Маленькая, низенькая мансардная комната. Вся ея обстановка состоитъ изъ жесткой кровати, столика, табуретки и небольшого шкафа съ книгами.
У стола сидитъ худой, сутуловатый еврей лѣтъ 50, съ черными задумчивыми глазами, большимъ сморщеннымъ лбомъ и длинной всклокоченной, черной, съ просѣдью, бородой. Ермолка сдвинулась на затылокъ, воротъ рубахи разстегнутъ и открываетъ впалую, заросшую волосами грудь. Это -- Янкель Хасесъ, Калиновскій корчмарь, или, вѣрнѣе, Янкель, мужъ Калиновской корчмарши.
На столѣ лежитъ раскрытый большой фоліантъ талмуда, въ который Янкель глядитъ съ напряженнымъ вниманіемъ. Онъ сидитъ неподвижно, точно застылъ на мѣстѣ, и глаза его впились въ одну изъ мелкихъ строчекъ комментарія. Только большой, почти квадратный, лобъ Янкеля то разглаживается, то сильно сморщивается, при чемъ задумчивые глаза, ничего не видя, устремляются въ маленькое оконце.
Ужъ больше часа сидитъ Янкель въ своей неподвижной позѣ, всецѣло поглощенный замысловатыми комбинаціями по поводу таинственнаго смысла строчки комментарія. Но вотъ онъ, не открывая глазъ отъ книги, началъ медленно подыматься. Поднялся, подошелъ къ шкафу, открылъ его и вынулъ оттуда лежавшую въ безпорядкѣ пачку бумагъ. Тамъ были листы, четвертушки, лоскутки, исписанные мелкимъ дугообразнымъ почеркомъ. Положивъ бумаги на столъ, Янкель снова заглянулъ въ книгу, какъ бы удостовѣряясь, что тамъ все въ порядкѣ, а потомъ перенесъ свой взглядъ на бумаги, началъ ихъ бережно расправлять, складывать въ порядкѣ, просматривать. Остановившись на полуисписанной четвертушкѣ, онъ принялся медленно и сосредоточенно читать ее. Дочитавъ до конца, онъ досталъ съ подоконника чернильницу съ гусинымъ перомъ и принялся быстро и лихорадочно писать.
Янкель встрепенулся всѣмъ тѣломъ, приподнялся съ табуретки, но продолжалъ писать. Онъ писалъ еще лихорадочнѣе, чѣмъ прежде. Лобъ его сильно наморщился, а вся фигура приняла такую позу, какъ бы Янкель былъ готовъ каждую секунду сорваться съ мѣста и побѣжать.
-- Я-Я-Янкель!! Не дозваться его!! Оглохъ ты тамъ?! Янкель!!-- послышался снова прежній голосъ, но болѣе громко и съ раздраженіемъ.
Янкель вскочилъ, бросилъ перо, и почти выбѣжалъ изъ комнаты. Черезъ минуту онъ уже былъ внизу, въ корчмѣ, большой, грязной и мрачной комнатѣ, которая была полна крестьянъ. За прилавкомъ стояла жена Янкеля, Хася, коренастая, невысокая женщина съ здоровымъ энергичнымъ лицомъ, и мѣрила водку.
Янкель подошелъ къ прилавку. За эту минуту онъ весь измѣнился. Вся его фигура сдѣлалась жалкой, приниженной. Вмѣсто глубокомыслящаго выраженія, въ глазахъ появилось что-то глуповато-молящее.
-- Наконецъ-то!-- воскликнула гнѣвно Хася, увидя мужа.-- Не дозваться тебя, когда сидишь тамъ въ своей дырѣ!.. Возьми и поѣзжай съ Иваномъ къ нему въ деревню. Онъ тебѣ дастъ пудъ льна. Только хорошо смотри, что онъ тебѣ дастъ, слышишь?.. Но зачѣмъ я тебѣ говорю это! Развѣ это поможетъ? Ну, и мужа далъ мнѣ Богъ!! Человѣкъ, который кошкѣ хвоста не завяжетъ! Къ чему ни притронется -- все напортитъ. Я одна должна смотрѣть и за дѣтьми, и за кабакомъ, и за всѣмъ -- хоть разорвись.
Лицо Янкеля сдѣлалось еще жалче и онъ съ тоской взглянулъ на дверь къ себѣ въ комнату.
-- Онъ ужъ посматриваетъ туда!-- воскликнула съ гнѣвомъ Хася.-- А? что? тамъ теплѣе? спокойнѣе? О, отчего Богъ не избавилъ меня отъ тебя 30 лѣтъ тому назадъ,-- я бы знала, что живу на свѣтѣ, а не мучаюсь!.. Ну! чего же ты стоишь, чурбанъ? возьми, надѣнь уже шубенку и поѣзжай! Только,-- въ десятый разъ говорю тебѣ!-- смотри, что онъ тебѣ дастъ за ленъ. Ты вѣдь знаешь, что мужикъ -- воръ; тѣмъ болѣе, что ленъ онъ отдаетъ за старый долгъ.
-----
Поздно вечеромъ, вернулся Янкель изъ своего путешествія. Усталый, весь въ снѣгу, вошелъ онъ въ корчму, неся на спинѣ большой куль.
-- Скоро же ты вернулся, нечего сказать,-- встрѣтила его Хася.-- Покажи, что ты привезъ?
И едва она взглянула на ленъ, какъ всплеснула руками.
-- Создатель! Громы меня убили!-- воскликнула она.-- Здѣсь на пять рублей льна?! Р-рразбойникъ! Чтобъ тебя вырвало съ корнемъ! Что ты мнѣ привезъ? Вѣдь это -- костра, костра-а!
Янкелъ стоялъ, какъ осужденный, съ опущенной головой и молча, съ тупымъ испугомъ, глядѣлъ на ленъ. Хася ругалась, топала ногами, выставляла кулаки, пока, наконецъ, не воскликнула:
Янкель, жалкій и уничтоженный, поплелся съ опущенной головой къ себѣ на верхъ.
Тихо вошелъ онъ въ свою комнату, подошелъ къ столу, оперся объ него ладонями и устремилъ въ оконце безцѣльный взглядъ, проникнутый глубокой скорбью. Долго простоялъ онъ неподвижно въ этой позѣ. Наконецъ, глубоко вздохнувъ, онъ выпрямился и оглянулъ комнату. Затѣмъ онъ зажегъ сальный огарокъ и подошелъ къ шкафу. Ему бросился въ глаза лежавшій у шкафа лоскутокъ бумаги, исписанный его почеркомъ. Онъ поспѣшно поднялъ его, заглянулъ въ него съ недоумѣніемъ и вернулся къ столу.
Онъ хорошо помнилъ, что, уходя, онъ оставилъ на столѣ всю пачку своихъ бумагъ. Теперь ихъ тамъ не было. Онъ тревожно осмотрѣлъ столъ, заглянулъ подъ столъ, поднялъ фоліантъ,-- но бумагъ нигдѣ не оказалось.
-- Куда бы онѣ могли дѣться?-- спросилъ самъ себя Янкель съ безпокойствомъ.-- Я, кажется, оставилъ ихъ на столѣ...
Дрожащими руками началъ онъ всюду искать и шарить: онъ переставилъ и перелисталъ всѣ книги, осмотрѣлъ всѣ углы -- все было напрасно.
Онъ сдѣлалъ шагъ къ дверямъ, но остановился и принялся снова искать и шарить въ мѣстахъ, уже дважды обшаренныхъ. Наконецъ, сдѣлавъ надъ собою усиліе, онъ вышелъ изъ комнаты и спустился въ корчму.
Хася накрывала на столъ къ ужину и не замѣтила появленія мужа.
Нѣсколько секундъ стоялъ Янкель, глядя сзади на жену, пока онъ рѣшился окликнуть ее:
-- Хася!..
Хася быстро обернулась. Хриплый и нервный голосъ мужа показался ей незнакомымъ. Но увидѣвъ Янкеля, она проговорила съ презрительной ироніей.
-- Нѣтъ, не ѣсть...-- прервалъ ее Янкель тихо, но дрожащимъ отъ волненья голосомъ.-- Хочу тебя спросить... не видала... не взяла ли ты бумагъ у меня... Онѣ лежали на столѣ. Теперь ихъ нѣтъ...
Въ его голосѣ было столько тревоги и мольбы, что Хася, забывъ свой гнѣвъ, отвѣтила довольно мягко:
-- Бумаги? Какія бумаги!.. Не знаю, не брала!.. Ахъ, да!-- вспомнила она.-- Днемъ я взяла тамъ у тебя какія-то бумажки: мнѣ надо было завернуть махорку и селедки...
Янкель поблѣднѣлъ, все лицо его перекосилось.
-- Ты... все употребила?..-- едва проговорилъ онъ.
-- Кажется все. Посмотри, впрочемъ, за прилавкомъ.
Янкель зашелъ за прилавокъ и принялся лихорадочно искать, но кромѣ одной четвертушки, порванной и облитой селедочнымъ разсоломъ, онъ не нашелъ. Онъ впился въ нее лихорадочнымъ взглядомъ, но ничего не могъ разобрать.
-- Кому? Развѣ я знаю! Какимъ-то мужикамъ. Въ чемъ-нибудь да надо же было завернуть селедки... Садись ужинать...
-- Хася!-- воскликнулъ опять Янкель и въ его голосѣ зазвучали слезы.-- Хася! сжалься! скажи, кому отдала ты бумаги. Я три дня не буду ѣсть -- только скажи!!
Такая настойчивость вывела, наконецъ, Хасю изъ терпѣнія и она закричала:
-- Когда этотъ дуракъ пристанетъ -- отъ него отвязаться нельзя! Что ты присталъ, какъ банный листъ? Не знаю -- и конецъ! Больше у меня дѣла нѣтъ, какъ заботиться о разныхъ бумажкахъ...
Янкель еще съ минуту простоялъ на мѣстѣ. Потомъ онъ повернулся и съ опущенной головой тяжело пошелъ къ себѣ въ комнату. Онъ не слышалъ, какъ жена ему крикнула вслѣдъ:-- "Я жъ тебѣ говорила: иди ужинать!"
Онъ вошелъ въ свою комнату, обвелъ ее мутнымъ взоромъ, тяжело опустился на табуретку, упалъ головой на раскрытый фоліантъ и горько заплакалъ...