Аросев Александр Яковлевич - Фарситская легенда

Александр Яковлевич Аросев.
Фарситская легенда

Гранитный постамент памятника Александру III делал архитектор Илья Ферапонтович. Он был незнатен родом, но богат и учен. Как многие русские богатые и ученые, он был холоден, жесток и окружен сиянием безысходной скуки. К тому же он был толст. Страдал водянкой. Имел небольшую лысину на макушке. Говорил сырым голосом и любил пить пиво. Рядом с ним всякому становилось тяжело. Бежав из возмутившейся России, он поселился на Принцевых островах, которые с аэроплана, с высоты трех тысяч метров, среди лазурной синевы кажутся черненькой бородавкой моря.

По вечерам выходил Илья Ферапонтович на балкон своей виллы. Свинцовым взглядом посматривал в ту сторону, где представлял себе Россию, и думал: "О н и смогли все низринуть. И черных орлов с музея Александра III, и самих чугунных Александров, и царский трон, и нашу милую, старую, ленивенькую Россию. И только мой гранитный постамент стоит до сей поры незыблем. Вкатил я глыбу славную и прочную".

Илья Ферапонтович улыбался серой, водянистой улыбкой и почесывал шею под бородой. Постоявши так в свое удовольствие, он нажимал кнопку звонка.

Являлся молодой и гибкий, как тростниковый прут, турок. Опустив долу бледное, как лилия, лицо свое, он ждал приказаний. В этот час дня всегда было одно и то же приказание.

Что-то невнятное по-французски скрипнул отсыревшим голосом Илья Ферапонтович. Турок знал, что это всегда означало одно и то же: подать кофе. Он поклонился своим лилейным) лицом и вышел, чтоб принести на блестящем подносе черный кофе.

Илья Ферапонтович пил кофе, как пьют и едят одинокие люди: с какой-то тоскливой жадностью. Глаза его становились дикими, лицо как-то растекалось по-животному и делалось совиным. Илья Ферапонтович был одинок и вжился в одиночество крепко.

А вилла Ильи Ферапонтовича утопала в цветах и скрывалась от людских взоров высокими кипарисами, а кипарисы опоясывались белой каменной оградой, от которой струилась тропинка к лазурному морю. А влево от тропинки, на холме, где, как за турецкую феску, прячется солнце, смотрелась ввысь, в безбрежное небо зеленая пиния, как ваза, выросшая из земли. Почти всегда небо было такое ясное, как будто его и не было, море лазурное и прозрачное, со светлыми жилками то тут, то там. Не от этих ли жилок оно и прозывается Мраморным? Море дышало солью. Земля -- ароматом.

Илья Ферапонтович дышал черным, как навозный жук, кофе. И в дни, когда было тихо и ослепительно, когда казалось, что в прозрачном воздухе что-то жужжит, жужжит оттого, что бьется неугомонный пульс земли, -- Илья Ферапонтович в такие часы обыкновенно спал. Он боялся слышать этот земной гудеж.

-- Гудит проклятая, -- говорил он. -- "Гудёт", "гудуть", "гудеть", -- перебирал в памяти, как по-разному произносят это слово русские мужики.

И казалось, что не розами пахнет в окно, а русской полынью.

Однажды так лежал Илья Ферапонтович в мягкой кровати, как кит в море. Не спалось ему, и, чтобы не слышать, как гудит земля, решил он с кем-нибудь поговорить. Но в его вилле были только лакеи. Звонком он вызвал все того же тонкого турка и стал его спрашивать:

-- Ты Мухамету своему веришь?

-- Верю, -- ронял сквозь тонкие губы турок.

Илья Ферапонтович велел приготовить сигару. Закурил. Повернулся своим лицом, как медным тазом, к стене и проскрипел турку:

-- Ну, расскажи какую-нибудь сказку про Махметку твоего.

Турок исподлобья метнул на него своими черными глазами, -- отчего лицо турка стало еще бледнее, -- и заметил по ушам своего господина, что в нем, во всей его глыбе, дергается какая-то боязливость. Словно ждал Илья Ферапонтович, что однажды турок скажет что-нибудь страшное. И словно дразня себя, Илья Ферапонтович старался все время ходить вокруг этого страшного.

Он сказал турку:

-- Посмотри в окно.

Турок посмотрел на вазу с красными розами, стоявшую на окне.

-- Ты знаешь, что там?

-- Море.

-- А за?

-- Земля.

-- Какая?

-- С цветами.

-- Россия, а не с цветами.

Турок склонил голову и опять стал похож на белую лилию.

-- Ты, турка, ничего не понимаешь, а ведь я там себя оставил.

-- Не надо себя оставлять, -- ответил турок.

-- Я, турка, в России незыблем, потому что я там не работал, а творил. Я создал глыбу, подножие для царя, которое никто не сокрушит во веки веков.

-- In ham mi gusaret, -- ответил турок.

-- Кто? Что? -- спросил господин.

-- Так говорит фарситская поговорка: "Кончится и это".

-- Ага, -- Илья Ферапонтович привскочил было, но опять утонул в своих подушках. Уж не начинается ли то самое страшное, что всегда готов был сказать турок?

Турок сидел на кончике стула. Из-под черных ресниц не видно было блестящих глаз его. Он мял свои пальцы и смотрел поверх господина в большое открытое окно, где с севера, со стороны России, тянуло холодком.

Илья Ферапонтович хотел бы прогнать турка. Но боялся тронуть его хоть каким-нибудь словом. И, с другой стороны, хотел Илья Ферапонтович, чтобы сидел турок, потому что там, за деревьями, бог его знает что он способен сделать.

-- Не смотри в окно туда... Скажи лучше сказку.

-- Народ, от которого я происхожу, -- фарситы. Вот что они говорят:

В своих шелковых и укрытых от глаз и от ветра покоях жил Эмир приятно и весело; до других людей ему не было никакого дела. Его равнодушие к окружающим доходило до презрения. Тогда было еще такое время, когда Магомет был ему большим врагом. Теперь Эмир молится ему, а раньше, раньше Эмир имел своего бога.

Полчища Магомета, босые и черные, почти нагие, подступили к самому городу Эмира. Войска Эмира с копьями, стрелами и щитами отступали потому, что верили другому богу, который был не так храбр, как бог Магомета: бог эмира был стар, бог Магомета был молод.

Эмир спокойно спал в своих покоях, когда к нему прибежал гонец и сообщил, что ненавистные черные голые враги близко. Он сказал про это не Эмиру, а придворным: Эмир спал. Придворные приняли хитрые меры, и полчища Магомета отступили. Но как солнце можно только затмить, а потушить его нельзя, так точно Магомет был непобедим. Он опять собрал полчища и сказал им, что в битве лучше умереть, чем отступить. Полчища его сражались так храбро, что войска Эмира отступили почти к самому дворцу его.

Молодой гонец достиг его покоев и, встретив знатных вельмож, сказал им:

-- Босые полчища Магомета у дверей нашего повелителя.

Но как солнце можно только на время затмить, а потушить его нельзя, так точно нельзя нарушить сон Эмира. Придворные приняли еще более хитрые меры, и полчища Магомета были перебиты, потому что не хотели отступать.

Но черная ночь сменяется ясным днем, а тяжелое горе -- счастьем. И вот ясным синим утром, когда высоко над землей плыл белый-белый молодой полумесяц, Магомет опять направил свои полчища босых людей против копий и щитов Эмира.

Эмир крепко спал, когда на взмыленном коне прискакал верный гонец.

Гонец стал стучаться в двери дворца. Тогда придворные, вышедшие на его стук, заявили, что Эмир спит и тревожить его нельзя.

Гонец объяснил придворным, что войска Эмира потерпели поражение и что враги уже под стенами дворца Эмира. Тогда придворные опять повторили, что Эмир крепко спит и будить его нельзя.

Гонец стал убеждать придворных и сказал, что медлить нельзя, что враги через несколько минут могут ворваться в город.

Придворные еще раз объяснили гонцу, что Эмир очень крепко спит.

Гонец отвернулся лицом от придворных в ту сторону, откуда шли враги Эмира, и сказал:

-- Я не разбудил Эмира, но Kassi mi oyet qui Emire rabidarqunet, что значит: "Придет такой человек, который разбудит Эмира".

И ушел от дворца в ту сторону, откуда уже подходили вступавшие во дворец враги.

Умолкнув, турок встал и сказал:

-- Спите спокойно, господин. Я вас не разбужу.

И когда уходил турок, Илье Ферапонтовичу показалось, что он взглянул горящими глазами в открытое окно, на север, где была Россия и троны, где остался несвергнутым гранитный постамент, как пень огромного родословного дерева царей, спиленного и поваленного в Москву-реку.

Турок захлопнул дверь, как крышку гроба.

Больше Илья Ферапонтович не просил турка рассказывать сказки в бессонные часы, потому что в эту же ночь Илье Ферапонтовичу показалось, что с севера Черное море набухло и вздулось гигантскими волнами.

В море воплотилась смерть и мчалась к Принцевым островам под синими парусами с белой каймой сверху. Должно быть, так же мчалась вода, когда наступал всемирный потоп. Вода, в которую вселилась смерть. Вода, набухшая в волны, как в черные жилы. Все море было -- как синяя, дурная кровь, которая бросилась в голову.

К утру Илья Ферапонтович умер от водянки.

А море сияло под солнцем, нежась своими боками между Азией и Европой.

-----------------------------------------------------------------------------

Текст издания: Белая лестница. Роман, повести, рассказы / А. Я. Аросев; [Сост., авт. вступ. ст. Н.Д. Ткаченко]. -- Москва: Современник, 1989. -- 554 с., [1] л. портр.; 21 см.. - (Из наследия).