Русанов Николай Сергеевич - С. Н. Южаков, социолог и публицист

С. Н. Южаковъ, соціологъ и публицистъ.

С. Н. Южаковъ былъ свѣжимъ и незауряднымъ мыслителемъ, который очень рано составилъ себѣ серьезный научный багажъ и очень рано же выступилъ въ литературѣ съ разработкой вопросовъ большой важности. Его первыя статьи появились, когда ему было всего 23 года. Біографы неоднократно указывали на тотъ фактъ, что замѣчательные мыслители и артисты рано обнаруживаютъ "вою индивидуальность. Первыя произведенія ихъ творчества относятся обыкновенно къ той порѣ, когда средній человѣкъ еле начинаетъ жить сознательной жизнію. Правда, изъ этого правила есть нѣкоторыя исключенія, и исключенія поистинѣ замѣчательныя. Такъ, у Дарвина первыя ясныя очертанія его всеобъемлющей біологической теоріи стали складываться къ 30-ти годамъ. А Кантъ становится великимъ Кантомъ, родоначальникомъ критической философіи, лишь къ 50-ти. Но, повторяемъ, то изъятія, которыя лишь подтверждаютъ общее правило. По большей же части выдающіеся люди очень молодыми проявляютъ свои особенности. И къ такой категоріи принадлежалъ Южаковъ.

Замѣчательно, что его первыя статьи касались вмѣстѣ съ тѣмъ и наиболѣе серьезныхъ изъ тѣхъ вопросовъ, которые онъ разрабатывалъ въ теченіе своей жизни. Онѣ были посвящены изслѣдованію основныхъ законовъ общества и хорошо характеризуются общимъ названіемъ "Соціологическіе этюды". Первоначально онѣ представляли рядъ самостоятельныхъ очерковъ, появившихся въ яомерѣ 12-мъ "Знанія" за 1872 г. и въ 1, 4 и 5 того же журнала за 1873 г. Мы будемъ цитировать ихъ по "исправленному и дополненному изданію", вышедшему въ свѣтъ въ началѣ 1891 г. Впрочемъ, эти исправленія и дополненія сводятся къ двумъ вновь написаннымъ главамъ, тогда какъ все остальное седержаніе статей осталось почти совершенно въ первоначальномъ видѣ, и даже научный матеріалъ не былъ подновленъ. Разбирая ихъ, мы будемъ, значитъ, имѣть дѣло съ Южаковымъ, какъ онъ явился передъ русской читающей публикой въ началѣ 70-хъ годовъ: уже вполнѣ сложившимся и опредѣленнымъ писателемъ.

Посмотримъ же, каковы были взгляды молодого автора на общество и общественную жизнь, законами которой занимается рѣзко очерченная впервые Огюстомъ Контомъ наука -- соціологія. Съ самыхъ начальныхъ страницъ Южаковъ заявляетъ, что его прежде всего интересуетъ вопросъ "объ отношеніи общества къ другимъ формамъ бытія" (С. Н. Южаковъ, "Соціологическіе этюды", Спб., 1891, изд. пересмотрѣнное и дополненное, стр. 3). Ставя ребромъ эту задачу, нашъ изслѣдователь тутъ же показываетъ читателю, что онъ далекъ отъ тѣхъ предразсудковъ, которыми загромождено поле изученія явленій, относящихся къ совмѣстной жизни людей. Онъ не боится реабилитировать такихъ находившихся въ то время въ загонѣ мыслителей, какъ Сэнъ-Симонъ и Фурье. Онъ съ почтеніемъ относится къ обобщеніямъ перваго видя въ нихъ подготовленіе взглядовъ Конта. И онъ съ большой симпатіей характеризуетъ точку зрѣнія Фурье, который, несмотря на нѣкоторыя причуды, воображенія въ родѣ лимонадныхъ морей и сѣверныхъ коронъ (conronnes boréales), предлагаетъ формулу закона, охватывающаго всѣ явленія, какъ міровыя, такъ въ частности и общественныя, и, однако, при этомъ отмѣчаетъ и особенности общаго закона въ развитіи соціальной жизни. Но уже съ истиннымъ энтузіазмомъ Южаковъ относится къ "великому основателю соціологіи", Огюсту Конту, которому принадлежитъ, по его мнѣнію, громадная заслуга "научнаго включенія общества въ великій міръ природы" (стр. 4).

Общества слагаются изъ живыхъ существъ,-- продолжаетъ Южаковъ. Но надо отличать процессы жизни вообще отъ общественныхъ процессовъ. Если до Конта общество разсматривалось совершенно иначе, чѣмъ всѣ другіе предметы, подлежащіе изученію, то, наоборотъ, послѣ Конта прокинулась обратная реакціи, "отождествленіе общественнаго процесса съ другими процессами природы именно съ процессами жизни" (стр. 5). И вотъ изслѣдователи начинаютъ смыливать общественное развитіе то съ развитіемъ отдѣльнаго организма, дѣлая странныя уподобленія между обществомъ и особью, то съ формой коллективнаго развитія самыхъ низшихъ особей, цѣликомъ подпадающихъ дѣйствію органическихъ процессовъ и своею слабою связью не могущихъ даже составлять того, что должно называться обществомъ. Даже такіе умы, какъ Дарвинъ или Спенсеръ, грѣшатъ этимъ уподобленіемъ различныхъ процессовъ. Тѣмъ крупнѣе является передъ нами научная личность Конта, который указалъ одновременное значеніе двухъ повидимому противоположныхъ, но на самомъ дѣлѣ лишь дополняющихъ другъ друга процессовъ: "принципа компетентности біологическихъ законовъ въ предѣлахъ общественной жизни и принципа своеобразности общественнаго процесса" (стр. 6).

Что же такое общество? Подобно всѣмъ другимъ "формамъ природы", оно -- аггрегатъ. Общественный живой аггрегатъ ассимилируетъ вещество и силу, съ одной стороны, дифференцируясь на части, съ другой -- интегрируя ихъ въ цѣлое, при чемъ происходитъ трата энергіи, могущая доходить до такой степени, что начинается процессъ дисинтеграціи, распаденія, и въ разлагающихся элементахъ снова накопляется источникъ силы.-- Южаковъ очень умѣло подчеркиваетъ одну особенность процессовъ, происходящихъ съ тѣми элементами, "дифференцованіе" {Южаковъ любитъ употреблять эту форму вмѣсто "дифференцированія", которое взято нами отъ варварскаго окончанія нѣмецкихъ, заимствованныхъ съ иностраннаго, глаголовъ на ней.} и сростаніе которыхъ создаетъ болѣе сложныя системы. Если дифференцированіе и интегрированіе совершаются чрезвычайно дѣятельно, то простѣйшіе элементы, сближенные въ пространствѣ, превращаются въ органы болѣе высшей особи, а ихъ коллективная группировка -- въ высшій организмъ. "Общественность, какъ неполная интеграція, есть повсюду начало процесса, индивидуальность, его результатъ" (стр. 13). Живя, подвергаясь разнымъ вліяніямъ внѣшней среды, живыя тѣла для продолженія своего существованія должны приспособляться двояко: пассивно и активно. Въ первомъ случаѣ жизненный процессъ прилаживается къ внѣшнимъ вліяніямъ. Во второму онъ, наоборотъ, передѣлываетъ, прилаживаетъ въ извѣстныхъ предѣлахъ условія среды къ своимъ потребностямъ. И Южаковъ отмѣчаетъ то важное обстоятельство, что этотъ второй, способъ, а именно активное приспособленіе, приводитъ жизнь въ равновѣсіе съ внѣшней средой путемъ коллективнаго процесса, путемъ одновременнаго воздѣйствія вмѣстѣ живущихъ организмовъ, на обстановку, между тѣмъ какъ это активное приспособленіе проявляется крайне ограниченно внутри процесса индивидуальной жизни. Можно даже установить такой законъ: если коллективная жизнь развивается по первому направленію, т. е. не столько измѣняетъ вреду, сколько измѣняется сама, то, при возможности интеграціи, она даетъ организмъ; и, наоборотъ, если коллективная жизнь гораздо менѣе поддается вліяніямъ обстановки, чѣмъ сама передѣлываетъ послѣднюю, на сколько можетъ, въ своихъ интересахъ, то сростанія не происходитъ, и мы имѣемъ передъ собою общество.

Всматриваясь въ основные жизненные процессы коллективной жизни, мы замѣчаемъ въ нихъ явленія "наслѣдственности, размноженія, измѣнчивости, скрещиванія и болѣзненности" (стр. 19). То -- простые дѣятели органическаго прогресса, носители основныхъ біологическихъ законовъ. Но, находясь подъ извѣстными вліяніями вреды, сочетаясь между собою и взаимодѣйствуя, они производятъ и другую группу органическихъ дѣятелей, которыхъ можно назвать вторичными. Къ числу этихъ вторичныхъ дѣятелей, которые являются въ результатѣ сочетанія и взаимодѣйствія элементовъ коллективной жизни, находящейся подъ давленіемъ извѣстной среды, Южаковъ относитъ: естественный подборъ, какъ выживаніе лишь приспособленнѣйшихъ, вытекающее изъ того обстоятельства, что среда имѣетъ только ограниченное количество матеріала, годнаго для преобразованія въ живую матерію, а порожденіе новыхъ жизненныхъ процессовъ можетъ идти въ неограниченномъ количествѣ; и подборъ половой, который въ данномъ случаѣ опредѣляется уже не борьбою за существованіе, а борьбою за спариваніе, если обнаруживается перевѣсъ потребностей къ соединенію у одного пола надъ числомъ особей другого пола, способныхъ къ спариванію.

II.

Мы здѣсь еще не сходимъ съ почвы органическаго прогресса. Мы имѣемъ пока дѣло съ разными простыми дѣятелями, проявляющимися въ процессѣ приспособленія къ средѣ, равно какъ съ двумя сложными органическими же дѣятелями: подборомъ естественнымъ и подборомъ половымъ. Такимъ образомъ, пока, коллективная жизнь совершается еще цѣликомъ пассивно. Это -- "видовая" жизнь, обнаруживающая минимумъ связи между особями. Но въ дальнѣйшемъ развитіи возникаетъ новая, высшая, форма коллективной жизни, форма общественная. Здѣсь уже выступаетъ общественный процессъ, который приспособляетъ среду къ себѣ и тѣмъ самымъ ограничиваетъ всемогущество чисто органическаго процесса. Что, дѣйствительно, происходитъ на этой высшей стадіи общественнаго сожительства? Общественный процессъ, приспособляясь, съ одной стороны, къ средѣ, начинаетъ съ другой стороны, видоизмѣнять ее согласно потребностямъ усложнившейся коллективной жизни, переходящей, какъ мы сказали выше, на высшую ступень собственно общественной жизни. Эта высшая форма общежитія отчасти прямо преобразуетъ физическую среду, а отчасти, -- и чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе, -- создаетъ рядомъ съ нею уже совершенно новую среду, среду "общественную,-- богатство, орудія, науку, политическія учрежденія, однимъ словомъ, все то, что мы обыкновенно соединяемъ подъ именемъ культуры и цивилизаціи" (стр. 22). Замѣтимъ здѣсь, что эта общественная среда представляетъ собою то явленіе, которое впослѣдствіи получило такую извѣстность при выработкѣ марксистскаго міровоззрѣнія подъ именемъ "искусственной среды". "Культура,-- продолжаетъ Южаковъ,-- является связующимъ элементомъ аггрегата, превращающимъ отвлеченную, такъ сказать, аггрегацію -- племя -- въ реальную -- общество: своя собственная среда, на ряду съ общей всему живому физической средой,-- вотъ особенность общества, и различія этой особой среды (культуры) обусловливаютъ различій обществъ" (стр. 22). Эта ясная и многозначительная фраза заслуживаетъ лишь одного замѣчанія: здѣсь русскій соціологъ нѣсколько забываетъ, что терминъ "племя" характеризуетъ такое состояніе коллективной жизни, въ которомъ она уже приняла характеръ общественной въ настоящемъ значеніи этого слова и создала хотя бы слабую, но все же соціальную среду.

Когда коллективный процессъ общественной жизни переходитъ на эту высшую стадію, то въ немъ мы уже можемъ различать двѣ стороны: первичный общественный процессъ, состоящій въ томъ, что живыя единицы соціальнаго аггрегата активно приспособляютъ къ своимъ потребностямъ окружающую среду; и вторичный, производный общественный процессъ, состоящій въ томъ, что соціальная среда, въ свою очередь, воздѣйствуетъ на членовъ общества. Здѣсь будетъ умѣстно привести слѣдующую цитату, такъ какъ въ ней заключается важная особенность міровоззрѣнія Южакова, сблизившая его, несмотря на расхожденіе во взглядахъ о методѣ соціологіи, съ такъ называемой русской субъективной школой: "Среда создается личностями, личности же являются, до извѣстной степени, продуктами этой среды; приспособляющій жизненный процессъ (т. е. дѣятельность личностей, создающая среду) обновляется, размножается, преобразуется согласно общимъ законамъ жизни; среда, постоянно создаваемая этимъ процессомъ и затѣмъ постоянно имъ потребляемая, обновляется, разростается и преобразуется, слѣдуя тѣмъ же законамъ. Но если съ этой стороны она является продуктомъ жизненнаго процесса, то съ другой, она сама, разъ созданная, начинаетъ регулировать обновленіе, размноженіе и въ особенности преобразованіе жизненнаго процесса. Личности создаютъ общественныя условія и сами, въ свою очередь, являются отчасти продуктомъ этихъ условій" (стр. 25).

Я попрошу читателей обратить вниманіе на выраженія "до извѣстной степени" и "отчасти", которыми Южаковъ характеризуетъ воздѣйствіе среды на личностей. Эти слова не нужно, конечно, истолковывать въ томъ смыслѣ, что личности лишь "отчасти" подлежатъ дѣйствію великихъ законовъ природы. Суть этого разсужденія заключается не въ томъ, что дѣятельность личности представляетъ собою нѣкоторый неразложимый остатокъ, который, такъ сказать, выходитъ самопроизвольно изъ нея самой и не подчиняется процессамъ природы. Такая мистическая точка зрѣнія была чужда тому позитивисту и реалисту, какимъ былъ Южаковъ. Онъ лишь говоритъ, что, разъ создалась на почвѣ общественной, жизни личность, то извѣстная доля ея дѣйствій опредѣляется уже не рабскимъ отраженіемъ вліяній окружающей ее, хотя бы и самой же ею созданной среды, но активнымъ проявленіемъ силъ и возможностей, уже Сконцентрировавшихся въ развивающемся человѣкѣ.

Нѣсколько дальше Южаковъ еще яснѣе развиваетъ этотъ взглядъ. Онъ задаетъ себѣ, дѣйствительно, вопросъ, какова же динамика соціальной жизни, и отвѣчаетъ: "ходъ общественнаго процесса, въ общихъ чертахъ, слѣдующій: вся совокупность, общественныхъ условій вырабатываетъ личность, единственный активный элементъ общества; извѣстная частная совокупность общественныхъ условій въ данный моментъ производитъ въ личности, этомъ продуктѣ всего предыдущаго состоянія среды, рядъ настроенностей и потребностей; эти настроенности и потребности, переходя въ дѣйствіе, порождаютъ рядъ общественныхъ явленій; дѣйствія всѣхъ личностей даннаго общества производятъ всю совокупность общественныхъ явленій слѣдующаго момента. Черезъ посредство личностей, такимъ образомъ, одно общественное состояніе въ его цѣломъ производитъ другое, а вовсе не одно общественное явленіе производитъ другое независимо, изолированно отъ дѣйствія всѣхъ остальныхъ. Всякое явленіе общественное производится всѣми предшествующими, произведшими дѣятельность личностей, и черезъ личностей же взаимно оказываетъ свое вліяніе на произведеніе всѣхъ послѣдующихъ. Рядъ общественныхъ условій образуетъ рядъ личностей, а дѣятельность послѣднихъ производитъ новый рядъ общественныхъ условій, и въ этомъ заключается характеристическое отличіе общественнаго процесса отъ органическаго. Здѣсь среда создается жизнью, а жизнь преобразуется подъ вліяніемъ этой среды, будучи первоначально создана другою средою; въ органическомъ прогрессѣ среда, создавшая жизнь, продолжаетъ и послѣ полновластно направлять ея дальнѣйшее развитіе" (стр. 27--28).

Небезынтересныя соображенія высказываются Южаковымъ при анализѣ воздѣйствія соціальной среды, созданной человѣкомъ, на самого же человѣка. Это созданіе людей, общественная культура, вліяетъ на личностей въ двухъ направленіяхъ: она повышаетъ напряженность воли людей, участвующихъ въ данномъ общежитіи; и она устанавливаетъ "различныя отношенія между волею отдѣльныхъ личностей",-- мы бы сказали: не различныя отношенія между волею, а извѣстныя градаціи, извѣстный коэффиціентъ, словомъ разный удѣльный вѣсъ разныхъ человѣческихъ воль,-- "тѣмъ, что даетъ власть въ ея различныхъ видахъ въ руки однихъ, лишая ея другихъ". И Южаковъ дѣлаетъ слѣдующую оцѣнку этому вліянію цивилизующей среды: "Знаніе даетъ власть человѣку свѣдущему надъ невѣжественнымъ; религія и установленіе іерархіи даетъ власть духовенству надъ мірянами; богатство даетъ власть собственнику надъ пролетаріемъ. Войско даетъ власть правительству надъ народомъ и одному народу надъ другими; законодательство распредѣляетъ власть въ различныхъ степеняхъ между различными категоріями личностей. Власть же во всѣхъ ея видахъ заключается, повидимому, въ томъ, что воля личности, ею обладающей, въ общемъ итогѣ личныхъ воль, рѣшающемъ то или другое направленіе общественнаго развитія, значитъ болѣе воли личностей, лишенныхъ власти. Этою стороною своего вліянія вторичные соціальные дѣятели достигаютъ того, что значеніе для общественнаго процесса дѣятельности различныхъ личностей совершенно непропорціонально ихъ личной силѣ, энергіи, уму; оно опредѣляется болѣе соціальными условіями. Такимъ образомъ, сила, создающая соціальныя условія, сама почти всецѣло обусловлена этими условіями, такъ что вообще, не дѣлая грубой ошибки, на практикѣ можно разсматривать соціальныя условія, какъ продукты предыдущихъ соціальныхъ условій; но теоретически такое представленіе будетъ невѣрно, потому что, какъ бы ни была обусловлена соціальною средою дѣятельность личностей, все же она и ничто другое создаетъ эту среду" (стр. 29).

У Южакова слѣдуетъ далѣе мастерской анализъ взаимодѣйствія между упомянутой нами коллективной соціальной жизнью и уже извѣстными читателю сложными и простыми дѣятелями органическаго процесса. И простые дѣятели, каковы наслѣдственность и измѣнчивость, и сложные, каковы, подборъ естественный и подборъ половой, сильно нейтрализуются общественнымъ процессомъ. Прогрессъ историческій беретъ рѣшительный верхъ надъ прогрессомъ органическимъ. Онъ побѣждаетъ физическую среду. А по скольку это вліяніе физической среды остается, постольку оно лишь задерживаетъ историческій процессъ, дѣйствуетъ на него лишь отрицательно, т. е. безъ нея не понадобились бы противодѣйствующіе соціальные процессы,-- и только. Два-три примѣра уяснятъ взглядъ Южакова на эту противоположность физической и соціальной среды. Возьмемъ, напр., климатъ. Его вліяніе, оказывающееся столь громаднымъ въ органическомъ прогрессѣ, уже неизмѣримо меньше въ. прогрессѣ соціальной жизни, ведущей людей прямо въ противоположномъ направленіи. Дѣйствительно, климатъ дифференцируетъ племена различныхъ территорій, хотя бы одного происхожденія и одной культуры, и ассимилируетъ жителей одной мѣстности, несмотря на всю разницу ихъ расъ и культуръ. А соціальная среда? Та, наоборотъ, дифференцируетъ племена различныхъ культуръ, дифференцируетъ людей одного и того же племени по профессіямъ и наоборотъ, ассимилируетъ племена, раздѣленныя большимъ пространствомъ другъ отъ друга, но объединенное одной культурой. И эту нейтрализацію физической и соціальной, природной и общественной среды Южаковъ прослѣживаетъ и по отношенію къ почвѣ, и по отношенію къ пищѣ, и даже по отношенію къ тому "общему виду природы" (терминологія Бокля), который такъ вліяетъ, согласно взглядамъ этого историка, на развитіе мифическихъ воззрѣній, на умственный прогрессъ, на науку.

Въ заключеніе этихъ соображеній Южаковъ считаетъ возможнымъ дать опредѣленіе обществу. Онъ разсуждаетъ такъ. Жизнь въ своемъ развитіи и сочетаніи съ вліяніемъ среды обнаруживаетъ прогрессъ, состоящій въ "процессѣ установленія равновѣсія между требованіями жизни (потребностями, вызываемыми непрерывнымъ и непремѣннымъ круговоротомъ матеріи и энергіи) и условіями среды" (стр. 34). Поскольку активность человѣческихъ личностей, скомбинированная въ общественной жизни въ "могучую самостоятельную силу природы", побѣждаетъ физическую среду, приспособляя ее въ потребностямъ общежитія, при помощи культуры, "какъ особой общественной среды", постольку мы имѣемъ историческій прогрессъ, прогрессъ общества. Или шире и общѣе: "Если общежитіемъ мы назовемъ всякое собраніе (аггрегатъ) всякихъ живыхъ особей (пассивныхъ организмовъ или активныхъ), то обществомъ мы должны будемъ назвать общежитіе активныхъ особей, создавшее свою особую общественную среду или культуру и слившееся съ лею въ одно сложное тѣло. Короче говоря, общество есть активнокультурное общежитіе" (стр. 36).

III.

Слѣдуютъ мысли о половомъ подборѣ и о дифференцированіи половъ въ органическомъ прогрессѣ. Но онѣ уже гораздо менѣе интересны, такъ какъ ихъ историческое значеніе въ сильной степени утратилось. За послѣднія сорокъ лѣтъ разбираемыя Южаковымъ біологическія явленія, съ одной стороны, оказались гораздо сложнѣе, а съ другой стороны, несмотря на ихъ лучшее изученіе, возбуждаютъ крайне много споровъ. Тотъ, кто хотя бы поверхностнымъ образомъ слѣдитъ за развитіемъ біологіи, знаетъ, въ какой степени въ настоящее время обострилась, напр., борьба между крайнимидарвинистами, стоящими почти исключительно за значеніе естественнаго подбора путемъ безконечно длинной игры наслѣдственности въ рядѣ поколѣній, и между ламаркіанцами, которые подчеркиваютъ значеніе измѣненій, происходящихъ въ организмѣ подъ вліяніемъ среды даже въ теченіе его индивидуальной жизни. Не вдаваясь въ подробности, укажу хотя бы на интересный споръ по этому поводу, возникшій недавно на страницахъ "The Nineteenth Century" между извѣстнымъ англійскимъ біологомъ, Реемъ Лэнкестеромъ, и кн. И. Кропоткинымъ, при чемъ запальчивость перваго была обратно пропорціональна его убѣдительности, и диспутъ окончился врядъ ли въ его пользу. Оказалось, напр., что рядъ раціонально поставленныхъ опытовъ, направленныхъ на систематическое измѣненіе среды, далъ возможность превращать столь всѣмъ извѣстнаго въ акваріумахъ аксолотля (Siredon pisciformis), характеризующагося тремя парами жаберъ, въ земную саламандру (Amblystoma tigrinum) и обратно; или что ракъ-отшельникъ (Pagnrus), любимое животное Вейсмана, видѣвшаго въ его недоразвившемся мягкомъ брюшкѣ продуктъ чрезвычайно медленнаго дѣйствія естественнаго подбора, былъ превращенъ въ теченіе всего одного мѣсяца въ жесткобрюхаго рака {Kropotkin, "The Response of the Animals to their Environment" въ декабрьской жнижкѣ."She Nineteenth Century and after"1 за 1910, стр. 1049 и 1054 (окончаніе).}. На этихъ примѣрахъ, кстати сказать, можно видѣть, до какой степени, даже въ наукахъ, изучающихъ природу, проявляется вліяніе общественнаго положенія и идей изслѣдователя, значеніе которыхъ мы отмѣтимъ, говоря ниже о субъективномъ методѣ въ соціологіи и объ отношеніи Южакова къ этому пріему изслѣдованія. За спиною, повидимому, чисто научныхъ, сталкивающихся теорій, стоятъ въ данномъ случаѣ интересы революціоннаго и консервативнаго міровоззрѣній въ общественной области. Дарвинъ давно пересталъ быть пугаломъ буржуазныхъ мыслителей, которые видятъ въ немъ могущественный авторитетъ для доказательства того, какъ, молъ, вездѣ и всюду малѣйшее измѣненіе требуетъ безконечнаго ряда временъ и поколѣній. Съ другой стороны, люди съ болѣе крайнимъ міровоззрѣніемъ сочувственно слѣдятъ теперь за опытами ламаркіанцевъ, показывающихъ, что даже въ области біологіи особь, поставленная въ иную среду, можетъ подвергнуться въ сравнительно короткій промежутокъ времени очень существеннымъ измѣненіямъ. И нѣтъ сомнѣнія, что будь опыты этого послѣдняго рода начаты сорокъ лѣтъ тому назадъ, русскій прогрессивный писатель, непремѣнно воспользовался бы ими для обработки своихъ взглядовъ, въ особенности по отношенію къ вліянію среды...

Возвратимся, впрочемъ, къ Южакову, который кончаетъ свое нѣсколько абстрактное статистико-біологическое изслѣдованіе въ духѣ Дарвина выводомъ, что "половой подборъ имѣетъ наклонность измѣнять всю породу безъ различія пола" (стр. 64), и переходитъ къ разсмотрѣнію дѣйствія "полового подбора въ бракѣ", а именно, къ вопросу, можетъ ли этотъ процессъ стать соціальнымъ факторомъ (стр. 64 и слѣд.). И въ этой части аргументаціи намъ нечего останавливаться на мелочахъ, такъ какъ явленія брака въ то время только что начинали изучаться, и у выдающихся изслѣдователей въ родѣ Лёббока, Макъ-Лэннана, Спенсера, и др. было еще не мало недоразумѣній и ошибокъ при описаніи формъ, а, главное, эволюціи различныхъ видовъ спариванія въ человѣческомъ обществѣ. Во всякомъ случаѣ, для своего времени Южаковъ былъ очень хорошо знакомъ съ литературою вопроса и набрасываетъ въ общемъ приблизительно вѣрную картину развитія брака, картину, изъ которой, по его мнѣнію, слѣдуетъ, что и брачный процессъ спариванія, по мѣрѣ эволюціи общественной жизни, обнаруживаетъ все менѣе и менѣе дѣйствія на историческій прогрессъ.

Южаковъ, дѣйствительно, говоритъ: "Итакъ, мы можемъ сказать о послѣдовательномъ развитіи подбора въ человѣческомъ обществѣ, что главные фазисы его были слѣдующіе: 1) коммунальный бракъ -- подборъ обусловленъ абсолютною неравночисленностью половъ вслѣдствіе дѣтоубійства; 2) поліандрія -- подборъ обусловленъ тѣмъ же, подбирается красота и развивается эндогамія; 3) рядомъ съ поліандріей, полигамія умычкой -- подборъ обусловленъ господствомъ личной силы, какъ регулятора брачныхъ отношеній; 4) законная полигамія -- подборъ обусловленъ кастовымъ устройствомъ и деспотизмомъ высшихъ классовъ; 5) моногамія -- подборъ обусловливается сословностью и связью подбираемыхъ женскихъ качествъ съ плодовитостью при взаимномъ подборѣ женщинами мужскихъ качествъ. Ходъ прогресса въ послѣднемъ фазисѣ уничтожаетъ оба условія, такъ что половой подборъ, игравшій на первыхъ ступеняхъ прогресса большую роль, теряетъ, повидимому, при его поступательномъ движеніи всякое значеніе и долженъ быть, наконецъ, исключенъ, какъ кажется, изъ числа факторовъ историческаго прогресса, хотя бы второстепенныхъ... Возникновеніе государственной власти, распространеніе моногаміи, торжество демократіи, измѣненіе идеаловъ -- вотъ послѣдовательныя ступени паденія полового подбора" (стр. 80--81).

Привлекши къ изслѣдованію область такъ называемыхъ незаконныхъ связей и обозрѣвъ такимъ образомъ всю сферу возможнаго вліянія полового подбора на характеръ личностей и, стало быть, отчасти на направленіе общественной эволюціи, Южаковъ считаетъ возможнымъ заключить свой анализъ слѣдующимъ выводомъ: "Относительно роли полового подбора должно заключить, что значеніе его все стѣснялось; начавъ съ роли самостоятельнаго фактора прогресса, половой подборъ былъ постепенно выбиваемъ изъ своихъ позицій развивающимися и вновь возникающими соціальными дѣятелями, на время былъ даже вовсе вытѣсненъ отъ вліянія на ходъ прогресса и, если потомъ дальнѣйшимъ развитіемъ онъ, повидимому, и можетъ возвратиться къ дѣятельности, то съ ролью служебною, съ значеніемъ воплотителя идеаловъ нравственнаго движенія и мультипликатора послѣдствій общественныхъ условій, идеаловъ, которые и безъ него воплотились бы, и послѣдствій, которыя и безъ него осуществились бы" (стр. 96).

Съ мыслями объ историческомъ подборѣ и о вліяніи его на человѣческія общества, начиная съ первобытныхъ, мы опять вступаемъ въ область собственно соціальнаго изслѣдованія, гдѣ Южаковъ высказываетъ рядъ особенно свѣжихъ по тому времени мыслей. Историческій подборъ является, очевидно, факторомъ прогресса въ обществѣ по стольку, поскольку путемъ этого подбора члены общежитія вырабатываютъ въ себѣ такія или иныя качества и создаютъ извѣстныя отношенія. Южаковъ очень умѣло пользуется взглядами Дарвина на развитіе умственныхъ и нравственныхъ свойствъ въ человѣкѣ, чтобы показать, какъ и здѣсь мы можемъ прослѣдить полярную противоположность между дѣйствіями органическаго прогресса и дѣйствіями прогресса историческаго. Любопытно, что Дарвинъ, который, не мудрствуя, любитъ переносить явленія борьбы за существованіе между особями изъ міра животнаго въ міръ человѣческій, тѣмъ не менѣе принужденъ остановиться на особомъ родѣ подбора, являющемся въ результатѣ борьбы за существованіе уже не отдѣльныхъ особей между собою, а цѣлыхъ племенъ и цѣлыхъ обществъ. Дарвину приходится здѣсь признать, что, между тѣмъ, какъ въ случаѣ борьбы между особями въ нихъ вырабатываются чувства вражды, злобы, жестокости, эгоизма,-- словомъ, свойства противообщественныя, въ борьбѣ человѣческихъ союзовъ съ союзами лишніе шансы на побѣду даются, наоборотъ, тѣмъ общежитіямъ, въ нѣдрахъ которыхъ личности энергичнѣе вырабатываютъ общественные инстинкты и чувства самопожертвованія. Казалось бы, такіе индивидуумы должны погибать въ первыхъ рядахъ. Да такъ, дѣйствительно, и бываетъ въ жестокія времена чисто зоологической борьбы: кто болѣе жертвуетъ собою, тотъ раньше вычеркивается изъ списка живыхъ. А разъ это такъ, то подобныя самоотверженныя личности могутъ лишь въ сравнительно слабой степени передавать свои качества потомкамъ. Наиболѣе приспособленными къ этимъ условіямъ первобытнаго существованія являлись бы какъ кажется, именно наиболѣе эгоистичныя натуры.

Но здѣсь вдвигается другой могучій факторъ, который, по мнѣнію самого же Дарвина, измѣняетъ дѣйствіе неумолимаго зоологическаго закона. Въ общежитіяхъ начинаютъ распространяться соціальныя добродѣтели, но распространяться не путемъ наслѣдственности, такъ какъ остаются презрительные Терситы и гибнутъ благородные Патроклы, а путемъ подражанія, заразительности примѣра,-- я бы сказалъ: путемъ духовной, а не физіологической наслѣдственности. Инстинктивно вырабатывается, напр., убѣжденіе въ томъ, что самоотверженная храбрость выгодна всему племени, а, стало быть, въ концѣ концовъ и каждому отдѣльному члену. Такъ образуется привычка къ солидарности, такъ усиливается взаимная симпатія одноплеменниковъ, въ концѣ концовъ переходящая и по наслѣдству. Присоедините къ этому одобреніе прочихъ членовъ союза, славу, желаніе отличиться своимъ героизмомъ. И вотъ постепенно, и по мнѣнію Дарвина, на почвѣ междуплеменной борьбы вырабатываются внутри каждаго общежитія такіе благородные и нравственные характеры, которые въ послѣднемъ счетѣ вліяютъ и на поднятіе общаго уровня нравственности среди даннаго союза. Южаковъ какъ разъ беретъ своимъ отправнымъ пунктомъ эти мысли Дарвина и ведетъ ихъ дальше, все рѣзче и рѣзче подчеркивая значеніе разницы между историческимъ и естественнымъ подборомъ: "Такимъ образомъ, историческій подборъ стремится размножить качества, которыми (въ предѣлахъ племени) одна особь помогаетъ, содѣйствуетъ, сочувствуетъ другимъ, и прямо устраняетъ наклонности, разъединяющія людей (соплеменныхъ)... Историческій подборъ направляетъ свою дѣятельность на развитіе чувства симпатіи, сознанія солидарности, явленій прямо противодѣйствующихъ, по крайней мѣрѣ, въ борьбѣ за существованіе между членами общества и тѣмъ подрывающихъ проявленія естественнаго подбора" (стр. 106).

Эту нѣсколько общую мысль Южакова можно было бы значительно развить и заострить, приблизивъ ее къ конкретной дѣйствительности. Соціологъ намъ сказалъ только что со словъ Дарвина о борьбѣ между племенами. Но именно по мѣрѣ того, какъ развивается историческій прогрессъ, эта неумолкающая вражда -- война между отдѣльными племенами сравнительно ослабѣваетъ и все болѣе и болѣе уступаетъ мѣсто борьбѣ между тѣми вырабатывающимися въ процессѣ коллективной жизни группами, корпораціями, сословіями и классами, на которые начинаетъ дифференцироваться каждый усложняющійся общественный союзъ. Выражаясь фигурально, борьба ведется теперь не столько между группами людей, вертикально отдѣленными другъ отъ друга пограничными столбами, сколько между обитателями различныхъ горизонтально напластованныхъ этажей одной и той же общественной пирамиды, заключающей въ себѣ, на разныхъ уровняхъ благосостоянія и силы, высшія, среднія и низшія сословія. Мы такимъ образомъ пришли бы къ воззрѣніямъ на общественный процессъ, которыя выражаются съ 20-хъ годовъ прошлаго вѣка въ формулѣ такъ называемой борьбы классовъ. Впрочемъ, сама мысль Южакова нѣкоторыми своими сторонами очень близко подходитъ къ только что упомянутымъ взглядамъ.

Введите, въ самомъ дѣлѣ, сюда разсужденія нашего соціолога относительно роли историческаго подбора, который даетъ побѣду племенамъ болѣе многочисленнымъ, гдѣ увеличеніе потребностей растетъ параллельно съ увеличеніемъ средствъ ихъ удовлетворенія, и гдѣ первоначальная грубая борьба за существованіе, носящая органическій характеръ, превращается въ болѣе сложный процессъ выживанія группъ, наиболѣе приспособившихся къ историческому развитію. На этой почвѣ историческій подборъ и прямо, и косвенно содѣйствуетъ исчезновенію тѣхъ передающихся по закону біологической наслѣдственности способностей, которыя опредѣляютъ характеръ органической борьбы, и выдвигаетъ на первый планъ пользованіе орудіями соціальной среды, которыя уже не являются органически наслѣдственными. "Искусственныя орудія борьбы -- власть, богатство, знаніе, привилегія и т. д. Пользованіе этими орудіями въ борьбѣ за существованіе измѣняетъ ея характеръ; прямое насиліе замѣняется эксплуатаціей... Если... такимъ образомъ, замѣна грубой борьбы за существованіе, гдѣ орудіями борьбы служатъ сила, быстрота, умъ, ловкость, жестокость, неразборчивость средствъ, тою формою этой борьбы, которая зовется конкуренціей и употребляетъ орудія, органически не наслѣдственныя: богатство, знаніе, привилегію, искусство, власть,-- если эта замѣна оказывается выгодною въ борьбѣ племенъ, то историческій подборъ даетъ преобладаніе послѣдней формѣ, хотя вообще онъ ослабляетъ всякую борьбу за существованіе" (стр. 108--109). Мы видимъ, какъ близко Южаковъ подходитъ къ современному рѣшенію задачи, указывая на ту сторону историческаго прогресса, въ результатѣ которой наиболѣе цѣлесообразными орудіями общественной борьбы являются не наслѣдственно-біологическія, а общественныя силы и свойства, различно распредѣленныя между различными дѣленіями даннаго общества. Уже въ замѣнѣ "прямого насилія эксплуатаціей" ярко выражается противоположность въ ходѣ органическаго процесса и процесса историческаго.

Но послѣдуемъ дальше за нашимъ соціологомъ. Возьмемъ вопросъ объ увеличеніи средствъ къ существованію, который, какъ ни какъ, долженъ лежать въ основаніи всякой возможности общественнаго развитія. При несложности первобытнаго экономическаго быта, гдѣ пища не столько производится искусственными орудіями, сколько берется непосредственно изъ природы, "добывается", и гдѣ, съ другой стороны, нѣтъ еще сложной коопераціи, соединяющей въ одно цѣлое группы людей, разбившихся по разнымъ занятіямъ, въ обществѣ дикарей долженъ еще царить органическій прогрессъ; и борьба за существованіе должна вестись при помощи тѣхъ орудій, которыми являются біологическія свойства людей и которыя поэтому подлежатъ закону біологической же наслѣдственности. Правда, и на этой ступени развитія "отчасти нарушается значеніе, личныхъ органически-наслѣдственныхъ качествъ въ борьбѣ за существованіе, но покамѣстъ это нарушеніе не идетъ дальше простого колебанія, быть можетъ, замедленія естественнаго подбора" (стр. 115).

Въ такомъ же зачаточномъ состояніи, какъ экономическая, находится и политическая жизнь первобытнаго племени. И въ этой области соціальныя орудія лишь мало по малу начинаютъ нейтрализовать дѣйствіе органическихъ орудій въ борьбѣ за существованіе: на столько еще слаба политическая дифференцировка такого племени. Здѣсь, кстати сказать, Южаковъ, говоря о власти различнаго рода предводителей, дѣлаетъ очень вѣрное и для своего времени очень тонкое замѣчаніе, что знахарь предшествовалъ жрецу, какъ пріемы колдовства предшествовали выработкѣ собственно-религіозныхъ воззрѣній (вообще освѣдомленность Южакова въ эту раннюю пору поистинѣ замѣчательна; такъ, онъ уже знаетъ, что скотоводство отнюдь не всегда предшествуетъ непосредственно земледѣлію: ходъ американской культуры въ особенности доставилъ много свидѣтельствъ для подтвержденія этой мысли въ трудахъ послѣдующихъ этнографовъ).

Итакъ, по мѣрѣ того, какъ растетъ общественная, среда какъ разнообразится производство и какъ развивается сложное сотрудничество, начинающее проявляться все сильнѣе и сильнѣе со времени распространенія земледѣлія, возникаютъ одновременно и одно за другимъ уже знакомыя намъ различныя орудія усложняющейся общественной борьбы въ видѣ капитала, собственности, сословій, рабства, государственной власти, жреческой іерархіи, "которыя не могутъ быть унаслѣдованы органически и которыя не связаны причинною связью ни съ какимъ органически наслѣдственнымъ признакомъ" (стр. 125). Отсюда Южаковъ дѣлаетъ блистательный для своей эпохи выводъ, что, "наконецъ, въ цивилизованномъ государственномъ быту мы находимся лицомъ къ лицу съ чрезвычайно сложнымъ механизмомъ культуры и гражданственности, гдѣ успѣхи каждаго члена общества заранѣе, такъ сказать, предопредѣлены его положеніемъ и управляются теченіемъ обстоятельствъ въ весьма слабой степени зависимымъ отъ его воли. Знатность, участіе во власти, богатство, образованіе, покровительство сильныхъ міра сего, политическія учрежденія родины, образованіе и состоятельность среды и пр. и пр.-- вотъ главныя орудія успѣха въ цивилизованномъ обществѣ. Говорятъ: находчивость, предпріимчивость, энергія много значатъ; но что со всѣми этими достоинствами подѣлаетъ бѣднякъ, не получившій образованія и не имѣющій сильнаго покровителя? А получить образованіе, составить состояніе, пріобрѣсть покровителя -- развѣ это зависитъ отъ бѣдняка, всѣмъ обдѣленнаго, а не отъ ряда обстоятельствъ, сложившихся, быть можетъ, за много времени даже до его рожденія и надъ которыми во всякомъ случаѣ онъ не властенъ? Вообще я не могу представить себѣ пути, который естественный подборъ могъ бы проложить себѣ на арену соціальнаго прогресса въ цивилизованномъ быту" (стр. 125--126).

И нашъ авторъ посвящаетъ нѣсколько остроумныхъ страницъ полемикѣ со взглядами Дарвина и Спенсера, изъ каковой явственно слѣдуетъ, что въ современномъ обществѣ борьба за существованіе,-- "гуманность цивилизованнаго вѣка" -- убиваетъ побѣжденныхъ, какъ остроумно выражается Южаковъ, "въ два пріема": сначала общественныя условія связываютъ слабѣйшаго человѣка по рукамъ и по ногамъ; а столкновеніе его. съ другими конкурентами, пользующимися болѣе усовершенствованными орудіями борьбы, наноситъ затѣмъ роковой, смертельный ударъ уже разъ обреченному на гибель. И отсюда, наконецъ, окончательный выводъ; "Борьба за существованіе и сопровождающая ее неизбѣжная гибель павшихъ вовсе не совершенствуетъ породу, сохраняя только лучшихъ особей, и губя менѣе одаренныхъ. Она равно разитъ тѣхъ и другихъ, и выживаніе обусловливается вовсе не личнымъ превосходствомъ, а соціальными условіями. Личное превосходство иногда является послѣдствіемъ этихъ условій и потому сопровождаетъ побѣду, а это ведетъ къ ошибочному заключенію, что именно оно и рѣшаетъ борьбу" (стр. 139).

IV.

Далѣе Южаковъ переходитъ къ анализу очень интереснаго вопроса о значеніи въ развивающемся обществѣ нравственнаго элемента. И органическій, и общественный процессъ борьбы за существованіе не исчерпываютъ, однако, коллективной жизни. Мы уже видѣли, что въ каждомъ союзѣ людей "уществуетъ рядъ извѣстныхъ привычекъ, навыковъ, а порою даже и очень сознательныхъ стремленій человѣка къ извѣстнымъ дѣйствіямъ, которыя парализуютъ односторонній уклонъ членовъ общежитія въ сторону эгоизма и вражды. Что же такое нравственность, выростающая изъ этихъ привычекъ и стремленій? Южаковъ беретъ здѣсь отправнымъ пунктомъ опредѣленіе автора анонимной статьи (Лаврова) "Современныя ученія о нравственности и ея исторія", появившейся въ No 3, 4 и сл. "От. Записокъ" за 1870 г.: нравственно то, что "лежитъ въ предѣлахъ убѣжденія". Но анализъ этой формулы показываетъ, что здѣсь дѣло можетъ идти не о всякихъ убѣжденіяхъ, -- скажемъ, астрономическихъ,-- а лишь о такихъ, которыя имѣютъ отношеніе къ общественному поведенію людей. Отсюда взглядъ на нравственность, какъ на извѣстное явленіе, вырабатывающееся изъ самихъ условій общественной жизни и въ интересахъ ея дальнѣйшаго развитія. Южаковъ ставитъ вопросъ о нравственности на эту очень реальную почву, говоря: "Если мы сравнимъ послѣдовательно направленія нравственности (добродѣтели), преобладавшія въ различныя эпохи и въ различныхъ обществахъ, то мы безъ труда замѣтимъ, что они соотвѣтствовали нуждамъ общества данной эпохи и при данномъ общественномъ состояніи, или, лучше сказать, они были такого рода, что обусловливали самое его (общества) существованіе въ данномъ видѣ. Будучи продуктомъ предшествовавшаго историческаго развитія, эти дибродѣтели были необходимымъ условіемъ настоящаго общественнаго состоянія" (стр. 144).

И далѣе: "Если бы мы перебрали одно за другимъ всѣ повлѣдующія нравственныя ученія, то легко было бы показаіь, что всѣ они суть формулированіе, выясненіе началъ, на которыхъ зиждется или должно созидаться общество; всѣ они суть или освященіе, возведеніе въ принципъ даннаго общественнаго строя, или предложеніе новыхъ основаній для этого строя; всѣ они или реальныя, или идеальны, я начала общественности, потому что всѣ они даютъ теорію того, какъ должна жить личность въ обществѣ, сообразно тому или другому реальному или идеальному общественному порядку. Такимъ образомъ мы нашли ту неизмѣнную формулу нравственности, которую искали: нравственно то, что соотвѣтствуетъ реальнымъ или идеальнымъ началамъ общественности; безнравственно все, что имъ противорѣчитъ" (стр. 145--146). Для большей ясности мы должны прибавить, что, по мнѣнію Южакова, въ данной формулѣ дѣло идетъ о реальныхъ началахъ общественности тогда, когда личность просто живетъ согласно выгодному для устойчивости общества нравственному міровоззрѣнію; а идеальныя начала вступаютъ въ силу тогда, когда предъ нами личность, сознательно стремящаяся къ новымъ формамъ жизни, которыя только что намѣчаются въ развитіи общественныхъ силъ и будутъ благопріятствовать лишь новымъ формамъ установляющейся жизни.

Заключительныя разсужденія этого анализа отношеній между общественною жизнью и общественною нравственностью приводятъ снова Южакова къ выводу, что борьба за существованіе, всецѣло царившая въ періодѣ органическаго прогресса, наталкивается въ дальнѣйшемъ развитіи на сопротивленіе нравственнаго чувства, ограничивающаго и вытѣсняющаго борьбу за существованіе развитіемъ чувствъ нравственности, т. е. такихъ стремленій, которыя способствуютъ прочности общественнаго союза. Южаковъ вовсе не принадлежитъ къ категоріи фаталистовъ оптимистическаго типа, утверждающихъ, что все и всегда ведетъ неизбѣжно къ лучшему въ семъ наилучшемъ изъ міровъ. Наоборотъ, онъ совершенно опредѣленно утверждаетъ, что въ теченіе человѣческой исторіи ведется постоянная борьба между двумя только что указанными антагонистическими принципами, и что далеко не всегда исходъ этой борьбы оканчивается въ пользу высшаго начала, связующаго общества. Неоднократно бывали эпохи, когда въ обществѣ развивались противорѣчивыя тенденціи, приводившія его къ распаденію. Дѣло, значитъ, идетъ о томъ, чтобы указать на условія, благопріятствующія побѣдѣ элементовъ, связующихъ людей въ крѣпкое общежитіе, надъ элементами, разлагающими союзъ.

Изслѣдуя эти условія, Южаковъ считаетъ возможнымъ сказать, что въ концѣ-концовъ прочность всякаго общежитія должна зависѣть отъ возможности установить равновѣсіе между потребностями развивающагося человѣческаго союза и средствами удовлетворенія этихъ потребностей. Здѣсь нашему соціологу приходится, въ свою очередь, заняться тѣмъ вопросомъ о ростѣ населенія, съ одной стороны, и о размноженіи пищи -- съ другой, который со времени Мальтуса играетъ такую роль въ соціальной философіи. Двойственный характеръ задачи,-- т. е. его природная сторона и его сторона соціальная,-- удачно схваченъ Южаковымъ въ слѣдующей обоюдоострой формулѣ: "Что самая лучшая система организацій труда не въ состояніи доставить средства существованія населенію, матеріальная культура котораго не обезпечиваетъ необходимой производительности труда -- положеніе, не требующее доказательствъ. Но не трудно убѣдиться, что безъ должной организаціи труда самая высокая культура не обезпечиваетъ населенію его существованія" (стр. 159). Итакъ, мы видимъ, что нашъ соціологъ ставитъ вопросъ объ общей возможности развитія человѣческаго союза на совершенно реальную почву. Безъ извѣстной производительности труда всякій прогрессъ общества долженъ фатально упереться въ тупикъ, ослабѣть и остановиться. Но, съ другой стороны, разъ трудъ достигъ этой степени производительности, дальнѣйшее развитіе общественнаго союза немыслимо иначе, какъ въ рамкахъ организаціи труда, наилучше удовлетворяющей потребностямъ членовъ все растущаго и усложняющагося общежитія. Авторъ заканчиваетъ свои соціологическіе этюды, поэтому, совершенно естественно критикой мальтусіанства, умѣло пользуясь разсужденіями, уже сдѣланными въ этой области Н. Г. Чернышевскимъ. Въ подкладкѣ этой аргументаціи лежитъ чрезвычайно вѣрная мысль Фурье относительно того, что настоящая культура сковываетъ производительность труда въ очень сильной степени и не даетъ возможности человѣчеству пользоваться всѣми тѣми благами, которыя уже была бы способна дать современная производительность труда, опирайся этотъ трудъ на цѣлесообразную организацію.

Мы не будемъ слѣдовать за этой аргументаціей Южакова въ виду извѣстности тѣхъ взглядовъ Чернышевскаго на предметы, которые такъ или иначе лежатъ въ основаніи послѣднихъ главъ перваго и наиболѣе законченнаго, равно какъ наиболѣе оригинальнаго, соціологическаго произведенія Южакова. Зато мы остановимся довольно подробно на томъ этюдѣ, выдѣленномъ въ особое приложеніе, въ которомъ молодой авторъ подвергъ критикѣ такъ называемую русскую школу соціологовъ, стоявшихъ за "субъективный методъ въ соціологіи".

Что такое эта русская школа соціологіи, и какой смыслъ имѣетъ субъективный методъ, который она считаетъ необходимымъ примѣнять къ изученію общественныхъ условій? Было бы довольно безполезно отыскивать первые зачатки воззрѣній, сложившихся у насъ въ школу соціологическаго субъективизма. Совершенно справедливо замѣтилъ одинъ выдающійся историкъ, что нѣтъ ничего неблагодарнѣе, какъ останавливаться на тѣхъ зародышахъ извѣстной мысли, становящейся въ данный моментъ популярною, которые составляютъ лишь первые слабые и разрозненные подходы къ основному ученію послѣдующихъ дней. Ибо они являются только догадками, они не связаны между собою нитями внутренней зависимости, не ведутъ къ тѣмъ существеннымъ выводамъ, которые составляютъ специфическую особенность созрѣвшаго міросозерцанія. Такъ, напр., основы субъективизма,-- и порою отнюдь не наивнаго,-- можно было бы отчасти найти уже у Протагора {Любопытно, что этотъ древній философъ является родоначальникомъ и для современнаго прагматизма, похожаго нѣкоторыми своими сторонами (конечно, за исключеніемъ своихъ религіозныхъ тенденцій) на русскій субъективизмъ. Одинъ изъ наиболѣе оригинальныхъ прагматистовъ, оксфордскій профессоръ Шиллеръ связываетъ даже свое ученіе съ именемъ "гуманиста Протагора" и называетъ свою систему "нео-протагореанствомъ". См. Marcel Hébert, "Le pragmatisme, Etude de ses diverses formes etc"; Парижъ, 1909, стр. 43 -- 48. Читатель нашего журнала могъ составить себѣ ясное понятіе о прагматизмѣ изъ статьи г. П. Мокіевскаго "Прагматизмъ въ философіи": "Русское Богатство, 1910, NoNo 5 и 6.}. Первую общую ступень къ этому міропониманію можно было бы видѣть въ той "антропологической" точкѣ зрѣнія, которая связана въ исторіи философіи съ славнымъ именемъ Фейербаха. Но все это не тотъ субъективизмъ, который вырабатывался въ Россіи на рубежѣ 60-хъ и 70-хъ годовъ и въ послѣдующее десятилѣтіе господствовалъ надъ умами русской интеллигенціи. Отцами этой соціологической школы должно считать Лаврова и нѣсколько позднѣе пришедшаго къ тѣмъ же почти выводамъ, но пришедшаго самостоятельно, Михайловскаго.

Первый очень явственный абрисъ этого ученія былъ данъ Лавровымъ приблизительно одновременно въ одномъ изъ самыхъ первыхъ его "Историческихъ писемъ", печатавшихся съ 1868 на 1869 г. въ "Недѣлѣ", равно какъ въ этюдѣ "Задачи позитивизма и ихъ рѣшеніе", появившемся на страницахъ "Современнаго Обозрѣнія" за 1868 г. Нѣсколько позже этотъ вопросъ сталъ разрабатываться и Михайловскимъ въ его статьяхъ: "Что такое прогрессъ" (въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1869 г.) и "Теорія Дарвина и общественная наука" ("Отеч. Зап.", 1870 г.). Въ чемъ же заключается смыслъ "субъективнаго метода", насколько онъ схваченъ въ этихъ первыхъ, но очень рельефныхъ формулировкахъ своихъ родоначальниковъ? Кстати сказать, мы здѣсь остановимся, главнымъ образомъ, на этихъ первыхъ абрисахъ, такъ какъ именно съ ними ведетъ полемику Южаковъ. Подробное же указаніе на дальнѣйшую выработку этого ученія, поскольку это опредѣлялось столкновеніемъ противоположныхъ мнѣній и сознаніемъ необходимости для его сторонниковъ выяснить встрѣчающіяся недоразумѣнія,-- это указаніе лежитъ нѣсколько въ сторонѣ отъ предмета нашей статьи, имѣющей своею задачею нарисовать физіономію Южакова, какъ соціолога и публициста.

Посмотримъ прежде всего, что говоритъ авторъ "Историческихъ писемъ" и "Задачъ позивитизма".

Изслѣдователь долженъ изучать всѣ явленія, подлежащія его анализу, вполнѣ научнымъ способомъ. Ни въ одной отрасли человѣческаго знанія не можетъ быть мѣста мистицизму и произвольнымъ мнѣніямъ, которыя до такой степени загромождаютъ область науки въ предшествовавшіе періоды развитія человѣческой мысли. Но если явленія, каковы бы они ни были, должны изучаться строго трезвымъ и научнымъ способомъ, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобы не было разницы въ извѣстныхъ пріемахъ изученія, сообразно съ нѣкоторыми спеціальными особенностями того или другого ряда явленій. Такъ, говоря о явленіяхъ, относящихся къ разряду общественныхъ, и о событіяхъ, изучаемыхъ въ исторіи, Лавровъ рѣзко отличаетъ ихъ отъ явленій, которыя подлежатъ изученію въ физическихъ наукахъ. Да и въ этой послѣдней области возможно, по его мнѣнію, провести извѣстную грань между двумя рядами явленій. Одни изъ нихъ относятся къ категоріи явленій, повторяющихся въ неизмѣнномъ порядкѣ, и изучаются въ наукахъ, которыя слѣдуетъ называть поэтому феноменологическими, т. е. науками явленій, возвращающихся безпрестанно на глазахъ наблюдателя. Вода, при извѣстной температурѣ, начинаетъ переходить въ пары: совершается процессъ кипѣнія. Желѣзный прутъ при нагрѣваніи удлиняется, накаливается, снова охлаждается и сокращается. Какое-нибудь небесное тѣло описываетъ въ міровомъ пространствѣ болѣе или менѣе правильныя кривыя, снова и снова пробѣгая различныя точки своей орбиты. Всѣ эти явленія повторяются, воспроизводятся безконечное число разъ. Естествоиспытатель, изучая эти феномены, наблюдая ихъ, и даже производя во многихъ случаяхъ надъ ними систематическіе опыты, имѣетъ возможность въ силу самой ихъ повторяемости, установить извѣстные законы, т. е. извѣстныя обобщающія формулы, позволяющія ему осмыслить замѣчаемые имъ процессы измѣненія.

Но есть и другія явленія, изучаемыя естественными науками. Эти явленія не повторяются по отношенію къ опредѣленному тѣлу или группѣ тѣлъ. За то аналогичные процессы происходятъ безпрестанно въ другихъ тѣлахъ и комбинаціяхъ тѣлъ. Бабочки откладываютъ яйца, изъ которыхъ вылупляются гусеницы, превращающіяся въ куколки, въ свою очередь переходящія въ новыхъ бабочекъ. Различныя растительныя и животныя формы проходятъ правильно черезъ разныя стадіи процессовъ, начиная отъ зародыша, переходя послѣдовательно къ фазисамъ молодого, зрѣлаго, дряхлаго существа и, наконецъ, кончая смертью и слѣдующимъ за нею разложеніемъ. Вотъ эта бабочка, вотъ этотъ зародышъ могутъ пройти по лѣстницѣ своего развитія только одинъ разъ. Индивидуальный процессъ, значитъ, не повторяется. Но за то раньше, позже, въ данный моментъ, рядомъ, вблизи и вдали, сколько мы замѣчаемъ подобныхъ же органическихъ процессовъ, которыя совершаются съ другими бабочками, съ другими животными или растительными формами, и позволяютъ наблюдателю охватывать однимъ общимъ закономъ переходъ всѣхъ этихъ формъ отъ одного фазиса къ другому!.. Такія науки называются морфологическими.

Посмотримъ теперь, что дѣлается въ области общественныхъ явленій и въ особенности событій историческихъ. Французская революція 1789 г. представляетъ собою единственное явленіе въ мірѣ общественно-человѣческой жизни, единственный экземпляръ, такъ сказать, уникумъ комбинаціи историческихъ условій, подобнаго которому больше не было. Возьмите затѣмъ революцію 30-го года, революцію 48-го года, возьмите, наконецъ, коммуну 18-го марта 1871 г., все въ той же Франціи. Были неоднократныя попытки провести методъ сравненія и различенія между этими великими историческими движеніями. И что же? Эта работа анализирующей и обобщающей исторической мысли именно и приводитъ насъ къ заключенію, что. сочетанія условій, въ которыя выливались эти могучіе общественные процессы, были настолько своеобразны, что нельзя говорить не только о тождествѣ одного движенія съ другимъ, но даже трудно бываетъ во всѣхъ ихъ уловить большое количество очень сходныхъ элементовъ, кромѣ самыхъ общихъ мѣстъ, въ родѣ, напр., того, что и тамъ, и здѣсь боролись извѣстныя общественныя, группы, что на исходъ событій оказывала не только внутренняя, но и внѣшняя жизнь страны, ея международное положеніе и т. п.

Спрашивается теперь: можетъ ли тотъ ученый изслѣдователь, который называется историкомъ, примѣнять къ изученію составляющихъ его спеціальность явленій тѣ самые пріемы, какіе пускаетъ въ ходъ естественникъ, изучающій извѣстныя явленія въ феноменологическихъ и морфологическихъ наукахъ? Первой задачей ученаго является отдѣлить главные элементы процесса отъ второстепенныхъ, существенные отъ неважныхъ. Именно повторяемость тѣхъ же самыхъ или строго аналогичныхъ) явленій даетъ натуралисту возможность отдѣлить основныя обстоятельства отъ побочныхъ. Это достигается путемъ такихъ простыхъ логическихъ пріемовъ, что дѣло заключается лишь въ одномъ: умѣть наблюдать, умѣть производить опытъ.

Но какъ отличить въ какомъ-нибудь историческомъ процессѣ элементы главные и элементы второстепенные, если судьба даетъ намъ возможность встрѣтиться съ даннымъ событіемъ, движеніемъ, процессомъ, лишь одинъ разъ? Несомнѣнно, въ этихъ случаяхъ изслѣдователю приходится пускать въ ходъ другіе пріемы. И Лавровъ развиваетъ довольно подробную аргументацію относительно невозможности устанавливать основную или побочную роль извѣстныхъ элементовъ комбинаціи на основаніи другихъ признаковъ, кромѣ повторяемости, напр., количества личностей, захваченныхъ водоворотомъ извѣстнаго событія: "для современнаго историка завоеваніе огромной Китайской имперіи монголами будетъ, я думаю, менѣе значительно, чѣмъ борьба нѣсколькихъ горныхъ кантоновъ Швейцаріи съ Габсбургами" ("Историческія Письма", 2-е изд., дополненное и исправленное; Женева, 1891 г., стр. 28). Чѣмъ же руководиться въ такомъ случаѣ, стараясь уловить проявленія исторической законосообразности? Вотъ и приходится откинутъ этотъ, объективный, способъ изслѣдованія и ввести субъективную оцѣнку по степени нравственнаго вліянія данныхъ событій, насколько это представляется каждому данному историку. Приходится произносить судъ надъ внутреннимъ значеніемъ извѣстныхъ, истерическихъ явленій сообразно съ нравственнымъ идеаломъ изслѣдователя. Только такимъ путемъ мы можемъ осмыслить связь явленій, которая въ данной комбинаціи представляется нашему взору лишь одинъ разъ.

Но и это не все. До сихъ поръ мы говорили о нѣкоторыхъ особенностяхъ самихъ историческихъ явленій, какъ неповторяющихся, явленій, для изученія которыхъ приходится отыскивать иные пріемы, чѣмъ тѣ, какіе обыкновенно прилагаются къ изслѣдованію явленій физической природы. Теперь мы должны указать еще на одну сторону изученія историческихъ процессовъ, вытекающую уже не изъ свойствъ объекта, т. е. изучаемаго нами міра явленій, а изъ свойствъ субъекта, т. е. логическаго аппарата самого изслѣдователя. Такъ какъ дѣло идетъ о человѣческихъ процессахъ, смыслъ и суть которыхъ составляетъ субъективный міръ,-- т. е. и цѣли, преслѣдуемыя людьми въ данную эпоху, и міросозерцаніе современниковъ этихъ событій, оцѣнивавшихъ упомянутыя цѣли, и оцѣнка самого изслѣдователя, который прилагаетъ свой личный масштабъ, чтобы выбрать центральные элементы въ данной комбинаціи процесса,-- то здѣсь всѣ явленія различаются нами, какъ благодѣтельныя или вредныя, какъ добро и зло съ нашей точки зрѣнія. При чемъ нашъ нравственный идеалъ развертываетъ намъ общую перспективу историческаго процесса, въ исходѣ котораго получается требованіе относить все движеніе событій къ нашему пониманію, къ нашей идеѣ о прогрессѣ, будетъ ли изучаемое нами теченіе событій вести насъ, по нашему убѣжденію, къ этому идеалу или отодвигать насъ отъ него.

Здѣсь объективизму не мѣсто. Здѣсь объективизмъ -- одинъ обманъ, ибо люди, держащіеся мнимо-объективной точки зрѣнія, или въ сущности, какъ говоритъ Лавровъ, "всѣ, вѣрующіе въ безусловную непогрѣшимость своего нравственнаго міросозерцанія, хотѣли бы себя увѣрить, что не только для нихъ, но и само въ себѣ важнѣе лишь то въ историческомъ процессѣ, что имѣетъ ближайшее отношеніе къ основамъ этого міросозерцанія. Но, право, пора бы людямъ мыслящимъ усвоить себѣ очень простую мысль, что различіе важнаго и неважнаго, благодѣтельнаго и вреднаго, хорошаго и дурного суть различія, существующія лишь для человѣка, а вовсе чуждыя природѣ и вещамъ самимъ по себѣ, что одинаково неизбѣжна для человѣка необходимость прилагать ко всему свой человѣческій (антропологическій) способъ воззрѣнія и для вещей въ ихъ совокупности необходимость слѣдовать процессамъ, неимѣющимъ ничего общаго съ человѣческимъ воззрѣніемъ... Безсознательные процессы природы вырабатываютъ мысль е всемірномъ тяготѣніи, о солидарности людей совершенно такъ же, какъ ворсинку на ногѣ жука или стремленіе лавочника сорвать лишнюю копѣйку съ покупщика; Гарибальди и ему подобные для природы -- совершенно такіе же экземпляры породы человѣка въ XIX вѣкѣ, какъ любой сенаторъ Наполеона III, любой бюргеръ маленькаго города Германіи, любой изъ тѣхъ пошляковъ, которые гранятъ тротуары Невскаго проспекта. Наука не представляетъ никакихъ данныхъ, по которымъ безпристрастный изслѣдователь имѣлъ бы право перенести свой нравственный судъ" значительности общаго закона, геніальной или героической личжости, изъ области человѣческаго пониманія и желанія въ область безстрастной и безсознательной природы" (Цитировано у Южакова на стр. 242--243 "Соціологическихъ этюдовъ"; въ новомъ изд. "Историческихъ Писемъ" упомянутая цитата находится на стр. 31--32).

Южаковъ начинаетъ свою аргументацію съ возраженія на мысль совершенно особомъ характерѣ соціальныхъ явленій и историческихъ процессовъ. Точно ли событія историческія не повторяются? И онъ небезыскусно доказываетъ, что, съ одной стороны, буквально не повторяются и природные процессы, какъ утверждалъ это Спенсеръ въ спорѣ съ англійскимъ писателемъ Фроудомъ, отмѣчая то обстоятельство, что въ сущности нѣтъ даже совершенно точныхъ повтореній астрономическихъ явленій, а есть только повторенія приблизительныя. Съ другой стороны, продолжаетъ Южаковъ, если въ области исторіи эта неповторяемость,-- дѣйствительно, бросается въ глаза, то все же и тутъ можно сказать, что отсутствіе повтореній даннаго конкретнаго явленія не исключаетъ еще возможности приблизительнаго повторенія родовыхъ подходящихъ явленій. Взять, напр., паденіе какого-нибудь опредѣленнаго государства. Да, несомнѣнно, это событіе -- единственное въ своей конкретности. Но за то у насъ есть цѣлый рядъ приблизительно подходящихъ паденій государствъ. И, изслѣдуя эти различныя историческія катастрофы, мы можемъ уловить въ нихъ общіе признаки и такимъ образомъ сдѣлать попытку вывести отсюда нѣкоторую законосообразность.

Правда, явленія историческія гораздо сложнѣе природныхъ. Въ нихъ отсутствуетъ элементъ безграничной повторяемости физическихъ процессовъ. Да и число элементовъ, дающихъ ту или другую комбинацію, неизмѣримо значительнѣе. Но отсюда, по мнѣнію Южакова, слѣдуетъ заключать лишь о предпочтеніи дедуктивнаго метода при ислѣдованіи соціологическихъ явленій передъ индуктивнымъ. Во всякомъ случаѣ, нашъ авторъ отказывается видѣть рѣзко качественное различіе между природными процессами и историческими явленіями.

Что касается до второго положенія Лаврова, а именно, той особенности нашего логическаго аппарата, которая заставляетъ насъ судить историческіе процессы исключительно съ нашей субъективной точки зрѣнія, то Южаковъ указываетъ прежде всего на то недоразумѣніе, которое скрывается для него въ этомъ взглядѣ. Въ сущности, по его мнѣнію, "объективисты убѣждены не въ томъ, что ихъ соціологическія воззрѣнія важны "сами по себѣ", но въ томъ, что они, будучи научно истинны, логически обязательны для всякаго мыслящаго о соціологическихъ предметахъ человѣка" (стр. 245). Человѣкъ воспринимаетъ вещи, конечно, по человѣчески и не можетъ ихъ воспринимать иначе. Но и у одного, и у другого, и у третьяго человѣка, и у всѣхъ людей есть все-таки выработавшіеся въ теченіе длиннаго ряда поколѣній логическіе пріемы мышленія и психологическія воспріятія. Южаковъ отказывается считать существеннымъ возраженіе противъ объективистовъ, будто бы они гонятся за безусловнымъ и за какой-то объективной реальностью въ сферѣ человѣческихъ воззрѣній. Наоборотъ, они знаютъ, что логическіе и психологическіе процессы совершаются только въ человѣкѣ. Но это, однако, не препятствуетъ имъ искать и здѣсь законосообразности.

Не надо, впрочемъ, думать, что Южаковъ безъ оговорки зачисляетъ себя въ ряды приверженцевъ объективизма. Скорѣе, онъ самъ близко подходитъ къ міровоззрѣнію своихъ противниковъ и полемизируетъ съ ними лишь по поводу умѣстности говорить о какомъ-то спеціально годящемся для изученія общественныхъ явленій -- "субъективномъ методѣ". По его мнѣнію, если субъективисты ограничатся утвержденіемъ, что изслѣдованіе историческихъ событій несомнѣнно вызываетъ у человѣка потребность нравственной оцѣнки и нравственнаго суда, то, вѣдь, такое же требованіе вытекаетъ какъ разъ изъ того взгляда на нравственность, который былъ раньше развитъ самимъ Южаковымъ. Не говорилъ ли онъ выше, что развитіе нравственности есть процесъ приспособленія жизни къ условіямъ общественнаго существованія? Итакъ, если особенность субъективнаго метода состоитъ во взглядахъ изслѣдователя на надлежащія отношенія членовъ общежитія и другъ къ другу, и къ цѣлому союзу, равао какъ "въ построеніи научной теоріи при помощи того же критерія", то въ этой формѣ упомянутое требованіе будетъ допущено, по мнѣнію нашего автора, и самымъ прямолинейнымъ защитникомъ единства научнаго метода во всѣхъ сферахъ человѣческаго мышленія. "Тутъ никакого особеннаго метода даже и нѣтъ вовсе, а есть просто провозглашеніе одной весьма важной теоремы соціологіи, именно, что общество основано на личностяхъ, и что развитіе общества совершается не иначе, какъ личностями, чрезъ личности и въ личностяхъ" (стр. 249).

Установивши это положеніе, Южаковъ обращается теперь съ своей аргументаціей уже не противъ Лаврова, а противъ Михайловскаго, который обосновываетъ субъективный методъ самостоятельно, хотя и довольно близко къ Лаврову. Михайловскій, дѣйствительно, говоритъ: "Коренная и ничѣмъ неизгладимая разница между отношеніями человѣка къ человѣку и отношеніями человѣка къ остальной природѣ, состоитъ прежде всего въ томъ, что въ первомъ случаѣ мы имѣемъ дѣло не просто съ явленіями, а съ явленіями, тяготѣющими къ извѣстной цѣли, тогда какъ во второмъ -- цѣль эта для человѣка не существуетъ. Различіе это до такой степени важно и существенно, что само по себѣ уже намекаетъ на необходимость примѣненія различныхъ методовъ въ двухъ великихъ областяхъ человѣческаго вѣдѣнія" (Южаковъ, стр. 251; цитата находится въ статьѣ "Что такое прогрессъ" на стр. 145 т. І-го "Полнаго собранія сочиненій H. К. Михайловскаго", Спб., 1906, изд. 4). И далѣе: "Сочувственный опытъ, вмѣстѣ съ опытомъ личнымъ, комбинируясь извѣстнымъ образомъ, входитъ въ наше психическое содержаніе и. на ряду съ категоріями истиннаго и ложнаго, установляетъ категоріи пріятнаго и непріятнаго, желательнаго и нежелательнаго, нравственнаго и безнравственнаго, справедливаго и несправедливаго. Отрѣшиться отъ этой стороны эмпирическаго содержанія нашего "Я" столь же невозможно. какъ произвольно вычеркнуть изъ своей памяти какія-нибудь знанія (Михайловскій, стр. 150; Южаковъ, стр. 257).

И опять таки Южаковъ возражаетъ противъ этой аргументаціи съ той точки зрѣнія, что введеніе въ изслѣдованіе общественныхъ явленій нравственнаго элемента и субъективный методъ, т. е. провозглашеніе нашего суда надъ событіями научнымъ критеріемъ, далеко не одно и то же. А "что касается того положенія,-- продолжаетъ Южаковъ,-- что, мысля общественныя явленія, мы необходимо мыслимъ пользу, вредъ, благо и прочія категоріи, окрашенныя для насъ въ цвѣтъ желательности и нежелательности -- въ этомъ я такъ же мало сомнѣваюсь, какъ и въ томъ, чтобы эта неизбѣжность налагала на насъ обязанность строить, общественную науку, исходя изъ положеній одного изъ отдѣловъ ея, изъ нравственныхъ теорій. Общество не только основано на личностяхъ, но по самому нашему положенію, какъ личностей, его составляющихъ, мы и наблюдать-то ничего не можемъ, кромѣ отношеній между личностями, личностей къ обществу и общественной средѣ, если не считать, конечно, самихъ явленій этой среды, которая въ нашихъ глазахъ получаетъ смыслъ все же только тогда, когда опредѣлимъ ея значеніе для личностей. Натурально, что вся наша терминологія имѣетъ такую же утилитарную окраску. Поэтому борьба съ этою окраскою для всякаго мыслителя и невозможна, и безполезна: всѣ слова, относящіяся къ обществу, запечатлѣны. ею; всѣ отвлеченныя и почти всѣ общія конкретныя названія въ соціологической терминологіи непремѣнно или прямо означаютъ, или соозначаютъ пользу, вредъ, благо или что-либо подобное и, употребляя эти названія, вы необходимо называете и указанные признаки... Такимъ образомъ, пишучи и мысля при помощи нашихъ языковъ, нельзя избыть утилитарнаго элемента" (стр. 267).

VI.

Здѣсь, собственно говоря, мы могли бы прекратить въ нашей статьѣ разговоръ о субъективномъ методѣ. Самъ Южаковъ не продолжалъ дальше диспута по этому пово ду. Признавая неизбѣжность и даже должность нравственнаго суда и оцѣнки при изслѣдованіи общественныхъ явленій, онъ возражалъ лишь только противъ того, чтобы изслѣдовать эти явленія особымъ способомъ, "субъективнымъ методомъ", въ отличіе отъ прочихъ предметовъ человѣческаго изученія. Лавровъ же и Михайловскій утверждали, что въ этой необходимой нравственной оцѣнкѣ уже и заключается особый "методъ". Ясное дѣло, что для обѣихъ сторонъ разговоръ шелъ скорѣе о словахъ. Но въ виду того, что русская субъективная школа въ соціологіи и пропагандировавшійся ею особый методъ при изслѣдованіи общественныхъ процессовъ, играли значительную роль среди умственныхъ теченій, овладѣвавшихъ русской интеллигенціей, мы продолжимъ краткую исторію выработки этого міровоззрѣнія.

Оба главные руководителя русской соціологической школы подняли перчатку, брошенную Южаковымъ, и старались показать, что если есть недоразумѣніе, то оно скорѣе на сторонѣ Южакова. Такъ, Михайловскій въ своихъ любопытныхъ "Запискахъ профана". относящихся къ 1875 г., цитировавъ только что упомянутое нами мѣсто изъ Южакова, счелъ нужнымъ сказать, что такая аргументація его противника въ сущности "устраняетъ чуть ли не половину причинъ спора между нами" (Соч., т. III, стр. 391). Но онъ констатируетъ рядъ новыхъ недоумѣній, вытекающихъ, по его мнѣнію, изъ послѣдовательнаго проведенія взглядовъ Южакова, и пользуется этимъ случаемъ для того, чтобы снова и снова укрѣпить свою точку зрѣнія. Напр.: "Мы можемъ различать два рода истинъ: однѣ свидѣтельствуютъ о существованіи извѣстныхъ явленій и отношеній между ними; другія свидѣтельствуютъ о степени удовлетворенія, которое эти явленія даютъ различнымъ требованіямъ природы наблюдателя помимо потребности познанія. Послѣднія субъективны" (Ibid., стр. 393). По мнѣнію Михайловскаго, человѣкъ желаетъ не одной истины, хотя, конечно, онъ желаетъ и стремится и къ истинѣ. Есть другія стороны человѣческаго бытія, которыя удовлетворяются другими категоріями, кромѣ категорій истиннаго. Истина есть удовлетвореніе познавательной потребности человѣка. Но у человѣка могутъ существовать и искать своего удовлетворенія другія потребности. Напр., потребность справедливости: "На... объективной ступени соціологическое изслѣдованіе можетъ останавливаться только въ крайне рѣдкихъ случаяхъ... рядомъ съ потребностью познанія становится та потребность нравственнаго суда, которая молчитъ или, по крайней мѣрѣ, должна молчать въ изслѣдованіи физическомъ" (стр. 394).

Михайловскій нисколько не скрываетъ того обстоятельства что нравственная оцѣнка объективно установленныхъ соціологическихъ явленій различна у различныхъ наблюдателей. Но изъ этого, по его мнѣнію, слѣдуетъ только то, что, опредѣляясь условіями ихъ соціальнаго и прочаго положенія, эта оцѣнка является для каждаго изъ нихъ и несомнѣнно истинною, удовлетворяющею его. А потому, если бы мы хотѣли найти соціологическую точку зрѣнія, могущую быть принятой болѣе или менѣе всѣми изслѣдователями, то мы должны были бы постараться такъ измѣнить внѣшнія условія, окружающія каждаго изъ изслѣдователей, чтобы они отличались большею однородностью и поэтому ставили бы разныхъ наблюдателей приблизительно въ одинаковую умственную позицію. Михайловскій доказываетъ, что въ сущности ни одинъ изслѣдователь по общественнымъ вопросамъ не можетъ выдвинуть взгляда на вещи, который бы отличался безусловной объективностью и всеобщей обязательностью. Многіе ученые лишь кичатся этою своею объективностью, а на самомъ дѣлѣ предъявляютъ претензію къ другимъ раздѣлять ихъ личную точку зрѣнія, какъ выраженіе абсолютной истины {Ср. одного изъ представителей прагматизма: "какого бы темперамента ни былъ профессіональный философъ, онъ пытается, философствуя, оставить въ тѣни (to sink) фактъ своего темперамента. Темпераментъ не считается признаннымъ по условію достаточнымъ основаніемъ, и вотъ онъ напираетъ на безличныя основанія для своихъ выводовъ. И оДнако его темпераментъ сообщаетъ ему извѣстную склонность въ болѣе сильной степени, чѣмъ какая бы то ни было изъ его болѣе объективныхъ посылокъ" (William James, "Pragmatisim. А new name for some old ways of thinking. Popular lectures on philosophy"; Лондонъ. 1908, стр. 7).}. Поэтому, по мнѣнію Михайловскаго, даже интересы чисто объективнаго изслѣдованія внѣшней, фактической стороны общественныхъ явленій могутъ осуществляться полнѣе и лучше въ томъ случаѣ, если каждый изслѣдователь, стараясь не искажать факты въ угоду своихъ субъективныхъ взглядовъ, тѣмъ не менѣе откровенно заявитъ о своей основной точкѣ зрѣнія, вносящей связь и смыслъ въ накопленныя наблюденія.

Еще больше работалъ надъ уясненіемъ такъ называемаго субъективнаго метода Лавровъ, который въ теченіе всей своей жизни возвращался снова и снова къ выясненію недоразумѣній, вызывавшихся воззрѣніями русской соціологической школы и который далъ одну изъ послѣднихъ и окончательныхъ формулировокъ своего взгляда на вещи въ книгѣ "Задачи пониманія исторіи". Здѣсь Лавровъ прямо говоритъ, что въ наукѣ есть безусловныя требованія объективизма, которыя исключаютъ, какъ субъективизмъ некритическаго личнаго аффекта, такъ и субъективизмъ произвольнаго логическаго мнѣнія, такъ, наконецъ, и субъективизмъ простого невѣдѣнія и недостаточнаго знанія. Но за всѣмъ тѣмъ въ явленіяхъ общественности остается неразложимый средствами объективнаго анализа остатокъ, который для своего осмысливанія нуждается уже не просто въ "болѣе критической установкѣ фактовъ", а въ "болѣе упорной работѣ историка надъ своимъ общимъ личнымъ развитіемъ, выработкѣ болѣе широкаго личнаго міросозерцанія, личномъ усвоеніи высокихъ жизненныхъ цѣлей" (С. С. Арнольди (псевдонимъ Лаврова), "Задачи пониманія исторіи"; Москва, 1898 г., стр. 88).

Лишь такимъ путемъ, по мнѣнію Лаврова, можно отдѣлять, въ историческихъ явленіяхъ не только главные процессы отъ второстепенныхъ, но и нормальные отъ патологическихъ, равно какъ ряды возможныхъ, по мнѣнію изслѣдователя, явленій отъ явленій осуществившихся. Такъ, напр., для каждаго историка новѣйшаго рабочаго движенія, разумѣется, одинаково обязателенъ объективизмъ, устанавливающій извѣстные факты, документы, событія, въ родѣ точнаго текста "Коммунистическаго манифеста" Маркса, дебатовъ на конгрессахъ Интернаціонала, или перипетій "кровавой недѣли" при подавленіи Коммуны. Но степень важности, какая будетъ придана. изслѣдователемъ тому или другому явленію, скажемъ, международной группировкѣ рабочихъ и вообще трудящихся массъ, или же чисто дипломатическимъ сношеніямъ различныхъ государствъ, борющихся съ міромъ труда, будетъ уже зависѣть отъ субъективнаго взгляда историка, которому въ данномъ случаѣ не поможетъ никакое чисто фактическое знаніе, если оно не освѣщено, если можно такъ выразиться, изнутри свѣтомъ извѣстнаго идеала.

Можно замѣтить, правда, что и при такомъ толкованіи Южаковъ остается внѣ рядовъ чистыхъ объективистовъ. Уже одна его теорія нравственности развертывала въ достаточной степени, какъ мы видѣли, значеніе этическихъ элементовъ въ исторіи человѣческихъ обществъ. Что касается до роли личности въ исторіи, то тутъ Южаковъ уже цѣликомъ стоялъ на точкѣ зрѣнія русской соціологической школы. Мы слышали отъ него, что одно общественное состояніе переходитъ въ другое лишь при посредствѣ личности, и что личность, хотя и является сначала продуктомъ природной, а затѣмъ общественной, ею же созданной, среды, представляетъ собою съ теченіемъ времени все болѣе и болѣе активную силу, перерабатывающую общественныя формы. Такъ борьба за существованіе, принимающая чисто органическій характеръ, создаетъ чувства жестокости и разъединенія между людьми. Но необходимость жить въ извѣстномъ человѣческомъ союзѣ вырабатываетъ, наоборотъ, чувства солидарности и симпатіи и кладетъ основаніе нравственности, т. е. тяготѣнію человѣка къ такимъ общественнымъ отношеніямъ, которыя обезпечиваютъ большую устойчивость за даннымъ общежитіемъ.

Если сравнить взгляды Южакова со взглядами Михайловскаго и Лаврова въ этомъ отношеніи, то трудно будетъ установить какую-нибудь существенную разницу между этими мыслителями, въ сущности выдвигавшими одинъ и тотъ же идеалъ и только различно смотрѣвшими на приложеніе его, какъ способа работы, къ изслѣдованію общественныхъ явленіи (замѣтимъ, кстати, что такой несомнѣнный выразитель субъективизма въ соціологіи, какъ г. Карѣевъ, считаетъ, подобно Южакову, неудобнымъ называть субъективнымъ "методомъ" неизбѣжное нравственное отношеніе человѣка къ общественнымъ явленіямъ).

Въ настоящее время мы можемъ не останавливаться на тѣхъ возраженіяхъ противъ значенія личности, которыя дѣлались противниками русской соціологической школы во второй половинѣ 90-хъ годовъ, въ эпоху распространенія ортодоксальнаго марксизма. Уже черезъ нѣсколько лѣтъ самимъ же критикамъ Михайловскаго {См., напр.: Николай Бердяевъ, "Субъективизмъ и индивидуализмъ въ общественной философіи. Критическій этюдъ о H. К. Михайловскомъ" Спб., 1901, стр. 141 и сл.-- Г. Бердяевъ признаетъ "психологическій.субъективизмъ" при оцѣнкѣ общественныхъ явленій, но отстаиваетъ одновременно "логическій объективизмъ" ихъ изученія, при чемъ этотъ "логическій" объективизмъ обосновывается имъ экскурсіями въ метафизическую страну "до-опытнаго", куда, какъ остроумно выразился Михайловскій, мыслитель позитивнаго склада мышленія "не вхожъ".} приходилось, напр., замѣчать, что въ его взглядахъ отнюдь нельзя отыскать того "культа героевъ", въ какомъ его упрекали раньше идейные враги. Михайловскій, правда, всегда настаивалъ на обязательности для живой человѣческой личности, лежавшей въ центрѣ его міровоззрѣнія, активно вмѣшиваться въ ходъ исторіи: во имя своихъ идеаловъ. Но онъ не допускалъ, что личности, могутъ дѣлать что угодно съ исторіей. Болѣе останавливала на себѣ личность, какъ активный дѣятель прогресса, Лаврова, неоднократно возвращавшагося къ вопросу о томъ, Насколько отдѣльный человѣкъ и организація людей могутъ проявлять свое дѣйствіе въ развитіи коллективной жизни. Однако и тутъ придется сказать, что, конечно, Лавровъ былъ слишкомъ критическимъ мыслителемъ и слишкомъ трезвымъ изслѣдователемъ общественныхъ условій, чтобы приписывать даже такъ называемымъ " великимъ историческимъ личностямъ ту исключительно громадную роль, какую приписывали имъ банальные историки,-- въ чемъ русскіе ученики Маркса упрекали и нашихъ субъективистовъ. Но этотъ же серьезный умъ никогда не забывалъ указывать на возможность сравнительно сильнаго вліянія нѣкоторыхъ личностей на ходъ событій къ соотвѣтствіи не столько съ ихъ личными силами, сколько съ ихъ положеніемъ въ узлѣ перекрещивающихся общественныхъ нитей, не ими, конечно, созданныхъ, но попавшихъ по волѣ исторіи въ ихъ руки. Такъ, Лавровъ и въ своихъ "Задачахъ исторіи" упоминаетъ, напр., о томъ, что исторія Пруссіи, а, стало быть, и другихъ европейскихъ государствъ конца XVIII в. могла пойти иначе, если бы ожесточенная непріятельница Фридриха Великаго, Елисавета Петровна, не смѣнилась слишкомъ рано на русскомъ престолѣ страстнымъ поклонникомъ прусскаго короля, Петромъ III {Вопросъ о роли личности въ "узловые" моменты исторія отнюдь не можетъ считаться рѣшеннымъ окончательно. Я нахожу, напр., что извѣстный историкъ Рима, Гульельмо Ферреро, черезчуръ легко отдѣлывается отъ затрудненія, говоря, что личное настроеніе Цезаря, переходящаго Рубиконъ, принадлежитъ "роману, поэмѣ, лирикѣ", а не исторіи, изслѣдующей законообразность. А психологія Цезаря? Развѣ и она не подлежитъ этой законосообразности? См. короткую, но любопытную замѣтку Ферреро о Толстомъ, какъ историкѣ: Guglielmo Ferrero, "Le idee di Leone Tolstoi sulla storia" въ "Nuova Antologia", Римъ, No отъ 1 декабря 1910, стр. 5І7-521.-- Въ на рѣдкость художественно написанномъ введеніи, въ свою "философію исторіи", Гегель, которому ужъ, конечно, нельзя отказать въ пониманіи міровой законосообразности, очень искусно вводитъ наоборотъ, въ необходимое развитіе исторіи элементъ "страсти"!личности Цезаря и другихъ. Нельзя безъ волненія читать его знаменитой тирады объ "историческихъ личностяхъ": "это -- великіе люди, именно потому, что они желали и свершили великое, и не воображаемо, не мнимо великое, а истинное и необходимое и т. д." (Hegel's Vorlesungen über die Philosophie der Geschichte: Берлинъ, 1840, т. 1 второго изданія "Сочиненій", стр. 39 и сл.). Вопросъ заключается въ томъ, насколько мы можемъ считать что-либо "великимъ" потому лишь, что оно было "необходимымъ", хотя бы развитіе цезаризма въ римской исторіи.}.

VII.

Но возвратимся къ Южакову. Надо сказать, что въ теченіе всей своей послѣдующей жизни этотъ выдающійся писатель лишь повторялъ соціологическія идеи, брошенныя имъ въ такомъ раннемъ возрастѣ на страницахъ "Знанія". Тутъ нѣтъ ничего обиднаго для нашего мыслителя. Біографамъ людей науки приходилось указывать неоднократно на тотъ фактъ, что у цѣлой группы тѣхъ самыхъ свѣжихъ и оригинальныхъ мыслителей, которые рано составляли себѣ міровоззрѣніе, остановка въ дальнѣйшемъ процессѣ творчества обнаруживалась тоже сравнительно рано. Возьмите хотя бы геніальнаго математика и астронома д'Аламбера, который всю вторую половину жизни упорно отказывался отъ какой бы то ни было разработки научныхъ идей, высказанныхъ ямъ въ началѣ карьеры, и наоборотъ съ видимымъ удовольствіемъ исполнялъ свою роль секретаря Академіи, состоявшую въ писаніи похвальныхъ некрологовъ и произнесеніи публичныхъ рѣчей передъ свѣтской аудиторіей {См., напр., небольшую, но интересную книжку мало извѣстнаго у насъ позитивиста, Ѳ. Вешнякова: Theodore Wechniakoff, "Savants, penseurs et artistes. Biologie et pathologie comparées"; Парижъ. 1899. стр. 50--64.}. Правда, Южаковъ постоянно продолжалъ работать надъ своими первоначальными взглядами, но новаго онъ прибавлялъ мало къ тому созданію обобщающаго ума, которое далъ въ ранній періодъ своей писательской дѣятельности.

Такъ, изучая второй томъ его "Соціологическихъ этюдовъ", составившійся изъ работъ 80-хъ и 90-хъ годовъ, мы видимъ въ нихъ систематизацію основныхъ мыслей его первоначальнаго изслѣдованія, но не замѣчаемъ никакихъ существенныхъ дополненій. Можно лишь отмѣтить то обстоятельство, что на этой второй стадіи своего развитія, отдѣленной отъ первой, какъ извѣстно, невольнымъ путешествіемъ въ Сибирь, Южаковъ почти цѣликомъ вошелъ въ ряды русской соціологической школы, съ которой онъ раньше полемизировалъ по вопросу о пріемахъ изслѣдованія, и рѣзче подчеркнулъ свои глубокія симпатіи къ Михайловскому, въ которомъ уже и раньше онъ видѣлъ, впрочемъ, одного изъ самыхъ талантливыхъ и яркихъ мыслителей по общественнымъ вопросамъ. Въ главѣ "Нравственность, какъ форма активности", Южаковъ выражаетъ сожалѣніе, что ему не удалось до сихъ поръ исполнить обѣщанія, даннаго еще въ 1888 г., "обстоятельнѣе коснуться всей совокупности соціологическихъ работъ H. К. Михайловскаго, котораго.я считаю,-- говоритъ онъ,-- занимающимъ одно изъ первыхъ мѣстъ среди современныхъ европейскихъ мыслителей, работающихъ въ области общественной философіи ("Соціологическіе этюды"; т. II, изд. пересмотрѣнное и дополненное, Спб., 1896, стр. 84).

Съ другой стороны, нѣкоторыя обобщенія частнаго порядка,-- напр., о значеніи человѣческой активности, которая подавляется въ культурномъ обществѣ сложной игрой общественныхъ силъ (стр. 190), или о трехъ родахъ дѣятельности личности: самостоятельной, но не согласованной, съ интересами общества; принудительной, но насильственно согласованной съ обществомъ; и наконецъ, самостоятельной и свободной, согласуемой въ интересахъ общества и личности (стр. 191),-- все же не могутъ закрыть отъ взора внимательнаго читателя, что Южаковъ второго періода злоупотреблялъ своею способностью къ абстрагированію, черезчуръ упрощая или, какъ бы сказали теперь, стилизуя, конкретную человѣческую исторію въ угоду нѣкоторымъ красивымъ схемамъ. Такъ, не безъ нѣкотораго недоумѣнія останавливаешься на характеристикѣ того довольно фантастическаго періода человѣческой эволюціи, который Южаковъ называетъ періодомъ "монополіи" и вдвигаетъ между періодомъ "рабовладѣнія" и періодомъ "капитализма", сливая феодальный періодъ съ періодомъ рабства. Спрашивается, когда же существовалъ этотъ режимъ, служившій "орудіемъ борьбы противъ рабовладѣнія", "дававшій богатство гильдіямъ и цехамъ", "направлявшій ихъ усилія противъ феодаловъ" -- и, наконецъ, "очистившій мѣсто капитализму"? (стр. 286--287). Повидимому, подъ строемъ "монополіи" Южаковъ разумѣлъ слагавшуюся цеховую организацію, а, пожалуй, отчасти и меркантильную систему. Но имѣемъ ли мы право такъ представлять себѣ дѣйствительную исторію? Не забудемъ, что цеховой порядокъ былъ лишь одною изъ сторонъ феодальнаго строя, правда вырабатывавшею въ нѣдрахъ корпорацій и мало по жалу освобождавшихся городскихъ общинъ будущихъ противниковъ феодализму.. Съ другой стороны, меркантильная система являлась, главнымъ образомъ, государственнымъ насажденіемъ крупнаго торговаго капитала, т. е. знаменовала собою уже начало періода, капитализма. Такимъ образомъ, періодъ монополіи (введенный Южаковымъ, можетъ быть, подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ идей Прудона) былъ лишь абстракціей нѣкоторыхъ сложныхъ и одновременно существовавшихъ явленій на рубежѣ средневѣковаго я новаго порядка вещей.

Подобной же абстракціей, не считающейся съ сложностью общественно-историческихъ процессовъ, является, напр., высказанный Южаковымъ въ самомъ концѣ второго тома "Соціологическихъ этюдовъ" взглядъ на Россію, какъ на такую страну, которая въ періодъ всемірнаго капитализма "представляетъ трудъ въ международныхъ отношеніяхъ и страдаетъ отъ экономическаго дифференцованія, отъ господства капитала" (стр. 340). Эта мысль о Россіи, какъ о представительницѣ будто бы исключительно труда, противъ которой выступаютъ на интернаціональномъ рынкѣ другія страны въ качествѣ представительницъ исключительно капитала, была ранѣе уже положена Южаковымъ въ его небольшую политическую работу "Англо-русская распря. Небольшое предисловіе къ большимъ событіямъ" (Спб., 1885 г.). Въ самомъ дѣлѣ, разбирая причигіы, которыя въ половинѣ 80-хъ годовъ влекли Россію и Англію къ столкновенію въ Средней Азіи, Южаковъ начертываетъ такую схему этихъ политическихъ отношеній, какая черезчуръ упрощаетъ, а потому и искажаетъ дѣйствительную картину современнаго международнаго періода. Напр.: "Буржуазный капиталистическій режимъ, дошедшій (въ Европѣ) до самаго крайняго выраженія именно въ Англіи и при томъ именно въ лицѣ Англіи, перенесшей свое господство и въ международныя отношенія, этотъ режимъ встрѣчаетъ въ лицѣ Россіи страну не буржуазную и не капиталистическую, а построившую свою культуру на идеѣ крестьянства; борьба между двумя міровыми колоссами поневолѣ явится борьбою между двумя режимами, провѣркою ихъ состоятельности и ихъ значенія и роли въ будущемъ" (стр. 4). Увы! дѣйствительность много сложнѣе, и Россія перестала быть представительницею чистаго труда, если вообще была когда-нибудь таковой; а, съ другой стороны, и въ Англіи не одинъ капиталистъ является носителемъ общественнаго развитія. Но всѣ эти увлеченія схемами не мѣшаютъ общему размаху соціологической мысли Южакова, который остается интереснымъ и свѣжимъ мыслителемъ во всѣхъ приложеніяхъ соціологіи къ публицистикѣ и, въ частности, къ политикѣ.

Передо мною лежитъ, напр., его книга "Доброволецъ Петербургъ. Дважды вокругъ Азіи. Путевыя впечатлѣнія" (Спб., 1894 г.). Развертываю въ этой живой, прекрасно написанной вещи, страницы, трактующія о женскомъ вопросѣ въ Японіи. Вотъ вамъ сначала сценка изъ мѣстнаго быта. Пользуясь обыкновеніемъ такъ называемыхъ временныхъ браковъ, бравый русскій офицеръ заключилъ такой союзъ съ молодой и прекрасной японкой изъ хорошей семьи. Супругъ былъ столь очарованъ спутницей своей жизни, что твердо рѣшился превратить временный союзъ въ постоянный, крестить жену и сочетаться съ ней по всѣмъ обрядамъ православной церкви; а пока принужденъ былъ отправиться въ пятимѣсячную разлуку, чтобы устроить свои дѣла. Все время молодой человѣкъ мечтаетъ въ разлукѣ о предстоящемъ счастьи. Наконецъ билъ желанный день возврата. Встрѣча. Нѣжныя объятія двухъ супруговъ. Дальше пусть говоритъ самъ авторъ.

"Но что это за молодой человѣкъ, очевидно, живущій въ квартирѣ и теперь собирающій свои пожитки, чтобы удалиться?

-- Съ твоимъ возвращеніемъ онъ, конечно, немедленно исчезаетъ,-- отвѣчаетъ нѣжная жена, сіяя счастливою улыбкою.-- На этомъ условіи я его и приняла послѣ твоего отъѣзда" (стр. 140),

Дальше слѣдуетъ описаніе страшнаго горя, постигшаго молодого супруга при видѣ такой очевидной, такой безцеремонной "измѣны", и не менѣе сильнаго горя оставшейся жены, которая никакъ не могла понять, чѣмъ, собственно, такъ огорчился ея нѣжный супругъ:

"-- О, если бы я знала, что это тебѣ непріятно,-- твердила она ему передъ разлукою,-- я бы никогда не приняла этого молодого человѣка... Я такъ тебя люблю, зачѣмъ ты мнѣ не сказалъ раньше?" (Ibid.).

А еще дальше идетъ мастерское обобщеніе этого факта и объясненіе его на основаніи пережитковъ въ Японіи періода такъ называемаго коммунальнаго брака или гетеризма (стр. 143).

Широкая соціологическая точка зрѣнія проглядываетъ у Южакова и въ "Вопросахъ просвѣщенія" (Спб., 1897 г.). Съ какимъ умѣніемъ онъ объясняетъ современную среднюю школу изъ "классовой системы", царящей въ нашемъ обществѣ (стр. 10)! Какъ искусно онъ очерчиваетъ историческое возникновеніе классицизма (стр. 16--27)! Даже элементъ утопичности, который встрѣчаешь въ этой книгѣ, является свѣжимъ, привлекательнымъ, мыслебудящимъ утопизмомъ. Возьмите, напр., хотя бы его мысль покрыть всю Россію сѣтью самодовлѣющихъ образовательно-хозяйственныхъ единицъ, изъ которыхъ каждая представляетъ собою гимназію съ 1000 учениками того и другого пола, обрабатывающую 2000 слишкомъ десятинъ земли и могущую удовлетворять всѣмъ потребностямъ своихъ учащихся силами полурабочихъ и рабочихъ членовъ этого своеобразнаго фаланстера. При вычисленіи бюджета и хозяйственныхъ силъ этой ячейки, Южаковъ, умѣло занимавшійся и статистикой (см" напр., его труды: "Мысли о земледѣльческой будущности черноземной полосы" (Москва, 1882 г.); "Нормы народнаго землевладѣнія" (въ "Русской Мысли" за 1885 г.); "Статистическое описаніе крестьянскаго хозяйства Ямбургскаго уѣзда" (Спб., 1885),-- очень подробно и обстоятельно показываетъ, какъ осуществима эта мысль всеобщей средней и при томъ самодовлѣющей школы. Если это утопизмъ, то утопизмъ приблизительно того рода, какой такъ привлекаетъ насъ въ планахъ Фурье, желавшаго получить для своихъ опытовъ лишь одинъ "кантонъ" во Франціи въ видѣ рычага соціальнаго преобразованія, чтобы черезъ нѣсколько лѣтъ перевернуть имъ весь современный порядокъ, основанный на неправдѣ и насиліи.

Минуя тонкій и гуманный "критическій" этюдъ Южакова "Любовь и счастье въ произведеніяхъ Пушкина" (Одесса, 1895 г.) и историко-географическую и политическую работу "Афганистанъ и сопредѣльныя страны" (Спб., 1885 г.), я хотѣлъ бы сказать нѣсколько словъ о двухъ біографіяхъ, написанныхъ Южаковымъ для Павленковской серіи "жизнь замѣчательныхъ людей", а именно:, "Жанъ-Жакъ-Руссо" (Спб. 1894 г.) и "М. М. Сперанскій" (Спб. 1891 г.). Взглядъ на Руссо близко совпадаетъ у Южакова съ точкой зрѣнія Луи Плана, рисующаго намъ въ авторѣ "Причинъ неравенства" и "Общественнаго договора" пламеннаго провозвѣстника соціализма въ эпоху Великой французской революціи, подготовившей торжество буржуазіи. "Его идеалы, его идеи,-- говоритъ Южаковъ,-- еще и теперь факторы современной исторіи, и задумчивый, меланхолическій Жанъ-Жакъ еще участвуетъ въ развитіи современныхъ событій. Вольтеръ, Монтескьё, Дидро, Кенэ, возставъ противъ феодальнаго господства и клерикальной опеки, полагали служить интересамъ народа, который былъ угнетаемъ этимъ господствомъ и деморализуемъ этой опекой. Они успѣли подготовить ниспроверженіе этого строя, но вмѣстѣ съ тѣмъ подготовили для народа новыхъ господъ и новыхъ опекуновъ, подготовили торжество плутократіи. Вся политическая философія Руссо есть протестъ противъ этой эволюціи. Болѣе всякаго другого оказавъ содѣйствіе ниспроверженію стараго порядка, Руссо, одинъ изъ немногихъ, не только не положилъ ни одного камня для возведенія буржуазнаго господства не даже подготовилъ борьбу и съ этой новой формой общественнаго неравенства и народнаго порабощенія" (стр. 16).

Что касается біографіи Сперанскаго, то въ этомъ отношеніи Южакову принадлежитъ неоспоримая заслуга въ сжатой и популярной формѣ изобразить знаменитаго государственнаго дѣятеля не только какъ всѣмъ извѣстнаго кодификатора, а какъ политическаго реформатора (стр. 83), стремившагося установить въ Россіи начала законности и представительнаго правленія и, такимъ образомъ, являвшагося однимъ изъ наиболѣе энергичныхъ піонеровъ политическаго преобразованія страны,-- точка зрѣнія для того времени далеко не банальная.

Я позволю себѣ заключить нѣсколькими словами о Южаковѣ, какъ иностранномъ обозрѣвателѣ. Его хроника заграничной жизни порою вызывала критики не только со стороны уже извѣстной читателю склонности нашего автора къ очень широкимъ и порою черезчуръ упрощающимъ дѣло соціологическимъ обобщеніямъ, но и по отношенію къ той позиціи, въ которую становился иногда Южаковъ, играя будто бы роль публициста-дипломата государственническаго пошиба. Съ этой оцѣнкой можно согласиться лишь отчасти. Слѣдуетъ прежде всего замѣтить, что такое впечатлѣніе зачастую производятъ работы почти всѣхъ учениковъ Кента и вообще позитивистовъ, писавшихъ о политикѣ. Дѣло объясняется тѣмъ, что мыслители этого типа, преувеличивающіе важность чисто философскихъ обобщеній для дѣйствительной жизни, часто въ своихъ оцѣнкахъ политическихъ событій даютъ не столько анализъ конкретныхъ условій, сколько очень умный, но отзывающійся книжностью рецептъ, какъ устроить судьбу людей на основаніи раціональной доктрины. Не былъ чуждъ этой склонности и Южаковъ. Но эта тѣневая сторона его исчезаетъ въ свѣтовой сторонѣ: онъ былъ, дѣйствительно, мыслящимъ политикомъ, который руководился въ сложной игрѣ и международныхъ сношеній, и жизни каждой исторической страны широкими идеями, основанными на серьезномъ соціологическомъ и философскомъ знаніи.

Приглашенный редакціей "Русскаго Богатства" взять на себя роль иностраннаго обозрѣвателя, я счелъ долгомъ высказать откровенный взглядъ на особенности своего предшественника, такъ какъ заранѣе не желалъ бы вводить въ заблужденіе читателей нашего журнала, отъ меня далека мысль претендовать на широту и оригинальность, обнаруженныя Южаковымъ еще въ ранней молодости. Чувствуя размѣры коихъ силъ, я и не претендую на эту роль политика-соціолога. Мнѣ хотѣлось бы лишь быть добросовѣстнымъ проводникомъ между читателями "Русскаго Богатства" и тѣми событіями, теченіями и живыми лицами культурнаго міра, которые даютъ въ настоящее время такой богатый и поучительный матеріалъ для размышленія. Конечно, и у меня есть общая точка зрѣнія: это -- міросозерцаніе труда, это -- соціализмъ. Подъ этимъ, по моему, достаточно широкимъ угломъ зрѣнія я буду разсматривать явленія текущей заграничной жизни, но разсматривать не какъ представитель какой нибудь борющейся партіи Запада, а какъ простой рядовой выразитель великаго мірового теченія, видящаго въ трудящемся человѣчествѣ и матеріалъ, но и самого строителя будущаго города всеобщаго труда и всеобщаго счастія. Если у крупныхъ соціологовъ прошлаго періода была вѣра въ извѣстные рецепты, въ извѣстные планы, какъ повести человѣчество по данному пути, въ направленіи къ научному рѣшенію общественной задачи, то у меня есть вѣра въ то, что называется цѣлебной силой самого общественнаго организма, vis medicatrix naturae. Въ самихъ условіяхъ жизни, въ непосредственной борьбѣ и столкновеніи интересовъ, идей и потребностей, я буду стараться отыскивать вмѣстѣ съ читателемъ возможныя формы рѣшенія современныхъ проблемъ. Не прежде всего для меня вырисовывается задача по возможности точно и ясно знакомить читателя съ положеніемъ дѣлъ въ культурномъ мірѣ, намѣчать выдвигаемые самою жизнью пріемы рѣшенія практическихъ затрудненій и не столько быть апологетомъ той или другой изъ сталкивающихся партій, сколько давать читателю возможность самому дѣлать выводы изъ извѣстнаго фактическаго матеріала.

H. С. Русановъ.

"Русское Богатство", No 1, 1911