Аросев Александр Яковлевич - "Первая звездочка"

Александр Яковлевич Аросев.
"Первая звездочка"

Ушли. Все ушли куда-то. Во-первых, увели маму... Во-вторых... Да, она прощалась и не плакала. Как только ее увели, во дворе был какой-то шум. Амбар кто-то отпер и запер. И кто-то лазал в погреб. Кто-то пробежал по балкону...

Ушли куда-то все. Женю забыли.

Он остался в гостиной и смотрел в окно, в ту сторону, куда увели маму.

Мама не плакала, значит, скоро вернется.

Только зачем же все ушли? И почему разные замки во дворе гремели?

Женя горячим лбом прижался к стеклу. На белом височке его билась синяя жилка. Длинные, немного загнутые кверху ресницы, как два маленьких веера, были неподвижны. И под ними, под веерочками, два больших голубых печальных глаза.

Не причесали сегодня Женю и галстучек завязали наспех. И даже сапожки велели самому надеть.

-- Ты уж большой: шестой год тебе. Учись без матери-то жить, -- сказала Жене Дуня, у которой лицо красное и сморщенное, как помидор.

Вышел Женя из залы в столовую. Буфет открыт. На столе в беспорядке посуда. На полу разбившийся стакан и самовар на боку. Тишина кругом. Только часы тик-так, тик-так, тик-так. И смотрят со стены на столовую, как очень спокойное лицо. Смотрят, -- а сказать ничего не могут, кроме своего заученного: тик-так.

Женю мама учила часы разбирать: если стрелки вытянутся в разные стороны -- значит, половина двенадцатого. Как раз манная каша поспевает. А если стрелки все равно что две руки сожмутся наверху, -- значит, ровно двенадцать. В это время солнышко выше, выше всего. Про солнышко тоже мама рассказывала. А вот сейчас Жене непонятно, сколько времени. Может быть, часы сами скажут сколько. Они иногда кричат так: ахх... ахх... ахх... Сколько раз крикнут, столько и часов.

Женя стал ждать, когда прокричат часы. Но они все шептались сами с собой: "Тик-так, тик-так, тик-так"...

Женя прислушался. И ему показалось, что часы говорят: "Иди-иди-иди". Женя пошел.

На дворе тоже не было никого.

Никого, кроме собаки Курса, которая металась на цепи около своей конуры.

Курса увидал Женю и закричал. Сердито-сердито. Даже рявкнул.

Женя остановился, посмотрел на пса, удивился, зачем это он рычит на него, на Женю, когда вообще все так странно, никого нет. И когда всех, всех жалко и себя жалко. И Курса.

Женя задумался и взял пальчик в рот. Курса порычал еще немного и успокоился.

Оба -- и собака и мальчик -- глядели друг на друга удивленно. Женя хотел собаке сказать: "Маму мою увели люди, у которых в руках были ружья. А потом ушли все"... А собака хотела Жене ответить: "Люди тебя покинули, а я осталась с тобой, но помочь тебе не могу, потому что на цепи".

Женя хотел сказать, но не сказал, потому что ведь все равно собака не понимает по-человечьему.

Собака хотела сказать, но тоже не сказала, потому что Женя не знает по-собачьи и все ее слова считает рычанием или лаем.

Женя тронулся было к воротам, но собака завыла и стала рваться с цени.

"Не будешь лаять, тогда подойду", -- подумал Женя про собаку. Собака будто поняла и замолчала.

Мальчик подошел к собаке и стал осматривать цепь, нельзя ли освободить собаку.

Курса старался лизнуть ему руку.

Цепь была крепкая. Своими пухленькими белыми ручками ничего не мог Женя сделать с цепью.

Погладил собаку, потом поцеловал ей переносицу и пошел.

Во всем существе Жени была какая-то большая решимость. Будто сразу он стал большим. И крепко задумался. Запала мысль ему в голову: "Найду маму".

Пыльная улица, широкая и длинная, распласталась на желтом зыбучем песке. Пустынно. Нет никого. А в синем просторном небе каркают вороны. Многие окна закрыты ставнями. Зловещие черные вороны в небо.

Женя направился в дом, который стоял наискосок, через улицу. Там жил бойкий мальчик Васька, с которым тетя Дуня даже запрещала водиться. Но зато этот мальчик знал про все. Он был как большой.

Вдруг Женя увидел, что навстречу ему, подпрыгивая, несется Васька -- грязный, босой и веселый. Особенно весел, не как всегда.

-- Идут! Идут! Идут! -- кричал он, подстегивая сам себя по ляжкам тонким прутиком. -- Идут, Женька. Идут, не ходи.

-- Кто, солдаты идут? -- спросил Женя.

-- Нет, красные идут. Понимаешь? Большевики.

-- А мама?

-- Чья, твоя? Да ее увели казаки.

-- Казаки?

-- Ну да. То красные, а то казаки. Понял?

-- Понял.

Ничего не понял Женя. Хотел спросить бойкого, неугомонного Ваську, но стеснялся. А самому горько, горько было. И в маленькой груди его сердце свернулось в комочек.

Из дома напротив вышел сапожник. Почесался. Перекрестился на восток. Сплюнул в канаву.

-- А вы что тут, пострелы? -- огрызнулся на ребятишек.

-- Идут, дядя Митрич! -- сказал Васька.

-- Кто, красны-то? У-у, они, брат, те жару дадут.

-- Митрич, -- обратился к нему Женя, -- ты не видал, куда мою маму увели?

-- Не знаю, не видывал. А увели, слышь?

-- Ну да.

-- Смотри, брат, сиротой бы не остался!

-- Как сирота?

-- Так, без матери, стало быть. Больно уж она против офицеров тут говорила. Пожалуй, ей несдобровать.

У Жени к горлышку словно шарик подкатился. Давил на виски и хотел слезы выжать. Если бы заплакал Женя, то не унять бы его было, пока не явится мама, но Женя еще больше, чем плакать, хотел узнать, где мама.

Взял пальчик в рот, сделал немножко набок голову и пошел, пошел себе тихими, маленькими шажками куда-то вдоль улицы. И ничего не понимал. А шарик перекатывался то к сердцу, то к височкам, то к сердцу, то к височкам. Горестно, и плакать хотелось.

А все из-за того, что какие-то "красные" должны прийти в город.

"Какие же красные? Сапожник сказал, большевики. А все-таки зачем казаки маму увели?"

Навстречу ему, поднимая пыль, опять летел вприпрыжку Васька. На этот раз его лицо было серьезнее.

-- Назад, назад! -- кричал он еще издали, завидев Женю. -- Назад!

-- А что?

-- Вот те и што! Там я видел -- не скажу што.

-- И я пойду, -- сказал Женя.

-- Сказано тебе -- не ходи!

И Васька рванул шестилетнего мальчика за рукав.

-- Заворачивай назад. Тебе нельзя смотреть.

-- А чего там?

-- Там? Не скажу!

Васька крепко вцепился в руку Жени и направлял его к дому.

-- Ну, хоть скажи, на какую букву там?

-- На букву, -- заколебался Васька, которому тоже было не больше лет девяти. -- На букву "мама", -- выпалил он.

И оба замерли друг против друга.

Неизвестно, смогли ли бы дотащить до дому после этих слов Васьки Женю, но выскочила тетя Дуня с помидорным лицом.

Она, запыхавшись, догнала Женю и на руках дотащила его до дома. Когда она проносила воротами, то Жене сквозь слезы показалось, что собака Курса тоже немного плачет и с ожиданием взирает на ворота.

-- Где мама? -- спрашивал Женя.

-- Ее увели, -- разъяснила тетка, -- взяли в плен красные.

-- Какие, какие кра-кра-сные? -- всхлипывал сдерживая себя, и спрашивал мальчик.

-- Одним словом, красные, жиды, -- пояснила тетка.

-- Врешь, жиды бывают черные, -- возразил мальчик.

И тетка Дуня в его глазах, наполненных слезами, расползалась в широкую каменную стену, которую трудно пробить.

Женя отошел от тетки. Опять уперся теплым височком своим в окно и смотрел, как проезжали верховые с пиками и винтовками.

А мамы не было...

* * *

Вечером, когда тетя Дуня укладывала Женю спать, она опять шушукала ему в оба уха:

-- Смотри, сиротка, с Васькой, сапожниковским сыном, не водись, не разговаривай с ним: он красный.

-- А мама?

-- Вот когда прогонят красных -- будет и мама.

И опять злые слова говорила про красных, будто бы палками била по темени.

Чтобы не было так больно голове от палочных слов, Женя укутался одеялом и притворился спящим.

* * *

А утром пробрался к нему в комнату Васька.

-- Пойдем!

-- А что?

-- А то -- тебя тетка эксплуатирует.

-- Ну да... -- ответил Женя на непонятные ему слова, чтобы не уронить своего достоинства.

-- Так вот, значит, бежим на митинг. Там всем объявляют свободу. И сколько тебе лет ни на есть, все равно -- свободен.

-- А собака?

-- Тоже.

-- Значит, Курса уже не на цепи?

-- Нет, на цепи, но мы сейчас с нее эти кандалы долой. Понимаешь, мы с тобой теперь красные.

-- Ага, -- подтвердил Женя.

Быстро спрыгнул с постели. Оделся и побежал с Васькой освобождать Курса. Сначала Курса рычал, а потом, когда толстая веревка, которой кончалась цепь, была обрезана, Курса выскочил за ворота и, как волк, дико озираясь, побежал вдоль улицы и скрылся за поворотом.

За ним бежали Васька и Женя.

-- Ты только помалкивай, -- говорил, задыхаясь, Васька. -- Мамку-то твою повесили казаки: она тоже была красная.

-- А ты видел? -- спросил Женя и вдруг остановился как вкопанный.

-- Ну да. На площади. Белые перекладину поставили, и там я видел маменьку твою. Висела и без башмаков... только в чулках.

Постояв в раздумье, Женя рванулся и побежал на площадь, где, как змея, изогнувшаяся в злобе двумя углами, стояла висельная перекладина. Пустая и страшная.

Васька подумал, подумал и побежал на митинг.

* * *

Женя не ночевал дома одну ночь и другую.

За базаром, где стояли угрюмые купеческие дома, там расположились красноармейцы. И там От них слушал Женя объяснения, кто такие красные и кто белые. И за что белые вешают. Васька его завел туда и оставался с ним неразлучно.

На третий день к вечеру Васька, Женя и еще человек десять ребят, наслушавшись красноармейских рассказов, окружили дом, в котором жил Женя, и повели правильную осаду.

Тетка Дуня из окна кричала по адресу Жени:

-- Ах ты, мотыжник этакий! Весь в мать пошел. Приди, приди домой-то. У меня жив не останешься.

-- Сдавайся, выкидывай белый флаг! -- кричали дети, осаждая дом.

-- Я тебе кто, я тебе кто? -- кричала тетка Дуня, когда камни градом летели во все окна со стороны осаждающих.

-- Белогвардеец! -- отвечал Женя и подбадривал своих приятелей, боясь попасться в руки тетки.

В городе никаких властей, кроме бригады красноармейцев, не было. Дети выбили все окна в доме. К десяти часам вечера тетка Дуня и жившая с нею женщина перелезли через задний забор и покинули дом.

Васька, Женя и все их приятели победоносно вошли в завоеванное.

Тут они устроили свой митинг.

Васька говорил:

-- Женя!.. Ниче, что маменька твоя погибла. Может, ее твои же тетки предали. Пусть. Теперь этот дом наш.

Женя не плакал. Сухими блестящими глазами смотрел он на своих товарищей, на разбитые часы в столовой, на опрокинутые стулья, на разбитую посуду. От голода, от волнений Жене показалось, что весь этот разбитый дом со всеми мальчишками плывет, плывет куда-то в неизвестное, в небывалое. И не дом это вовсе, а корабль, и мальчишки -- юнги на корабле. И все они в голубом, в голубом. А впереди всех его мама -- это она зовет, манит всех за собой в далекое, в небывалое.

Долго Женю его приятели отпаивали и отмачивали холодной водой.

Утром проходили мимо дома два красноармейца. Зашли. Поздравляли детей с победой над белогвардейцами.

-- А мама теперь будет? -- спросил Женя робко одного красноармейца.

-- Нет, не будет. Мы ее похоронили с музыкой и красными знаменами.

Днем дети стали разбредаться из дома. Остались только Васька, Женя да еще один кривоногий, сирота, которого звали Калач-безродный.

Они крепко засели в доме.

А когда пришли исполкомы, отделы собесов, наробразы, подотделы охран и соцвосы, кто-то обратил внимание на детей, завладевших домом. Их оттуда не выгнали. К ним стали поселять еще и еще детей и на воротах прибили вывеску:

Детдом "Первая звездочка".

-----------------------------------------------------------------------------

Текст издания: Белая лестница. Роман, повести, рассказы / А. Я. Аросев; [Сост., авт. вступ. ст. Н.Д. Ткаченко]. -- Москва: Современник, 1989. -- 554 с., [1] л. портр.; 21 см.. - (Из наследия).