Аксаков Иван Сергеевич - Может ли Русский царь "быть первым из Поляков"?

Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.

Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860--1886

Статьи изъ "Дня", "Москвы", "Москвича" и "Руси"

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.

Статьи из газеты "День" (1863)

Можетъ ли Русскій царь "быть первымъ изъ Поляковъ"?

Москва, 31 августа 1863 г.

Если вѣрить нѣкоторымъ органамъ Русской журналистики, участіе нашего общества къ Польскому вопросу въ сильной степени охладѣваетъ и интересъ внѣшней политики, которымъ оно такъ было охвачено, такъ почти исключительно жило весною и лѣтомъ, уступаетъ мѣсто другимъ домашнимъ, внутреннимъ общественнымъ интересамъ. Такому явленію слѣдовало бы только радоваться, еслибъ дѣйствительно причина его лежала въ сознаніи той важности, того преимущественнаго значенія, которое имѣютъ для насъ вопроса общественные предъ вопросами чисто политическими; еслибъ въ обществѣ замѣтна была готовность принести къ труду и разрѣшенія нашихъ общественныхъ задачъ -- хоть половину, хоть десятую долю той нравственной силы, того патріотизма, который оно проявило при одномъ слухѣ о замыслахъ Западныхъ державъ; еслибъ наконецъ оно порѣшило, хоть въ своей мысли, хоть само для себя, вопросъ Польскій и, такъ сказать, раздѣлалось съ нимъ въ своемъ сознаніи. Мы уже указывали не разъ, что всякая внѣшняя, осязательная и являющаяся въ грубой формѣ войны или угрозы опасность встрѣтитъ въ Россіи единодушный отпоръ всѣхъ ея государственныхъ, общественныхъ и народныхъ, вещественныхъ и нравственныхъ силъ; что на подобнаго рода неголоволомные и немудреные вопросы -- есть всегда для насъ возможность, также безъ особеннаго мудрствованія и напряженія мысли, отвѣтить грозною готовностью жертвовать жизнью и достояніемъ для спасенія чести и цѣлости Русскаго государства. Въ этихъ случаяхъ Россія обыкновенно проявляетъ такую высокую всенародную доблесть, которая уже одна, сама по себѣ, служитъ залогомъ политической жизни и долгой политической будущности. Но какъ скоро въ доблести такого рода надобности не оказывается и крупныхъ цѣльныхъ жертвъ обстоятельствами не требуется, мы становимся очень туги на всякую гражданскую добродѣтель менѣе выспренняго достоинства, и очень скупы на жертвы -- по видимому мелкія и даже не заслуживающія названія жертвъ, но составляющія, тѣмъ не менѣе, въ общественной ежедневности, неизбѣжное условіе общественнаго развитія и преуспѣянія. Патріотизмъ нашъ, выступающій впередъ большею частью только при большихъ оказіяхъ, почти не въ силахъ побѣдить умственную и духовную лѣнь мгновенно овладѣвающую нами, какъ скоро не представляется уже нужды въ напряженіи силъ и нѣтъ болѣе пищи поднявшему насъ на ноги порыву одушевленія... Наша газета не имѣетъ привычки льстить обществу и можетъ-быть даже судитъ его съ тою строгостью, которой оно теперь уже и не заслуживаетъ; но лучше и выгоднѣе для общества быть недовольнымъ собой и работать надъ собою, чѣмъ ублажаться въ самодовольствіи, любоваться собою въ "патріотическомъ" зеркалѣ, расшаркиваться передъ собою и пѣть самому себѣ хвалебный акаѳистъ.

Если точно Польскій вопросъ началъ уже "надоѣдать" (по выраженію одной Петербургской газеты) нашему обществу, такъ мы замѣтимъ ему, что, по настоящему, Польскій вопросъ только теперь и начинается, или, по крайней мѣрѣ, теперь-то именно и входитъ въ самый важный и обильный послѣдствіями періодъ. Собственно говоря, вопросъ, волновавшій цѣлые полгода Россію, былъ не Польскій вопросъ, а чисто Русскій, возбужденный угрозами Западной Европы. Дѣло шло о вмѣшательствѣ послѣдней въ дѣла Польши, о посягательствѣ Европы на наши права, на наше народное и государственное достоинство. Намъ было уже не до разрѣшенія Польской задачи въ ея существѣ, а всѣ наши усилія были направлены къ отраженію иностранной непрошенной "интервенціи", къ смиренію кичливости нашихъ гордыхъ совѣтчиковъ. Въ настоящее время дѣло приняло другой оборотъ. Войны не предвидится, по крайней мѣрѣ въ нынѣшнемъ году,-- и рѣшеніе Польскаго вопроса, можно сказать, предоставлено намъ самимъ, нашимъ собственнымъ силамъ. Мы должны даже торопиться нѣсколько этимъ разрѣшеніемъ, чтобъ предупредить новое заступничество Запада, если Польское дѣло протянется слишкомъ долго; мы должны показать Европѣ, что у насъ только однихъ и имѣются ключи къ разрѣшенію Польскаго вопроса, и не только ключи, но и нужныя для того -- желаніе, энергія и сила. Теперь все зависитъ отъ нашей воли и мудрости, а не отъ случайностей войны (какъ можно было думать нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ), и потому теперь-то и наступаетъ для насъ пора несравненно труднѣйшая. Мало того: усмирись мятежъ,-- вопросъ становится еще труднѣе для разрѣшенія. Вооруженное возстаніе упрощало задачу и представляло для насъ, въ извѣстномъ смыслѣ, болѣе выгоды, чѣмъ глухая и упорная неосязаемая оппозиція. Оно должно было быть усмирено,-- итого требовала честь государственная,-- повстанцевъ, нападающихъ на Русскихъ солдатъ съ оружіемъ въ рукахъ, слѣдовало разбивать, и ихъ разбивали и разобьютъ окончательно. Но вопросъ сдѣлается еще мудренѣе, если всѣ эти повстанцы, видя невозможность сопротивленія, принесутъ повинную и обратятся къ Русскому милосердію: въ искренность и въ прочность ихъ раскаянія мы повѣрить не можемъ; система управленія, введенная маркизомъ Велепольскимъ, такъ ярка обличалась въ своей несостоятельности, что не даетъ охоты къ ней возвратиться,-- необходимо придумать новую систему, пріискать новые способы къ разрѣшенію задачи. Для этога же необходимо, по прежнему, содѣйствіе общественной мысли и воли,-- и потому охладѣвать участіемъ къ Польскому вопросу Русскому обществу еще рано, и не слѣдуетъ.

Сами Поляки начинаютъ чувствовать, что Польское дѣла принимаетъ новый оборотъ, и нѣкоторые изъ нихъ считаютъ уже своевременнымъ перевести споръ съ поля брани на поле литературы. Мы получили на дняхъ письмо изъ Варшавы отъ неизвѣстнаго намъ Поляка за его подписью, съ просьбою предложить содержаніе его письма на обсужденіе публики. Если принять въ соображеніе терроръ, господствующій въ Варшавѣ и если подпись дѣйствительная, а не подложная, то это обстоятельство получаетъ нѣкоторую знаменательность. Что же касается до самаго письма, то оно чрезвычайно интересно, какъ образецъ мыслей Поляковъ е умѣренной партіи" и какъ новое доказательство въ подтвержденіе нашего мнѣнія -- о трудности, если не невозможности, согласиться намъ съ Поляками какъ съ Русскими,-- съ красными и бѣлыми, съ ультрасами и умѣренными. Съ послѣдними сойтиться намъ едвали еще не труднѣе, чѣмъ съ "крайними", для которыхъ сила оружія есть верховная рѣшительница всякихъ вопросовъ.-- "Польскій вопросъ", говоритъ г. Маевскій, авторъ письма, "не нашелъ въ Россіи настоящаго пониманія. Русская литература и польское "народное правительство" дѣйствуютъ заодно", т. е, какъ дальше объясняетъ г. Маевскій, возбуждаютъ къ борьбѣ и раздору. Положимъ, что такъ, но кто же былъ начинающій? Не расположено ли было Русское правительство и Русское общество ко всевозможнымъ уступкамъ, къ заживленію общей нашей раны, такъ долго сочившейся кровью? Наконецъ не сами ли Поляки, своими притязаніями на Западный край Россіи, возбудили противъ себя грозу народнаго гнѣва? Если бы дѣла шло объ одномъ Царствѣ Польскомъ и не было и рѣчи о вмѣшательствѣ Западныхъ державъ, Русскій народъ и общество едвали бы приняли такое горячее участіе въ Польскомъ дѣлѣ и можетъ-быть предоставили бы заботу о немъ одному правительству. Неужели этого еще не понимаютъ Поляки? "Это правда", продолжаетъ г. Маевскій, "что народное возстаніе не сотворитъ народной независимости; это правда, что какъ бы ни были храбры наши соотечественники, невозможно имъ будетъ одолѣть Русскую армію. Правда и это, что большинство народонаселенія принимаетъ лишь только страдательную участь" (участіе: письмо писано по Русски) "въ возстаніи. Правда, наконецъ, что на Литвѣ и Руси дѣла Польскія стоятъ незавидно". Но съ другой стороны авторъ письма думаетъ, что если бы Французская армія явилась на берега Вислы и Нѣмана, то Россія принуждена была бы уступить, и что Русской полиціи не удастся "выловить народное правительство" и разрушить эту "огромную организацію". Уступила бы или нѣтъ Русская армія -- это еще вопросъ, который мы разрѣшаемъ для себя отрицательно, а Польскій патріотъ положительно: все это принадлежитъ къ области мечты, и мы довольствуемся собственнымъ сознаніемъ г. Маевскаго о настоящемъ положеніи дѣла. "Если долѣе Русская литература будетъ говорить во имя вѣры и отечества -- какъ будто кто-нибудь возставалъ противъ ея вѣры, Государя и отечества" (еще бы нѣтъ?! а что значатъ всѣ эти притязанія на Западный край Россіи, всѣ эти вооруженныя банды въ Бѣлоруссіи и на Украйнѣ?); "если она (литература) будетъ безпрестанно указывать на времена самозванца и вспоминать минуты вражды Двухъ народовъ,-- конечно, дружба между нами не явится." Намъ не зачѣмъ ходить такъ далеко и вспоминать давнопрошедшее: жандармы-вѣшатели въ Польшѣ и на Литвѣ, списокъ несчастныхъ жертвъ замученныхъ Польскими патріотами не въ XVII вѣкѣ, а мѣсяцъ, двѣ недѣли тому назадъ -- гораздо сильнѣе распаляютъ народную ненависть, чѣмъ всѣ историческія воспоминанія Русской литературы. Пора бы Полякамъ обратиться къ самимъ себѣ съ укоромъ и осужденіемъ, а не къ Русской литературѣ, только еще очень недавно рѣшившейся заикнуться словомъ въ опроверженіе Польскихъ клеветъ, которыми 30 лѣтъ сряду наводняла Европу Польская эмиграціонная литература! Мы помнимъ -- какую бурю либеральнаго негодованія подняли мы на себя, почти два года тому назадъ, рѣшившись назвать безумными Польскія притязанія на Смоленскъ и Черниговъ, какъ благородничали на нашъ счетъ, гарцовавшіе тогда въ Петербургской литературѣ, разные крикливые форрейторы и разнощики Петербургскаго либерализма. Но перейдемъ къ существенной сторонѣ письма г. Маевскаго, къ его мнѣнію объ администрація и о средствахъ умиротворить Польшу. "Русская администрація въ Польшѣ", говоритъ онъ, "пробовала разныхъ средствъ противъ возстанія. Мы видѣли уже минуты страшной строгости и извѣстнаго рода снисходительности, были уже висѣлицы и милости, увѣщанія и угрозы, манифесты и указы, но нѣтъ ничего рѣшительнаго, нѣтъ никакого успѣха. Ежели правительство будетъ идти впередъ по этому же пути, то мы не можемъ надѣяться ничего хорошаго. Ежели правительство не представитъ никакихъ залоговъ для будущаго блага страны" (а вся система Велепольскаго? Она была невыгодна для Россіи, по вполнѣ выгодна для Поляковъ); "ежели станетъ проповѣдывать необходимость покориться приговорамъ Провидѣнія, признать верховную власть Россіи и мало-по-малу сдѣлаться Русскими, словомъ, ежели правительство, защищая свое существованіе, не представитъ никакихъ залоговъ для упокоя Польской совѣсти,-- спокойствіе возвратится только тогда, когда на развалинахъ Польской цивилизаціи, богатства, вѣры и народа засядетъ свѣжій Русскій народъ. Я убѣжденъ, что сами Русскіе этого не желаютъ, что они слишкомъ много потеряли бы своего на эту побѣду..."

Дѣйствительно не желаютъ, и выраженіе автора о томъ, что на такую побѣду, какъ уничтоженіе цѣлой народности, Русскій народъ потерялъ бы много,-- очень удачно и полно мысли. Такая побѣда, конечно, не доставила бы торжества Русскому народному принципу и обратилась бы во вредъ самой Русской народности. Едвали кто изъ Русскихъ и мечталъ о такой побѣдѣ. Но Поляки сами могутъ похоронить себя подъ развалинами своей, вѣры, богатства и народа, если цивилизація ихъ будетъ по прежнему чужда Славянскихъ началъ, если ихъ вѣра будетъ по прежнему проникнута іезуитствомъ, будетъ разрѣшать ложь, безнравственность, убійство для достиженія политическихъ цѣлей, сама обращаться въ средство для возбужденія политическаго фанатизма, утративъ высокій идеалъ христіанской нравственности, и по прежнему рабствовать Риму; если наконецъ богатство Польской шляхты и магнатовъ не очистится отъ крови и сленъ народныхъ, если не смирится Польское общество и не познаетъ своего многовѣковаго историческаго грѣха предъ своимъ же, предъ Польскимъ крестьянствомъ...

"Противъ нынѣшняго возстанія, продолжаетъ г. Маевскій, нужно мѣръ рѣшительныхъ, радикальныхъ: тогда оставьте въ покоѣ всѣхъ агентовъ "народнаго правительства":-- вы можете обезсилить ихъ разомъ." Какія же это такія мѣры, съ нетерпѣніемъ спрашиваетъ читатель. Авторъ не безъ робости приступаетъ къ изложенію своего плана, опасаясь, что онъ не будетъ понятенъ въ Россіи и "оттолкнетъ неприличіемъ формы и чуждостью языка"; онъ проситъ, и очень убѣдительно, искренняго вниманія, и мы постараемся отнестись къ его мнѣнію съ должнымъ снисхожденіемъ, какъ бы ни казалось оно намъ странно и даже дико. Вотъ его слова:

"Польша для Польши -- это старый рецептъ противъ революціи. Россія должна удивить своею доброжелательностью и великодушіемъ (противъ этого мы никогда и не спорили, но пойдемъ дальше). Государь долженъ явиться первымъ изъ Поляковъ (??), признать всѣ, когда-либо существовавшія за нами права (???); вмѣсто угрозъ противъ ослушниковъ, онъ долженъ явиться съ упрекомъ въ недостаточности Польскаго патріотизма (????) и вырвать кормило народнаго движенія изъ рукъ революціи. Тогда Государь можетъ насмѣшкой отвѣтить на шесть заграничныхъ пунктовъ, можетъ пренебречь тѣмъ, противу чего усердно трудились долгіе годы... Но дѣйствовать надо скоро и рѣшительно, надо оставить всѣ мечты и заднія мысли. Осуществленіе этого плана я полагаю возможнымъ безъ многаго труда. Манифестъ откровенный, руководимый мыслію, что не ложь, а благо народа составляетъ честь народную; народныя манифестаціи (?), народное представительство и администрація, строгій легальный порядокъ, безотлагательное проведеніе въ жизнь всего обѣщаннаго, несмотря на силу оппозиціи; пренебреженіе оппозиціею, лишеніе ея членовъ привилегіи быть мучениками, а въ случаѣ необходимости, единственно парализированіе ихъ дѣятельности временнымъ удаленіемъ изъ края,-- это есть мѣры, которыя лучше пушечныхъ выстрѣловъ разрушатъ то, что разрушить такъ трудно. Мои мысли -- это не мечты. Это все возможно. Россія выиграетъ на спокойствѣ и гармоніи, Польша получила бы форму быта, которая была бы ей сносна... Польскій народъ защищаетъ свои нужды, особенно народность. Онъ не живетъ для "народнаго правительства", не имѣетъ никакой нужды защищать его, но съ другой стороны онъ не имѣетъ нужды защищать и Русское правительство, какъ скоро оно противится его нуждамъ. Революція обѣщаетъ намъ теперь народность. Русскіе -- истребленіе народности. Избраніе до сихъ поръ было легко, но оно будетъ еще легче, ежели Императоръ и правительство захотятъ быть Польскими..."

Вы ошеломлены, читатель, такимъ страннымъ и наивнымъ требованіемъ и недоумѣваете -- сердиться вамъ или же смѣяться,-- но будьте увѣрены, что такъ думаетъ не одинъ г. Маевскій, а цѣлая партія умѣренныхъ въ Польшѣ, такъ думаетъ и самъ маркизъ Велепольскій; разница только въ выраженіи: г. Маевскій не маскировалъ свою мысль и высказалъ ее въ формѣ довольно грубой и безцеремонной, и мы очень ему благодарны за это. Мало того: мысль о томъ, что Верховный Глава Россійской Имперіи, въ составъ которой входятъ Поляки, Нѣмцы и разные другіе народы, есть лицо коллективное, соединяющее въ себѣ не только титулы разныхъ царствъ и владѣній, но и обязанности, сопряженныя съ каждымъ титуломъ порознь,-- такая мысль не новая и довольно распространенная у Нѣмецкихъ Остзейцевъ и у нѣкоторыхъ нашихъ "федералистовъ". По ихъ мнѣнію, Русскому Государю приходилось бы быть первымъ Полякомъ съ Поляками, первымъ Нѣмцемъ съ Нѣмцами, и т. д. Мы сами имѣли у себя въ рукахъ статью, которую не захотѣли однакоже напечатать и которая явилась потомъ въ печати въ одномъ провинціальномъ журналѣ,-- статью, трактующую о высшей имперской Петербургской централизаціи, смѣнившей будто бы старую Московскую и призванной примирить всѣ народности и вѣры въ отвлеченномъ образѣ Россійской Имперіи, въ безразличномъ званіи Россійскаго подданнаго. Теорія очень величественна и красива, и, нападая на нее, вы рискуете подвергнуться обвиненію въ москализмѣ, въ томъ, что вы противникъ равноправности жителей нашего великаго государства. Но дѣло идетъ вовсе не о гражданской равноправности и не о свободѣ вѣроисповѣданія, за что мы стоимъ такъ же горячо, какъ и защитники новѣйшей Санктпетербургской централизаціи. Дѣло идетъ, у этихъ господъ, о созданіи какой-то отвлеченной, государственной народности или, вѣрнѣе сказать,-- безнародности, обращающейся, въ конечномъ своемъ результатѣ, на пользу и усиленіе народности Польской, Нѣмецкой, Еврейской -- въ ущербъ Русской. Но нашему мнѣнію, да вѣроятно и по мнѣнію нашихъ читателей, Русскій Государь есть Русскій Государь, и только, а не Польскій, Нѣмецкій и т. д. Если прочія народности и находятся подъ защитою его могучей державы, то на томъ только условіи, чтобъ эта защита не противорѣчила выгодамъ, счастію и благоденствію Русской народности. Государство, какъ внѣшній покровъ народнаго цѣльнаго организма, можетъ быть крѣпко только внутреннею органическою силою. Если бы эта сила перестала дѣйствовать или почему-либо ослабѣла въ дѣйствіи, если бы отъ какой бы то ни было причины произошло разстройство органическихъ отправленій или непомѣрное развитіе одного органа въ ущербъ другому,-- напримѣръ, внѣшняго покрова на счетъ всего тѣла,-- государство, при всемъ своемъ наружномъ блескѣ и могуществѣ, не представляло бы залоговъ истинной крѣпости и долгоденствія. Эта органическая сила -- народность. Россія не есть совокупность равныхъ племенъ и народовъ, сплоченныхъ внѣшнею матеріальною связью государственнаго единства, не "аггломератъ" (по техническому выраженію ученыхъ), а живой, цѣльный народный организмъ, развившійся и разросшійся собственною своею внутреннею органическою силою: Россія потому только и Россія, что она Русская; этимъ она есть, живетъ и движется, въ этомъ смыслъ и причина ея бытія, ея raison d'être, какъ говорятъ Французы. Вообще, никакое государство никогда не должно упускать изъ виду зерно своей жизни и силы, истинный родникъ, причину и основу своего историческаго бытія. Кажется, едвали нужно говорить, что въ Россійской Имперіи -- этимъ зерномъ, этимъ источникомъ жизни и силы, этимъ сѣдалищемъ зиждущаго разума -- является Русь, Русскій народъ, а не Польша,-- не Остзейскія провинціи, не Башкирія, какъ бы ни были онѣ тѣсно связаны съ Русью. До какой степени была полна жизни эта органическая сила до Петровскаго переворота -- свидѣтельствуется тѣмъ, что всѣ пріобрѣтенія и завоеванія тогдашней Руси становились тотчасъ же ея нераздѣльною частью, проникались органическимъ съ нею единствомъ... Все это, само собою разумѣется, нисколько не мѣшаетъ лицамъ не-Русской народности и вѣры пользоваться одинаковою полнотою гражданскихъ правъ съ Русскими, если только они признаютъ значеніе Русской народности въ Россіи. Что же касается до мнѣнія маркиза Велепольскаго, мечтавшаго о томъ, что Польша подъ видомъ Россіи будетъ управлять міромъ отъ Балтики до Тихаго Океана и т. д, или до мнѣнія г. Маевскаго, предлагающаго Русскому правительству учиниться Польскимъ и Русскому Государю стать во главѣ Польскаго патріотизма, то интересы Польской народности, такъ какъ они понимаются до сихъ поръ Польскою интеллигенціей, стоятъ въ совершенномъ противорѣчіи съ интересами Русской народности: партія умѣренныхъ желаетъ -- не болѣе не менѣе -- какъ принесенія нами Русской народности въ жертву выгодамъ Польши! Такія требованія для насъ опаснѣе дерзкихъ требованій вооруженныхъ повстанцевъ, потому что они умѣютъ маскироваться видомъ покорности, личной преданности Россійскому императору,-- затрогивать струны великодушія и какого-то гуманнаго, высшаго космополитизма.-- Что разумѣетъ г. Маевскій подъ словами: "возвратить Польшѣ всѣ когда-либо существовавшія права"? Если онъ въ число правъ включаетъ и право Польши на обладаніе Западной и Юго-Западной Россіей, то пусть знаетъ г. Маевскій, да и всѣ Поляки, что между нами не можетъ быть никакой серьезной полемики до тѣхъ поръ, пока Поляки будутъ предъявлять притязанія на области, заселенныя Русскимъ народомъ.

Мы убѣждены, впрочемъ, что никакія великодушныя усилія примирить Польшу съ ея положеніемъ какъ нераздѣльной части Россійской Имперіи не помогутъ дѣлу. Развѣ Императоръ Александръ I не удовлетворялъ всѣмъ условіямъ, предъявленнымъ теперь умѣренными Поляками? Развѣ онъ по истинѣ не былъ первымъ изъ Поляковъ и не готовъ былъ отдать Польшѣ Украйну и Бѣлоруссію, какъ это положительно доказываютъ "Московскія Вѣдомости"? (NoNo 185 и 186). Что же вышло и къ чему привела эта примирительная политика Императора Александра І-го?

Кстати замѣтимъ: намъ было очень забавно прочесть въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ" наименованіе этой политики Александра І-го "славянофильскою"! Трудно предположить, чтобъ авторъ статьи до такой степени не понималъ сущности такъ-называемыхъ славянофильскихъ теорій {Уже по написаніи и одобреніи этой статьи цензурою, прочли мы No 187 "Московскихъ Вѣдомостей", въ которомъ редакція, возражая на вашу статью въ 34 No, излагаетъ такого рода лживое толкованіе нашихъ мнѣній, котораго мы никакъ не можемъ отнести къ непониманію. Мы будемъ отвѣчать "Моск. Вѣдомостямъ" въ слѣдующемъ No. Замѣтимъ только, что подъ "политическою самостоятельностью Польши соединеніи или безъ соединенія съ Россіей" (на этомъ непонятомъ ею выраженіи строитъ редакція все зданіе своихъ возраженій, не справляясь ни съ общимъ смысломъ вашей статьи, ни вообще съ направленіемъ "Дня"), мы разумѣемъ политическую самостоятельность или совершенно отдѣльно отъ Россіи, или въ добровольномъ съ нею союзѣ (конечно, въ будущемъ, какъ окончательное, современемъ, разрѣшеніе Польскаго вопроса). Редакція же "Московскихъ Вѣдомостей", какъ извѣстно, стоитъ за насильственный союзъ.}!.. Напротивъ, если чье мнѣніе ближе подходитъ къ тогдашней либеральной политикѣ, такъ это именно мнѣніе "Московскихъ Вѣдомостей": и "Московскія Вѣдомости" и оная политика сходятся въ желаніи имѣть Польшу неразрывною частью Русской Имперіи: тогда думали достигнуть этого путемъ примирительной либеральной политики и удовлетворенія Польскимъ требованіямъ; "Московскія же Вѣдомости" рекомендуютъ насильственный способъ, но впрочемъ надѣются смирить и обольстить Поляковъ "раскрытіемъ нашей народной политической силы" и сдѣлать ихъ мирными, дружелюбными или покорными участниками нашихъ будущихъ либеральныхъ учрежденій. Читателямъ извѣстно, что мы не раздѣляемъ этой надежды и думаемъ, что мы съ Поляками помиримся только тогда, когда разойдемся, и что намъ гораздо легче будетъ справляться съ Польшей какъ съ ничтожнымъ политическимъ тѣ ломъ, нежели съ Польшей какъ съ обществомъ, какъ съ нравственной отравой, разливающейся по всему нашему организму.

Впрочемъ, мы никогда не предполагали и не предполагаемъ, чтобы можно было тотчасъ же приступить къ осуществленію мысли о политической самостоятельности Польши. Все это еще впереди, и толкуя теперь о политической самостоятельности, мы стараемся разрѣшить Польскій вопросъ для нашего собственнаго общественнаго сознанія. Въ настоящее время, и въ дѣйствительности, окончательному рѣшенію Польскаго вопроса должны предшествовать не либеральныя сдѣлки или "компромиссы", а избавленіе страны отъ террора и усмиреніе мятежа,-- и вовсе не путемъ примирительной политики, а путемъ рѣшительной временной диктатуры. Мы уже говорили не разъ, а теперь считаемъ весьма приличнымъ напомнить, что этимъ временемъ, этимъ положеніемъ, созданнымъ самимъ Польскимъ мятежомъ, мы должны воспользоваться для того, чтобъ выдвинуть впередъ въ Польшѣ элементъ, до сихъ поръ не дѣйствовавшій въ ея исторіи, элементъ простонародный. Исторія Польши, ея прошедшее, мысль о которомъ такъ фанатизируетъ Польское общество, во имя котораго сражаются и гибнутъ тысячами Польскіе патріоты, не имѣетъ ничего привлекательнаго, не существуетъ вовсе для Польскаго крестьянства. Въ прошедшемъ оно видитъ одно господство пановъ, свою безличность, свое утѣсненіе. Польское крестьянство -- залогъ новаго будущаго для Польши, и залогъ ея умиротворенія. Польша крестьянская, т. е. съ участіемъ крестьянства въ ея гражданскомъ развитіи, будетъ несравненно безопаснѣе для сосѣдей и болѣе Славянскою, чѣмъ настоящая, нынѣшняя Польша. Если мы теперь надѣлимъ Польское крестьянство землею, крестьянскимъ самоуправленіемъ (хотя бы въ родѣ нашего), гражданскими и политическими правами,-- то нѣтъ сомнѣнія, это положеніе, эти права уже никакою силою не будутъ отъ нихъ отняты Польскими панами, даже въ случаѣ совершенной самостоятельности Польши. Мы должны это сдѣлать какъ для своей выгоды, такъ, едва ли еще не болѣе, для выгоды самой Польши. Мы введемъ въ ея жизнь новую историческую идею, противопоставимъ силу устоя ея многовѣковому общественному броженію, дадинъ грузъ, упоръ ея легковѣсному судну, носившемуся до сихъ поръ, подъ управленіемъ шляхты, по прихоти волнъ и всяческихъ вѣтровъ!.. Мы въ то же время совершимъ долгъ человѣколюбія относительно значительной части угнетеннаго человѣчества, и исполнимъ историческое призваніе Россіи, страны -- сильной простонародностью, самой демократической въ лучшемъ, не политическомъ, а общественномъ и нравственномъ значеніи этого слова.