ, хотя бы и самымъ главнымъ, любой газеты, старой или вновь начинаемой, и даже писать въ ней "передовыя статьи". Еслибы затѣмъ самое направленіе газеты "Москвичъ" и ея статей показалось правительству предосудительнымъ, оно имѣло возможность дать о томъ знать редактору предостереженіями. Спрашиваемъ опять: въ чемъ же существованіе "Москвича" является противозаконнымъ? Въ томъ ли, что названіе только тремя буквами отличается отъ названія "Москва"? Но въ такомъ случаѣ мы подлежали бы обвиненію не въ томъ, что наше изданіе замаскировано, а въ томъ, что оно не довольно замаскировано, -- напротивъ, слишкомъ открыто свидѣтельствуетъ о тождествѣ обоихъ изданій.

Какія причины вызвали запрещеніе "Москвича" комитетомъ гг. министровъ -- мы не знаемъ; но что касается до объясненія этой мѣры, сообщеннаго намъ черезъ частнаго пристава Тверской части,-- мы, повторяемъ, считаемъ своею обязанностью протестовать противъ брошеннаго въ насъ публичнаго обвиненія. Мы не маскировали и никогда не старались маскировать настоящее значеніе газеты "Москвичъ"; мы слишкомъ тщательно заботились о томъ, чтобы это значеніе было явно и вѣдомо всѣмъ; мы только воспользовались тою возможностью изданія тождественной газеты, которую представлялъ намъ законъ; мы, наконецъ, съ перваго же нумера, сполна обнаружили передъ правительствомъ нашъ злой умыселъ и предавали ему себя во власть, на судъ и кару. Оно могло остановить насъ въ самомъ началѣ -- и не остановило.

Мы желали бы на этомъ и покончить, но мы должны оговорить возраженіе, которое уже приходилось намъ слышать. Если пріостановка газеты не лишаетъ возможности замѣнить пріостановленную газету другою, то, спрашиваютъ иные, къ чему же тогда пріостановка, къ чему тогда законъ? На это мы отвѣтимъ, что заботиться и печалиться о семъ уже не наше дѣло; изобрѣтать лишніе способы стѣснять свободу печати мы не полагаемъ себя призванными, не желаемъ тому и содѣйствовать, да и никакихъ подобныхъ стѣсненій не считаемъ полезными. Впрочемъ, защитники системы административныхъ каръ могутъ утѣшиться нашимъ, на опытѣ основаннымъ, показаніемъ, что пріостановка газеты, даже и въ случаѣ ея замѣны новою, всегда влечетъ за собою для издателя-редактора множество непріятныхъ послѣдствій, хлопотъ и убытковъ, способныхъ вполнѣ удовлетворить требовательность карающей власти.

Мы не маскируясь высказали наше мнѣніе. Мы полагаемъ, что ничѣмъ лучше не можемъ почтить дарованное намъ верховною властью право свободной рѣчи, какъ искренностью рѣчи....