Юрцев Ив. - Два прощания

РЖАНОЙ ВЕНОК

СБОРНИК ПАМЯТИ Е. Л. АФОНИНА

"НОВАЯ МОСКВА"
И "СОЮЗ КРЕСТЬЯНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ"
1924

ДВА ПРОЩАНИЯ.
РАССКАЗ.
(СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ Е. Л. АФОНИНА)

Оттого, что на улице весело и в комнатке весело. Целый сноп лучей бросило солнце в окошко. Косо протянулись они на пол и крутятся. И Пыль золотая, легкая, воздушная, танцует, к горячему весеннему солнцу нитками тонкими тянется...

Отворили форточку.

Батюшки!-- так и оглушило... Шум... гам... музыка... Ворвалось все это -- не удержишь... Точно сквозь сломанную запруду вода хлынула.

Басят автомобили... Звенят ребячьи голоса, будто кто за струны дергает... Воробьи взбеленились, хорохорятся, чувилькают -- в ушах звенит... Каждый из них с комочек навозный, а задору у петуха меньше.

А петух -- тоже!-- военкомдаром смотрит. Сурьезный, строгий, грудь дугою, голова выше всех кур на четверть... Головней убор на бекрень немножко... С бакенбардами... На ногах -- шпоры...

Красота!

Пройдется он, эдак, фертом, пробурчит недовольно под нос: ко-ко-ко, да кккак гаркнет во всю командирскую горластую глотку:

-- Здорово, ребята!..

Воробьи, пухом, кверху,-- точно сдунул их кто,-- и все по сучьям, пс сучьям...

Умора!..

Митрофанов смотрит в окошко, улыбается, широко, добродушно, во всю свою круглую физию...

Обернулся, кричит:

-- Максимовна!..

Максимовна из кухни выглянула. Мокрые руки об фартук вытирает:

-- Ну, што?..

-- Поди-ка, поди...

-- Чево там еще... Некогда, лапша убежит...

-- Ладно, пусть бежит... Смотри-ка...

-- Ну?..

Смотрит Максимовна. Митрофанов ей руку на плечо положил. Воробьи опять: прыг, прыг,-- снова в навозе гужуются, кричат, ругаются, как. ежи топорщатся. А петух -- колесом эдак, колесом да кккак гаркнет:

-- Безззобразие!..

Воробьи врассыпную, кто куда...

Потеха!..

Максимовна улыбнулась в лицо Митрофанова, в плечо толкнула:

-- Я думала, за делом...

Засеменила ногами, на стул села, посмотрела, с какой-то тихой грустью на мужа, головой покачала:

-- Чудной ты, Егор... На фронт едешь... Вернешься ли?-- а тебе хоть бы что... Ишь, ведь,-- воробушки, да петушки милы стали... Блаженный...

-- Эх ты, Максимовна!.. Не знаешь ты ничево... Ведь ото сама природа в душу просится... Размягчает она ее, душу-то... заставляет любить жизнь, людей, тварь всякую...

Подошел к Максимовне, обнял за голову, в уголок губ поцеловал.

Максимовна голову вывернула:

-- Да, ну, тебя... Шутец...

А сама чувствует, как сердце смеется.

До слез-ли тут!..

-- Батюшки!.. Про лапшу-то и забыла совсем...

Всплеснула руками, ударила по фартуку, суетливо в кухню побежала...

Маленькая Мушка прибежала с улицы. Разрумянилась. Глазенки круглые еще больше стали... В руках вербочка с белыми сережками... Кричит -- счастливую улыбку с лица срывает:

-- Папа!.. папа!.. Солнышко!.. Тепло как!..

А сама бежит, рученки, как крылышки, цыпленок, топорщит. С разбега на отца, обнимает...

Села к нему на колени, в петличку вербочку воткнула:

-- Это тебе, папочка, от меня...

Улыбнулась и добавила:

-- Подарок...

-- Ну, ладно... Беречь буду...

На столе чай.

Собралися все: Леня, Паша, Грцша, Маня и Аня-Лягушка.

Все за стол сели. Только Лягушка не угомонится никак, все еще какой-то танец продолжает, еще на улице начала его. Руки в боки, глаза в потолоки, грациозно изгибается -- то вправо, то влево. Припевает:

-- Раз, два, три... Раз, два, три...

Притопывает. А потом ножкой, ножкой, то правой, то левой в сторону выкидывает. И головкой тоже -- то направо, то налево наклоняет...

Балерина...

А Павел, братишка, баском да с иронией:

-- Гельцер!..

А она ему язык -- не умно, дескать...

Леня вопросительно смотрит на Павла, а Павел на Леню. Оба губами шевелят, шепчут что-то... А Гришуха то одному, то другому в бок кулаком толкает...

Заговор какой-то!..

Смотрит Митрофанов, виду не показывает, а чувствует.

Встал Леня -- шастъ к себе в комнату. Павел -- тоже. За ним Гриша и Маня туда же...

Загудели там, забубнили...

Вдруг дверь растворилась торжественно...

Депутация!..

Впереди Леня, а за ним все остальные, но старшинству, один за одним.

У Лени в руках маленький, маленький сверточек.

-- Вот тебе, папа, от нас... подарок...

Развернул Митрофанов -- футлярчик, в футлярчике красноармейская звезда на шапку, а под звездой крохотная бумажка. На ней написано:

-- В добрый час...

Обнял всех, расцеловал всех. Хватил об пол шапкою:

-- Эх, чорт тоби батьку знае... Теперь и умереть не страшно... Не последний я в роду Митрофанинском... Убьют -- начхать,-- вон они, молодцы-то...

А "молодцы" -- один к одному, на подбор точно,-- от слов от отцовских смути лися, точно девицы красные вспыхнули, скромно улыбнулися....

Павел всех отчаяннее. Встал, задрал голову, пальцем в грудь потыкал, шпорами звякнул, пробасил важно:

-- Конешно... Не дадим в обиду... Социалистическую!..

Гриша, самый младший, кулаком стукнул, два словца сказал только:

-- Ну, да...

А Леня, старший, самый сурьезный, сказал утвердительно:

-- Не бойся, отец... Не посрамим веру большевистскую. Поддержим...

Засмеялся Митрофанов, за ус нервной рукой задергал, обернулся к Максимовне:

-- А?!... каковы хлопцы-то?!. Ну, коли так, пора мне...

Встал в позу. И все встали. Рукой махнул, тенорком запел, молодым, сильным, звучным:

"Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов"...

Это -- большевистский напутственный молебен.

"Мы свой, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем"...

Поют...

От слов, от торжественных, волоса шевелятся... Слезы навертываются. А внутри сила рождается новая, могучая, неизведанная. Грудь эта сила распирает, окрыляет дух, проясняет сознание...

Это будет последний и решительный бой,

С интернационалом...

Казалось -- чорта сломим, весь мир завоюем...

Каждый из них пел и богатырем чувствовал. Даже маленькая Мушка пела, на цыпочки топорщилась и с серьезным личиком ручонкой махала. И она, должно быть, богатырем себя воображала...

Кончили...

Одел Митрофанов поддёвку. Шапку серую, смушковую набекрень задрал--стал похож на батьку, на запорожца, точно с Репинской картины сбежал...

И все оделись, провожать пошли. Спокойно... просто... без слез слюнявых...

II.

В соседней квартире тоже проводы, тоже прощание...

Также солнце пролилось в оконце, также в его косых лучах золотистая пыль купается. Только форточка законопачена. Шум весны о стекла бьется, плещется и... назад бежит...

Ничего не замечает и не слышит Митрий Задорнов. Сиди г хмурится.

-- Сволочи...

И кулаком по столу -- хромых!..

Звенят стаканы, пугливо дзинькают рюмки, дух самогонный по комнатке разносится.

Как же?.. При царе шесть раз призывался -- отбояривался. А тут, на-поди: призвали. Но успел опомниться на фронт...

Пожалуйте!..

Зубами скрипит... Зверь зверем...

Опять громых...

По столу громыхает, а, матери кажется, что он по сердцу ее кулаком-то бьет... Сжимается сердце в комочек, как курица, которой по горлу ножом полыхнули, колотится, трепещется... Лоб у старухи морщится... В глазах -- испуг...

Братишки, сестренки, как тараканы по щелям, кто куда...

Жутко...

А за окном расплавленное солнце льется...

За окном весна ликует...

III.

Через час Митрий, пошатываясь, стоял перед пьяным, разбуженным отцом и запуганной матерью.

Глаза у Митрия без понятая, мутные. Белки ворочаются, сверкают, а на белках кровавые жилки.

Страшные глаза, сумасшедшие, обалделые.

Робко, молчаливо, излодлобъя, смотрят на них ребятишки, пугливо жмутся друг к другу...

В руках у отца образ "Победоносца" Егория, у матери Казанская.

Бултыхается Митрий, то отцу в ноги, то матери.

Встанет -- голова кружится, того гляди "с катушек долой".

Благословили...

IV.

Идет Митрий по двору. Поет хриплым, скрипучим голосом:

Последний нонешний денечек

Гуляю с вами я, друзья...

А сам,-- нет, нет,-- да за грудь рукою. Что-то там твердое в грудь вдавливается:-- И больно, и неловко как-то...

А там, на груди, материнское благословение, "ограда в опасности", маленькая иконка матери божией, "Споручницы грешных".

Поерзает Митрий рукою по груди, выругается и снова:

А завтра, завтра чем светочек

Заплачет вся моя семья...

Через год Митрофанов вернулся, бодрый, счастливый -- Колчака изничтожили...

-- А Митрий?..

Убили его.

Ив. Юрцев.