Аксаков Николай Петрович - Васишта

Васишта.

Индійское преданіе.

Оскорбленъ былъ Васишта великимъ царемъ;

Вся душа его местью объята;

Поздней ночью не можетъ забыться онъ сномъ;

Отъ разсвѣта до солнца заката

Бродитъ онъ по полямъ, все мечтая о томъ,

Какъ бы въ прахъ сокрушить супостата,

Какъ бы смыть поскорѣе обиду-позоръ,--

И зловѣщимъ огнемъ блещетъ сумрачный взоръ.

Но соперникъ земныхъ не боимся враговъ;

Что предъ нимъ ихъ ничтожная сила?

Сами боги ему и оплотъ, и покровъ,

Мудрость царственный умъ укрѣпила,--

И паритъ его духъ къ небу, въ царство боговъ,

Какъ молитвенный дымъ отъ кадила;

Бой не страшенъ ему, смерть ему не грозитъ,

Магадева ему и охрана, и щитъ.

И отпрянетъ, зазубрясь, желѣзо мечей

Отъ него, какъ отъ кованной стали;

Онъ не знаетъ ни скорби, ни жгучихъ страстей,

Ни гнетущей тоски, ни печали;

Онъ въ бою закаленной десницѣ своей

Можетъ равную встрѣтить едва ли;

Только тотъ бы въ борьбѣ побѣдить его могъ,

Кому далъ бы надъ нимъ одолѣніе Богъ.

И со скорбью Васишта повергся во прахъ

Передъ небомъ съ горячей мольбою,

Плоть постомъ изнурилъ и сто разъ натощакъ

Омывался священной водою,

И творилъ покаяніе въ прежнихъ грѣхахъ,

И казнилъ себя мукою злою,

Все въ надеждѣ желанную силу обрѣсть,

Сбросить бремя съ души -- затаенную месть.

Вотъ въ себѣ онъ почуялъ притокъ новыхъ силъ

Отъ суровыхъ постовъ и моленья,

И воспрянулъ душой, и себя вопросилъ:

"Не настала-ли минута отмщенья?

Не готовъ ли ударъ, что врага бы сразилъ?"

По въ душѣ пробудилось сомнѣнье:

"Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ,--

Надо душу еще укрѣпить мнѣ постомъ".

И на подвигъ въ пустыню Васишта пошелъ,

И по поясъ онъ въ землю зарылся,

И лишь вѣдали тучи да вѣтеръ и долъ,

Какъ онъ долго, какъ жарко молился;

И до неба донесся молитвы глаголъ,

И къ мольбѣ Магадева склонился,

И исполнилъ онъ силы великой его,

Но Васишта лишь мщенья искалъ одного.

"Я ничтоженъ и слабъ передъ мощнымъ врагомъ;

Магадева! удвой мои силы,

Оживи мою грудь животворнымъ огнемъ,

Новой кровью наполни мнѣ жилы,

Чтобъ коснулся земли я побѣднымъ мечомъ

У соперника ранней могилы!

Освяти, укрѣпи, Магадева, меня!

Сдѣлай слабый мой духъ крѣпче скалъ и кремня!

Для тебя, Магадева, великій, святой,

Я ушелъ, удалился въ пустыню,

Чтобы тронутъ ты былъ неустанной мольбой

И, проливъ на меня благостыню,

Мнѣ вѣщалъ бы: "О, чадо! доволенъ тобой;

Ты обрѣлъ благодать и святыню".

Такъ, закопанъ въ землѣ, къ небесамъ онъ взывалъ,

Но въ отвѣтъ ему вылъ только дикій шакалъ.

И ушелъ изъ пустыни Васишта въ лѣса,

Въ царство сумрачной, грозной природы,

Гдѣ украдкой на землю глядятъ небеса

Сквозь густые зеленые своды;

Гдѣ слышны только птицъ да звѣрей голоса,

Да проносится шумъ непогоды,

Гдѣ рычаніемъ тигръ нарушаетъ покой

Да змѣя шелеститъ пересохшей листвой.

И отшельникомъ кроткимъ онъ зажилъ въ лѣсахъ,

Въ позабытой звѣрями берлогѣ;

Тамъ душѣ его мощной невѣдомъ былъ страхъ,

Были чужды и скорбь и тревоги,

Тамъ весь день проводилъ онъ въ горячихъ мольбахъ,

Были постъ и труды его строги;

И хоть неба лазурь сводъ древесный сокрылъ,

До небесъ его духъ тамъ свободно парилъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"До лазурнаго неба изъ чащи лѣсовъ,

Изъ обители скорби и гнѣва

Выше горныхъ вершинъ, выше звѣздныхъ міровъ

Вопль мой скорбный достигъ, Магадева!

Пусть звѣрей раздается немолкнущій ревъ,

Не боюсь я когтей ихъ и зѣва,--

И свободно пою пѣснь господнихъ чудесъ,

И внимаютъ мнѣ птицы и звѣри, и лѣсъ".

Пронеслися года; онъ стоитъ невредимъ;

Тварь живая въ немъ друга познала;

Тигръ ласкался къ нему, преклонясь передъ нимъ,

И, сокрывъ смертоносное жало,

Раболѣпно змѣя гибкимъ тѣломъ своимъ,

Словно плющъ, его станъ обнимала;

Приносился къ нему пестрыхъ птицъ караванъ

И играли, ласкаясь, стада обезьянъ...

И вѣщалъ Магадева: "Предъ ликомъ моимъ,

Передъ всѣми святыми богами

Нѣтъ Васишты сильнѣй, нѣтъ и равнаго съ нимъ;

Онъ тяжелымъ постомъ и трудами,

Неустанной мольбой, покаяньемъ своимъ

Власть стяжалъ надъ земными сынами;

Больше всѣхъ онъ обрѣлъ и святыни, и силъ,

Больше смертныхъ другихъ я его возлюбилъ.

Нынѣ, сынъ мой, изыди, оставь мрачный лѣсъ,--

Долгихъ подвиговъ кончилось время,

И сошла благодать съ лучезарныхъ небесъ

На тебя, какъ желанное бремя;

Въ міръ повѣдать или власть господнихъ чудесъ,

Просвѣщать земнородное племя!

Ты стяжалъ себѣ силу и крѣпость мольбой,

И земные враги упадутъ предъ тобой".

Наступила минута, и цѣль ужь близка;

Честь и слава тебѣ, Магадева!

Оскорбителя дерзкаго дрогнетъ рука

Въ часъ ужасный отмщенья и гнѣва;

Пусть могуча десница его и крѣпка,

Побѣжитъ онъ, какъ робкая дѣва,

Лишь предстанетъ Васишта, готовый на брань,

И подниметъ карающій мечъ его длань.

А Васишта задумчивъ изъ лѣса пошелъ

И, какъ откликъ изъ міра иного,

Доносился къ нему непонятный глаголъ,

Непонятное, чуждое слово:

"Мщенье, мщенье!" Зачѣмъ? Онъ въ душѣ не обрѣлъ

Ни обиды, ни гнѣва былаго;

Словно воды, чиста и прозрачна, какъ степь,

Стала дума, съ прошедшимъ порвавшая цѣпь.

Сталъ невѣдомъ ему грѣшной мысли языкъ,

Стало чуждымъ и самое мщенье;

Такъ отрадно ему, міръ такъ чудно великъ,

Такъ глубоко проникло смиренье

Въ обновленную душу, и вырвался крикъ:

"Я несу благодать и прощенье!"

Такъ, на подвигъ вступивъ для вражды вѣковой,

Онъ забвенье обрѣлъ и любовь, и покой.

Н. Аксаковъ.

"Русская Мысль", кн. V, 1885