ПОДЪ ТѢНЬЮ МЕЧА
(The Shadow of the Sword)
РОМАНЪ ИЗЪ ЭПОХИ НАПОЛЕОНА I
РОБЕРТА БУКАНАНА
ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ "ИСТОРИЧЕСКІЙ ВѢСТНИКЪ"
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІИ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1894
Этотъ романъ написанъ съ цѣлью протеста противъ войны, которая болѣе всѣхъ человѣческихъ учрежденій составляетъ позоръ и бичъ современной цивилизаціи. Но что я говорю? Эти слова писаны мною въ Шобурнесѣ, гдѣ наши англійскіе артиллеристы пробуютъ новыя орудія цѣною нашихъ кармановъ и оконъ. Я забываю, сколько именно стерлинговъ стоитъ англійскому народу каждый выстрѣлъ изъ новоизобрѣтенной пушки, или какому денежному взысканію онъ подвергается для производства ежедневной пробной канонады въ Шобурнесѣ и другихъ подобныхъ убѣжищахъ безпокойства. Передъ мною стѣнной календарь, изданный религіозной газетой "Христіанскій Вѣстникъ", и на немъ виднѣются среди портретовъ духовныхъ проповѣдниковъ воинственныя черты египетскаго героя, лорда Вольснея. Другіе признаки удостовѣряютъ, что во всѣхъ странахъ процвѣтаетъ христіанская цивилизація, которой мы такъ кичимся. Пріятно также думать, что даже либералы были вынуждены примѣнять воинственную программу и поддерживать энтузіазмъ владѣльцевъ египетскихъ фондовъ славными побѣдами надъ безпомощными ближними, живущими на Востокѣ. Библія, мечъ и лазаретный фургонъ вездѣ торжествуютъ, и религія Христа всюду одерживаетъ верхъ. Еще одинъ шагъ, и достигнутъ былъ бы золотой вѣкъ; этотъ шагъ, по мнѣнію многихъ набожныхъ христіанъ и членовъ комфортабельныхъ клубовъ, заключался бы въ томъ, чтобъ старыя раны безпокойной Ирландіи были залечены порохомъ и картечью.
Но этотъ предметъ слишкомъ печальный, чтобъ по поводу его изощряться въ сарказмахъ. Я стою лицемъ къ лицу съ страшнымъ фактомъ, что война все еще существуетъ и будетъ существовать, пока ее терпятъ при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ и подъ какимъ бы то ни было названіемъ проповѣдники христіанства, среди которыхъ всего могущественнѣе представители четвертаго сословія. Въ XIX вѣкѣ война должна быть просто невозможной, а если она возможна, то это доказываетъ, какъ не вполнѣ христіанство освободило свѣтъ отъ всѣхъ гнетущихъ его золъ.
Мой трудъ можетъ принести нѣкоторую пользу, но ни въ какомъ случаѣ не принесетъ вреда. Многіе признаютъ и громко одобряютъ его, какъ протестъ противъ деспотизма, олицетвореннаго Наполеономъ. Но я надѣюсь, что онъ представляетъ нѣчто больше, именно протестъ противъ войны, какъ наиболѣе ненавистнаго и смертоноснаго символа ретрограднаго движенія современныхъ политическихъ идей.
-- Роанъ! Роанъ! Развѣ ты меня не слышишь? Пора идти. Пойдемъ, пойдемъ! Мнѣ страшно смотрѣть внизъ на тебя. Иди на верхъ, Роанъ!
Произносившій эти слова голосъ терялся въ голубомъ пространствѣ, среди смутнаго шелеста крыльевъ и неяснаго щебета только что родившихся дѣтенышей морскихъ птицъ; а внизу на разстояніи тысячи футъ, на синемъ морѣ, омывавшемъ кроваво-красные, гранитные утесы, раздавался ясно, но не сильно; отвѣтный человѣческій крикъ.
Вдали на горизонтѣ водяной поверхности садилось солнце, и его послѣдніе золотые лучи живо освѣщали изрѣзанные разсѣлинами и расколотые бурями утесы Бретонскаго берега, зажигая огнемъ обнаженный камень на вершинѣ, превращая грубую траву въ блестящіе изумруды, окружая золотистой мглой желтые цвѣты нависшаго надъ пропастью дикаго терна и заливая ослѣпляющимъ сіяніемъ выдающуюся скалу, на концѣ которой была привязана веревка.
На самомъ краю этой скалы, подъ лучами заходящаго солнца, стояла молодая дѣвушка, громко кричавшая тому, кто невидимо висѣлъ въ пространствѣ.
Солнечный свѣтъ прямо падалъ на ея лице, такъ что она невольно жмурилась, а нѣжное дуновеніе моря лобызало вѣки ея ослѣпленныхъ глазъ.
Судя по ея сильно загорѣлому цвѣту лица, ее можно было принять за цыганку, но такія смуглыя лица, какъ у нея, часто встрѣчаются среди женщинъ кельтической расы на Бретонскомъ берегу, а ея большіе глаза были не цыгански-черные, а эѳирно-сѣрые, того таинственнаго цвѣта, который придаетъ имъ небесную мягкость, когда они дышатъ радостью и любовью, а могильный мракъ, когда выражаютъ гнѣвъ и ревность; дѣйствительно, смотря долго на такіе глаза, получаешь впечатлѣніе невѣдомой дотолѣ глубины страсти, гордыни и самообладанія. Молодая дѣвушка была высокаго роста, статная, хотя нѣсколько худощавая, съ маленькими ручками и ножками, такъ что еслибъ ея щеки были не такъ розовы, руки побѣлѣе, а поступь менѣе эластична, то она могла бы быть рожденной аристократкой.
Въ этотъ самый день, восемнадцать лѣтъ тому назадъ ея отецъ, вернувшись на зарѣ въ маленькое рыбачье селеніе съ громаднѣйшимъ въ тотъ сезонъ уловомъ, радостно узналъ, что Пресвятая Дѣва подарила ему послѣ трехъ сыновей давно желанную дѣвочку, которая доселѣ сохранила невинную красоту дѣтства. Она уже кажется женщиной, не переставая быть ребенкомъ, и солнце, играющее въ эту минуту на щекахъ всѣхъ молодыхъ дѣвушекъ на сто миль вокругъ по Бретонскому берегу, не освѣщаетъ болѣе прелестнаго существа.
Подобно легендарной королевѣ Бертѣ, она держала въ рукахъ прялку, но никакая королевская одежда, какъ бы она ни была роскошна, не могла къ ней болѣе идти, чѣмъ строгій, но живописный костюмъ Бретонской поселянки, состоящій изъ скромнаго бѣлаго чепца, синяго платья съ красной каймой, хорошенькаго передника съ затканными цвѣтами, граціознаго корсажа, украшеннаго четками, и деревянныхъ башмаковъ.
-- Роанъ, Роанъ!
Снова раздается ея голосъ, похожій на щебетъ птицы, и снова онъ замираетъ въ голубомъ пространствѣ.
Молодая дѣвушка положила свою прялку подлѣ виднѣвшихся на сосѣднемъ камнѣ деревянныхъ башмаковъ и широкой поярковой шляпы, легла на землю, припавъ лицемъ къ самому краю утеса, и, взявшись рукою за опускавшуюся въ бездну веревку, посмотрѣла внизъ.
Висѣвшая въ пространствѣ фигура почувствовала ея прикосновеніе къ веревкѣ, и сіяющее лице посмотрѣло на нее съ улыбкой.
Съ минуту она видѣла подъ собой эту фигуру, окруженную цѣлой стаей морскихъ птицъ, а далѣе внизу бѣлѣлъ берегъ, и сверкала зеркальная поверхность моря. Но потомъ голова у нея закружилась, и, вскрикнувъ, она закрыла глаза. Громкій звучный смѣхъ долетѣлъ до нея и придалъ ей бодрости. Она снова посмотрѣла внизъ.
Какая глубина! Она теперь видитъ все чисто и ясно, но ея глаза останавливаются не на красныхъ рифахъ и гранитныхъ скалахъ, усѣянныхъ узорчатыми водяными папоротниками, не на одинокой Герландской Иглѣ, громадномъ, мѣловомъ монолитѣ, возвышающемся надъ морскими волнами, не на обнаженныхъ утесахъ, усѣянныхъ чайками, отдыхающими отъ долгой дневной рыбной ловли, не на тюленяхъ, лѣниво плавающихъ въ темныхъ заводяхъ у подножія скалъ, не на рыбачьей лодкѣ, тихо уходящей въ море съ медленно убывающимъ отливомъ. Всю эту картину она обнимаетъ быстрымъ взглядомъ, но ея черты тотчасъ исчезаютъ, и передъ нею виднѣется только ловкая фигура юноши, который то съ быстротою козы перепрыгиваетъ съ одной скалы на другую, то какъ бы плаваетъ въ воздухѣ, придерживаясь за веревку. Онъ энергично работаетъ ногами и руками, занятый сборомъ птичьихъ яицъ. Вокругъ него кружатся и вьются безконечные ряды птицъ, наполняя воздухъ такой шумной, безпокойной сумятицей, что менѣе опытный птицеловъ сразу потерялъ бы голову. Онъ не обращаетъ никакого вниманія даже на гнѣвно-бросающихся на него самокъ, неудачно старающихся заклевать его босыя ноги. Вообще онъ какъ бы не сознаетъ грозящихъ ему опасностей и весело смѣется, словно его занятіе тѣмъ забавнѣе, чѣмъ болѣе представляется опаснымъ.
Нельзя смотрѣть безъ волненія на его живыя, быстрыя движенія среди пустаго пространства, надъ которымъ свѣтитъ солнце, и подъ которымъ сверкаетъ море. Голова его обнажена; волоса, золотисто-русые, падаютъ на его плеча и по временамъ опускаются на глаза, причемъ онъ откидываетъ ихъ назадъ поспѣшнымъ движеніемъ своей львиной головы. Все въ немъ напоминаетъ этого царя животныхъ, не только голова и шея, но и глаза, которые, даже сверкая, какъ въ настоящую минуту, поражаютъ страннымъ, устремленнымъ куда-то далеко, мечтательнымъ взглядомъ. Онъ также ловокъ, какъ силенъ, и вся его фигура отличается геркулесовскими размѣрами; не даромъ онъ принадлежитъ къ семьѣ Гвенферновъ, а на памяти людей ни одинъ Гвенфернъ не былъ ниже шести футовъ. Совершенно обнаженный и окаменѣлый, онъ могъ бы служить статуей Геракла, такъ онъ былъ великъ, строенъ и мускулистъ. Но даже въ теперешней его одеждѣ -- темно-синей рубашкѣ съ открытымъ воротомъ, пестромъ кушакѣ и синихъ шароварахъ, подвязанныхъ надъ колѣнками красной лентой, онъ кажется достаточнымъ геркулесомъ. Энергично занимаясь своимъ дѣломъ, онъ уже почти наполнилъ темными, землянистаго цвѣта яицами, прикрѣпленную къ его кушаку сѣтку.
Солнце близится къ закату, и его лучи, ударяя на красноватые утесы, ослѣпляютъ глаза, но птицеловъ смѣло смотритъ на верхъ, на смуглое лицо молодой дѣвушки, которое виднѣется надъ нимъ среди бѣлоснѣжной стаи птицъ.
-- Роанъ, Роанъ!-- снова раздается ея крикъ.
Онъ машетъ своей палкой птицелова и съ улыбкой приготовляется къ возвращенію на утесъ.
-- Иду, иду, Марселла!-- отвѣчаетъ онъ.
И онъ медленно подымается съ помощью веревки, крючка своей палки и ногъ, которыми онъ ловко хватается за выдающіяся оконечности утеса. По временамъ камни обрываются подъ его тяжестью, и тогда онъ на минуту виситъ на воздухѣ, поддерживаемый лишь веревкой; но если онъ въ эти моменты какъ бы блѣднѣетъ, то не отъ страха, а благодаря напряженнымъ усиліямъ, заставляющимъ его быстрѣе переводить дыханіе. Голова у него не кружится, спокойный взглядъ его синихъ глазъ хладнокровно устремленъ то вверхъ, то внизъ, и онъ знаетъ каждую разсѣлину, каждый выступающій уголъ береговыхъ утесовъ. Онъ движется медленно, но, все-таки, черезъ нѣсколько минутъ кружившіяся вокругъ него, какъ снѣжинки, птицы находятся не надъ нимъ, а подъ нимъ; наконецъ онъ достигаетъ вершины утеса, захватывается колѣнками за его край и выскакиваетъ на зеленую траву подлѣ самой молодой дѣвушки.
Теперь передъ нимъ открывается вся окрестная панорама. На пурпурномъ небѣ рельефно выступаютъ покрытыя зелеными пастбищами горы, только что спаханныя поля и купы деревьевъ, сквозь листву которыхъ выднѣются гнѣздящіяся другъ подлѣ друга фермы. Но онъ смотритъ только на одно смуглое лице и на одни блестящіе глаза, которые съ любовью устремлены на него.
-- Зачѣмъ ты такой смѣльчакъ, Роанъ?-- произноситъ она мягкимъ бретонскимъ акцентомъ: -- страшно подумать, еслибъ веревка оборвалась, или у тебя закружилась голова; Гильдъ и Хоэль говорятъ, что ты всегда дѣлаешь глупости. Нельзя человѣку лазить по Герландскому утесу.
Пробраться туда, гдѣ никогда не бывалъ человѣкъ, залѣзть на такую высоту, куда рѣдко прокладываютъ себѣ дорогу козы, и знать всѣ тайныя убѣжища въ утесахъ, какъ знаютъ только ястребы, или вороны, вотъ въ чемъ заключалось все самолюбіе Роана. Онъ вполнѣ раздѣлялъ стремленія всего, что летаетъ, плаваетъ и пресмыкается на свѣтѣ. Онъ плавалъ, какъ рыба, ползалъ, какъ червякъ, и его счастье было бы полно, еслибъ онъ могъ летать, какъ птица, но и теперь никакая чайка не кружится надъ вершинами утесовъ съ такой легкостью, какъ онъ съ помощью одной веревки носится въ пространствѣ, перелетая со скалы на скалу.
Всѣ поселяне и рыбаки въ Кромлэ славятся умѣніемъ лазить по утесамъ, но никто не превосходитъ его въ смѣлости и хладнокровномъ мужествѣ. Онъ ходитъ, поднявъ голову, тамъ, гдѣ самые опытные птицеловы только пробираются ползкомъ. Конечно, онъ иногда падалъ и наносилъ себѣ тяжелыя поврежденія, но это только придавало ему новыя силы для еще болѣе отважныхъ подвиговъ.
Еще ребенкомъ Роанъ Гвенфернъ пасъ на этихъ утесахъ козъ и овецъ, оглашая уединенныя ущелья звуками своего маленькаго пастушескаго рожка. Мало-по-малу онъ усвоилъ себѣ всѣ тайны роковаго, омываемаго моремъ берега, и когда онъ возмужавъ сталъ ходить въ море вмѣстѣ съ своими товарищами рыбаками то, все-таки, сохранилъ свою раннюю любовь къ скаламъ. Пока другіе гуляли по берегу, сидѣли передъ своими жилищами, лѣниво посматривали на растянутыя сѣти, или пили въ кабачкѣ, Роанъ любовался какимъ нибудь естественнымъ храмомъ, созданнымъ не человѣческими руками, или проникалъ, подобно призраку, съ факеломъ въ рукахъ въ мрачную пещеру, гдѣ тюленья самка кормила своего дѣтеныша, или наконецъ раздѣвшись плылъ по морю до подножья Герландской Иглы, гдѣ бакланы вьютъ свои гнѣзда. Даже въ зимнюю непогоду, когда птицы не покидаютъ отъ страха свои скалистыя убѣжища, когда пѣнистые валы потрясаютъ до основанія могучія скалы, и громадные камни, отрываясь отъ утесовъ, съ шумомъ низвергаются въ морскую пучину, даже среди самой неистовой бури, Роанъ странствовалъ по берегу, не уступая чайкамъ въ ихъ страсти къ морю.
Эта страсть къ водѣ развивалась въ немъ изъ года въ годъ все болѣе и болѣе, хотя мудрые критики изъ числа городскихъ обитателей считаютъ такую страсть только удѣломъ поэтовъ, преимущественно лорда Байрона, и обвиняютъ въ нелѣпомъ сентиментализмѣ всякаго, кто приписываетъ подобную страсть береговому поселянину въ Бретани, или въ Ирландіи. Однако какъ пахарь любитъ свое поле, матросъ свой корабль и городской оборванецъ свою улицу, такъ горячо любилъ Роанъ море. Безъ всякаго преувеличенья можно сказать, что, переселившись на нѣ сколько миль внутрь страны, онъ былъ бы самымъ несчастнымъ человѣкомъ на свѣтѣ. А что онъ любилъ море не съ цѣлью сентиментальничать, или позировать, но естественной, живой и горячей любовью, было вполнѣ понятно. Море было его отцемъ.
Много дикихъ, но патетическихъ суевѣрій сохраняется еще на бретонскомъ берегу, много разсказываютъ еще тамъ нелѣпыхъ легендъ, которыя, однако, дышатъ животворящей вѣрой и художественной красотой. Въ числѣ подобныхъ легендъ, переходящихъ изъ устъ въ уста, въ Кромлэ находится одна, въ основѣ которой лежитъ не пустая фантастическая мечта, а печальная правда. Въ ней говорится о томъ, какъ однажды въ лѣтнюю ночь рыбакъ Рауль Гвенфернъ взялъ съ собою въ море своего маленькаго золотокудраго сына. Неожиданно поднялась страшная буря; флотилія рыбачьихъ лодокъ носилась безпомощно по сѣдымъ валамъ и наконецъ, когда всякая надежда на спасеніе исчезла, рыбаки, преклонивъ колѣна, молили о помощи Пресвятую Дѣву. Молился, подобно другимъ, и маленькій мальчикъ, дрожа всѣмъ тѣломъ и крѣпко ухватившись за руку отца. Неожиданно невинный ребенокъ, и только онъ одинъ, увидалъ среди окружавшаго мрака и разъяренныхъ морскихъ волнъ ярко свѣтившійся образъ Пресвятой Дѣвы, въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ она стоитъ въ маленькой часовнѣ на берегу. Вскорѣ послѣ этого буря стихла, и вся флотилія рыбачьихъ лодокъ благополучно вернулась съ моря. Только среди смѣлыхъ моряковъ не доставало одного человѣка. Ребенокъ въ отчаяніи кричалъ "папа", но отецъ не откликался на этотъ зовъ; волна унесла его въ пучину. Обливаясь слезами, ребенокъ разсказалъ о томъ видѣніи, которое представилось его глазамъ. Выйдя изъ лодки, онъ побѣжалъ къ матери и, бросившись къ ней на шею, созналъ всю горечь сиротства; съ того дня у него не было другого отца, какъ море.
Его мать, теперь бѣдная вдова, жила въ каменной хижинѣ на краю селенія. Дарованный небомъ ей подъ старость, по особой милости Пресвятой Дѣвы, внявшей ея молитвамъ, Роанъ съ годами становился все красивѣе, и его лице все болѣе и болѣе отличалось какимъ-то сіяющимъ видомъ, что мать объясняла въ глубинѣ своего сердца небеснымъ видѣніемъ, явившимся ему на морѣ.
Съ теченіемъ времени эта легенда достигла до мѣстнаго патера; онъ пошелъ къ вдовѣ, увидалъ ребенка, осмотрѣлъ его голову, такъ какъ онъ кичился знаніемъ френологіи, и пришелъ въ восторгъ отъ сіяющаго его лица. Для патера было несомнѣнно, что Небо совершило чудо, а чудеса были слишкомъ рѣдки, чтобъ ими не воспользоваться. Поэтому онъ предложилъ вдовѣ воспитать Роана въ религіозномъ духѣ и со временемъ сдѣлать его служителемъ алтаря. Конечно, это предложеніе было принято со слезами радости, и патеръ, человѣкъ въ своемъ родѣ замѣчательный и отличавшійся нѣкоторыми знаніями, взялъ мальчика къ себѣ въ домъ. Его положеніе совершенно измѣнилось, и вмѣсто того, чтобъ пасти козъ на утесахъ, онъ сталъ учиться грамотѣ, латинской грамматикѣ и даже первымъ началамъ греческаго языка. Онъ оказался очень послушнымъ ребенкомъ и не жалуясь вставалъ на зарѣ, когда еще было темно, чтобъ сопровождать патера въ церковь. Но, съ другой стороны, онъ обнаруживалъ особую страсть къ праздности и свободѣ. Чѣмъ онъ становился старше, тѣмъ эта страсть въ немъ болѣе развивалась, и онъ часто уходилъ въ море съ рыбаками или цѣлый день бѣгалъ по берегу, купался и ловилъ креветокъ, при этомъ онъ пропадалъ именно въ то время, когда онъ былъ всего нужнѣе патеру. Однажды, его принесли домой со сломанной ключицей отъ паденія со скалы, гдѣ онъ старался отбить гнѣздо у разъяреннаго ворона, а два или три раза онъ едва не утонулъ.
Патеръ все это терпѣливо переносилъ, надѣясь, что мальчикъ образумится, но мало-по-малу Роанъ сталъ задавать ему такіе вопросы, что патеръ становился втупикъ. Тогда все еще носились въ воздухѣ революціонныя идеи, хотя существовала имперія, и 93 годъ едва коснулся Кромлэ. Роанъ сталъ въ тайнѣ читать свѣтскія книги, глаза его открылись, и маленькій язычекъ сталъ болтать; вскорѣ патеръ съ отвращеніемъ увидалъ, что мальчикъ былъ слишкомъ уменъ.
Когда пришло время послать его въ семинарію, онъ взбунтовался и прямо объявилъ, что ни за что не пойдетъ въ служители алтаря. Это былъ тяжелый ударъ для матери, и она возстала противъ своего ребенка, но, къ ея удивленію, патеръ принялъ его сторону.
-- Полно, добрая женщина,-- сказалъ онъ,-- не надо насиловать ребенка. Жизнь патера тяжелая, и можно служить Богу инымъ образомъ.
Слыша это, Роанъ просіялъ, а его мать сказала, качая головой.
-- Это невозможно.
-- Совершенно возможно -- продолжалъ патеръ,-- да будетъ во всемъ воля Божія, и лучше быть хорошимъ рыбакомъ, чѣмъ дурнымъ патеромъ.
Дѣло кончилось тѣмъ, что мальчикъ вернулся домой. По правдѣ сказать, патеръ былъ очень радъ, что отдѣлался отъ него. Онъ ясно видѣлъ, что Роанъ не былъ такимъ юношей, изъ котораго легко сдѣлать святаго человѣка, и, что онъ рано или поздно сдѣлается еретикомъ, а, можетъ быть, полюбитъ женщину. Но, все-таки, онъ не безъ сожалѣнія отказался отъ дальнѣйшаго руководства своего ученика, такъ какъ было большой потерей для церкви не обратить въ свою пользу легенду о явившемся ему на морѣ видѣніи. Впрочемъ, онъ скоро нашелъ болѣе подходящаго себѣ аколита (свѣщеносецъ) и совершенно забылъ о томъ разочарованіи, которое возбудилъ въ немъ маленькій сирота.
Между тѣмъ, Роанъ вернулся къ своей прежней жизни съ восторженной радостью птицы, освобожденной изъ клѣтки. Онъ легко убѣдилъ мать, что все устроилось къ лучшему, такъ какъ, сдѣлавшись патеромъ, онъ долженъ былъ бы ее покинуть, а теперь онъ навсегда останется съ ней, займетъ въ ихъ жилищѣ мѣсто своего отца и будетъ утѣшеніемъ ея старости. Онъ ненавидѣлъ только два рода жизни; и тотъ и другой заставилъ бы его разстаться съ матерью. Онъ ни за что не хотѣлъ быть патеромъ, потому что не любилъ духовной жизни и не могъ бы жениться на своей двоюродной сестрѣ Марселлѣ. Онъ не желалъ и, слава Богу, не могъ быть солдатомъ, такъ какъ былъ единственнымъ сыномъ вдовы.
Но наступилъ 1813 годъ, и великій императоръ, успѣшно уничтоживъ страхъ иноземнаго вторженія, который овладѣлъ всей Франціей послѣ его печальнаго возвращенія изъ Москвы, теперь подготовлялъ своимъ врагамъ ударъ, отъ котораго они должны были погибнуть навсегда. Ходили самые странные слухи, но ничего неизвѣстно было опредѣленнаго. Въ весеннему воздухѣ стояла та роковая тишина, которая предшествуетъ грозѣ и землетрясенію.
Однако въ Кромлэ, уединенномъ и грустномъ уголкѣ бретонскаго берега, солнце сіяло, и море искрилось подъ его лучами, какъ будто Москвы никогда не существовало, массы французскихъ труповъ не валялись подъ русскимъ снѣгомъ, и мученическая Франція не проклинала въ тайнѣ своего тирана. Эхо войны слабо слышалось тамъ, и Роанъ не обращалъ на него никакого вниманія. Счастье эгоистично, а Роанъ былъ счастливъ. Жизнь казалась ему сладкимъ блаженствомъ, и это блаженство заключалось въ томъ, что онъ дышалъ, существовалъ и былъ свободенъ. Смотрѣть на солнце, любоваться утесами и пещерами, слѣдить за бѣлыми парусами на морѣ и столбами дыма, подымавшимися къ небу изъ трубъ рыбачьихъ хижинъ, слушать назидательныя бесѣды толстаго патера и странные разсказы о битвахъ и походахъ его стараго дяди, наполеоновскаго служаки, внимать игрѣ его двоюродныхъ братьевъ Алена и Яника на волынкѣ, отыскивать птичьи гнѣзда, ловить сельдей въ тихую ясную ночь, а лучше всего гулять по берегу съ Марселлой, смотрѣть ей въ глаза и цѣловать ее въ губы -- ничто не могло быть лучше, слаще этой жизни.
А Марселла?
Она была дочь сестры его матери и единственная племянница стараго капрала, у котораго она жила съ четырьмя взрослыми могучими братьями. Съ дѣтства онъ побѣдилъ ея сердце своей безбоязненной смѣлостью, и они постоянно бывали вмѣстѣ, какъ настоящіе птенцы природы. Старшіе братья скучали въ ея обществѣ и проводили все свободное время или въ кабачкѣ, или ухаживая за другими молодыми дѣвушками, а Роанъ искалъ всегда случая остаться съ нею наединѣ и, пользуясь своимъ родствомъ, обращался съ нею очень нѣжно. Онъ любилъ ея темные глаза и черные волоса, ея милое, ласковое обращеніе и наивный культъ его смѣлости. Она была въ дѣтствѣ товарищемъ его игръ, теперь она была его подругой, а вскорѣ должна была перемѣнить это названіе на болѣе серьезное. Но бракъ между такими родственниками не одобрялся въ Бретанѣ, и необходимо было для этого получить особое разрѣшеніе епископа; къ тому же они еще ни однимъ словомъ не обмолвились между собою о своей любви.
Безъ сомнѣнія, они понимали другъ друга; юность и старость умѣютъ выражаться безъ словъ. Юноши и молодыя дѣвушки находятъ въ обществѣ другъ друга такое же счастье, какое они испытываютъ, смотря на лучезарное солнце, вдыхая въ себя свѣжій, благорастворенный воздухъ и гуляя подъ безоблачнымъ, лазуревымъ небомъ.
Взобравшись теперь на утесъ, Роанъ стоитъ подлѣ молодой дѣвушки и молча слушаетъ ея упреки, а потомъ вмѣсто отвѣта беретъ ее за голову обѣими руками и цѣлуетъ ее на обѣ щеки.
Она смѣется и краснѣетъ.
Затѣмъ онъ направляется къ гранитной глыбѣ, на которой оставилъ свою шляпу и деревянные башмаки.
Солнце мало-по-малу исчезаетъ на морскомъ горизонтѣ. Пурпурный закатъ, горѣвшій около часа, все болѣе и болѣе блѣднѣетъ. Фантастическіе образы, созданные имъ, разсѣиваются, и въ воздухѣ становится гораздо свѣжѣе. Красные рифы, мокрый песокъ и сверкающія заводи подъ тѣнью выдающихся утесовъ теряютъ свой яркій колоритъ; морскія птицы возвращаются къ своимъ гнѣздамъ въ разсѣлинахъ утесовъ; вдали на темнѣющемъ морѣ виднѣется рыбачья лодка, а на вершинѣ утеса, на которомъ стоятъ молодые люди, не вдалекѣ возвышается часовня Мадонны, служащая желаннымъ маякомъ для моряковъ, возвращающихся съ моря. Всю эту картину Роанъ обнялъ однимъ взглядомъ и, держа свою палку птицелова въ одной рукѣ, а веревку въ другой, онъ направился по проторенной тропинкѣ къ часовнѣ. За нимъ послѣдовала Марселла.
Но не успѣли они сдѣлать нѣсколькихъ шаговъ, какъ большая бѣлая коза выскочила изъ-за выдающейся скалы и, остановившись, стала пристально на нихъ смотрѣть. Очевидно, она ихъ узнала, потому что начала медленно приближаться къ нимъ, громко выражая свое удовольствіе.
-- Посмотри,-- воскликнула молодая дѣвушка:-- это Янедикъ.
Коза подошла къ ней еще ближе и стала тереться объ ея платье.
Потомъ она приблизилась къ Роану и положила свой подбородокъ, на его протянутую руку.
-- Что ты тутъ дѣлаешь, Янедикъ, такъ далеко отъ дома?-- спросилъ съ улыбкой Роанъ:-- ты все бродишь и когда нибудь сломаешь себѣ шею. Пора уже спать Янедикъ.
Эта коза принадлежала матери Роана, и она любила не менѣе его самого бѣгать по утесамъ, всѣ тайныя убѣжища которыхъ ей были хорошо извѣстны. Ея большіе каріе глаза не свѣтились сознаніемъ, но она приходила на свистъ, какъ собака, дозволяла деревенскимъ дѣтямъ кататься на ея спинѣ и вообще была образованнѣе большинства козъ, которыми изобиловалъ берегъ.
Янедикъ послѣдовала за Роаномъ и Марселлой, останавливаясь повременамъ, чтобъ пощипать траву, но когда они набожно вошли въ часовню, то она повернулась и тихо пошла одна домой.
Маленькая часовня была открыта днемъ и ночью. Ее построили рыбаки и съ немалымъ трудомъ принесли снизу изъ селенія необходимый матеріалъ. Она была очень чистенькая и гнѣздилась на самомъ высокомъ изъ окрестныхъ утесовъ, словно бѣлая птица, остающаяся неподвижной во всякую погоду.
Въ ней не было теперь никого, и послѣдній отблескъ солнечнаго заката игралъ, проникая черезъ разноцвѣтное окно, на грубо написанной картинѣ, изображавшей Пресвятую Дѣву, которая является матросамъ, спасающимся на плоту отъ кораблекрушенія въ открытомъ морѣ. Подъ этой картиной стоитъ престолъ, а за нимъ виднѣлась статуя Мадонны въ атласномъ платьѣ. Вся она увѣшана ожерельями изъ цвѣтныхъ бусъ, вѣнками изъ шелковыхъ цвѣтовъ, мѣдными изображеніями Божіей Матери и деревянными четками.
Марселла крестясь опускается на колѣни.
Роанъ, стоя и держа въ рукѣ шляпу, смотритъ на картину надъ престоломъ.
Въ маленькой часовнѣ все становится темнѣе и темнѣе; ея мрачныя стѣны усиливаютъ мракъ, и солнечный закатъ едва освѣщаетъ наклоненную голову Марселлы.
Здѣсь обитаетъ вѣра и, что еще драгоцѣннѣе, миръ и любовь.
Миръ царитъ въ этотъ вечеръ на землѣ; миромъ и любовью дышатъ сердца всѣхъ людей.
Неужели на слѣдующее утро омрачитъ землю тѣнь меча!
Не вдалекѣ отъ часовни Мадонны, но внизу подъ утесами, на морскомъ берегу, стоитъ соборъ, великолѣпнѣе всѣхъ храмовъ, сооруженныхъ рукою человѣка; кровомъ ему служитъ лазуревое небо, а стѣнами пурпурные, красные, зеленые и золотые утесы, полъ же состоитъ изъ естественной мозаики. Люди называютъ главный входъ въ этотъ соборъ воротами св. Гильда, но самый соборъ не имѣетъ ни имени, ни прихожанъ.
При низкой водѣ въ ворота св. Гильда можно входить въ обуви, при полуприливѣ туда проникаютъ лишь въ бродъ, по поясъ въ водѣ, а при полномъ приливѣ доступъ въ соборъ открытъ только смѣлому пловцу.
Двѣ гигантскія стѣны изъ краснаго гранита выступаютъ съ двухъ сторонъ изъ фона скалы и соединяются на краю моря высокой аркой, украшенной мокрымъ нависшимъ мхомъ. Изъ этого колоссальнаго входа ясно виднѣется громадная зала съ стѣнами фантастически изваянными вѣтромъ и водой, на подобіе мраморныхъ колоннъ, нишъ и т. д.; тутъ нѣтъ, правда, цвѣтныхъ оконъ, но зато сверху простирается безоблачно синее небо, по которому кружатся морскія чайки, кажущіяся издали, при яркомъ солнцѣ, блестящими бабочками. Царящій по угламъ этого природнаго храма религіозный полумракъ рисуетъ передъ глазами суевѣрныхъ людей статуи Мадонны и святыхъ, а на полу, покрытомъ водорослями и гальками, возвышаются мѣстами большіе камни, кажущіеся гробницами, на которыхъ въ полночный часъ покоятся, словно привидѣнія, морскіе тюлени.
Суевѣріе приписываетъ этой живописной мѣстности легенду, основанную на историческомъ фактѣ.
Дѣйствительно, тутъ въ незапамятныя времена стоялъ большой монастырь, основанный человѣческими руками и окруженный плодоносной равниной, но монахи этой обители были великіе грѣшники, оскверняли ее присутствіемъ веселыхъ женщинъ и всячески омрачали славу Божію. Но Богъ въ своемъ милосердіи послалъ къ нимъ св. Гильда, чтобъ предупредить ихъ о грозившей имъ небесной карѣ, если они не раскаются и не прекратятъ своей грѣшной жизни. Въ холодную зимнюю ночь святой постучался въ ворота обители; холодный, голодный, мучимый жаждой, онъ едва держался на ногахъ и стучалъ очень слабо полузамерзшей рукой; сначала монахи не слышали его стука и продолжали свой веселый пиръ, а потомъ когда увидѣли его изможденное лице, нищенскую одежду и босыя ноги, то стали гнать его прочь. Тогда святой началъ просить ихъ пріютить его ради Пресвятой Дѣвы и вмѣстѣ съ тѣмъ громко предупреждалъ ихъ, что ихъ постигнетъ гнѣвъ Божій, если они не покаются, но злые монахи захлопнули ворота ему въ лицо и со смѣхомъ удалились. Св. Гильдъ поднялъ руки къ небу, проклялъ недостойную обитель и воззвалъ къ морю, заклиная его покрыть своими волнами убѣжище грѣха. Дѣйствительно, море зашумѣло, набѣжало на монастырь, смыло его кровлю, придало совершенно иную форму его храму и уничтожило всѣхъ его обитателей. До сихъ поръ, по словамъ легенды, существующій соборъ напоминаетъ о томъ, что когда-то было.
Хотя въ этомъ соборѣ и не было прихожанъ, но два человѣческія существа часто его посѣщали.
Роанъ и Марселла сидѣли въ немъ, спустя нѣсколько дней послѣ ихъ вечерней прогулки по утесамъ. Было время отлива, море было спокойно, и на полу собора не видно было ни одной капли воды, но на немъ свѣтилась еще сырость отъ послѣдняго прилива, и водоросли блестѣли красноватымъ оттѣнкомъ подъ солнечными лучами.
Молодые люди помѣщались на выдающейся сухой скалѣ подъ главнымъ утесомъ и смотрѣли на верхъ. На что? На алтарь.
Высоко надъ ихъ головами вся задняя стѣна, имѣвшая до ста квадратныхъ футовъ, была какъ бы покрыта занавѣсью изъ мха, по которому изъ различныхъ скрытныхъ источниковъ струились потоки хрустальной воды, блестѣвшей милліонами брызгъ на подобіе драгоцѣнныхъ камней. А съ верху этого природнаго алтаря, переливавшаго всѣми цвѣтами радуги, виднѣлось среди фантастическихъ очертаній утеса большое черное пятно, казавшееся отверстіемъ пещеры.
-- Не пора ли намъ идти,-- сказала Марселла:-- еслибъ море вернувшись застало насъ здѣсь, то что сталось бы съ нами? Хоэль Гральонъ погибъ отъ подобной неосторожности.
На лицѣ Роана показалась улыбка самодовольнаго сознанія своихъ физическихъ и умственныхъ силъ.
-- Хоэль былъ просто дуракъ,-- сказалъ онъ:-- и ему слѣдовало сидѣть дома. Ты знаешь, Марселла, изъ моего собора можно выйти двояко: когда приливъ не большой, и погода тихая, то можно дождаться отлива здѣсь у алтаря, такъ какъ вода выше не подымается, а въ бурную погоду можно взлѣзть вонъ въ ту пещеру,-- прибавилъ онъ, показывая рукой на черное отверстіе надъ алтаремъ,-- и даже добраться до вершины утеса.
-- Не всякій можетъ ползать, какъ муха, по этой отвѣсной стѣнѣ,-- замѣтила молодая дѣвушка, пожимая плечами.
-- Во всякомъ случаѣ не трудно взлѣзть до пещеры, такъ какъ въ стѣнѣ есть много разсѣлинъ и выдающихся камней, которые служатъ ступенями.
-- Но еслибъ мы туда и добрались, то это не повело бы ни къ чему. Это черное отверстіе кажется входомъ въ адъ, и никто не рѣшится заглянуть туда.
Говоря это, Марселла набожно перекрестилась.
-- Внутренность пещеры, если зажечь тамъ огонь, походитъ на часовню Мадонны. Тамъ совершенно сухо, и можно пріятно жить; это настоящее жилище для русалокъ съ ихъ дѣтенышами.
Роанъ засмѣялся, а Марселла снова перекрестилась.
-- О Роанъ, не говори никогда о такихъ ужасахъ.
-- Тамъ нѣтъ ничего ужаснаго, Марселла, и я съ удовольствіемъ ночевалъ бы въ этомъ спокойномъ убѣжищѣ. Единственное различіе между постелью и ложемъ изъ мха въ этой пещерѣ заключается во множествѣ тамъ летучихъ мышей.
-- Летучія мыши! у меня дрожь пробѣгаетъ по тѣлу при одной мысли о нихъ.
Марселла была смѣлой, мужественной, молодой дѣвушкой, но питала женское отвращеніе къ нечистымъ и ползучимъ тварямъ. Она походила въ этомъ на Шарлоту Кордэ, которая убила Марата, но вздрагивала при видѣ мышенка.
-- Что же касается до утеса наверху,-- сказалъ съ улыбкой Роанъ,-- то я не разъ видалъ, какъ Янедикъ лазила до самой вершины, и я безбоязненно послѣдовалъ бы ея примѣру. Это гораздо легче, чѣмъ взобраться на Герландскій утесъ. Къ тому же на все воля Божія, и его милосердая десница спасаетъ часто людей отъ еще большей опасности.
Они оба замолчали. Марселла смотрѣла на блестѣвшій жемчугами и брилліантами естественный алтарь, а Роанъ опустилъ глаза на книгу, которая лежала у него на колѣняхъ, старинный, грубо напечатанный томъ, страницы котораго были сшиты навощеными нитками. Онъ читалъ, или, лучше сказать, казалось, что онъ читалъ, а въ сущности онъ всецѣло предавался радостному сознанію, что Марселла сидѣла подлѣ него, что онъ слышалъ ея дыханіе и ощущалъ теплое прикосновеніе ея платья.
Неожиданно онъ выведенъ былъ изъ своихъ пріятныхъ мечтаній.
-- Если мы еще останемся здѣсь,-- воскликнула молодая дѣвушка, вскакивая:-- то мнѣ придется снять башмаки и чулки. Я лучше побѣгу.
И она быстро направилась къ воротамъ, но Роанъ не послѣдовалъ за ней.
-- Еще много времени,-- сказалъ онъ, не двигаясь съ мѣста и смотря сквозь ворота на море, которое, повидимому, уже такъ высоко поднялось, что готово было разлиться во всѣ стороны:-- вернись и не бойся. У насъ еще остается полчаса, а что касается до башмаковъ и чулковъ, то, конечно, ты не забыла, какъ мы въ старину ходили босикомъ по берегу во время прилива. Приди сюда, Марселла, и посмотри.
Она повиновалась. Взглянувъ сомнительно на возвышавшуюся воду у воротъ, она медленно вернулась и сѣла подлѣ своего двоюроднаго брата. Его сила и мужественная красота плѣняли ее, какъ онѣ плѣнили бы любую молодую дѣвушку на бретонскомъ берегу; положивъ свою загорѣлую руку на его колѣна и смотря ему прямо въ глаза, она чувствовала какое-то непонятное таинственное влеченіе къ нему.
-- Посмотри,-- продолжалъ онъ, указывая на ворота:-- не правда ли, зеленая масса воды какъ будто рвется сюда, чтобы затопить насъ, какъ она нѣкогда затопила здѣшнюю обитель.
Марселла устремила свои глаза на ворота.
Для непривычнаго къ этой мѣстности глаза уже теперь выходъ казался невозможнымъ. Море какъ бы напирало на ворота, скрывая воздухъ и небо. На поверхности зеленоватой воды виднѣлся большой тюлень, жадно заглядывавшій во внутренность собора, а цѣлая стая голубей влетѣла въ ворота и, пронесшись надъ головами молодыхъ людей, исчезла въ мрачной пещерѣ надъ алтаремъ.
-- Пойдемъ,-- промолвила Марселла въ полголоса.
-- Сиди спокойно,-- отвѣчалъ Роанъ вставая и, закрывъ книгу, дотронулся рукой до ея плеча:-- только черезъ полчаса ворота будутъ походить на пасть гигантскаго чудовища. Ты помнишь сказку о морскомъ чудовищѣ, дѣвѣ, прикованной къ скалѣ, и храбромъ крылатомъ юношѣ, который спасъ ее и превратилъ чудовище въ камень.
-- Помню,-- отвѣчала Марселла, улыбаясь и слегка краснѣя.
Не разъ Роанъ, имѣвшій пристрастіе къ миѳологіи и волшебнымъ сказкамъ, разсказывалъ ей прелестный миѳъ о Персеѣ и Андромедѣ. Не разъ она воображала себя прикованной къ скалѣ дѣвой, а въ красивомъ юношѣ, прилетавшемъ къ ней на помощь, видѣла Роана. Что же касается до убійства чудовища, то она хорошо знала, что Роанъ былъ способенъ на подобные подвиги, а въ виду его безбоязненной смѣлости и ловкости, выказываемой имъ, когда онъ лазилъ по утесамъ, словно летая въ пространствѣ, можно было предположить, что у него дѣйствительно крылья.
Между тѣмъ, быстро набѣжавшій приливъ покрывалъ ворота пѣнистыми брызгами, а самыя ворота, мрачно выдававшіяся на зеленой водѣ, казались головой и пастью страшнаго чудовища, подобнаго тѣмъ чудовищамъ, которыя представлялись греческимъ морякамъ и представляются доселѣ бретонскимъ матросамъ на изрѣзанныхъ утесами берегахъ ихъ родины.
-- Вотъ и морское чудовище,-- сказалъ Роанъ.
-- Да, громадный красный утесъ похожъ на чудовищную пасть.
-- Дѣйствительно онъ показался бы тебѣ пастью, еслибъ ты могла остаться здѣсь подольше. Вскорѣ утесъ станетъ разрывать напирающія на него волны до тѣхъ поръ, что его красная пасть станетъ бѣлой отъ пѣны и черной отъ различныхъ растеній, принесенныхъ водой; а воздухъ наполнится такимъ шумомъ валовъ, словно ревомъ чудовища. Я не разъ здѣсь сиживалъ во время бури, и мнѣ казалось, что старая сказка становилась былью, и чудовище является передо мною.
-- Ты наблюдалъ за всѣмъ этимъ изъ пещеры наверху?
-- Однажды меня засталъ здѣсь приливъ, и мнѣ пришлось дожидаться до солнечнаго заката; тогда буря стихла, но приливъ продолжался. Волны ударяли въ ворота, а до самаго верха и невозможно было проникнуть сюда и мухѣ. Я былъ голоденъ и не зналъ, что дѣлать. Весело было смотрѣть, какъ вода клокотала, пѣнясь и переливаясь всѣми оттѣнками зеленаго цвѣта, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы теперь сидимъ; но нельзя было насытиться такимъ зрѣлищемъ. Я все ждалъ; уже становилось темно, а отливъ не наступалъ. Страшно было оставаться въ пещерѣ, изъ стѣнъ которой какъ бы выступали старые монахи при мерцаніи звѣздъ на небѣ. Я оставилъ шляпу и башмаки у входа пещеры, слѣзъ внизъ по выдающимся камнямъ и бросился въ воду, которая чернѣла подо мною, какъ могила.
-- Ахъ!-- воскликнула Марселла со страхомъ и крѣпко схватилась за руку Роана.
-- Сначала я думалъ,-- продолжалъ юноша:-- что попалъ въ адъ, такъ какъ меня окружила стая черныхъ баклановъ, изъ которыхъ одинъ нырнулъ и сталъ клевать мнѣ ногу, но я стряхнулъ его и поплылъ къ воротамъ. Громадныя волны едва проникали въ отверстіе и скрывали за собою свѣтъ, но я замѣтилъ, что когда каждая волна поднявшись падала, то виднѣлся верхъ арки. Поэтому я доплылъ до нея и сталъ ждать удобной минуты, чтобъ нырнуть въ воду, такъ какъ проплыть подъ аркой, все-таки, было невозможно. Наступилъ страшный моментъ. Я затаилъ дыханіе, бросился головой внизъ, сдѣлалъ нѣсколько торопливыхъ движеній подъ водой и, наконецъ, задыхаясь, поднялся на поверхность.
-- Ну, и что-жъ?
-- Я находился на гребнѣ большой волны; передо мной было море, а надо мною звѣздное небо. Я подумалъ, что былъ спасенъ, но въ эту минуту набѣжалъ сѣдой валъ, высокій, какъ гора, и я снова нырнулъ; когда я очутился вторично на поверхности, то громадный валъ бѣшено разбивался о ворота св. Гильда. Мнѣ оставалось только проплыть небольшое пространство до лѣстницы св. Трифина.
Молодая дѣвушка съ восторгомъ посмотрѣла на юнаго атлета и улыбнулась.
-- Теперь пойдемъ,-- сказала она:-- если случится снова то, что ты только что разсказывалъ, то одинъ изъ насъ непремѣнно погибнетъ.
-- Пойдемъ.
-- Вотъ уже волна проникла въ ворота, намъ таки надо идти въ бродъ.
-- Такъ что-жъ, вода теплая.
Роанъ стоя снялъ съ себя башмаки и чулки, а Марселлѣ пришлось сѣсть, чтобъ сдѣлать то же самое. Потомъ онъ взялъ ее за руку, и они пошли по водѣ, причемъ молодая дѣвушка нервно содрогалась отъ прикосновенія своихъ маленькихъ бѣленькихъ ножекъ къ холодному камню.
Съ каждымъ шагомъ вода становилась глубже, и Марселла должна была, освободивъ свою руку, приподнимать юбку выше колѣна. Но она не краснѣла отъ этой необходимости обнаруживать свое прекрасное тѣло; она знала, что ноги ея были прелестны, и не стыдилась ихъ показывать. Къ тому же истинная скромность не заключается въ томъ, чтобъ скрывать физическія красоты, которыми природа одарила женщину, и большой вопросъ, почему неприлично показывать красивую ногу, а прилично оголять безобразную руку.
Только въ одномъ отношеніи Марселла понимала физическую стыдливость. По бретонскому обычаю она всегда старательно прятала свои черные, опускавшіеся до плечъ кудри подъ большой бѣлый чепецъ, и даже Роанъ никогда не видалъ ея обнаженной головы. Волоса для нея были чѣмъ-то священнымъ, недоступнымъ для чужихъ глазъ.
Они благополучно достигли до воротъ, но тамъ Марселла остановилась въ отчаяніи. Вода быстро прибывала, и передъ ней открывался необозримый океанъ. Чтобъ достигнуть сухого берега, имъ необходимо было обогнуть выдававшуюся въ море стѣну, а вода тамъ казалась очень глубокой.
-- Вотъ видишь,-- воскликнула съ отчаяніемъ молодая дѣвушка,-- я тебѣ говорила, Роанъ!
-- Не бойся,-- отвѣчалъ онъ съ улыбкой:-- держи передникъ.
Она молча повиновалась, и онъ, бросивъ ей въ передникъ ихъ общую обувь и книгу, взялъ ее на руки, какъ перо.
-- Однако, ты стала тяжелѣе, чѣмъ прежде,-- сказалъ онъ со смѣхомъ.
Марселла одной рукой поддерживала свой передникъ, а другой крѣпко обхватила шею Роана. Онъ же шелъ тихими, но вѣрными шагами по водѣ, которая мало-по-малу становилась все глубже и въ концѣ стѣны достигала до его бедра.
-- А если ты спотыкнешься?-- воскликнула Марселла.
-- Я не спотыкнусь,-- отвѣчалъ спокойно Роанъ.
Марселла не была въ этомъ увѣрена, и все крѣпче прижималась къ нему. Она не боялась, потому что не было настоящей опасности, но она отличалась чисто женственнымъ страхомъ воды. Поставьте ее въ дѣйствительно опасное положеніе, и она пошла бы смѣло на бой хоть съ океаномъ, встрѣтила бы смерть съ хладнокровнымъ мужествомъ, но брызги воды возбуждали въ ней нервное отвращеніе.
Обогнувъ стѣну, Роанъ уже шелъ только по колѣно въ водѣ, но онъ умѣрилъ свои шаги и, очевидно, медлилъ, не желая разстаться съ своей драгоцѣнной ношей. Его сердце безумно билось, а глаза и щеки горѣли отъ восторженнаго счастья.
-- Роанъ, скорѣе! Не медли!
Онъ обернулся и впервые посмотрѣлъ на нее. Дрожь пробѣжала по всему его тѣлу, и голова у него закружилась. Бѣлый чепецъ Марселлы сбился назадъ, и ея черные волоса, освободившись изъ-подъ него, разсыпались волной вокругъ ея щекъ и шеи, которыя горѣли чарующимъ румянцемъ дѣвичьяго стыда, такъ какъ бретонская дѣва хранитъ свои волоса, какъ святыню, для того, кого полюбитъ.
Эти священные волоса прикоснулись теперь къ лицу Роана; онъ ощущалъ ихъ нѣжную мягкость, ихъ одуряющее благоуханіе. Кровь прилила къ его вискамъ, и руки его задрожали.
-- Спусти меня, Роанъ! Скорѣе!
Онъ уже стоялъ на сухой землѣ, но все еще держалъ ее въ своихъ мощныхъ рукахъ. Ея волоса прикасались къ его губамъ, и онъ покрывалъ ихъ безумными поцѣлуями.
-- Я люблю тебя, Марселла!
Въ человѣческой любви есть моментъ, когда любящія сердца впервые соединяются въ сознаніи влекущаго ихъ другъ къ другу чувства. Этотъ моментъ составляетъ высшую точку небеснаго блаженства, съ которымъ не сравнятся никакіе послѣдующіе восторги безумной страсти. Онъ теперь наступилъ для Роана и Марселлы. Завѣса, скрывавшая ихъ любовь, поднялась, и они поняли обуревавшія ихъ стремленія и желанія.
Часто цѣлыми часами и днями они бродили по берегу. Съ дѣтства они были всегда вмѣстѣ, но родство ихъ было такъ близко, что никто не удивлялся этому, и даже злые языки не шутили надъ ними. Поэтому, хотя Роану было двадцать четыре года, а Марселлѣ восемнадцать, никто не думалъ наблюдать за ними, и они оставались такими же товарищами, какъ въ дѣтствѣ. Молодая дѣвушка гуляла съ своимъ двоюроднымъ братомъ такъ же, какъ она гуляла съ своими родными братьями, рослыми Аленомъ, Хоэлемъ и Гильдомъ.
Конечно, соединявшее ихъ нѣжное чувство не было для нихъ совершенно невѣдомо. Любовь чувствуется прежде, чѣмъ ее высказываютъ, возбуждаетъ дрожь прежде, чѣмъ ее можно видѣть, и наполняетъ сердце трепетнымъ изумленіемъ прежде, чѣмъ умъ ее сознаетъ. Молодые люди считали другъ друга лучше и красивѣе всѣхъ существъ на свѣтѣ, хотя для нихъ оставалась тайной причина, почему они такъ думали.
Но неожиданно растрепавшіеся волосы Марселлы открыли имъ тайну, уничтожили препятствіе, возвышавшееся между ними, и обнаружили скрыто пылавшую доселѣ въ ихъ сердцахъ страсть. Въ одно мгновеніе они перешли изъ холодной атмосферы дѣйствительности въ идеальную страну пламенной любви. Они впервые сознали, что значитъ любить и жить. Однако, черезъ мгновеніе они снова вернулись къ обыденной дѣйствительности.
Онъ продолжалъ держать ее на рукахъ и не хотѣлъ спустить на землю. Волосы ея падали ему на лице волшебнымъ дождемъ. Она не могла ни говорить, ни сопротивляться.
-- Я люблю тебя, Марселла,-- повторилъ онъ:-- а ты?
Она устремила на него свои сверкавшіе страстью глаза, потомъ закрыла ихъ и вмѣсто отвѣта молча прильнула своими губами къ его губамъ.
Этотъ отвѣтъ былъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ, нѣжнѣе всякихъ взглядовъ. Ихъ уста встрѣтились въ долгомъ поцѣлуѣ, и сердца ихъ забились въ унисонъ.
Тогда Роанъ опустилъ на землю молодую дѣвушку; она жмурилась и дрожала, словно что-то ослѣпило и сразило ее. Въ то же мгновеніе онъ схватилъ ее снова и покрылъ поцѣлуями ея руки, щеки, губы.
Но теперь она какъ бы очнулась и, нѣжно освобождаясь изъ его объятій, тихо промолвила:
-- Довольно, Роанъ, насъ увидятъ съ утесовъ.
Она нагнулась и подняла всѣ выпавшія вещи изъ ея передника, а потомъ сѣла на камень, отвернулась отъ Роана и надѣла чулки. Но еслибъ онъ могъ видѣть ее въ эту минуту, то замѣтилъ бы, что ея лице сіяло странной, счастливой радостью. Наконецъ, она заправила свои волосы подъ чепецъ и встала блѣдная, но спокойная.
Въ подобныхъ обстоятельствахъ женщина скорѣе овладѣваетъ собой, чѣмъ мужчина, и Роанъ, также обувшійся, еще попрежнему дрожалъ всѣмъ тѣломъ.
-- Марселла, ты меня любишь,-- сказалъ онъ:-- я не вѣрю своему счастью.
Онъ взялъ ее за обѣ руки, притянулъ и поцѣловалъ, но на этотъ разъ въ лобъ.
-- А развѣ ты этого не зналъ?-- спросила она.
-- Не могу сказать, кажется, зналъ, но я боялся, что ты не рѣшишься меня любить, потому что я твой двоюродный братъ. Мы знаемъ другъ друга съ дѣтства, и, однако, мнѣ это все кажется такъ ново, такъ странно.
-- И мнѣ также.
Она тихо пошла по берегу, и Роанъ послѣдовалъ за ней.
-- Но ты меня любишь, Марселла?
-- Я всегда тебя любила.
-- Но не такъ, какъ теперь?
-- Не такъ,-- отвѣчала она, краснѣя.
-- И ты никогда мнѣ не измѣнишь?
-- Мужчины измѣняютъ, а не мы женщины.
-- А ты-то не измѣнишь мнѣ?
-- Нѣтъ, никогда.
-- И ты выйдешь за меня замужъ?
-- Если Богу угодно.
-- Конечно.
-- И если разрѣшитъ епископъ.
-- О, мы добьемся его благословенія.
-- И если согласятся братья и дядя.
-- Объ этомъ не безпокойся.
Наступило молчаніе. Роанъ не былъ въ сущности вполнѣ увѣренъ въ согласіи дяди, стараго капрала, который отличался странными идеями, составлявшими контрастъ съ мыслями Роана. Онъ могъ встрѣтить какія нибудь препятствія для ихъ брака и, какъ человѣкъ рѣшительный, принять мѣры для осуществленія своего взгляда. Но опасеніе, чтобъ старый капралъ помѣшалъ его счастью, только на мгновеніе омрачило лице Роана, и оно тотчасъ снова прояснилось.
День былъ свѣтлый, и подъ блестящими лучами солнца ярко обрисовывались всѣ извилины гористаго берега. Море было спокойно, и надъ его гладкой поверхностью виднѣлась легкая мгла, какъ дыханье на зеркалѣ. Въ воздухѣ кружились два ворона, а надъ ними простиралось синее небо, мѣстами заволакиваемое бѣлыми перистыми облаками.
Молодые люди вскорѣ остановились передъ ступенями, выбитыми въ утесѣ отчасти природой, отчасти рукой человѣка. Это была лѣстница св. Трифина.
Подниматься по ней было тяжело и даже мѣстами опасно, такъ какъ нѣкоторые камни изъ ступеней выпали, а оставшійся отъ нихъ слѣдъ былъ очень скользкій. Роанъ охватилъ рукой талію Марселлы и помогалъ ей взбираться на верхъ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, они останавливались, чтобъ перевести дыханье, и потомъ продолжали путь. Наконецъ они достигли поляны, покрытой травой, на верху утесовъ и, опустившись на землю, стали отдыхать, потому что Марселла очень устала.
Они съ охотой остались бы здѣсь навсегда: такъ они были счастливы. Для нихъ было достаточно дышать однимъ воздухомъ, находиться рядомъ и держать другъ друга за руку. Всякое обыкновенное слово на ихъ устахъ казалось имъ чѣмъ-то божественнымъ, и все окружающее неожиданно приняло въ ихъ глазахъ небесный характеръ.
Однако, когда они наконецъ направили свои шаги домой, то ихъ разговоръ перешелъ на практическіе предметы.
-- Я не скажу ни слова ни дядѣ, ни братьямъ, даже Гильду,-- произнесла Марселла:-- надо все это хорошо обдумать и торопиться нечего.
-- Конечно,-- отвѣчалъ Роанъ:-- можетъ быть, они и такъ догадаются.
-- Какъ они могутъ догадаться, если мы будемъ вести себя благоразумно? Мы родственники и не будемъ встрѣчаться чаще прежняго.
-- Правда.
-- И при встрѣчѣ нѣтъ надобности намъ обнаруживать своей сердечной тайны.
-- Конечно. И я не скажу ни слова своей матери.
-- Не для чего ей и говорить, она все узнаетъ современемъ. Мы ничего не дѣлаемъ дурнаго, и не грѣшно имѣть тайну отъ своей семьи.
-- Еще бы.
-- А все селеніе стало бы болтать, и твоя мать больше всѣхъ, еслибъ наша тайна открылась. Для добраго имени молодой дѣвушки не хорошо, чтобъ болтали объ ея свадьбѣ, пока дѣло не совершенно рѣшено.
-- А развѣ наша свадьба не совершенно рѣшена?
-- Да, я думаю, что она рѣшена, но все можетъ случиться.
-- А ты, Марселла, вѣдь любишь меня?
-- Я люблю тебя, Роанъ.
-- Въ такомъ случаѣ одинъ Богъ насъ разлучитъ, а онъ справедливъ.
Говоря такимъ образомъ, они приблизились къ громадному камню, который, какъ гигантское живое существо, возвышался надъ окружавшей его на нѣсколько миль страной. Это былъ Друидскій камень, или Менхиръ, и такихъ колоссальныхъ размѣровъ, что, смотря на него, всякій невольно задавалъ себѣ вопросъ, какъ его поставили на тонкій конецъ. Онъ находился на берегу, какъ мрачный маякъ, и только на его вершинѣ виднѣлся желѣзный крестъ, всегда бѣлѣвшійся отъ сидѣвшихъ на немъ бѣлыхъ птицъ.
Этотъ крестъ былъ знаменіемъ того, что старая вѣра была побѣждена новой; но Друидскій камень оставался въ прежнемъ видѣ и спокойно смотрѣлъ на море, какъ нѣчто вѣчное, неизмѣнное. Онъ находился тутъ вѣками, и хотя невозможно опредѣлить время его происхожденія, но несомнѣнно, что онъ воздвигнутъ въ ту легендарную эпоху, когда мрачные дубовые лѣса покрывали эту безлѣсную теперь поляну, когда море было такъ далеко, что шумъ волнъ не нарушалъ лѣсной тишины, и когда друиды освящали этотъ камень человѣческой кровью. Все измѣнилось на морѣ и на землѣ: безконечныя расы людей исчезли одна за другой; горы песку распались, громадные лѣса низверглись и мало-по-малу сгнили, а море упорно, неизмѣнно подвигалось, все болѣе и болѣе заливая и уничтожая всѣ памятники прошедшихъ вѣковъ. Одинъ только Друидскій камень остался на своемъ мѣстѣ, дожидаясь того отдаленнаго еще часа, когда море подойдетъ къ нему и поглотитъ его. Онъ устоялъ противъ всѣхъ стихій, противъ вѣтра, дождя, снѣга и землетрясенія. Не устоять ему только передъ напоромъ моря.
Когда молодые люди подошли къ этому камню, то съ его желѣзнаго креста улетѣлъ черный ястребъ и, тяжело хлопая крыльями, спустился въ зіявшую подъ ними бездну.
-- Учитель Арфоль,-- произнесъ Роанъ: -- разсказывалъ, что этотъ камень кажется древнимъ гигантомъ, который окаменѣлъ за пролитіе человѣческой крови, и мнѣ его слова всегда напоминали исторію жены Лота.
-- А кто она была?-- спросила молодая дѣвушка: -- у насъ въ приходѣ не слыхать такого имени.
Марселла была вполнѣ невѣжественна и даже не вѣдала исторіи свей религіи. Подобно большинству поселянъ, она знала только то, чему ее учили патеръ и изображенія Богородицы, Христа и святыхъ.
Роанъ не улыбнулся; его знаніе библіи было случайное и отрывочное.
-- Она бѣжала изъ города нечестивыхъ людей,-- сказалъ онъ,-- и Богъ приказалъ ей не смотрѣть назадъ, но женщины любопытны, и она нарушила приказаніе Божье, за что онъ превратилъ ее въ камень такой же, какъ этотъ, только соленый.
-- Она была большая грѣшница, но и наказаніе ей положено тяжелое.
-- Мнѣ самому кажется, что этотъ камень былъ когда-то живымъ существомъ, посмотри, Марселла. Это просто чудовище съ бѣлой бородой.
-- Боже, избави,-- промолвила молодая дѣвушка крестясь.
-- Развѣ ты не слыхала, какъ моя мать расказываетъ, что большіе камни на равнинѣ не что иное, какъ окаменѣлые призраки мертвецовъ, и что въ Рождественскую ночь они оживаютъ, купаются въ рѣкѣ и утоляютъ свою жажду.
-- Это глупости.
-- Да вѣдь также глупости,-- сказалъ Роанъ съ улыбкой,-- и разсказы патера о томъ, что каменныя лица въ церковномъ фасадѣ окаменѣлые дьяволы, которые хотѣли помѣшать сооруженію церкви и превращены за это небесными ангелами въ каменныя изваянія.
-- Можетъ быть, это и правда,-- замѣтила Марселла:-- мы многаго не можемъ понять.
-- Ты этому вѣришь? А учитель Арфоль говоритъ, что это глупости.
-- Учитель Арфоль странный человѣкъ,-- произнесла Марселла послѣ минутнаго молчанія:-- говорятъ даже, что онъ не вѣритъ въ Бога.
-- Это пустяки. Онъ добрый человѣкъ.
-- Я сама слышала отъ него нечестивыя рѣчи, а дядя прямо назвалъ бы ихъ святотатствомъ. Онъ выражалъ постыдную надежду, чтобъ императоръ потерпѣлъ пораженье и былъ убитъ.
Лице молодой дѣвушки пылало негодованіемъ, а ея голосъ дрожалъ отъ злобы.
-- Онъ такъ прямо и сказалъ?-- спросилъ Роанъ глухо.
-- Да, трудно повѣрить, чтобъ кто нибудь смѣлъ говорить такъ о великомъ, добромъ императорѣ. Еслибъ дядя слышалъ эти слова, то онъ убилъ бы его на мѣстѣ.
Роанъ зналъ, что это былъ вопросъ щекотливый, и не тотчасъ отвѣчалъ.
-- Марселла,-- сказалъ онъ наконецъ, опуская глаза на землю:-- многіе раздѣляютъ мнѣніе учителя Арфоля.
Марселла посмотрѣла ему прямо въ лице и замѣтила, что онъ поблѣднѣлъ.
-- О чемъ?
-- О томъ, что императоръ зашелъ слишкомъ далеко, и что Франціи было бы лучше, еслибъ онъ умеръ, или даже вовсе не рождался.
Лице молодой дѣвушки выразило гнѣвъ и страданія. Страшно слышать святотатственныя рѣчи противъ культа, которому поклоняешься душой и тѣломъ. Она вздрогнула и конвульсивно сжала руки.
-- И ты этому вѣришь?-- произнесла она шепотомъ и едва не отскочила отъ него.
Роанъ понялъ угрожавшую ему опасность и, стараясь вывернуться, отвѣтилъ:
-- Ты слишкомъ торопишься, Марселла: я не сказалъ, что учитель Арфоль правъ.
-- Онъ дьяволъ!-- воскликнула молодая дѣвушка съ яростью, обнаруживавшею въ ней принадлежность къ солдатской семьѣ:-- подобные ему трусы разбиваютъ сердце добраго императора. Они не любятъ Франціи, и Богъ накажетъ ихъ на томъ свѣтѣ.
-- Быть можетъ, они уже наказаны и на этомъ свѣтѣ,-- замѣтилъ Роанъ съ сарказмомъ, на который не обратила вниманія разгнѣванная Марселла.
-- Великій добрый императоръ,-- продолжала она,-- любитъ свой народъ, словно родныхъ дѣтей; онъ нисколько не гордъ и пожалъ руку дядѣ, называя его товарищемъ; онъ готовъ умереть за Францію и прославилъ ея имя во всемъ свѣтѣ. Его обожаютъ всѣ, кромѣ злыхъ, нечестивыхъ людей. Онъ, послѣ Бога, Пресвятой Дѣвы и Предвѣчнаго Младенца, достоинъ всяческаго обожанія. Это геній, это святой. Я каждую ночь молюсь Богу за него, прежде за него, а потомъ за дядю. Еслибъ я была мужчиной, то сражалась бы за него. Дядя отдалъ ему свою бѣдную ногу, а я отдала бы ему свое сердце, свою душу.
Всѣ черты ея лица дышали какимъ-то религіознымъ энтузіазмомъ, и она сложила руки, какъ бы на молитвѣ.
Роанъ молчалъ.
Неожиданно она обернулась къ нему и съ сверкающими глазами, въ которыхъ гнѣвъ затмевалъ любовь, воскликнула:
-- Говори же, Роанъ, и ты противъ него? Ты его ненавидишь
Роанъ вздрогнулъ и проклялъ ту минуту, когда затронулъ этотъ несчастный вопросъ.
-- Боже, избави,-- отвѣтилъ онъ: -- я ни къ кому не питаю ненависти. Но зачѣмъ ты объ этомъ спрашиваешь?
-- Потому что,-- произнесла Марселла, поблѣднѣвъ какъ смерть,-- я тогда ненавидѣла бы тебя, какъ я ненавижу всѣхъ враговъ Бога и великаго императора.
Не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ Роанъ спокойно положилъ одну руку ей на плечо, а другой указалъ на фигуру, стоявшую на краю утеса, не вдалекѣ отъ Друидскаго камня, къ которому они теперь подошли.
Чернѣвшаяся на голубомъ фонѣ неба, фигура казалась сверхъестественныхъ размѣровъ и походила на тѣ каменные призраки, о которыхъ говорилъ Роанъ. Это былъ долговязый, сухощавый, словно скелетъ, человѣкъ съ сѣдыми волосами, падавшими ему на спину, и руками, висѣвшими, какъ плети. Онъ стоялъ неподвижно, словно камень.
Его одежда заключалась въ широкой шляпѣ, курткѣ безъ таліи и шароварахъ, носимыхъ бретонскими поселянами. Его черные чулки были заштопаны во многихъ мѣстахъ, а старомодные кожаные башмаки едва держались ни ногахъ. Съ перваго взгляда весь его костюмъ, старый, изношенный, въ заплаткахъ, свидѣтельствовалъ объ его крайней бѣдности.
-- Посмотри,-- сказалъ Роанъ шепотомъ:-- это учитель Арфоль.
Молодая дѣвушка отшатнулась все еще подъ впечатлѣніемъ овладѣвшаго ею гнѣва, но Роанъ взялъ ее за руку и пошелъ съ нею, нашептывая ей нѣжныя слова любви. Она слѣдовала за нимъ, но лице ее попрежнему выражало какое-то суевѣрное отвращеніе.
Приближающіеся шаги заставили неподвижно стоявшаго человѣка медленно обернуться.
Если его фигура казалась похожей на призракъ, то его лице имѣло еще болѣе призрачный видъ. Оно было длинное, морщинистое, съ горбатымъ носомъ, тонкими губами и блѣдными безъ кровинки щеками. Большіе черные глаза отличались сосредоточеннымъ, туманнымъ выраженіемъ и какъ-то странна дико сверкали. Вообще это было лицо словно мертвеца, и оно невольно возбуждало ужасъ.
Но, увидавъ Роана, онъ улыбнулся, и все лицо его такъ просіяло, что казалось прекраснымъ. Но это продолжалось только одну минуту; улыбка исчезла и снова замѣнилась прежней изможденной блѣдностью.
-- Роанъ,-- воскликнулъ онъ яснымъ, мелодичнымъ голосомъ:-- и моя маленькая Марселла!
Роанъ почтительно снялъ шляпу, а Марселла, не измѣняя своего выраженія лица, покраснѣла и поклонилась.
Въ этомъ человѣкѣ было что-то возбуждавшее въ ней страхъ. Она могла его не любить, когда онъ былъ въ отсутствіи, но при немъ она сознавала, что находится подъ его вліяніемъ. Хотя онъ былъ бѣденъ, и многія изъ его мнѣній дѣлали его непопулярнымъ, но онъ обладалъ той демонической и чарующей силой, которую Гете видѣлъ въ Бонапартѣ и признавалъ характеристичной особенностью мощнаго характера.
Читатели ближе познакомятся съ личностью учителя Арфоля, по мѣрѣ того какъ будутъ проходить передъ ними странныя событія, послужившія основой этого разсказа, а теперь достаточно сказать, что онъ былъ странствующій учитель, переходившій съ фермы на ферму, съ поля на поле. Сидя съ нимъ на зеленомъ пастбищѣ, въ уединенной пещерѣ или на высокихъ утесахъ, Роанъ научился у него многому, между прочимъ -- мечтать.
Набожные люди говорили, что лице учителя было такъ блѣдно потому, что онъ видѣлъ роковыя событія, когда на Парижъ были спущены всѣ адскія силы, упоминаемыя въ откровеніи. Онъ никогда не входилъ въ церковь, но молился на открытомъ воздухѣ и хотя предпочиталъ свободу въ религіозныхъ вѣрованіяхъ, но читалъ библію дѣтямъ; онъ былъ другомъ многихъ патеровъ и многихъ воиновъ, но одинаково не терпѣлъ церковныя церемоніи и битвы. Однимъ словомъ онъ былъ отверженецъ, и его кровомъ было небо, а постелью земля, но святая печать природы лежала на немъ, и, переходя съ мѣста на мѣсто, онъ всюду являлся съ ореоломъ этой святости на своемъ челѣ.
Уже нѣсколько мѣсяцевъ онъ не бывалъ въ окрестностяхъ Кромлэ, и его появленіе было теперь совершенной неожиданностью.
-- Вы давно у насъ не бывали, учитель Арфодь,-- сказалъ Роанъ, пожимая ему руку.