Дойль Артур Конан - Скандальная история в княжестве О...

Артур Конан Дойль.

Скандальная история в княжестве О...

Arthur Conan Doyle. A Scandal in Bohemia (1891).

Перевод Ф. Н. Латернера.

Источник текста: А. Конан-Дойль. Приключения Шерлока Гольмса в 2-х тт: Т. 2. -- СПб.: Поучение< (Г. Кнохъ), 1905. С. 53-92

Оптическое распознавание символов и вычитка: (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла "Собака Баскервилей").

Я только что женился и поэтому за последнее время редко виделся с моим другом Шерлоком Гольмсом.

Мое собственное счастье и домашние интересы всецело завладели мной, как это обыкновенно бывает с человеком, который обзаводится собственной семьей, тогда как Шерлок Гольмс по своей цыганской натуре не питал ни малейшей склонности к семейной жизни. Он продолжал жить в нашей старой квартире на улице Бейкер, был по-прежнему завален старыми фолиантами, и по-прежнему приступы полнейшей апатии сменялись в нем вспышками энергии. Он все еще продолжал изучать преступления и, благодаря своим выдающимся способностям и необыкновенной наблюдательности, ему удавалось разгадывать такие преступления, которые полиция давным-давно уже причислила к разряду безнадежных. Время от времени до меня доносились смутные слухи о его деятельности: я слышал о его командировке в Одессу для раскрытия одного политического убийства, о его поездке в Тримонали, и, наконец, о миссии, принятой им по поручению голландского двора, и выполненной им с таким тактом и успехом.

А затем о деятельности моего старого друга и сожителя я знал не более остальных подписчиков газет, читавших подробности о его похождениях.

Однажды вечером -- это было 20 марта 1888 года -- я проходил по улице Бэйкер. Я возвращался с консилиума, так как, надо сказать, я снова занялся докторской практикой. Когда я подошел к столь знакомой мне двери, мною овладело страстное желание навестить Гольмса, чтобы узнать, какому делу он в настоящее время посвящает свой необыкновенный талант. Его комнаты были ярко освещены, и я увидал тень его высокой худощавой фигуры. Опустив на грудь голову и заложив за спину руки, он быстро шагал взад и вперед по своей комнате. Я слишком хорошо знал все его привычки, чтоб сразу не понять, что он снова что-то замышляет. Я позвонил и вошел в комнату, в которой некогда жил вместе с ним.

Нельзя сказать, чтобы он меня встретил очень приветливо. Он вообще нежностью никогда не отличался; и все-таки я чувствовал, что он очень рад моему приходу. Он пяти слов не выговорил, радушно улыбаясь, усадил меня в кресло, протянул мне ящик с сигарами и указал мне на стоявший в углу шкафчик с ликерами. Затем он стал спиною к камину и начал меня разглядывать своим испытующим, пронизывающим взглядом.

-- Брак принес тебе пользу, Ватсон, -- заметил он. -- Я думаю, в тебе прибавилось семь с половиной фунтов весу, с тех пор, как я виделся с тобою в последний раз.

-- Семь фунтов, -- ответил я.

-- Неужели? А ты снова практикуешь, как я вижу. Ты мне раньше ничего не говорил о своем желании снова заняться практикой.

-- Откуда ты это знаешь?

-- Я это вижу. Я знаю также, что ты недавно был в непогоду на улице и что у тебя, должно быть, очень неумелая, небрежная горничная.

-- Мой дорогой Гольмс, -- проговорил я, -- перестань. Несколько столетий тому назад тебя, наверное бы, сожгли за колдовство. Действительно, я в четверг попал под дождь и вернулся домой весь мокрый и в грязи, но откуда ты это узнал, я не могу понять, так как, вернувшись домой, я тотчас же переоделся. А прислуга моя, Мари, действительно из рук вон плоха, и жена моя уже отказала ей. Но скажи мне на милость, откуда ты все это знаешь?

Он ухмыльнулся и начал потирать свои узкие нервные руки.

-- Это очень просто! -- ответил он. -- Я вижу, что на коже твоего левого сапога находится несколько царапин, которые могли произойти только оттого, что с сапог счищали грязь без всякой осторожности. Отсюда я вывел мои оба заключения о непогоде и о твоей скверной прислуге. Ну а что касается твоей практики, я должен был бы быть дураком, если бы я сразу не принял за практикующего врача человека, от которого пахнет йодоформом, на указательном пальце правой руки которого черное пятно от ляписа, и в боковом кармане которого оттопыривается, очевидно, стетоскоп.

Я расхохотался, слушая, с какой неопровержимой логикой он развивал свои умозаключения.

-- Когда я слушаю твои логические выводы, мне это прямо кажется смешным -- заметил я, -- и все-таки каждое новое доказательство твоей проницательности меня всегда поражает. А ведь я вижу всегда то же самое, что и ты. Почему же мне никогда не удается ничего разгадать?

-- Очень просто, -- ответил он, закуривая папироску и усаживаясь в кресло. -- Ты видишь, но ты не понимаешь -- вот в чем различие. Например, скажи мне пожалуйста, ты часто видел ступени, ведущие из передней в эту комнату?

-- Да, очень часто.

-- А как часто?

-- Вероятно, несколько сот раз.

-- В таком случае, ты, конечно, можешь мне сказать, сколько всех ступеней?

-- Сколько? Не имею ни малейшего понятия.

-- Видишь ли, и в данном случае ты видел, но не наблюдал. Вот это-то я и хочу сказать. Я знаю отлично, что эта лестница имеет семнадцать ступеней, и знаю, потому что не только видел, но и наблюдал. A propos {Кстати (фр.)}, так как я знаю, что ты интересуешься моими уголовными приключениями, ты был даже так любезен, что напечатал два или три рассказа о них, так я думаю, что тебе это будет крайне интересно.

Он показал мне на лист толстой розовой почтовой бумаги, лежавший на письменном столе.

-- Это письмо пришло с последней почтой. Прочитай его, пожалуйста.

Письмо без подписи, на котором не было обозначено ни числа, ни адреса отправителя, гласило следующее:

"К Вам сегодня вечером в три четверти восьмого явится господин, которому необходимо переговорить с Вами по очень важному делу. Услуги, оказанные Вами недавно одному из царствующих европейских домов, доказывают, что Вам можно доверять самые откровенные и важные тайны. Поэтому прошу вас быть дома в указанное время и не сердиться, если Ваш гость будет в маске".

-- Тут кроется какая-то тайна, -- заметил я. -- Ты что-нибудь понимаешь?

-- А ты что можешь заключить из самого письма?

Я тщательно исследовал почерк и самую бумагу.

-- Повидимому, автор этого письма довольно богатый человек, -- заметил я, стараясь как можно вернее копировать метод моего друга. -- Эта почтовая бумага, наверное, недешево стоит.

-- Совершенно верно, -- проговорил Гольмс. -- Но это ни в каком случае не английская бумага. Подержи ее против света.

Я это исполнил и увидал, что на левой ее стороне были водяные инициалы "Е. К.", а на правой был отпечатан какой-то иностранный герб.

-- Ну, что ты из этого заключаешь? -- спросил Гольмс.

-- Налево инициалы фабриканта.

-- Хорошо, а направо?

-- Вероятно, фабричная марка. А чья именно -- не знаю, -- ответил я.

-- Благодаря моим геральдическим познаниям я могу от себя с уверенностью сказать, что это герб княжества О..., -- ответил Гольмс.

-- В таком случае, фабрикант, наверное, придворный поставщик, -- заметил я.

-- Да, это так. Во всяком случае, автор этого письма -- немец. Разве тебе не бросилось в глаза странное построение первой фразы? Ни француз, ни русский не написал бы так. Только немец способен обращаются так неделикатно с глаголами. Ха-ха, мой милый, что ты на это скажешь? -- глаза его блестели, и он с торжеством смотрел на меня. -- Теперь нам остается узнать, что нужно этому немцу, который пишет письма на столь на странной бумаге и является ко мне под маской. Если я не ошибаюсь, вот и он. Надеюсь, он нам раскроет тайну.

Раздался топот копыт, и к дому Гольмса подкатил экипаж. Затем послышался звонок. Гольмс засвистал.

-- Эге, да это, кажется, пара лошадей, -- проговорил он и выглянул в окно. -- Совершенно верно, изящный экипаж, запряженный парой чудных коней ценой не менее полтораста гиней каждый. Ну, Ватсон, во всяком случае, можно много денег заработать.

-- Я теперь лучше уйду?

-- Я тебя отсюда ни в коем случае не выпущу, доктор. Ты мне нужен. Да и кроме того, дело само по себе, повидимому, очень интересное. Я не понимаю, зачем ты хочешь уйти.

-- Но твой клиент...

-- О нем не беспокойся. Быть может, нам обоим пригодится твоя помощь. Он идет. Садись в кресло и наблюдай внимательно за всем.

На лестнице послышались тяжелые, размеренные шаги, а затем раздался громкий стук в дверь.

-- Войдите! -- проговорил Гольмс.

В комнату вошел господин более шести футов ростом, сложением настоящий Геркулес. Одет он был очень богато, но ни один англичанин не сказал бы, что он одет изящно и со вкусом. Отвороты его рукавов и воротник пальто были барашковые, и сверху пальто на плечи его был наброшен плащ на яркокрасной подкладке, захваченный у шеи аграфом из драгоценного камня. Он был в высоких сапогах, отделанных богатым мехом, и они дополняли впечатление экзотической роскоши, производимой всей личностью этого человека. В руках у него была шляпа с широкими полями; он, видимо, при входе только что надел черную полумаску, покрывавшую верхнюю часть его лица. Толстая, немного выдававшаяся вперед нижняя губа и длинный, прямой подбородок указывали на решительность, или, вернее, упрямство.

-- Вы получили мое письмо? -- спросил он звучным, резким голосом, -- я уведомил вас о моем посещении. -- Он не знал, к кому обратиться, и поэтому взор его переходил от меня к Гольмсу.

-- Пожалуйста, садитесь -- проговорил Гольмс. -- Это мой друг и коллега, доктор Ватсон, который иногда из любезности помогает мне в розыске. С кем я имею честь?

-- Называйте меня графом фон Крамм, -- проговорил незнакомец, произношение которого выдавало немца. -- Я полагаю, что ваш друг, -- вполне честный и благородный человек, которому можно доверить тайну высшей важности? В противном случае, я предпочел бы вести дело с вами наедине.

Я тотчас же поднялся, чтобы выйти из комнаты, но Гольмс схватил меня за руку и усадил на место.

-- Нет, -- объявил он с твердостью, -- этот господин отсюда не уйдет. Он может и должен слышать то, что вы намерены мне объявить.

Граф пожал плечами.

-- В таком случае, я потребую от вас обоих, чтобы вы обязались хранить молчание в течение двух лет. Через два года все это происшествие не будет иметь никакого значения. Я ни сколько не преувеличиваю, если заявлю вам, что в настоящее время дело, по которому я пришел к вам, может иметь историческое значение.

-- Я обязуюсь молчать, -- проговорил Гольмс.

-- И я тоже.

-- Вы простите, что я пришел к вам в маске, -- продолжал наш странный посетитель, -- но таково желание высокопоставленного лица, по поручению которого я взял на себя ведение всего дела. Вместе с тем я должен вам объявить, что я назвался вымышленным именем.

-- Я это знал, -- ответил сухо Гольмс.

-- Обстоятельства требуют величайшей осторожности. Нужно во что бы то ни стало избавить одну царствующую династию от скандала, который мог бы ее серьезно скомпрометировать. Признаюсь откровенно, что речь идет династии, царствующей в княжестве О...

Гольмс откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

-- Я это тоже знал, -- пробормотал он.

Повидимому, пораженный этими словами, незнакомец с удивлением взглянул на довольно небрежно сидевшего перед ним самого знаменитого и искусного сыщика Европы. Гольмс медленно открыл глаза и бросил нетерпеливый взгляд на своего клиента.

-- Если вашему высочеству будет угодно рассказать мне все в подробностях, -- заметил он, -- я испробую дать надлежащий совет.

Незнакомец вскочил с кресла и начал шагать взад и вперед по комнате. Затем он с жестом отчаяния сорвал маску со своего лица и бросил ее на пол.

-- Вы правы, -- воскликнул он, -- я князь! К чему это скрывать?

-- Не понимаю, к чему? -- пробормотал Гольмс. -- Прежде чем ваше высочество еще слово сказали, мне было известно, с кем я имею счастье вести дело.

Наш странный посетитель снова сел и провел рукой по своему высокому белому лбу.

-- Но вы поймете, вы должны понять, что я не привык лично вести подобные дела! И все-таки я в этом щекотливом деле не мог довериться третьему лицу, так как я этим самым всецело отдавал себя в его руки. Я приехал инкогнито в Лондон в надежде получить от вас надлежащий совет.

-- В таком случае, я слушаю, ваше высочество, -- проговорил Гольмс, снова закрывая глаза.

-- Вот в чем дело. Пять лет тому назад я познакомился во время моего продолжительного пребывания в Варшаве с известной авантюристкой Ирэной Адлер. Вам это имя, вероятно, не совсем незнакомо?

-- Будь так любезен, доктор, взгляни в моем списке, -- проговорил Гольмс, не открывая глаз.

Несколько лет тому назад он начал систематически записывать все то, что казалось ему важным, так что почти нельзя было найти человека, о котором у него не было бы каких-нибудь сведений. На этот раз я нашел касающиеся ее сведения между биографиями еврейского раввина и одного контр-адмирала, автора труда о морских рыбах.

-- Ну, посмотрим-ка, -- проговорил Гольмс. -- Хм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Альт, хм... Ла Скала, хм.. Примадонна Варшавской императорской оперы, да! Бросила сцену. Ага! Живет в Лондоне... Совершенно верно! Ваше высочество завязали знакомство с этой молодой особой и написали ей несколько компрометирующих вас писем, обратное получение которых в настоящее время было крайне бы желательно. Так ли это?

-- Совершенно верно. Но каким образом вы..?

-- Тайного брака нет?

-- Нет.

-- Никаких письменных обещаний жениться на ней не существует?

-- Нет.

-- В таком случае, я не понимаю, ваше высочество. Если бы эта молодая особа воспользовалась для своих целей письмами вашего высочества, каким образом она могла бы доказать, что они исходят от вашего высочества?

-- Но почерк!

-- Подделан.

-- Моя почтовая бумага.

-- Украдена.

-- Моя печать.

-- Подделана.

-- Моя фотографическая карточка.

-- Куплена.

-- Но ведь мы на ней вместе сняты!

-- О-о, это очень плохо! Подобной неосторожности ваше высочество не должны были допустить. Ваше высочество себя серьезно скомпрометировали.

-- Я тогда был еще очень молод и не занимал престола. Мне теперь только тридцать лет.

-- Нужно во что бы то ни стало добыть карточку.

-- До сих пор все мои попытки были напрасны.

-- Предлагали вы ей деньги?

-- Она не идет ни на какие уступки.

-- В таком случае, эти письма нужно украсть.

-- Я уже пробовал это сделать, целых пять раз, и все напрасно. Два раза я велел обыскать всю ее квартиру. Один раз в дороге весь ее багаж был перерыт, и два раза ее саму обыскали.

-- И писем не нашли?

-- Ни одного.

Гольмс расхохотался.

-- История эта становится очень забавной.

-- Я ее забавной ничуть не нахожу! -- заметил с упреком князь.

-- Отлично. Что она намерена сделать с этой фотографией?

-- Она хочет мне причинить неприятности.

-- Каким образом?

-- Я намереваюсь скоро вступить в брак.

-- Я об этом слышал.

-- С принцессой Клотильдой, второй дочерью ***ского короля. Вам, конечно, известны строгие принципы этой династии. Сама принцесса -- воплощенная чистота. Если бы на меня упало хоть малейшее подозрение, она тотчас же отказала бы мне.

-- А Ирэна Адлер?

-- Она грозит послать им карточку. Она так и сделает, я знаю. Она способна на это. Вы ее не знаете. У нее железная воля. Она готова на все, чтобы помешать моему браку, решительно на все!

-- Вы уверены, что карточка еще у нее?

-- Уверен.

-- Откуда вам это известно?

-- Она дала клятву отослать ее туда в этот день, когда будет объявлено о моей свадьбе. А это последует в будущий понедельник.

-- О, в таком случае, перед нами целых три дня! -- проговорил Гольмс, видимо, очень обрадованный. -- Ваше высочество остаетесь в Лондоне?

-- Конечно. Вы найдете меня в гостинице Лангхам под именем графа фон Крамма.

-- Я извещу вас о результатах моего предприятия.

-- Пожалуйста! Вы можете себе представить, как я волнуюсь!

-- Теперь остается только покончить с вопросом о гонораре.

-- Я вам даю карт-бланш. Я готов отдать за эту фотографию один из моих замков!

-- А текущие расходы?

Князь вынул толстый бумажник и положил его на стол.

-- Здесь триста фунтов золотом и семьсот кредитными билетами, -- проговорил он.

Гольмс нацарапал расписку на листике своей записной книжки и передал ее князю.

-- Адрес дамы?

-- Бриони-Лодж, Серпентин-Авеню, Сент-Джонс-Вуд.

Гольмс записал адрес.

-- Еще один вопрос. У нее кабинетная карточка?

-- Да.

-- Отлично. Покойной ночи, ваше высочество. Я надеюсь вполне, что скоро пришлю вам благоприятные известия... Покойной ночи, Ватсон, -- обратился он ко мне, когда княжеский экипаж отъехал от нашего дома. -- Я буду очень рад, если ты зайдешь ко мне завтра в три часа дня. Мне будет очень приятно поболтать с тобой об этом деле.

Ровно в три часа я явился к Гольмсу, но его еще не было дома. Хозяйка передала мне, что не было еще восьми часов утра, когда он вышел из дому. Я сел у камина с твердым намерением дождаться его во что бы то ни стало. Поручение, принятое на себя Гольмсом достать фотографическую карточку меня крайне интересовало, и хотя вся эта история не имела того мрачного, ужасного характера, как описанные мною раньше преступления, тем не менее, она приобретала выдающийся интерес ввиду самой личности клиента. Вместе с тем, мне было крайне любопытно снова проследить ясную, разительную логику моего друга и мастерское умение распутывать самые запутанные обстоятельства. Я уже так привык к его постоянным удачам, что мне и в голову не приходила возможность неудачи.

Около четырех часов в комнату вошел какой-то, повидимому, пьяный конюх с нечесанными волосами и бородой, раскрасневшееся от вина лицо которого и засаленная одежда производили неприятное впечатление. Хотя я знал удивительное искусство Гольмса переодеваться, тем не менее я не сразу догадался, кто стоит передо мною. Он кивнул мне головой и исчез в спальне; и явился пять минут спустя таким же элегантно одетым и безупречным джентльменом, как всегда. Заложив руки в карманы, он расселся перед камином и начал хохотать от всей души.

-- Это великолепно! -- воскликнул он и продолжал снова хохотать, пока наконец у него не захватило дыхание.

-- Что случилось?

-- Нет, право, это слишком смешно. Ты ни за что не отгадаешь, чем я сегодня занимался и чего я сегодня добился.

-- Не имею понятия. Ты, наверное, знакомился с домом и привычками мисс Ирэны.

-- Совершенно верно, и мне пришлось увидеть много интересного. Я тебе все расскажу по порядку. Итак, я вышел сегодня утром из дома переодетый грумом. Знаешь, между этими конюхами существует замечательная дружба. Они готовы друг другу во всем помочь. Я скоро нашел занимаемый ею дом. Двухэтажная вилла, в которой она живет -- настоящая игрушка. Позади ее расположен сад, а фасадом своим она выходит прямо на улицу. На улицу же выходят окна большой, роскошно обставленной гостиной. Окна эти очень высоки, почти во всю вышину комнаты, и снабжены теми глупыми английскими оконными запорами, которые может отворить любой ребенок. Я начал бродить по улице и не ошибся в расчетах: в переулочке, примыкавшем к саду, находилась конюшня. Я помог конюху вычистить лошадей и заработал благодаря этому на кружку пива и получил самые точные сведения об Ирэне Адлер.

-- Ну, и что же?

-- О, оказывается, она вскружила головы всем мужчинам этого квартала. Она самая восхитительная женщина в мире. Все конюхи и кучера Серпентин-Авеню утверждают это в один голос. Она живет очень уединенно, поет в концертах, выезжает ежедневно в пять часов и возвращается в семь часов к обеду. Очень редко выезжает она из дому в другое время. Ее часто навещает молодой человек необыкновенной красоты. Он бывает у нее по нескольку раз в день. И зовут его мистер Годфруа Нортон. Ты видишь, как выгодно иметь знакомых кучеров! Они отвозили его домой, по крайней мере, раз двадцать, и поэтому дали мне о нем самые подробные сведения. Когда я узнал от них все, что мне было нужно, я начал тихо прогуливаться близ виллы и составлять план кампании.

Очевидно, этот мистер Нортон играл не последнюю роль во всем этом деле. Он, как я узнал, юрист. Какие отношения существовали между ним и Ирэной Адлер? Ради чего посещал он ее так часто? Кем была она для него - клиенткой, другом или возлюбленной? В первом случае, она, конечно, отдала ему на хранение карточку. В последнем -- пожалуй, что нет. От решения этого вопроса зависело, где я должен был бы продолжать свои розыски: в вилле Адлер на квартире этого господина. Это было очень важное обстоятельство, и оно запутывало все дело. Я боюсь, что эти подробности тебе не интересны, но они необходимы для уразумения истинного положения вещей.

-- Я слушаю тебя очень внимательно, -- ответил я.

-- Я еще не пришел к окончательному решению, как перед виллой остановился кэб, и из него выскочил чрезвычайно красивый господин с орлиным носом и большой бородой. Очевидно, тот самый, которого мне описали. Он, повидимому, очень торопился, приказал кучеру ждать и прошел мимо отворившей ему дверь девушки, с видом человека, чувствующего себя дома.

В вилле он пробыл около получаса; время от времени он показывался у окна, и я видел, как, жестикулируя и возбужденно разговаривая, ходил взад и вперед по комнате. Ее не было и следа. Вдруг он выскочил из виллы в сильнейшем возбуждении. Прежде чем сесть на извозчика, он посмотрел на часы. "Поезжайте во весь дух! -- проговорил он. -- Сначала к Гроссу и Ганкею, в Риджент-стрит, а затем в церковь святой Моники. Вы получите полгинеи, если привезете меня туда в двадцать минут!"

Они помчались, и я только что раздумывал, следовать ли мне за ними, как вдруг я увидал, что по переулку едет нарядное маленькое ландо. Едва только кучер успел подъехать к подъезду и застегнуть пуговицы своей ливреи, как она быстро выскочила из подъезда и сама распахнула дверцы экипажа. "В церковь святой Моники, Джон! -- крикнула она. -- Получишь полсоверена, если будешь там через двадцать минут!" Я только мельком увидал ее, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что ради такой женщины мужчина способен на всякую глупость.

Такого удобного случая я не должен был упускать, Ватсон. К счастью, вблизи я нашел извозчика, и, прежде чем он успел оглянуться, я уже сидел в его экипаже. "Получите полсоверена, если довезете в церковь святой Моники в двадцать минут!" Было без двадцати пяти минут двенадцать, и я отлично понимал, что должно было произойти.

Мой извозчик ехал очень скоро, но те все-таки меня опередили. Я расплатился с извозчиком и поспешно вошел в церковь. Кроме преследуемых мною и одного, по-видимому, весьма смущенного священника, в церкви никого не было. Священник, видимо, убеждал их в чем-то, и все они стояли перед алтарем. Я вошел в боковой придел с видом совершенно случайно зашедшего в церковь. К моему величайшему удивлению, все трое вдруг обратили внимание на меня, и Годфруа Нортон быстро подошел ко мне.

"Слава Богу! -- воскликнул он. -- Вы можете оказать нам очень большую услугу. Идемте! Скорее, скорее!"

"Куда итти?" -- спросил я.

"Идемте, идемте, остается еще три минуты!"

Меня потащили к алтарю, и, прежде чем я успел понять происходившее, я стал давать ответы, которые мне подсказывали, и удостоверять вещи, о которых я не имел ни малейшего понятия. Короче сказать, я явился свидетелем торжественного брака Ирэны Адлер с Годфруа Нортоном.

Через несколько минут все было кончено; справа меня благодарил господин, слева -- дама, а спереди священник выражал мне свое удовольствие. Я никогда не был в таком глупом положении, и вот теперь-то, вспомнив о нем, я невольно и расхохотался. Очевидно, священник отказывался венчать без свидетелей. Если бы я там случайно не очутился, жениху пришлось бы брать свидетелей с улицы. Невеста подарила мне соверен, который я повешу на память к моей часовой цепочке.

-- Это совершенно неожиданный оборот дела, -- проговорил я.

-- Да, моим планам грозила полная неудача. Молодая парочка собиралась, повидимому, куда-то уезжать, и потому я должен был, со своей стороны, принять быстрые и энергические меры. Но на церковной паперти они расстались: он направился в Темпл, она -- к себе. "В пять часов поеду я, по обыкновению, в парк", -- крикнула она ему. Они отправились в разные стороны, а я решил заняться делом.

-- Каким же?

-- Съесть холодного ростбифа и выпить стакан пива, -- ответил он, позвонив в колокольчик. -- До сих пор у меня не было времени думать о еде. А вечером я буду еще более занят. Впрочем, я хотел бы просить о твоей помощи, доктор.

-- С удовольствием.

-- Я тебе все расскажу, когда хозяйка принесет ростбиф.

-- Прости, -- проговорил он затем, с аппетитом набросившись на поданное блюдо. - Я должен тебе все объяснить за едой, так как у меня очень мало свободного времени. Через два часа мы должны быть на театре военных действий, так как мадемуазель или, вернее, мадам Ирэна вернется в семь часов со своей прогулки. Я уже составил план наших действий. Но вот что: ты должен дать мне слово ни во что не вмешиваться. Понял?

-- Значит, я должен сохранить нейтралитет?

-- Да. Должно быть, дело дойдет до столкновения. Ты на это не обращай внимания. Когда я, что самое главное, попаду в дом, все успокоится. Через четыре или пять минут откроется окно гостиной. И ты должен стать подле этого открытого окна.

-- Хорошо.

-- Ты увидишь меня с улицы, и не должен меня выпускать из виду.

-- Хорошо.

-- Как только я подниму руку, ты бросишь в комнату предмет, который я тебе дам, и одновременно с этим крикнешь: "Пожар!" Ты все запомнил?

-- Конечно.

-- В этом ничего опасного нет, -- проговорил он и вынул из кармана длинный сигарообразный сверток. -- Это обыкновенная самовоспламеняющаяся ракета. Этим ограничится вся твоя задача. Крикнув "Пожар!", ты спокойно пойдешь вниз по улице, и минут через десять минут я тебя, вероятно, догоню. Надеюсь, ты меня понял?

-- Я должен сохранять нейтралитет, подойти к окну, наблюдать за тобой, бросить это по твоему знаку в комнату, крикнуть: "Пожар!" и ждать тебя на углу улицы.

-- Совершенно верно.

-- Ты можешь вполне положиться на меня.

-- Отлично! Но теперь уже мне пора приготовиться к моей роли.

Он направился в спальню и вернулся через несколько минут в образе любезного, скромного методистского проповедника. Широкая черная шляпа, широкие брюки, белый парик, умильная улыбка и благосклонный, любезный взор как нельзя лучше характеризовали методистского священника. Но Гольмс изменил не только свой наряд. Его черты, его манеры, все его существо изменилось до неузнаваемости.

Без десяти семь мы были в Серпентин-Авеню. Уже смеркалось, и только что начали зажигать фонари; мы начали ходить перед виллой в ожидании ее хозяйки. Вилла была совершенно такой, какой я себе ее представлял по рассказам Гольмса, но окружающую местность я себе воображал гораздо более пустынной. На одном углу болтала группа веселых курящих зевак, невдалеке стоял точильщик со своим колесом, и два солдата любезничали с няней. Несколько хорошо одетых молодых людей медленно прохаживались взад и вперед с сигарой во рту.

-- Видишь ли, -- заметил Гольмс, -- эта свадьба чрезвычайно упрощает дело. Теперь фотография является обоюдоострым оружием. Я не думаю, чтоб ей было очень желательно показать карточку мистеру Нортону, точно так же, как нашему клиенту не было бы очень приятно, если бы она попала в руки принцессы. Вопрос в том, где найти карточку.

-- Да, где?

-- Маловероятно, чтобы она ее всегда носила при себе. Кабинетная фотографическая карточка слишком велика, чтобы ее можно было легко скрыть в дамском платье. Поэтому очевидно, что она ее с собой не носит.

-- Где же она?

-- Может быть, у ее банкира или нотариуса, но это предположение маловероятно. К чему ей передавать другому такую важную вещь? На себя-то она может положиться, но ведь она не знает, в силах ли воспротивиться ее деловой человек политическому или косвенному влиянию. Кроме того, она намерена воспользоваться карточкой в ближайшие дни. Поэтому она должна у нее быть всегда под рукой. Поэтому она, наверное, хранится у нее на квартире.

-- Но ведь у нее делали два раза обыск.

-- Они не умели искать.

-- А что ты намерен делать?

-- Я совсем не буду искать.

-- Как так?

-- Она сама мне ее покажет.

-- Ну, не думаю.

-- Посмотрим. Тс, экипаж подъезжает. Теперь следуй в точности моим предписаниям.

Маленькое, элегантное ландо, фонари которого были зажжены, подъехало к вилле; едва оно успело остановиться, как к нему подбежал один из прогуливающихся людей для того, чтобы открыть дверцу экипажа и получить за это на чай. Другой бросился с тем же намерением и столкнул его в сторону. Между ними произошло спор; вмешались оба солдата и приняли сторону первого, тогда как точильщик заступился за второго. Дело дошло до форменной потасовки, и в одно мгновение вышедшая из экипажа дама стала центром возбужденных, дерущихся людей, пускавших в ход и палки, и кулаки. Гольмс бросился в середину свалки защищать даму. Но он еще не успел добраться до нее, как вскрикнул и упал с окровавленным лицом. Тотчас же все дерущиеся разбежались в разные стороны, и только тогда несколько человек, более прилично одетых, бывших дотоле безучастными зрителями этой сцены, бросились на помощь даме и раненому. Ирэна Адлер вбежала в подъезд; на пороге она остановилась, видимо, не зная, что делать, и великолепная ее фигура резко выделялась на ярко освещенном заднем фоне.

-- Он тяжело ранен? -- спросила она.

-- Он умер! -- воскликнуло несколько человек.

-- Нет, он еще жив, -- проговорил кто-то. -- Но он умрет прежде, чем вы его успеют довезти в больницу.

-- Славный, отважный человек! -- проговорила какая-то женщина. -- Не вмешайся он, эти негодяи стащили бы с дамы и цепочку, и часы. Он еще двигается.

-- Здесь его нельзя оставить. Позвольте его снести в ваш дом, сударыня?

-- Конечно, внесите его в гостиную. Там удобная софа. Пожалуйста, сюда!

Медленно и торжественно внесли его в гостиную; мне все это было видно в окно. Я видел лежащего на софе Гольмса, так как комната была освещена, а шторы не были задернуты. Не явились ли у него в эту минуту укоры совести? Что касается до меня, то я чувствовал себя сильно смущенным тем, что принимаю участие в махинациях против этой прелестной женщины, ухаживающей с такой нежностью и грацией за раненым. И все-таки он теперь уже не мог отступить, и поэтому я постарался отогнать от себя укоры совести и вынул из пальто ракету. Я успокаивал себя тем, что ведь ей не будет нанесено никакого вреда, и что мы только стремимся воспрепятствовать ей нанести вред другим.

Гольмс приподнялся; он сделал движение, как будто задыхается. Горничная бросилась открыть окно. В ту же самую минуту он поднял руку; я бросил в комнату ракету и крикнул во все горло: "Пожар!" В одну минуту у виллы собралась целая толпа народу. Густое облако дыма выбивалось из открытого окна. Передо мною мелькали тени бегущих взад и вперед людей, и я услыхал голос Гольмса, уверявшего, что опасности никакой нет.

Я выбрался из толпы, и не прождал я на углу и десять минут, как явился Гольмс, и мы двинулись в путь с облегченным сердцем.

Несколько минут он быстро и молча шел рядом со мной.

-- Ты это сделал очень искусно, доктор, -- заметил он. -- Теперь все в порядке.

-- Ты, значит, достал фотографию?

-- Нет, но зато знаю, где она находится.

-- Каким образом ты это узнал?

-- Она мне, как я тебе предсказывал, сама же и указала.

-- Мне это совершенно не понятно.

-- Ну, я из этого не буду делать тайны, -- проговорил он со смехом. -- Вся история проста до чрезвычайности. Ты, конечно, догадался, что на улице все было подстроено. Все участвующие лица были ангажированы на один вечер.

-- Я так и думал.

-- Когда разыгрался скандал, я держал на ладони своей руки кусок сыроватой красной материи. Перед тем, как упасть на землю, я прижал его к лицу, и поэтому получилось впечатление, что у меня лицо разбито в кровь. Это старый кунштюк.

-- Я так и предполагал.

-- Меня внесли в ее виллу, и как раз в ту гостиную, на которую я обратил раньше все свое внимание. Она примыкает к спальне, и от меня, следовательно, ничего не могло укрыться. Они меня положили на софу, я начал как бы задыхаться, горничная распахнула окно, и тогда начал действовать ты.

-- Но каким образом я мог тебе оказать содействие?

-- Если женщина думает, что горит ее дом, она, несомненно, инстинктивно схватится за предмет, который ей дороже всего. Это вполне естественно, и я этим пользовался не раз для своих целей. Замужняя женщина и мать хватает своего ребенка, незамужняя женщина хватается за свои драгоценности. Я был уверен, что для нашей дамы самой драгоценной вещью является предмет, который я стремлюсь достать. Сцена пожара была проведена великолепно. Дым и крик могли бы потрясти хотя бы и стальные нервы. Поэтому я узнал все. Фотография помещается в нише, в потайном шкафчике, вделанном в стену. При первой тревоге она бросилась туда, и я увидал, что она держала в руках карточку. Когда я крикнул, что опасности никакой нет, она положила карточку обратно, но затем увидала ракету и бросилась из комнаты. После этого я ее уже не видал. Я колебался, не овладеть ли карточкой, но в эту минуту вошел ее кучер, и я решил повременить, так как малейшая оплошность могла испортить все дело.

-- А теперь что? -- спросил я.

-- Собственно говоря, остается сделать пустяки. Завтра утром я с князем сделаю ей визит. Если ты хочешь, можешь идти с нами. Нас попросят обождать в гостиной, и дело будет сделано. Может быть, его высочеству доставит особенное удовольствие взять эту карточку собственноручно.

-- В котором часу вы сделаете визит?

-- В восемь часов утра. Дама наша будет еще, конечно, спать, и мы будем хозяевами положения. Конечно, мы должны быть очень аккуратны, так как неизвестно, какие изменения произвел в ее жизни и привычках этот брак. Я тотчас же извещу князя.

Разговаривая, мы дошли до улицы Бэйкер. Гольмс стал искать в кармане ключ от входной двери; вдруг какой-то прохожий крикнул ему:

-- Спокойной ночи, мистер Гольмс!

Слова эти были, повидимому, произнесены молодым человеком в широком пальто, быстро пробежавшим мимо нас.

-- Я где-то слышал этот голос, -- проговорил Гольмс. -- Кто бы это мог быть, черт возьми?

III

Я провел эту ночь у Гольмса. На следующее утро мы только что принялись за завтрак, как вбежал князь.

-- Вы добились своего? -- воскликнул он, хватая Гольмса за плечи и с волнением ожидая его ответа.

-- Пока еще нет.

-- Но вы имеете надежду?

-- Конечно.

-- В таком случае, едемте! Я сгораю от нетерпения.

-- Я еще должен послать за извозчиком.

-- Мой экипаж у вашего подъезда.

-- Тем лучше.

Мы сели в экипаж и поехали.

-- Ирэна Адлер вышла замуж, -- заметил Гольмс.

-- Замуж? Когда же?

-- Вчера.

-- И за кого же?

-- За английского адвоката, по имени Нортон.

-- Правда? Но любить его она, во всяком случае, не может.

-- И все-таки, в интересах вашего высочества было бы желать этого.

-- Почему так?

-- Потому что это обезопасит ваше величество от дальнейших неприятностей. Если она любит своего мужа, она не любит ваше высочество, а если она не любит ваше высочество, к чему же ей нарушать ваш покой?

-- Совершенно верно. И все-таки... Ах, как бы я желал, чтобы она была мне равна по рождению! Какая бы она была княгиня!

Он задумался и молчал до самого дома Адлер.

Двери виллы была открыта настежь, и на пороге ее стояла пожилая женщина, смотревшая с сардонической улыбкой, как мы выходили из экипажа.

-- Мистер Шерлок Гольмс? -- спросила она.

Мой друг бросил на нее удивленный взгляд.

-- Да, я мистер Гольмс.

-- Барыня предупредила меня о вашем приезде. Она уехала сегодня с утренним пятичасовым поездом на континент.

-- Что?! -- Шерлок Гольмс побледнел как полотно. -- Вы хотите этим сказать, что она покинула Англию?

-- Да. Навсегда.

-- А бумаги? -- спросил хриплым голосом князь. -- Значит, все пропало!

-- Мы должны удостовериться, -- Гольмс оттолкнул служанку и бросился в комнату.

Князь и я последовали за ним. Мебель в комнате стояла в беспорядке, открытые настежь шкафы указывали на поспешность отъезда. Гольмс бросился к тайнику, открыл его и вытащил фотографическую карточку и письмо. На карточке была изображена Ирэна Адлер в вечернем туалете, а письмо было адресовано мистеру Шерлоку Гольмсу.

Мой друг разорвал конверт, и мы все трое одновременно прочли это письмо. Оно было написано накануне, около двенадцати часов ночи и гласило следующее:

"Мой дорогой мистер Гольмс, Вы действительно бесподобно провели вашу роль, и Вам вполне удалось овладеть моим доверием. До самой суматохи по поводу мнимого пожара я не имела ни малейшего подозрения. Но затем я поняла, что я себя выдала, и задумалась о будущем. Несколько месяцев тому назад меня уже предостерегали и указывали на Вас как на единственного человека, к посредству которого прибегнет князь. Сначала мне было стыдно за недоверие к такому милому старому священнику. Но вы знаете, что я сама была актрисой и поэтому сама не раз прибегала к переодеванию. Поэтому я послала своего кучера Джона наблюдать за Вами, а сама отправилась к себе наверх переодеться. Я успела последовать за Вами до вашего дома и убедилась, что мною интересуется знаменитый мистер Гольмс. Я даже сделала неосторожность -- пожелала Вам спокойной ночи, -- и поспешила обратно к мужу.

Мы с мужем сочли за самое лучшее спастись от такого опасного врага бегством. Поэтому завтра Вы найдете гнездышко пустым. Пусть ваш клиент успокоится насчет карточки: я люблю и любима человеком, гораздо более благородным, чем князь. Я предоставляю князю полную свободу действий и, несмотря на его тяжелую вину, не буду стоять поперек его дороги. Я оставляю фотографическую карточку, обладание которой может быть желательно князю, и остаюсь навсегда преданная Вам

Ирэна Нортон, урожденная Адлер".

-- Какая женщина, нет, какая женщина! -- воскликнул князь. -- Не говорил ли я вам, как она быстро и решительно действует? Какая бы из нее вышла великолепная княгиня! Как жалко, что она не стоит на одной ступени со мной!

-- Судя по всему, что мне о ней известно, она смотрит на это с совершенно другой точки зрения, -- ответил на это холодно Гольмс.

-- Скажите мне, чем я могу вас вознаградить? Это кольцо...

Он снял со своего пальца кольцо с изумрудом и протянул его Гольмсу.

-- Ваше высочество обладает тем, что имеет для меня гораздо большую ценность.

-- Что же это?

-- Фотографическая карточка.

Князь взглянул на него с удивлением.

-- Карточка Ирэн?! В таком случае, возьмите ее, пожалуйста.

-- Очень благодарен, ваше высочество. Честь имею кланяться.

Он сделал поклон и удалился, сделав вид, что не замечает протянутой ему князем руки.

Таким образом, был счастливо избегнут угрожающий князю К. скандал, и самые остроумные планы Шерлока Гольмса были разрушены благодаря хитрости женщины. Гольмс всегда насмехался над хитроумием женщин; с того времени я не слышал от него больше ни одного насмешливого слова на этот счет.