Антонов Валериан Михайлович - Роковой выстрел

РОКОВОЙ ВЫСТРѢЛЪ.
(Эпизодъ изъ минувшей кавказской войны).

На Кавказѣ у верховьевъ рѣкъ -- Арагвы, Іоры, Алазани, Аргуна и Терека, живутъ три племони: пшавы, хевсуры и тушины, составляющіе по языку, обычаямъ и вѣрѣ одну народность, поселившуюся въ горахъ Кавказа съ незапамятныхъ временъ, но когда именно и откуда тушино-пшаво-хевсуры пришли -- неизвѣстно, да едва ли и доищутся когда нибудь этнографическаго происхожденія этого народа. Исполинскія горы, глубокіе овраги, быстрыя рѣки, картинные водопады, ручьи, обращающіеся весною и осенью въ бушующіе потоки, и, наконецъ, вѣковой лѣсъ представляютъ дикій, но вмѣстѣ съ тѣмъ и живописный видъ всей почти Тушитто-Пшаво-Хевсуріи. Передъ величіемъ и красотою такой природы Кавказа человѣкъ смиряется, сознаетъ себя какою-то ничтожною былинкою въ мірѣ и, охватываемый всецѣло благоговѣйнымъ чувствомъ, преклоняется передъ Всемогущею и Святою силою Того, Кто создалъ этотъ дивный міръ. Много легендъ сложилось въ Грузіи о тушино-пшаво-хевсурахъ и о трущобахъ, гдѣ эти племена обитаютъ, много невѣроятнаго и чудеснаго разсказываютъ о подвигахъ, храбрости и отвагѣ ихъ, увѣряютъ даже, что идолопоклонничество и человѣческія жертвоприношенія не искоренились у нихъ до сихъ поръ, но такое обвиненіе едва ли возможно допустить. Все это племя стало принимать православіе при грузинскихъ царяхъ, а при владычествѣ русскихъ нельзя было встрѣтить ни одного человѣка изъ этого племени не православнаго. Нѣтъ сомнѣнія, что они были не особенно давно идолопоклонниками, потому что хорошо сохранившіяся въ нѣкоторыхъ мѣстахъ каменныя зданія въ родѣ капищъ служатъ тому нагляднымъ доказательствомъ; есть также основаніе думать, что до идолопоклонства они были христіанами, утратившими свою вѣру по неимѣнію общенія съ другими христіанскими народностями, о чемъ я говорилъ уже въ одномъ изъ своихъ разсказовъ, подъ заглавіемъ: "Шоте, предводитель тушинъ" ("Историческій Вѣстникъ", іюнь, 1896 г.).

Въ тридцатыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія, на небольшой покатой полянѣ, упирающейся въ два отрога высокихъ отвѣсно-скалистыхъ горъ, расположенъ былъ поселокъ изъ 30--40 каменныхъ, другъ отъ друга отдѣляемыхъ маленькимъ промежуткомъ, сакель съ бойницами и плоскими блиндированными крышами; лицевая сторона поселка касалась отвѣсной скалистой балки глубиною не менѣе 100 саженъ; такой же скалистый обрывъ былъ и на противоположной сторонѣ балки, суживавшейся у самаго поселка настолько, что перекинутый черезъ нее изъ двухъ бревенъ мостъ въ 5 саженъ служилъ для жителей легкимъ сообщеніемъ съ противоположнымъ берегомъ, покрытымъ вѣковымъ лѣсомъ и высокими горами. Поселокъ орошался пятью обильными ручьями, шумно бѣгущими въ балку на соединеніе съ бушующею рѣчкою. Балка носила названіе "Чортова ущелья", а поселокъ именовался "Неприступнымъ", обитатели котораго были хевсуры, что въ буквальномъ переводѣ означаетъ: "жители ущелья".

Поселокъ дѣйствительно являлся недоступнымъ при условіяхъ описанной мѣстности. Взять деревню эту не представлялось никакой возможности даже артиллерійскимъ огнемъ, потому что артиллерію нельзя было поднять на высоты, командующія поселкомъ, да и установить ее не нашлось бы удобнаго мѣста. Что же касается перекинутаго черезъ балку мостика, то, не говоря уже объ обстрѣливаніи изъ бойницъ, возможно было его уничтожить въ десять минутъ и тѣмъ преградить доступъ наступающему непріятелю. Основатели деревни хорошо, должно быть, понимали оборону и значеніе оборонительной позиціи. Дошли они до такого пониманія путемъ долголѣтняго опыта и въ виду того, что по сосѣдству окружены были лезгинами, кистами и другими разбойничьими племенами, къ которымъ хевсуры питали непримиримую вражду и вели съ ними ожесточенную войну.

Во всемъ поселкѣ было не болѣе 80 человѣкъ мужскаго пола, во главѣ которыхъ стоялъ старшина Давидъ Хромой, такъ прозванный отъ того, что, получивъ въ стычкѣ тяжелую рану въ ногу, остался на всю жизнь хромымъ. Отличался онъ умомъ, сообразительностью и беззавѣтною отвагою. Въ саклѣ его въ углу ютилось небольшое знамя, на которомъ надпись гласила слѣдующее: "Не встрѣчайся съ нами, если дорожишь жизнью". Оно сопутствовало хевсуръ повсюду, когда они скопищами производили набѣги на враждебныя горныя племена. Семья Давида состояла изъ жены, двухъ взрослыхъ сыновей и 16-ти-лѣтней красавицы дочери, неустрашимой и отважной дѣвушки, участвовавшей не разъ въ кровопролитныхъ схваткахъ съ лезгинами. Жители занимались овцеводствомъ и имѣли небольшую запашку подъ пшеницу.

Нѣтъ ничего удивительнаго, если я говорю, что дочь старшины Давида участвовала въ схваткахъ съ лезгинами; такихъ женщинъ у горцевъ встрѣчается немало, какъ явленіе обыкновенное -- при условіяхъ жизни горныхъ племенъ, занимающихся преимущественно хищничествомъ и разбоями. Горецъ съ 2--3-хъ-лѣтняго возраста, едва начинающій лепетать, одаривается отцомъ лукомъ и стрѣлами, которыми ребенокъ и занимается вмѣсто всякихъ игрушекъ, наметывая свой глазъ на воробьевъ и другихъ попадающихся подъ руку птицъ; въ 10--12 лѣтъ у него является винтовка, а въ 16 лѣтъ онъ представляетъ ужъ изъ себя воина во всеоружіи -- въ горахъ пѣшій, а на ровныхъ мѣстахъ конный. Женщинамъ не разъ въ жизни приходится защищать свои сакли отъ нападенія враждебнаго племени,-- приходится потому, что мужья ихъ, братья, сыновья уходятъ въ набѣгъ, оставляя въ аулахъ однѣхъ женщинъ и немощныхъ старцевъ. Впрочемъ, Кора, такъ звали дочь Давида, являлась особеннымъ исключеніемъ между женщинами. Прирожденная воинственность и отвага усиливались тѣмъ еще, что она не могла забыть и простить лезгинамъ смерть жениха, убитаго въ одной изъ схватокъ, и поклялась мстить имъ во всю жизнь. Родители старались сдерживать пылъ и ненависть дочери, но ничто не могло вразумить ее; она часто покидала родительскій кровъ и пропадала на цѣлыя недѣли въ поискахъ враговъ; при неудачахъ горевала, а при успѣхѣ не находила мѣста отъ радости, словомъ, обратилась въ настоящаго хищника и своею отвагою прославила себя на всю Хевсурію и ея окрестности. Кто изъ хевсуръ не зналъ этой дѣвушки и кто не домогался сдѣлаться мужемъ храброй и неуязвимой красавицы?

Внѣ дома одѣтая и вооруженная, какъ хевсуръ, и владѣя на удивленіе всѣмъ, съ замѣчательнымъ искусствомъ оружіемъ, она не страшилась ничего и никого; были случаи, что она выдерживала нападеніе 3--4-хъ человѣкъ и всегда оставляла нападающимъ на память смерть или пораненіе.

-- Пора бы тебѣ одуматься, выходи замужъ, жениховъ не перечесть,-- говорилъ ей отецъ.

-- Не хочу идти замужъ, не найти мнѣ такого, какъ былъ у меня женихъ,-- отвѣчала Кора.

Отвѣть этотъ удовлетворялъ отца, и онъ не считалъ возможнымъ насиловать воли дочери.

Отвергая всѣ исканія жениховъ, Кора избѣгала общенія съ людьми, старалась быть наединѣ и проводить время въ глубинѣ балки, на берегу бушующей рѣчки, около могилы своего жениха, погребеннаго у небольшаго каменнаго зданія, напоминающаго своею архитектурою и сводчатымъ потолкомъ капище, которое всѣ жители чтили, охраняли и старались держать въ надлежащемъ порядкѣ. Посрединѣ этого зданія высилась небольшая ступенчатая изъ плитняка площадка, въ центрѣ которой двѣ обломанныя, грубо выточенныя изъ камня, человѣческія ноги заставляли думать, что онѣ принадлежали идолу, а возвышеніе само по себѣ съ остатками двухъ урнъ представляло что-то въ родѣ жертвенника. Старожилы мѣстности ничего обстоятельнаго о зданіи сказать не могли. Одни говорили, что это былъ у какихъ-то народовъ храмъ для человѣческихъ жертвоприношеній, но когда и въ какія времена -- не знаютъ, а другія -- что здѣсь заключена была какая-то стоявшая во главѣ воинственнаго народа героиня, наносившая страшныя пораженія враждебнымъ племенамъ и, наконецъ, побѣжденная и замкнутая въ зданіе на голодную смерть.

Кора спускалась изъ своего поселка къ капищу по выбитымъ въ скалѣ ступенькамъ и находила большое наслажденіе смотрѣть на бушующую рѣчку и на всю прилегающую въ капищу дикую мѣстность. Выдающіяся въ скалахъ колоссальныя каменныя глыбы подавляюще дѣйствовали на Кору, что гармонировало съ ея душевнымъ настроеніемъ. Глыбы, казалось, вотъ-вотъ рухнутъ и, потянувъ другія такія же глыбы, погребутъ подъ собою все русло рѣки, неугомонно ревущей и бѣшено несущей лѣнящіяся волны по острымъ порогамъ своего ложа. Кора любовалась, какъ рѣка рвется изъ береговъ, кипитъ, словно въ раскаленномъ котлѣ, и шумнымъ налетомъ набѣгаетъ на уступы скалъ, какъ бы желая уничтожить ихъ и пробить себѣ новый путь. Зеленовато-золотистые гребни волнъ представлялись Корѣ живыми человѣческими призраками, то скрывающимися въ клокочущей водѣ, то со стономъ выскакивающими на поверхность. Въ призраки она глубоко вѣрила точно такъ же, какъ вѣрила въ загробную жизнь и въ переселеніе душъ и возводила свои вѣрованія въ религіозный культъ. Погребенный у капища ея женихъ, думала она, не разлучается съ нею, что душа его имѣетъ съ ея душою постоянное общеніе, и что выйти замужъ безъ разрѣшенія умершаго она не имѣетъ права.

Съ винтовкою и холоднымъ оружіемъ Кора не разставалась. Это были охранявшіе ее друзья, никогда ей не измѣнявшіе.

Такъ прошелъ годъ ея одиночества, наступилъ другой, но живое воспоминаніе о женихѣ не сглаживалось у Коры. Разъ какъ-то подъ вечеръ она сидѣла у капища и, не обращая вниманія на окружающіе предметы, мыслями вся отдалась самой себѣ; шумъ волнъ и сосредоточенность привели ее въ то состояніе, когда человѣкъ перестаетъ сознавать собственное я, собственное бытіе, когда внѣшній міръ въ эти минуты для него не существуетъ. При этомъ состояніи она не замѣтила, какъ подошли къ ней два человѣка, изъ коихъ одинъ былъ ея умершій женихъ, а другой совершенно незнакомый. На груди жениха зіяла чернымъ пятномъ рана, и изъ нея сочилась темно-красная кровь, лицо жениха было болѣзненно-блѣдное, вся одежда истрепана и окровавлена.

Ужасъ охватилъ Кору, она не могла шевельнуться и, оцѣпенѣвъ, не отрывала глазъ отъ умершаго.

-- Слушай, Кора,-- обратился къ ней женихъ,-- трудно выразить мою признательность къ тебѣ за память и любовь, ты являешься исключеніемъ между всѣми женщинами, но прошу тебя забыть твоего жениха, онъ мертвъ, а мертвые не встаютъ...

-- А какъ же ты?..-- воскликнула Кора, не отрывая глазъ отъ умершаго.

-- Я отошелъ въ вѣчность, я мертвецъ, и явился къ тебѣ просить избрать себѣ въ мужья вотъ этого молодого тушина. Разрѣшаю быть его женою, благословляю васъ, будь счастлива и также честна, какъ была до сихъ поръ. Прощай!

Видѣнье исчезло. Съ сильно бьющимся сердцемъ и дрожа, какъ въ лихорадкѣ, Кора вскочила съ мѣста. Отъ ужаса она не могла опомниться, не вѣрилось ей, чтобы это былъ сонъ; видѣніе и разговоръ такъ были явственны, такъ отчетливы, что сомнѣваться въ дѣйствительности не было возможности. Кора протирала себѣ глаза, озиралась вокругъ, всматривалась въ даль, но все напрасно, она была одна, мертвая тишина царила повсюду, нарушаемая лишь однообразнымъ шумомъ бурливой рѣки.

-- Господи, что это такое!-- проговорила она наконецъ, осѣняя себя крестомъ.-- Нѣтъ! Не можетъ быть, чтобы это мнѣ приснилось! Тутъ совершается что-то непонятное, странное! Не первый же разъ мнѣ приходится быть одной? Когда же я теряла чуткость даже во время сна, а тутъ, быть можетъ, я только задремала...

Такъ думала Кора, продолжая озираться вокругъ, и долго бы простояла въ недоумѣніи, если бы шумъ и шелестъ въ кустѣ шиповника не обратилъ ея вниманія. Быстро приподнявъ винтовку и ставъ за могильную плиту жениха, она насторожила уши и устремила глаза въ кустъ.

Въ такомъ оцѣпенѣло-наблюдательномъ положеніи Кора, затаивъ дыханіе, стояла нѣсколько минутъ. Повторившійся шумъ листьевъ убѣдилъ Кору въ присутствіи кого-то за кустомъ. "Звѣрь это или человѣкъ, не знаю, думала она,-- но кто-то есть"...

Вниманіе и зоркость Коры усилились, она не сводила главъ съ куста въ ожиданіи появленія живого существа.

-- Съ какимъ бы наслажденіемъ я уложила это живое существо, если бы оно оказалось лезгиномъ,-- проговорила шепотомъ Кора,-- да, это было бы человѣческое жертвоприношеніе, которое вмѣстѣ съ тѣмъ послужило бы искупленіемъ смерти моего жениха и оправдало бы легенду о капищѣ.

Чуткость и зоркость не обманывали Кору, она между листьями шиповника замѣтила небольшое цвѣтное пятно, и этого достаточно было, чтобы убѣдить ее, что за кустомъ спрятался человѣкъ.

Заряда терять не надобно,-- промелькнуло въ головѣ Коры,-- слѣдуетъ безошибочно попасть въ это пятно, а иначе завяжется рукопашная...

Кора приняла болѣе выгодное положеніе, приложила къ плечу винтовку и стала цѣлиться въ намѣченный ея зоркимъ глазомъ предметъ, но почему-то у нея являлась нерѣшительность, что-то останавливало ее сдѣлать выстрѣлъ.

"Когда же я затруднялась передъ лезгиномъ? Что это за малодушіе и ребячество",-- подумала Кора и, приложивъ вновь прикладъ къ плечу, рѣшилась не щадить врага.

17-ти-лѣтняя дѣвушка съ прелестными очертаніями лица, стройная, какъ пальма, добросердечная, всегда между своими кроткая, ласковая и предупредительная, теперь обратилась въ хищнаго звѣря, теперь въ ней заглохло все человѣческое, она жаждала крови, жаждала видѣть предсмертныя страданія врага...

-- Ты не уйдешь отъ меня,-- злобно прошептала она и спустила курокъ.

Грохнулъ выстрѣлъ и перекатнымъ эхомъ отозвался въ ущельи. Что-то рухнуло и зашатало кустъ, а вслѣдъ за тѣмъ жалобный вопль огласилъ воздухъ,-- вопль, произведшій на Кору потрясающее впечатлѣніе. Въ первый моментъ ею овладѣло недоумѣніе, а затѣмъ ужасъ охватилъ ее, и она со стономъ бросилась къ кусту.

Увидѣвъ обливающагося кровью брата Георгія, Кора перестала быть звѣремъ, всѣ хищные инстинкты исчезли, и она явилась женщиной, въ которой заговорили чувства состраданія, кровнаго родства и отвращенія къ своему поступку. Стоны и страданія брата приводили Кору въ отчаяніе, она рыдала, рвала на себѣ волосы, припадала къ лицу раненаго, цѣловала его, прикладывала руку свою къ грудной ранѣ страдальца, чтобы остановить обильно льющуюся кровь и умоляла его простить ей этотъ ужаснѣйшій поступокъ.

-- Зачѣмъ вы сидѣли за этимъ кустомъ?-- съ отчаяніемъ закричала Кора, обращаясь къ молодому тушину, суетившемуся около раненаго.

-- Мы подходили къ тебѣ,-- отвѣчалъ тушинъ,-- но не рѣшались нарушать твоего сна...

-- И, какъ воры, засѣли за кустомъ...

-- Развѣ могли мы ожидать...

-- Должны были ожидать потому, что у насъ на каждомъ шагу засады... Но теперь не до объясненій, бѣги въ деревню за народомъ...

Черезъ нѣсколько минутъ Георгій въ безсознательномъ состояніи былъ перенесенъ въ родную саклю.

-----

Время подходило къ глубокой осени, проливные дожди обратили всѣ ручьи въ бурные потоки и рѣки, черезъ которые перейти или переѣхать возможно было съ большою опасностью; густыя тучи застилали небо, а плотный туманъ погружалъ поселокъ въ неприглядную мглу до такой степени, что не было видно и слѣдовъ поселка, точно его никогда и не существовало. Такое климатическое условіе усиливало бдительность хевсуръ, въ виду опасности внезапнаго нападенія на поселокъ враждебныхъ племенъ подъ прикрытіемъ тумана. У перекидного мостика стояли день и ночь сторожевые, наблюдая если не глазами, то чуткостью, которая никогда не вводила хевсуръ въ заблужденіе. Спущены были съ цѣпей и овчарки, замѣчательныя по силѣ и злости собаки, попасть которымъ на зубокъ было бы все равно, что обрекать себя заранѣе на явную смерть.

Памятна была эта осень для старшины Давида, онъ потерялъ любимаго сына. Рана Георгія оказалась смертельною, онъ день ото дня чахъ и послѣ долгихъ мученій умеръ, не обвиняя сестру въ своей смерти. Но Кора не могла забыть рокового случая; отъ горя и угрызенія совѣсти она не знала, куда уйти, гдѣ укрыться отъ глазъ людей и какъ успокоить себя; всюду преслѣдовала ее тѣнь брата, въ гибели котораго она не находила для себя оправданія; онъ снился ей каждую ночь, упрекая въ неосторожности, и при болѣзненномъ душевномъ возбужденіи представлялся нерѣдко и наяву. Роковое событіе воспроизводилось въ Корѣ такъ живо и отчетливо, что оно часто являлось точно совершающимся актомъ; зрѣніе и слухъ настолько были настроены и возбуждены, что въ каждомъ предметѣ видѣлся ей братъ, а въ шелестѣ листьевъ или въ вѣтеркѣ слышался жалобный стонъ его.

Односельчане Давида совѣтовали ему предоставить народному суду обсудить поступокъ дочери; тогда,-- говорили они,-- быть можетъ, она успокоится, а что народъ не поставить ей въ вину убійство, въ томъ не можетъ быть и сомнѣнія. Такъ и сдѣлалъ Давидъ, оповѣстивъ сосѣднія деревни о своемъ желаніи.

Старшины деревень не заставили себя долго ждать, они собрались на небольшой площадкѣ среди поселка для обсужденія злополучнаго поступка Коры, извѣстной лично каждому изъ старшинъ за выдающуюся героиню. Толпа хевсуръ окружала площадку въ нетерпѣливомъ ожиданіи народнаго суда, передъ лицомъ котораго предстала 17-ти-лѣтняя миловидная дѣвушка, не такъ давно полная жизни и кипучей отваги, а теперь удручаемая гнетомъ страшнаго преступленія.

-- Разскажи все подробно, какъ случилось это убійство,-- обратился къ Корѣ одинъ изъ старѣйшинъ.

-- Не хочу оправдываться, я виновата кругомъ въ братоубійствѣ, страданія мои велики, и едва ли возможно искупить мое преступленіе.

-- Да, да, все это такъ, но отвѣчай на вопросъ, разскажи про несчастную случайность, намъ нужно знать всѣ подробности лично отъ тебя.

Кора съ волненіемъ и перерывами разсказала о роковомъ выстрѣлѣ.

-- А были ли случаи, чтобы лезгины въ одиночку подходили къ вашему поселку близко?-- спросилъ другой старшина.

-- Очень часто,-- отвѣчала Кора,-- ходятъ и въ одиночку и по два и по три; не далѣе какъ два дня тому назадъ видѣли въ ущельи около капища двухъ лезгинъ.

-- А ты лично наталкивалась когда нибудь въ ущельи на нихъ?

-- Въ прошломъ году отбила у трехъ лезгинъ 4-хъ-лѣтняго ребенка изъ нашего поселка, а послѣ того встрѣчалась съ ними въ другихъ мѣстахъ.

-- Скажи, Кора, хорошо ли ты стрѣляешь. Можешь ли въ ста шагахъ попасть изъ винтовки пулею въ шапку?

-- Я забыла, когда давала промахъ изъ винтовки въ меньшій, чѣмъ шапка, предметъ.

-- Сколько шаговъ отъ могилы твоего жениха до куста, гдѣ сидѣлъ въ злополучный день Георгій?

-- Не болѣе 60-ти шаговъ.

-- Волновалась ли ты передъ тѣмъ, какъ спустить курокъ?

-- Нѣтъ.

-- Въ рукахъ не было дрожанія и вообще ты была покойна, наводя цѣль на цвѣтное пятно?

-- Никогда у меня не дрожать руки, когда я навожу винтовку въ непріятеля, но при этомъ выстрѣлѣ мною овладѣла безотчетная нерѣшительность, которую я постаралась подавить...

-- А послѣ выстрѣла ты волновалась!

-- Не помнила себя, событіе казалось мнѣ невѣроятнымъ, но когда дѣйствительность открыла мнѣ глаза, я не могла опомниться, какъ не могу прійти въ себя до сихъ поръ...

-- Твоимъ словамъ, Кора, мы вѣримъ, убѣждены, что ты ничего не прибавила и не убавила, вѣримъ потому, что въ нашемъ племени не понимаютъ слова "ложь". Хорошо, все, что нужно было намъ, мы узнали.

Послѣ этого разспроса старшины стали совѣщаться; совѣщаніе длилось недолго: на всѣ доподы старшаго судьи возраженій остальныхъ не послѣдовало, а потому народный судъ вынесъ слѣдующее опредѣленіе:

-- Мы обсудили это случайное убійство,-- сказалъ глаза народнаго суда, обращаясь къ Корѣ,-- отрицать совершившагося факта, разумѣется, нельзя, нельзя и обвинять тебя въ умыслѣ совершить кровное убійство, но тѣмъ не менѣе судъ принялъ въ соображеніе, что ты очень хорошо владѣешь оружіемъ, хладнокровія передъ опасностью не теряешь, можешь помѣряться съ любымъ лезгиномъ, если но силою, то ловкостью и искусствомъ, а слѣдовательно стрѣлять въ какое-то цвѣтное пятно ты не имѣла нравственнаго права. Если ты предполагала за кустомъ врага, то должна была вызвать его оттуда или выждать выхода и затѣмъ уже дѣйствовать сообразно обстоятельствамъ, то-есть убить, какъ врага, или обнять, какъ брата. Твоя необдуманность, или, лучше сказать, торопливость, повлекла за собою роковой случай. Эту торопливость мы назвали бы трусостью, если бы не знали отваги всей твоей семьи, включая туда и тебя. Покарать тебя можетъ не людской, а Судъ Божій! Иди домой и постарайся будущими дѣлами искупить свой грѣхъ! Мы кончили, пусть настоящій случай послужить урокомъ и для всѣхъ васъ,-- обратился старѣйшина къ народу,-- при какой бы опасности вы ни были, обязанность ваша обдумать каждое дѣйствіе, каждый свой шагъ, въ особенности же тамъ, гдѣ этотъ шагъ можетъ повлечь за собою смерть!

Толпа, при глубокомъ молчаніи, стала расходиться по домамъ, ушла, понуря голову, и Кора, но не въ родную семью, а въ ущелье къ могиламъ жениха и брата. Тамъ долго она молилась, долго, стоя на колѣняхъ, изливала свое горе и раскаяніе передъ мертвыми и затѣмъ ушла невѣдомо куда.

Въ поселкѣ ее ожидали недѣлю, двѣ, ожидали въ теченіе года, двухъ и наконецъ послѣ пяти лѣтъ стали поминать ее, какъ покойницу, глубоко убѣжденные, что сложила она свою буйную голову въ какой нибудь стычкѣ съ лезгинами. Убѣжденіе это образовалось въ народѣ въ силу того давнишняго обычая, что подобнаго рода нечаянныя преступленія искупались беззавѣтною отвагою и смертью въ стычкѣ съ враждебнымъ племенемъ; убѣжденіе подтверждалось еще и тѣмъ, что на берегу рѣки Аргуна найденъ былъ человѣческій скелетъ, около котораго усмотрѣли часть ожерелья, очень похожаго на ожерелье Коры. Скелетъ былъ перенесенъ хевсурами въ поселокъ и погребенъ при стеченіи народа въ ущельи, рядомъ съ могилами Георгія и жениха Коры.

II.

Первая половина сороковыхъ годовъ на Кавказѣ выходила изъ ряда обыкновенныхъ лѣтъ но тѣмъ неособенно удачнымъ военнымъ дѣламъ, которыя заняли бы въ лѣтописяхъ военной исторіи не важную страницу и являлись бы чѣмъ-то въ родѣ клякса на бѣломъ фонѣ, если бы ихъ не оправдывали препятствія, встрѣчавшіяся войскамъ на каждомъ шагу въ борьбѣ съ природою Кавказа, заселеннаго фанатическимъ народомъ. Солдатъ и офицеръ тогдашняго времени представляли что-то необычайное и сказочное но своей замѣчательной дисциплинѣ, покорности и рабскому подчиненію всѣмъ случайностямъ войны. Бывали не разъ случаи, что путь для доставки транспорта съ провіантомъ отрѣзывался отъ отряда непріятелемъ, послѣдствіемъ чего являлся голодъ, солдаты цѣлыми недѣлями не видѣли сухарей, опухали отъ голода, слабѣли до того, что падали на ходу и умирали, но обвинять кого либо, роптать на участь, жаловаться -- все это было чуждо военнослужащему, а при такой безропотности и высокомъ духѣ баталіонъ представлялъ страшную боевую силу и, казалось бы, въ состояніи былъ пройти опустошительнымъ и кровавымъ ураганомъ весь Кавказъ изъ конца въ конецъ, но эта сторона была только кажущаяся и обманчивая потому, что дикая природа Кавказа трудно поддавалась храбрости и человѣческимъ силамъ. Горы Кавказа, отвѣсныя скалы, пропасти, потоки, обращавшіеся въ бурныя рѣки при весеннемъ таяніи снѣговъ, и главнѣе всего отсутствіе путей представляли сами по себѣ твердый оплотъ и выгодную защиту горнымъ племенамъ, являвшимся при такихъ условіяхъ упорными противниками намъ на каждомъ шагу, а въ особенности, когда мюридизмъ достигъ высокой степени своего развитія, и когда племена, увлекаемыя священною войною, довели свою отвагу до безусловнаго безумія. Бывали нерѣдко случаи, что одинъ горецъ съ обнаженнымъ кинжаломъ бросался на цѣлый баталіонъ и, поранивъ двухъ-трехъ человѣкъ, попадалъ на штыки. Такая смерть приносилась во имя вѣры и священной войны, обязывавшихъ не щадить своей жизни, чтобы заслужить имя праведника и попасть въ рай Магомета. Каждый бугоръ, камень, кустъ, непріятельская хата, прежде чѣмъ овладѣть ими, обильно упитывались русскою кровью. Шамиль умѣлъ разжечь религіозный фанатизмъ въ подвластномъ ему народѣ и тѣмъ оттянулъ покореніе Кавказа на двадцать лѣтъ. Отвага, впрочемъ, горцевъ не имѣла бы для нашихъ отрядовъ особенно выдающагося значенія, если бы у насъ были какія нибудь не дороги, а тропы, по которымъ возможно провести обовьюченную лошадь съ провіантомъ и горнымъ орудіемъ. Вотъ въ этомъ-то отсутствіи всякаго путеваго сообщенія и заключалось затрудненіе и медленность покоренія Кавказа. Поднимаясь до водораздѣльнаго хребта и затѣмъ спускаясь съ высотъ, отряду неизбѣжно приходилось прорубать во многихъ мѣстахъ тропу, разумѣется, на скорую руку и на ходу, чтобы не замедлять движенія отряда и безъ того черепашьимъ шагомъ двигающихся колоннъ. Такая тропа была не безопасна для обовьюченныхъ лошадей, неосторожный шагъ которыхъ по тропѣ влекъ за собою неминуемую гибель. Трудно представить себѣ поразительнѣе зрѣлище, когда лошадь съ орудіемъ и люди, сопровождающіе лошадь, сорвутся съ тропы и летятъ въ зіяющую пропасть въ двѣсти-триста саженъ глубиною. Надобно быть бездушнымъ, чтобы не содрогнуться передъ такою страшною картиною. Лошадь, обовьюченная горнымъ орудіемъ или лафетомъ, ведется по тропѣ въ поводу, а другой человѣкъ держитъ ее за хвостъ, чтобы лошадь не дѣлала малѣйшаго уклоненія въ сторону. Если орудіе или лафетъ какъ нибудь толкнутся о скалу, въ которой прорублена тропа, или задѣнутъ за уступъ скалы, то лошадь, а нерѣдко и люди летятъ въ пропасть, и, разумѣется, достигаютъ до подошвы горы въ неузнаваемомъ видѣ. Быть зрителемъ этого страшнаго полета, знать, что помочь несчастнымъ нельзя, и что такой полетъ есть не что иное, какъ безусловная смерть,-- перевертываетъ въ свидѣтелѣ всю душу, и онъ съ ужасомъ, съ замираніемъ сердца и съ затаеннымъ дыханіемъ, не можетъ почему-то оторвать глазъ отъ летящихъ жертвъ. Само собою разумѣется, никому и въ голову не придетъ вопросъ о томъ, живы ли люди, слетѣвшіе въ кручь.

-- Веревокъ и кирокъ!-- раздается голосъ въ рядахъ идущей части войскъ, и черезъ три-четыре минуты команда съ кирками и веревками, цѣпляясь за уступы скалы, спускается къ подошвѣ горы, чтобы въ ущельи зарыть растерзанныхъ солдатъ -- пермяка, тамбовца или уроженца какой либо иной губерніи, а веревками потянуть орудіе на путь, гдѣ идутъ наши войска.

1843 годъ памятенъ но страшной рѣзнѣ въ Чечнѣ въ Ичкеринскомъ лѣсу, гдѣ нашъ отрядъ, замкнутый со всѣхъ сторонъ, выказалъ чудеса храбрости, но понесъ значительный уронъ и въ результатѣ никакой пользы не извлекъ {Въ главѣ отряда стоялъ генералъ Гурко.}. Въ 1846 году, во время похода извѣстнаго подъ именемъ сухарной экспедиціи, отрядъ точно также былъ окруженъ въ томъ же лѣсу остервенѣлымъ непріятелемъ, не допускавшимъ въ отрядъ транспорта съ сухарями и лѣзшимъ въ рукопашный бой на отрядъ днемъ и ночью съ изумительною свирѣпостью {Въ главѣ отряда стоялъ свѣтлѣйшій князь Воронцовъ.}.

Въ 1846 году, чтобы вырваться изъ этого кроваваго круга, надобно было употребить много силъ, стойкости, энергіи и много пролить крови. Непріятельскія племена громадными скопищами стекались со всѣхъ сторонъ Кавказа и, сосредоточиваясь въ Ичкеринскомъ лѣсу, сжимали нашъ отрядъ все болѣе и болѣе въ тѣсный кругъ, давая такимъ образомъ намъ почувствовать свою силу и видимо желая поголовно уничтожить отрядъ. Всѣ русскіе отряды на другихъ пунктахъ Кавказа, по полученіи свѣдѣніи о критическомъ положеніи Чеченскаго отряда, форсированнымъ маршемъ ворвались во всѣ владѣнія враждебныхъ намъ племенъ, чтобы отвлечь непріятеля отъ Ичкеринскаго лѣса. Въ числѣ такихъ отрядовъ былъ и Лезгинскій, подъ начальствомъ генералъ-лейтенанта Шварца, состоявшій изъ гренадерскихъ баталіоновъ -- Эриванскаго, Мингрельскаго и Тифлисскаго полковъ, пѣшихъ нижегородскихъ драгунъ, пѣшей тушино-пшаво-хевсурской милиціи, конныхъ уральскихъ и донскихъ казаковъ, команды саперъ, ракетнаго взвода и батареи горной артилеріи.

"Спѣши медленно",-- говоритъ старая поговорка, но лезгинскій отрядъ не могъ придерживаться этой поговорки, и на первыхъ же шагахъ у него первый блинъ вышелъ комомъ.

Въ первыхъ числахъ мая мѣсяца отрядъ поднялся въ горы съ обычными затрудненіями и на пути если и встрѣчалъ небольшія партіи горцевъ, то такая встрѣча не сопровождалась стычками; непріятель старался уклоняться отъ нашихъ выстрѣловъ и углублялся далѣе въ горныя трущобы, испуганный или завлекавшій насъ. Послѣднее предположеніе оказалось болѣе вѣрнымъ. На третій день мы шли по узкому Рогноорскому ущелью, по которому протекалъ быстрый и шумный потокъ Рогнооръ, а обѣ стороны ущелья замыкались высочайшими совершенно оголенными крутыми горами Кехъ и Рогнооръ. На Кехской высотѣ появившаяся партія горцевъ не давала намъ покоя своими мѣткими изъ винтовокъ выстрѣлами, для разсѣянія которой посланы были по одной ротѣ отъ эриванцевъ, мингрельцевъ и тифлисцевъ, эскадронъ нижегородскихъ драгунъ и сотня тушино-пшаво-хевсурской милиціи.

Очистить Кехскія высоты отъ непріятеля не такъ было легко, какъ казалось вначалѣ: на всемъ склонѣ ихъ, ближе къ хребту, обнаружилось одиннадцать каменныхъ барикадъ, за которыми засѣвшій непріятель хотя и храбро отстаивалъ каждую барикаду, но это отстаиваніе длилось не болѣе 15--20 минутъ. Мы, при ничтожной потерѣ людей, дружно взяли 10 заваловъ, но за то одиннадцатую барикаду на самомъ хребтѣ намъ не пришлось брать приступомъ. Она у насъ была всего рукой подать -- въ 40 саженяхъ, казалось бы, дружное "ура" и въ штыки, и конецъ бою, но обстоятельства сложились иначе, и въ силу ихъ мы принуждены были обратиться изъ нападающихъ въ защищающихся, при крайне невыгодныхъ и не преодолимыхъ условіяхъ, приведшихъ насъ въ какое-то отупѣніе: мы всѣ точно одурѣли и потеряли сознаніе, да и было отчего потеряться, когда на ряды наши полетѣли спущенныя съ гребня горы трехъ-четырехъ-саженныя бревна и градъ полновѣсныхъ 5--6-ти пудовыхъ камней, которые съ грохотомъ и страшною силою, стремительно скатываясь по рыхлому наклону горы и вырывая по пути стремленія глыбы земли съ камнями, уничтожали все встрѣчающееся имъ на пути и обращали людей въ какіе-то безформенные куски человѣческаго мяса. Эта всесокрушающая сила каменной лавы съ землею и бревнами, сгустившая воздухъ до того, что не было видно человѣка на разстояніи аршина, представляла что-то необычайное и стихійное, потрясающее все существо человѣка, приводящее его въ такой ужасъ, что онъ не могъ сознавать -- гдѣ онъ, что онъ и что творится вокругъ него. Вслѣдъ за такимъ разрушительнымъ обваломъ раздался залпъ изъ семи тысячъ ружей, а за роковыми выстрѣлами непріятельское скопище, въ семь разъ большее насъ численностью, съ остервенѣніемъ бросилось въ рукопашный бой. Наступила безпощадная и ужасная рѣзня, наступило поголовное убійство ошеломленныхъ людей, которые по чувству самосохраненія выказывали что-то похожее на самозащиту. Волнами накидывался на насъ непріятель; въ насыщенномъ пылью и кровью воздухѣ мелькали прыгающіе, какъ хищные звѣри, изувѣры и наносили кинжалами удары направо и налѣво. Безропотно умирали русскіе воины на Кехскихъ высотахъ, обильно упитывая ихъ своею кровью, нежданно и негаданно попали они въ эту адскую вакханалію, памятную для оставшихся въ живыхъ, въ числѣ которыхъ нахожусь и я, пишущій эти печальныя строки. Если бы во время не подоспѣла къ намъ выручка изъ отряда и если бы милиція, по счастливой случайности, не уклонилась въ сторону отъ пути, гдѣ шла штурмующая колонна, никто изъ насъ не остался бы въ живыхъ. Благодаря такой случайности, отстранившей милицію отъ каменнаго обвала, она сохранила свои силы и послужила намъ большимъ подспорьемъ къ отраженію непріятеля. Прибывшее подкрѣпленіе и милиція сильнымъ напоромъ остановили бойню людей, и непріятель, будучи нажатъ, отступилъ, а затѣмъ обратился въ бѣгство. Въ особенности милиція, во главѣ которой стоялъ извѣстный по своей отвагѣ хевсуръ Давидъ Хромой, выказала чудеса храбрости, быстро налетая на отступающаго непріятеля и въ свою очередь немилосердно уничтожая враговъ. Давидъ, руководя своею сотнею, захватилъ въ плѣнъ предводителя скопища Моллу-Ахмета.

Первый актъ кровавой драмы этимъ и закончился, все какъ будто успокоилось: въ сумерки по склону горы забѣгали команды для подборки раненыхъ и для погребенія убитыхъ. Мертвыхъ находили чуть не у подошвы горы, увлеченныхъ туда каменною лавою. Стали хоронить обычнымъ въ походѣ порядкомъ убитыхъ, а раненыхъ переносить къ мѣсту стоянки отряда. Этотъ актъ нашихъ дѣйствій не былъ такъ ужасенъ, какъ первый, но не могъ не вліять удручающимъ образомъ на насъ, утомленныхъ и съ расшатанными уже нервами; при поднятіи раненыхъ у нѣкоторыхъ изъ нихъ были оторваны ноги, у другихъ руки, третьи изувѣченные сидѣли, истекая кровью, но у каждаго была жизнь, правда, не долгая, минуты ихъ были сочтены, часъ два, и они пойдутъ въ землю, но нельзя же было оставлять ихъ безъ помощи...

Закончился этотъ злосчастный день третьимъ случаемъ, о которомъ я скажу въ заключеніе, а теперь перейду къ краткому наброску дальнѣйшихъ дѣйствій отряда, краткому потому, что задача моя заключается въ передачѣ только эпизода минувшей кавказской войны, а не въ послѣдовательномъ изложеніи военныхъ дѣйствій.

Послѣ ночевки у Кехскихъ и Рогноорскихъ высотъ отрядъ двинулся дальше въ глубь горъ, останавливаясь лишь для часового отдыха и ночлеговъ. Вначалѣ на пути нашего шествія мы осаждались малочисленнымъ непріятелемъ, но чѣмъ далѣе подвигались, тѣмъ болѣе увеличивалась непріятельская сила, что доказывало отвлеченіе непріятеля отъ Чечни и Ичкеринскаго лѣса. Каждую пядь земли непріятель отстаивалъ съ изумительнымъ упорствомъ и отвагою, въ особенности же насѣдалъ на арьергардъ и доводилъ свой напоръ до дерзости, но отрядъ шелъ впередъ опустошительнымъ ураганомъ. Мы прошли общества: Дидо, Анцухъ, Анкракль, Богнада, и другія горныя племена, сжигали по пути аулы, уничтожали людей и истребляли все встрѣчающееся намъ на пути, имѣющее какое нибудь значеніе для жизни. Въ плѣнъ приказано было не брать и покорности не принимать на томъ основаніи, что всякая покорность горцевъ есть наглый обманъ. Громъ орудій и ружей, штурмъ ауловъ и повсемѣстное пламя горѣвшихъ деревень не прерывалось втеченіе четырехъ мѣсяцевъ; мы находились подъ постояннымъ ружейнымъ огнемъ, теряли, разумѣется, людей, но тѣмъ не менѣе на всемъ пути въ глубь горъ и обратно оставляли за собою широкую кровавую борозду, усѣянную непріятельскими трупами. За все это время наступленія и отступленія мы словно справляли тризну по павшимъ на Кехскихъ высотахъ нашимъ соратникамъ, и это грозное шествіе осталось надолго въ памяти торныхъ племенъ, необузданность и свирѣпость которыхъ поуменьшилась съ той поры настолько, что ближайшія къ нашимъ владѣніямъ поселенія перестали быть дерзкими и нагло обманывать насъ на каждомъ шагу.

Возвращаюсь къ Кехскому бою.

Послѣ боя, когда мы похоронили убитыхъ, отрядъ во избѣжаніе ночнаго нападенія поднялся по Рогноорскому ущелью на значительную высоту "Тамалда" и расположился лагеремъ на довольно обширной площади, изборожденной разсѣлинами, въ глубинѣ которыхъ лежалъ снѣгъ и струилась отъ таянья снѣга вода. Тяжело было на душѣ у каждаго изъ насъ отъ кровавыхъ сценъ истекшаго дня; гнетущее настроеніе духа убивало всякую энергію и отнимало даже охоту говорить; чувствовалось что-то мучительное, подавляющее, какая-то ненормальность всего существа, лѣнь и равнодушіе ко всему; нервы до того были напряжены и расшатаны, что каждый стукъ, громко произнесенное слово и даже шорохъ приводили въ содроганіе и заставляли оглядываться во всѣ стороны. Сырая погода еще болѣе усиливала наше мрачное настроеніе духа, небо заволакивалось черными тучами, гдѣ-то недалеко раздавались раскаты грома, гулко отзывавшіеся въ сосѣднихъ ущельяхъ; ползущій изъ Рогноорскаго ущелья туманъ густою пеленою покрывалъ всю лагери у ю площадь, на которой зажженные костры то мигали иногда изъ подъ пелены ту мала, то совершенно скрывались; люди въ лагерѣ автоматически двигались взадъ и впередъ въ полномъ безмолвіи, точно весь лагерь состоялъ изъ нѣмыхъ.

Въ 8 часовъ вечера передъ палаткою генерала Шварца стоялъ связанный по рукамъ тридцатилѣтій лезгинъ Абдулъ-Магома, казавшійся на видъ гораздо моложе своихъ лѣтъ. Выразительныя черты лица его выказывали твердую волю, рѣшительность, отвагу, умъ и что-то дерзкое и вызывающее, но вмѣстѣ съ тѣмъ лицо Абдула, на которомъ сквозь загаръ пробивался густой во всю щеку румянецъ, было въ высшей степени симпатичное и съ перваго же взгляда подкупало каждаго. Втеченіе нѣсколькихъ предшествующихъ лѣтъ Абдулъ выказывалъ, помимо преданности къ русскимъ и горячаго рвенія къ своему дѣлу, изумительную смѣтливость, находчивость и до того былъ сообразителенъ, что отъ удивленія разведешь бывало только руками. Онъ отлично зналъ дороги и каждый аулъ въ горныхъ трущобахъ, имѣлъ обширное знакомство во всѣхъ горныхъ племенахъ, доходившее до куначества, и умѣлъ обманывать горцевъ тѣмъ, что служилъ и имъ лазутчикомъ, вывертываясь изъ обмана такъ ловко, что въ продолженіе многихъ лѣтъ не лишался ихъ безусловнаго довѣрія. Очень часто онъ наводилъ наши войска на непріятельскія скопища врасплохъ и, понятно, скопища разбивались наголову, а иногда и совсѣмъ уничтожались. Словомъ этотъ безбородый красивый юноша-любимецъ всего отряда являлся какимъ-то необыкновеннымъ человѣкомъ и по своей заклятой враждѣ къ лезгинамъ трудно объяснимою личностью. Въ лицѣ такого замѣчательнаго лазутчика генералъ Шварцъ имѣлъ вѣрнаго, неоцѣненнаго и необходимаго указателя при каждомъ движеніи отряда.

Связанный Абдулъ-Магома стоялъ у генеральской палатки, не понуря, а высоко поднявъ свою красивую голову. Онъ пренебрежительнымъ взглядомъ окидывалъ иногда конвойныхъ солдатъ, сзади его торчавшихъ вытянутыми свѣчками. Бронзоваго отлива лицо его было неподвижно, черные на выкатѣ глаза, полные огня, блестѣли, какъ раскаленные угольки, и смотрѣли въ упоръ генералу Шварцу, сидѣвшему у дверей палатки на складномъ походномъ табуретѣ.

Мрачное лицо генерала ничего не обѣщало хорошаго связанному арестанту, заподозрѣнному въ измѣнѣ. По обѣ стороны генерала стояли штабные офицеры, а далѣе виднѣлся дежурный казакъ и мѣрно расхаживающій съ боку палатки часовой.

-- Ну, Абдулъ, не ожидалъ я отъ тебя измѣны,-- произнесъ твердымъ и внятнымъ голосомъ генералъ,-- ты оказываешься такой же мерзавецъ, какъ и всѣ твои единовѣрцы!

Ни одна фибра на лицѣ Абдула не шевельнулась, онъ казался покоенъ, точно не его, а другого кого либо, обвиняли въ такомъ страшномъ преступленіи.

-- Ты слышишь, что я говорю тебѣ?

-- Слышу, начальникъ, но понять не могу твоихъ словъ и не въ состояніи сообразить такого обвиненія.

-- Я обвиняю тебя въ измѣнѣ!

-- Никогда я не былъ измѣнникомъ, никогда не рѣшился бы обмануть тебя, начальникъ, и никогда не нарушилъ бы свою клятву -- уничтожать всѣми возможными путями моихъ личныхъ враговъ лезгинъ.

-- Сегодняшній день доказалъ противное.

-- Сколько лѣтъ я служилъ вѣрно, а сегодня ни съ того ни съ сего измѣнилъ...

-- За прошлыя заслуги тебя награждали, ты имѣешь крестъ, медаль, а за нынѣшній день заслужилъ веревку, которую и долженъ получить.

-- Воля твоя, начальникъ, я не только не заслуживаю веревки, но и никакого наказанія. Убить меня не долго, но убійство ни въ чемъ неповиннаго человѣка падетъ на твою душу, и едва ли твоя совѣсть оправдаетъ тебя.

-- Ты смѣешь говорить мнѣ грубости!

-- Это моя предсмертная исповѣдь. Во всю жизнь я былъ честнымъ человѣкомъ, смерти не боюсь, ищу ее много лѣтъ, сожалѣю только, что умру отъ руки русскихъ, которымъ я былъ преданъ всею душою и для которыхъ рисковалъ своею жизнью чуть ли не ежедневно.

-- А какъ же ты не сообщилъ мнѣ о завалѣ на хребтѣ, какъ смѣлъ умолчать о заготовленныхъ бревнахъ и камняхъ? Тебѣ выгодно было скрыть такое важное обстоятельство?

-- О завалахъ я говорилъ, о приблизительной численности непріятеля тоже, а о камняхъ и бревнахъ не сказалъ потому, что ихъ не было вчера въ полдень.

-- А откуда же они взялись?-- зло усмѣхнувшись, спросилъ генералъ.

-- По ту сторону хребта строевой лѣсъ подъ бокомъ, а камень подъ ногами. Пять-шесть часовъ достаточно, чтобы соорудить вдвое больше того, что было у нихъ заготовлено при той силѣ, какую имѣлъ непріятель.

-- На заготовку такой массы бревенъ надобно нѣсколько дней и даже недѣль, а не нѣсколько часовъ. Кромѣ того, для заготовки требуется топоръ или пила, а у горцевъ этихъ орудій подъ рукою быть не можетъ, слѣдовательно ложь твоя очевидна, и, наконецъ, зачѣмъ ты повелъ меня именно этою дорогою, развѣ не было другихъ?

-- Были и другія, но ты, начальникъ, самъ сказалъ мнѣ, что тебѣ нуженъ сокращенный путь, по которому я и велъ отрядъ; другія дороги скверныя и обходныя потребовали бы лишнихъ четырехъ-пяти дней, о чемъ я сообщалъ тебѣ.

-- Врешь, негодяй, ты изворачиваешься, каждое мое слово грубо опровергаешь, на все у тебя готовъ отвѣтъ. Гм! Если я не накажу тебя, то меня будутъ обманывать на каждомъ шагу.

-- Что же дѣлать, коли не вѣришь, значитъ такова судьба моя!

-- Ты заслуживаешь за нынѣшній день смерти.

-- Со смертью моею ты лишишься честнаго человѣка и вѣрнаго проводника, власть твоя велика, и ничего удивительнаго не будетъ, если такой большой человѣкъ убьетъ такого маленькаго человѣка. Но Богъ и совѣсть стоятъ выше всякой власти...

-- Гмъ! Онъ, онъ точно тѣшится моими словами,-- нервно обратился генералъ къ штабнымъ офицерамъ,-- онъ думаетъ, что я шучу съ нимъ, и не хочетъ вѣрить, что будетъ болтаться на сучкѣ, онъ бравируетъ своимъ положеніемъ, убѣжденный, что такую драгоцѣнность и замѣнить ничѣмъ нельзя. Отошлите его къ командиру милиціи съ приказаніемъ повѣсить немедленно, чтобы другимъ не повадно было.

Послѣ этихъ грозныхъ словъ смертнаго приговора, генералъ всталъ съ табурета, круто повернулся и быстро вошелъ въ палатку, полы которой запахнулъ дежурный казакъ. Но вслѣдъ за этимъ изъ палатки раздался голосъ: "начальника штаба".

Казакъ опрометью бросился къ палаткѣ начальника штаба передать приглашеніе генерала.

Точно также круто повернулъ отъ палатки генерала Абдулъ-Магома, сопровождаемый конвоемъ солдатъ, къ высотѣ, гдѣ, занимая передовые посты, стояла сотня тушино-пшаво-хевсурской милиціи.

У шалаша Давида, сооруженнаго на скорую руку изъ бурокъ, горѣлъ большой костеръ, вокругъ котораго сидѣли милиціонеры, передавая другъ другу впечатлѣнія дня. И они лишились въ Кехскомъ бою многихъ сотоварищей, но сколько жертвъ пало отъ рукъ храбрыхъ тушино-пшаво-хевсуръ, трудно опредѣлить,-- можно только сказать, что хевсурское знамя съ надписью: "Не встрѣчайся съ нами, если дорожишь жизнью", оправдало свое наименованіе.

Между милиціонерами шелъ оживленный разговоръ о томъ, не измѣна ли послужила нашему отряду причиною подвергнуться такой напасти, какъ каменный обвалъ съ бревнами. Давидъ держался мнѣнія, что это непремѣнно измѣна, иначе какъ же вести войска на очевидную бойню.

-- Да,-- подтвердилъ одинъ изъ старѣйшихъ воиновъ,-- разумѣется, измѣна лазутчиковъ, давшихъ фальшивыя свѣдѣнія съ цѣлью истребленія отряда! Лезгинамъ вѣрить нельзя, они люди коварные: говорятъ одно, а думаютъ и дѣлаютъ другое.

-- Трудно на чемъ нибудь иномъ и остановиться,-- высказался третій,-- не разъ лазутчики вводили насъ въ обманъ; перевѣшать бы ихъ всѣхъ! Слава Богу, что тебѣ, Давидъ, пришла мысль обойти одиннадцатый завалъ; такой обходъ заставилъ нашу сотню уклониться въ сторону, иначе не миновать бы и намъ той участи, какой подверглись войска отъ страшнаго обвала.

-- Я съ тобой одного взгляда,-- согласился Давидъ,-- генералъ хорошо бы сдѣлалъ, если бы хоть одного лазутчика вздернулъ на дерево. Примѣръ былъ бы поучителенъ!

Разговоръ милиціонеровъ былъ прерванъ подошедшимъ къ костру унтеръ-офицеромъ.

-- Гдѣ вашъ командиръ?-- произнесъ онъ, обращаясь къ сидѣвшимъ у костра.

-- Что тебѣ? Я -- командиръ сотни,-- поднимаясь съ земли, отвѣчалъ сѣдовласый Давидъ.

-- Принимайте отъ меня арестанта, лазутчика, по милости котораго пострадалъ нашъ отрядъ. Генералъ приказалъ повѣсить его немедленно.

Давидъ взглянулъ на арестанта, обвелъ его глазами съ ногъ до головы и, обратясь къ милиціонерамъ, приказалъ принять арестанта.

-- Доложи генералу, что казнь будетъ совершена, но дѣло въ томъ, какъ же его повѣсить, когда здѣсь нѣтъ не только дерева, но и куста. Не посылать же арестанта внизъ, откуда отрядъ принесъ дрова?

-- Можетъ быть, приказано его застрѣлить?

-- Нѣтъ! Я слово въ слово передаю вамъ приказаніе генерала: "повѣсить немедленно". Застрѣлить нельзя, это по нашему военному закону смерть почетная, а повѣсить -- совсѣмъ другое дѣло.

-- Ну, такъ изрубить, можетъ быть?

-- Онять таки повторяю: "повѣсить",-- раздраженно пояснилъ унтеръ-офицеръ и, повернувъ конвой, скрылся въ туманѣ.

"Если бы казаки были вооружены пиками, я бы взялъ у нихъ три длинныя палки и на треножникѣ сумѣлъ бы вздернуть приговореннаго, а то какъ нарочно они безъ пикъ",-- думалъ Давидъ и никакъ не могъ рѣшить, какъ быть и что дѣлать.

-- Идите,-- сказалъ наконецъ Давидъ, обращаясь къ милиціонерамъ,-- въ составѣ 16-ти человѣкъ по дорогѣ къ ущелью и посмотрите, не отыщется ли гдѣ дерево.

Арестантъ подъ надзоромъ милиціи остался у костра. Онъ ясно видѣлъ, что минуты его сочтены, и зналъ очень хорошо, что начальникъ отряда словъ попусту не бросаетъ. Покорно сталъ ожидать онъ казни, сердце его усиленно билось, кровь приливала къ головѣ, глаза, устремленные на костеръ, подернулись слезою; еще минута -- и крѣпкая натура Абдула не выдержала: слезы крупными каплями оросили лицо несчастнаго,-- слезы тихія, безъ всхлипыванія, безъ рыданій, хватающія за душу и невольно внушающія сожалѣніе къ приговоренному.

-- Въ чемъ провинился я,-- шопотомъ сталъ говорить Абдулъ, ни къ кому не относясь,-- за что такое повзрное наказаніе, неужели десятилѣтняя моя дѣятельность и преданность ничего но заслуживаютъ, кромѣ издѣвательства надъ моимъ человѣческимъ достоинствомъ? Горькая судьба моя! Какая черная неблагодарность людей! Какое грубое насиліе!

-- Чего рюмишь, точно баба, слезами не помочь дѣлу,-- отнесся къ нему Давидъ.

-- Да, Давидъ, я плачу, но мои слезы не выражаютъ трусости, смерти я не боюсь! Онѣ выражаютъ мое негодованіе къ людямъ, но умѣвшимъ оцѣнить меня! Я глубоко оскорбленъ несправедливостью...

-- Ну, что толковать попусту, оправдывайся, какъ хочешь, а все же дѣла не исправишь, участь твоя рѣшена, ты долженъ проститься съ жизнью, это также вѣрно, какъ вѣрно то, что вся ваша проклятая нація -- варвары, измѣнники и негодяи! Развѣ ты можешь служить исключеніемъ?

Суровость и упреки по отношенію къ преступнику были въ данномъ случаѣ не умѣстны. Давидъ чувствовалъ это и сознавалъ неправоту свою, но перенесенное недавно кровавое бѣдствіе, причиною котораго Давидъ считалъ измѣну лазутчика,-- невольно вырывало у него грубые упреки.

-- Давидъ,-- гордо произнесъ Абдулъ,-- ты обязанъ привести въ исполненіе смертный приговоръ, но оскорблять меня едва ли имѣешь право по совѣсти и по долгу человѣка. Отъ тебя я ожидалъ сожалѣнія, а не глумленія надо мною.

-- Гмъ! Сожалѣніе къ лезгину! Ну, хорошо, а что же толку въ моемъ сожалѣніи?

-- Очень много толку! Во-первыхъ, ты можешь облегчить мое мученіе.

-- Какимъ это образомъ?

-- Прикажи развязать мнѣ руки, онѣ сильно затекли у меня, веревки врѣзались въ тѣло.

-- Потерпишь!

-- Ради Бога развяжи! Каяться не будешь, я покажу тебѣ одну вещь и скажу два-три слова на ухо, послѣ чего ты, быть можетъ, будешь менѣе суровъ.

-- Развязать руки измѣннику? Другими словами дать тебѣ свободу и возможность юркнуть въ туманъ? Ишь какой ловкій плугъ, хитро придумалъ, но меня, старика, не проведешь...

-- Храбрый Давидъ, извѣстный всему хевсурскому народу, опасается безоружнаго человѣка, окруженнаго толпою милиціонеровъ; отважный и закаленный въ бою воинъ боится, чтобы несчастный бездомный преступникъ не бѣжалъ отъ него. Нѣтъ, ты не Давидъ! Я ошибся! Ты самозванецъ, трусъ и безсердечный палачъ, способный только вѣшать людей по приговору начальства! Я, приговоренный къ смерти, считаю себя выше тебя! Стыжусь, что обратился съ просьбою къ трусливому человѣку, и не прощу себѣ такой необдуманный шагъ!

Слова Абдула произвели сильное впечатлѣніе на Давида. Онъ былъ пораженъ отважными, доходившими до дерзости словами преступника.

Какой, однако же, кремень этотъ юноша,-- думалъ Давидъ! Какое мужество и пренебреженіе къ жизни! Нельзя не удивляться такой замѣчательной личности.

За этими промелькнувшими мыслями, Давиду совѣстно стало, что онъ рѣзко и грубо поступаетъ съ арестантомъ. Добросердечіе и честность, доходившая у Давида до рыцарства, заставили его раскаяться въ своей суровости. "Каждый можетъ обидѣть этого несчастнаго,-- думалъ Давидъ:-- онъ безоруженъ, связанъ и сейчасъ умретъ. Глумиться надъ такимъ человѣкомъ и его положеніемъ, оскорблять его и показывать ему свою власть и силу есть смертный грѣхъ. Я виноватъ передъ нимъ, виноватъ передъ Богомъ и совѣстью, а потому, что возможно сдѣлать для него, я сдѣлаю. Онъ просить развязать ему руки, почему же не развязать?"

И съ этимъ добрымъ намѣреніемъ Давидъ подошелъ къ арестанту.

-- Ты желаешь, чтобы я развивалъ тебѣ руки?

-- Да, желаю!

-- Ну, хорошо, развяжу, чтобы показать тебѣ, что я не такой безсердечный, какъ ты думаешь. Повернись! Да хорошенько повернись! Ишь затянули какъ! Увелъ такой, что, пожалуй, до утра провозишься. Зачѣмъ впрочемъ возиться съ узломъ, когда его можно перерѣзать!

Давидъ вынулъ маленькій ножъ изъ кинжальныхъ ношенъ и перерѣзалъ узелъ.

-- Ну, вотъ и развязалъ, а что дальше?

-- Постой, Давидъ, дай расправить отекшія руки.

-- Хорошо, расправляй, садись, коли хочешь.

Окружающіе милиціонеры не сводили глазъ съ Абдула, опасаясь, чтобы онъ не убѣжалъ, а одинъ изъ нихъ сталъ сзади арестанта съ обнаженнымъ кинжаломъ.

-- Благодарю, Давидъ, за доброе дѣло! Богъ вознаградить тебя за это! Теперь легко стало, и я могу разстегнуть воротъ.

-- Зачѣмъ? Развѣ кровь бьетъ въ голову, хочешь воды?

-- Нѣтъ! А вотъ зачѣмъ!

Абдулъ вынулъ что-то изъ-за пазухи и въ полуоткрытой рукѣ показалъ Давиду какую-то вещь.

Старикъ пристально взглянулъ на вещь, повернулъ ладонь Абдула къ свѣту отъ костра, еще разъ посмотрѣлъ на нее и ошеломленный, какъ бы не вѣря своимъ главамъ, отшатнулся назадъ. Затѣмъ быстрымъ скачкомъ очутился около арестанта, схватилъ его за руку и вновь сталъ вглядываться въ вещь, перенося взглядъ съ вещи на лицо Абдула.

-- Что это? Богъ мой! Наяву или во снѣ! Крестъ! Благословеніе! Господи! Я, я сойду съ ума,-- проговорилъ старикъ, припадая къ груди арестанта.

Абдулъ рыдалъ, какъ ребенокъ, и не стѣсняясь теперь показывалъ старику серебряный шейный крестъ, распятіе Христа.

-- Да, да, вижу!-- закричалъ Давидъ и, обнимая преступника, тоже зарыдалъ.

-- Какъ же теперь быть? Что дѣлать? На что рѣшиться? Богъ мой, помоги мнѣ! Господи! Дожилъ я до такого счастья, счастья минутнаго: оно должно замѣниться сейчасъ страшнымъ горемъ, которое мнѣ, старику, не по силамъ вынести! Господи, помоги!

Такъ всхлипывалъ Давидъ, обнимая Абдула и прижимая его къ своей мощной груди, обуреваемой теперь двумя, повидимому, не совмѣстимыми чувствами -- сильною радостью и глубокимъ горемъ.

При такомъ странномъ совпаденіи обстоятельствъ онъ сознавалъ свое полное безсиліе помочь преступнику, участь котораго была рѣшена; сознавалъ также, что передъ нимъ стоить не преступникъ, а совершенно неповинный человѣкъ -- жертва недоразумѣнія или клеветы людей. Но какъ помочь рѣшенному уже дѣлу? Откуда почерпнуть доказательства невиновности жертвы, въ виду такого страшнаго событія, какъ сегодняшняя рѣзня на Кехскихъ высотахъ?

-- Терять времени нельзя, каждая минута дорога,-- прошепталъ Давидъ и, какъ утопающій хватается за соломинку, схватился за промелькнувшую въ головѣ его мысль...

-- Не трогайте его до моего прихода, я сейчасъ приду,-- проговорилъ старикъ и быстро скрылся въ темнотѣ по направленію къ штабу.

Милиціонеры окружили Абдула, стали осматривать его съ ногъ до головы и, не понимая происшедшей только что сцены, пришли къ заключенію, что глаза ихъ рехнулся.

-- Гдѣ начальникъ сотни?-- закричалъ подскакавшій на конѣ штабный адъютантъ въ сопровожденіи казака.

-- Куда-то ушелъ, онъ сейчасъ придетъ,-- отвѣчалъ одинъ изъ милиціонеровъ.

-- А преступникъ повѣшенъ?

-- Нѣтъ! Вотъ онъ, висѣлицу надобно подготовить.

-- Гм! Хорошо! Отыщите нашего сотеннаго, я подожду,-- проговорилъ скороговоркой адъютантъ и, слѣзши съ коня, сѣлъ у костра вблизи стоявшаго и закрывавшаго лицо Абдула.

Давидъ между тѣмъ, добѣжавъ до палатки генерала Шварца, отъ усталости и сильнаго волненія упалъ у самыхъ дверей палатки; горло его сдавливали спазмы, онъ задыхался и безмолвно протягивалъ руки къ палаткѣ.

-- Доложите,-- вырвалось наконецъ у него изъ груди,-- скорѣе Бога ради, доложите генералу принять меня! Умоляю...

Но докладывать не было надобности, генералъ стоялъ у распахнутыхъ дверей.

-- Помилосердуйте, генералъ,-- вопилъ Давидъ,-- простите ему, онъ не виноватъ, видитъ Богъ, онъ преданъ всею душою вамъ и русскимъ! Сѣдою головою ручаюсь! Повѣсьте меня, если Абдулъ способенъ на измѣну, способенъ на такую низость! Пытайте меня, рѣжьте, рвите на клочки мое старое тѣло, жгите на медленномъ огнѣ, если Абдулъ окажется измѣнникомъ.

Такъ голосилъ, стоя на колѣняхъ и рыдая, Давидъ, и долго бы еще продолжалось оправданіе Абдула, если бы Шварцъ не остановилъ старика радостными словами:

-- Встань, Давидъ, и успокойся, знаю, что Абдулъ не виноватъ, и сознаю теперь свою поспѣшность: Молла-Ахметъ вывелъ меня изъ заблужденія! Бревна были заготовлены изъ буреломника, въ 10-ти саженяхъ находившагося отъ непріятеля. Вѣрю Абдулу, за котораго ты такъ убиваешься, и радуюсь, что ты не успѣлъ привести приговоръ въ исполненіе. Скажи Абдулу, что я съ нынѣшняго дня съ еще большимъ довѣріемъ буду относиться къ нему, чѣмъ прежде. Встань, храбрѣйшій старикъ, успокойся и ступай отдыхать, а Абдулъ, чтобы завтра опять былъ около меня во все время похода. Я щедро его награжу!

Старикъ плакалъ отъ радости, благодарилъ, какъ умѣлъ, и видимо безпредѣльно счастливый бросился къ своей ставкѣ, гдѣ засталъ адъютанта, объявившаго ему приказаніе генерала не приводить въ исполненіе смертнаго приговора.

-- Знаю, все знаю,-- захлебываясь отъ радости, кричалъ Давидъ,-- генералъ нашъ правосуденъ, немного погорячился, но все-таки лично разобралъ дѣло! Ты свободенъ, Абдулъ, переночуй здѣсь, а завтра утромъ явись къ генералу исполнять свою обязанность также честно, какъ исполнялъ прежде!

-- Кому же я обязанъ спасеніемъ?-- спросилъ Абдулъ.

-- Своей честности и плѣнному наибу Молла-Ахмету, да что толковать теперь объ этомъ, я знаю, что ты свободенъ, радуюсь и за себя и за тебя, никто -- какъ Богъ. Я и ты должны благодарить Его! Я по заведенному обычаю осушу чару пива съ тобою и моими соратниками на здоровье нашего справедливаго и испытаннаго воина генерала Шварца. Подбросьте-ка дровъ къ костру и принесите бурдючекъ, надобно размять старыя кости и вспомнить молодость.

Во время такой жизнерадостной рѣчи команда милиціонеровъ, посланная отыскивать дерево, пришла съ извѣстіемъ, что въ ближайшихъ окрестностяхъ деревьевъ нѣтъ, и что церемониться съ преступникомъ едва ли....

-- Ну васъ съ деревьями,-- перебилъ рѣчь милиціонера Давидъ,-- не нужно ихъ, не смѣйте болѣе и напоминать мнѣ объ этихъ вещахъ! Садись, Абдулъ, поближе ко мнѣ, намъ много есть о чемъ поговорить.

Ярко запылалъ костеръ, освѣщая бронзовыя лица весело и шумно разговаривающихъ милиціонеровъ; быстро переходилъ изъ рукъ въ руки азарпешъ (турій ротъ), наполненный виномъ, и осушаясь вновь наполнялся живительною влагою. Минувшій день канулъ въ вѣчность, впечатлѣнія кровавой стычки смягчились и стали отодвигаться назадъ; еще одинъ азарпешъ, и событіе дня покроется густою дымкою для глазъ отуманенныхъ головъ закаленныхъ воиновъ.

Взвилась огненною змѣйкою заревая ракета и, поколебавшись въ очищенной отъ тумана атмосферѣ, разсыпалась на тысячу мелкихъ брызговъ; грянуло съ грохотомъ заревое орудіе, и эхо отъ выстрѣла отозвалось волнообразными звуками въ ущельяхъ; не замедлили раздаться звуки рожковъ и барабановъ утренней зари, а за зарею загремѣлъ маршъ: "по возамъ".

Засуетился весь лагерь, освобожденный теперь отъ туманной пелены, все забѣгало, стали снимать палатки, вьючить лошадей, полоскать заспанныя лица, совершать утреннюю молитву, словомъ явилась дѣятельность, ожили люди -- сонъ ободрилъ ихъ, стали въ ружье.

У костра милиціонеровъ, не спавшихъ всю ночь, не прекращался оживленный разговоръ и продолжался бы еще долго, если бы наступающее утро и барабанный бой не напомнили имъ о скоромъ выступленіи отряда.

-- И такъ, Абдулъ,-- произнесъ Давидъ,-- ты даешь мнѣ слово, что въ нынѣшнюю осень вернешься?

-- Даю клятву передъ Богомъ!

-- Помни же свое слово, пора, пора одуматься, пора перестать быть тѣмъ, чѣмъ ты былъ до сихъ поръ, иди, явись генералу, ты у него глаза и уши.

-- Да, надобно торопиться, явлюсь генералу и тотчасъ же постараюсь опередить отрядъ на 3--4 версты, чтобы побывать въ двухъ-трехъ непріятельскихъ аулахъ, гдѣ соберу свѣдѣнія о намѣреніи непріятеля, о численности его и пунктахъ, на которыхъ онъ думаетъ встрѣтить нашъ отрядъ. Ночью постараюсь быть обратно и, разумѣется, приду къ тебѣ.

-- Лошадь у тебя есть?

-- Есть пара, ихъ водятъ въ поводу, потому что мнѣ мало приходится ѣздить, я хожу пѣшкомъ, въ горахъ удобнѣе, да и болѣе возможно скрыться въ случаѣ надобности.

-- Не лучше ли тебѣ теперь же бросить свою обязанность?

-- Нѣтъ! Еще четыре мѣсяца, и конецъ моей странствующей жизни. Прощай!

-- Прощай, дорогой, береги себя!

Давидъ обнялъ Абдула и осѣнилъ его крестнымъ знаменіемъ.

Полчаса спустя, затарахтѣлъ фельдмаршъ, и отрядъ гуськомъ сталъ вытягиваться на ближайшую высоту.

Неясными силуетами вырисовывались ряды двигающихся солдатъ по горѣ; мѣрнымъ и твердымъ шагомъ шла извилистою змѣйкою масса людей туда дальше, въ глубину горъ, чтобы вновь натолкнуться на непріятеля, опачкаться человѣческою кровью и къ вечеру заняться погребеніемъ убитыхъ.

Не въ далекомъ разстояніи отъ горной вершины, на глазахъ всего отряда, едва замѣтно мелькала темная человѣческая фигура; она скорою поступью шла по тропѣ, легко перескакивала рытвины и наконецъ достигла вершины; красный кровянаго цвѣта солнечный лучъ восходящаго солнца освѣтилъ эту фигуру; въ разрѣженномъ горномъ воздухѣ она вырисовалась ясно и отчетливо и казалась чѣмъ-то сверхъестественнымъ. Это былъ Абдулъ-Магома. Еще минута, и красная фигура скрылась за вершиною.

У солдатъ установилось твердое убѣжденіе, что появившаяся на горѣ, въ видѣ человѣка, красная фигура есть не что иное, какъ призракъ, опачканный кровью, предсказывающій кровавыя событія въ той странѣ, куда направился онъ.

Послѣдующіе дни, недѣли и всѣ четыре лѣтнихъ мѣсяца оправдали слова солдатъ: огонь и безпощадное уничтоженіе людей не прерывались ни на минуту. Въ погромѣ однимъ изъ дѣйствующихъ лицъ, какъ вѣрный указатель, участвовалъ Абдулъ-Магома, самоотверженность и отвага котораго приводили въ изумленіе генерала Шварца.

Въ сентябрѣ мѣсяцѣ въ горахъ стадъ перепадать снѣгъ, окутывая бѣлою пеленою вершины, обильно посыпалась ледянистая крупа и пошли безпрерывные дожди, пронизывавшіе насъ до костей и обращавшіе маленькіе ручьи въ угрожающія рѣчки. Еще одна -- другая недѣля, и дороги станутъ непроходимыми, медлить было нельзя, и мы направились восвояси. Весело и шумно отрядъ оставлялъ за собою горныя трущобы -- сырыя, мрачныя и неприглядныя осенью. На десятый день мы уже вступили въ благодатную Кахетію, гдѣ растительность въ полномъ цвѣту обдавала насъ одуряющимъ ароматомъ, и гдѣ умѣренная теплота воздуха живительно подкрѣпляла разстроенное здоровье отряда.

Въ октябрѣ мѣсяцѣ отрядъ нашъ раздробили на части, изъ коихъ однѣ остались зимовать на Лезгинской кордонной линіи, другія направились въ штабъ квартиры полковъ, а третьи -- въ разные отряды на зимнюю экспедицію.

Такъ закончился лѣтній походъ Лезгинскаго отряда въ 1845 году. Закончилась дѣятельность и Абдула-Магомы, явившагося подъ свой родной кровъ къ величайшей радости Давида, считавшаго себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, когда увидѣлъ онъ у своего очага неугомонную и буйную голову любимаго дѣтища. Жители поселка въ день возвращенія мнимаго Абдула въ родную семью ликовали до поздняго часа ночи и всѣмъ скопищемъ объявили Давиду, что дочь его Кора своими замѣчательными подвигами, трудами и страданіями сняла съ себя всякую нравственную отвѣтственность за убійство брата. Кора обратилась въ легендарную героиню; слава о жизни ея, богатой приключеніями и кипучею тревогой, разнеслась по всей странѣ, и каждый хевсуръ домогался посмотрѣть на эту выдающуюся красавицу-героиню, десять лѣтъ скрывавшую свой подъ подъ именемъ Абдула-Магомы.

В. Антоновъ.

"Историческій Вѣстникъ", No 6, 1897