Аксаков Иван Сергеевич - О старых судах (по поводу статьи, помещенной в "С.-Петербургских Ведомостях")

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

О старыхъ судахъ (по поводу статьи, помѣщенной въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ")

"Русь", 1-го марта 1884 г.

Сильное раздраженіе произвела статья "Руси" о старыхъ судахъ въ нашемъ такъ-называемомъ консервативномъ лагерѣ. Казалось бы, задача консерватизма -- охранять твердость государственныхъ основъ среди общаго безостановочнаго движенія впередъ государственной жизни, среди безчисленныхъ частныхъ преобразованій, дополненій, нововведеній, которымъ, подъ воздѣйствіемъ обстоятельствъ, неизбѣжно подвергаются различныя отрасли управленія. Но вѣдь для исполненія подобной задачи нужно прежде всего отчетливо создавать разумъ и значеніе этихъ основъ, не съ одной внѣшней формальной ихъ стороны, но и съ внутренней, по ихъ жизненному историческому существу; нужно умѣть различать общее отъ частнаго, коренное отъ случайнаго, неподвижное отъ его видоизмѣняющагося выраженія,-- начало, принципъ -- отъ его разнообразнаго проявленія, обусловленнаго ходомъ времени... А развѣ таковы наши "консерваторы" (какъ ихъ величаютъ),-- по крайней мѣрѣ большая часть изъ тѣхъ, которыхъ мы видимъ въ дѣйствіи въ настоящую пору? Они хромлятъ на оба колѣна; они ни исторической сущности основъ нашего государственнаго строя не вѣдаютъ, или же отождествляютъ ее съ какою-либо наружною, хотя бы и чуждою, несвойственною ей случайною формой; они ни требованія текущей жизни уразумѣть не способны. Лишенные точной руководящей мысли, они знаютъ только одно различіе: "старое" да "новое"; преисполненные искреннѣйшаго испуга при встрѣчѣ лишь съ призракомъ чего-либо "новаго" (хотя бы это новое было само по себѣ очень и очень старо, но только забыто или презрѣно), они въ то же время испытываютъ "влеченіе -- родъ недуга" ко всему "старому",-- хотя бы это старое было никуда негодно или само, въ свою пору, было незаконнымъ и насильственнымъ новшествомъ! Вотъ почему и правильнѣе называть ихъ, въ pendant къ нашимъ лже-либераламъ -- лже-консерваторами. Они ничего не охраняютъ, а развѣ лишь мертвятъ, обрывая у охраняемаго ими корня всякій новый ростокъ, новый стебель; или же,-- рьяно загораживая теченіе жизни,-- творятъ именно то, что Ю. Ѳ. Самаринымъ такъ мѣтко охарактеризовано словомъ: "революціонный консерватизмъ". Впрочемъ послѣднее предполагаетъ нѣкоторую энергію и строго-очерченную программу: у большей же части нашихъ мнимо-консерваторовъ нѣтъ ни того, ни другаго, а есть только инстинкты и потуги -- безсильныя воскресить старое, безсильныя дать рѣзкое направленіе жизни, но успѣвающія однако, порою, создавать неопредѣленное, смутное и колеблющееся положеніе общихъ дѣлъ....

Къ такому разряду консерваторовъ принадлежитъ очевидно и анонимный авторъ передовой статьи въ 53 No "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", направленной противъ статьи 4 той "Руси" о старыхъ судахъ. Казалось бы, какое дѣло истому консерватору до старыхъ порядковъ, которыхъ пѣсня спѣта, которыхъ воскрешенія онъ, по его словамъ, нисколько не домогается? Мало того: онъ даже какъ бы оскорбляется подобнымъ предположеніемъ и горько жалуется, что людямъ требующимъ только исправленія нынѣ дѣйствующаго судопроизводства -- тотчасъ же бросаютъ въ лицо упрекъ: "ага! вы ретрограды, "хотите стало-быть вернуться къ старымъ судамъ! ". "Едва не прибавляютъ",-- приводимъ подлинныя слова автора,-- "стало-быть, вы хотите возстановить и крѣпостное право!" Но вѣдь "Русь", какъ знаютъ читатели, ни къ кому съ такимъ упрекомъ и не обращалась; напротивъ, она сама предпослала характеристикѣ старыхъ судовъ слѣдующій отзывъ о новыхъ: "при всемъ сочувствіи къ Уставамъ 1864 г., нельзя же отрицать въ нихъ не только несовершенствъ, но и присутствія элементовъ фальши, заимствованныхъ преимущественно отъ французскихъ образцовъ,-- а потому я разоблаченіе въ печати этихъ пороковъ и фальши только полезно". Кромѣ того: въ концѣ статьи прямо заявлено, что "о существенныхъ недостаткахъ новаго суда "Русь" будетъ говорить въ другой разъ" (что теперь нами и исполняется; см. помѣщаемыя ниже "Замѣчанія о судѣ присяжныхъ"). Слѣдовательно, никакого повода къ негодованію "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" на нашу газету повидимому и не представлялось. Но вотъ тутъ-то именно и выглядываютъ черты того современнаго типа консерваторовъ, который охарактеризованъ нами выше: типа нравственныхъ межеумковъ, вѣчно смущающихся шумомъ и движеніемъ жизни, усматривающихъ залогъ мира и тишины только въ рутинѣ, вѣчно роздыхающихъ о старомъ и вѣчно же, не столько по принципу, сколько по инстинкту и духовному безсилію, враждебныхъ всему новому. Автору статьи "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" просто за обиду стало строгое мнѣніе "Руси" о старыхъ судахъ, ея требованіе отношенія къ суду новому, признаніе его заслугъ, наконецъ самое это разсужденіе о необходимости обличать недостатки я ошибки новыхъ судныхъ порядковъ не сплошь, не огульно, а съ разборомъ, безъ оскорбленій, безъ колебанія ихъ авторитета въ понятіяхъ народныхъ. Но таковы наши консерваторы! Неуважительный отзывъ о старыхъ несуществующихъ судахъ -- ихъ раздражаетъ; уважительное же отношеніе къ государственнымъ учрежденіямъ существующимъ, но новымъ или недавнимъ -- раздражаетъ ихъ еще болѣе! Вотъ еслибы мы отнеслись къ судебной реформѣ съ глумленіемъ, поношеніемъ, хотя бы самымъ грубымъ "съ пѣною у рта" мы бы навѣрное заслужили сочувствіе нашихъ консервативныхъ пессимистовъ, несмотря даже на то, что проекты нынѣ дѣйствующаго судоустройства изготовлены и подписаны такими государственными людьми, которыхъ никто въ ложномъ или шаблонномъ либерализмѣ не заподозритъ, какъ напримѣръ K. П. Побѣдоносцевъ, Н. И. Стояновскій, и другіе...

Кромѣ воздыханій ничего въ сущности и нѣтъ въ статьѣ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей"; никакого ясно очерченнаго довода ре противопоставляетъ она статьѣ "Руси" -- ни въ защиту старыхъ судовъ, ни въ отрицаніе указанной "Русью" заслуги новыхъ. На воздыханіяхъ далеко не уѣдешь при отсутствіи опредѣленной мысли, и авторъ препростодушно пытается восполнить свое безсиліе колкими выходками по адресу самого редактора "Руси",-- даже, вопреки литературному обычаю относительно неподписанныхъ статей, называя его по имени. Но колкаго ничего не выходитъ, а забавнаго безсилія много! Авторъ начинаетъ съ того, что пересаживаетъ редактора "Руси" на равные стулья. "Однажды, говоритъ онъ, г. Аксаковъ, сѣвъ за стулъ восторга" произвелъ благовѣстъ по всей землѣ русской по поводу постановленія московскаго земскаго собранія о выборѣ священниковъ прихожанами. Дѣло вскорѣ оказалось такою дѣтскою мечтою, что восторгъ долженъ былъ замолкнуть"... Почему нужно было, при разсужденіи о судахъ, помянуть это церковное обстоятельство и почему именно оно такъ засѣло въ памяти автора, мы... недоумѣваемъ, но на эту его попытку уязвленія дозволимъ себѣ замѣтить ему слѣдующее: вопервыхъ, такого постановленія никогда не было; было постановленіе земства: ходатайствовать о признаніи приходскихъ обществъ юридическими лицами съ предоставленіемъ имъ права выбора священниковъ. Вовторыхъ, дѣйствительно мы привѣтствовали это постановленіе съ живою, искреннею радостью, и если радости этой, не вскорѣ, а тотчасъ, былъ положенъ конецъ, такъ единственно лишь благодаря "Духовному Коллегіуму" или присутственному мѣсту вѣдающему дѣла Русской церкви, именуемому Св. Синодомъ, а можетъ-быть только его канцеляріи... Увы! всѣ попытки къ оживленію истиннаго пастырскаго духа въ пастыряхъ народныхъ, особенно въ селахъ,-- къ устраненію изъ нашей церкви того духа казеннослужебнаго, который мертвитъ ея дѣятельность, роняетъ авторитетъ и плодитъ расколъ,-- къ возвращенію нашей церкви къ Лучшимъ временамъ древняго церковнаго строя,-- всѣ эти попытки во истину оказываются "мечтою"!... Да и съ точки зрѣнія канцелярской, хотя бы и духовно-канцелярской, не только попытки, но самыя эти преданія церковныя, эти порядки древлеотческіе, да чуть ли не всякая христіанская доблести -- что же какъ не мечта, пожалуй и дѣтская! Можемъ увѣрить автора статьи, что въ этомъ отношеніи мы совершенно исправились и уже не возлагаемъ болѣе никакихъ упованій на наше духовное вѣдомство; ждать отъ него болѣе нечего: оно остается строго вѣрно условіямъ своего заматорѣлаго формализма и не дѣтскаго, а взрослаго внутренняго безсилія.

Затѣмъ, авторъ статьи сажаетъ г. Аксакова на "стулъ негодованія", съ котораго будто бы и раздается его "филиппика" противъ старыхъ судовъ, уподобляемая "С.-Петербургскими Вѣдомостями" "героической дуэли Донъ-Кихота съ вѣтряными мельницами"; наконецъ тотъ же остроумный авторъ пересаживаетъ г. Аксакова на "стулъ недоумѣнія" и вспоминаетъ, что редакторъ "Дня" нѣсколько сомнѣвался въ успѣхѣ новыхъ судебныхъ учрежденій передъ самымъ моментомъ ихъ введенія... Вотъ сколько возсѣданій! Но мы все-таки въ болѣе выгодномъ положеніи, чѣмъ неизвѣстный авторъ статьи: мы все-таки на чемъ-нибудь да сидимъ,-- онъ же постоянно попадаетъ между двухъ стульевъ! Да, мы не вполнѣ довѣряли полному успѣху новыхъ учрежденій, мы "недоумѣвали": какъ пойдетъ у насъ это новое, необычное дѣло,-- и недоумѣвали не только потому, что оно основано на началахъ въ извѣстномъ смыслѣ иноземныхъ, но и потому еще, что слишкомъ глубоко, казалось, пустила въ насъ корни язва старыхъ судовъ. Но мы и тогда, въ газетѣ "День", съ горячимъ сочувствіемъ отнеслись и къ принципу гласности, и къ принципу суда присяжныхъ, жалѣя только, что образцомъ послѣдняго приняты были французскіе, а неанглійскіе порядки. Если же именно теперь нашли мы своевременнымъ разразиться такою "филиппикою заднимъ числомъ" противъ старыхъ судовъ, то потому собственно, что память о нихъ видимо ослабла, и въ литературѣ стали появляться выраженія какихъ-то подозрительныхъ вожделѣній къ возврату на старый путь; потому также, что, при оцѣнкѣ результата 20-ти-лѣтней практики новыхъ Судебныхъ Уставовъ необходимо было сравненіе съ прежнимъ судебнымъ строемъ. Да и самая эта статья "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", она-то именно и доказываетъ, что филиппика была вовсе не лишняя. Если же послѣдняя -- только "Донъ-Кихотова борьба съ мельницами", такъ для чего бы не предоставить редактору "Руси" безъ помѣхи такую невинную забаву, которая никому не вредитъ, а только его же самого подвергаетъ общему смѣху?

Но старые судебные порядки, очевидно, лежатъ, близко къ сердцу нашего скорбнаго критика; мало того, составляютъ для него предметъ какъ бы личныхъ и невидимому дорогихъ воспоминаній. Ему вѣдомо и въ какомъ отдѣленіи какого сенатскаго департамента служилъ г. Аксаковъ, и въ какомъ состояніи находилась эта канцелярія сорокъ лѣтъ тому назадъ; онъ упоминаетъ, должно-быть по личному опыту, о тѣхъ, которые, не покинувъ сената, успѣли пріобрѣсти въ немъ "мало-по-малу знаніе канцелярской обрядности" и вынесли много пользы изъ старой сенатской практики. На основаніи этихъ свѣдѣній о службѣ г. Аксакова, загадочный incognito отрицаетъ его право на критическую оцѣнку старыхъ судовъ,-- увѣряетъ, что онъ, т. е. редакторъ "Руси", былъ въ 6-мъ департаментѣ въ качествѣ "послѣдней спицы въ колесницѣ", и что у него нѣтъ и не можетъ быть "наблюденія", а только "ощущенія заднимъ числомъ".

Свѣдѣнія автора не совсѣмъ вѣрны. Г. Аксаковъ служилъ въ шестомъ уголовномъ денармаментѣ сената и во второмъ, и въ первомъ отдѣленіи, и не одинъ годъ; былъ не только секретаремъ, но и оберъ-секретаремъ,-- а крупнѣе спицы въ сенатской канцелярской колесницѣ, какъ оберъ-секретарь, даже и не имѣется (съ чѣмъ не можетъ не согласиться и авторъ). Мало того: г. Аксаковъ имѣетъ, повидимому, нѣкоторое преимущество предъ своимъ оппонентомъ уже потому, что служилъ не только въ столицѣ, но и въ провинціи, не только въ канцеляріи, но и въ составѣ, суда -- нѣсколько лѣтъ, въ званіи товарища предсѣдателя уголовной палаты по назначенію отъ правительства. Онъ же, наконецъ, состоя при ревизующемъ сенаторѣ, участвовалъ въ теченіи цѣлаго года въ ревизіи присутственныхъ мѣстъ одной губерніи, и онъ же, въ другой губерній, производилъ уголовное слѣдствіе (въ составѣ коммиссіи) въ теченіи полутора года, стало-быть, волей-неволей не могъ не пріобрѣсти хоть нѣкоторой опытности въ уголовной судебной практикѣ. Въ какой же степени способенъ онъ былъ къ "наблюденію", объ этомъ предоставляете онъ судить самому автору статьи, если только послѣдній потрудится прочесть "Утро въ уголовной палатѣ" -- сцены, составленныя г. Аксаковымъ еще въ первой половинѣ пятидесятыхъ годовъ и напечатанныя лѣтъ 26 спустя, кажется въ журналѣ "Заря". Про это "Утро" ужъ никакъ не приходится сказать, что "ощущенія" въ немъ переданы заднимъ числомъ.

Просимъ извиненія у читателей, что коснулись такихъ личныхъ и вовсе не интересныхъ для нихъ подробностей: намъ хотѣлось только установить отрицаемое у насъ право критики. Мы же съ своей. стороны склонны думать, что нашъ оппонентъ ея если даже и знакомъ практически съ старымъ уголовнымъ судопроизводствомъ... Иначе онъ бы не утверждалъ, что главною причиною зла въ старомъ судѣ былъ только "безпорядокъ отправленій, происходящій отъ равнодушія и невѣжества", а не что другое. Равнодушія и невѣжества было, разумѣется, много, но въ статьѣ "Руси" приведены примѣры доказывающіе, что и при знаніи, и при самомъ неравнодушномъ Отношеніи къ дѣлу старыя формы уголовнаго суда тѣмъ не менѣе оказывались совершенно негодными. Приговоръ о наказаніи ста ударами плетей и вѣчною каторгою -- крестьянокъ, вынужденныхъ послѣ пятнадцатилѣтняго мучительнаго терпѣнія, вступиться наконецъ за свою поруганную честь и за огражденіе дочерей отъ неизбѣжно грозившаго имъ поруганія,-- крестьянокъ, которыя даже и не имѣли, кромѣ убійства, иного способа избавиться отъ поругателя и насильники,-- этотъ приговоръ былъ совершенно законенъ по формѣ. Въ томъ именно я дѣло, что,-- какъ сказано въ нашей статьѣ,-- судья былъ лишенъ возможности и права "видѣть преступника лицомъ къ лицу, войти во всѣ фактическія и психическія подробности преступленія и дать, среди внѣшнихъ, условныхъ юридическихъ истинъ, мѣсто, мѣсто истинѣ нравственной". Однимъ словомъ, недоставало ни судебнаго слѣдствія, ни суда присяжныхъ. Вообще едвали возможно, при нѣкоторой добросовѣстности, признавать статью "Руси" только "лирическимъ" осужденіемъ, лишеннымъ мелкаго фактическаго основанія, выражающимъ не выводы опыта, а только субъективныя, случайныя ощущенія...

Во вотъ вопросъ, который мы предложимъ автору разбираемой статьи,-- хотя собственно этотъ вопросъ и не нуждался бы въ новой постановкѣ, такъ какъ уже находятся въ статьѣ "Руси" 4-го No, но авторомъ почему-то совсѣмъ обойденъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ обойденъ имъ и главный или самый яркій аргументъ въ пользу новыхъ Судебныхъ Уставовъ,-- самое осязательное доказательство заслугъ и преимуществъ новаго суда предъ старымъ. Если главная причина зла въ старомъ судѣ, по мнѣнію статьи С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", заключалась въ "безпорядкѣ отправленій, происходящемъ отъ равнодушія и невѣжества", то спрашивается; почему же существеннѣйшее зло стараго суда -- многовѣковое взяточничество, отъ котораго правительству никакими мѣрами и никакими уголовными карами не удавалось избавить страну,-- со введеніемъ новаго суда вдругъ прекратилось, да разомъ, словно ножомъ обрѣзало?!.. Вѣдь тутъ даже постепенности никакой не происходило. Сегодня -- "равнодушіе", "невѣжество" и самое безстыжее взяточничество, вызвавшее негодующій стихъ поэта, что Россія

въ судахъ черна неправдой черной,

на другой день, не далѣе какъ на другой же день -- глядь! ни равнодушія, ни невѣжества,-- черную неправду смыло, какъ будто ея и не бывало! Да такъ смыло, что не только новыя поколѣнія и не подозрѣваютъ ея былаго, хотя и очень недавняго, существованія, но -- какъ видится -- я старыя поколѣнія о ней забыли! Чѣмъ же это объяснить? Когда же это люди успѣли вдругъ переродиться, изъ невѣждъ стать свѣдущими и излѣчиться, именно по отношенію къ суду, отъ той язвы равнодушія, которая, увы! продолжаетъ еще и теперь разъѣдать и наше общество -- даже въ сферахъ предоставленныхъ общественному самоуправленію,-- и вашу администрацію -- во многихъ, многихъ отрасляхъ государственнаго управленія?.. Очевидно, что причину такой внезапной, необычайной, какъ бы чародѣйственной перемѣны слѣдуетъ искать въ самыхъ формахъ новаго суда, въ его всенародности, въ гласности, въ допущеніи судебнаго слѣдствія, въ учрежденіи присяжныхъ засѣдателей. Значитъ ли это, что и въ новомъ судѣ нѣтъ недостатковъ? Нисколько; есть и въ немъ недостатки своего рода; но признайте же,-- казалось бы, для такого признанія и гражданскаго мужества не надо, довольно гомеопатической доли добросовѣстности и трезваго смысла,-- признайте же, рѣшитесь выговорить, что новый судъ оказалъ Россіи великую услугу... ну хоть уже тѣмъ, что снялъ съ русскаго правосудія позоръ взяточничества и упразднилъ правый укоръ, высказанный вышеприведеннымъ стихомъ поэта!...

Это пустяки, что ли? Это не великое нравственное благо, пущенное въ оборотъ жизни народной? И достанетъ у васъ духу это вымолвить въ то самое время, когда посулы, подкупы, хищенія практикуются въ такомъ громадномъ размѣрѣ почти всюду кромѣ суда,-- въ вѣдомствахъ хозяйственныхъ, административныхъ, не исключая и духовнаго, хотя бы и къ сердечному огорченію ихъ начальниковъ? И думаете вы, что этимъ неизбѣжно-присущимъ нашему административному строю, хотя бы преимущественно въ низшихъ его ярусахъ, мздоимствомъ, даже неуловимымъ для судебнаго преслѣдованія, не развращается въ глубинѣ своей общественная совѣсть, не растлѣваются народные нравы?...

Статья "Руси" указываетъ на десятки тысячъ судебныхъ уголовныхъ приговоровъ, произносимыхъ ежегодно на точномъ основаніи закона, безъ всякой тенденціи, честно и добросовѣстно,-- хотя и не отрицаетъ факта, что были десятки, пожалуй цѣлая сотня, приговоровъ неправильныхъ, тенденціозныхъ (впрочемъ все-таки чуждыхъ побужденіямъ грубой корысти)... Эти сто приговоровъ и осуждайте, изслѣдуйте причины такой неправильности, придумывайте мѣры огражденія, но воздайте же должное за десятки тысячъ честныхъ рѣшеній! Но тутъ-то у васъ языкъ и прилипаетъ къ гортани.

Столь сердобольный къ старымъ судебнымъ порядкамъ, авторъ лишаетъ г. Аксакова всякаго права судить о новомъ судоустройствѣ, утверждая, что относительно новаго суда онъ не имѣетъ опыта, хотя бы и кратковременнаго. Смѣемъ думать, что нашъ критикъ, богатый опытомъ канцелярской сенатской службы и вѣроятно по гражданской лишь части (тогда какъ весь споръ идетъ только объ уголовномъ судоустройствѣ), не имѣлъ даже и того опыта относительно новыхъ судебныхъ порядковъ, какой привелось имѣть г. Аксакову. Послѣдній три раза участвовалъ въ судѣ въ качествѣ присяжнаго засѣдателя и даже старшины присяжныхъ засѣдателей (въ Москвѣ и въ уѣздѣ),-- а по званію почетнаго мироваго судьи принималъ даже участіе въ уѣздномъ временномъ отдѣленіи Окружнаго Суда въ качествѣ члена. Позволяемъ себѣ такъ же предположеніе, что автору статьи "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" не случилось еще ни разу исполнять должность присяжнаго засѣдателя. Не знаемъ какъ бывало съ другими, но никогда не приходилось намъ видѣть, слышать и испытывать то, о чемъ расказываетъ брошюра: "Замѣтки присяжнаго засѣдателя" (петербургскаго), разосланная при "Гражданинѣ". Основываясь на своемъ личномъ опытѣ, пишущій эти сроки свидѣтельствуетъ, что не только онъ, но и всѣ товарищи безъ исключенія, всякій разъ, при обсужденіи каждаго дѣла, относились къ дѣлу съ самымъ серьезнымъ и напряженнымъ участіемъ. Чувство нравственной отвѣтственности невольно охватывало душу даже наиболѣе легкомысленнаго, но особенно сильно овладѣвало оно людьми простаго званія, не изъ разряда такъ-называемой интеллигенціи. Надо было видѣть, какъ измѣнялось выраженіе ихъ лицъ по принятіи присяги, какъ крестились они, приступая къ обсужденію вопросовъ или при подписаніи приговора. Такое же впечатлѣніе выносили изъ суда присяжныхъ и всѣ безъ исключенія, кого только намъ случалось разспрашивать. Да опросите старообрядцевъ, опросите крестьянъ: что думаютъ они объ этой формѣ суда? Мы утверждаемъ напередъ, что они отзовутся о ней съ глубокимъ сочувствіемъ. Негодованіе присяжныхъ не разъ возбуждаютъ поставленные имъ неточные и невразумительные вопросы; они тяготятся обязанностью оставаться только въ тѣхъ узкихъ предѣлахъ, которые вопросами намѣчены, ограничиваться только лаконическими отвѣтами безъ опредѣленія всѣхъ оттѣнковъ своей мысли,-- но самый принципъ суда присяжныхъ понятенъ и дорогъ народу. Само собою разумѣется, что когда гонятъ мужиковъ въ судъ изъ-за триста и болѣе верстъ, въ рабочее время, или хоть не въ рабочее, а съ явнымъ для нихъ разореніемъ, такъ что присяжному приходится даже голодать въ буквальномъ смыслѣ слова, то отправленіе должности присяжнаго становится тягостною, несносною повинностью,-- но въ этомъ виноватъ не принципъ суда присяжныхъ, а Правительствующій Сенатъ, до сихъ поръ не разрѣшающій земствамъ выдавать денежное пособіе крестьянамъ, вызываемымъ въ присяжные изъ-за дальняго разстоянія. Понятно также, что если пригонятъ въ судъ, въ Самару или Уфу, какихъ-нибудь Черемисовъ, не понимающихъ почти ни слова по русски, такъ изъ нихъ плохіе присяжные выходятъ,-- но вѣдь и примѣнять каждое законоположеніе требуется со смысломъ...

Самое это напряженное чувство нравственной отвѣтственности, охватывающее присяжнаго, естественно склоняетъ русскаго простолюдина скорѣе къ оправданію, чѣмъ къ обвиненію. Для совѣсти все же легче не наказать виновнаго, чѣмъ наказать понапрасну безвиннаго. Въ старомъ уставѣ уголовнаго судопроизводства или въ XV томѣ Свода Законовъ десятки лѣтъ красовалась статья, взятая изъ Наказа Екатерины II и пользовавшаяся нѣкогда большимъ сочувствіемъ въ русскомъ обществѣ: судья долженъ памятовать, что "лучше оправдать десять виновныхъ, чѣмъ осудить одного невиннаго". Вотъ на эту-то законодательную мораль, бывшую, по велѣнію верховной власти, обязательною для уголовныхъ судей въ теченіи чуть не цѣлаго вѣка, пусть и опрокидываются современные антагонисты новыхъ судебныхъ порядковъ, если достанетъ духу! Правда и то, что нравственное воззрѣніе, выраженное этою статьею стараго закона, вполнѣ согласуется и съ нравственными убѣжденіями Русскаго народа, который и уголовнаго преступника, разъ онъ присужденъ къ наказанію, именуетъ не иначе какъ "несчастнымъ"... Что же прикажете дѣлать съ Русскимъ народомъ? Упрадзнить его совѣсть? или же упразднить самый Русскій народъ? Во сколько же оправданіе виновныхъ зависитъ отъ формальностей, коими обставленъ судъ присяжныхъ во столько эти формальности подлежатъ исправленію и легко могутъ быть исправлены, какъ это и указывается помѣщаемою ниже статьею г. Тютчева.

Довольно. Деликатно отзываясь о старыхъ судебныхъ порядкахъ, то воздыхая о нихъ, то допуская, какъ бы не-хотя, что они все-таки были "плохи", хотя и заслуживаютъ извиненія,-- критикъ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей" менѣе чинится съ судами новыми, называя ихъ, между прочимъ, "машиною, служащею бременемъ народу и государству"! Это уже почти смертный приговоръ, и притомъ общій, сплошной, всему учрежденію, безъ изъятія той или другой его стороны или части! Вслѣдъ затѣмъ однако авторъ прибавляетъ менѣе грозныя строки: а потому она (машина) и требуетъ "перелаженія такъ, чтобъ она служила защитою народныхъ и государственныхъ интересовъ". Съ послѣднимъ можно бы и не спорить, да и вообще мы едвали бы стали и отвѣчать на эту статью, еслибъ не попадали въ ней выраженія, заставляющія предполагать какую-то недоговоренную мысль. "Вопросъ идетъ не о старомъ судопроизводствѣ, а о новомъ" -- внушительно говоритъ намъ авторъ. Въ такомъ случаѣ, казалось бы, незачѣмъ было ему и пускаться съ нами въ препирательство и поднимать перчатку, брошенную нашею газетою охотникамъ до старыхъ судовъ. Однако тутъ же слѣдуетъ такое добавленіе: "Никто и не думалъ проповѣдывать возстановленіе стараго въ его формальной цѣлости, да это и невозможно"!... Только въ формальной цѣлости невозможно?... Стало-быть въ частности возможно, и объ этомъ кое-гдѣ думаютъ... Вотъ это-то и интересно. Что же именно можетъ, по мнѣнію автора, подлежать возстановленію?

Отъ автора мы не добьемся отвѣта, да едвали даже и обладаетъ онъ точнымъ представленіемъ о томъ, что и какъ слѣдуетъ возстановить и исправить. Именно къ нему-то и можетъ быть обращенъ упрекъ, что онъ руководится болѣе "ощущеніями", чѣмъ ясными выводами, точнѣе сказать: мятется между безплодными симпатіями къ старой рутинѣ и безплодными же, надо надѣяться, антипатіями ко всему новому и живому. Вся статья его отражаетъ межеумочное состояніе мысли и духа, совершенно свойственное тому современному типу нашихъ мнимыхъ консерваторовъ, про который можно сказать стихами давно умершаго поэта,-- что онъ

Безсиленъ къ смѣлому возврату

Иль къ шагу смѣлому впередъ

И по углаженному скату

Лѣниво подъ гору ползетъ...

Только что отвѣтили мы мнимому консерватору, какъ приходится отвѣтить голосу изъ противоположнаго лагеря,-- изъ того самаго, который гордо красуется кличкою "либеральнаго", но который мы не переставали и не перестанемъ называть мнимо-либеральнымъ. Сотрудникъ и вдохновитель газеты "Русскій Курьеръ", графъ Петръ Кутузовъ (не Арсеній) въ 55 No этой газеты выдаетъ намъ похвальный рескриптъ или аттестатъ не только отъ имени своего стана, но и отъ имени (excusez du peu) "всей правомыслящей Россіи" за "услугу" оказанную статьею 4-го No"Руси" "на пользу торжества правды и просвѣщеннаго, гуманнаго правосудія".-- Благодарны за сочувствіе, вѣримъ искренности графа Кутузова, жалѣемъ что онъ выражается слишкомъ ужъ многословно и высокопарно, и отвѣтимъ ему въ краткихъ словахъ.

Мы, прежде всего, не понимаемъ на какомъ основаніи присвоиваетъ почтенный авторъ своему лагерю какую-то монополію сочувствія реформамъ покойнаго Государя. Почему сочувствовавшихъ или сочувствующихъ освобожденію крестьянъ или новымъ судебнымъ уставамъ -- причисляетъ онъ къ сонму бывшихъ западниковъ, величающихъ себя теперь въ печати "либералами" или "интеллигенціей" по преимуществу?!... Тѣ, которымъ они же дали кличку "славянофиловъ" и надъ которыми сорокъ лѣтъ глумились, да и понынѣ не перестаютъ издѣваться, были едвали не первыми проповѣдниками необходимѣйшихъ реформъ и во всякомъ случаѣ самыми дѣятельными работниками въ совершеніи многихъ важнѣйшихъ преобразованій прошлаго царствованія -- вовсе однакоже не во имя какой-либо западной "либеральной" доктрины, а во имя требованій общечеловѣческой и русской народной правды. Сохраненіе, напримѣръ, крестьянской поземельной общины, мірскаго самоуправленіи, да и самый надѣлъ земли, равный дли всѣхъ безъ различіи -- вовсе, кажется, не входили въ программу нашихъ "либераловъ", да вѣдь и не преподаны какъ образецъ для подражаніи западною цивилизаціей?!... Если же вообще въ реформахъ Александра II оказываются нѣкоторые элементы фальши, такъ именно во столько, во сколько въ новыя учрежденіи и порядки успѣлъ проникнуть духъ доктринерства, духъ чисто-западныхъ либеральныхъ теорій. Этого духа развѣ отрѣшились теперь "Курьеръ" и прочіе органы глаголемой "либеральной" печати? Мы этого какъ-то не замѣчали. Воспѣвай гимны дѣяніямъ "Великаго Реформатора", не толковали ли они развѣ и объ "увѣнчаніи зданія", и о "правовомъ порядкѣ" въ такомъ смыслѣ, въ какомъ мы сочувствовать имъ не можемъ? Развѣ не отрицали и не отрицаютъ они въ то же время и чуть не ежедневно право Русскаго народа на "самобытность въ сферѣ политическихъ идей" (sic,-- это было напечатано)? Да и вообще русская духовная "самобытность", какъ это довольно извѣстно, претитъ нравственному существу нашихъ мнимыхъ либераловъ горше полыни,-- что впрочемъ очень понятно и даже извинительно лицамъ, которыхъ всѣ идеалы -- тамъ, въ Западной Европѣ; которыхъ весь образъ мыслей, умственный и нравственный строй опредѣляется чуженароднымъ критеріумомъ; для которыхъ вся исторія до-Петровской Россіи есть, по выраженію Хомякова, не болѣе какъ девятисотлѣтній ростъ будущей обезьяны!... Есть много и другихъ вопросовъ, раздѣляющихъ насъ съ почтенными ратниками такъ - называемаго либерализма. Мы, напримѣръ, нисколько бы не желали, чтобы въ той или другой "либеральной", хотя бы и легальной, формѣ могли они выдавать себя за "Русскій народъ", а свои измышленія за выраженіе его чувствъ, мысли и воли; мы находимъ также, что въ своемъ "демократизмѣ", "гуманизмѣ" и np.t наши мнимые либералы несравненно болѣе придаютъ значенія насущному хлѣбу, чѣмъ тому хлѣбу духовному, который Русскому народу дорогъ паче насущнаго...

Съ нѣкоторыхъ поръ впрочемъ "Русскій Курьеръ" сталъ весьма часто на своихъ страницахъ ссылаться на "христіанство" и "христіанское ученіе". Это нововведеніе дѣлаетъ ему или собственно графу Кутузову большую честь и подаетъ добрыя надежды на будущее, но пока... да проститъ насъ гр. Кутузовъ за откровенность -- едвали не производитъ оно еще большую путаницу въ его понятіяхъ. Дошло до того, что "Русскій Курьеръ", во имя христіанской любви, осудилъ Русскій народъ -- зачѣмъ-де онъ освободилъ (цѣною своей крови) христіанъ-Болгаръ отъ магометанскаго ига, такъ какъ, по умозаключенію "Курьера", это не согласно-де съ текстомъ Евангелія. Болгаре -- разсуждаетъ онъ -- обязаны были продолжать платить дань Султану, такъ какъ Султанъ-де "тотъ же Кесарь", а вѣдь "Кесарево -- Кесареви"! Освобождать Болгаръ надо было-де мирнымъ способомъ, посредствомъ предварительнаго "насажденія культуры"!... Выходитъ по этому разсужденію, что Россія согрѣшила тѣмъ, что, побивъ Мамая на Куликовомъ полѣ, избавила такимъ способомъ сыновъ своихъ отъ татарскаго ига, и что Святый Сергій, благословившій на подвигъ Пересвѣта и Ослябю, куда какъ ниже разумѣлъ обязанности христіанской нравственности, чѣмъ "Русскій Курьеръ"... Все это, конечно, опроверженія не заслуживаетъ, но не заслуживаетъ и гнѣва,-- дѣло для газеты вѣдь новое; дочитается со временемъ гр. Кутузовъ и до текста: "больше же сея любве никто же имать, да кто душу свою положитъ за други своя"...

Еще два слова. Въ лагерѣ такъ-называемомъ консервативномъ есть все же одна сторона, по крайней мѣрѣ у многихъ, которой мы не встрѣчаемъ въ лагерѣ такъ-называемомъ либеральномъ и съ которою мы не можемъ не сочувствовать, какъ бы ни расходились въ воззрѣніяхъ: это -- любовь къ русской народности и народу, это -- живое чувство національнаго достоинства и чести,-- чего мы никакъ не усматриваемъ ни въ брошюрахъ гр. Кутузова, ни въ статьяхъ "Р. Курьера" -- ну хоть бы по поводу Скобелева..

Впрочемъ, гр. Кутузовъ человѣкъ искренній, а потому и рекомендуемъ ему чтеніе и изученіе сочиненій Хомякова, К. С. Аксакова, Ю. Ѳ. Самарина; можетъ-быть онъ мало-помалу и выберется на прямую дорогу.