Ходасевич Владислав Фелицианович - Автографы статьи "Глуповатость поэзии"

Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени

Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925--1934 гг.)

Под редакцией Роберта Хьюза

Berkeley Slavic Specialties

Автографы статьи "Глуповатость поэзии"

Ввиду чрезвычайного интереса Ходасевича-исследователя {О важности этой программной статьи для автора свидетельствует сообщение в газ. Последние новости, 1926/1898 (3 июня), под рубрикой "Календарь писателя": Владислав Ходасевич работает над статьей "О глуповатой Поэзии" (по поводу пушкинской формулы: "Поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой").} к таким сквозным темам, как природа поэзии, ее цель, роль пародии в ней, функции вдохновения и рассудка, мы решили дать здесь материалы из черновиков работы, опубликованной в 1927 г. под названием "Глуповатость поэзии" в журнале Современные записки, где он публиковал свои наиболее значительные высказывания.

Сохранилось два черновых варианта этого текста. В бумагах Ходасевича в фонде М.М. Карповича (Бахметьевский архив при Колумбийском университете) -- набросок, возможная датировка которого -- 1922-1923 гг. На странице "черной тетради", с началом наброска -- черновик стихотворения "Себе" (Не жди, не уповай, не верь...), с датой: Saarow, 22.IV.923. На соседней странице стоит дата: Нач. 15 сент. 22, Берлин; а на той же странице -- строфа:

Под голоса дневного шума,

Под мерный <?> гул колоколов,

Ревет медведь <?>, мяучет пума,

И львиный раздается рев.

На верхнем поле: Ефр<емов> VII, 211 <т.е. текст пушкинского письма к кн. Вяземскому от 15 августа 1825, шуточная "деловая бумага">. О предполагаемой статье Брюсова, упоминаемой Ходасевичем, нам ничего неизвестно. Однако, в частном письме С.И. Гиндин сообщает, что в архиве Брюсова есть более ранние наброски на сходную тему, "Что такое поэзия -- дело или безделье?". Он также указывает, что пушкинская фраза цитируется Брюсовым в эпиграмме 1916 г. на Айхенвальда; см. в кн.: В. Брюсов, Стихотворения и поэмы (Ленинград, 1961), с. 563; ср. изд.: В. Брюсов, Собрание сочинений, VI (Москва, 1975), с. 389. Далее Гиндин замечает, что в статьях соответствующая тема встречается с 1905 г. до 1916 г. неоднократно. Наконец, по его мнению, добрюсовская строка "религии сестра земная" -- приведена в окончательном беловом варианте -- может фиксировать впечатления Ходасевича от статьи "Священная жертва" (1905) с ее образом алтаря поэта и от темы искусства и откровения в гл. 4 "Ключей тайн" (1904). О С.Е. Нельдихене см. в воспоминаниях "Гумилев и Блок" (Некрополь..., сс. 88-89 и 295); см. также: Из петербургских воспоминаний (Возрождение, 1933/3012, 31 августа).

I. Нельдихен.

II. [Это <нрзб 1>] От этого вспомнилось -- Саит<ов> I, 349 <т.е. письмо Вяземскому от второй половины мая 1826 г. -- ред.> Вопрос много раз подымался -- не решался. Брюсов хотел написать статью. -- В чем же дело? Не сболтнул ли П<ушкин>? Нет, выск<азал> очень глубокую мысль. Но -- афористич<но> и соблазнительно. (Не для печати, в письме.)

III. Разгадка -- тут же, в этом письме: о себе, о Барат<ынском>. Итак выходит: поэзия должна быть, поэт -- не должен быть. В этом все дело.

Гуповата -- термин оч<ень> точный, но надо знать, к<а>к он здесь употреблен, с какой точки зрения.

С точки зрения здравого смысла, в этом все дело. По-видимому, в основе поэзии лежит некот<орое> расх<ождение> между ее умом, ее мудростью и житейском здр<авым> смыслом. [Многие (во всяк<ом> случае)] В основе -- условность. Одна из главн<ых> [таких] форм этой условности -- несовпад<ение> с житейской разумностью. [Пример] Сама то умна, мудра, -- но маска, усл<овность> -- глуповата. <Следующая фраза указана стрелой на верх, к началу абзаца -- ред.> (Пример: "Я ехал к вам", "Ночь"... (подыскать).<)>.

IV. О Баратын<ском> (П<ушки>н). Но вот: "Своенр<авное> прозв<анье>". Разбор. Глупо<вато>. Автор мудр: он знает... <нрзб 1> прозе -- только символ -- связи, последней. -- После <?> -- связь восстановится: смерти не будет: утверждение духовности. Форма связи -- слово, logos. -- [Субъекта стих<отворения> -- глуповата, если смотреть] Так вскрыв<ается> мудрость [сквозь коросту] [кору] если снять кору условной глуповатости. Можно сказать иначе: глуповат здравый смысл. Отбрасывая его (здр<авый> смысл) входя в стих<отворение> к<а>ково оно есть -- приобщаемся к его мудрости (с <нрзб 1> <глуповатым> субъектом стих<отворения> -- становимся мудры ("Устами младенцев"). <К этому пункту, на верхних полях, стрелой: Соловьев / Конечно, ум. -- ред.> *Простодушие. <отсылается к строфе "Под голоса дневного шума..."? -- ред. >

V. Но вот -- случай, когда с умным (?) лицом (маской) -- глугцлй автор. Стих<отворение> Евангулова. То же. Но -- только глупо, ибо свист не равен слову. (Пародия -- почти всегда основана на том же: глупость с умным лицом.)

VI. В "поэзии" Нельдихена -- [хочу] маска снята. Дурак говорит глупости. Это уже за пародией. Разбор привел бы нас к "критике чистой глупости". (У кот<орой>, б.м., тоже есть расхождения со здр<авым> смыслом -- но под другим углом. М.б. -- в угле и есть разница <?> тайн поэзии.)

Опять же: другое дело -- логика. (И та особая) Логика Ф здр<авому> смыслу. <под последней фразой:> подумать<;> поверка вообр<ажения> рассудком.

<Следуюший абзац отделен от предыдущего текста чертой и вопросительными знаками:> Хорошо -- мудрые стихи. Не обязательно:", чтоб они не были глуповаты. Даже, каж<ется>, напротив. <нрзб 3> Плохо: умная проза. (Только) совпадение с здр<авым> смыслом. Дидактич<еские> стихи. Сатири<еческие> горац<иевские?>. О Бар<атынском>: <поэт мысли> -- вздор и пошлость, когда это = здр<авому> смысл<у>. Мысль Б<аратынского> -- часто -- невнятица: о невозм<ожности> <нрзб 1>. Здр<авый смысл> под маской глупости -- басня.

В другой тетради записан второй вариант этого текста. В этой "зеленой тетради" (фонд Карповича) находятся следующие черновики:

1) "О символизме" (дат. 5-7 октября 1926 г.), сс. 1-8; опубл. 12 января 1928 г.;

2) "О кинематографе" (без названия, дат. 20 октября 1926), сс. 8-9; опубл. 28 окт. 1926 г.;

3) "Глуповатость поэзии" (без названия, дат. 29 октября-16 ноября 1926 г.), сс. 10-23;

4) "Цитаты" (дат. 20 ноября 1926 г.), сс. 24-35; опубл. 1926 г.

5) "Просидев больше года в Михайловском..." (фрагмент, дат. 7 апреля, 20 апреля, 9 июня, 16 июня 1938 г.), сс. 36-43; неопубл.

6) "Атлантида" (фрагмент, дат. 17-19 мая 1938), рр. 86-79, с конца тетради; опубл. в изд.: СС, 96-97, том 3, сс. 116-119.

Приводим полностью последний, перечеркнутый автограф работы "Глуповатость поэзии", этапы написания которой тщательно датированы автором 29 октября -- 15 ноября 1926 г.

[В защиту неумных стихов часто говорят:

-- Ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть глуповата. (Тут <1-2 нрзб> обычно указывает пред<..->}

Пред таким авторитетом нападающий умолкает, ощущая неловкость. Действительно, Пушкин это сказал. Да не сказал ли он вздор, однако? Но и защитник,]

В защиту неумных стихов любят говорить:

-- Ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть глуповата. Обычно, [беседа] на этом спор обрывается. И нападающий, и защитник [чувствует неловкость] не знают, что сказать дальше. Первый -- потому что не решается оспаривать Пушкина, второй -- потому что и сам в душе с Пушкиным не согласен. Оба чувствуют, что здесь что-то "так, да не так". Но никто почему-то [2 нрзб] не пытался наконец выяснить, [в чем тут дело] вскрыть это странное слово Пушкина. Когда-то, лет двадцать тому назад, в Весах, анонсировалась статья Брюсова: "Должна ли поэзия быть глуповатой?" -- да так и не появилась.

[1 нрзб] В чем же дело, однако? Неужели поэзия -- "религии сестра земная" -- не только может, но и должна быть глуповата?.. Неужели сам Пушкин думал, что

лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется --

и [он] поэт станет говорить глуповатости? [И, значит, голос Бога, воззвавший к пророку, приказал ему: "Исполнись

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей,

волею Моей" "жги сердця людей" -- чем? Глуповатостями? Пустячками? И значит, когда же глупо кощунствовал Пушкин? А "Пророк", которому Бог говорит:

Исполнись волею Моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей -- ?

Или Пушкин втайне кощунствовал, [1 нрзб] втайне полагая, что пророк станет говорить глуповато?] И как мог сам он отдать всю жизнь делу, [за] для него-то [1 нрзб] заведомо глуповатому? [Как <1 нрзб> это?] Или он лгал, притворялся? И если лгал, то когда? Когда писал о глуповатой поэзии, или когда писал "Пророка"? Как примирить все это? Или же по-просту Пушкин в своем афоризме [просто] сболтнул, не подумав, -- [ска<зал>] сам <1 нрзб> сказал глуповатое, если не [просто] вовсе глупое -- [2 нрзб] и притом как раз о предмете, в котором он до сих пор почитается великим авторитетом?

На самом деле было, конечно, [1 нрзб] иначе. Не в статье, предназначенной для читателей, а в письме к приятелю, Пушкин [полу] [в шутливой форме] высказал очень сложную и глубокую мысль, но высказал ее слишком кратко, загадочно -- и [1 нрзб] в такой шутливо заостренной форме, что для потомства она стала соблазном. [Не надо забывать, что ведь это было письмо к приятелю (Надо приходится прежде всего иметь в виду, принять во внимание}, слово было письмо к приятелю, не рассчитанное на внимание потомства.] И [этот] потому -- либо его афоризм надо [1 нрзб] вовсе забыть, либо попытаться вскрыть его истинный смысл. В сыром виде, [он неприемлен и легкомыслен, он и не] как ясно формулированный и законченный "завет Пушкина", кот<орый> [1 нрзб] и неверен, и вреден. Но в там-то и дело, что он незакончен. В нем высказана не вся мысль Пушкина, а лишь половина ее. Вторая часть, [4 нрзб] необходимое добавление к первой, находится тут же, рядом, но до нее, так сказать, не дочитывают.

В середине мая 1826 г. Пушкин написал в письме к Вяземскому:

"Твои стихи... слишком умны. -- А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата".

На этом и останавливаются. Меж тем, двумя строчками ниже, [он] Пушкин [говор<ит>] роняет важное замечание:

"Я без твоих писем глупею: это нездорово, хоть я и поэт".

И тотчас же [за этим] еще:

"Правда-ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум".

Это меняет все дело. Выходит, что поэзия должна быть глуповата (и то -- "прости Господи") -- но самому поэту глупеть "нездорово". [ (Пушкин, уже явно шутя прибавляет: хоть я и поэт<.)>] Правда, продолжая шутку, Пушкин пока еще прибавляет: "хоть я и поэт". Но в следующей строке, говоря о друге, он [уже если шутит, то уже вов<се>] уже вполне серьезен. В те времена Пушкин относился к браку [вполне] отрицательно, и очень искренно выразил опасение, как бы Баратынский не поглупел. Таким образом, отметая шутливые интонации / шутливость интонаций, получаем, что, по Пушкину, поэзия должна быть глуповата, но поэту надлежит [быть] ум.

Разумеется, мы и теперь еще далеко не имеем [несколько слов нрзб] законченной и логически ясной формулы. Непосредственно дополнить и пояснить ее словами самого Пушкина нельзя, ибо к [2 нрзб] мысли о законной глуповатости поэзии он больше не возвращался. [Таким образом, многое все же остается неясным.] Но [некоторый] некоторый материал для суждения [для дискуссии] у нас есть. Мы можем говорить о поэзии, исходя из П<ушки>на и не думая, что Пушкин безоговорочно завещал ей быть глуповатой.

29 окт<ября 1>926

[Итак, поэту, чтобы (быть умным} писать глуповатое, надлежит быть умным. Затем <...>] <На полях: Это потом>

Зачем же, однако, поэту прикрывать [свой] ум [хотя бы тенью, налетом глупости] глуповатостью? Почему не быть ему явно, неприкровенно умным? [К чему это игра?] Ведь не ради того, чтобы умное [1 нрзб] приглупить для какого-то приниженного понимания? Очевидно нет, потому что поэзия не есть нечто, [раз] предназначенное для слабых умов или для ребят. Тот же Пушкин много раз повторяет в стихах и в прозе [и на все лады]: "Я пишу для себя, а печатаю для денег". Зачем ему [делать глупова<то>] "глуповато" высказывать свое умное знание -- [для себя же?] пред самим собою? [Сквозь закопченное стекло смотреть на то самое солнце, которое может он созерцать (без} безбоязненно?] И однако -- [он поэтому приглашает других] он это делает и это считает "должным".

До тех пор, пока термин "глуповатая" мы будем [разом] понимать в обычном, прямом значении, т.е. в значении "умственно пониженная" -- мы [разумного пр<?>] не только верного, но ни просто разумного, ни [даже] достойного ответа на эти [вопросы] недоумения не найдем. [Остается одно -- попытаться угадать, в каком ином смысле (его надобно в данном случае понимать} можно его принять в данном случае.]

[Все] В конце концов нам волей-неволей придется либо [признать] [предпо<ложить>] допустить, что и в расширенном виде пушкинская формула ошибочна (если не вовсе нелепа), -- либо попытаться угадать, в каком ином смысле [над<лежит?>] можно принять в данном случае слово "глуповата". [Так как первое предположение само собой отпадает, явно опровергаемое всей поэзией и всей личностью Пушкина, и следственно, нам остается (только} лишь второй путь.] [несколько слов нрзб] Первое отпадает само собой, явно опровергаемое поэзией Пушкина и всей его личностью, и следственно, нам остается только второе.

От [простого изложения] простой передачи впечатлений, чувств, мыслей (как бы ни были они сильны, ценны, значительны) поэзия отличается тем, что она [стремиться <2 нрзб>] стремится нащупать и то, что лежит за ними: выразить [тайную суть явлений] их суть, сокровенный смысл и [неизъяснимую] связь. Не изложить чув<ства> и мысли, но "шепнуть о том, пред чем язык немеет" -- это и есть [главное] вечное стремление поэзии, ее идеальная и потому [отчасти] в совершенстве недостижимая цель. Потому-то каждый [подлинный] поэт и чувствует [неизбежное] роковое несовершенство [своей поэзии] своих созданий [что он и язык его], потому-то и воспринимает их изреченную мысль, как относительную ложь, что и самая мысль его ("острый меч" по слову Б<аратынско>го) всегда не довольно проницающа, [1 нрзб] [не довольно глубоко вскрывает покров явлений], и слово [оказывается] не довольно послушно [, чтобы выразить мысль в ее полноте].

9 ноября <1>926

Стремясь постигнуть и запечатлеть [тайный] сокровенный образ мира, поэт становится тайновидцем и экспериментатором, чтобы увидеть и воспроизвести "более реальное, нежели просто реальное", он смотрит [на мир] с условной, чаще всего -- неожиданной точки зрения [подобно тому, как] и соответственно располагает явления в необычном порядке [и виде]. [В его поэзии] Все изменяется, предстает в новом [виде] облике. В поэтическом видении и в [воспроизведении поэта (способе...>?}] уже обнаруживается начало демиургическое; в воспр<оизведении> оно закрепляется, пользуясь явлениями действительности, как символами, как сырым материалом для своих построений, поэт создает [из них] новый [свой] не искажая, но преображая собственный мир, новую реальность, в кот<орой> незримое стало зримым, неслышное -- [явл<ением>] слышным. Есть каждый раз нечто чудесное в возникновении этого нового [мира] бытия, [но нет ничего ни чудесного, ни хотя бы удивительного] и в том, [что] как, [одн<ако>] возникнув, оно обретает самостоятельное бытие,]ную цельность и закономерность. [Напротив,] [Прочно] Именно степенью законченности и гармоничности [этого нового бытия] определяется его подлинность [ -- разумеется, в соответствии с зоркостью]. Чтобы новое бытие не осталось мертво, поэт придает ему движение, т.е. предписывает его элементам законы, которые столь же непреложны, как и законы обычной действительности.

11 ноября <1>926

"Попадая в поэзию", вещи приобретают четвертое, поэтическое измерение, становятся не только тем, чем были в действительности. [Там] То же должно сказать [и об авторе] о самом поэте. В стихотворении, написанном от первого лица, как бы даже ни было оно "автобиографично", -- субъект стихотворения не равняется автору, ибо события пьесы [соверш<аются>] протекают не в том мире, где вращается автор. [ (Отчасти, это и есть "воспарения"] (Отчасти, [это и есть] в этом и заключаются "воспарения" поэта.) Mania grandiosa? Между прочим, это и есть [причина,] по которой подлинный поэт не любит и не хочет [бы] являться "поэтическим лицом" в жизни. "Поэтическая повадка" [тешит посредственность] прельщает посредств<енность>, не подозревающую о [границах] различии "бытий". Потому и сам Пушкин был так, "прозаичен" в обиходе, потому главн<ым> обр<азом> и терпеть не мог, чтоб с ним обращались, как с поэтом.) ["Аристократизм" его]

Вступая в мир, создаваемый поэзией, и автору, и, вслед за ним, читателю приходится отчасти [изменить неко<торые>] отказаться от некоторых мыслительных навыков, отчасти изменить их: в условиях поэтического бытия они оказываются неприменимые. Так, критерий достоверности [оказывается] [отменяется] отпадет вовсе и заменяется критерием правдоподобности (и то с известными [ограничениями] оговорками). [Вслед] [Далее] Затем постепенно и в разной мере начинают терять цену многие [наши] житейские представления, в сумме известные под [названием] именем здравого смысла. [Обратно <2 нрзб>] [В известной {степени] мере, с точки зрения высших, [1 нрзб] более здравых, нежели здравый, смыслов, -- [1 нрзб] действительность (оказыв<ается>} представляется при взгляде "из поэзии" бессмыленной. В обн<аженном> виде этот мотив (прямо?} особенно часто звучит у символистов, поэтов <...>]

Оказывается, что мудрость поэзии [строится на] возникает из каких-то иных, [иногда вовсе противуположных] весьма часто противоречащих "здравому смыслу" понятий, суждений и допущений. [2 нрзб] И вот, это-то, лежащее в основе поэзии отвлечение от житейского здравого смысла, это расхождение со здравым смыслом (на языке обывателя [именующемся "воображением поэта"] входящая, как часть, в так назыв<аемое> "воображение поэта") -- и есть та глуповатостъ, о которой говорит Пушкин. В действительности это, конечно, не глуповатость, [но] лишь следствие изменившейся "точки зрения": ведь и обратно, при взгляде "из поэзии", со стороны более реального, чем реальное и более здравого, нежели просто здравое, -- [глуповательной] глуповатой, а то и вовсе бессмысленной оказывается действительность. В обнаженном виде этот мотив и звучит особенно часто у символистов, поэтов наиболее последовательных (я не говорю -- великих). [Некоторое [1 нрзб] падение различие расхождение между поэтическим и обычым мышлением, можно, пожалуй, найти в расхождении между взро<слым> и ребенк<ом>] Необходимо отметить, что эти расхождения касаются только "здравого смысла", не распространяясь на формальную логику, законы которой остаются незыблемы там, как и здесь. [Даже напротив] Больше того, именно на том, что поэзия преображает, но не отменяет и не искажает действительности, а также на [этом] "законе сохранения логики", основана [необходимая обязательная для поэта] "поверка воображения рассудком", и [который говорит Пуш<кин>] [рекомендует] требует от поэта Пушкин.

Итак: [отбрасывая здравый смысл, (и принимая иные} вступая в поэзию, где он заменен новыми смыслами и принимая (ее зак<оны>} и с ее исключительными законами мышления, (мы} становимся мудры новою мудростью]

Мудрость поэта вскрывается в том, что "отсюда" кажется глуповатой маской [скрывающей его лицо]. Однако, все дело в том, чтоб за маской [прятал] находился некто, подлинно мудрый. Вот небольшой пример, показывающий, что получается, когда за [глуповатостью] ней скрыто лицо неумное. Общеизвестно стих<отворение> Б<артынско>го:

Своенр<авное> прозванье
. . .

[Здесь] Это "своенр<авное> прозванье", данное мил<ой>, для Бар<атынского> -- тайный знак последней, ненарушимой связи, кот<орая> не порвется и за могилой: стоит [в том мире] там лишь [назвать] произнести это [имя] прозвание -- и связь, [как бы] порванная смертью, восстановится. Абсолютно важно и мудро, что знаком избрано [тайное слово] именно условное имя, слово, как [заключающее в себе, тайно, условно] [1 нрзб] отсвет логоса, [продолжающую (воскрешающую} и закрепляющую вечную жизнь] как залог вечной жизни и воскресения там, где нет "здешних чувств<енных> примет".

Идя не от Бар<атынского>, а от Гейне и, видимо, не подозревая о существ<овании> стих<отворен>ия Б<аратынско>го, один совр<еменный> автор [написал такие стихи] набрел на [такие стихи:] такое восьмистишие

. . .

[Все] В посл<едних> четырех строках ситуация Б<артынско>го повторена, лишь с той разницей, что "имя" заменено "условным свистом", каким подзывают собачек, -- а все стихотворение стало, в лучшем случае, нечаянной пародией на Б<аратынско>го. Еще раньше, этот мотив прямо у Бар<атынского> заимств<ован> Б<рюсо>вым, но, конечно, Брюсов знал, что делает. У него:

Я это имя кину к безднам,

И мне на зов ответишь ты.

-- Пародия и есть [поэтическое] произведение, в кот<ором> [за всеми признаками подлинной поэзии, за ее условной глуповатостью <1 нрзб> т.е. происки] дано нечто обратное подлинной поэзии: из-за [обманчиво мудрой, т.е.] серьезной маски [выглядывает], которой придано "поэтическое выражение", выглядывает в ней глупость. Это -- одна из форм пародийности, основанной, по Пушкину, именно на "сочетании смешного с важным".

Не лишено занимательности то обстоятельство, что [мы] [у нас,] [путем] вследств<ии> постоянного [упражнения, автоматического научного "понимания"] вырабатывается автоматический навык в восприятии поэзии, к<а>к "мудрость [за глуповатой] [поэтической] маской". Отсюда -- [забавные] траги-комич<еские> казусы. [Оказывается,] [В посл<еднее> время все чаще] Нередко оказывается, что можно, [путем] усвоив ряд внешних признаков и приемов подлинной поэзии, великол<епно> подделывать маску вместе с ее глуповато-мудрым выражением. Мы [авт<оры>] вдаемся в обман [и думаем] [и ду<маем>] и нам кажется, будто за ней есть и мудрое лицо. На поверку же (очень трудную) выходит, что его нет. Орех так хорошо сделан<?> [орех оказ<ывается>] пустым что его жаль колоть. Но решаемся -- [оказыв<ается>] обнаруж<ивается> что он пуст. Пиш<ущий> эти стр<оки> должен признаться, что не раз вдавался в обман. -- Такие "орехи" должны быть отнесены к разряду полу-пародии, [без определения...>]

15 нояб<ря 1>926

Итак, "глуповата" поэзия, в которой намечено расхождение со здравым <...> Остается сказать несколько слов о поэзии "слишком умной", лишенной признака "глуповатости".

Если "глуповатость" есть расхождение со здравым смыслом, то, очевидно, не глуповата окажется та поэзия, в которой [есть] и расхождение отсутствует. Но мы указывали, что само это расхождение есть результат перемещения поэта и читателя в иной, поэтом созидаемый мир. Ясно, что если поэт [в данном случае я бы сказал стихотворец] отказывается от [своего права] "миротворческих" прав, или не знает о них, (в этом случае он -- только стихотворец) -- то он [остается] продолж<ает> находиться в пределах действительности, где здравый смысл остается его единственным и законным вожатым, а все вещи, явления, переживания, названные в его стихах, остаются равны самим себе. Это -- поэзия прикрепленная к "только реальности", [решающая] только с ней оперирующая и только ее [за] насущные задачи решающая. Можно назвать несколько родов [эт<ой>] такой поэзии. Это, вопервых, поэзия дидактическая, от Лукреция до Ломоносовского рассуждения о пользе стекла. Далее -- поэзия сатирическая, скажем -- от Горациевых сатир до Кантемировых, [и, наконец,] в третьих -- [вещь?] так называемая [1 нрзб] "гражданская" поэзия, и, наконец, вообще поэзия, резонирующая в пределах данной реальности, поэзия психологиче<ская> морализирующая в узком смысле, поэзия психологи[ческая]зирующая, а не онтологизирующая. Примеров такой поэзии [может] слишком много. Из них назову ближайший: то самое стих<отворение> В<яземского> "К мн<имой> счастливице", по поводу которого П<ушкин> и сказал автору: "Твои стихи слишком умны, а поэзия <, прости Господи, должна быть глуповата").

-- -- -- -- -- -- -- --

Басня, в которой расхожд<ение> со здр<авым> смыслом -- лишь кажущееся, поскольку в ней часто приданы антропоморфные формы зверям и неодушевленным предметам, но кот<орая> по существу не [ставит себе] выходит за пределы морали и сатиры, оперируя с аллегорией и не [доходя>] возвышаясь до символа. Далее -- <...>

16 ноября <1>926

Ходасевич вспоминает свою статью восьмилетней давности в заметке под названием "О глуповатой поэзии" в "Литературной летописи" (подпись: Гулливер), опубл. в Возрождении от 3 мая 1934 г. (No 3256):

Вольф Эрлих, один из наиболее одаренных советских поэтов, печатает в Литературном современнике небольшую заметку о знаменитом (и злосчастном) пушкинском афоризме. Заимствуем у Вольфа Эрлиха основные положения его заметки -- с ними трудно не согласиться.

"Поэзия, прости Годподи, должна быть глуповата", -- на нашу беду обмолвился как-то Пушкин. Об этом не стоило бы вспоминать сейчас, если бы из года в год в нашей среде (в последний раз на поэтическом совещании в Петербурге) не находились апостолы этой мысли. Не для того, чтобы снять с умнейшего из русских классиков ответственность за неправильно воспринятую идею, но потому, что нам существенно необходимо разобраться в этом, напомним: тот же Пушкин писал: "Не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительнее, чем у них обыкновенно; с воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко не продвинется". Пушкин же писал о Баратынском: "Он у нас оригинален, ибо мыслит". Можно бы с большой точностью раскрыть подлинный смысл цитаты, с которой я начал. Я не вижу надобности делать это сейчас. Достоверно одно: молодые люди, пытающиеся в защиту своей идейной простоватости опереться на авторитеты, хорошей жизни не увидят. Да и откуда у них такая обремененность мысью? Забавно подумать, что еще ни разу жалобы на перепроизводство идей в нашей поэзии не поступали от читателя... Каковы же все-таки корни этого тяготения к "глуповатости"? Неужели боязнь утратить легонькую "непосредственную" способность к возбуждению, которая многими почитается прямой противоположностью "расссудочности"? Боязнь потерять грошевую "взволнованность" стиха, достигаемую обилием междометий и восклицательных знаков? Или, может быть, просто леность ума? Эмоциональность поэта, -- скажем лучше, -- темперамент поэта опредляется иным. Темперамент поэта (как и всякого другого человека, впрочем), есть степень напряженности всех его способностей, в том числе (и не в последнюю очередь) умственных...

Повелось так, -- почему повелось, я не знаю, -- что самым обидным для поэта стало обвинение его в рассудочности... Вряд ли наши критики, так часто упрекающие того или иного поэта в излишнем рационализме, всегда хорошо понимают, с чем они имеют дело. Искусство вообще не такая уж простая вещь, чтобы в нем можно было обойтись одной интуицией... Худо обстоит дело именно с теми, кто вообще избегает мыслить из боязни потерять свой лирический голосок...

Эти справедливые замечания не худо бы помнить и здесь, в эмиграции. Несколько лет тому назад В. Ходасевич в Современных записках посвятил особую статью раскрытию истинного смысла пушкинских слов. Однако, попрежнему поэты различных возрастов рвутся в объятия глуповатости. Хуже того: "лирическими голосками" (какое удачное выражение!) пишутся у нас даже статейки. Лирическими голосками решаются важнейшие проблемы. Лирическими голосками пророчествуют...