Аксаков Иван Сергеевич - О смешении церковного с государственным, по поводу слухов о новом проекте духовного цензурного устава

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

О смѣшеніи церковнаго съ государственнымъ, по поводу слуховъ о новомъ проектѣ духовнаго цензурнаго устава.

"День", 18 сентября, 1865 г.

Въ прошлый разъ мы говорили о томъ, какъ необходимо Россіи неограниченное право правды,-- какъ только правда, одна лишь широкая правда, въ состояніи снасти насъ, уврачевать язвы нашего общественнаго организма и возстановить его нравственныя силы. Начало водворенію правды уже положено отчасти въ новомъ законодательствѣ о печати, но это законодательство нисколько не распространяется на книги и "зданія духовнаго содержанія и на такъ-называемую "цензуру духовную". А между тѣмъ извѣстно, что не только нѣтъ ничего строже цензуры духовной, но что и вообще, къ прискорбію, нигдѣ такъ не боятся правды, какъ въ области нашего церковнаго управленія, нигдѣ младшіе такъ не трусятъ старшихъ, какъ въ духовной іерархіи, нигдѣ такъ не въ ходу "ложь во спасеніе", какъ тамъ, гдѣ ложь должна бы быть въ омерзѣніи. Нигдѣ, подъ предлогомъ змѣиной мудрости, не допускается столько сдѣлокъ и компромиссовъ, унижающихъ достоинство церкви, ослабляющихъ уваженіе къ ея авторитету. Все это происходитъ, главнымъ образомъ, отъ недостатка вѣры въ силу истины, а главное^ отъ смѣшенія понятій: церковнаго съ государственнымъ, Кесарева съ Божьимъ. Многіе смотрятъ у насъ на церковь, какъ на одну изъ государственныхъ функцій, какъ на часть государственнаго организма, которой отправленія не самостоятельны сами по себѣ и не сами для себя существуютъ, я подчинены общей цѣли этого организма, предназначены соображаться съ его задачею, съ его общимъ строемъ. Такое мнѣніе не только ложно, но и совершенно вредно въ практическомъ примѣненіи. Это значитъ смѣшивать царство не отъ міра сего съ царствомъ отъ міра, поставлять вѣчное^ ўъ зависимость отъ временнаго, непреложное отъ случайнаго, внутреннее отъ внѣшняго, безусловное отъ условнаго, свободу безсмертнаго духа отъ грубой плотской силы. Церковь не можетъ и не должна служить государственнымъ видамъ и соображеніямъ, и никакимъ постороннимъ цѣлямъ, кромѣ одной цѣли, указанной ей ея единымъ главою -- Христомъ, и въ ней самой содержащейся. Отношенія церкви къ государству вполнѣ опредѣлены христіанскимъ ученіемъ. Оно учитъ выплачивать государству слѣдующій ему динарій, молиться за право-правящихъ, вообще бояться только Бога и чтить земную предержащую власть, повинуясь ей во всемъ, что относится до ея области. Если церковь настаиваетъ на исполненіи гражданами своихъ обязанностей, то не потому, что это выгодно для государства, а потому, что это требуется (и притомъ только въ той мѣрѣ, въ какой требуется) самимъ Христовымъ Завѣтомъ. Она имѣетъ въ виду не гражданъ, а членовъ церкви, общество не политическое, а общество вѣрующихъ. Она побуждаетъ послѣднихъ къ совершенію только своего христіанскаго долга, и только съ этой точки зрѣнія смотритъ на долгъ въ отношеніи къ государству, но во всякомъ случаѣ обязываетъ вѣрующихъ воздавать кесарю, что принадлежитъ кесарю. Церковь не можетъ снизойти на степень государства, не измѣнивъ своему основному характеру, не утративъ своей свободы и святости, съ одной стороны,-- не стѣснивъ, съ другой стороны, свободы и правильности государственныхъ отправленій. Государство не должно себѣ присвоивать ни авторитетами аттрибутовъ церкви, ни дѣлать церковь подчиненнымъ себѣ орудіемъ: иначе оно внесетъ ложь и лицемѣріе, какъ въ свою сферу, такъ и въ сферу церковную.и подорветъ авторитетъ церкви. Исторія указываетъ намъ не мало примѣровъ, какимъ зломъ вѣнчалось всегда вмѣшательство церкви въ дѣла государства, соединеніе власти духовной съ властью свѣтской, совмѣщеніе въ одной рукѣ меча духовнаго съ мечомъ государственнымъ,-- однимъ словомъ, облеченіе церкви въ доспѣхи государственнаго могущества. Церковь въ такомъ случаѣ перестаетъ быть церковью и сама себя добровольно отрицаетъ, низводя себя на ступень "царства отъ міра сего". Точно также и государство, если бы вздумало присвоивать себѣ значеніе и власть церкви, если бы взялось быть судьею и рѣшителемъ вѣры, внесло бы въ церковь элементъ совершенно инородный, чуждый, ограничило бы безпредѣльную духовность вѣры, овнѣшнило бы, огрубило бы ее, однимъ словомъ, исказило бы самое существо церкви. Внося элементъ внѣшней силы туда, гдѣ все должно истекать изъ внутренняго свободнаго убѣжденія, государство по необходимости должно было бы ограничиться одною внѣшностью, ибо область внутренняя ему недоступна, ибо только за однимъ внѣшнимъ проявленіемъ способно слѣдить государство. Поэтому въ области вѣры, въ области чисто духовной, внѣшнему данъ былъ бы перевѣсъ надъ внутреннимъ и тѣмъ самымъ умерщвлялось бы внутреннее,-- вѣчная, безусловная божественная истина была бы задушена условною правдой государственной, низведена на степень "казеннаго интереса" и заклеймена штемпелемъ казенности. Такимъ образомъ результатъ въ обоихъ случаяхъ былъ бы одинаковый, т. е. и тогда, когда бы государство вздумало исправлять должность церкви, и тогда, когда бы церковь захотѣла облечься въ доспѣхи государственные. Это послѣднее мы понимаемъ въ самомъ обширномъ смыслѣ, не только въ смыслѣ похищенія себѣ церковью власти государственной, но и въ смыслѣ заимствованія у государства его внѣшней силы для распространенія и охраненія истинъ вѣры,-- въ смыслѣ внесенія въ область церкви, самою церковью, государственныхъ пріемовъ, мѣръ, способовъ -- вообще элемента полицейско-государственнаго.

Предположимъ такой случай: народъ, признавая цѣну водки слишкомъ высокою и пьянство для себя разорительнымъ, составляетъ общественные приговоры, которыми обязуется хранить воздержаніе и которые, по его требованію, скрѣпляются священниками. Это воздержаніе убыточно для откупщика, слѣдовательно и для доходовъ казны. Предположимъ, что администрація, желая сломить упорную воздержность народа, выгодную для его нравственности, но невыгодную для казны, прибѣгло бы, чрезъ посредство церковнаго управленія, къ авторитету священниковъ, съ тѣмъ чтобы послѣдніе препятствовали составленію подобныхъ общественныхъ приговоровъ -- подъ тонкимъ и ухищреннымъ предлогомъ, будто они противны свободѣ личной совѣсти и т. п. И вотъ, во имя Бога и злоупотребляя кощунственно текстами Св. Писанія, стали бы священники препятствовать народному рѣшенію воздержаться отъ пьянства Спрашиваемъ, чѣмъ должны были бы показаться народу такіе священники? Конечно не болѣе, какъ подобострастными чиновниками, а не какъ служителями алтаря. Не явилась ли бы въ такомъ случаѣ церковь -- раболѣпнымъ подчиненнымъ орудіемъ казны и не унизилась ли бы ея святость? Не сама ли она содѣйствовала бы къ подрыву вѣры въ народѣ? Читателямъ такой случай покажется невѣроятнымъ. Предположимъ другой случай: не государство церковь, а церковь призываетъ себѣ государство на помощь: напр. если бы церковь, помощью государственныхъ полицейскихъ средствъ, стала загонять людей въ храмы Божіи и заставлять ихъ насильно вѣровать въ Бога или исполнять обряды и постановленія церкви, говѣть, причащаться и т. д. Что породило бы такое примѣненіе государственнаго начала и пріемовъ къ дѣлу вѣры? Кажется, не нужно и объяснять: ложь, обманъ, лицемѣріе, неуваженіе къ церкви и охлажденіе къ вѣрѣ.

Еще худшее зло было бы порождено подобнымъ полицейскимъ требованіемъ церкви, распространеннымъ на область мысли и слова. Понятно, что государство, какъ выраженіе условной формальной правды, во внѣшнихъ формахъ почерпая силу, завися отъ нихъ своимъ бытіемъ,-- понятно, что оно принимаетъ мѣры для своего огражденія даже въ сферѣ внѣшняго выраженія мысли, т. е. публичнаго слова, что оно старается предупредить проступки, преступленія и въ этой сферѣ, какъ и во всякой другой, тѣми же полицейскими средствами, какія единственно, по самому существу его, ему доступны. Но отношеніе церкви къ слову должно быть совершенно иное Если гдѣ-либо можетъ быть допущенъ полный просторъ слова (пока оно не выходитъ изъ предѣловъ слова), такъ именно въ области духа и его духовныхъ проявленій, въ области свободы по преимуществу. Христіанское ученіе есть ученіе Бога-Слова, его сила въ истинѣ, а сила истины въ ней самой: ея сыны -- сыны свѣта и свободы, ея мечъ -- свободное о Христѣ слово, которымъ она покоряетъ себѣ свободный духъ и свободную совѣсть. Отношеніе къ истинѣ можетъ быть только свободное, поэтому свобода истины уже сама по себѣ предполагаетъ свободу убѣжденія. А свобода убѣжденія предполагаетъ въ свою очередь и свободу заблужденія -- съ его выраженіемъ въ словѣ, слѣдовательно свободу слова. Государство требуетъ своего динарія, и динарій долженъ ему быть уплаченъ; кесарево должно быть воздано кесарю, но Божіе принадлежитъ Богу,-- а Божія вся область духа, та область, гдѣ священнодѣйствуетъ духъ человѣка въ своемъ искреннемъ стремленіи къ истинѣ. Эта область должна быть совершенно изъята отъ полицейской опеки,-- кѣмъ бы ни была налагаема эта опека: свѣтскимъ ли, или хоть бы даже самимъ церковнымъ правительствомъ

Церковь унизила бы себя, уронила бы значеніе истины, наложила бы сама оковы на свободу Христову, еслибъ вздумала, чрезъ посредство государства, накладывать оковы на совѣсть людей, на ихъ убѣжденія, на дѣятельность разума и на его свободное выраженіе,-- еслибъ, напримѣръ, подчинила своей цензурѣ литературу -- хотя бы только такъ-называемую "духовную". Къ литературѣ вполнѣ прилагается то, что сказалъ Хомяковъ въ одной изъ своихъ статей, о свободѣ преподаванія наукъ и что было бы очень полезно запомнить разъ навсегда нашимъ оффиціальнымъ охранителямъ истины: "Ученіе православной церкви, говоритъ онъ, какъ высочайшее духовное благо, какъ завѣтъ высшей свободы въ отношеніи къ разуму, свободно принимающему свѣтъ откровенія, и въ отношеніи къ волѣ свободно подчиняющей себя законамъ безконечной любви, не только не противно свободѣ въ преподаваніи наукъ (разумѣется публичномъ), но еще требуетъ этой свободы. Всякая наука должна выговаривать свои современные выводы прямо и открыто безъ унизительной лжи, безъ смѣшныхъ натяжекъ, безъ умалчиванія, которое къ тому же слишкомъ легко можетъ быть обличено. Нѣтъ сомнѣнія, что показанія нѣкоторыхъ наукъ положительныхъ какъ геологія, фактическихъ какъ исторія, или умозрительныхъ какъ философія, кажутся не вполнѣ согласными съ историческими показаніями Священнаго Писанія или съ его догматическою системой. Тоже самое было и съ другими науками и иначе быть не могло. Науки не совершили круга своего, и мы еще далеко не достигли до ихъ окончательныхъ выводовъ. Точно также не достигли мы и полнаго разумѣнія Св. Писанія. Сомнѣнія и кажущіяся несогласія должны являться; но только смѣлымъ допущеніемъ ихъ и вызовомъ наукъ къ дальнѣйшему развитію можетъ вѣра показать свою твердость и неколеблемость. Заставляя другія науки лгать или молчать, она подрываетъ не ихъ авторитетъ, а свой собственный". Таковъ взглядъ истинно-православный, вполнѣ примѣнимый и къ отношенію церкви въ свободѣ литературнаго слова; всякой иной взглядъ противорѣчивъ чистому духу православнаго ученія,-- есть посторонняя примѣсь, плевелъ подлежащій исторженію. Всякое внѣшнее полицейское преслѣдованіе не только чуждо духу церкви по своему принципу, но и положительно вредно, потому что обличаетъ въ преслѣдующихъ робость и безвѣріе, которыя даютъ смѣлость злу и заражаютъ безвѣріемъ преслѣдуемыхъ.

Въ самомъ дѣлѣ, не робость ли, не слабость ли вѣры въ истину, обнаруживаемая тѣми насильственными мѣрами огражденія истины, къ которымъ любятъ иногда прибѣгать оффиціальные представители церкви,-- не полицейскій ли и вообще чуждый церкви элементъ казенности, не стѣсненіе ли "свободы мнѣнія и сомнѣнія" -- поселяютъ въ большей части современнаго молодаго поколѣнія такое непріязненное и невѣжественное отношеніе къ православію, и служатъ главными доводами противъ церкви со стороны такъ-называемаго нигилизма? Не можемъ забыть, что только въ нынѣшнее царствованіе, и то весьма недавно, сдѣлалось возможнымъ перевесть и напечатать на Русскомъ языкѣ двѣ изъ брошюръ покойнаго Хомякова., Эти брошюры, содержащія въ себѣ самую могущественную защиту православнаго ученія отъ современныхъ нападеній латинской доктрины и протестантскаго раціонализма, составляющія драгоцѣннѣйшее достояніе богословской литературы, не могли быть въ свое время обнародованы въ православной Россіи: авторъ былъ вынужденъ издать ихъ въ Парижѣ и Лейпцигѣ. Только теперь онѣ допущены -- и то, кажется, не оффиціально -- къ привозу въ Россію. Спрашивается: кто въ этомъ случаѣ оказался наиусерднѣйшимъ пособникомъ нигилизма? Кто какъ не маловѣрные блюстители вѣры, требующіе стѣснительныхъ полицейскихъ мѣръ и противъ свободы совѣсти въ дѣлѣ вѣры и противъ свободнаго слова!..

Всѣ эти соображенія невольно приходятъ намъ въ голову по поводу слуховъ о новомъ проектѣ устава духовной цензуры, которые дошли до насъ изъ Санктпетербурга. Въ то время, какъ государство, въ своей области, признало нужнымъ расширить просторъ мысли и слова,-- духовное правительство, говорятъ намъ, изготовляетъ и свои предположенія о томъ же предметѣ, однакоже на началахъ не только государственныхъ, слѣдовательно чуждыхъ основаніямъ Христовой свободы, но и изъ государственныхъ началъ -- на началахъ наименѣе либеральныхъ и даже несогласныхъ съ общимъ характеромъ новѣйшей дѣятельности государственно#. Между тѣмъ, по нашему мнѣнію, церковь, даже при настоящемъ устройствѣ ея управленія, не нуждается ни въ какомъ цензурномъ уставѣ. Мы вполнѣ признаемъ, что собственное слово церкви, отъ нея какъ отъ церкви (а не отъ отдѣльныхъ лицъ) всходящее, носящее на себѣ характеръ каноническій, должно подлежатъ ея собственной, такъ "сказать соборной цензурѣ, носить на себѣ печать ея одобренія, дабы не быть смѣшиваемымъ съ словомъ не соборнымъ, словомъ личнымъ: никто не долженъ имѣть права говорить отъ лица церкви, кромѣ самой церкви. Затѣмъ -- не стѣсняя ни чью личную свободу внѣшними средствами, она всякому не церковному слову, какъ не ея слову, должна предоставить полный просторъ, ограждаясь отъ лжи не полицейскимъ способомъ, а способомъ проповѣди и обличенія. Она должна отвѣчать, какъ мы уже сказали, только за то слово, которое исходитъ отъ лица самой церкви, а также и за тѣ духовныя сочиненія, авторы которыхъ пожелаютъ напечатать на заглавномъ листѣ: "съ одобренія или съ благословенія Святѣйшаго Синода". Кто хочетъ снабдить свою книгу этимъ авторитетомъ, тому можетъ быть предоставлено право представить ее на разсмотрѣніе Святѣйшаго Синода; кто издаетъ безъ разсмотрѣнія и одобренія синодальнаго, тотъ, стало быть, добровольно относитъ ее къ разряду такихъ книгъ, за которыя представительство церкви не принимаетъ на себя отвѣтственности: книга, такимъ образомъ, въ глазахъ общества и всего народа лишена авторитета церковнаго, имѣетъ значеніе личнаго труда, личнаго мнѣнія. Но, къ сожалѣнію, до насъ доходятъ слухи о совершенно иномъ направленіи, которое стараются будто бы дать дѣлу о духовной цензурѣ...

Будемъ надѣяться, что слухи эти для блага святой истины православія, для блага церкви и всего вашего общества, окажутся ложными.