Соколов Павел Петрович - Философский скиталец: Памяти Н. Я. Грота

Соколов П. П. Философский скиталец: Памяти Н. Я. Грота // Богословский вестник 1899. Т. 3. No 12. С. 660-703 (3-я пагин.). (Окончание.)

ФИЛОСОФСКІЙ СКИТАЛЕЦЪ.

ПАМЯТИ Н. Я. ГРОТА.

(Окончаніе) 1).

1) См. Богосл. Вѣстн., ноябрь, стр. 510--527.

Подвергнувъ критикѣ принципы, методы и результаты эмпирической психологіи, Н. Я переходитъ къ разбору современной физіологической и экспериментальной психологіи, понятія которыхъ онъ пока отождествляетъ.

Если эмпирическая психологія изслѣдуетъ душевныя состоянія только въ ихъ взаимной связи, то современная физіологическая и экспериментальная психологія ставитъ своею задачей изучить ихъ въ связи съ "параллельными" имъ тѣлесными процессами. Если для эмпириковъ основною идеей служитъ понятіе психическаго "явленія", то для психофизіологовъ такою идеей служитъ понятіе "параллелизма" психическихъ и физіологическихъ явленій. Теоретическій принципъ психофизіологовъ, очевидно, сводится къ тому-же феноменизму, только съ тѣмъ различіемъ, что они изслѣдуютъ не одинъ рядъ "явленій", какъ эмпирики, а два параллельныхъ ряда; но ихъ постановка психологическихъ задачъ, повидимому, гораздо глубже. Они не хотятъ ограничиваться простой классификаціей душевныхъ процессовъ и формулировкой ихъ эмпирическихъ отношеній: они желаютъ объяснить эти процессы,-- объяснить изъ сопровождающихъ ихъ физіологическихъ перемѣнъ. Однако, такъ-ли это на самомъ дѣлѣ? Идея психофизіологическаго параллелизма заимствована изъ геометріи и сама по себѣ представляетъ не болѣе, какъ метафору. Но для того, чтобы метафора могла служить сколько-нибудь удовлетворительною научной формулой, она должна сколько-нибудь соотвѣтствовать выражаемымъ ею дѣйствительнымъ отношеніямъ. Психическія и физіологическія явленія можно было бы сравнить съ двумя параллельными линіями, конечно, лишь въ томъ случаѣ, если-бы они протекали въ одной плоскости и никогда не встрѣчались другъ съ другомъ Но гдѣ-же общая плоскость для этихъ явленій и гдѣ границы, способныя ихъ отдѣлять? Назвать общею ихъ плоскостью сознаніе, въ которомъ они одинаково отражаются, можно было-бы только въ шутку, а допустить, что они никогда не встрѣчаются, нельзя уже потому, что всѣ физическія явленія мыслятся нами въ терминахъ психическихъ и принадлежатъ въ той формѣ, въ какой мы ихъ знаемъ, лишь къ области нашихъ представленіи. Душевныя явленія сопровождаются физическими перемѣнами во внѣшней средѣ и физіологическими процессами въ организмѣ,-- что это значитъ? Это значитъ только то, что наблюдая свои представленія, мы во многихъ случаяхъ замѣчаемъ, что воспріятія внутреннихъ перемѣнъ въ душевныхъ состояніяхъ сопровождаются воспріятіемъ извѣстныхъ измѣненій въ тѣхъ представленіяхъ, которыя мы добываемъ изъ внѣшняго опыта. Такимъ образомъ, мы имѣемъ здѣсь дѣло не съ параллелизмомъ двухъ разнородныхъ группъ вещей, а съ взаимодѣйствіемъ двухъ по существу однородныхъ группъ воспріятій или представленій. Вопросъ объ отношеніи психическихъ и физіологическихъ явленій можетъ быть разрѣшенъ не на почвѣ геометрическихъ аксіомъ, а лишь на почвѣ психологическихъ и теоретико-познавательныхъ принциповъ: это вопросъ объ отношеніи самосознанія и сознанія, опыта внутренняго и опыта внѣшняго.

Но допустимъ, что идея психофизіологическаго параллелизма правильно выражаетъ взаимное отношеніе душевныхъ и тѣлесныхъ явленій: можно-ли согласиться съ тѣмъ, что она объясняетъ его? Если мы будемъ понимать эту идею въ томъ смыслѣ, въ какомъ принципіально желали-бы понимать ее психофизіологи, т. е. будемъ видѣть въ ней только формулу для чисто феноменальныхъ отношеній, то она, конечно, ничего не объясняетъ намъ. Въ этомъ видѣ она только констатируетъ фактъ, что двѣ группы извѣстныхъ "явленій" существуютъ совмѣстно другъ съ другомъ, что одна изъ нихъ неизбѣжно сопровождаетъ другую. Но что значитъ ихъ совмѣстное существованіе, почему психическія явленія сопровождаются физіологическими или наоборотъ,-- это остается загадкой. Чтобы объяснить взаимное отношеніе этихъ "параллельныхъ" явленій, нужно поставить ихъ въ причинную связь, т. е. показать, что одни изъ нихъ суть продукты или дѣйствія другихъ. Между тѣмъ, установить причинную связь между душевными и тѣлесными явленіями значитъ выдти за предѣлы чисто феноменальныхъ отношеній и превратить идею психофизіологическаго параллелизма изъ эмпирической формулы въ метафизическую гипотезу Всѣ метафизическія рѣшенія вопроса о связи души и тѣла сводятся къ слѣдующимъ четыремъ гипотезамъ: 1) матеріализму, съ точки зрѣнія котораго психическія явленія суть продукты физіологическихъ процессовъ; 2) спиритуалистическому монизму или панисихизму, съ точки зрѣнія котораго, наоборотъ, физіологическія явленія суть продукты психическихъ процессовъ; 3) дуализму, съ точки зрѣнія котораго психическія и физіологическія явленія суть продукты двухъ по существу" разнородныхъ началъ, связанныхъ постояннымъ взаимодѣйствіемъ; 4) пантеистическому монизму или "спинозизму", съ точки зрѣнія котораго эти явленія суть продукты одного и того-же, по существу безразличнаго принципа, обнаруживающагося въ двухъ различныхъ феноменальныхъ формахъ.-- духовной и матеріальной. Къ какой-же изъ этихъ гипотезъ примыкаетъ идея психофизіологическаго параллелизма? Сама по себѣ она, безъ сомнѣнія, можетъ быть истолкована въ смыслѣ каждой изъ нихъ. Будутъ-ли психическія и физіологическія явленія продуктами двухъ различныхъ началъ или одного начала, будетъ-ли это начало матеріальнымъ, духовнымъ или безраличнымъ по существу, они, какъ явленія, во всѣхъ случаяхъ могутъ быть параллельны другъ другу: Но если въ принципѣ идея параллелизма допускаетъ всѣ возможныя метафизическія истолкованія, то на дѣлѣ она понимается въ одномъ и совершенно опредѣленномъ смыслѣ: она есть не что иное, какъ замаскированный матеріализмъ. Правда, современные психофизіологи не хотятъ открыто сознаться въ своихъ матеріалистическихъ тенденціяхъ; по ихъ методы достаточно ясно разоблачаютъ сущность ихъ взглядовъ. Какую-бы область психифизіологическихъ изслѣдованій мы ни взяли, вездѣ мы видимъ попытки сведенія психическихъ фактовъ къ физіологическимъ. Сознаніе для психофизіологовъ есть только "эпифеноменъ" или (но толкованію Н. Я) второстепенное проявленіе физіологическихь состояній; процессы ощущенія, мышленія, апперцепціи, вниманія, памяти, наслѣдственности, творчества, наконецъ, чувства и воли, по ихъ мнѣнію, также обусловлены взаимодѣйствіемъ физіологическихъ причинъ. Современная экспериментальная психофизіологія всецѣло основана на убѣжденіи въ возможности объяснить душевную жизнь изъ физіологическаго механизма и примѣнить къ ея изслѣдованію тѣ самые методы и пріемы, какіе употребляются при изученіи физическихъ явленій. Даже конечная задача психологическаго изслѣдованія совершенно отождествляется съ задачами физіологіи и физики, т. е. полагается въ томъ, чтобы измѣрить душевныя явленія и свести ихъ къ математическимъ формуламъ механизма. Правда, психофизіологи измѣряютъ душевныя явленія не какъ пространственныя, а какъ временныя величины; но считая время общею формой психическихъ и физіологическихъ процессовъ, они дѣлаютъ это различіе чисто фиктивнымъ. Вѣдь, время есть только мѣра движенія въ пространствѣ, мѣра преодолѣванія разстоянія и сопротивленій пространственныхъ и матеріальныхъ тѣлъ Поэтому признать время формою и мѣриломъ душевныхъ явленій значитъ отождествить ихъ съ пространственными и матеріальными тѣлами. Однако, можно-ли матеріалистически объяснить душевную жизнь? Научные итоги матеріализма въ настоящее время уже подведены и обнаружили полное его банкротство. Матеріализмъ не объясняетъ душевныя явленія, а попросту уничтожаетъ ихъ, превращая эти явленія въ призрачныя формы физическихъ процессовъ Между тѣмъ, на дѣлѣ все существующее познается нами въ видѣ нашихъ воспріятій, представленій, психическихъ актовъ, и, опираясь на эту теоретико-познавательную аксіому, можно скорѣе доказать, что физическіе процессы суть призрачныя формы душевныхъ явленій, чѣмъ наоборотъ. Въ дѣйствительности душевныя явленія не сводимы къ физіологическимъ процессамъ, а физіологическіе процессы не сводимы къ душевнымъ явленіямъ, и психофизіологи, дѣлая матеріализмъ своимъ теоретическимъ принципомъ, точно такъ-же противорѣчатъ фактамъ, какъ и защитники противополжнаго взгляда,-- спиритуалистическаго монизма или панисихизма. Отсюда, пріемы и методы ихъ психологическихъ изслѣдованій представляютъ сплошное недоразумѣніе. Психофизіологи хотятъ понять законы душевной жизни, изучая при помощи сложныхъ экспериментовъ ея физіологическій механизмъ; но они не спрашиваютъ себя, откуда исходятъ дѣйствія этого механизма, не являются-ли сами они продуктомъ духа, идей, чувствъ и воли экспериментаторовъ и экспериментируемыхъ субъектовъ? Они опускаютъ изъ виду, что физіологическіе процессы, можетъ быть, суть только звенья во взаимодѣйствіи духовныхъ силъ между собою. Заключая о зависимости душевныхъ явленій отъ предшествующихъ имъ физіологическихъ процессовъ, они мыслятъ по образцу тѣхъ поверхностныхъ и некритическихъ умовъ, логика которыхъ исчерпывается соображеніемъ: post hoc, ergo propter hoc. Что касается въ частности ихъ попытокъ измѣрить душевныя состоянія, то теоретически эти попытки такъ-же мало обоснованы, какъ и остальные ихъ взгляды. Психофизіологи утверждаютъ, что время есть форма психической жизни, наравнѣ съ матеріальнымъ бытіемъ; но доказанъ-ли этотъ взглядъ? Категорія времени требуетъ внимательнаго изслѣдованія и результаты этого изслѣдованія могутъ быть совсѣмъ не въ пользу психофизіологическихъ теорій. Если-бы оказалось, что эта категорія вовсе не приложима къ психическимъ явленіямъ, а ограничивается только областью физическихъ и физіологическихъ процессовъ, то психометрическія изслѣдованія былибы невозможны въ принципѣ: тогда физіологи должны былибы признать, что они измѣряютъ не время душевныхъ состояній, а только время сопутствующихъ имъ физіологическихъ процессовъ.

Итакъ, современная экспериментальная психофизіологія кажется Н. Я. такъ-же безплодной, какъ и эмпирическая психологія. Ея теоретическіе принципы не способны объяснить душевную жизнь или могутъ дать ей только ложное, матеріалистическое объясненіе; ея результаты ничтожны и имѣютъ скорѣе физіологическій, чѣмъ психологическій интересъ.

Можно-ли согласиться съ этими безотрадными выводами? Также не вполнѣ. Пріемы и результаты современной экспериментальной и физіологической психологіи, безъ сомнѣнія, очень спорны и требуютъ серьезнаго критическаго пересмотра. Попытки такого пересмотра предпринимались уже не разъ, и Н. Я отчасти лишь повторяетъ тѣ аргументы, какіе приводились ранѣе его другими {Въ нашей литераторѣ имѣемъ въ виду прежде всего интересную и цѣнную книгу проф. М. А. Остроумова "О физіологическомъ методѣ въ<не окончено>}. Но, къ сожалѣнію, онъ повторяетъ и тѣ ошибки, въ какія впадали его предшественники. Поэтому, какъ-бы ни были цѣнны его критическія замѣчанія, они требуютъ нѣкоторыхъ существенныхъ поправокъ. Прежде всего Н. Я. не вѣрно отождествляетъ понятія "экспериментальной" и "физіологической" психологіи. Первое понятіе гораздо шире второго, потому что психологія можетъ быть (да фактически и бываетъ) экспериментальной, не будучи физіологической, т. е. не прибѣгая для экспериментальнаго изученія душевной жизни къ физіологическимъ средствамъ. Впрочемъ, какъ увидимъ, Н. Я. вскорѣ самъ убѣдился въ этомъ различіи. Даже самое понятіе "физіологической психологіи" требуетъ болѣе точнаго опредѣленія. Подъ этимъ широкимъ понятіемъ въ настоящее время разумѣются три различныхъ дисциплины или три особыхъ направленія психологическаго изслѣдованія: "психофизіологія" въ тѣсномъ смыслѣ слова, изучающая физіологическія условія душевной жизни и главнымъ образомъ нервную систему; "психофизика", изучающая психическіе процессы путемъ искусственнаго измѣненія ихъ физическихъ и физіологическихъ условій; и "патопсихологія", изучающая душевные процессы при помощи патологическихъ наблюденій и экспериментовъ и сосредоточенная преимущественно на изслѣдованіи гипнотизма. Эти три направленія рѣшаютъ разныя проблемы, примѣняютъ различные методы и потому требуютъ различной критической оцѣнки. Далѣе, если Н. Я. разумѣетъ подъ физіологическою психологіей не вульгарныя теоріи физіологовъ pur sang, а изслѣдованія психологовъ, пользующихся физіологіей, какъ вспомогательнымъ средствомъ, то онъ не совсѣмъ правильно понимаетъ ея задачи. Онъ упрекаетъ психофизіологовъ (будемъ называть ихъ этимъ не вполнѣ точнымъ, но общепринятымъ именемъ) въ томъ, что ихъ идея параллелизма не объясняетъ отношенія душевныхъ и тѣлесныхъ явленій но существу. Это, конечно, правда; но дѣло въ томъ, что психофизіологи научнаго типа и не ставятъ себѣ этой задачи. Они хотятъ объяснить не субстанціальное отношеніе душевныхъ явленій къ физіологическимъ, а эмпирическое отношеніе душевныхъ явленій другъ къ другу при помощи взаимнаго отношенія параллельныхъ имъ физіологическихъ процессовъ. Другими словами, ихъ цѣль состоитъ не въ томъ, чтобы вывести психическія явленія изъ свойствъ матеріи, а въ томъ, чтобы сдѣлать извѣстныя опытныя заключенія объ измѣненіяхъ психическихъ явленій на основаніи сопровождающихъ ихъ физіологическихъ перемѣнъ. Эти двѣ задачи не всегда ясно формулируются и потому нерѣдко смѣшиваются, но въ дѣйствительности между ними существуетъ громадное различіе. Если въ первомъ случаѣ между душевными и физіологическими явленіями предполагалась-бы причинная зависимость, то во второмъ между ними допускается только общепризнанное отношеніе совмѣстнаго существованія и взаимодѣйствія. Если въ первомъ случаѣ между этими явленіями устанавливалась-бы функціональная связь въ біологическомъ значеніи этого слова, то во второмъ случаѣ функціональное отношеніе ихъ понимается лишь въ математическомъ смыслѣ; обѣ группы явленій разсматриваются какъ двѣ параллельно существующія перемѣнныя величины. Если въ первомъ случаѣ идея психофизіологическаго параллелизма дѣйствительно превращалась-бы въ метафизическую гипотезу и была-бы замаскированнымъ матеріализмомъ, то во второмъ она остается только эмпирическою формулой, имѣющею исключительно методологическое значеніе. Пояснимъ это различіе примѣромъ. При помощи извѣстныхъ экспериментальныхъ пріемовъ психофизіологъ вызываетъ рядъ постепенно возрастающихъ раздраженій въ области какого-нибудь органа чувствъ и наблюдаетъ соотвѣтствующія этимъ раздраженіямъ ощущенія. На основаніи многочисленныхъ наблюденій такого рода онъ формулируетъ законъ, что если интенсивность раздраженія увеличивается въ геометрической прогрессіи, то интенсивность ощущенія возрастаетъ въ ариѳметической прогрессіи, или, короче, ощущеніе возрастаетъ какъ логаринмъ раздраженія. О чемъ идетъ тутъ дѣло? О томъ-ли, чтобы объяснить природу ощущенія изъ природы физіологическаго раздраженія? О томъ-ли, чтобы показать, что ощущеніе есть не болѣе, какъ продуктъ матеріи? Разумѣется, нѣтъ. Дѣло идетъ только о томъ, чтобы прослѣдить измѣненія ощущенія въ связи съ параллельными измѣненіями раздраженія Или возьмемъ хотя-бы тѣ психометрическія изслѣдованія, на которыя такъ нападаетъ Н Я. Когда психофизіологъ измѣряетъ продолжительность волевой реакціи, различенія или ассоціаціи посредствомъ тѣхъ промежутковъ времени, которые отдѣляютъ движенія руки экспериментируемаго субъекта, пускающія въ ходъ и останавливающія электромагнитный механизмъ хроноскопа, то развѣ это значитъ, что онъ сводитъ данные психическіе факты къ физическимъ движеніями и электро-магнитнымъ процессамъ? Онъ только заключаетъ о продолжительности первыхъ по продолжительности послѣднихъ на основаніи ихъ условной связи, подобно тому, какъ это мы дѣлаемъ на каждомъ шагу въ обыденной жизни. Психофизіологи не раздѣляютъ мнѣнія Н. Я, что время есть.мѣра только пространственныхъ и матеріальныхъ движеній. Они наравнѣ съ остальными людьми думаютъ, что время есть мѣра всякихъ измѣненій вообще, какъ физическихъ, такъ и психическихъ, и, измѣряя продолжительность физическихъ перемѣнъ, считаютъ себя въ правѣ сдѣлать выводъ, что такова-же продолжительность и тѣхъ психическихъ состояній, которыя начинаются и оканчиваются одновременно съ этими перемѣнами. Подъ именемъ "объясненія" П. Я понимаетъ непремѣнно лишь метафизическое объясненіе, т е. выведеніе душевныхъ явленій изъ тѣлесныхъ причинъ, или наоборотъ. Психофизіологи-же допускаютъ только эмпирическія объясненія, т. е. простые выводы о соотношеніи психическихъ причинъ и дѣйствій на основаніи параллельнаго соотношенія физіологическихъ или физическихъ причинъ и дѣйствій. Они разсуждаютъ такъ: психическія состоянія иногда, а можетъ быть и всегда, сопровождаются физіологическими измѣненіями, и обратно. Что значитъ эта связь, мы не знаемъ: объясняется-ли она тѣмъ. что психическія явленія суть продукты физіологическихъ, или тѣмъ, что физіо логическія явленія суть продукты психическихъ, или какимъ-нибудь другимъ способомъ, отитъ вопросъ не разрѣшимъ для науки. Но признавая фактъ, какъ онъ есть, мы получаемъ средство заключать о соотношеніи психическихъ явленій на основаніи соотношенія параллельныхъ имъ физіологическихъ процессовъ. Вотъ все. Насколько далеко простирается въ дѣйствительности параллелизмъ душевныхъ и физіологическихъ явленій, насколько цѣлесообразны тѣ методы, при помощи которыхъ психофизіологи изучаютъ факты этого параллелизма, и насколько цѣнны тѣ результаты, къ которымъ они приходятъ, это, конечно, другой вопросъ, и вотъ на этомъ именно вопросѣ должно быть сосредоточено вниманіе ихъ критиковъ. Мы нисколько не сомнѣваемся въ томъ, что безпристрастная критика современной физіологической психологіи обнаружила-бы въ ея методахъ немало ошибокъ, а въ ея результатахъ много безполезнаго хлама; но мы не думаемъ, чтобы эта критика показала, что всѣ методы психофизіологовъ безусловно ошибочны и всѣ ихъ результаты ничтожны. Ріели современная психофизіологія мозга бродитъ въ потемкахъ, оперируетъ съ шаткими гипотезами и не столько объясняетъ психологическіе факты изъ физіологическихъ наблюденій, сколько выражаетъ физіологическія наблюденія въ психологическихъ терминахъ, то психофизіологія органовъ чувствъ, психофизика и патопсихологія успѣли обогатить насъ множествомъ очень цѣнныхъ открытій. Достаточно констатировать тотъ фактъ, что теперешняя психологія ощущеній почти всецѣло создана основателями физіологической психологіи, Гельмгольцемъ, Фехнеромъ и Вундтомъ. Физіологія въ настоящее время является для метафизиковъ такимъ-же "жупеломъ", какъ метафизика для физіологовъ и эмпириковъ; но они забываютъ, что призраки страшны не въ дѣйствительности, а только въ воображеніи. Злоупотреблять можно всѣмъ на свѣтѣ, въ томъ числѣ и физіологіей, но можно всѣмъ и воспользоваться для благихъ и разумныхъ цѣлей. Все зависитъ оттого, какъ посмотрѣть на дѣло и въ какую сторону его направить.

Въ чемъ Н. Я. снова безусловно правь, такъ это въ томъ, что наша мысль не можетъ удовлетвориться однимъ изслѣдованіемъ феноменальныхъ отношеній между душевными и физіологическими процессами и что вопросъ о субстанціальномъ отношеніи ихъ такъ-же не устранимъ для психофизіолога, какъ и для психолога-эмпирика. Чѣмъ объяснить параллелизмъ душевныхъ и тѣлесныхъ явленій, какъ понять тотъ фактъ, что одни изъ нихъ сопровождаются другими и измѣняются въ связи между собой,-- эта неразрѣшимая для опытной науки метафизическая проблема остается въ видѣ неизбѣжнаго осадка послѣ всѣхъ психофизіологическихъ изслѣдованій и настойчиво требуетъ какого-нибудь гипотетическаго разъясненія Н. Я. съ замѣчательною ясностью формулировалъ тѣ четыре метафизическихъ гипотезы, которыя являются единственно возможными въ данномъ вопросѣ, и совершенно справедливо призналъ, что идея психофизіологическаго параллелизма можетъ быть истолкована въ смыслѣ каждой изъ нихъ. Но справедливо-ли онъ утверждаетъ, что на дѣлѣ психофизіологи допускаютъ только одну изъ этихъ логически мыслимыхъ гипотезъ,-- матеріализмъ? Вотъ мнѣніе, съ которымъ мы опять не могли-бы согласиться. Что въ міросозерцаніяхъ чистыхъ физіологовъ, не мудрствующихъ лукаво, матеріализмъ до сихъ поръ широко процвѣтаетъ, это фактъ, не подлежащій ни малѣйшему сомнѣнію; но чтобы тѣхъ-же матеріалистическихъ взглядовъ держались и всѣ психологи физіологическаго направленія, это не вѣрно. Ни Гельмгольца, ни Фехнера, ни Вундта, ни Штумпфа, ни Эббинггауза, ни Мюнстерберга, ни Джемса, ни даже Рибо нельзя назвать матеріалистами, а нѣкоторыхъ изъ нихъ нужно признать даже рѣшительными врагами матеріализма. Все это люди съ слишкомъ глубокимъ критическимъ умомъ и съ слишкомъ серьезнымъ философскимъ образованіемъ, чтобы поддерживать гипотезу, теоретическая невозможность которой въ настоящее время такъ очевидна Есть психофизіологи, которые открыто защищаютъ дуализмъ (наприм., Джемсъ и Флурнуа); другіе-же, и пожалуй громадное большинство, примыкаютъ къ той гипотезѣ, которую Н. Я. называетъ пантеистическимъ монизмомъ или спинозизмомъ, а мы предпочли-бы назвать "психофизическимъ монизмомъ". По этой гипотезѣ, ведущей свое начало отъ Спинозы и Шеллинга и воскрешенной въ новѣйшее время Фехнеромъ, основа душевныхъ и тѣлесныхъ явленій не матеріальна и не духовна, а представляетъ нераздѣльное единство духовнаго и матеріальнаго, психофизическое тожество. Душевныя и тѣлесныя явленія суть только двѣ стороны этой единой первоосновы, двѣ формы ея эмпирическаго обнаруженія, два способа ея воспріятія. Удовлетворительна-ли такая гипотеза? Мы не думаемъ этого. Напротивъ, было-бы не трудно показать, что она не выдерживаетъ критики ни съ эмпирической, ни съ чисто логической точки зрѣнія. Но какова-бы ни была эта гипотеза, она такъ-же далека отъ матеріализма, какъ и отъ другихъ метафизическихъ рѣшеній разсматриваемаго вопроса

Вопросы, выдвинутые Н. Я. въ его критикѣ эмпирической и физіологической психологіи, такъ интересны, важны и современны, что мы невольно остановились на нихъ значительно долѣе, чѣмъ этого, можетъ быть, требовала наша прямая задача. Возвратимся къ дальнѣйшему изложенію его взглядовъ.

Одинъ изъ доводовъ, выставленныхъ Н. Я. противъ физіологической психологіи, состоитъ, какъ мы видѣли, въ томъ, что время, которое психофизіологи считаютъ общею формой душевныхъ и физіологическихъ процессовъ, въ дѣйствительности есть философская проблема, которая можетъ быть рѣшена совсѣмъ не въ ихъ пользу; если-бы оказалось, что время не свойственно психическимъ состояніямъ и служитъ лишь мѣрой физическихъ движеній, тогда никакія психометрическія изслѣдованія не были-бы возможными. Но значеніе проблемы времени не ограничивается только этимъ частнымъ вопросомъ: по мнѣнію Н. Я, отъ того или иного рѣшенія ея зависитъ вся будущая судьба психологіи и метафизики. Въ самомъ дѣлѣ, современный взглядъ на время, какъ форму сознанія, съ одной стороны, "даетъ опору той эмпирической и ассоціативной психологіи, которая ошибочно думаетъ, что въ душевной жизни изученію доступны только явленія.-- ряды событій во времени, а внѣвременная сущность душевной жизни непознаваема", съ другой.-- "подрываетъ ученіе о вѣчныхъ и необходимыхъ формахъ чувственнаго познанія, мышленія, разсудочной дѣятельности, нравственной и эстетической оцѣнки,-- вообще всѣ испитыя основы психологіи, логики, этики и эстетики, какъ наукъ о сверхвременныхъ формахъ и законахъ нашего духовнаго бытія". Если мы предположимъ, что время не есть форма душевной жизни, то такая основная идея метафизики, какъ идея безсмертія души, была-бы доказана сама собою; напротивъ, если мы допустимъ обратное положеніе, вѣра въ безсмертіе становится невозможною, а вмѣстѣ съ нею теряетъ всякую почву и вѣра въ вѣчную духовную основу всего существующаго, вѣра въ Бога. Подъ вліяніемъ всѣхъ этихъ соображеній Н. Я. предпринимаетъ спеціальную работу О времени, въ которой пытается построить это понятіе на новыхъ началахъ {Вопросы философіи и психологіи, 1394 г. кн. 23, 24 и 23.}.

Современное ученіе о времени обязано своимъ происхожденіемъ Канту. Въ своей "Критикѣ чистаго разума" Кантъ хотѣлъ реформировать человѣческое познаніе и примирить эмпирическія задачи съ метафизическими идеалами; но онъ не могъ вполнѣ освободиться изъ схоластическихъ сѣтей метафизики Вольфа и создалъ немало искусственныхъ схемъ и ложныхъ понятій, внесшихъ страшную путаницу въ умы его эпигоновъ. Къ числу такихъ ложныхъ понятій принадлежитъ его идея времени. Несмотря на свою схематическую ясность, эта идея, по мнѣнію Н. Я, полна глубокихъ противорѣчій. Кантъ опредѣляетъ время, какъ "воззрѣніе" и форму внутренняго опыта и противополагаетъ его пространству, какъ формѣ внѣшнихъ воспріятій; но въ то-же время онъ анализируетъ его, какъ простое понятіе, допускающее всѣ отношенія логическаго подчиненія и соподчиненія. Спрашивается, какъ возможно примирить эти два противоположныхъ взгляда? Вѣдь, если время есть форма внутренняго опыта, то оно не можетъ быть простымъ понятіемъ: въ этомъ случаѣ оно является русломъ, чрезъ которое течетъ вся душевная жизнь, включая сюда и сферу понятій. Еслиже время есть понятіе, то оно не можетъ быть формой внутренняго опыта; тогда оно представляетъ собой лишь одинъ изъ безчисленныхъ элементовъ нашей мысли, подчиненныхъ ея общимъ законамъ и формамъ. Разсматривая пространство и время, какъ понятія, Кантъ, безъ сомнѣнія, могъ усвоятъ имъ лишь субъективное значеніе; но, объявляя ихъ воззрѣніями и формами внѣшняго и внутренняго опыта, онъ неизбѣжно ихъ объективируетъ. Вѣдь, формы опыта не могутъ быть исключительно субъективными идеями: наряду съ субъективнымъ элементомъ въ нихъ должно быть объективное содержаніе, и если это объективное содержаніе таково, что оно укладывается въ рамки времени и пространства, то оно, очевидно, само по себѣ должно имѣть временную и пространственную природу. Такимъ образомъ, время, по мнѣнію Канта, есть, съ одной стороны, только субъективная мысль, съ другой -- не только субъективная мысль, но и объективное явленіе. Какъ можетъ быть мыслимо понятіе, въ которомъ соединяются такія противорѣчія? Кантъ называетъ время и пространство апріорными категоріями и считаетъ ихъ предшествующими всякому опыту. Но можно-ли понимать апріорность въ такомъ безусловномъ смыслѣ? Апріорная категорія, данная ранѣе всякаго опыта, есть совершенно немыслимая вещь. Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ могла-бы быть такая категорія? Понятіемъ? Но понятіе есть уже эмпирическое обнаруженіе сознанія: оно представляетъ собой извѣстный опытъ мысли. Эмпирическою формой? Но эмпирическая форма невозможна безъ эмпирическаго содержанія и неизбѣжно предполагаетъ какой-нибудь заполняющій ее опытъ. Какой это опытъ, понятно само собою. Такъ-какъапріорныя категоріи предшествуютъ внѣшнему опыту, то имъ самимъ можетъ предшествовать только внутренній опытъ, т. е. наше сознаніе съ прирожденнымъ ему содержаніемъ. Такимъ образомъ, время апріорно лишь по отношенію къ внѣшнему опыту. Что-же касается внутренняго опыта, то онъ самъ апріоренъ по отношенію къ времени. Психическая жизнь должна мыслиться и существовать ранѣе этой идеи и независимо отъ нея. Наконецъ, Кантъ опустилъ изъ виду одну совершенно очевидную вещь. Онъ считалъ время формой психическихъ процессовъ, а пространство формою внѣшнихъ, физическихъ явленій; но онъ забылъ, что все, существующее во времени, существуетъ вмѣстѣ съ тѣмъ и въ пространствѣ, и все, пребывающее въ пространствѣ, протекаетъ также во времени. Какой-бы временный процессъ вы ни взяли, при ближайшемъ анализѣ вы всегда найдете въ немъ смѣну пространственныхъ состояній, а каждое пространственное состояніе вы можете разложить на временные моменты. Время и пространство неотдѣлимы другъ отъ друга. Такимъ образомъ, получается слѣдующая дилемма, если психическая жизнь существуетъ во времени, то она существуетъ и въ пространствѣ; если-же она существуетъ ли предѣлами пространства, то она должна быть и за предѣлами времени. Для Канта нѣтъ выхода изъ этой дилеммы, и чтобы разрѣшить ее, необходима новая теорія времени.

Всѣ объективные процессы мы воспринимаемъ въ формѣ нашихъ субъективныхъ состояній и актовъ. По своей природѣ эти состоянія потенціально присущи сознанію и нашъ опытъ есть не что иное, какъ постепенная реализація ихъ подъ вліяніемъ взаимодѣйствія сознанія съ окружающимъ міромъ. Время и пространство не составляютъ исключенія изъ этого всеобщаго и безусловнаго закона: они суть наши субъективныя представленія, въ которыхъ мы воспринимаемъ объективныя воздѣйствія матеріи на нашу душевную энергію. Пространство есть субъективное представленіе или воспріятіе матеріи въ покоѣ, время есть субъективное представленіе той-же матеріи въ движеніи. А такъ-какъ и матерія, и движеніе познаются нами лишь Чрезъ посредство нашихъ органовъ чувствъ и нервной системы, то можно также сказать, что пространство есть субъективное воспріятіе измѣненій нервной системы при взаимодѣйствіи сознанія съ матеріей въ покоѣ, а время есть субъективное воспріятіе тѣхъ-же физіологическихъ процессовъ при взаимодѣйствіи сознанія съ матеріей въ движеніи. Но если пространство и время являются субъективными представленіями или воспріятіями физіологическихъ измѣненій и состояній покоющейся и движущейся матеріи, то они, очевидно, не модуль имѣть объективнаго существованія: они выражаютъ такіе объективные феномены, которые не имѣютъ никакого сходства съ ними. Такимъ образомъ, идея времени, какъ и идея пространства, имѣетъ исключительно субъективный характеръ. Правда, мы можемъ допуститъ для нея извѣстный объективный коррелатъ; но, во первыхъ, этотъ коррелатъ совершенно разнороденъ съ нею, во вторыхъ, онъ существуетъ не въ области внутренняго опыта, а только во внѣшнемъ мірѣ,-- въ системѣ матеріальныхъ движеній, подъ вліяніемъ которыхъ именно и образуется эта идея. Вотъ почему объективною мѣрой времени всегда служитъ какая-нибудь единица пространственнаго и матеріальнаго движенія. Тамъ, гдѣ мы имѣемъ дѣло съ фактами непространственнаго и нематеріальнаго порядка, мы воспринимаемъ ихъ помимо представленія времени; а такъ-какъ время есть только форма представленія дѣйствительности, а не форма ея бытія, то тамъ, гдѣ нѣтъ представленія времени, не можетъ быть и самого времени. Такою именно сферой непространственныхъ и нематеріальныхъ процессовъ является нашъ душевный міръ. Ни одно изъ психическихъ состояній не имѣетъ пространственныхъ формъ, и ни одно изъ нихъ само по себѣ не имѣетъ временной продолжительности. Мы находимъ въ нашемъ внутреннемъ опытѣ множество "элементовъ" сознанія, но этимъ элементамъ нельзя указать ни мѣста, ни пространственныхъ границъ въ психической средѣ. Равнымъ образомъ, мы находимъ здѣсь множество "моментовъ" сознанія, но эти моменты связаны между собой не временнымь преемствомъ, а независимыми отъ всякаго времени психологическими, логическими, эстетическими и этическими отношеніями. Временная продолжительность и временное преемство свойственны не психическимъ процессамъ, а тѣмъ физіологическимъ перемѣнамъ и физическимъ движеніямъ, въ связи съ которыми они совершаются и воспринимаются нами. Поэтому, усвояя время психическимъ процессамъ, мы только безсознательно переносимъ его изъ матеріальнаго міра въ нашъ душевный міръ,-- подобно тому, какъ мы переносимъ самыя психическія явленія за предѣлы сознанія и локализируемъ ихъ во внѣшнемъ пространствѣ Время и пространство душевныхъ состояній не дѣйствительныя, а только кажущіяся: это -- "псевдо-время" и "псевдо-пространство". Сама по себѣ душевная жизнь совершается, абсолютно за предѣлами этихъ представленій, и въ ней открывается намъ истинная природа всякаго духовнаго бытія.-- сверхпространственная и сверхвременная природа.

Ученіе Н. Я. о времени, равно какъ и его критика Канта, представляютъ немало своеобразнаго и еще болѣе спорнаго Мы не будемъ входить въ подробную оцѣнку его воззрѣній, потому что это завело-бы насъ слишкомъ далеко. Ограничимся только однимъ замѣчаніемъ. Въ основѣ теоріи Н. Я. лежитъ тезисъ, что все, существующее во времени, неизбѣжно существуетъ также въ пространствѣ, и наоборотъ. Ни доказанъ-ли имъ этотъ тезисъ? Собственно говоря, нѣтъ Какъ это ни странно, мы здѣсь имѣемъ дѣло съ чисто догматическимъ положеніемъ, которое приходится принимать на вѣру вслѣдствіе его мнимой "очевидности". Мало того: этотъ догматическій тезисъ и не можетъ быть доказаннымъ. Въ самомъ дѣлѣ, мы совершенно не знаемъ, существуетъ-ли время въ пространственномъ мірѣ, насколько онъ мыслимъ за предѣлами нашихъ душевныхъ состояній; между тѣмъ, время непространственныхъ душевныхъ состояній есть очевиднѣйшій фактъ нашего внутренняго опыта. Не можетъ подлежать никакому сомнѣнію, что наши психическіе процессы смѣняютъ другъ друга, что ихъ смѣна совершается быстро и медленно, что ихъ отдѣляютъ длинные или короткіе промежутки. И эта временная смѣна психическихъ состояній наблюдается не только въ связи съ физіологическими и физическими измѣненіями, но и совсѣмъ независимо отъ нихъ. О физіологическихъ измѣненіяхъ, сопровождающихъ душевные процессы мы можемъ ничего не знать, а параллельныя физическія перемѣны могутъ отсутствовать или ускользать отъ нашего вниманія: и тѣмъ не менѣе временное теченіе душевныхъ событій всегда ясно сознается нами. Конечно, мы измѣряемъ время психическихъ, равно какъ и физическихъ, процессовъ посредствомъ пространственныхъ движеній; но развѣ отсюда слѣдуетъ, что время существуетъ только въ предѣлахъ пространства? Вѣдь, кромѣ объективнаго, пространственнаго измѣренія время имѣетъ субъективную, непространственную мѣру: какъ показываютъ психологическія наблюденія, мы субъективно опредѣляемъ его на основаніи чувства усилія, сопровождающаго извѣстную психическую работу. Чѣмъ замѣтнѣе это чувство усилія, тѣмъ продолжительнѣе кажется намъ работа сознанія; чѣмъ оно слабѣе, тѣмъ психическая работа представляется быстрѣе и короче. Эта субъективная оцѣнка времени не только не зависитъ отъ объективныхъ измѣреній, но даже не всегда совпадаетъ съ ними. Когда намъ приходится съ трудомъ преодолѣвать какія-нибудь препятствія или бороться со скукой, время, какъ это всѣмъ извѣстно, тянется для насъ безконечно медленно; напротивъ, когда препятствія побѣждаются легко или когда наша мысль занята смѣной пріятныхъ впечатлѣній, не требующихъ никакихъ умственныхъ усилій, время летитъ почти незамѣтно. Не свидѣтельствуютъ-ли эти факты о томъ, что время есть неизбѣжное свойство психическихъ процессовъ, что оно является только субъективнымъ эквивалентомъ работы сознанія, для котораго объективныя измѣренія служатъ лишь искусственными и условными рамками? Такимъ образомъ, основное положеніе Н. Я. не выдерживаетъ критики, а вмѣстѣ съ нимъ должна пасть и вся его теорія.

Какъ мы видѣли, ученіе Н. Я. о времени возникло изъ критическихъ и метафизическихъ побужденій. Онъ хотѣлъ въ немъ, съ одной стороны, опровергнуть феноменизмъ современной психологіи, съ другой создать основу для построенія нѣкоторыхъ метафизическихъ идей и прежде всего идеи безсмертія. Насколько эти задачи дѣйствительно оправдывали его предпріятіе.-- это, конечно, вопросъ. Психологическій феноменизмъ едва-ли стоитъ въ тѣсной связи съ проблемою времени и, какъ превосходно показалъ самъ Н. Я. въ своей критикѣ эмпирической психологіи, его можно опровергнуть, не касаясь этой проблемы. Идея безсмертія также не требовала радикальной реформы общепринятыхъ представленій о времени. Вѣдь, если безсмертіе есть только вѣчное существованіе человѣческой души, то это вѣчное существованіе можетъ быть мыслимо какъ безконечное время. Если-же безсмертіе есть не только вѣчное, но и безременное бытіе духа, то трансцендентная безвременность нисколько не противорѣчитъ временному характеру душевной жизни въ предѣлахъ опыта. Какъ-бы то ни было, Н. Я. руководился этими именно мотивами. Разрушить современное феноменистическое міровоззрѣніе и построить на его развалинахъ метафизическую теорію дѣйствительности,-- вотъ цѣль, къ которой онъ стремился. Онъ отдавался этой задачѣ со всѣмъ свойственнымъ ему увлеченіемъ, и казалось, что онъ останется вѣренъ ей до конца. Почва для метафизическихъ построеній была имъ расчищена, элементы для нихъ были даны въ его прежнихъ сочиненіяхъ; оставалось только переработать эти элементы и объединить ихъ въ цѣльную систему. Однако на дѣлѣ вышло иначе. Именно въ это время Н. Я пережилъ новый умственный кризисъ, совершенно измѣнившій его настроеніе и идеи.

Изучая современную психологію въ критическихъ и метафизическихъ цѣляхъ, Н. Я. неожиданно для себя самого очутился въ плѣну у того врага, котораго онъ считалъ побѣжденнымъ. Чѣмъ болѣе онъ знакомился съ новѣйшими психологическими изслѣдованіями, тѣмъ болѣе онъ убѣждался, что они далеко не такъ безплодны, какъ это ему казалось. Онъ увидѣлъ, что современная психологія чужда тѣхъ схоластическихъ пріемовъ, въ которыхъ онъ ее упрекалъ. Она не только обогатила насъ цѣлымъ рядомъ очень важныхъ эмпирическихъ наблюденій, но выработала новые методы изслѣдованія и стала экспериментальною наукой. Цѣлесообразное примѣненіе эксперимента въ области душевныхъ явленій обѣщаетъ психологіи блестящую будущность, а достигнутые этимъ методомъ результаты уже теперь проливаютъ новый свѣтъ на законы психической жизни. Мало того: Н. Я. нашелъ, что современная психологія не противорѣчивъ даже тѣмъ метафизическимъ идеаламъ, къ которымъ онъ стремился. Какъ мы видѣли, критика психологическаго феноменизма привела его къ тому заключенію, что въ душевной жизни нѣтъ границъ между сущностью и явленіемъ. Въ психическихъ явленіяхъ мы непосредственно познаемъ ихъ сущность, а психическая сущность непосредственно открывается въ своихъ явленіяхъ. Но если такъ, то какая-же разница между эмпирическимъ и метафизическимъ изученіемъ душевной жизни? Если старая метафизическая психологія изучала душевную сущность, то не значитъ-ли это, что она изучала вмѣстѣ съ тѣмъ и душевныя явленія? И если современная опытная психологія изслѣдуетъ душевныя явленія, то не выходитъ-ли отсюда, что она изслѣдуетъ въ то-же время и душевную сущность? Чтобы уничтожить всякое различіе между ними, нужно только устранить изъ психологіи двусмысленное понятіе явленія. Психологъ долженъ изучать не психическія явленія и сущности сами по себѣ, а живые, конкретные психическіе факты, отъ которыхъ абстрагированы эти идеи. Такъ именно и понимаетъ дѣло, по мнѣнію Н. Я., современная экспериментальная психологія. Она не дѣлитъ психическіе процессы на абстрактные элементы, а разсматриваетъ ихъ въ томъ цѣльномъ видѣ, какъ они совершаются на самомъ дѣлѣ; и этимъ она не только уясняетъ ихъ эмпирическія отношенія, но и пролагаетъ путь къ познанію ихъ истинной метафизической природы. Придя къ такимъ выводамъ, Н. Я. совершенно измѣняетъ свое отношеніе къ современной психологіи. Если ранѣе онъ былъ искреннимъ и ожесточеннымъ противникомъ этой науки, то теперь онъ становится такимъ-же искреннимъ и горячимъ ея другомъ. Вмѣсто того, чтобы продолжать разработку метафизическихъ вопросовъ, онъ круто поворачиваетъ на дорогу опыта и ставитъ своею задачей уяснить методы и принципы психологическихъ изслѣдованій. Правда, метафизическія идеи, и въ особенности идея безсмертія, не утрачиваютъ для него всякаго интереса; но это скорѣе платоническій, чѣмъ дѣйствительный интересъ.

Если психологіи суждено стать точною наукой, то ея методомъ долженъ быть тотъ, который она примѣнила съ выдающимся успѣхомъ въ послѣднее время и которымъ уже давно пользуется естествознаніе,-- т. е. экспериментъ. Что-же такое психологическій экспериментъ и насколько онъ въ дѣйствительности возможенъ? Вотъ вопросъ, который Н. Я. хочетъ разрѣшить въ своей статьѣ Основанія экспериментальной психологіи {Вопросы философіи и психологіи, кн. 30, 1895 г. Эта превосходная статья приложена въ качествѣ введенія къ русскому переводу Очерка психологіи Вундта, изданному Московскимъ Психологическимъ Обществомъ подъ редакціей Н. Я.}. Однимъ изъ очень распространенныхъ предразсудковъ нашего времени является мнѣніе, что психологическій экспериментъ совершенно противоположенъ старому методу самонаблюденія и совпадаетъ съ методами современной психофизіологіи и психофизики. Происхожденіе такого взгляда легко понять. Съ одной стороны самонаблюденіе было такъ дискредитировано старою психологіей и подвергалось такимъ нападкамъ со стороны ея противниковъ, что найти въ немъ какое-нибудь сходство съ научнымъ методомъ психологическаго изслѣдованія представлялось напередъ невозможнымъ. Съ другой стороны, психофизическіе и психофизіологическіе опыты были первымъ примѣненіемъ экспериментальнаго метода къ изученію душевныхъ явленій и потому естественно казались единственно возможною его формой. Однако въ дѣйствительности этотъ взглядъ совершенно ошибоченъ. Связь психологическаго эксперимента съ самонаблюденіемъ въ настоящее время уже признана самыми выдающимися психологами экспериментальнаго направленія. Въ самомъ дѣлѣ, психологическій экспериментъ есть не что иное, какъ наблюденіе душевныхъ процессовъ при искусственно измѣненныхъ условіяхъ. Между тѣмъ, наблюдать душевные процессы мы можемъ только тогда, когда они одновременно съ этимъ до нѣкоторой степени переживаются нами самими. Каждое психологическое наблюденіе должно пройти черезъ горнило нашего внутренняго опыта, чтобы сдѣлаться вполнѣ понятнымъ для насъ: каждое психологическое наблюденіе есть въ основѣ самонаблюденіе. Психологическій экспериментъ отличается отъ простого самонаблюденія только тѣмъ что здѣсь наблюдаемыя явленія возникаютъ не сами по себѣ въ ихъ случайной связи, а вызываются искусственно, измѣняются намѣренно, изучаются заразъ нѣсколькими лицами и истолковываются на основаніи тщательной и многократной провѣрки. Это -- самонаблюденіе методическое, коллективное и обставленное научными гарантіями. Менѣе очевиднымъ представляется различіе психологическаго эксперимента отъ психофизіологическаго и психофизическаго. Какъ ни кажется страннымъ, эти методы смѣшиваются даже такими психологами, которые считаютъ самонаблюденіе основой психологическаго эксперимента. Такъ, наприм., Вундтъ рѣшительно убѣжденъ, что экспериментальное изученіе душевной жизни невозможно безъ помощи физики и физіологіи. Того-же взгляда, какъ мы видѣли, держался ранѣе и самъ Н. Я.: подвергая критикѣ современную физіологическую психологію, онъ разумѣлъ подъ нею экспериментальную психологію въ широкомъ смыслѣ этого слова. Теперь онъ отказывается отъ этого ошибочнаго мнѣнія. Допустимъ, что психологическій экспериментъ дѣйствительно невозможенъ безъ физическихъ и физіологическихъ средствъ: развѣ это даетъ право отождествлять экспериментальную психологію съ психофизикой и психофизіологіей? Вѣдь, не называемъ-же мы химію "психохиміей" изъ-за того, что химическіе анализы невозможны безъ психическихъ актовъ ощущенія, представленія, вниманія, мысли. Характеръ научнаго метода опредѣляется не столько тѣми средствами, которыя онъ примѣняетъ, сколько тѣми задачами, которыя онъ долженъ разрѣшить. Психологъ можетъ ставить себѣ три экспериментальныхъ задачи: 1) онъ можетъ изслѣдовать связь психическихъ процессовъ съ окружающею насъ физическою средой; 2) онъ можетъ изслѣдовать связь ихъ съ физіологическими процессами въ нашемъ организмѣ; и, наконецъ, 3) онъ можетъ изучать связь этихъ явленій между собою. Если въ первыхъ двухъ случаяхъ онъ будетъ изслѣдовать психофизическія и психофизіологическія проблемы, то въ послѣднемъ случаѣ онъ имѣетъ дѣло съ чисто психологическою задачей. Поэтому, каковы-бы ни были средства, при помощи которыхъ онъ станетъ рѣшать эту задачу, его методъ всегда будетъ психологическимъ. Но дѣйствительно-ли психологическій экспериментъ невозможенъ безъ содѣйствія физики и физіологіи? Въ сущности этотъ предразсудокъ уже давно опровергнутъ и практическою жизнью, и наукой. Если психологическій экспериментъ состоитъ въ наблюденіи психическихъ процессовъ при искусственно измѣненныхъ условіяхъ, то онъ есть вещь, самая обычная въ мірѣ. Имъ постоянно пользуются педагоги, юристы и врачи въ своихъ профессіональныхъ цѣляхъ; имъ пользуемся на каждомъ шагу всѣ мы. когда намъ приходится намѣренно вызывать въ себѣ или другихъ новыя душевныя состоянія. Правда, эти житейскіе эксперименты не имѣютъ научнаго характера и не предназначены для психологическихъ цѣлей; но имъ можно дать иную, научную постановку. Попытки примѣненія чисто психологическаго эксперимента въ научной формѣ въ настоящее время уже сдѣланы. Если мы разсмотримъ лабораторные опыты современныхъ психологовъ, то мы найдемъ, что многіе изъ нихъ не имѣютъ ничего общаго съ психофизикой и психофизіологіей. Наприм., новѣйшія экспериментальныя изслѣдованія ассоціаціи, воображенія и памяти обходятся безъ всякихъ физическихъ и физіологическихъ аппаратовъ я производятся при помощи такихъ простыхъ средствъ, которыя всѣмъ доступны; между тѣмъ, результаты этихъ изслѣдованій настолько цѣнны, что лишь педанты могли-бы ставить ихъ ниже психофизическихъ и психофизіологическихъ наблюденій. Для плодотворности психологическихъ экспериментовъ требуется только одно условіе: они должны производиться одновременно нѣсколькими лицами и подвергаться многократной и тщательной провѣркѣ. Вотъ почему являются необходимыми психологическіе кабинеты или лабораторіи, какъ центры коллективной и правильно организованной психологической работы. Такіе кабинеты въ настоящее время существуютъ уже почти всюду въ Европѣ и въ Америкѣ, и Н. Я. настоятельно рекомендуетъ учредить ихъ также при русскихъ университетахъ.

Экспериментальный методъ даетъ психологу могущественное средство научнаго изслѣдованія; но самъ по себѣ, онъ еще недостаточенъ для того, чтобы превратить психологію въ точную пауку. Кромѣ научнаго метода психологія должна обладать еще научнымъ принципомъ, который могъ-бы объединить ея изслѣдованія въ одной всеобъемлющей идеѣ, дать ей основу для безошибочныхъ выводовъ и сблизить ее съ остальными отраслями точнаго знанія. Безъ такого принципа экспериментальная психологія не можетъ претендовать ни на какія широкія обобщенія; она неизбѣжно будетъ теряться среди измѣнчиваго разнообразія изучаемыхъ ею фактовъ и ограничиваться частными и мелкими задачами Но гдѣ найти ей подобный принципъ? Отвѣтомъ на этотъ вопросъ является интересная статья Н. Я Понятія душа и психической энергіи въ психологіи {Вопросы философіи и психологіи, кн. 37 и 39, 1897 г. Съ небольшими дополненіями и измѣненіями эта статья напечатана также въ нѣмецкомъ журналѣ Archiv für systematische Philosophie, IV Bd, 3 Heft, 1898.}.

По его мнѣнію, экспериментальная психологія должна усвоить себѣ тотъ-же теоретическій принципъ, на которомъ покоится все современное естествознаніе,-- законъ сохраненія энергіи. Она только тогда объяснитъ намъ измѣнчивыя явленія душевной жизни, когда будетъ разсматривать ихъ какъ формы психической энергіи, которая входитъ въ систему превращеній физическихъ энергій и остается вмѣстѣ, съ ними постоянной среди всѣхъ своихъ метаморфозъ. До сихъ поръ законъ сохраненія энергіи считался исключительно закономъ матеріальнаго міра и примѣненіе его къ психической жизни казалось совершенно немыслимымъ. Между душевными явленіями и физическими процессами лежитъ цѣлая пропасть и ввести психическую энергію въ круговоротъ матеріальнаго движенія значитъ противорѣчить ея своеобразной природѣ. Такъ думалъ ранѣе и самъ Н. Я. Однако, теперь онъ считаетъ этотъ взглядъ значительно поколебленнымъ. Коренная разнородность физическихъ и психическихъ процессовъ основывается на теоретической противоположности понятій матеріи и духа; между тѣмъ въ послѣднее время даже сами естествоиспытатели начинаютъ изгонять понятіе матерія изъ круга своихъ научныхъ представленій. Такъ, знаменитый Лейпцигскій химикъ Оствальдъ открыто заявилъ, что это понятіе можетъ быть вполнѣ замѣнено идеей энергіи, къ которой сводятся всѣ извѣстныя намъ явленія физическаго міра. Если Оствальду, можетъ быть, и не удалось вполнѣ устранить матерію, какъ теоретически необходимый субстратъ физическихъ энергій, то все-таки остается несомнѣннымъ, что въ области эмпирическихъ отношеній этотъ субстратъ не играетъ никакой роли. Въ опытѣ мы имѣемъ дѣло только съ различными видами физической энергіи или работы; а переходъ отъ физической работы къ психической мыслится совершенно иначе, чѣмъ переходъ отъ матеріальной субстанціи къ духовной: это переходъ не отъ причины къ причинѣ, а отъ дѣйствія къ дѣйствію. Если намъ удастся подчинить психическія явленія общему понятію энергіи, то мы безъ труда можемъ распространить на нихъ и тѣ-же эмпирическія отношенія, какія свойственны всякой энергіи. Въ этомъ понятіи физическіе и психическіе процессы будутъ соединены въ одну общую систему, подчиняющуюся одному общему закону эквивалентности и сохраненія. Одновременно съ Оствальдомъ нѣмецкій философъ Лассвицъ сдѣлалъ попытку примѣнить методъ энергетики къ объясненію физіологическаго раздраженія. По его мнѣнію, нервные процессы, изъ которыхъ слагается физіологическое раздраженіе, непонятны съ точки зрѣнія молекулярной или атомистической теоріи. Эти процессы представляютъ собой особый видъ энергіи, и такъ-какъ при современномъ состояніи нашихъ знаній эта своеобразная форма энергіи несводима къ энергіямъ физическимъ, то Лассвицъ называетъ ее "психофизическою-4 энергіей. Различный "потенціалъ" или различная интенсивность этой психофизической энергіи служитъ физіологическимъ коррелятомъ ощущеній, и задача науки состоитъ въ томъ, чтобы найти такіе-же корреляты и для остальныхъ психическихъ процессовъ. Самъ Лассвицъ считаетъ возможнымъ объяснить при помощи энергетическихъ коррелятовъ возникновеніе чувствованій удовольствія и страданія, колебанія которыхъ, по его мнѣнію, зависятъ отъ повышенія и пониженія психофизической энергіи мозга. Взглядъ Лассвица на природу удовольствія и страданія напоминаетъ Н. Я. его собственную теорію чувствованій, какъ эквивалентовъ траты и накопленія энергій въ организмѣ; но идея психофизической энергіи кажется ему противорѣчивой и мало полезной для психологическихъ цѣлей. Вѣдь, если Лассвицъ понимаетъ подъ "психофизическою энергіей" нервные процессы, то въ ней нѣтъ никакого психическаго элемента: это энергія физическая, или, если угодно, физіологическая. Съ другой стороны, если эта психофизическая энергія непревратима ни въ физическіе, ни въ психическіе процессы, то она не можетъ служить для психолога теоретическимъ принципомъ, объединяющимъ его изслѣдованія и міросозерцаніе. Не подчиняясь сама закону сохраненія энергіи, она вмѣстѣ съ тѣмъ не позволяетъ распространить этотъ законъ и на психическую жизнь. Между тѣмъ, въ этомъ именно и состоитъ величайшая задача современной психологіи.

Чтобы рѣшить, насколько примѣнимъ законъ сохраненія энергіи въ области душевныхъ явленій, нужно разсмотрѣть три вопроса: 1) существуетъ-ли психическая энергія въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы говоримъ о физическихъ энергіяхъ? 2) возможенъ-ли переходъ психическихъ энергій другъ въ друга, въ физическія энергіи и обратно? и 3) возможно-ли допустить количественное постоянство психическихъ и физическихъ энергій при качественномъ превращеніи ихъ въ предѣлахъ извѣстной системы элементовъ? Изслѣдуя эти вопросы, Н. Я. на всѣ ихъ отвѣчаетъ утвердительно Существованіе психической энергіи есть фактъ, не требующій собственно никакихъ доказательствъ. Подъ именемъ энергіи наука разумѣетъ способность какого-нибудь дѣятеля или элемента производить работу, которая можетъ быть потенціальною или кинетическою и которая въ томъ и другомъ случаѣ подлежитъ количественной оцѣнкѣ. Но что такое вся наша душевная жизнь, какъ не непрерывная работа? Мы говоримъ о работѣ мысли, о работѣ воображенія, о работѣ чувства, о работѣ воли, и это не переносныя выраженія, такъ-какъ во всѣхъ этихъ случаяхъ мы преодолѣваемъ препятствія и чувствуемъ духовныя усилія и напряженія. Даже самый терминъ "энергія" заимствованъ изъ области психологическихъ понятій: въ его основѣ лежитъ понятіе волевой энергіи. Всѣ эти формы психической энергіи или работы могутъ быть потенціальными, какъ душевныя способности и скрытыя воспоминанія, или кинетическими, какъ душевныя дѣятельности и душевныя движенія. Наконецъ, онѣ могутъ имѣть всѣ тѣ количественныя степени, какія мы обыкновенно различаемъ въ дарованіяхъ и талантахъ людей, въ силахъ ихъ ума, чувства и воли. Переходъ психическихъ энергій другъ въ друга и превращеніе ихъ въ физическія энергіи и обратно также не подлежатъ сомнѣнію. Ощущенія, испытываемыя нами подъ вліяніемъ внѣшняго міра, становятся представленіями; представленія преобразуются въ понятія; понятія переводятся на языкъ чувства, а чувство выражается въ волевыхъ хотѣніяхъ. Въ свою очередь, волевыя хотѣнія порождаютъ рядъ новыхъ ощущеній, представленій, идей, чувствъ, волевыхъ актовъ, и т. д. Что такое этотъ психическій круговоротъ, какъ не процессъ превращенія нашей душевной энергіи изъ однѣхъ ея формъ въ другія? Но психическія метаморфозы не ограничиваются этимъ внутреннимъ обмѣномъ душевныхъ элементовъ: онѣ выходятъ за его предѣлы и сливаются въ общимъ круговоротомъ природы. Всѣ мы знаемъ, что наши душевныя состоянія выражаются во внѣшнихъ дѣйствіяхъ и движеніяхъ, и этотъ фактъ служитъ самымъ простымъ и убѣдительнымъ примѣромъ перехода психической энергіи въ физическія формы. Все, что человѣкъ воплощаетъ въ словѣ и дѣйствіяхъ, все, что онъ создаетъ въ окружающей его матеріальной средѣ, есть лишь вещественный эквивалентъ его психической работы. Когда мы говоримъ о тратѣ и истощеніи нашихъ душевныхъ силъ, то о чемъ идетъ здѣсь рѣчь, какъ не о превращеніи нашей психической энергіи въ физіологическія и физическія энергіи организма и среды? Психическая энергія не исчезаетъ и не можетъ исчезать безслѣдно: она преобразуется въ эквивалентныя ей формы органической и неорганической работы, которыя становятся ея замѣстителями. Съ другой стороны, мы на каждомъ шагу можемъ наблюдать случаи обратнаго перехода физическихъ энергій въ психическія. Вѣдь, тѣ внѣшнія впечатлѣнія, на почвѣ которыхъ выростаетъ нашъ духовный міръ, имѣютъ чисто физическій характеръ; между тѣмъ, вступая въ область сознанія, они превращаются въ психическую работу. Мы тратимъ свою душевную энергію въ усиліяхъ мысли, въ движеніяхъ чувства, въ актахъ воли, въ борьбѣ съ самими собой, съ другими людьми и съ природой; но откуда-же берется вновь эта истраченная энергія? Она получается нами изъ организма и среды путемъ питанія и дыханія, подъ дѣйствіемъ свѣта, теплоты, электричества и даже механическихъ толчковъ. Значеніе сна въ нашей жизни въ томъ именно и состоитъ, что здѣсь путемъ молекулярной работы организма восполняется исчерпанный запасъ физической и психической энергіи. Вліяніе природы, климата и окружающей обстановки на складъ ума, чувства и воли людей есть не что иное, какъ непрерывный переходъ физическихъ энергій въ психическія. Но если все это такъ, то не становится-ли въ высшей степени вѣроятной гипотеза, что количество психической энергіи во всѣхъ этихъ превращеніяхъ остается такимъ-же постояннымъ, какъ и количество физической энергіи въ ея метаморфозахъ? Факты показываютъ, что есть извѣстные предѣлы для увеличенія и уменьшенія душевной энергіи въ каждомъ человѣкѣ. У отдѣльныхъ людей эти предѣлы могутъ быть очень различны, но въ нихъ всегда наблюдается опредѣленное равновѣсіе между "кинетическими" формами психической работы, т. е. наличными душевными дѣятельностями, и "потенціальными" ея запасами, т. е. скрытыми душевными способностями. Если мы видимъ у человѣка преобладаніе умственной или волевой дѣятельности, то оно обыкновенно уравновѣшивается ослабленіемъ чувствительности; напротивъ, сильное развитіе чувства нерѣдко сопровождается пониженіемъ умственныхъ интересовъ и волевой энергіи. Развитіе памяти часто происходитъ на счетъ развитія воображенія или сообразительности, и наоборотъ. Сопоставляя эти психологическіе плюсы и минусы, мы получимъ среднюю психологическую величину, которая сильно колеблется у различныхъ людей, но очень мало измѣняется у одного и того-же человѣка. То, что мы называемъ личностью, характеромъ, темпераментомъ, умственнымъ типомъ людей, есть не что иное, какъ равнодѣйствующая различныхъ психическихъ энергій, которыя, при всѣхъ своихъ метаморфозахъ, сохраняютъ извѣстное равновѣсіе. Если ихъ равновѣсіе слишкомъ сильно нарушается, то мы убѣждены, что имѣемъ дѣло съ патологическимъ случаемъ. Такимъ образомъ, въ каждомъ нормальномъ человѣкѣ существуетъ количественный балансъ психическихъ энергій. Эти энергіи могутъ находиться въ потенціальномъ состояніи или обнаруживаться актуально; онѣ могутъ принимать различныя формы и развиваться однѣ въ ущербъ другимъ,-- но общее количество ихъ продолжаетъ оставаться у каждаго индивидуума приблизительно одинаковымъ. Такой-же количественный балансъ долженъ существовать и при переходѣ психическихъ энергій въ физическія или обратно. Въ какихъ-бы явленіяхъ ни выражалась работа,-- въ физическихъ или въ психическихъ,-- она всегда остается равной себѣ, и всѣ ея формы эквивалентны другъ другу. Человѣкъ получаетъ отъ своего организма и среды столько-же психической энергіи, сколько отдаетъ имъ, и отдаетъ столько-же, сколько получаетъ. Вмѣстѣ съ организмомъ и окружающею средой онъ составляетъ психофизическую систему, въ которой общая сумма психическихъ и физическихъ энергій, при всѣхъ возможныхъ превращеніяхъ ихъ другъ въ друга, сохраняется постоянной. Такова гипотеза, которая должна стать, по мнѣнію Н. Я., основнымъ методологическимъ принципомъ всѣхъ будущихъ изслѣдованій душевной жизни. Эта гипотеза оправдывается какъ теоретическими соображеніями, такъ и фактами, и чтобы сдѣлаться научнымъ закономъ, требуетъ только математическаго обоснованія и провѣрки. Если удастся найти точные физическіе и физіологическіе эквиваленты психической работы и выразить ихъ въ точныхъ математическихъ величинахъ, то мы получимъ возможность объяснить всѣ явленія душевнаго міра и всѣ формы его взаимодѣйствія съ окружающею средой. Первыми шагами въ этомъ направленіи являются современныя попытки измѣрить термо-динамическія и электро-динамическія условія дѣятельности мозга, нервовъ и мышечной системы Но полное изслѣдованіе механическихъ эквивалентовъ психической энергіи составляетъ задачу будущаго, и разрѣшить эту задачу должны уже не столько психологи, сколько физіологи и физики.

Теорія психической энергіи навлекла на Н. Я. упреки въ матеріализмѣ. Вѣдь, если онъ допускаетъ превращеніе физическихъ энергій въ психическія, то не значитъ-ли это, что онъ разсматриваетъ душевныя явленія, какъ продуктъ матеріи? А если такъ, то что-же остается отъ идей души, свободы воли, безсмертія, для доказательства которыхъ онъ потратилъ такъ много усилій и пролилъ такъ много чернилъ? Н. Я. рѣшительно протестовалъ противъ такого истолкованія его взглядовъ. Его можно было-бы назвать матеріалистомъ, если-бы онъ рѣшалъ метафизическій вопросъ объ отношеніи души и тѣла и разумѣлъ подъ превращеніемъ энергій преобразованіе матеріальныхъ процессовъ въ духовные по существу. Но его точка зрѣнія совершенно иная. Оставляя въ сторонѣ метафизическую оцѣнку душевныхъ и тѣлесныхъ явленій, онъ хочетъ уяснить только ихъ эмпирическія отношенія. Терминъ "энергія" онъ употребляетъ въ современномъ научномъ смыслѣ, т. е. понимаетъ подъ нимъ не силы или сущности, а только работу этихъ предполагаемыхъ сущностей и силъ. Поэтому, говоря о превращеніи физическихъ энергій въ психическія, онъ имѣетъ въ виду лишь замѣну физической работы эквивалентнымъ ей количествомъ психической работы. Что значить такая замѣна по существу, это другой вопросъ, котораго Н. Я. здѣсь не касается. Но еслибы онъ поставилъ себѣ этотъ вопросъ, то онъ, конечно, рѣшилъ-бы его не въ матеріалистическомъ смыслѣ, а въ духѣ тѣхъ идеалистическихъ началъ, философскому обоснованію которыхъ посвящены его прежніе труды. Вѣдь, чтобы понять отношеніе физическихъ и психическихъ энергій по существу, нужно уяснить себѣ природу тѣхъ дѣятелей, которые лежатъ въ ихъ основѣ. Но единственнымъ средствомъ для этой цѣли является анализъ содержанія нашего сознанія. Такъ-какъ сознанію непосредственно извѣстенъ только одинъ дѣятель въ природѣ, -- наше собственное "я" или субъектъ, то мы можемъ законно думать, что и всѣ другіе дѣятели въ природѣ суть своего рода "я" или субъекты. И такъ-какъ нашъ субъектъ, какъ носитель духовной энергіи, мы называемъ душей или волей, то тѣмъ-же именемъ можно было-бы назвать и остальные субъекты или носители энергій во вселенной. Нужно только помнить, что въ предѣлахъ опыта подъ такими субъектами разумѣются не метафизическія субстанціи, а извѣстнаго рода логико-алгебраическіе знаки для выраженія эмпирически воспринимаемыхъ свойствъ субъектовъ -- "быть источниками сознательнаго дѣйствія и носителями необходимыхъ для него энергій". Какъ велика сумма потенціальныхъ энергій нашего субъекта или воли, мы въ точности не знаемъ. Факты заставляютъ насъ допустить ея ограниченность; но эта ограниченность общей суммы психическихъ энергій, способныхъ проявиться при данныхъ условіяхъ, по мнѣнію Н. Я., еще не рѣшаетъ отрицательно вопросовъ о свободѣ воли и безсмертіи личнаго сознанія, будучи продуктами сложной эволюціи природы, человѣческіе организмы могутъ считаться такими значительными запасами потенціальныхъ психическихъ энергій, которые не могутъ быть истощены всею нашею жизнью и не могутъ находить въ средѣ такихъ абсолютныхъ противодѣйствій, которыхъ-бы они не могли преодолѣвать при переходѣ своемъ въ кинетическое состояніе. Въ этомъ смыслѣ воля можетъ быть относительно свободна, а субъектъ, какъ дѣятель, неистощимъ въ своей внутренней потенціальной энергіи, которая можетъ быть переведена въ работу не только извнѣ-физическими толчками, но и изнутри -- самосознаніемъ". Что становится съ нашею психическою энергіей послѣ смерти? Разсѣевается-ли она въ мірѣ, или можетъ сохраняться въ своей индивидуальной формѣ? На этотъ вопросъ мы пока не имѣемъ отвѣта. Но такъ-какъ въ природѣ всякая энергія можетъ переноситься изъ одной системы или среды въ другую, то мы имѣемъ основаніе предполагать, что и психическая энергія послѣ смерти можетъ быть перенесена во всемъ своемъ цѣломъ и со всѣми своими индивидуальными свойствами (съ сознаніемъ и самосознаніемъ) изъ разрушеннаго тѣла въ другую систему элементовъ. Такою системой можетъ быть эѳирная среда, которая нѣкоторыми современными учеными считается сферою дѣйствія психической энергіи даже въ самомъ организмѣ,-- въ нервной системѣ. "Душа человѣка, въ прежнемъ значеніи слова, можетъ быть, и есть эта эѳирная нервная среда, вмѣстѣ съ ея особыми психическими энергіями? Если тепловая энергія переходитъ изъ одного тѣла въ другое, а электрическій токъ или энергія переходитъ по проволокѣ изъ одного аппарата въ другой, то почему (а priori) психическій токъ не можетъ перейти чрезъ эѳирную среду въ другія тѣла или пространства? На почвѣ энергетизма ученіе о безсмертіи личнаго сознанія, можетъ быть, со временемъ найдетъ себѣ новое, научное оправданіе".

Мы не думаемъ, чтобы Н. Я. принималъ очень серьезно эту гипотезу "эѳирнаго безсмертія": она слишкомъ напоминаетъ намъ фантастическую болтовню Камилла Фламмаріона. Природа эѳира извѣстна намъ несравненно менѣе природы души, и вводить это новое неизвѣстное въ проблему безсмертія значитъ только запутывать ее. Впрочемъ, подобный способъ рѣшенія этой метафизической проблемы ложенъ въ самомъ принципѣ. Вѣдь, міръ безсмертія лежитъ за предѣлами нашего опыта: слѣдовательно, идея безсмертія не можетъ быть обоснована на почвѣ эмпирическихъ началъ. Нужно допустить позади извѣстныхъ намъ явленій трансцендентное бытіе и въ немъ искать основаній для философскаго построенія этой идеи. А признать трансцендентное бытіе философъ долженъ даже и въ томъ случаѣ, если-бы онъ захотѣлъ понять эмпирическія отношенія душевныхъ и физическихъ явленій съ точки зрѣнія энергетики. Н. Я. самъ настаиваетъ на необходимости отдѣлить метафизическіе вопросы отъ эмпирическихъ; но разграничивая эти вопросы, не нужно смѣшивать и методы ихъ рѣшенія. Не болѣе удачна и попытка Н. Я. связать съ своею теоріей психической энергіи идею свободы воли. Превращеніе физическихъ энергій въ психическія и обратно онъ признаетъ такимъ-же механическимъ процессомъ, какъ и переходъ физическихъ энергій другъ въ друга. Поэтому для насъ является совершенно неожиданнымъ его заявленіе, что потенціальныя энергіи организма могутъ быть переведены въ психическую работу не только внѣшними механическими толчками, но и внутреннею дѣятельностью нашего "самосознанія". Развѣ механическій круговоротъ энергій допускаетъ свободное вмѣшательство субъекта? И развѣ свободные акты субъекта дѣлаютъ возможными чисто механическія превращенія? Н. Я. могъ-бы примирить идею свободы съ своею теоріей лишь въ томъ случаѣ, если-бы онъ допустилъ, что процессъ превращенія энергій по существу имѣетъ не механическій, а произвольный характеръ, что не только въ предѣлахъ нашего сознанія, но и въ природѣ этотъ процессъ обусловливается дѣйствіемъ свободныхъ и разумныхъ силъ, что его механизмъ есть только призрачное явленіе, скрывающее отъ нашихъ глазъ дѣйствительный міръ умопостигаемой свободы. И разъ онъ не рѣшил ся на такой метафизическій шагъ, ему нельзя было говорить о свободѣ воли. Но если Н. Я. не удалось оправдать идеи свободы и безсмертія съ точки зрѣнія своей энергетики, то его протестъ противъ обвиненій въ матеріализмѣ имѣлъ свои основанія. Въ самомъ дѣлѣ, если Н. Я. остается въ границахъ опыта и понимаетъ подъ "энергіей" только работу какихъ-нибудь агентовъ или силъ, то его мысль о превращеніи физическихъ энергій въ психическія и обратно еще не ведетъ къ матеріалистическому объясненію душевной жизни. Понятіе работы имѣетъ такой-же общій и отвлеченный характеръ, какъ любой алгебраическій знакъ: оно обозначаетъ только сумму извѣстныхъ дѣйствій, которая всегда можетъ быть замѣнена равною ей суммой другихъ дѣйствій и которая остается при этой замѣнѣ одною и той-же, каковы-бы ни были ея слагаемыя. Это однородная по своему значенію потенціальная или актуальная величина, подлежащая качественной и количественной оцѣнкѣ и допускающая всѣ формы качественнаго и количественнаго замѣщенія. Въ этомъ смыслѣ превращеніе физической энергіи или работы въ эквивалентную ей форму психической работы есть не что иное, какъ замѣщеніе какой-нибудь суммы дѣйствій, состоящей изъ физическихъ единицъ, другою такою-же суммой, слагающейся изъ психическихъ единицъ. Вѣдь, и превращеніе физическихъ энергій другъ въ друга въ природѣ не идетъ съ точки зрѣнія опыта далѣе такого чисто математическаго отношенія. Всякій эквивалентъ энергіи, каковъ-бы онъ ни былъ, въ эмпирическомъ смыслѣ есть только ея замѣститель, субститутъ. О метафизическомъ претвореніи однѣхъ силъ въ другія въ предѣлахъ чистаго опыта не можетъ быть рѣчи. Если-же Н. Я. (какъ это отчасти и есть на самомъ дѣлѣ) выходитъ за границы опыта и разумѣетъ подъ энергіей не только работу, но и силу, которою производится эта работа, то философское истолкованіе его тезиса о превращеніи физическихъ энергій въ психическія зависитъ оттого, какъ онъ смотритъ на природу физическихъ силъ. Если онъ считаетъ эти силы матеріальными, то онъ матеріалистъ; если-же онъ усвояетъ имъ идеальную или духовную природу, то онъ не матеріалистъ, а идеалистъ или спиритуалистъ. Для того, чтобы допустить теоретическую возможность перехода физическихъ силъ въ психическія, вовсе не нужно быть непремѣнно матеріалистомъ; для этого достаточно быть только монистомъ, т. е. признавать эти силы формами какого-нибудь единаго начала. Какова природа этого единаго начала,-- матеріальная или духовная,-- это въ данномъ случаѣ безразлично. Спиритуалистическій монизмъ не только мыслимъ на ряду съ матеріалистическою гипотезой, но даже имѣетъ всѣ теоретическія преимущества передъ нею Вѣдь, существа матеріи мы абсолютно не знаемъ; мы знаемъ ее только въ формѣ нашихъ собственныхъ ощущеній и представленій. А такъ-какъ правиломъ всякаго научнаго объясненія должно быть выведеніе неизвѣстнаго изъ извѣстнаго, то мы должны объяснять не психическіе процессы изъ свойствъ матеріи, а матерію изъ свойствъ психическихъ процессовъ: мы должны придти къ выводу, что такъ называемая "матерія" и дѣйствующія въ ней физическія силы суть только феноменъ, выражающій въ своеобразной формѣ взаимодѣйствіе чисто духовныхъ элементовъ и силъ. Съ этой точки зрѣнія вся природа превращается въ царство духа, а матерія становится простымъ миражемъ, обманывающимъ наши чувства, или теоретическимъ предразсудкомъ, обманывающимъ нашъ умъ. Какова-же точка зрѣнія Н. Я.? Что онъ не матеріалистъ, это, дѣйствительно, доказываютъ всѣ сочиненія его метафизическаго періода: онъ не только въ принципѣ отвергалъ матеріалистическое объясненіе вселенной, но и пытался построить свое міросозерцаніе на идеалистическихъ началахъ. Правда, судя по его прежнимъ работамъ, Н. Я. нельзя назвать также и послѣдовательнымъ спиритуалистическимъ монистомъ: постоянно колеблясь между монизмомъ и дуализмомъ, приближаясь то къ одному, то къ другому изъ нихъ или пытаясь объединить ихъ въ какой-нибудь средней примиряющей формулѣ, онъ не успѣлъ придти къ опредѣленному взгляду на основные принципы дѣйствительности. Но спиритуалистическій монизмъ во всякомъ случаѣ гораздо болѣе соотвѣтствуетъ общему духу его философскихъ воззрѣній, чѣмъ матеріализмъ. Вотъ почему теперь онъ прямо становится на точку зрѣнія этой гипотезы, когда говоритъ, что единственнымъ средствомъ для уясненія природы физическихъ силъ является анализъ нашего сознанія, что всѣ дѣятели природы суть по своему "субъекты" или "я", что каждый изъ нихъ можетъ быть названъ "душей" или "волей". При всей осторожности своихъ выраженій, онъ дѣлаетъ здѣсь рѣшительный шагъ къ одухотворенію вселенной, и мы нисколько не сомнѣваемся, что позднѣе, при послѣдовательномъ развитіи его взглядовъ, онъ пришелъ-бы къ полному монизму на чисто спиритуалистической основѣ.

Но если Н. Я. дѣйствительно могъ преодолѣть всѣ эти философскія затрудненія, то слѣдуетъ-ли отсюда, что его теорія психической энергіи имѣетъ твердую почву и можетъ служить руководящимъ принципомъ будущихъ психологическихъ изслѣдованій? Дѣло въ томъ, что кромѣ философскихъ или метафизическихъ затрудненій, она встрѣчается еще съ трудностями чисто научными. Если въ настоящее время законъ сохраненія энергіи считается закономъ исключительно физическаго міра, то этотъ взглядъ имѣетъ не только теоретическія, но и фактическія основанія. Доказано фактами, что сумма физическихъ энергій остается въ предѣлахъ извѣстной системы элементовъ постоянной и можетъ быть вычислена математически. Поэтому, ввести въ такую систему элементовъ еще психическую энергію, значитъ прибавить къ суммѣ физическихъ энергій плюсъ, который рѣшительно некуда дѣвать. Если физическія энергіи (какъ таковыя) сохраняются неизмѣнными, то онѣ, конечно, не могутъ превращаться въ психическую энергію, потому что въ этомъ случаѣ ихъ количество должно уменьшаться; если-же онѣ подвергаются этой метаморфозѣ, то онѣ не могутъ сохраняться. А такъ-какъ сохраненіе физическихъ энергій есть несомнѣнный фактъ, съ которымъ связаны всѣ выводы современной физики, то о превращеніи ихъ въ психическую работу, повидимому, не можетъ быть рѣчи. Такимъ образомъ, помимо всякихъ философскихъ соображеній, теорія Н. Я. противорѣчитъ тѣмъ эмпирическимъ даннымъ, на которыхъ утверждается законъ сохраненія энергіи въ его современномъ смыслѣ, и послѣдовательное проведеніе этой теоріи могло-бы поколебать самыя жизненныя основы естествознанія. Однако, допустимъ, что Н. Я. удалось-бы какимъ-нибудь образомъ устранить даже это противорѣчіе: его теорія психической энергіи остается все-таки безполезной для психологіи, по крайней мѣрѣ въ настоящее время. Вѣдь, для того, чтобы создать руководящій принципъ для научнаго изслѣдованія, недостаточно признать только его общую теоретическую возможность; нужно сдѣлать его эмпирическою истиной и показать возможность его практическаго примѣненія. Какъ философская гипотеза,-- законъ сохраненія энергіи былъ высказанъ еще Декартомъ и Лейбницемъ; но въ естествознаніи онъ не игралъ ни малѣйшей роли до тѣхъ поръ, пока Ю. Р. Майеръ, Гельмгольцъ и Джауль не дали ему первоначальнаго эмпирическаго и математическаго обоснованія. То-же условіе требуется и для примѣненія этого закона въ психологіи. Въ концѣ концовъ самъ Н. Я. сознаетъ, что энергетическое объясненіе душевныхъ процессовъ и ихъ взаимодѣйствія съ окружающею средой возможно только тогда, когда мы найдемъ для нихъ точные механическіе эквиваленты и выразимъ эти эквиваленты въ точныхъ математическихъ величинахъ. Но онъ, повидимому, опускаетъ изъ виду, что въ этомъ-то именно и состоитъ вся задача, до разрѣшенія которой мысль о подчиненіи душевной жизни закону сохраненія энергіи останется лишь безплодной мечтой. Разрѣшима-ли эта задача? Въ настоящее время нѣтъ никакихъ данныхъ, которыя позволили-бы намъ отвѣтить на этотъ вопросъ утвердительно. Тѣ изслѣдованія термо-динамическихъ и электро-динамическихъ процессовъ въ нервной системѣ, на которыя указываетъ Н. Я. пытаются опредѣлить не эквиваленты душевныхъ явленій, а только ихъ корреляты, т. е. соотносительныя или параллельныя имъ физическія измѣненія. Считать эти измѣненія эквивалентами психической работы нельзя уже потому, что они, по современнымъ научнымъ воззрѣніямъ, происходятъ одновременно съ душевными состояніями. Притомъ, отношеніе данныхъ процессовъ къ параллельнымъ психическимъ состояніямъ совсѣмъ не поддается математической формулировкѣ. Единственное психофизическое отношеніе, которое до сихъ поръ удалось выразить математически, и то лишь съ приблизительною точностью, есть отношеніе интенсивности ощущеній къ интенсивности соотвѣтствующихъ имъ раздраженій. Но математическая формула этого отношенія (Веберовъ законъ) не только не подтверждаетъ мысли объ эквивалентности психической и физической работы, а прямо опровергаетъ ее: она показываетъ, что интенсивность ощущенія измѣняется лишь какъ логариѳмъ раздраженія. Отсюда, нѣтъ никакихъ основаній надѣяться, чтобы эта проблема могла быть разрѣшена и въ будущемъ.

Предоставивъ будущему научное оправданіе своей теоріи психической энергіи, Н. Я. сосредоточился на другомъ вопросѣ. Если психическая энергія подчиняется закону сохраненія, то какъ примирить съ этимъ закономъ фактъ мірового прогресса? Вѣдь, прогрессъ есть не что иное, какъ постоянное возрастаніе духовной энергіи во вселенной. По мѣрѣ того, какъ человѣчество движется впередъ по пути своего развитія, духъ одерживаетъ все большія и большія побѣды надъ матеріей, расширяется сознаніе и самосознаніе людей, возрастаетъ нравственная цѣнность ихъ жизни, увеличивается ихъ мощь въ борьбѣ съ природой, умножаются ихъ средства для достиженія идеальныхъ цѣлей, накопляется умственное богатство поколѣній. Возможно-ли понять эти явленія, допуская количественное постоянство энергіи? Н. Я. отвѣчаетъ на этотъ вопросъ утвердительно. Онъ находитъ, что его психологическая энергетика не только не противорѣчивъ идеѣ прогресса, но, напротивъ, даетъ ей совершенно новое и болѣе глубокое освѣщеніе. Въ самомъ дѣлѣ, прогрессъ былъ-бы дѣйствительно непонятнымъ, еслибы Н. Я. считалъ душевные процессы замкнутою въ себѣ системой и говорилъ о сохраненіи одной только психической энергіи, независимо отъ физическихъ энергій организма и окружающей среды. Но онъ разсматриваетъ психическія явленія только какъ элементъ извѣстной психофизической системы, а духовный міръ вообще какъ часть въ цѣлой системѣ природы. Поэтому онъ допускаетъ сохраненіе психической энергіи лишь вмѣстѣ съ физическими, которыя, при количественномъ постоянствѣ, энергіи вообще, постоянно переходятъ въ новыя по качеству, психическія формы. Другими словами, по его мнѣнію, сохраняется неизмѣнной только общая сумма психической и физической энергіи въ каждой психофизической системѣ и въ цѣлой вселенной; но въ то-же время въ предѣлахъ каждой системы и въ нѣдрахъ цѣлой вселенной совершается непрерывная трансформація низшихъ, физическихъ энергій въ высшую, психическую работу, и въ этой-то именно трансформаціи состоитъ прогрессъ. Если въ результатѣ прогресса количество психической энергіи возрастаетъ, то это происходитъ лишь на счетъ уменьшенія физическихъ энергій; но уменьшеніе физической работы и возрастаніе психической уравновѣшиваютъ другъ друга и общій балансъ энергіи въ мірѣ остается всегда одинъ и тотъ-же. Такія именно идеи лежатъ въ основѣ послѣдней статьи Н. Я., Критика понятія прогресса {Вопросы философіи и психологіи, 1898, кн. 4-5.}.

Несмотря на то, что Н. Я. назвалъ эту статью "критикой", въ ней очень мало критическаго элемента. Она представляетъ собою скорѣе дедуктивное и по существу догматическое построеніе понятія прогресса, имѣющее цѣлью примирить противоположныя формулы "объективистовъ" и "субъективистовъ". Какъ извѣстно, соціологи объективнаго направленія хотятъ устранить изъ этого понятія всѣ субъективные элементы и факторы и отождествляютъ прогрессъ съ чисто механическою эволюціей, обусловленной слѣпымъ взаимодѣйствіемъ силъ природы. Личныя человѣческія усилія, стремленія, цѣли и идеалы являются, по ихъ мнѣній), не причинами этого механическаго процесса, а только слѣдствіями его. Напротивъ, соціологи-субъективисты именно и считаютъ эти личные факторы главными двигателями прогресса. Различая прогрессъ отъ эволюціи или простого развитія, они разсматриваютъ его не какъ механическій, а какъ телеологическій процессъ, создаваемый преимущественно стремленіями, идеями и цѣлями личности. Когда Н. Я. въ первый разъ изслѣдовалъ вопросъ о прогрессѣ (въ 1883 г), онъ, какъ мы видѣли, стоялъ на точкѣ зрѣнія Спенсера и защищалъ объективный методъ. Примѣняя въ области соціологіи одну изъ механическихъ аксіомъ естествознанія, онъ опредѣлялъ прогрессъ, какъ "экономизацію энергій природы, которая ведетъ въ концѣ концовъ къ возрастанію суммы удовольствій человѣка и уменьшенію суммы его страданій". Но онъ не замѣтилъ, что въ этой объективной и механической формулѣ уже заключался субъективный и телеологическій элементъ, такъ-какъ возрастаніе удовольствій и уменьшеніе страданій людей есть, по его представленію, не что иное, какъ субъективная цѣль или конечная причина прогресса. Припоминая теперь эту формулу, Н. Я. находитъ, что невольная уступка субъективизму, которую онъ въ ней сдѣлалъ, была вызвана необходимостью. Дѣло въ томъ, что и субъективисты, и объективисты но своему правы и ихъ взгляды не только не исключаютъ другъ друга, а напротивъ, взаимно дополняютъ. Прогрессъ имѣетъ, конечно, объективную и механическую основу: будучи общимъ выраженіемъ не только человѣческой, но и міровой жизни, онъ неизбѣжно подчиняется тѣмъ-же законамъ, которымъ подвластны всѣ отдѣльныя явленія міра. Но въ то-же время невозможно отрицать и той громадной роли, какую играютъ въ немъ субъективные и телеологическіе факторы: на почвѣ механическихъ законовъ природы выростаетъ царство духа, разума и воли, и свободная дѣятельность этихъ высшихъ силъ подчиняетъ объективное развитіе вещей субъективнымъ идеаламъ и цѣлямъ. Такимъ образомъ, въ прогрессѣ нужно различать двоякую сторону, и правильная формула этого явленія должна быть синтезомъ объективизма и субъективизма. Дать такую именно синтетическую формулу прогресса Н. Я. и ставитъ своею задачей. Опираясь на свою теорію психической энергіи, онъ опредѣляетъ теперь прогрессъ слѣдующимъ образомъ: "прогрессъ въ жизни вселенной есть увеличеніе нравственной цѣнности этой жизни, происходящее отъ роста въ ней самосознанія, которое зависитъ отъ превращенія міровыхъ энергій изъ низшихъ формъ въ высшія чрезъ ихъ экономизацію и накопленіе". Эта формула состоитъ изъ двухъ частей, тѣсно связанныхъ между собой и взаимно предполагающихъ другъ друга. Въ первой части выражается цѣль прогресса ("увеличеніе нравственной цѣнности жизни") и его ближайшее условіе ("ростъ самосознанія въ мірѣ"), а во второй части опредѣляются его послѣднія причины и основы ("превращеніе міровыхъ энергій изъ низшихъ формъ въ высшія путемъ ихъ экономизаціи и накопленія ихъ свободныхъ запасовъ"). Мысль, что цѣлью прогресса должно быть увеличеніе нравственной цѣнности жизни во вселенной, есть историческій и этическій постулатъ. Вся исторія человѣчества есть не что иное, какъ постепенное осуществленіе этой нравственной задачи. По мнѣнію Н. Я., достаточно только сравнить состояніе дикарей съ жизнью современныхъ цивилизованныхъ обществъ, чтобы убѣдиться, какъ возрасла и продолжаетъ расти нравственная цѣнность жизни въ мірѣ. Нельзя ставить цѣлью прогресса увеличеніе человѣческаго счастья на землѣ, какъ хотятъ соціологи-субъективисты и какъ хотѣлъ ранѣе самъ Н. Я.: не говоря уже о томъ, что эта эвдемонистическая цѣль слишкомъ узка, она противорѣчитъ основной идеѣ нравственной дѣятельности человѣчества,-- идеѣ долга. Но есть всѣ основанія думать, что вмѣстѣ съ возрастаніемъ нравственной цѣнности жизни сама собой увеличится и сумма человѣческаго счастья. Въ томъ, что ближайшимъ условіемъ увеличенія нравственной цѣнности жизни является развитіе сознанія и самосознанія въ людяхъ, едва-ли кто-нибудь усумнится. Вѣдь, только человѣческое сознаніе и самосознаніе можетъ оцѣнивать вещи, и нравственная цѣнность жизни есть прежде всего сознаніе этой цѣнности. Вотъ почему развитіе сознанія и самосознанія въ человѣчествѣ идетъ параллельно съ развитіемъ его нравственнаго идеала. Постепенный ростъ этихъ духовныхъ силъ есть законъ не только человѣческой исторіи, но и всей природы. Вся эволюція природы, по современнымъ воззрѣніямъ, является лишь средствомъ для развитія сознанія и самосознанія во вселенной. но какъ происходитъ ростъ сознанія и самосознанія въ мірѣ? Отвѣтъ на этотъ основной вопросъ даетъ вторая часть формулы. Сознаніе и самосознаніе суть виды психической энергія, а психическая энергія есть видъ энергія вообще. Энергія въ природѣ подчиняется закону количественнаго сохраненія и качественной трансформаціи. По мѣрѣ накопленія ея свободныхъ потенціальныхъ запасовъ въ организмахъ, она превращается изъ низшихъ, физическихъ формъ въ высшія, психическія, т. е. становится сознаніемъ и самосознаніемъ. Путемъ такой метаморфозы природа блистательно разрѣшаетъ задачу: достигать наибольшихъ результатовъ при наименьшей тратѣ силъ. Замѣняя грубую физическую работу болѣе совершенною дѣятельностью психическихъ факторовъ, она создаетъ на почвѣ механическаго развитія вещей духовный прогрессъ, руководимый субъективными идеалами и цѣлями. Такимъ образомъ, если цѣлью прогресса служитъ возрастаніе нравственной цѣнности жизни въ мірѣ, а его ближайшимъ условіемъ является развитіе сознанія и самосознанія во вселенной, то его послѣдняя основа заключается въ превращеніи физическихъ энергій въ психическія благодаря ихъ экономизаціи и накопленію. Первая часть этой формулы выражаетъ субъективную или телеологическую сторону прогресса, а вторая его объективную или механическую сторону. Разсматривая субъективные и объективные моменты прогресса какъ цѣпь тѣсно связанныхъ причинъ и дѣйствій, эта синтетическая формула вполнѣ исчерпываетъ его понятіе и разрѣшаетъ всѣ споры объективистовъ и субъективистовъ.

Вопросъ о прогрессѣ былъ послѣднимъ этапомъ философскихъ скитаній Н. Я. Подчиняя прогрессъ этическимъ цѣлямъ, Н. Я. отождествлялъ этотъ вопросъ съ общею проблемой "о назначеніи и нравственномъ смыслѣ нашей человѣческой и міровой жизни" и называлъ его "узломъ, въ которомъ сходятся всѣ нити философскаго міросозерцанія человѣка и человѣчества". Поэтому онъ хотѣлъ посвятить ему цѣлый рядъ статей, въ которыхъ намѣревался всесторонне разработать свои взгляды и защитить ихъ отъ различныхъ возраженій. Но преждевременная смерть не позволила ему осуществить этихъ намѣреній. Полный широкихъ замысловъ и плановъ, Н. Я. умеръ отъ паралича сердца, неожиданно для другихъ и неожиданно для себя самого.

Если мы бросимъ общій взглядъ на философское развитіе Н. Я., то мы можемъ найти въ немъ три эпохи, совершенно различающихся по своимъ основнымъ принципамъ. Въ первый періодъ Н. Я. былъ чистымъ позитивистомъ. Онъ безусловно отрицалъ метафизику, какъ познаніе дѣйствительности, и считалъ философію своеобразнымъ искусствомъ, идейною поэзіей, которая можетъ удовлетворять извѣстные субъективные запросы, но не имѣетъ никакого научнаго значенія. Во второй періодъ, начинающійся съ появленія книжки Джордано Бруно и пантеизмъ въ 1885 г., онъ становится чистымъ метафизикомъ. Придя послѣ многихъ колебаній къ признанію метафизики, какъ науки, онъ посвящаетъ теперь всѣ свои усилія философскому оправданію идей Бога, души, свободы воли, долга и безсмертія. Въ то-же время онъ обрушивается съ страстною критикой на современную психологію, отвергая ея феноменизмъ, ея механическій взглядъ на душевную жизнь, ея методы и результаты. Въ третій періодъ, открывающійся статьей Основанія экспериментальной психологіи въ 1895 г., Н. Я. стремится примирить позитивное изслѣдованіе съ метафизическими и этическими идеалами. Становясь на точку зрѣнія того самаго механическаго міровоззрѣнія, которое онъ только-что рѣзко оспаривалъ, онъ хочетъ, съ одной стороны, обосновать методы и теоретическіе принципы психологіи, съ другой -- разрѣшить на почвѣ этихъ принциповъ вопросъ о прогрессѣ. Но въ то-же время онъ не забываетъ и своихъ прежнихъ метафизическихъ идей, стараясь до нѣкоторой степени согласить ихъ съ своими новыми взглядами. Такимъ образомъ, Н. Я. перемѣнилъ три совершенно разныхъ міросозерцанія, которыя въ свою очередь значительно колебались и измѣнялись въ теченіе каждаго періода.

Какъ понять эту своеобразную философскую эволюцію? Было-бы несправедливо думать, что она объясняется просто неустойчивостью мысли Н. Я., его чрезмѣрною умственною впечатлительностью, его легкомысленною склонностью мѣнять свои взгляды подъ вліяніемъ чужихъ идей. По нашему мнѣнію, она имѣла другія и болѣе глубокія причины. Въ Н. Я. постоянно боролись двѣ противоположныхъ и вѣчно враждебныхъ стихіи души человѣческой,-- скептическій умъ и жаждущее идеала сердце. Воспитанный на позитивныхъ идеяхъ Конта и Спенсера, Н. Я. привыкъ считать единственною дѣйствительностью міръ чувственныхъ явленій, и всѣ сверхъопытные и сверхчувственные идеалы казались его уму пустыми иллюзіями. Но его сердце протестовало противъ такого безотраднаго міросозерцанія. Оно говорило ему, что человѣческая жизнь превращается въ пустую и глупую шутку, если за предѣлами чувственнаго міра нѣтъ другой, высшей дѣйствительности, что наши представленія о нравственномъ долгѣ и наши мечты о счастьѣ только тогда получаютъ смыслъ, когда они озарены и согрѣты вѣрой въ неземные идеалы. И вотъ, смотря по тому, какая изъ этихъ двухъ стихій одерживала верхъ въ его душѣ, онъ становился позитивистомъ или метафизикомъ, эмпирикомъ или идеалистомъ. Въ эпоху скептической юности онъ шелъ исключительно по дорогѣ опыта, не видя ничего позади тѣхъ чувственныхъ явленій, которыя непосредственно открывались его взору. Позднѣе, въ болѣе зрѣлую пору, пробудившіяся этическія потребности и запросы сердца заставили его свернуть съ этой дороги и увлекли въ волшебную страну метафизическихъ идеаловъ. Наконецъ, въ послѣдніе годы жизни онъ вновь вышелъ на путь позитивнаго изслѣдованія, вспоминая иногда тѣ чудныя видѣнія, которыя онъ созерцалъ въ сверхчувственномъ мірѣ. Н. Я. не былъ жалкимъ философскимъ хамелеономъ, готовымъ по произволу мѣнять свои убѣжденія. Это былъ симпатичный и искренній философскій скиталецъ, искавшій въ мірѣ идей пріюта для своей пытливой мысли и тоскующаго сердца. Въ этомъ заключается маленькая трагедія его жизни, и въ этомъ-же лежитъ разгадка его капризнаго философскаго развитія.

Въ лицѣ Н. Я. Грота русская философія потеряла несомнѣнно одну изъ самыхъ выдающихся своихъ современныхъ силъ. Замѣчательно талантливая натура, Н. Я. соединялъ въ себѣ свойства выдающагося мыслителя и блестящаго писателя. Его смѣлый, своеобразный и удивительно гибкій умъ былъ почти одинаково способенъ какъ къ аналитической, такъ и въ синтетической философской работѣ и умѣлъ найти выходъ изъ всевозможныхъ логическихъ затрудненій, а его талантливое перо умѣло облекать самыя трудныя вещи въ простую, ясную и привлекательную форму. Онъ обладалъ способностью ткать изъ себя тонкую паутину идей и создавать изъ нихъ, правда не всегда прочныя, но замѣчательно стройныя и красивыя построенія. Тамъ, гдѣ у него подъ ногами была твердая идейная почва, онъ умѣлъ быть логически послѣдовательнымъ, и ему принадлежитъ очень милый афоризмъ: "бояться логики логически мыслящему существу по меньшей мѣрѣ не логично". Но тамъ, гдѣ логика не моіула оказать ему своихъ услугъ, онъ не боялся также парадоксовъ и противорѣчій. Ему не всегда удавалось быть убѣдительнымъ, но онъ почти всегда умѣлъ быть интереснымъ. Вотъ какъ характеризовалъ Н. Я. въ свое время его философскій противникъ, Архіепископъ Никаноръ: "Онъ дѣйствительно философъ необычайно способный, необычайно разнообразный, отлично подготовленный, замѣчательно обильный, замѣчательно ясный въ изложеніи, даже строго логичный въ выводахъ изъ разъ положенныхъ началъ. Философская эрудиція его огромна {Тутъ есть, быть можетъ, нѣкоторое преувеличеніе.}. Онъ знакомъ съ философами не только новѣйшихъ временъ, но и глубокой эллинской классической древности въ ихъ подлинныхъ твореніяхъ. Замѣчательно знакомство его и съ выводами современной естественной науки, безъ котораго нынѣ нельзя строить философію... По моему искреннему убѣжденію, основанному на разностороннемъ знакомствѣ съ сочиненіями его, столько-же и лично съ ихъ авторомъ-философомъ, эту юную, широко подготовленную, въ высшей степени способную для работъ на высшемъ поприщѣ философскаго мышленія, свободно поворачивающую въ сторону философствованія наиболѣе благонадежнаго и желательнаго, умственную силу слѣдуетъ всѣми способами сохранить и поддержать, содѣйствуя ей къ болѣе и болѣе широкому саморазвитію, хотя отчасти, по возможности незамѣтно, и ограничивая ее въ ея увлеченіяхъ на сторону чужеродныхъ научныхъ вѣяній, въ увлеченіяхъ, которыя могли быть вредны какъ для нея самой, такъ и для круга, гдѣ дѣйствуетъ ея вліяніе" {"Направленіе и значеніе философіи Николая Грота", Правосл. Обозрѣніе, 1886 г. октябрь, стр. 319--320.}. И становится искренно жаль, что эта богатая умственная сила, которую такъ хотѣли сохранить люди, не была пощажена преждевременною смертью.

Н. Я. былъ замѣчательно плодовитый и разнообразный философскій писатель. Въ настоящемъ очеркѣ мы разсмотрѣли большинство его сочиненій, но мы не исчерпали ихъ всѣхъ. Такъ, мы совсѣмъ не касались его работъ по исторіи философіи {"О значеніи философіи Шопенгауэра, Труды Моск. Психол. Общ., вып. I, 1888. "О жизни и личности Декарта", Вопросы фил. и психол, кн. 35, 1896; "Введеніе въ исторію новой философіи", Тамъ-же кн. 1, 1891; "Основные моменты въ развитіи новой философіи", Тамъ-же, кн. 8, 9, 10, 13, 18 20, 1891--1893 гг.} и статей, написанныхъ на разныя злобы дня {Наприм., "Нравственные идеалы нашего времени (Фридрихъ Ницше и Левъ Толстой)", Вопр. фил. и псих, кн. 16, 1893: "П. Е. Астафьевъ", некрологъ, Тамъ-же, кн. 18, 1893; "Памяти H. Н. Страхова. Къ характеристикѣ его философскаго міросозерцанія", Тамъ-же кн. 32, 1896, и др.}. Какъ мы видѣли, онъ затрогиваетъ въ своихъ работахъ почти всѣ области философскаго мышленія и разсматриваетъ самые разнообразные вопросы. И нельзя сказать, чтобы онъ гдѣ-нибудь повторялся въ нихъ. Даже тамъ, гдѣ онъ, повидимому, перепѣваетъ старыя пѣсни, онъ вноситъ въ нихъ новые мотивы, совершенно измѣняющіе ихъ характеръ. Его сочиненія отражаютъ въ себѣ самыя разнообразныя умственныя вліянія. Въ нихъ можно замѣтить слѣды идей О. Конта, Спенсера, Дюринга, Альб. Ланге, Джордано Бруно, Платона, Канта, Шопенгауэра, Дюмона, Зигварта, Джемса, Оствальда, архіеп. Никанора, гр. Л. Толстого, Влад. Соловьева, и др Но подчиняясь, какъ и всякій мыслитель, вліянію чужихъ взглядовъ, онъ не былъ ни компиляторомъ, ни подражателемъ. Это былъ творческій умъ, способный самостоятельно мыслить и создавать изъ своихъ и чужихъ идей оригинальныя философскія построенія. Мы подвергли критическому разбору многія ихъ этихъ построеній и нашли, что они далеко не всегда могутъ удовлетворить мысль. Но если мы взяли на себя этотъ трудъ, то лишь въ убѣжденіи, что они стоятъ критическаго разбора. Въ нихъ много идей, иногда глубокихъ и своеобразныхъ, и даже въ тѣхъ случаяхъ, когда эти идеи ложны, онѣ поучительны и интересны. Онѣ могутъ будитъ мысль, рождать новыя идеи, наталкивать на новые вопросы. Вотъ почему сочиненія Н. Я. имѣли такое большое вліяніе на философское развитіе русскаго общества и, безъ сомнѣнія, будутъ его имѣть впослѣдствіи. Въ настоящее время Московское Психологическое Общество по порученію вдовы Н. Я. намѣревается издать полное собраніе его сочиненій. Въ интересахъ русской философіи мы отъ души желаемъ полнаго успѣха этому изданію.

Н. Я. былъ не только мыслителемъ, но и выдающимся дѣятелемъ. Московское Психологическое Общество обязано ему своимъ процвѣтаніемъ, а русская философія первымъ спеціально философскимъ журналомъ. Основанное въ 1885 г. проф. М. М. Троицкимъ, Московское Психологическое Общество въ первые годы существовало почти только по имени. Но его жизнь совершенно измѣнилась, когда во главѣ его сталъ Н. Я. Изъ незамѣтнаго и малолюднаго учрежденія оно превратилось въ одинъ изъ самыхъ значительныхъ умственныхъ центровъ Москвы. Въ немъ собирались люди самыхъ разнообразныхъ убѣжденій и профессій,-- метафизики и позитивисты, философы и врачи, психологи и математики, натуралисты и историки, юристы и педагоги. И Общество достигло такихъ результатовъ главнымъ образомъ благодаря личнымъ усиліямъ Н. Я. Нужно было его увлеченіе философіей, чтобы внушить интересъ къ ней такимъ разнообразнымъ и противорѣчивымъ элементамъ, и нуженъ былъ его организаторскій талантъ, чтобы съютить и объединить ихъ. Въ настоящее время, когда журналъ Вопросы философіи и психологіи существуетъ уже десять лѣтъ, его основаніе можетъ показаться очень простымъ и естественнымъ дѣломъ. Но не такимъ оно представлялось въ самомъ началѣ. Русское интеллигентное общество мало понимаетъ философію и интересуется ею только тогда, когда она отвѣчаетъ на извѣстныя злобы дня и бываетъ приправлена извѣстными практическими тенденціями. Въ немъ еще нѣтъ почвы для чисто философской работы, направленной на вѣчныя проблемы знанія и чуждой партійныхъ цѣлей. Вотъ почему, когда А. А. Козловъ предпринялъ въ 1885 г. изданіе своего философскаго трехмѣсячника, онъ не нашелъ себѣ ни сотрудниковъ, ни читателей, и его журналъ самъ собой прекратился послѣ четырехъ выпусковъ. Когда Н. Я. задумалъ издавать Вопросы философіи и психологіи, нѣкоторыя газеты прямо называли его намѣреніе химерой и пророчили ему неминуемую неудачу. Нужно было большое мужество, чтобы рѣшиться при подобныхъ условіяхъ на такое рискованное предпріятіе, и нужно было много умѣнья и любви къ дѣлу, чтобы благополучно осуществить его. И дѣйствительно, если Вопросы философіи и психологіи возникли, имѣли успѣхъ и существуютъ до сихъ поръ, то мы обязаны этимъ преимущественно личной энергіи Н. Я., его усиліямъ объединить сотрудниковъ всѣхъ направленій, его терпимости къ чужимъ взглядамъ, его умѣнью ладить съ людьми, его способности заинтересовать публику, его готовности безкорыстно жертвовать для общаго дѣла своимъ временемъ, своимъ трудомъ, даже своимъ самолюбіемъ. Этой его заслуги исторія русской философіи не забудетъ.

Всѣ лично знавшіе Н. Я. Грота сохранятъ о немъ самое свѣтлое воспоминаніе. Это былъ одинъ изъ тѣхъ истинно симпатичныхъ людей, которые привлекаютъ къ себѣ съ перваго-же раза. Живой, отзывчивый, общительный, мягкій и благородный, онъ былъ какъ-бы созданъ для тою, чтобы примирять окружающихъ и объединять ихъ для одной общей цѣли. Встрѣтиться съ такими людьми на жизненномъ пути рѣдкое счастье; терять ихъ -- большое горе.

П. Соколовъ.