Аксаков Иван Сергеевич - О двух началах права, действующих в русской жизни: писанный закон и народный обычай

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

О двухъ началахъ права, дѣйствующихъ въ русской жизни: писанный законъ и народный обычай

"Русь", 1-го апрѣля 1883 г.

Еще въ прошломъ году, въ 48 No, разсуждая о задачахъ Коммиссіи для составленія проекта новаго Гражданскаго Уложенія, мы говорили о двухъ разныхъ началахъ права, дѣйствующихъ въ нашей русской жизни и имѣющихъ каждое свою отдѣльную область. Изъ этихъ двухъ областей, одна -- область писаннаго гражданскаго закона, включающая въ себя лишь меньшинство русскаго люда, но меньшинство властное и господствующее, во всѣхъ смыслахъ и отношеніяхъ; другая -- область народнаго обычая, несоизмѣримо превосходящая первую пространствомъ и численностью населенія, но почти безвластная, безгласная, безоружная. Мы еще тогда указывали на нѣкоторая столкновенія государственнаго строя съ народнымъ бытомъ и напоминали о необходимости оградить болѣе твердымъ образомъ свободу народнаго обычая. Голосъ нашъ въ то время не знавалъ ни возраженія, ни сочувствія. Въ послѣднемъ 6 No "Руси" напечатали мы присланную ваять изъ одной дальней губерніи короткую замѣтку по поводу крестьянскихъ духовныхъ завѣщаній, утверждаемыхъ Окружными судами, которую и озаглавили: "О разлагающемъ дѣйствіи новой судебной практики на крестьянскій семейный бытъ. Признаться сказать, по выходѣ уже X:, намъ самимъ показалось это заглавіе слишкомъ категоричнымъ, и мы уже готовы были упрекнуть себя въ нѣсколько поспѣшномъ обобщеніи частныхъ, случайныхъ фактовъ, какъ ознакомились съ новыми данными и прочли новый, уже оффиціальный документъ, изъ другой мѣстности, вполнѣ оправдывающій сдѣланное нами обобщеніе и мысль выраженную въ заглавіи. Предметъ этотъ такъ важенъ, что мы желаемъ остановятъ на немъ вниманіе читателей и подѣлиться съ ними полученными нами свѣдѣніями.

Документъ, о которомъ мы говоримъ, это докладъ Орловскому земскому собранію коммиссіи изъ семи гласныхъ, избранной въ прошломъ 1882 году для изученія нѣкоторыхъ вопросовъ, относящихся до крестьянскаго землевладѣнія, преимущественно подворнаго. Работы коммиссіи привели ее къ заключенію, что неудовлетворительное положеніе этой формы землевладѣнія въ значительной степени происходитъ отъ того, что практика мировыхъ учрежденій и общихъ судебныхъ мѣстъ очень часто "не согласуется съ точнымъ смысломъ имѣющихся узаконеній и внеси" непрочность и путаницу въ земельныя отношенія крестьянъ". По мнѣнію коммиссіи, было бы желательно новое общее законодательное подтвержденіе о непримѣнимости къ крестьянскому имуществу статей X т. Свода законовъ о порядкѣ наслѣдованія и выдѣлѣ указныхъ частей, равно и правилъ объ утвержденіи въ правахъ наслѣдства, объ охраненіи имущества послѣ смерти и вводѣ во владѣніе. Сколько намъ извѣстно, Орловское губернское земское собраніе единогласно признало справедливость доводовъ коммиссіи, а потому и опредѣлило: "ходатайствовать предъ г. министромъ юстиція о расъясненіи судебнымъ мѣстамъ точнаго смысла существующихъ постановленій". Какія же это "постановленія", на точный смыслъ которыхъ ссылается земство? Это 38 статья Общаго Положенія о крестьянахъ, вышедшихъ изъ крѣпостной зависимости, о томъ, что крестьяне наслѣдуютъ на основаніи мѣстныхъ обычаевъ, и два рѣшенія гражданскаго кассаціоннаго департамента Правительствующаго Сената. Одно изъ нихъ, 1878 г. (No 225), отмѣняетъ опредѣленіе съѣзда мировыхъ судей именно вслѣдствіе неправильнаго примѣненія къ крестьянскому имуществу общихъ гражданскихъ законовъ о наслѣдствѣ, вопреки вышеупомянутой 38 статьѣ, которой обязательное для всѣхъ судовъ имперіи значеніе тутъ же подробно истолковано Сенатомъ. Другимъ же рѣшеніемъ (1881 г., No 181) Сенатъ призналъ нужнымъ столь же подробно разъяснить, что подворное владѣніе есть подворное, а не какое-либо иное, и что при подворномъ владѣніи земля принадлежитъ не домохозяину, а всѣмъ членамъ двора.

И несмотря однакожъ на всѣ эти истолкованія, судебная практика не перестаетъ являть и до сихъ поръ,-- какъ оказывается изъ доклада и всѣхъ полученныхъ вами сообщеній,-- обильный рядъ подобныхъ незаконныхъ вторженій въ жизнь народа -- законодательства не для него писаннаго! Почему же это такъ? Для разрѣшенія этого недоумѣнія обратимся къ самимъ фактамъ судебной практики. Въ числѣ доставленныхъ намъ данныхъ есть новое указаніе на утвержденіе Окружными судами духовныхъ завѣщаній крестинъ (писать которые побуждаютъ ихъ мѣстные адвокаты, вѣчно снующіе около сельскаго люда, ища. наживы): это утвержденіе совершается въ силу того соображенія, что на крестимъ распространены, по Положенію, "общія гражданскія права"; что правильность завѣщанія; разсматривается судомъ только съ формальной стороны и дальнѣйшей повѣркѣ не подлежитъ; что нѣтъ закона воспрещающаго крестьянамъ песетъ духовныя завѣщанія; что наконецъ же всегда можно уразумѣть изъ завѣщанія, какой видъ владѣнія или собственности представляетъ имущество, которымъ распорядился завѣщатель. Но и помимо духовныхъ завѣщаній, мѣстные сельскіе адвокаты умудряются обращать въ свою пользу, къ вящему раззору крестьянъ, смутное разумѣніе нашими судьями, воспитанными въ юридическихъ понятіяхъ совсѣмъ особаго порядка, русскихъ народныхъ обычаевъ и вообще всего строя народной жизни, бъ Елецкомъ уѣздѣ былъ такой случай: бездѣтный и домовитый крестьянинъ взялъ къ себѣ пріемыша, выростилъ его, женилъ, дождался отъ него шести сыновей или, по своему понятію, внучатъ (въ силу обычая усыновленія), наконецъ умираетъ. У старика -- племянники, живущіе совсѣмъ особыхъ домомъ. По наученію бродячаго законовѣда, племянники выправляютъ метрическое свидѣтельство о томъ, что у умершаго крестьянина родныхъ дѣтей не было, и обращаются къ мировому судьѣ съ просьбою "о принятіи законныхъ мѣръ къ охраненію имущества". Тотъ усердствуетъ; сейчасъ -- судебнаго пристава: опись, публикація, представленіе Окружному суду, и черезъ 6 мѣсяцевъ Окружный судъ утверждаетъ племянниковъ въ правахъ наслѣдства, а несчастное семейство пріемыша, обездоленное, разоренное, пѣшкомъ съ малыми дѣтьми отправилось на переселеніе въ Ставропольскія степи! Казалось бы, слѣдовало и суду, и мировому судьѣ, вѣдать, что обычай усыновленія въ крестьянскомъ быту давно. признанъ самимъ правительствомъ и принимается въ соображеніе даже уставомъ о воинской повинности,-- но, по правдѣ сказать, ихъ и винить трудно: съ одной стороны передъ ними -- метрическое свидѣтельство, документъ, стало-быть формальное основаніе извѣстнаго, положительнаго права; съ другой -- никакого документа, а нѣчто такое, что по самой бытовой природѣ своей трудно поддается строгому внѣшнему, условному опредѣленію и во всякомъ случаѣ потребовало бы, для подобнаго опредѣленія, спеціальнаго разслѣдованія на мѣстѣ и всесторонняго изученія самаго обычая. Очевидно, замѣтимъ мимоходомъ, что такія дѣла общимъ гражданскихъ судамъ, призваннымъ рѣшать и вершить на основаніи формальнаго, писаннаго закона, а не обычаевъ, по существу своему не подсудны. Но въ томъ-то и задача законодателя: гдѣ и какъ провести черту подсудности и неподсудности? Отсутствіе такой черты (нисколько не восполняемое частными, случайными сенатскими рѣшеніями) и служитъ причиною, что эти двѣ области -- формально-юридическая и бытовая -- постоянно вторгаются одна въ другую, и что Окружные суды принимаютъ иногда къ разсмотрѣнію просьбы объ утвержденіи въ правахъ наслѣдства даже къ землѣ и имуществу въ предѣлахъ крестьянскаго надѣла... Особенно же страдаетъ отъ подобнаго благодѣтельнаго распространенія на крестьянскій бытъ "общихъ гражданскихъ правъ" -- подворное владѣніе.

Понятія объ этой формѣ владѣнія до сихъ поръ совершенно сбивчивы въ средѣ нашихъ юристовъ и такъ мало вяжутся со всѣми юридическими воззрѣніями, преподанными имъ съ университетскихъ каѳедръ, что даже совершенно вѣрное ея истолкованіе Правительствующимъ Сенатомъ (см. выше), но не облеченное въ § закона, плохо врѣзалось въ ихъ память и потонуло для нихъ, въ безбрежномъ морѣ кассаціонныхъ рѣшеній. И въ самомъ дѣлѣ, въ ходячемъ представленіи о русскомъ крестьянскомъ землевладѣніи рисуются обыкновенно два вида владѣнія: общинное и личное, которые и противопоставляются одинъ другому, какъ два полюса. У насъ привыкли думать, напримѣръ, что форма общинной или общественной земельной собственности господствуетъ исключительно среди великорусскихъ крестьянъ, а частной или личной собственности среди малорусскихъ. Но это мнѣніе неточно и наше общепринятое юридическое понятіе о личной поземельной собственности нисколько не согласуется съ воззрѣніемъ самихъ крестьянъ на ихъ участки, находящіеся внутри общей сельской межи. Можетъ-быть, это крестьянское воззрѣніе и будетъ наконецъ исковеркано судебною практикою и закономъ, навязавшимъ крестьянамъ, чрезъ выкупъ, представленіе о личной собственности въ смыслѣ X тома Свода,-- но все же до сихъ поръ, даже и въ Малороссіи, земля состоящая у членовъ общества или домохозяевъ въ подворномъ владѣніи, хотя бы и наслѣдственномъ, не перестаемъ, въ принципѣ, признаваться собственностью или, точнѣе сказать, вотчиною всего сельскаго общества. Другими словами, это значитъ, что первоначальная форма владѣнія была такъ-называемая общинная, но потомъ земля перестала дѣлиться по душамъ и раздѣлилась на безсрочное время по дворамъ, такъ что каждый дворъ владѣетъ своимъ участкомъ наслѣдственно. Однакоже такая вторичная форма (наслѣдственнаго подворнаго владѣнія) не исключаетъ понятія о возможности передѣла подворныхъ участковъ,-- какъ это, года два тому назадъ, подтвердилось и самымъ дѣломъ во многихъ мѣстахъ Малороссіи. Поводомъ къ такому передѣлу послужила наличность излишней, никуда не пріуроченной земли, образовавшаяся вслѣдствіе разныхъ причинъ. Сообщая въ кіевской "Зарѣ" объ этомъ печальномъ, по его мнѣнію, фактѣ, извѣстный землевладѣлецъ и сельскій хозяинъ г. Тамара, воскликнулъ: "Итакъ, мы имѣемъ у себя всѣ невыгоды общиннаго землевладѣнія, не имѣя его выгодъ!" То же самое понятіе о подворномъ владѣніи земельными участками, т. е. о сохраненіи за землею, даже при этой формѣ владѣнія, значенія коллективной, общей собственности, присуще и тѣмъ великорусскимъ мѣстностямъ, гдѣ оно искони существуетъ (напримѣръ, у такъ-называемыхъ однодворцевъ) или вновь заводится -- при прекращеніи передѣловъ по душамъ. Очевидно, что всякое отчужденіе подворнаго участка лицамъ, къ сельскому обществу не принадлежащимъ или не согласнымъ замѣстить убывающаго хозяина въ его обязанностяхъ и прочихъ отношеніяхъ къ сельскому обществу, является нарушеніемъ самой основы сельскаго общежитія и противорѣчитъ народному правовому воззрѣнію. Однакожъ такое отчужденіе сплошь и рядомъ вызывается теперь корыстными происками адвокатовъ и допускается нашею судебною практикою!

Но у подворнаго владѣнія (имѣющаго всѣ наружные признаки личной собственности въ смыслѣ X тома Свода Законовъ, что и сбиваетъ съ толку нашихъ ученыхъ юристовъ) есть и другая особенность,-- именно та, на которую указалъ и Сенатъ, т. е. что земля подворнаго участка принадлежитъ не домохозяину лично, а всѣмъ членамъ, или всему семейному союзу вообще. Надобно замѣтить при этомъ, что дворъ можетъ вмѣщать въ себѣ и не одну семью, а нѣсколько семей, конечно родственныхъ -- по крови или по усыновленію. Общинное владѣніе опредѣляется уставною грамотою, и поэтому доказать Окружному суду, что такая-то земля не есть личная собственность крестьянина еще не такъ трудно; но на подворное владѣніе выданы или выдаются крестьянамъ "владѣнныя записи" -- на имена наличныхъ, въ моментъ выдачи, домохозяевъ. Тутъ-то и заключается для судовъ и судей камень преткновенія! Около подворнаго владѣнія преимущественно и бродитъ адвокатъ, "яко левъ рыкая, искій кого поглотити", стережетъ минуту смерти главы двора или семьи, и начинаетъ кутить семью, подбивая старшихъ изъ нихъ къ захвату имущества на основаніи X тома Свода Законовъ. Путемъ этого захвата и служитъ обыкновенно, какъ мы уже сказали, "порядокъ охранительнаго производства", приводимый въ исполненіе мировымъ судьею въ силу формальнаго, поданнаго ему прошенія, настроченнаго отъ имени "прямаго наслѣдника" адвокатомъ. Въ результатѣ -- утвержденіе Окружнымъ судомъ въ правахъ наслѣдства этихъ прямыхъ наслѣдниковъ, напримѣръ сыновей домохозяина, на имя котораго выдана запись, съ устраненіемъ младшихъ его братьевъ, съ выдачею вдовѣ и дочерямъ 14-ой, 8-ой, 7-ой и 4-ой частей! Можно представить себѣ, какой переполохъ вноситъ въ крестьянскую среду такой взглядъ Окружныхъ судовъ на обще-семейную собственность, какъ спутываетъ въ народныхъ понятіяхъ всякое представленіе о правѣ и справедливости. Случалось, что сестры, выданныя изъ двора на чужую сторону въ замужество и совсѣмъ отдѣленныя, предъявляли, по наущенію адвокатовъ, иски къ братьямъ-домохозяевамъ, требуя себѣ выдѣла указныхъ частей, и получали таковыя, а дворъ, надъ которымъ была совершена подобная легальная операція, лишался такимъ образомъ рабочей состоятельности и платежной способности. Всѣ эти данныя взяты нами отчасти изъ доклада коммиссіи, отчасти изъ деоффиціальныхъ замѣтокъ одного изъ мировыхъ судей Елецкаго уѣзда.

Но тамъ, гдѣ мировые судьи, вразумясь толкованіемъ Сената (впрочемъ -- повторяемъ -- частнымъ и лгало извѣстнымъ, такъ какъ оно не вошло даже въ частные сборники кассаціонныхъ рѣшеній), перестали примѣнять правила охранительнаго производства къ имуществу крестьянъ, а Окружные суды уклоняются отъ разсмотрѣнія дѣлъ объ утвержденіи крестьянъ въ правахъ наслѣдства,-- тамъ мѣстные законовѣды изощрились найти иной способъ вторгнуться "во имя закона" въ беззаконную или внѣзаконную народную среду. Гг. нотаріусы изволятъ упорно признавать подворные участки личною собственностью и совершаютъ безпрепятственно купчія и закладныя отъ имени домохозяевъ, при чемъ, если домохозяиномъ старшій братъ, его братья и прочіе совладѣльцы рискуютъ лишиться, да часто и лишаются, всего своего имущества. Или же просто пишется вексель (конечно безденежный) отъ имени крестьянина-домохозяина,-- и это способъ самый обыкновенный. По наступленіи срока векселю, въ случаѣ неплатежа, кредитору выдается исполнительный листъ; онъ указываетъ имущество должника, и судебный приставъ, даже безъ всякихъ корыстныхъ побужденій, а вполнѣ "законно", на основаніи владѣнной записи и указаній должника, производитъ имуществу опись, несмотря даже на протесты остальныхъ совладѣльцевъ. Затѣмъ -- публикація о продажѣ съ публичнаго торга и самая продажа. Законные совладѣльцы продаваемаго такимъ образомъ имущества обыкновенно люди неграмотные, часто женщины и сироты, которыя нерѣдко узнаютъ о продажѣ только тогда, когда покупатель явился уже вводиться во владѣніе и отбирать ихъ добро при содѣйствіи власти. Имъ остается или сопротивляться, или же "предъявлять искъ для возвращенія своей собственности", т. е. противопоставлять вексельному праву -- обычай или совершенно невѣдомое нашему законодательству, а потому и судьямъ, начало общесемейной собственности!

Перечисленныхъ вами случаевъ вполнѣ, полагаемъ, достаточно. Предъ глазами читателя можетъ теперь предстать во всей своей живости картина нашего сельскаго историческаго быта съ своего рода правовымъ обычаемъ -- осаждаемаго, подрываемаго, тѣснимаго со всѣхъ сторонъ не только происками адвокатовъ, невѣдѣніемъ чиновниковъ, простодушною благонамѣренностью цивилизаторовъ и презрительною надменностью такъ-называемыхъ "людей науки", т. е. европейскихъ, даже не всегда новѣйшихъ учебниковъ права,-- но и всею тяжестью государственнаго строя, съ которымъ народный бытъ столкнулся теперь непосредственно, лицомъ къ лицу. Было уже не однажды указано на страницахъ "Руси", что до самаго освобожденія крестьянъ изъ-подъ крѣпостной зависимости бытовой строй народный былъ огражденъ отъ прямаго на него воздѣйствія государственной власти -- властью помѣщиковъ, которая такимъ образомъ служила этому сельскому бытовому строю какъ бы стекляннымъ колпакомъ, соблюдавшимъ его неприкосновенность. Помѣщикамъ нужна была только готовая рабочая сила и денежный оброкъ. Въ остальное они не вмѣшивались,-- и такъ мало вмѣшивались, что, несмотря на внѣшнюю ихъ близость въ народу, существенныя бытовыя основы 80-ти % русскаго населенія оставались имъ, почти до послѣдняго времени, невѣдомы, т. е. не были ни изслѣдованы, ни сознаны въ ихъ внутреннемъ значеніи и объемѣ, какъ цѣлая самостоятельная правовая система. А вѣдь между тѣмъ,-- вслѣдствіе толчка, даннаго нашему просвѣщенію со временъ Петра Великаго,-- нравы, обычаи, законы и весь внутренній строй западныхъ Европейскихъ народовъ были имъ извѣстны до тонкости! Только лѣтъ за 20 до освобожденія крестьянъ, небольшой кругъ людей въ Москвѣ,-- при хохотѣ и свистѣ всѣхъ тогдашнихъ "либераловъ" и "демократовъ" западно-европейскаго пошиба и несмотря на противодѣйствіе самого правительства,-- положилъ починъ изученію соціальныхъ и экономическихъ началъ народной жизни: благодаря ихъ участію въ составленіи Положенія 19-го февраля, этотъ великій законодательный актъ хоть отчасти призналъ и санкціонировалъ право народнаго обычая, народную форму землевладѣнія и народное мірское устройство. Говоримъ, потому что рядомъ съ таковымъ признаніемъ вторглись въ Положеніе и многія статьи, подрывающія народный строй въ самомъ его корнѣ... Съ освобожденіемъ крестьянъ, прежній "стеклянный колпакъ" разбился, и народный строй, состоявшій до сихъ поръ внѣ писаннаго закона, очутился, недостаточно защищенный, лицомъ къ лицу съ могущественнымъ строемъ гражданскимъ, создавшимся на совершенно иныхъ началахъ. Послѣдній широко раскрылъ ему свои объятія, но того и гляди, даже не-хотя, безсознательно, задушитъ его въ своихъ объятіяхъ -- особенно съ тѣхъ поръ, какъ уничтоженъ институтъ мировыхъ посредниковъ.

Пусть право крестьянскаго обычая (одновременно съ распространеніемъ на крестьянъ общихъ гражданскихъ правъ по Своду Законовъ) и признано,-- но внутренняя сущность этого обычая продолжала, да еще и продолжаетъ, оставаться невѣдомою или точнѣе сказать -- непонятою, невыясненною, не только для правительства, но и для большей части русскаго образованнаго общества. Эта невыясненность и служитъ главною причиною тѣхъ недоразумѣній, столкновеній и -- что печальнѣе всего -- того разложенія, которое уже замѣчается въ крестьянскомъ быту и не сулитъ ничего добраго. Да и можетъ ли быть иначе при постоянномъ, упорномъ воздѣйствіи на этотъ бытъ началъ совершенно противоположныхъ? Независимо отъ злоупотребленій со стороны адвокатовъ, на которая указало Орловское земское собраніе,-- независимо отъ эгоистическихъ разсчетовъ и иныхъ соблазновъ, влекущихъ людей изъ простаго народа къ сферѣ писаннаго закона, сферѣ властной и высшей по своему общественному положенію и значенію,-- самый духъ нашей цивилизаціи и этого нашего, благожелательнаго, повидимому, либерализма,-- онъ-то, главнымъ образомъ, и содѣйствуетъ разложенію того народнаго быта, на основаніи котораго зиждется Русское государство. Что, казалось бы, великодушнѣе и либеральнѣе, напримѣръ, идеи всесословности въ примѣненіи къ нашему крестьянству? Но эта идея -- на практикѣ -- значитъ ни болѣе ни менѣе какъ уничтоженіе обособленности и самостоятельности крестьянства, какъ внесеніе въ его среду юридическихъ началъ, убивающихъ самую душу народнаго самоуправленія; другими словами: разслабленіе внутренней силы и крѣпости народнаго строя.

Дѣло въ томъ, что въ нашей русской жизни понятія о всесословности и равноправности имѣютъ, сверхъ общаго, еще и особое значеніе. Безъ сомнѣнія, не должно быть сословій привилегированныхъ; безъ сомнѣнія, равноправность должна быть достояніемъ всѣхъ гражданъ независимо отъ происхожденія,-- но было бы высшею несправедливостью всѣхъ, напримѣръ, чесать подъ одну гребенку, и во имя благъ равноправности и всесословности коверкать и уродоватъ насильственно самый бытъ народный, пригонять къ строю жизни высшихъ классовъ историческій строй жизни громаднаго большинства. Тѣмъ болѣе, что здѣсь нѣтъ и рѣчи о преимуществахъ одного быта передъ другимъ: нужно лишь параллельное сожительство двухъ, полноправныхъ у себя дома, различныхъ бытовъ,-- что нисколько не можетъ мѣшать высшему единству общаго государственнаго нрава. Всѣ наши сословныя былыя различія сводятся въ настоящее время къ двумъ формамъ быта, выражающимъ собою два противоположныхъ начала: начало общественное, общинное или пожалуй, по новѣйшему, модно-ученому выраженію, "коллективное",-- и начало личное. Обоимъ началамъ соотвѣтствуютъ и двѣ различныя формы землевладѣнія, первая изъ нихъ -- форма коллективнаго землевладѣнія (включая сюда и подворное) -- составляетъ принадлежность 80 % русскаго населенія, имѣетъ и соотвѣтственное мірское устройство, и весь соотвѣтственный строй, регулируемый обычаемъ. Она составляетъ тотъ базисъ, на которомъ почіетъ бытіе Россіи. Вторая, т. е. форма личнаго землевладѣнія или личная собственность -- отличительная черта быта остальныхъ 20%. При этомъ не самое происхожденіе и не самая сословность составляетъ отличительный признакъ обѣихъ сферъ даже въ правовомъ отношеніи,-- а именно форма землевладѣнія и бытъ. Начало личное, съ личною собственностью, съ писаннымъ закономъ есть начало движущее,-- и носителемъ его по преимуществу было въ Россіи служилое сословіе, а теперь -- личные землевладѣльцы. Начало общественное, коллективное, съ мірскимъ устройствомъ и неписаннымъ закономъ или обычаемъ -- жило въ тѣхъ классахъ народныхъ, которые въ старину носили по преимуществу названіе земщины. Эти два начала проходятъ всю нашу исторію, и мы полагаемъ, что гармоническое ихъ сочетаніе и взаимное восполненіе -- самыя счастливыя условія для могущественнаго развитія и преуспѣянія Россіи, не только въ экономическомъ, но и въ соціальномъ и въ политическомъ смыслѣ. Восполненіе, а не поглощеніе одного другимъ. Ни коллективизмъ не долженъ убивать начало личности, ни послѣднее не должно разрушать начала коллективнаго. Первой опасности намъ бояться нечего, но вторая опасность у насъ въ виду, и нами же безразсудно ускоряется.

Мы распространяемъ на крестьянъ благо писаннаго закона въ ту самую минуту, когда сознали его, во многихъ отношеніяхъ, устарѣлость и непригодность для насъ самихъ. Въ настоящее время, какъ извѣстно, правительство распорядилось составленіемъ новаго гражданскаго уложенія, чѣмъ и занимается особая Коммиссія, при частномъ содѣйствіи ученыхъ юридическихъ обществъ. Самый существенный, безъ сомнѣнія, вопросъ, который впрочемъ Коммиссіей кажется еще не рѣшенъ,-- это вопросъ объ объемѣ или пространствѣ дѣйствій новаго уложенія. Если вѣрить слухамъ, нѣкоторые члены держатся такого воззрѣнія, что новый гражданскій кодексъ долженъ быть составленъ "на основаніи послѣдняго слова науки и историческаго опыта Европейскихъ странъ", и распространяться на всѣхъ россійскихъ гражданъ безъ исключенія; изъятіе же для крестьянъ относительно порядка наслѣдованія, формы землевладѣнія и нѣкоторыхъ юридическихъ обычаевъ можетъ быть допущено лишь въ самомъ тѣсномъ объемѣ и лишь какъ необходимое и временное зло -- въ надеждѣ, что начало личной собственности, какъ принадлежность высшей культуры, непремѣнно мало-по-малу препобѣдитъ начало общиннаго землевладѣнія, а обычай самъ собою, постепенно, уступитъ мѣсто писанному закону, какъ необходимой принадлежности быта болѣе цивилизованнаго. Демаркаціонную же временную линію между сферой дѣйствія писаннаго закона и сферой обычая предполагалось бы, въ такомъ случаѣ, опредѣлить цифрою суммы гражданскаго иска или иной сдѣлки, не свыше 500 рублей. Что ниже -- пусть, такъ и быть, вѣдается обычаемъ: что выше -- то поступаетъ въ вѣдомство "цивилизаціи", т. е. сочиняемаго учеными юристами уложенія. Самому же этому уложенію главнымъ образомъ долженъ служить Code Napoléon съ новѣйшими усовершенствованіями. Не знаемъ, какою степенью сочувствія пользуются такія предположенія въ средѣ Комммссіи, но кажется большинству ея членовъ и на мысль не вспадаетъ, что въ нашемъ народномъ обычаѣ кроются такія новыя, своебразныя юридическія начала, которымъ, можетъ-быть, суждено въ будущемъ получить высшее и могущественное развитіе и раздвинуть горизонтъ современнаго юридическаго міровоззрѣнія: хоть бы начало, которое было бы совсѣмъ ошибочно подводить подъ иностранное понятіе ассоціаціи! Правда, сенаторъ Пахманъ въ прошломъ году въ Петербургѣ, въ засѣданіи Юридическаго общества, публично доказывалъ необходимость принимать въ соображеніе, при составленіи гражданскаго кодекса, національные элементы права, но принята ли эта точка зрѣнія Коммиссіей и если принята, то какое получитъ законодательное выраженіе -- намъ неизвѣстно.

Недавно, въ засѣданіи того же общества, раздался снова голосъ въ защиту русскихъ народныхъ обычаевъ или за ихъ право на существованіе: докторъ правъ, г-жа Евреинова прочла пространный рефератъ, въ которомъ попыталась систематизировать главные элементы русскаго обычнаго права на основаніи разныхъ сборниковъ и описаній. Но право народныхъ обычаевъ на существованіе признается почтеннымъ докторомъ условно. Смыслъ обоихъ тезисовъ или положеній ея реферата тотъ, что въ новое гражданское уложеніе "должны быть приняты въ руководство, между прочими, и обслѣдованныя уже въ настоящее время начала обычнаго права, существующаго у русскихъ крестьянъ", а потомъ эти начала, черезъ уложеніе, прогнанныя такъ-сказать черезъ реторту науки и философское сознаніе, въ облагороженномъ я очищенномъ видѣ, имѣютъ быть, въ законодательной формулѣ, "распространены и на крестьянъ",-- т. е. имъ вновь октроированы или пожалованы... При всемъ сочувствіи къ труду г-жи Евреиновой, мы не можемъ согласиться съ ея положеніями, вопервыхъ потому, что "русское обычное право" обслѣдовано очень маю, и что въ дѣлѣ народныхъ мѣстныхъ обычаевъ ничего нѣтъ опаснѣе обо, благодаря чему иной мѣстности можетъ быть приписанъ, а потому и навязанъ, обычай сосѣдній, ей совершенно чуждый (примѣръ такого слишкомъ широкаго обобщенія видимъ мы и въ самомъ рефератѣ). Вовторыхъ, обычай -- дѣло живое, связанное не одними внѣшними, правовыми, но и тончайшими нравственными нитями съ міровоззрѣніемъ и нравственнымъ развитіемъ народа; если этотъ обычай записать и возвести въ обязательный законъ, то рискуешь его кристаллизировать и утвердить -- можетъ-быть наканунѣ его естественной смерти, и во всякомъ случаѣ сковать его живую растяжимость и внутреннюю свободу видоизмѣненій. Втретьихъ, всего менѣе можно бы ввѣрить коренныя начала народнаго быта, посредствомъ западно-европейскихъ ученыхъ (каковы всѣ наши юристы), сквозь реторту отвлеченной юридической науки, исходящей исключительно изъ началъ римскаго права. Сама эта наука должна напередъ совершенно пересоздаться, что вѣроятно со временемъ и произойдетъ, но этотъ процессъ очень дологъ и едва начинается. Допустить теперь ученое хозяйничанье въ дѣлѣ творчества народной исторической жизни, дозволить распяливать юридическими формулами живой народный обычай,-- это значило бы лишить его нравственной силы и внести въ народный бытъ тучу противорѣчій!... Рефератъ г-жи Биреиновой оканчивается словами, что если "эти начала обычнаго права, выработанныя самой русской жизнью, найдутъ для насъ несвоевременными (?), то пусть лучше предоставятъ "міру вѣдать его мірскія дѣла!" Это рѣшеніе самое разумное; оно именно и есть на потребу,-- ничего другаго мы и не желаемъ.

Но для того, чтобы міръ могъ "свободно и безпрепятственно вѣдать свои дѣла", необходимо признать это право закономъ, необходимо опознать ту межу, которою сфера обычая соприкасается со сферою писаннаго права, и не переступая за межу, не стѣсняя свободы обычая никакой регламентаціей, опредѣлить съ точностью порубежныя отношенія обѣихъ сферъ, бытовой и государственной, обычая и формальнаго закона. Такое опредѣленіе, разумѣется, возможно только при знакомствѣ съ извѣстными, выдающимися обычаями, что въ значительной степени можетъ быть облегчено указаніями практики судовъ, крестьянскихъ учрежденій и земствъ.

Мы не станемъ распространяться ни о нравственномъ, ни о философскомъ значеніи началъ "русскаго коллективизма". Это предметъ долгихъ споровъ. Мы приглашаемъ правительство стать на утилитарную и консервативную точку зрѣнія (отвергаемую вышеупомянутымъ рефератомъ) и спросить самого себя: желательно ли для правительства и для Россіи насильственное и искусственное разложеніе того народнаго строя, которымъ продержалась и держится Россія уже тысячу лѣтъ, о которомъ живетъ и соблюдается цѣлыхъ 80% русскаго населенія? Мы разумѣемъ здѣсь общинную форму землевладѣнія и труда (артель), съ ея развѣтвленіями,-- и все общественное, мірское или громадское крестьянское устройство, съ его дисциплинирующею, воспитательною, обуздывающею личность, нравственною силою. Если же такое насильственное разложеніе не желательно, то не слѣдуетъ ли рѣшительно отказаться отъ всякаго проведенія въ крестьянскую среду принципа всесословности, а позаботиться пуще всего объ устройствѣ правильнаго modus vivendi, гармоническаго сожительства: начала о съ народнымъ, на обычаѣ основаннымъ строемъ, и начала личнаго, съ его личнымъ землевладѣніемъ и формальнымъ гражданскимъ правомъ? Разъ такое воззрѣніе восторжествуетъ въ понятіяхъ нашихъ государственныхъ людей, разграниченіе обѣихъ бытовыхъ и юридическихъ сферъ будетъ незатруднительно, и положится конецъ вредному вторженію въ жизнь народа законодательства, народу чуждаго и не для него писаннаго, а вмѣстѣ и тому разложенію народнаго быта, которое также мало похоже на прогрессъ цивилизаціи, какъ мало куцый пиджакъ съ рубашкой поверхъ сапоговъ на развратномъ фабричномъ рабочемъ можетъ быть признанъ за доказательство высшей культуры.