Благодарю вас, товарищи, что вы предоставили мне говорить первым, как ближайшему другу покойного. Не думал я, чтобы мне, когда бы то ни было, пришлось произносить надгробное слово, но вот что случилось.
Когда после кончины Жуковского, я выходил из его квартиры, многие меня спрашивали: буду ли я произносить речь? Я возразил, что совсем не понимаю надгробного красноречия, что перед величием смерти невольно уста немеют... Со мной согласился бывший тут же Куперник, Он сказал: "Действительно, можно было бы говорить, если бы только знать, что следует в таком случае сказать!" Всю эту беседу я однажды передал Урусову. Он высказал: "Да. Но было бы как-то странно и грустно, если бы над человеком, вся жизнь которого была посвящена слову, не было сказано ни слова!" По выражению его глаз (Урусов был уже тогда больной) я понял, что он завещал мне исполнить эту обязанность...
И вот, я подавляю личные чувства, сознавая важность настоящей минуты.
Мы теряем лицо историческое - из тех, которые остаются жить среди людей и после своей смерти. В истекающем столетии Урусов оставил свое незабвенное имя, как воплощение могучего русского дарования. Но история имеет свои непроходимые туманы, в которых всякая тропа может затеряться для потомства, если современники в должную минуту не осветят этой тропы факелами. Такие факелы должны мы, собравшиеся здесь, зажечь теперь над этой могилой. Мы должны осветить личность покойного и сказать во всеуслышание, что мы хороним первосоздателя русской уголовной защиты, первого защитника подсудимого в реформированной России. Другие громкие имена возникали в адвокатуре и раньше Урусова, и после него. Так, прежде него выступили Спасович и Лохвицкий. Спасовича на его юбилее я назвал первым по Петербургу и первым по главенству в адвокатуре, потому что этот человек со своим талантом, обширным умом, образованностью, трудолюбием и количеством всего им сделанного решительно подавляет всех. Но и Спасович, и Лохвицкий, взявшись за судебное дело после кафедры, остались немножко профессорами и на трибуне. На нашей же трибуне первый тип защитника подсудимого создан Урусовым. Он первый дал образец защиты живой, человеческой, общедоступной. Мы помним, каким действительно весенним громом пронеслось над Россией это молодое, чудесное имя. Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах, как новое слово. Он был не из тех адвокатов, которые делаются известными только тогда, когда попадают в громкое дело. Нет, он был из тех, которые самое заурядное дело обращали в знаменитое одним только прикосновением своего таланта. Оригинальный ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила, смелый, громкий протест за каждое нарушение прав защиты, пленительная шутливость, тонкое остроумие - все это были такие свойства, перед которыми сразу преклонились и заурядная публика, и самые взыскательные ценители.
Слава твоему имени, Александр Иванович! Слава Москве, подарившей тебя России!
Я кончил речь... Но разве это надгробное слово? Надгробное слово осталось у меня в сердце, застряло в душе и никогда из нее не вылетит.
Прощай, мой милый! Когда я к тебе обращаюсь, то мне кажется, что ты еще жив, потому что еще задолго до твоей смерти мой голос уже не достигал до твоего слуха, как и теперь; с тобой приходилось разговаривать записками. Разница только в том, что теперь ни на голос, ни на записку ты уже никогда ничего не ответишь...
У Пушкина есть стихотворение "Эхо", выражающее глубокую трагедию человечества. В нем говорится, что эхо отзывается на все явления в жизни природы, но само уже не получает от природы никакого отзыва. "Таков, - сказано в конце, - и поэт". Ты всегда любил поэтов, искал их общества... Знай же, что никогда такое множество, такая толпа поэтов не окружает человека, как именно в ту минуту, когда его опускают в могилу! Теперь все здесь собравшиеся, все мы - поэты, потому что каждый из нас, вместе с поэтом, мучительно сознает безответность для душ наших той великой природы, которая тебя взяла и не вернет никогда...