Литературное Наследство. Том 63: Герцен и Огарев. III
М.: Изд-во АН СССР, 1956
ВОСПОМИНАНИЯ О ГЕРЦЕНЕ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Т. А. АСТРАКОВОЙ
Публикация А. Н. Дубовикова
В кружке московских друзей Герцена тридцатых-сороковых годов семья Астраковых занимала своеобразное место прежде всего своим резко выраженным демократизмом. Основные сведения о ней содержатся в предисловии Е. Л. Рудницкой к публикации писем С. И. и Т. А. Астраковых к Герцену и Огареву ("Лит. наследство", т. 62, 1955, стр. 9--22). В дополнение к изложенному там, укажем, что отец Н. И. и С И. Астраковых происходил из крепостных тульского помещика Афанасия Ивановича Бунина (родным сыном которого был В. А. Жуковский). К этому заключению приводит отрывок из воспоминаний Т. А. Астраковой, напечатанный Т. П. Пассек в "Русской старине", но впоследствии не вошедший в отдельное издание "Из дальних лет".
Астракова рассказывает о случае, происшедшем на обеде, устроенном в связи с проводами Кетчера на службу в Петербург.
"На этом прощальном обеде была и А. П. Елагина. Она держала себя со всеми очень приветливо, но как-то свысока. Во время обеда она обратилась ко мне с вопросом: не родня ли мне какие-то Астраковы? Я ответила утвердительно. Она не ограничилась этим и переспросила брата моего, Сергея Ивановича. Брату представилось, что она знает отношения Астраковых к ее дому и сделала этот вопрос с намерением озадачить нас при всех; он отвечал ей, что неужели она забыла, что его отец был крепостным ее деда, выпущен им на волю и записан в канцеляристы. "Если бы моего отца не освободили,-- добавил он,-- и я не поучился бы в университете, то, вероятно, теперь ездил бы на запятках вашей кареты или стоял бы с тарелкой за вашим стулом, вместо того, чтобы сидеть с вами за одним столом". Авдотья Петровна, слушая это, видимо смутилась, сказала что-то вроде извинения. Некоторые из присутствующих постарались замять разговор" ("Русская старина", 1877, No 4, стр. 679-- 680). Как известно, дедом А. П. Елагиной по матери был А. И. Бунин, в доме которого она и воспитывалась.
Жизнь Т. А. Астраковой до замужества была мучительно тяжелой. Она рассказала о ней в автобиографической повести "Воспитанница", появившейся в "Современнике", 1857, No 10 (Лемке ошибочно указал, что в "Воспитаннице" Астракова описала жизнь Н. А. Герцен до брака -- IX, 59. Эта ошибка была повторена Н. П. Анциферовым -- "Лит. наследство", т. 61, 1953, стр. 365). Астракова была "незаконной" дочерью белевского купца из вольноотпущенников какого-то богатого помещика (по повести Алексея Зверкина); матерью ее была девушка из крепостной семьи, которую этот купец приобрел "для прислуги" и "держал по верящему письму". Сначала он намеревался жениться на ней, но затем, разорившись, возненавидел и ребенка и мать, которую он считал виновницей своего разорения. Вскоре девочку взяли в качестве воспитанницы в помещичью семью, где она провела годы, полные унижений, грубых придирок и окриков, систематического и безжалостного надругательства над ее человеческим достоинством. От этого домашнего ада ее избавило замужество -- на ней женился дальний ее родственник, студент, дававший ей уроки. Это и был Н. И. Астраков (по повести -- Звездов).
Автобиографичность повести засвидетельствована самой Астраковой в неизданном письме к Т. П. Пассек от 14 февраля 1884 г.: "Припомните-ка мою "Воспитанницу" -- это моя жизнь, но это все еще цветочки, а что было на деле -- страшно вспомнить. Случается, вдруг я вспомню сцену и окрик на меня: "Я тебя в прачки отдам!"-- и т. п., так, поверите ли, что у меня при этом воспоминании сердце замирает... А сколько таких воспоминаний!" (ИРЛИ, ф. 430, ед. хр. 11).
Астракова не получила систематического образования. "Вы знаете, что мое образование очень скудно; грамота и знание мною приобретено не фундаментальное, а, так сказать, по наслышке",-- писала она в том же письме. Но она была несомненно одаренным человеком, обладала природным умом и способностью самостоятельно мыслить. Испытав на себе тяжесть подневольного существования, она стала убежденной сторонницей женского равноправия. На это указывает А. В. Щепкина, встречавшаяся с ней в пятидесятых годах: "Она курила трубку с очень длинным чубуком и любила говорить о правах женщин, требуя для них доступа к науке и другой деятельности и равноправия с мужчинами. В то время суждения ее казались очень новы и оригинальны, хотя и не всеми признавались справедливыми" ("Воспоминания А. В. Щепкиной". Сергиев Посад, 1915, стр. 173).
В свете сказанного можно понять, почему Астракова с искренним сочувствием отнеслась к судьбе невесты Герцена, томившейся в деспотической обстановке дома княгини Хованской, почему она приняла живейшее участие в ее побеге. Встретив со стороны Н. А. Герцен чувство искренней дружбы и приязни, Астракова горячо и преданно полюбила ее и пронесла эту любовь, граничившую с преклонением, через всю жизнь. Это подтверждают публикуемые воспоминания, а также письмо Герцена к детям от 2 мая 1869 г.: "Кстати как нельзя больше, я получил записочку, которую прочитайте вместе и потом вручите Тате на хранение. Это от Тат. Алекс. Астраковой, о которой вы слыхали. Состарилась она; ей теперь лет за 50, бедна, но какая юность души сохранилась и какая религиозная любовь к мамаше. Вот вам еще свидетельство, что она была из необыкновенных женщин" (XXI, 373).
Герцен относился к Астраковой с глубоким уважением, он ценил в ней не только ближайшего друга Натальи Александровны, но и мужественного, прямодушного человека, не отвернувшегося, подобно другим московским друзьям, от Герцена-эмигранта. Одна из "последних могикан", по выражению Герцена (VII, 10), она тепло и участливо откликнулась на известие о смерти Натальи Александровны, и это оценил Герцен: "Письмо Тат. Алекс, глубоко тронуло меня. Вот вам и женщины и мужчины... Никто не победил мудрой осторожности, одна женщина нашла силы..." (письмо к М. К. Рейхель от 15 июня 1852 г.; VII, 62). "Письма от Т. Ал.-- единственная связь, оставшаяся у меня с Россией. Трусость ее не одолевает",-- писал он к той же Рейхель 31 января 1853 г. (VII, 177).
На этой почве должен был произойти и действительно произошел разрыв Астраковой с былым кружком друзей Герцена, отголоски чего звучат в публикуемых воспоминаниях в ряде критических замечаний по адресу Кетчера и его единомышленников. Об этом разрыве стало известно и Герцену. 6 мая 1856 г. он писал М. К. Рейхель: "Тат. Ал., как вы знаете из ее писем, отлучена от огня и воды московскими нашими пуристами" (VIII, 280). Зная о том, что Астракова, не имевшая никаких самостоятельных средств к существованию, лишилась вследствие этого "отлучения" помощи прежних друзей, Герцен считал своим долгом оказывать ей материальную поддержку (см. VI, 194; VII, 170; XXI, 329).
Возникновением своим публикуемые записки обязаны инициативе Т. П. Пассек, которая, получив возможность печатать воспоминания о Герцене, развернула энергичную деятельность по собиранию эпистолярных и мемуарных материалов от оставшихся к этому времени в живых близких Герцену людей (см. об этом в настоящем томе наше исследование о работе Пассек над ее воспоминаниями -- стр. 584). С настойчивыми просьбами прислать ей свои записки Пассек обращалась в конце 1872 г.-- начале 1873 г. к Огареву и М. К. Рейхель. Очевидно вскоре после этого, возвратившись из-за границы, она установила связь с Астраковой и убедила ее приступить к работе над воспоминаниями. Написаны они были не позднее середины 1876 г., так как уже в ноябрьской книжке "Русской старины" за этот год появилась глава XXVII воспоминаний Пассек "Из дальних лет" ("Дом Ивана Алексеевича Яковлева"), в которую сведены были отрывки из записок Астраковой. В дальнейшем эти записки были частично использованы Пассек в главе XXVIII -- "В Украине и в Москве. 1835--1842" ("Русская старина", 1877, No 4) и в главе XXXI -- "1843--1844" (1877, No 7). В отдельном издании "Из дальних лет" этому соответствуют главы второго тома: XXIX -- "Реклама", XXXVIII -- "Москва" и XLI -- "Т. Н. Грановский".
В отрывках из записок Астраковой, напечатанных у Пассек в первой из названных глав, подробно рассказана история женитьбы Герцена, в которой Астракова принимала живейшее участие, очерчена картина жизни Герценов во Владимире; далее идет речь о женитьбе Огарева и о начале его разрыва с Марьей Львовной, о приезде Герцена с женой в Москву и об их жизни в тучковском доме. Во второй главе рассказано о знакомстве Астраковой с Сатиным, о жизни Герцена в Петербурге и затем в Новгороде, о болезни и смерти Н. И. Астракова, о возвращении Герцена в Москву; заканчиваются эти извлечения характеристикой дружеского кружка Герцена и рассказом о рождении его сына Николая. В третьей из упомянутых глав кратко очерчены Грановский, Галахов, Крюков и другие члены кружка, намечены отдельные черты характера Герцена, рассказано о лете 1846 г., проведенном Герценом и его друзьями в Соколове; заканчиваются отрывки решением Герцена и Натальи Александровны уехать за границу.
Как явствует из этого краткого перечня, напечатанное у Пассек частично совпадает с текстом публикуемых воспоминаний. Сличение этих совпадающих мест позволяет установить метод работы Пассек и степень достоверности использованных ею материалов. Пассек достаточно свободно обращалась с текстом Астраковой (на что она, вероятно, имела соответствующие полномочия от автора), перемежала куски точно воспроизведенного текста с сокращенным изложением от себя, делала извлечения и" записок и по-своему монтировала их, не заботясь о сохранении авторской последовательности. В отдельных случаях она, очевидно, сознательно смягчала или снимала те или другие неприемлемые для нее резкие выражения.
Так, в рассказе "Наташи" о размолвке с Грановским из-за неловкой фразы Герцена (см. начало публикуемого текста) Пассек были выпущены выделенные ниже курсивом слова: "Что Александр был виноват в том, что он произнес необдуманную фразу, это я признаю, но чтобы сразу зарезать человека, назвать его подлецом,-- это жестоко". Вместо этого у Пассек короткая фраза: "Александр сказал необдуманно, я признаю это, но и только" (Пассек, II, 332). В приведенном у Астражшой отрывке из письма Н. А. Герцен, написанного за несколько дней до ее смерти^ Пассек также сделала купюры: "Для меня воспоминание о вас, друзьях моего счастья, свято. Несмотря ни на что, я люблю Кетчера, люблю этого дикаря и часто смотрю на его соломенную шляпу, которую берегу, как святыню, как лучшее воспоминание о прошлом" (ср. Пассек, II, 333).
В воспоминаниях Астраковой, преданно и беззаветно любившей Наталью Александровну, личность ее предстает в ореоле почти благоговейного преклонения. В письме к М. К. Рейхель от 21 сентября 1879 г. Пассек писала по поводу содержания только-что отпечатанного второго тома ее записок: "Несколько фактов сообщено мне Т. А. Астраковой. Она, по-моему, слишком пристрастна к Наташе. Я многое совсем смягчила, не отступая от истины" (ЦГАЛИ, ф. 5770, оп. 1, ед. хр. 274). Действительно, как показывает сличение печатного текста с рукописью, Пассек выпустила ряд мест, содержащих восторженную оценку личности жены Герцена и защиту ее от обвинений московских друзей. Изъятой оказалась, в частности, яркая характеристика Натальи Александровны как "русской женщины, которая, выросши под гнетом деспотов, сумела развить свой ум, душу и сердце и стать наряду с замечательными личностями -- как женщина, как жена, как мать, и вместе с этим она не была чужда общественных интересов...".
Изъятию подвергся и ряд живых эпизодов, непосредственно рисующих самого-Герцена (в светском обществе, куда он явился с Астраковой, дома во время родов Натальи Александровны и др.). Отметим, кстати, что сокращения по этой линии производились Пассек не только при подготовке ее записок для "Русской старины", но и позднее, при работе над отдельным их изданием. Так, в главе "Т. Н. Грановский", описывая впечатление от его лекции ("слушали, задыхаясь от восторга"), Астракова сохранила живую зарисовку Герцена во время лекции его друга: "Александр и тут не мог оставаться покоен. Лицо его горело, он переглядывался с знакомыми, то взорами выражал восторг, то острил на ухо соседу" ("Русская старина", 1877, No 7, стр. 464; ср. Пассек, II, стр. 307--308).
В цензурных документах о "Воспоминаниях" Пассек сохранился отзыв цензора о воспроизведенном Астраковой облике Герцена. В докладной записке от 23 марта 1877 г. цензор Ратынский писал, что "в записках некоей г-жи Астраковой, которые г-жа Пассек приплела к своему рассказу, Герцен выставляется довольно пустым и тщеславным светским человеком, у которого чувства отца и мужа заглушались заботами о соблюдении светских приличий" ("Доклад о книжке "Русской старины" за апрель 1877 года". ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, 1869 г., д. No 65, ч. 1, лл. 114--115). Разумеется, эта оценка записок Астраковой несправедлива. В них нет ничего враждебного Герцену, никакого желания очернить его личность. Искреннее дружеское чувство к Герцену и его семье она сохранила до конца своей жизни, как и уважение к его личности, увлекающейся, порой не чуждой эгоизма, но всегда чистой, благородной, далекой от какой бы то ни было мелочности и пошлости. Достаточно сослаться на заключительные страницы публикуемого текста, где она говорит: "...Когда не стало Александра в кружке мужчин, то ими овладели мало-помалу самые мелкие дрязги и сплетни, чего при нем никогда не было <...> Личность Александра как бы ограждала всех от влияния мелочных дрязгов...". А те критические ноты, которые звучат у нее по адресу Герцена и которые тенденциозно истолковал цензор, делают его образ свободным от иконописного канона, живым и человечным.
Ценным вкладом в мемуарную литературу о Герцене является рассказ Астраковой о прощальном вечере у Грановского, устроенном 19 января 1847 г., и о проводах Герцена в Черной Грязи. Пассек не включила его в свои записки, невидимому, из опасения перед цензурой, для которой тема отъезда, положившего начало эмиграции Герцена, была, конечно, неприемлемой. Рассказ Астраковой тем более важен для биографии Герцена, что никто из провожавших Герцена не оставил воспоминаний об этом событии. О вечере у Грановского до сих пор было известно только по короткому упоминанию Герцена в письме к Грановскому, посланном из Твери, утром 20 января 1847 г. ("О проводах, о 18 и 19 января буду говорить, когда приду в себя" -- V, 5). Было ли осуществлено это намерение, остается неизвестным. Впоследствии в "Письмах к будущему другу" Герцен вспомнил об этом вечере, рассказав о присутствии на нем Чаадаева и о своем тосте "за старшего из нас -- за Чаадаева" (XVII, 99. У Астраковой этот знаменательный эпизод не упомянут). Проводы в Черной Грязи были коротко описаны только Герценом в "Былом и думах" (XIII, 202--203) и М. К. Рейхель в ее интересных, но крайне скупых в этой части воспоминаниях. Значение публикуемых страниц из воспоминаний Астраковой определяется и их литературными достоинствами: ее описания точны и выразительны, характеристики свидетельствуют о живой наблюдательности и хорошей памяти автора.
Отметим в заключение, что, по данным неопубликованной переписки Астраковой, она и позднее, в восьмидесятых годах, продолжала работу над своими воспоминаниями и делилась с Пассек сохранившимися у нее материалами. В главах "Из дальних лет", опубликованных в "Полярной звезде" 1881 г., Пассек напечатала большое количество писем Огарева к С. И. Астракову (некоторые из них с приписками Герцена), а также письмо Н. А. Герцен к С. И. Астракову ("Полярная звезда", 1881, NoNo 1, 2, 3).
В 1882 г. Пассек возобновила печатание в "Русской старине" глав своих записок, составивших позднее третью часть их, и в связи с этим снова обратилась к Астраковой.
В начале 1883 г. Астракова писала Н. А. Тучковой-Огаревой: "Ей <Пассек> вздумалось издавать еще третью часть своих воспоминаний, и она просит меня (и вас) помочь ей или письмами, или изустными рассказами" (ЛБ, Г.-- О. IX, 22, No 13).
У нас нет данных для того, чтобы утверждать, что Астракова тогда же откликнулась на эту новую просьбу Пассек. Вероятно, она не сразу собралась вновь сесть за воспоминания, тем более, что вторичное обращение к фактам, уже один раз ею освещенным, представляло добавочные трудности (необходимость избежать повторений). 24 декабря 1884 г. произошло событие, почти лишившее Астракову возможности дополнить ее прежние воспоминания новыми: в ее доме случился пожар, во время которого погибло все имущество, в том числе все книги и старые письма, бережно сохранявшиеся Астраковой.
6 июля 1885 г. она, отвечая, как мы предполагаем, на повторные на поминания Пассек о записках, подробно рассказывала о случившемся несчастье и заключала: "Все мое имущество исчезло, все, ровно ничего не осталось, в том числе, конечно, и все книги (дорогие, хорошие издания), и ваши брошюрки, и оба тома воспоминаний "Из дальних лет". Горе мое было ужасно; не вещей домашних, не платья и всей одежды мне было жаль, а шаль книг и рукописей, которых уже не найдешь и не вернешь ничем, а другие купить нет средств <...> Так вот, как видите, что я хотя и очень была бы рада поделиться с вами (даже безвозмездно) памятными записками, но увы! -- все погибло -- осталось только горькое воспоминание. <...> Если что вам понадобится спросить меня о чем-либо, касающемся Герцена, то я, что смогу, все сообщу вам. Огонь лишил меня многого дорогого, отрадного..." (ИРЛИ, ф. 430, ед. хр. И).
В письмах Астраковой к И. А, Тучковой-Огаревой содержатся более точные сведения об утратах, понесенных ею во время пожара и о частично уцелевших материалах: "Но с чем я не могу помириться и что меня глубоко огорчает, это то, что сгорели (пропали) все дорогие письма: Сатиной, Герцена, Огарева и увы! -- Натальи Александровны (матери) и ее портрет -- как вспомню, так слезы душат. Портреты Огарева (петербургский