Аксаков Иван Сергеевич - О старых судах (по поводу усилившихся нападений в газетах и обществе на новый суд)

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

О старыхъ судахъ (по поводу усилившихся нападеній въ газетахъ и обществѣ на новый судъ)

"Русь", 15-го февраля 1884 г.

Поразительно коротка память у нашего русскаго общества, и никогда такъ явно не выступало наружу это неудобное его свойство, какъ въ послѣднюю нору. Мы разумѣемъ здѣсь конечно память историческую, безъ которой не можетъ быть ни надлежащаго мѣрила для оцѣнки явленій современной общественной живи и, ни правильнаго отношенія къ текущей дѣйствительности. Мы живемъ настоящимъ днемъ, охвачены, заполонены ежедневностъю, или же уносимся мыслью въ будущее,-- но всего менѣе считаемся съ прошлымъ. Потому и мало обогащаетъ насъ опытъ, и уроки исторіи намъ не въ пользу; развитіе наше совершается какими-то рѣзкими скачками, съ неизбѣжнымъ перерывомъ преданія,-- при чемъ не всегда удается скакнуть удачно, случается даже повторять зады, не признавъ ихъ стараго образа въ новомъ нарядѣ. Почему это такъ, почему въ простомъ народѣ память, напротивъ, долга, хотя и не возводится въ предметъ отчетливаго сознанія, а въ образованныхъ вашихъ слояхъ общественное самосознаніе почти всегда соскакиваетъ съ исторической своей основы,-- это вопросъ особый, котораго мы здѣсь касаться на станемъ. Несомнѣнно, что не изъ настоящаго, а только поднявшись надъ нимъ, только съ высоты историческаго созерцанія возможно произнести сколько-нибудь безстрастный и правдивый судъ всему нами переживаемому, уразумѣть логику событій, отвести каждому творящемуся явленію законное, подобающее ему времени мѣсто и не смущаясь нынѣшнимъ днемъ укрѣпляться вѣрою въ будущее. Въ этомъ отношеніи люди старыхъ поколѣній, съ богатымъ запасомъ личныхъ воспоминаній, поставлены въ выгоднѣйшія условія чѣмъ младшіе, уже потому, что могутъ въ общій оборотъ современной мысли вносить нѣкоторую точку опоры, которой младшія поколѣнія лишены.

На это раздумье наводитъ насъ то странное нравственное положеніе, въ которое, въ настоящую минуту, поставлено въ нашемъ обществѣ цѣлое государственное учрежденіе,-- и какое? едвали не самое главное изъ главнѣйшихъ! Нашъ новый судъ, во всей полнотѣ и связи своего устройства, созданнаго Уставами 1864 г., попалъ цѣликомъ подъ опалу, очутился внезапно на скамьѣ подсудимыхъ -- предъ судомъ такъ-называемаго "общественнаго мнѣнія" или, точнѣе, газетъ и руководимыхъ ими читателей,-- судомъ не правымъ уже потому, что ему не предшествуетъ никакое тщательное, добросовѣстное изслѣдованіе вины и ея обстоятельствъ, что онъ не въ мѣру запальчивъ и скоръ, что подсудимый лишенъ даже возможности оправдаться и по своему оффиціальному зданію вынужденъ на безмолвіе. Мы очень рады, что государственная власть не вмѣшивается въ это литературное судьбище и разумно предоставляетъ ему полный просторъ и свободу; было бы только желательно, чтобъ она въ подобныхъ случаяхъ не дѣлала различія между судебнымъ и другими высшими административными вѣдомствами (значеніе которыхъ несравненно ниже перваго), такъ какъ различіе въ отношеніяхъ власти могло бы подать поводъ къ ложнымъ и конечно тревожнымъ слухамъ, будто "новый судъ" и у нея подъ опалой, будто Уставамъ 1864 г. дѣйствительно грозитъ чуть не совершенное упраздненіе. Просторъ и свобода общественнаго контроля представляютъ наилучшую гарантію для самой власти въ правильности дѣйствій государственныхъ органовъ. Въ самомъ разнообразіи и противорѣчіи общественныхъ толковъ, власть, вполнѣ независимая, непричастная односторонности литературныхъ направленій, сумѣетъ найти себѣ достаточный матеріалъ для точной оцѣнка достоинствъ и недостатковъ всякаго правительственнаго учрежденія.

"Русь" никогда не раздѣляла мнѣнія тѣхъ защитниковъ новаго судебнаго института, которые хотѣли бы оградить его какою-то неприкосновенностью, и всякое указаніе на его слабыя стороны, на его уклоненія отъ строгой законности почитаютъ чуть не оскорбленіемъ Величества. При всемъ сочувствіи къ Уставамъ 1864 г. нельзя же отрицать въ нихъ не только несовершенствъ, но и присутствія элементовъ фальши, заимствованныхъ преимущественно отъ французскихъ образцовъ,-- а потому и разоблаченіе въ печати этихъ пороковъ и фальши мы находили и находимъ только полезнымъ. Однако невозможно не признать, что въ послѣднее время эти нападенія на судебные приговоры получили уже совсѣмъ иную окраску. Это уже не частныя обличенія, а сплошное, огульное обвиненіе всей дѣятельности, всѣхъ основъ и началъ новыхъ судебныхъ учрежденій, безъ разбора; это уже не критика, а настоящая травля. Если "Московскія Вѣдомости" своимъ спѣшнымъ и страстнымъ обобщеніямъ предпосылаютъ по крайней мѣрѣ,-- почти всегда, подробный анализъ какого-либо отдѣльнаго судебнаго казуса, то съ ихъ легкой или вѣрнѣе тяжелой руки, прочія газеты и газета съ публикою вкупѣ, не задаваясь подобной скучною работой, просто ужъ хоромъ ревутъ "ату его! ату!" глумятся, ругаются, мечутъ грязь, со свистомъ и хохотомъ, во весь судебный персоналъ, не выдѣляя никого, повально, во весь судебной институтъ съ его прошедшимъ и настоящимъ,-- какъ будто кто имъ задалъ задачу не только поколебать его авторитетъ, не только подорвать въ народѣ довѣріе къ отправленію правосудія въ Россіи, но и омерзить его, сдѣлать ненавистнымъ въ народныхъ понятіяхъ... Голоса защиты едва слышны въ этомъ неистовомъ хорѣ; да иначе и быть не можетъ: на противной сторонѣ преимущество скандала, на который всегда такъ падка публика въ ея большинствѣ, и который дѣйствуетъ сильнѣе на ея впечатлительную природу чѣмъ всякіе спокойные доводы. Издѣваться надъ "нашими судами" стало модой, чуть ли не общимъ мѣстомъ,-- дошло до того, что даже въ недавнемъ всеподданнѣйшемъ, дворянскомъ адресѣ, съ тою недодуманностью, которая часто бываетъ удѣломъ общественныхъ собраній, включено выраженіе "о пресѣченіи неправосудія", какъ бы о настоятельной потребности нашихъ дней... Пресѣчь неправосудіе! Вотъ ужъ по истинѣ коротка память! Объ этомъ ходатайствуетъ та самая корпорація, которая не далѣе какъ двадцать лѣтъ тому назадъ была еще законною носительницею и представительницею, палладіумомъ самаго вопіющаго оффиціальнаго неправосудія, какое когда-либо знавала какая страна,-- которая почти цѣлый вѣкъ держала у себя въ рукахъ судебныя учрежденія на пространствѣ всей Имперіи, выбирая изъ своей среды засѣдателей и предсѣдателей въ земскіе и уѣздные суды, въ палаты гражданскія и уголовныя -- позорной памяти!... Тогда корпорація "о пресѣченіи" не ходатайствовала, да и всякое ходатайство въ этомъ смыслѣ равнялось бы сознанію въ своей несостоятельности,-- обвинительному акту, на себя самое направленному. Неужели же въ самомъ дѣлѣ такъ мы забывчивы, что у насъ совсѣмъ уже и изъ памяти вонъ -- во что обратился, чѣмъ былъ старый, еще недавній, еще и четвертью вѣка не отдѣленный отъ насъ прежній судъ, ввѣренный Высочайшею властью дворянскому сословному охраненію, поставленный подъ эгиду дворянской корпоративной чести?

Старый судъ! При одномъ воспоминаніи о немъ волосы встаютъ дыбомъ, морозъ деретъ по кожѣ!... Мы имѣемъ право такъ говорить. Пишущій эти строки посвятилъ служебной дѣятельности въ старомъ судѣ первые, лучшіе годы своей молодости. Воспитанникъ Училища Правовѣдѣнія, стало-быть обязательно поступившій на службу по вѣдомству Министерства юстиціи, еще въ сороковыхъ годахъ,-- онъ извѣдалъ вдоль и поперекъ все тогдашнее уголовное правосудіе, въ провинціи и столицѣ, въ канцеляріяхъ и въ составѣ суда (въ послѣднемъ какъ членъ по назначенію отъ правительства). Это было во истину мерзость запустѣнія на мѣстѣ святѣ! Со всѣмъ пыломъ юношескаго негодованія ринулся онъ, вмѣстѣ съ своими товарищами по воспитанію, въ неравную борьбу съ судейской неправдой,-- и точно такъ же, какъ иногда и теперь, встревоженная этимъ натискомъ стая кривосудовъ поднимала дикій вопль: "вольнодумцы! бунтовщики! революціонеры"!... Помнимъ, какъ однажды молодой оберъ-секретарь, опираясь на забытую и никогда не примѣнявшуюся статью Свода Законовъ, отказался скрѣпить истинно неправедное постановленіе, благопріятствовавшее людямъ, занимавшимъ очень видное положеніе въ высшемъ обществѣ,-- и съ какимъ шумомъ, съ какимъ гнѣвомъ встрѣтили сановные старики такое необычайное дерзновеніе! Помнимъ, какъ рябой нахалъ съ знатнымъ именемъ подавалъ нашему товарищу для доклада Присутствію свое письменное оправданіе, рекомендуясь, что "по милости царской -- онъ сынъ барской", и какъ никакими доводами нельзя было предотвратить пристрастнаго въ пользу "барскаго сына" рѣшенія... Предъ нами невольно встаютъ воспоминанія -- одно возмутительнѣе другаго. Какія муки, какія терзанія испытывала душа, сознавая безсиліе помочь истинѣ, невозможность провести правду сквозь путы и сѣти тогдашняго формальнаго судопроизводства! Тамъ внизу -- старый Крючковѣдъ-слѣдователь снуетъ фальшивую основу, по всѣмъ внѣшнимъ правиламъ закона, для будущаго судебнаго приговора; затѣмъ, въ уѣздной инстанціи, при корыстномъ участіи или при совершенномъ, не менѣе преступномъ, безучастіи выборныхъ дворянъ судей, взяточникъ-секретарь стряпаетъ изъ дѣла "записку" и подсказываетъ имъ безобразную, не по формѣ, а по существу, резолюцію; вотъ, наконецъ, послѣ многолѣтней иногда проволочки, дѣло -- въ уголовной палатѣ, гдѣ ждетъ его та же участь... Но тамъ, въ этомъ дворянскомъ судѣ высшей инстанціи, сидитъ, положимъ, уже Правовѣдъ -- тоже вѣдь дворянинъ, но по назначенію "отъ короны". "Запиской", конечно, какъ это чинилось прежде, онъ уже руководиться не станетъ, а берется за подлинное дѣло; но тщетно читаетъ его отъ доски до доски, всматривается въ почеркъ, допрашиваетъ настойчиво бумагу, ищетъ какого-нибудь живаго указанія въ живомъ человѣческомъ явленіи, подвергнутомъ его суду: молчитъ бумага,-- бездушно, мертвенно оффиціальное изложеніе показаній преступника! Надо ба его допросить, надо бы его видѣть, надо бы войти во всѣ фактическія и психическія подробности совершеннаго преступленія. Надо бы! Но старый судъ не давалъ на это ни права, ни возможности; но юридическія данныя, требуемыя тогдашнимъ закономъ, всѣ налицо, безукоризненны по формѣ,-- и какъ бы ни вопіяла внутренняя совѣсть, ничего не остается, какъ сотворить судъ и... неправду! Вотъ, напримѣръ, дѣло объ убіеніи крестьянками помѣщика, Медынскаго, помнится, уѣзда, X--во, который пятнадцать лѣтъ сряду занимался въ своемъ уѣздѣ систематическимъ обезчещеніемъ (конечно насильственнымъ или подъ угрозою наказанія) всѣхъ лицъ женскаго пола въ своей деревнѣ, по порядку, переходя отъ одной семьи къ другой, по ревизской сказкѣ, не разбирая ни степеней родства, ни возраста. По почину одной молодой осрамленной имъ крестьянки, бабы составили заговоръ и задушили его, когда онъ пріѣхалъ къ нимъ въ поле на барщину и сталъ приставать къ одной изъ нихъ. Преступленіе открылось, произведено слѣдствіе,-- причемъ уѣздные дворяне въ письменномъ повальномъ обыскѣ дали такой отзывъ (мы его сами читали), что "убитый помѣщикъ велъ себя какъ прилично благородному россійскому дворянину". Виновная бабы, отмстившія за поруганную свою честь, которымъ даже не было и способа иного для огражденія чести своихъ подроставшихъ дочерей, были присуждены, въ виду усиливающихъ вину обстоятельствъ (убійство помѣщика), къ наказанію ста ударами плетей и къ каторгѣ.

Каково же было подписывать такой приговоръ, формально вполнѣ законный, и утѣшаться впослѣдствіи лишь тѣмъ, что высшею властью число плетей и каторжныхъ работъ нѣсколько поубавлено? Возможно ли было бы такое правосудіе при настоящихъ формахъ судопроизводства и при судѣ присяжныхъ?.. Мы не можемъ отдаться здѣсь нашимъ воспоминаніямъ, но дѣлъ подобныхъ расказанному, въ теченіе нашего недолголѣтняго судебнаго поприща, было множество. Не всегда, повторяемъ, неправда была послѣдствіемъ грубо-корыстныхъ побужденій, но часто и очень часто происходила отъ преступно-небрежнаго отношенія къ своимъ обязанностямъ выборныхъ судей,-- отношенія взлелѣяннаго замкнутостью судилища, гдѣ всѣ были, гдѣ все было по домашнему, куда не проникалъ глазъ посторонняго наблюдателя, гдѣ все, даже по закону, ограждалось "канцелярскою тайною" и не опасалось проклятой "гласности". Безъ сомнѣнія, на дворянскихъ выборахъ, для полученія судейскихъ мѣстъ, никому не давалось взятокъ; но дворянская корпорація (это, къ несчастію, не подлежитъ и сомнѣнію) не имѣла въ обычаѣ руководиться сознаніемъ, что званіе суды* требуетъ и опытности, и особыхъ нравственныхъ качествъ, что на дворянахъ лежитъ обязанность всевозможно оберегать публичное правосудіе. Успѣхъ на выборахъ зависѣлъ большею частью отъ кулебякъ и шампанскаго... Свѣжо преданіе, а вѣрится съ трудомъ! Само собою разумѣется, что новый судья не могъ не радѣть, при случаѣ, своему брату дворянину... Пишущій эти строки самъ былъ свидѣтелемъ подобныхъ выборовъ и имѣлъ честь служить съ однимъ изъ таковыхъ дворянскихъ избранниковъ въ провинціальной уголовной палатѣ, гдѣ не было налицо ни одного взяточника или явнаго мошенника; все -- "добрые малые", типы вполнѣ заурядные, а между тѣмъ волей-неволей -- творцы или потворщики беззаконія. Й это былъ судъ!... Именно возможность такого беззаконія даже при "добрыхъ малыхъ" дворянскихъ избранникахъ въ составѣ судебнаго персонала,-- она-то и вопіяла о необходимости изъять судъ изъ рукъ сословной корпораціи, поставить его подъ контроль, подъ неумолимый бичъ гласности, замѣнить бумажный процессъ живымъ публичнымъ изслѣдованіемъ, поставить обвиняемаго лицомъ къ лицу съ судьей, дать мѣсто, среди внѣшнихъ, условныхъ юридическихъ истинъ, мѣсто с, мѣсто истинѣ нравственной... Но въ то время о судебной реформѣ даже не было и помину. Она стала возможной только съ наступленіемъ новаго царствованія. Никакого просвѣта не было въ этой тьмѣ. Въ судахъ "черна неправдой черной", Россія не смѣла и уповать, что когда-либо убѣдится. Судъ и неправда въ понятіяхъ народа были синонимами; въ заговорахъ отъ всякой напасти -- изобрѣтались колдовскія слова, оберегавшія будто бы даже я праваго отъ столкновенія съ судомъ; правила вѣковой народной мудрости гласили: "съ богатымъ не судись, съ сильнымъ не борись"... Неправосудіе представлялось какимъ-то неизбѣжнымъ элементомъ жизни, чуть не основою русскаго общежитіи... Какъ ни утѣшались мы усиліями небольшой горсти молодыхъ борцовъ данныхъ вышеназваннымъ Училищемъ, какъ ни старались мириться сами и мирить своихъ друзей съ тѣмъ скуднымъ поприщемъ добра, которое отводила намъ служба,-- какъ ни мечтали о лучшемъ будущемъ, но самыя дерзновенныя наши мечты даже и не досягали до предположенія, что когда-либо станетъ возможенъ въ нашемъ отечествѣ судъ совсѣмъ безъ взятокъ, хоть бы только безъ взятокъ!...

И такой судъ сталъ возможенъ! Что за чудо? какимъ чародѣйствомъ могло оно совершиться? И не только возможенъ, но онъ существуетъ,-- существуетъ уже цѣлыхъ двадцать лѣтъ! Это не предположеніе, это не сонъ, это наша дѣйствительность, проникшая въ сознаніе всею народа! О томъ, что настоящіе русскіе судьи не берутъ взятокъ, что къ судьямъ можно теперь явиться безъ приношеній, что бѣдность въ глазахъ суда не порокъ, что бѣдному и всякому приниженному судъ теперь равенъ съ богатымъ и знатнымъ,-- о томъ вѣдаетъ въ настоящее время изъ конца въ конецъ вся Россія, каждый мужикъ на всемъ неизмѣримомъ пространствѣ нашей земли,-- въ этомъ убѣжденіи возрастаютъ теперь юныя поколѣнія цѣлаго стомилліоннаго народа... Какой неисчислимый капиталъ нравственнаго добра перешелъ въ народное обращеніе! О, благословенно имя Того, отъ кого мы получили такое богатство,-- сотнями лѣтъ благодарности не расплатиться народу за избавленіе его отъ бытовой заматерѣлой духовной язвы! И мы, мы теперь сами, вдругъ, точно ужаленные, вопимъ, ругаемъ, оплевываемъ, топчемъ въ грязь орудіе нашего нравственнаго перерожденія -- то самое учрежденіе, которое вытащило насъ изъ смраднаго болота, гдѣ мы чуть-чуть было не увязли совсѣмъ съ головой, безъ всякихъ протестовъ и адресовъ,-- тотъ "новый судъ", который въ теченіе только двухъ десятковъ лѣтъ успѣлъ уже заслонить, даже вышибъ изъ нашей памяти старое безбожное кривосудье... Да, коротка наша память!

Положимъ, поводомъ къ такому внезапному "негодованію" послужило нѣсколько неправильныхъ, даже тенденціозныхъ приговоровъ,-- мало того: вполнѣ признаемъ, что въ новыхъ учрежденіяхъ, въ Уставахъ и на практикѣ, обнаружилось много неудобствъ и погрѣшностей... Но что же значатъ всѣ эти частныя уклоненія отъ строгой законности и всѣ эти отдѣльные недостатки -- въ сравненіи съ тѣмъ благомъ, которое эти учрежденія намъ принесли, съ тою сплошною мерзостью., которую мы терпѣли такъ долго, даже и не обнаруживая, къ стыду нашему, никакой особенной щекотливости и раздражительности? Заслуги новаго суда таковы, что налагаютъ на насъ обязанность относиться къ нему съ признательностью и уваженіемъ, обличать его промахи или ложное подчасъ направленіе безъ оскорбленій, не колебля авторитета новыхъ учрежденій -- по ихъ существу. Слѣдуетъ помнить, какого врага они сломили, отъ какого зла мы спаслись,-- и не уподобляться, въ самомъ дѣлѣ, тому мужику въ баснѣ Крылова, который, вмѣсто благодарности работнику высвободившему его изъ-подъ медвѣдя и заколовшему звѣря рогатиной, напалъ на работника же съ бранью, зачѣмъ-же, спасая его, не сумѣлъ поберечь медвѣжью пушину:

Чего обрадовался сдуру?

Знай колетъ! всю испортилъ шкуру!

Несправедливые приговоры, промахи, недостатки, подчасъ тенденція, ложное направленіе... Да неужели же можно было вообразить, что мы, послѣ длиннаго ряда вѣковъ безсудья и кривды, такъ прямо и прыгнемъ въ совершенство! Слава Богу уже за то что есть и что имѣемъ, и на что даже не позволительно было надѣяться. Теперь судъ несомнѣнно, благодаря гласности, тѣснѣе связанъ съ общественнымъ мнѣніемъ чѣмъ прежде. Въ этомъ гарантія для честности и безкорыстія, но есть въ этомъ конечно и опасная сторона: давленіе общественнаго (въ данную минуту) настроенія на судей. Какъ это подчасъ ни прискорбно, но все же въ существѣ своемъ этотъ грѣхъ принадлежитъ къ категорія нѣсколько высшей въ нравственномъ смыслѣ, чѣмъ подкупъ деньгами или сознательное неправосудіе, творимое надъ бѣднымъ и немощнымъ въ угоду сильному и богатому! Самымъ злосчастнымъ событіемъ для новаго суда было, безъ сомнѣнія, оправданіе Вѣры Засуличъ. Не только вердиктъ присяжныхъ быль несправедливъ, но и судьи сбились съ толку, повели дѣло неправильно. Однакожъ можно ли, но совѣсти, винить только однихъ присяжныхъ и судей за то, что они невольно смутились въ виду того общаго фальшиваго настроенія, которое пуще всего и не безъ авторитета проявилось въ цѣломъ сонмѣ присутствовавшихъ тутъ генераловъ въ звѣздахъ и лентахъ? Развѣ бывшій тутъ же андреевскій кавалеръ не обратился, по произнесеніи приговора, къ предсѣдателю съ привѣтомъ, что этотъ день -- самый свѣтлый въ его жизни и въ жизни Россіи, на что и получилъ отъ предсѣдателя въ отвѣтъ горькое, хотя и позднее признаніе, что "этотъ день, напротивъ, самый печальный въ исторіи русской юстиціи"! Конечно нужно желать, нужно требовать, нужно настаивать, чтобы судъ, независимый отъ администраціи, былъ вполнѣ независимъ и отъ общественныхъ разныхъ теченій, но для этого нужно не ронять, не позорить достоинство суда, а возвышать и укрѣплять его въ сознаніи судей и самого общества.

Никакіе вѣсы, насильственно нагнетенные въ одну сторону и вдругъ освобожденные, не приходятъ тотчасъ въ равновѣсіе, а непремѣнно хватятъ черезъ край въ противоположную сторону и долго колеблются. Точно то же случилось и съ нами при установленіи новаго суда, точно то же бываетъ при всякой сильной реакціи. Эта истина извѣстная. Только люди обдѣленные всякимъ историческимъ опытомъ и соображеніемъ могутъ предположить, будто рѣзкое общественное преобразованіе способно немедленно проявиться въ жизни съ надлежащею умѣренностью и аккуратностью. Рабъ отпущенный на волю не можетъ нѣсколько не потѣшиться волей, пока къ ней не навыкнетъ. Послѣ долгой рабской зависимости отъ администраціи, отъ всякихъ начальствъ, сильныхъ и важныхъ или съ толстою казною господъ, вдругъ надѣленный самостоятельностью, судъ во многихъ и многихъ случаяхъ (подтверждаемъ это вполнѣ), не безъ чувства нѣкотораго торжества и злорадства, проявлялъ эту свою самостоятельность именно, которые прежде никакого суда надъ собой и знать не хотѣли. Понятно негодованіе послѣднихъ и клики ихъ, что новые судьи -- "властей не признаютъ", но вѣдь понятно же, но естественно и имѣетъ за собой нѣкоторое историческое оправданіе -- и это крайнее, одностороннее увлеченіе новыхъ судей своею независимостью. Особенно извинительно оно въ людяхъ молодыхъ, которые, "полные вѣры въ свою миссію", дѣйствительно подчасъ, словно охотники, выслѣживаютъ и бьютъ стараго врага (иногда даже почти лежачаго), не безъ нѣкотораго жестокосердія и самодовольства...

Какъ бы ни неудобно, какъ бы ни предосудительно съ точки зрѣнія строгой правды было подобное увлеченіе, все это серьезный государственный умъ долженъ былъ заранѣе предвидѣть, заранѣе уразумѣть неизбѣжность такого явленія, отвести, какъ мы выразились, подобающее ему мѣсто времени и вѣрить, что оно само собою минуетъ. Не одинъ судъ, но всѣ реформы прошлаго царствованія имѣли тотъ же освободительный характеръ, въ жизни и въ литературѣ: сортировать предварительно элементы добрые отъ злокачественныхъ было невозможно; все разумѣется вмѣстѣ ринулось на волю. Такъ въ водополье, если не поднять плотину -- ее снесетъ, а поднять -- плотина уцѣлѣетъ, но рѣка все же помчится бурнымъ, мутнымъ потокомъ, затопляя берега, неся на хребтѣ своемъ льдины съ навозомъ, мусоромъ, дрянью. Сколько мусору, сколько дряни! А вольно-жъ было накопить, наворотить ихъ цѣлыя копны! Но смущаться нечего: все это умчится и пронесется, вода сойдетъ и рѣка станетъ въ межень, спокойная и мирная, какъ и прежде.

Ставятъ въ вину Судебнымъ Уставамъ, что они создали "государство въ государствѣ", силу отъ государственной власти независимую; поднялся оживленный толкъ о пресловутой несмѣняемости судей. Но развѣ мыслится судъ зависимый отъ чего -либо иного, какъ отъ закона исходящаго отъ верховной законодательной власти? Судъ зависимый есть безсмыслица, contradictio in adjecto, или же чудовищная аномалія: зависимый судъ не есть судъ. Судъ есть функція самой государственной власти; судъ творится именемъ Царскаго Величества, и, точно такъ же какъ оно, ни отъ какой администраціи зависѣть не можетъ. На то онъ и Царскій судъ. Достоинство и задача верховной власти въ томъ и заключается, чтобъ судъ былъ ни отъ кого независимъ, а служилъ бы единственно правосудію -- какъ непосредственный ея органъ: отдѣлить судъ отъ Государя, источника всякой власти въ государствѣ, невозможно. Но эта связь порывается и судъ становится въ извѣстномъ смыслѣ независимымъ даже отъ государственной власти именно тогда, когда онъ творитъ беззаконіе. Вотъ, напримѣръ, старые наши суды, зависимые отъ богатыхъ и мощныхъ,-- тѣ дѣйствительно составляли силу независимую отъ государства!... Само собою разумѣется, что Царь, источникъ и послѣднее прибѣжище земнаго правосудія, стоитъ, по русскимъ понятіямъ, выше всякой формальной буквенной правды, и ему всегда принадлежитъ право устранить ее ради высшей нравственной истины,-- но это будетъ тогда Его личный судъ, сверхзаконный, но интересъ самого Царя тѣмъ не менѣе въ томъ, чтобъ учрежденные имъ суды и изданные во всеобщее руководство законы стояли крѣпко и прочно.

Объ отношеніяхъ суда къ Царю и толковать нечего; но неужели же кому желательно, чтобъ судьи состояли въ полномъ подчиненіи у министра юстиціи, который можетъ смѣняться чуть не ежегодно, а съ нимъ мѣняться и личное министерское усмотрѣніе? Чтобъ судьи были поставлены въ необходимость заискивать у начальствъ и человѣкоугодничать?! Что же касается въ частности до "несмѣняемости" самихъ судей, то нельзя даже и отвлеченно измыслить такую фикцію, чтобъ та власть, отъ которой судья получаетъ полномочіе, именемъ которой онъ дѣйствуетъ, была лишена права отнять данное ею полномочіе! Самому отчаянному радикалу, который бы отрицалъ такое право самодержавнаго государя, фикція эта представится въ полной нелѣпости, если задать ему вопросъ: а народъ-государь, le peuple souverain (или что то же: нѣсколько паръ голосовъ, составляющихъ численный перевѣсъ въ палатѣ депутатовъ), лишенъ ли этого права? Конечно нѣтъ, отвѣтитъ онъ, и такимъ отвѣтомъ самъ разобьетъ фикцію несмѣняемости, понятую въ этомъ смыслѣ.

О такой несмѣняемости ни слова нѣтъ, разумѣется, и въ нашихъ Уставахъ; но сама самодержавная власть, желая придать болѣе прочности и самостоятельности судейскому званію, нашла нужнымъ, въ видахъ собственной пользы, обставить увольненіе судей нѣкоторыми мѣрами осмотрительности, означенными въ 226--280, 292--296 ст. Учрежденія Судебныхъ Установленій. Такой же порядокъ увольненія признавался и признается правительствомъ вполнѣ умѣстнымъ даже и не для однихъ членовъ суда, а всякій разъ, когда должностнымъ лицамъ приходилось или приходмтса сталкиваться съ интересами сильныхъ лицъ. Тою же "несмѣняемостью" или вѣрнѣе тѣмъ же опредѣленнымъ порядкомъ смѣняемости, пользовались, напримѣръ, мировые посредники и члены губернскихъ присутствій по крестьянскимъ дѣламъ (по Положенію 19 февраля), и пользуются въ настоящее время предводители дворянства... Неужели же значеніе судей ниже значенія всѣхъ послѣднихъ?! Только совершеннымъ незнакомствомъ съ Уставами и можно объяснить весь этотъ газетный задоръ по поводу какой-то безусловной несмѣняемости.

Намъ указываютъ на нѣсколько неправильныхъ или "тенденціозныхъ" приговоровъ... Не станемъ разбирать эти приговоры въ подробности; прямо допустимъ, что таковые приговоры были, что ихъ было даже не нѣсколько, а десятки: больше пока никто не насчитываетъ. Хорошо поступаетъ печать, что не оставляетъ ихъ безъ вниманія. Но что же значатъ эти десятки, хотя бы даже и цѣлая сотня -- въ общемъ громадномъ числѣ приговоровъ, ежедневно, безъ всякой тенденціи, на точномъ основаніи закона, произносимыхъ на всемъ томъ великомъ пространствѣ, гдѣ дѣйствуютъ новые Судебные Уставы? Кричатъ и голосятъ о нѣкоторыхъ частныхъ, исключительныхъ или выдающихся неправильностью случаяхъ, и молчатъ о десяткахъ тысячъ рѣшеній правыхъ, молчатъ о той обильной дѣятельности правосудія, которая водворилась теперь на нашей, такъ еще недавно неправосудной землѣ! Забываютъ и объ этомъ множествѣ честныхъ, скромныхъ, истинно доблестныхъ тружениковъ (даже плохо, сравнительно съ другими, государствомъ вознаграждаемыхъ), которые неутомимо воспитываютъ въ народѣ сознаніе законности и справедливости,-- которые во истину слуги царевы, добросовѣстно творя во имя Его судъ и правду... По послѣднему подробному (только въ 1883 г. изданному) отчету Министерства юстиціи за 1878 годъ, слѣдовательно за 5 лѣтъ назадъ, всѣхъ уголовныхъ рѣшеній въ однихъ Окружныхъ судахъ Имперіи состоялось въ этомъ году 25.410; изъ нихъ безъ присяжныхъ 6.049, съ присяжными 19.861. Изъ общаго числа приговоровъ 63 1/2%, приходится на долю обвинительныхъ, 28 1/2 на долю оправдательныхъ и 8 1/2 % на "смѣшанные"; изъ общаго числа подсудимыхъ,

Окружными судами съ участіемъ присяжныхъ -- 19.224; оправданныхъ присяжными -- 11.469. Если, сравнительно съ 1877 г., дѣлъ въ Окружные Суды поступило въ 1878 г. на 5.000 болѣе, то за 1883 г. число приговоровъ можно уже смѣло опредѣлить до 40 тысячъ... И изъ всѣхъ этихъ десятковъ тысячъ приговоровъ -- ни одинъ не запятнанъ ..

Сладкая, благодатная увѣренность! Россія ли отплатитъ за нее неблагодарностью? Или же соскучились мы по доброму старому времени? Будьте благонадежны: станете какъ теперь травить судъ, пошатнете его прочность, его независимость,-- все вернется: и взятки, и мошенничество, и всякое правосудье!...

Могутъ сказать, что число оправдательныхъ приговоровъ слишкомъ велико; но объ этомъ, какъ вообще о присяжныхъ и о другихъ особенностяхъ новаго судопроизводства, равно и о существенныхъ его недостаткахъ, поговоримъ подробнѣе въ другой разъ.