Аксаков Иван Сергеевич - Развитие областной местной литературы - условие для полноты развития областной местной жизни

Сочиненія И. С. Аксакова.

Общественные вопросы по церковнымъ дѣламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860--1886

Томъ четвертый.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886

Развитіе областной мѣстной литературы -- условіе для полноты развитія областной мѣстной жизни.

"День", 15-го февраля 1864 г.

Слабый корень и пышный цвѣтъ -- не благонадежные признаки растительной силы. Не благонадеженъ тотъ государственный строй, гдѣ вся жизнь областная поглощена столичной, гдѣ область безмолвствуетъ, не кладетъ на общіе государственные вѣсы тяготы своего рѣшенія, своей воли,-- гдѣ весь центръ тяжести государства сосредоточенъ въ столицѣ, а все остальное -- безъ груза, безлично, не представляетъ ни упора, ни силы начинанія. Такова Франціи, таково отношеніе Французской провинціи къ Парижу,-- и исторія послѣднихъ семидесяти пяти лѣтъ достаточно ярко свидѣтельствуетъ, насколько подобное значеніе провинціи въ государствѣ упрочиваетъ крѣпость государственнаго строя и содѣйствуетъ общественному благосостоянію. Нынче Парижъ свергаетъ съ престола династію, провозглашаетъ республику,-- и вся остальная Французская земля съ ея 35-милліоннымъ населеніемъ покорно слушается команды своего прихотливаго властелина и безъ всякаго сочувствія къ республиканскимъ формамъ волей-неволей наряжается въ республику; завтра -- мѣстное начальство въ провинціи получаетъ ордеръ изъ Парижа -- вмѣсто республики провозгласить имперію, или вмѣсто имперіи королевство, или вмѣсто одной династіи другую,-- и провинція безпрекословно мѣняетъ формы правленія, какъ платье, даже не предъявляя своего veto, даже не претендуя на то, что ею помыкаютъ какъ пѣшкой и безцеремонно обходятся безъ ея предварительнаго согласія. Отъ этого нигдѣ такъ легко не совершаются революціи, какъ во Франціи, и повелѣнія мѣняющихся правительствъ изъ Парижа быстро обтекаютъ на города, на Францію во всѣхъ направленіяхъ, не встрѣчая нигдѣ ни задержки, ниже зацѣпинки: путь гладокъ,-- хоть шаромъ покати. Отъ итого, т. е. именно отъ того, что провинція не имѣетъ во Франціи никакого политическаго значенія, элементъ охранительный или такъ-называемый консервативный, такъ въ ней безсиленъ и робокъ; отъ того, что центръ тяжести заключается не въ самой землѣ, а въ столицѣ, всякій завладѣвшій случайно этимъ центромъ, дѣлается господиномъ земли. Шатость трона, колебаніе административныхъ системъ, отдающееся тяжелыми потрясеніями въ жизни народной, оставляющее всякій разъ глубокіе слѣды на благосостояніи областей,-- тайное сознаніе своей непрочности въ правительствѣ, несмотря на весь внѣшній блескъ, на всю обстановку внѣшняго могущества: вотъ къ чему привело Францію это преобладаніе столицы, это отсутствіе крѣпкой мѣстной провинціальной органической жизни,-- которую, конечно, не могутъ замѣнить ни Французскія земскія учрежденія, дарованныя ей современнымъ правительствомъ и сохраняющія за собою Французскій казенный бюрократическій характеръ, ни представительство областей въ законодательномъ корпусѣ, ни весь этотъ казенный бюрократическій конституціонный снарядъ, созданный не самою жизнью, а сложенный, справленный, введенный, поддерживаемый и пускаемый въ ходъ извнѣ, сверху, дѣйствіемъ самой власти. И понятно! Дѣло не въ однихъ учрежденіяхъ, прилаженныхъ какъ колеса къ общему административному механизму,-- не въ децентрализаціи, предназначенной служить той же идеѣ централизаціи и употребляемой только какъ болѣе удобное административное средство! Дѣло въ томъ, чтобъ провинція, чтобы всякая мѣстность жила не только для государства, но и сама для себя, не только общею, но и своею мѣстною жизнью; чтобы столица служила только къ объединенію этихъ частныхъ жизней, къ обобщенію мѣстныхъ вопросовъ, чтобъ въ ней области сознавали себя, какъ единую землю, чтобъ она была органомъ всеобщаго земскаго единства и всенароднаго сознанія Этой мѣстной жизни, не административной только, но общественной, не внѣшней только, но и духовной, во Франціи почти нѣтъ, до такой степени, что, по свидѣтельству самихъ Французовъ, число выходящихъ въ провинціи книгъ и обороты мѣстной книжной торговли поражаютъ своею ничтожностью. Этой внутренней мертвенности провинцій, конечно, не въ состояніи пособить, никакія казенныя Французскія провинціальныя или земскія учрежденія: эти учрежденія, повторяемъ, не представляютъ изъ себя живыхъ органовъ общаго организма, совершающихъ свои частныя и вмѣстѣ общія органическія отправленія, а напротивъ того, имѣютъ только одно значеніе колесъ, пружинъ или другихъ принадлежностей общаго государственнаго механизма; поэтому ихъ машинальное, пассивное дѣйствіе, при всей наружной стройности управленія, остается непроизводительнымъ, такъ сказать непитательнымъ для государства, и не даетъ ему ни силы, ни прочности.

Совсѣмъ другое отношеніе провинціи къ столицѣ въ Россіи, и если оно представляется иногда иначе, если оно не всегда проявляется въ дѣйствіи, то тѣмъ не менѣе оно живетъ хотя бы и не отчетливо въ нашемъ сознаніи, во внутренней, глубокосокрытой сущности нашихъ историческихъ преданій въ современной жизни какъ смутное нравственное требованіе. Конечно, не на столицѣ и ея значеніи зиждется у насъ крѣпость нашего государства. Конечно, не благодаря столицѣ такъ твердъ и незыблемъ нашъ государственный строй, а скорѣе и вѣрнѣе -- вопреки столицѣ; не ею держится у насъ государство, а землею. Что бы сталось съ Россіей, еслибъ она управлялась не внутренними силами, не органическими началами своего, хотя бы и безмолвнаго земства, а только и единственно Петербургомъ, и была способна вполнѣ подчиниться его вліянію,-- такъ сказать вертѣться, какъ флюгеръ, по волѣ всѣхъ вѣтровъ, дующихъ тамъ Изъ-за границы, вѣдоизмѣняться но прихоти всѣхъ теоретиковъ, начинившихъ свои пустыя головы заемнымъ содержаніемъ, и благоговѣющихъ предъ всякою послѣднею модною теоріею привезенною съ Запада? Что бы сталось съ Россіей, еслибъ въ ней не было земства, еслибъ не было охранительнаго упора въ томъ населеніи, которое живетъ внѣ столицъ, въ ея областяхъ, въ уѣздахъ, въ селахъ? Ей пришлось бы быть поперемѣнно то Голландскою, то Нѣмецкою, то Французскою, то бюрократически централизованною, то расцентрализованною, то федеральною, то конституціонною, то республиканскою, то демократическою, то желто-Австрійскою, то красною,-- однимъ словомъ гнуться, ломаться и мѣнять свой строй и бытъ, смотря по тому, какая теорія въ Петербургскомъ обществѣ беретъ верхъ и торжествуетъ, какіе столичные пролетаріи забираютъ вліяніе и силу. Къ счастію нашему, существованіе Россіи независитъ ни отъ случайнаго успѣха той или другой Петербургской доктрины, той или другой политической партіи, и если бы даже -- предположимъ невозможное -- удалось столицѣ ввести такую органическую перемѣну въ законодательство, которая подрываетъ всѣ основные принципы нашей народности, то, благодаря областному населенію всѣ эти столичные перевороты остались бы безъ послѣдствій.

Итакъ, наша сила, наша крѣпость вся въ земствѣ. Имъ держится не только нашъ общественный строй, но и само государство. Но, къ сожалѣнію, этотъ упоръ, эти силы сказываются только тогда, когда исторія обращается къ нимъ съ вопросомъ, когда опасность касается бытія или существенныхъ коренныхъ основъ нашего государственнаго и общественнаго строя. Но вопросъ не всегда становится исторіею во всей его осязательной рѣзкости, опасность не всегда,-- напротивъ того, чрезвычайно рѣдко,-- представляется угрожающею непосредственно народному существованію или коренному государственному принципу: множество опасностей такихъ, которыя по видимому не важны и, являясь не въ грубой формѣ, не вызываютъ охранительнаго отпора въ земствѣ, пробуждающагося у насъ, какъ извѣстно, только при большихъ оказіяхъ,-- а между тѣмъ, медленно и незамѣтно, дѣйствуя на второстепенныя условія общественнаго бытія, подтачиваютъ его духовную силу и крѣпость. Разумѣется, еслибъ дѣло шло о нарушеніи цѣльности и единства Руси, о перемѣнѣ вѣроисповѣданія, формы правленія, то хотя бы столица и изъявила на то согласіе, областная мощь Россіи выступила бы тогда во всемъ своемъ охранительномъ значеніи; но дѣло идетъ у насъ, большею частью, не о такихъ крупныхъ и грубыхъ вопросахъ, а о господствѣ той или другой административной доктрины, той или другой общественной моды, о такихъ преобразованіяхъ, направленіяхъ, вліяніяхъ, которыя могутъ быть не менѣе вредны, могутъ привести къ существеннымъ измѣненіямъ въ общемъ ходѣ Русской жизни, а между тѣмъ не встрѣчаютъ въ ней надлежащаго готоваго отпора и наконецъ даже разрушаютъ въ ней мало-помалу и самую эту энергію ея охранительнаго элемента...

Болѣе чѣмъ когда-либо нужно намъ призвать къ жизни нашу провинцію. Болѣе чѣмъ когда-либо слышится, даетъ себя чувствовать наша столичная несостоятельность въ разрѣшеніи общихъ земскихъ вопросовъ, наше столичное духовное истощеніе. Было время, когда въ Россіи самородною крѣпостью отличалась областная жизнь, когда все крѣпко сидѣло на своемъ корню, сплетаясь вѣтвями и зелеными верхами, въ непроницаемую чащу лѣса. Мы не говоримъ о времени удѣловъ, но даже и при Московскихъ царяхъ единодержавіе не поглощало значенія земли, и въ землѣ не терялась область,-- не въ смыслѣ какой-либо уродливой политической федераціи а въ смыслѣ живаго единства при свободномъ развитіи мѣстной жизни. мы одинъ органъ не жилъ на счетъ другаго, но жизнію каждаго органа была сильна общая жизнь организма. Эта жизненность областей, при неменѣе жизненномъ сознаніи себя единою Русскою землею, спасла Русское государство въ 1612 году. Возстали области и возстановили Москву съ ея значеніемъ государственнаго и земскаго единства, свидѣтельствуя тѣмъ самымъ, какъ чужда имъ всякая мысль о единствѣ искусственномъ, внѣшнемъ, федеративномъ, какъ дорого имъ единство живое, цѣльность духовная, земская и государственная,-- и въ какой высокой степени обусловливается это единство и эта цѣльность -- повсемѣстностью жизни во всѣхъ концахъ и углахъ Россіи. Какъ мало имѣла столица деспотическаго значенія для земли -- доказывается тѣмъ, что, по свидѣтельству даже грамоты на избраніе Даря Михаила Ѳедоровича,-- Шуйскій, хотя и провозглашенный Москвою на царство, сведенъ былъ съ престола на томъ именно основаніи, что, кромѣ Москвы, на то не было испрошено согласія остальной земли, и его е многіе городы не похотѣли..." Но, при дальнѣйшемъ развитіи нашего государственнаго строя, земство все болѣе и болѣе теряло свое значеніе, а вмѣстѣ съ земствомъ и областная жизнь,-- ибо одно безъ другаго немыслимо. Не способно земство рѣшить ни одного общаго вопроса, если отвыкло рѣшать вопросы мѣстные и вершить свои собственныя дѣла; не можетъ оно дать крѣпости государству, если не крѣпко у себя на корню: пока село, уѣздъ, деревня не будутъ жить полнотою собственной своей жизни, до тѣхъ поръ правильное развитіе организма не возможно, и земство является только бюрократическимъ призракомъ, вызываемымъ только для наружной красивости и симметріи. Ослабленіе земской и областной силы сдѣлало возможными бунты стрѣльцовъ и произведенные ими перевороты, но несмотря на то, только опираясь на остатки прежней областной силы, могла верховная власть справиться съ крамольными стрѣльцами. Съ тѣхъ поръ жизнь областей оскудѣвала все болѣе и болѣе, сила земства укрылась въ глубь, гдѣ держится и понынѣ, и несмотря на долгое ослабляющее бездѣйствіе, выступаетъ и теперь всякій разъ, въ великія минуты исторіи, въ рѣшительный часъ жизни и смерти для Россіи. Тяжелы были для земли Петербургскіе перевороты въ XVIII вѣкѣ, но она долготерпѣливо сносила ихъ, блюдя только, до лучшихъ временъ, сохранность своего основнаго народнаго строя. И земля -- надѣемся мы -- перемогла и перебыла времена худыя, и, претерпѣвъ до конца, спасена будетъ.

Сила, проявляющаяся теперь только пассивно, должна стать наконецъ положительною, производительною силою. Не охраненіе только, но и развитіе народныхъ началъ должно принадлежать ей. Послѣ переворота Петра, столица (мы разумѣемъ здѣсь Москву и Петербургъ вмѣстѣ), сосредоточивъ въ себѣ не только административную, но и всю умственную жизнь Россіи, была проводникомъ для остальной земли добра и зла чуждой цивилизаціи, прививала къ ней чужое знаніе и забвеніе своего, и деспотически господствовала авторитетомъ моды, вкуса, науки, теоріи. Провинція, въ нравственномъ отношеніи, подпала полнѣйшему рабству столицѣ; подражаніе столицѣ стало болѣзненною наклонностью провинціальнаго общества, истощавшею его духовныя силы, отнимавшей) у него всякую оригинальность, самость, своеобычность, т. е. всякое творчество, всякую жизненность. Явился "провинціализмъ",-- какъ явленіе комическое, выражающее именно неравномѣрность отношеній уровня столичнаго и провинціальнаго,-- и уклоненіе провинціи отъ идеала, представляемаго столицами. Литература, какъ и выраженіе общественной жизни, существовала только въ Москвѣ и Петербургѣ, и провинція безмолвствовала.-- Все это могло продолжаться до тѣхъ поръ, пока не пройденъ былъ тотъ историческій кругъ, въ который вступила Россія съ реформою Петра, пока столица не совершила своей исторической миссіи, состоявшей въ томъ, чтобъ введеніемъ Русской земли въ кругъ всемірнаго просвѣщенія и фактическимъ распространеніемъ свѣдѣній, возбудить въ ней самобытную дѣятельность духа, работу самосознанія, жажду своеобразнаго творчества.

Пока интеллигенція въ Россіи, не исключая въ томъ случаѣ и правительства, жила полною невозмутимою вѣрою въ Западъ, она могла, говоря ея языкомъ, игнорировать провинцію и пренебрегать ею. Но какъ скоро эта вѣра нарушена, какъ скоро источникъ тѣхъ духовныхъ силъ запада, которыми мы такъ долго пробавлялись, былъ исчерпанъ, истощенъ до дна и оказалось, что далѣе черпать невозможно безъ утраты всякой не только духовной, но и политической самостоятельности; какъ скоро заемный свѣтъ, которымъ мы полтора столѣтія освѣщались, явился безсильнымъ, чтобъ разогнать мракъ все болѣе и болѣе сгущавшійся у насъ подъ ногами и напротивъ все ярче и ярче раскрывалъ міру наши язвы и уродливые наросты,-- какъ скоро литература стала дѣйствительно пріобрѣтать силу и ея слово стало вѣсить въ разрѣшеніи общихъ земскихъ вопросовъ,-- бѣдность жизненнаго содержанія тотчасъ же оказалась въ столицахъ, и уже не провинція, какъ прежде въ столицѣ, а уже столица стала тяготѣть къ провинціи. Да, если это явленіе еще не всѣми ощущается, еще не рѣзко выступаетъ наружу, то оно тѣмъ не менѣе существуетъ и скоро предстанетъ во всей своей правдѣ. Можно положительно сказать, что теперь наступаетъ иная пора, по тяготѣнію столицы къ провинціи. Начало этому положило освобожденіе крестьянъ съ его послѣдствіемъ -- мировыми учрежденіями. Это явленіе вполнѣ законно, вполнѣ понятно и въ высшей степени благотворно. Въ немъ выражается стремленіе -- стать ногами на почву, изъ области миражей опуститься въ дѣйствительность, изъ призрачности въ реальную жизнь, изъ сферы отвлеченныхъ теорій, одна другую смѣняющихъ,-- перейти къ указаніямъ опыта,-- отъ печальнаго блужданія, безкорненности и легкоподвижности, оторваннаго, въ зависимости отъ всякихъ вѣтровъ,-- къ нравственной зависимости отъ своей народности, отъ своей исторіи,-- т. е. къ полнотѣ, къ цѣльности бытія, къ духовной свободѣ.

Мы не говоримъ, о какихъ-либо учрежденіяхъ, которыми бы могла укрѣпиться мѣстная общественная почва въ Россіи. Мы оставляемъ этотъ вопросъ въ сторонѣ. Мы не знаемъ еще, какое дѣйствительное значеніе для земства будутъ имѣть новыя земскія учрежденія, которыя кто-то, кажется, сравнилъ недавно, безъ достаточнаго конечно основанія, съ Французскими префектурными совѣтами. Мы можемъ только сказать, что подобныя учрежденія не создаются вдругъ, изъ головы, на основаніи теоріи, но должны быть созданы самою жизнью. А для того, чтобъ жизнь получила вновь способность творить и создавать, необходимо дать ей просторъ, необходимо, чтобъ она чувствовала себя полноправною жизнью, свободно дышала, дѣйствовала и выражалась. Первое условіе жизненнаго простора -- просторъ мнѣнія и слова. И потому, если этотъ просторъ нуженъ столичной общественной жизни, то едвали еще не болѣе нуженъ онъ теперь провинціи, гдѣ въ переживаемую нами минуту дѣлается настоящее, гдѣ люди не праздны и праздное слово не досуже, гдѣ за дѣльнымъ словомъ можетъ тотчасъ же идти его выполненіе, гдѣ теорія можетъ тотчасъ приложиться на практикѣ. Развитіе областной литературы, близкой къ грунту, стоящей у самаго корня, у самаго источника земской жизни, было бы не только чрезвычайно полезно Россіи въ настоящее время, но совершенно необходимо. Оно отрезвило бы насъ, столичныхъ публицистовъ, не рѣдко путающихъ только рѣшеніе вопросовъ сужденіями отвлеченными, выражающими только отчужденность нашу отъ народной жизни, оно сообщило бы и вашему столичному слову осторожность и полновѣсность, представляя и готовую повѣрку областнаго опыта, и обиліе фактическихъ данныхъ; оно избавило бы провинціальное общество отъ столичнаго литературнаго деспотизма,-- оно сдерживало бы въ уздѣ нашихъ отважныхъ на эксперименты теоретиковъ -- бюрократовъ. При общемъ теперь провинціальномъ безмолвіи раздается почти одиноко громкій голосъ столичныхъ публицистовъ, не слыша возраженій и смущая своимъ авторитетомъ непривычную къ слову провинцію. Нерѣдко отъ неумѣстнаго примѣненія нашихъ столичныхъ совѣтовъ, провинція кряхтитъ, скрипитъ, ежится, протестуетъ, какъ умѣетъ, большею частью неловко и неуклюже, стыдится огласки, боится безпощадныхъ насмѣшекъ столичнаго либерализма.-- Но пусть эта областная жизнь обрѣтетъ свободный языкъ, вооружите провинціи словомъ, дайте возможность сказать свое мнѣніе туземщинѣ въ каждой мѣстности,-- какъ много доселѣ неслыханнаго дѣльнаго скажется въ Русской литературѣ, неизбалованной дѣльностью, сколько полновѣсныхъ опытомъ и житейскою мудростью рѣчей раздастся въ оглушительномъ хорѣ голосистыхъ крикуновъ столичныхъ,-- какъ много правда провинціальной смѣнитъ столичной лжи!.. Намъ кажется, что наше собственное сознаніе въ этой пользѣ провинціальной литературы, сознаніе столичной газеты имѣетъ въ этомъ отношеніи нѣкоторое значеніе. Мы говоримъ по собственному убѣжденію, что въ настоящее время ни одинъ жизненный вопросъ для Россіи не можетъ быть обсужденъ надлежащимъ образомъ въ столичной литературѣ, и мы на каждомъ шагу чувствуемъ недостаточность практическихъ указаній опыта (а этотъ опытъ совершается, эта практика происходятъ на пространствѣ цѣлой части свѣта!), на каждомъ шагу испытываемъ желаніе слышать голосъ съ мѣста, прямо съ почвы, изъ среды самой жизни, не искусственной, не призрачной, а живой органической, дѣйствительной, несомнѣнной, гдѣ слово вѣско, гдѣ за словомъ слѣдуетъ дѣло, гдѣ самое дѣло передъ всѣми во очію. Нашей столичной атмосферѣ недостаетъ запаха нивъ и полей, хлѣба и лѣса,-- а вѣдь наша земская сила едвали не вся въ селѣ; по крайней мѣрѣ нигдѣ село не имѣетъ такого значенія, какъ въ Россіи,-- нигдѣ ему не предстоитъ такой будущности... Въ этомъ отношеніи провинціальная литература поставлена въ несравненно-выгоднѣйшія условія и могла бы оказать неизмѣримую услугу Русскому умственному развитію, если бы.... если бы она существовала!...