СЪ ШЕСТЬЮ РАСКРАШЕННЫМИ КАРТИНКАМИ,
ОТПЕЧАТАННЫМИ ВЪ ДВА ТОНА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
У ИЗДАТЕЛЯ, КНИГОПРОДАВЦА, Ю. А. ЮНГМЕЙСТЕРА.
1855.
1) Поѣздка въ Ростовъ
2) Святки въ 1847 году
3) Мой маленькій другъ Митя Б--въ
ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСѢМЪ УМНЕНЬКИМЪ ДѢВОЧКАМЪ.
Былъ ненастный, октябрскій день или, лучше, вечеръ, потому-что уже смеркалось въ пятомъ часу послѣ обѣда. Грязь на улицахъ города Ярославля была непроходимая. Цѣлую недѣлю дождь шелъ почти безпрерывно, и небо, на которое такъ любятъ смотрѣть и дѣти, и большіе, когда оно темносинее, прозрачное или когда, какъ снѣгъ бѣлыя, круглыя и красивыя облачка съ желтоватосѣрымъ отливомъ гуляютъ по голубому своду небесъ и ярко освѣщены весеннимъ солнышкомъ,-- небо октябрское, послѣ цѣлой недѣли ненастья, было необыкновенно пасмурно, свинцоваго цвѣта и такое тяжелое, что, казалось, будто валится на голову того, кто печально или съ любопытствомъ взглядывалъ на него, желая узнать, не перемѣнится ли погода.
Я сидѣла у окна, въ нумеръ одной изъ ярославскихъ гостинницъ, одѣтая по-дорожному, смотрѣла на огромныя лужи на улицѣ и ожидала съ большимъ нетерпѣніемъ моего добраго знакомаго, почтеннаго Андрея Павловича, который долженъ былъ заѣхать за мной и везти меня сперва къ себѣ въ усадьбу, куда онъ спѣшилъ на свиданье съ милыми своими дочерьми, племянницами и ихъ маменькой, а потомъ ѣхать со мной въ Ростовъ, куда собиралась я, на возвратномъ пути изъ Ярославля, чтобъ поклониться мощамъ святаго Димитрія и древней святынѣ ростовской.
Еще съ утра дѣвушка моя уѣхала со всѣми моими дорожными вещами впередъ и должна была ожидать меня въ усадьбѣ. Я провела цѣлый день одна въ неудобной, нечистой, очень располагающей къ скукѣ комнатѣ безъ всякаго занятія, исключая какой-то старинной книги, переведенной съ французскаго за сто лѣтъ назадъ, которая нашлась у хозяйки гостинницы. Книга эта не могла меня развлечь и мнѣ сдѣлалось наконецъ очень скучно ждать напрасно нѣсколько часовъ сряду.
Изъ окна не на что было смотрѣть: напротивъ были лавки и переулокъ; изрѣдка проѣзжалъ экппажъ или извощичьи дрожки, которыя въ Петербургѣ называются линейкой, а во всей Россіи извѣстны подъ именемъ пролётокъ. Въ комнатѣ тоже ничего не было особеннаго: запачканные и мѣстами изорванные обои, голыя стѣны, кожаный диванъ, самый жесткій изъ жесткихъ, и нѣсколько креселъ, у которыхъ недоставало или ручки, или ножки. Все это такъ было некрасиво, что я предпочла смотрѣть на темносѣрое, пасмурное небо и забыть настоящую минуту.
Такъ-какъ я половину своей жизни провела съ дѣтьми, всегда была окружена ихъ милыми личиками и привыкла слышать около себя ихъ веселый лепетъ, а теперь въ комнатѣ было и пусто, и тихо, то очень натурально, что мысль моя перенеслась къ дѣтямъ, которыхъ не было теперь подлѣ меня, и я съ удовольствіемъ начала припоминать всѣхъ милыхъ маленькихъ моихъ знакомыхъ, которыхъ я любила за ихъ доброе сердце и умъ. Ближе всего были теперь въ памяти моей дѣти Андрея Павловича, потому-что я ждала его и знала, что увижу ихъ. Я была съ ними знакома болѣе пяти лѣтъ и всегда съ особенною радостью проводила съ ними нѣсколько дней и съ невыразимо-пріятнымъ чувствомъ вспомнила о нихъ теперь. Рѣдко случалось мнѣ встрѣчать такихъ умныхъ дѣтей, и понятно, что, думая о нихъ, я забыла свою скуку.
Вотъ маленькое описаніе моихъ любимцевъ, и я желала бы, чтобъ знакомые ихъ сказали, что портреты похожи.
Маша, старшая дочь Андрея Павловича, была еще крошечка, лѣтъ девяти, когда я познакомилась съ ней. Я говорю крошечка потому, что Маша очень мала ростомъ; но большіе сѣрые глаза ея смотрятъ такъ серьёзно и умно на всѣхъ, что забываешь и ея годы.
У нея свѣтлыя косы, темныя брови, черныя рѣсницы и нѣсколько смуглый цвѣтъ лица. Все это вмѣстѣ съ ея умнымъ, наблюдательнымъ взглядомъ, тонкимъ носикомъ и маленькими губками, придастъ лицу ея такую оригинальность и прелесть, что я засматриваюсь на нее чаще и болѣе, чѣмъ на другихъ, очень хорошенькихъ дѣтей. Взрослыя думаютъ, что у Маши много твердости воли и характера. Дѣти моложе и старше ея говорили мнѣ, что очень ее любятъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боятся ее. Имъ стыдно въ присутствіи Маши шалить или говорить неправду. Однимъ словомъ: Машу уважаютъ всѣ ея маленькіе знакомые.
Между-тѣмъ Маша вовсе не угрюма и не молчалива. Она любитъ поговорить, посмѣяться и даже порѣзвиться. Конечно, она охотнѣе сидитъ съ своей старшей кузиной, уже взрослой дѣвицей, и слушаетъ ея громкое чтеніе и охотнѣе бѣгаетъ съ ней по саду, чѣмъ съ меньшой сестрой своей Леной и маленькими мальчиками, роднымъ и двоюроднымъ братцами своими.
Еще охотнѣе она садится на колѣни къ отцу своему, обнимаетъ его съ нѣжностью и разспрашиваетъ его о томъ, что случилось въ жизни, что можетъ ему нравиться, что дѣлаетъ его веселымъ и счастливымъ, или что причиняетъ ему горе и печаль. Изъ этого видно, что Маша болѣе всего любитъ своего отца и что всѣ ея мысли и чувства посвящены ему. Маша прелестно танцуетъ, такъ граціозно, что не налюбуешься на ея маленькія ножки. Андрей Павловичъ очень любитъ танцы, пѣніе и музыку, и любитъ смотрѣть, когда дѣти его танцуютъ.
Когда я въ первый разъ увидѣла Машу, она была одѣта мальчикомъ и танцовала съ сестрой своей русскую. Нельзя вообразить себѣ той прелести, съ какой она повертывала кучерскую шляпу въ своихъ маленькихъ ручкахъ или притоптывала ножкой. Но меня болѣе всего поразило то, что личико ея оставалось во все время танца и послѣ, когда дѣтей окружали и засыпали похвалами и ласками, совершенно спокойнымъ и задумчивымъ. Машенька привѣтливо цаловала всѣхъ, кто желалъ этого и хвалилъ ее; но я замѣтила, что она раза два оглядывалась туда, гдѣ сидѣлъ ея папенька и, какъ только ее оставили, она однимъ прыжкомъ очутилась подлѣ него и, обхвативъ его за шею, крѣпко начала цаловатъ.
Это быстрое движеніе, эта живая ласка, сейчасъ послѣ всѣхъ похвалъ и ласкъ родныхъ и гостей, показали мнѣ, что Машенька танцуетъ хорошо болѣе всего для того, чтобъ доставить удовольствіе папенькѣ и услышать его похвалу.
Вотъ вамъ портретъ Маши. Съ того же вечера я подружилась съ ней.
Саша, братъ Машинъ, годомъ моложе ея, теперь въ кадетскомъ корпусѣ, носитъ мундиръ и похожъ на маленькаго воина; но тогда онъ ходилъ еще въ красной рубашечкѣ. Волосы его вились на лбу бѣлокурыми колечками, и его называли маленькимъ рыцаремъ.
Ни одинъ танцоръ не галопировалъ такъ ловко, какъ Саша съ своими сестрами, и всѣ любовались, когда онъ леталъ съ своей маленькой дамой по залѣ, потомъ расшаркивался и съ улыбкой посматривалъ на своего папашу, какъ-будто спрашивалъ: "вѣдь я славно танцовалъ?" Онъ былъ очень вѣжливъ и угодителенъ съ дамами, безпрестанно прислуживалъ своей тётѣ и кузинамъ и старался угадывать ихъ желанія; особенно любилъ онъ свою младшую сестру Леночку.
Лена была красивая, стройная и высокая дѣвочка семи лѣтъ, когда я въ первый разъ увидѣла ее; она была выше Маши и брата своего и красивѣе ихъ обоихъ. Глазки ея, свѣтлокаріе, блестящіе, были длинны, съуживались и поднимались къ вискамъ; обыкновенно они были полузакрыты вѣками, но сквозь длинныя рѣсницы все что-то сверкало, и ротикъ ея все улыбался.
Когда Леночка родилась, маменька ея была уже очень больна и черезъ полгода умерла въ чахоткѣ. Потому ли, что это дитя напоминало Андрею Павловичу раннюю потерю его любимой жены, или Лена была очень похожа на маменьку свою, только онъ ласкалъ ее больше другихъ дѣтей, очень берегъ ее и, казалось, она была любимица его и семейства тетки, въ которомъ она воспитывалась. И точно, нѣжность, ласковость и дѣтская откровенность Лены привлекали къ ней всѣхъ. Но въ разговорахъ съ Андреемъ Павловичемъ я замѣтили, что онъ чаще упоминалъ имя Маши.
Онъ былъ счастливъ, когда говорили ему о ея достоинствахъ и однажды, когда я, разговаривая съ нимъ про свою любимицу, что случалось очень часто, сказала ему, что Маша должна получить тщательное образованіе и что она будетъ тогда замѣчательной женщиной, онъ съ большимъ жаромъ пожалъ мою руку и сказалъ, что будетъ помнить мои слова
Маша оставалась нѣсколько лѣтъ въ домѣ тётеньки и воспитывалась наравнѣ съ сестрой и братомъ; но, замѣчая ея способности, ея серьёзный образъ мыслей и страсть къ наукамъ, Андрей Павловичъ отдалъ двѣнадцатилѣтнюю Машу въ такой домъ, гдѣ оканчивали воспитаніе дѣвицы старше ея. Маша скоро опередила ихъ всѣхъ.
Я слышала потомъ отъ Андрея Павловича объ успѣхахъ моей любимицы и о ея необыкновенныхъ познаніяхъ, тогда-какъ ей не было еще и четырнадцати лѣтъ, и вспомнивъ все это теперь, съ любовью и съ отраднымъ чувствомъ думала о миломъ ребенкѣ, который такъ много обѣщалъ и такъ прекрасно развился.
Въ то самое время, когда мои воспоминанія заключились этой радостной мыслію, вошелъ Андрей Павловичъ.
Увидя веселое и спокойное лицо, съ которымъ я подала ему руку, онъ съ недоумѣніемъ поглядѣлъ на меня и сказалъ:
"Ну, я совсѣмъ обманулся въ своихъ ожиданіяхъ!"
-- А что такое? Чего же вы ожидали?-- спросила я.
"Да у васъ превеселое лице, а я ожидалъ и брани, и грознаго вида," сказалъ онъ и засмѣялся.
-- За-то у васъ, Андрей Павловичъ, морщинъ на лбу пропасть и видъ былъ самый плачевный, когда вы вошли въ комнату.
"Въ томъ виноваты вы и мой кучеръ" сказалъ Андрей Павловичъ. "Тарантасъ мой былъ въ кузницѣ все утро и теперь еще остался тамъ. Я напрасно ждалъ до трехъ часовъ и васъ заставилъ ждать, а потомъ вышелъ изъ терпѣнія и велѣлъ заложить свою маленькую тележку. Такъ я и пріѣхалъ къ вамъ. Не могъ же я быть веселъ, зная, что вы сидѣли тутъ съ утра и ждали меня и что вы должны сѣсть со мной въ тележку".
-- Но тѣмъ лучше. Это неожиданно, а вы знаете, что всякая неожиданность имѣетъ свою прелесть. Я ѣздила въ почтовой кибиткѣ, въ весеннюю распутицу по Новгородской Губерніи, такъ отчего же мнѣ не ѣхать въ маленькой тележкѣ по прекрасному шоссе въ Ростовъ?
"Я очень понимаю, что вы, какъ женщина, много-испытавшая и снисходительная, готовы найдти хорошую сторону въ каждой вещи и въ каждомъ непріятномъ положеніи въ жизни, и увѣрите и себя, и меня, что ѣзда въ тележкѣ, когда надъ головой виситъ дождь, очень пріятна, чуть-чуть не маленькая partie de plaisir. За это я вамъ, конечно, благодаренъ. Но вотъ что объясните мнѣ -- прибавилъ Андрей Павловичъ съ любопытствомъ -- отчего, послѣ цѣлаго дня самаго глупаго и скучнаго ожиданія, на вашемъ лицѣ не было и слѣдовъ досады и скуки? Напротивъ, оно поразило меня своимъ пріятнымъ выраженіемъ".
-- Ахъ, Боже мой! не сами ли вы сказали, что я готова найтди во всякой дурной вещи прекрасную сторону? Впрочемъ, я заплачу вамъ добромъ за зло и отвѣчу вашими же словами: въ пріятномъ выраженіи моего лица, какъ вы выразились -- "вы виноваты," отвѣчала я, кутаясь въ дорогу.
Мы вышли на крыльцо. Дождь уже шелъ, но очень мелкій. Андрей Павловичъ опять-было наморщился и серьёзно взглянулъ на кучера, который покрывалъ мои ноги какимъ-то непромокаемымъ одѣяломъ. Но я увѣрила Андрея Павловича, что мои черный капоръ и дорожный салопъ не боятся дождя и что я въ тележкѣ сижу лучше, чѣмъ сидѣла бы въ тарантасѣ.
Пара вороныхъ лошадокъ помчала легкій экипажъ; и хотя я увѣряла сперва Андрея Павловича, что мнѣ очень ловко сидѣть, но, не привыкнувъ скакать въ открытой тележкѣ, я съ трудомъ удерживалась, чтобъ не опрокинуться назадъ при какомъ-нибудь неловкомъ скачкѣ нашего экипажа.
Къ счастью, до заставы было недалеко. Мы переѣхали черезъ Котрость, рѣчку, впадающую въ Волгу въ самомъ Ярославлѣ, и увидѣли передъ собой двѣ длинныя аллеи, обсаженныя березками.
Вся Ярославская Губернія перерѣзана такими аллеями. Большія дороги, почтовыя и не-почтовыя окаймлены въ два ряда съ каждой стороны нашимъ русскимъ деревомъ, березой, и образуютъ три дороги: двѣ боковыя, узкія, для пѣшеходовъ, и среднюю, широкую для экипажей.
Сначала это нравится: кажется красиво; но послѣ дѣлается скучно ѣхать все между березками, которыя часто закрываютъ хорошенькіе виды; и только частыя деревни разнообразятъ монотонность этихъ аллеи.
Я возвращаюсь опять къ своей поѣздкѣ. Двѣ длинныя аллеи тянулись передъ нами. Аллея влѣво ведетъ въ сосѣднюю Владимірскую Губернію. Мы повернули направо и выѣхали на чудесное, гладкое ростовское шоссе. Несмотря на безпрерывные дожди, тележка наша катилась какъ по паркету, и я забыла свой страхъ опрокинуться назадъ, усѣлась какъ можно удобнѣе, натянула поля капора своего на глаза, потому-что дождь шелъ прямо въ лицо, уговорила Андрея Павловича оставить зонтикъ въ покоѣ, а вмѣсто того взять на себя трудъ разсказать мнѣ, почему его невѣстка съ племянницами и его дочери собрались на свиданье съ нимъ въ самое ненастное время, когда проселочныя дороги залиты грязью и опасны для колясокъ и каретъ.
Андрей Павловичъ, вспомнивъ о своей милой семьѣ, которая, можетъ-быть, уже ждетъ его съ нетерпѣніемъ, развеселился и разговорился. Я узнала, что въ Ростовѣ живетъ его племянница, которая выходитъ замужъ, и потому всѣ родные съѣзжаются на семейный пиръ. Онъ боялся, однакожь, что ужасная погода остановитъ пріѣздъ его дѣтей, или что дурныя дороги заставятъ ихъ пріѣхать позже назначеннаго дня. Обѣ причины его страха были очень основательны, и мнѣ самой казалось, что мы не встрѣтимъ никого въ усадьбѣ.
Но пока мы разговаривали о томъ, что такъ близко было сердцу спутника, мы не замѣтили, что дождь пересталъ, пасмурный вечеръ превратился въ темную ночь и мы проѣхали пятнадцать верстъ. Намъ оставалось только четверть дороги до деревни Андрея Павловича. Но желаніе быть скорѣе дома и встрѣтить милыхъ своихъ такъ было велико, что онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ поворота съ большой дороги къ его усадьбѣ. Разговоръ что-то не клеился и послѣднія пять верстъ показались намъ длиннѣе пятнадцати.
Наконецъ кучеръ ловко завернулъ направо и въ совершенной темнотѣ попалъ прямо въ огромную яму грязи и воды. Съ обѣихъ сторонъ узкаго проселка были, сколько я могла замѣтить, кочки и кустарникъ, и лошади должны были тянуть храбро впередъ, не имѣя мѣста свернуть въ сторону, чтобъ вывезти изъ грязи тележку. Конечно, она была такъ легка для пары сильныхъ лошадей, что черезъ минуту мы уже выѣхали на сухую горку и я опять начала бояться, чтобъ не потерять баланса и, по неловкости своей, не очутиться подъ тележкой.
Со страхомъ представляла я себѣ тяжелую и огромную коляску, которая должна была проѣхать это вязкое мѣсто за нѣсколько часовъ до насъ, а можетъ-быть и позже насъ, въ такую же темную ночь, представляла и безпокойство, и нетерпѣніе маленькихъ путешественниковъ, еслибъ съ ними что случилось въ полуверстѣ отъ роднаго дома.
Но въ ту же минуту Андрей Павловичъ схватилъ меня за руку и радостно проговорилъ: "Смотрите!"
И точно, я увидѣла множество огней, выходящихъ какъ-будто изъ земли: мы ѣхали тогда по возвышенію, а домъ стоялъ въ лощинѣ; онъ былъ ярко освѣщенъ, и мнѣ казалось, что мы были уже подлѣ него.
"Насъ ждутъ!" сказалъ Андрей Павловичъ: "и въ домѣ гости!"
Мнѣ сдѣлалось веселѣе, когда я увѣрилась, что Андрей Павловичъ встрѣтитъ своихъ дѣтей и что я тоже ихъ увижу. Въ ожиданіи скораго свиданья, я забыла свой страхъ, пока мы ѣхали еще съ полверсты ужаснѣйшей дорогой, спускались въ оврагъ и едва не сломали плетня, въѣзжая въ деревню.
Но все кончилось благополучно. У подъѣзда меня вытащили изъ тележки, и пока я взбиралась на крыльцо, множество молоденькихъ голосковъ закидали нѣжными привѣтствіями моего спутника, и дѣтскія ручки обвивали его шею. Онъ едва могъ освободиться, чтобъ снять съ себя дорожное платье,
Крикъ, смѣхъ, вопросы безъ отвѣтовъ, рѣчи безъ связи, не умолкали нѣсколько минутъ.
"Милая бабушка!" говорила мнѣ Маша, цалуя меня, "какъ я рада, что вижу васъ!"
Дѣти называли меня бабушкой, сперва въшутку, а потомъ это названіе осталось за мной.
"А я еще больше рада, моя крошка", сказала я ей, разглядывая ее. "Но пора перестать величать тебя крошкой: ты выросла и похорошѣла, Маша; сверхъ того, ты ужасно ученая дѣвица, маленькій синій чулокъ., какъ я слышу!" Маша улыбнулась на мои похвалы, какъ улыбаются дѣти, когда ихъ хвалятъ, и мнѣ понравилось, что она не показала притворно-скромнаго вида, съ которымъ слушаютъ иныя дѣвицы неумѣстныя похвалы, сказанныя имъ въ лицо, и подъ которымъ прячется часто столько гордости и самоувѣренности.
Но улыбнувшись, какъ довольное дитя, Маша покачала головой, какъ взрослая разумница и сказала голосомъ учительницы, дѣлающей выговоръ:
"Зачѣмъ вы хвалите меня въ глаза?"
-- Зачѣмъ, душечка, что эти похвалы тебѣ не повредятъ, и затѣмъ еще, что похорошѣть не значитъ быть красавицей; а заслужить названіе синяго чулка не значитъ быть умнѣе и ученѣе всѣхъ. Но ты и безъ меня понимаешь это".
"А развѣ я была такъ дурна прежде, бабушка?" спросила меня Маша.
Чтобъ наказать маленькую умницу за ея нравоученіе мнѣ, я отвѣтила ей:
-- Да, моя крошка, ты была предурна собою!
"Какъ хорошо, что я этого не знала тогда!" сказала Маша со вздохомъ.
-- А если бы?.. съ любопытствомъ спросила я ее.
"Да вотъ, если бы я теперь была увѣрена, что я глупа, т. е. глупѣе многихъ другихъ, такъ-что это всѣмъ замѣтно, какъ замѣтно для всѣхъ очень дурное лицо, на которое смотрятъ или съ сожалѣніемъ, или съ отвращеніемъ, то я, кажется, не пережила бы долго этого..."
Я остановила ее.
-- Еслибъ ты была такъ глупа, что на тебя смотрѣли бы всѣ, какъ на дурочку, то была бы совершенно спокойна -- будь увѣрена въ этомъ. Ты и не воображала бы, что тебя считаютъ дурой. Потомъ: если бы ты была такъ дурна, что обращала бы на себя взоры всѣхъ, то привыкла бы къ своему безобразію еще въ дѣтствѣ, когда самолюбіе и чувствительность не развиты еще такъ сильно. Но во всякомъ случаѣ, какъ бы дурна ты ни была, вѣрно, никто не глядѣлъ бы на тебя, ни съ сожалѣніемъ, ни съ отвращеніемъ, а любилъ бы смотрѣть на умное и доброе выраженіе твоего лица, которымъ Господь, по благости Своей, наградилъ тебя, не давши тебѣ того безобразія, которое пугаетъ тебя такъ, что ты готова лечь въ могилу.
"Вы прекрасно объяснили мнѣ, бабушка, что всякое горе имѣетъ свое утѣшеніе и всякое зло -- свою добрую сторону", сказала Маша очень серьёзно: "но все-таки я очень рада, что я не уродъ и не дура. Какъ велико было бы несчастіе папеньки, еслибъ у него была такая дочь!"
Опять я услышала въ этомъ невольномъ восклицаніи мою милую Машу, которой первая и единственная мысль была объ отцѣ. Зная ея прямодушіе, я увѣрена была, что она этими словами не хотѣла прикрыть и оправдать то, что высказала очень рѣзко. Однако я сказала ей:
-- Скажи мнѣ, Маша, откуда это страшное самолюбіе, этотъ смѣшной страхъ къ недостаткамъ? Я считала тебя разсудительнѣе.
"О, я желала бы быть совершенною!-- сказала Маша, съ большой живостью, схвативъ меня за обѣ руки -- "Тогда я знала бы, что мой папа счастливый отецъ, и пока онъ живъ, я была бы его радостью, его счастьемъ, однимъ словомъ: всѣмъ, всѣмъ для моего папа!"
Сѣрые глаза Маши, всегда задумчивые и спокойные, вдругъ заблистали какими-то искрами и потомъ сдѣлались влажны.
Въ эту минуту я увидѣла, что Маша уже не дитя, которое за пять лѣтъ танцовала русскую, но и тогда уже думала свою думу. Молодая головка моей Маши кипѣла уже юношескими восторгами, замыслами высокими, прекрасными, благородными, но часто несбыточными и безполезными въ обыкновенной жизни.
Маша убѣжала, закрывъ личико руками, какъ-будто испугалась своего увлеченія.
Весь этотъ разговоръ происходилъ въ маленькой боковой комнатѣ, куда утащили меня дѣти послѣ первыхъ привѣтствій, чтобъ я могла снять съ себя дорожное платье. Оставшись одна, я поторопилась переодѣться, но маленькій Вася, двоюродный братъ Маши, предупредилъ меня:
"Золотая бабушка!" закричалъ онъ, вбѣгая ко мнѣ, "маменька зоветъ васъ пить чай."
Андрей Павловичъ сидѣлъ уже за круглымъ столомъ, въ залѣ, подлѣ своей невѣстки, которая разливала чай и слушала его разсказъ о неудачахъ его въ тотъ день, о его нетерпѣніи быть въ деревнѣ и о страхѣ не встрѣтить здѣсь никого.
Ольга, старшая племянница Андрея Павловича, дѣвица лѣтъ восемнадцати, подала мнѣ чашку чая, придвинула ко мнѣ мое любимое варенье и жаловалась дядѣ, что Маша заставила меня забыть ихъ всѣхъ.
Пока Андрей Павловичъ разговаривалъ съ Катериной Ивановной, невѣсткой своей, голоса затихли; по какъ только онъ замолчалъ, закурилъ погасшую трубку и вспомнилъ о своемъ стаканѣ чая, всѣ опять защебетали, засмѣялись, заспорили. Лена утверждала, что дождь шелъ справа, потому-что она сидѣла на правой сторонѣ въ коляскѣ и вся правая сторона салопа ея была мокра. Вася не вѣрилъ этому, потому-что дождь попадалъ ему на лѣвую щечку, и долго спорилъ бы еще, еслибъ Варенька, вторая его сестра, не напомнила ему, что онъ сидѣлъ на заднемъ мѣстѣ, между мамашей и Олей, а Лена насупротивъ его, на переднемъ мѣстѣ коляски, и потому дождь мочилъ и его лѣвую щеку и Леночкину правую сторону. Вася подумалъ нѣсколько секундъ и сказалъ: "Вѣдь ты говорись правду, Варенька!"
Всѣ засмѣялись его справедливому рѣшенью, но Вася не обидѣлся. Его черные глазки блистали отъ удовольствія и онъ захохоталъ громче всѣхъ.
Андрей Павловичъ заставилъ всѣхъ замолчать своимъ вопросомъ:
"Что же вы еще ничего не разсказали мнѣ о томъ, что случилось съ вами послѣ вашего письма ко мнѣ?"
-- Ничего не могло случиться съ нами, дяденька, въ одну недѣлю -- сказала вострушка Варя, -- пока Маши не было, мы все ждали ея, готовили себѣ чудесные наряды къ свадьбѣ, учились...
"И очень дурно, дяденька!" замѣтила Ольга, которая давала уроки меньшимъ дѣтямъ.
-- Ты вѣчно бранишь насъ, Оля -- подхватила Варенька.-- Потомъ, дяденька, потомъ мы дождалось Маши, все слушали, что она намъ разсказывала, показывали ей тетради, и Маша похвалила насъ. Вѣдь такъ, Лена?..."
Лена и Вася кивнули головками, посмотрѣли на Машу и спросили: "Вѣдь такъ, Маша?..."
Но, къ общему изумленію дѣтскому, Маша ни слова не отвѣчала.
Дѣти сконфузились и притихли. Я взглянула на Машу: она мѣшала ложечкой давноналитый чай, а въ другой рукѣ, которая лежала на колѣняхъ, мяла свернутую бумажку. Маша и не слыхала, о чемъ ее спрашивали дѣти.
Ольга толкнула Машу: "Что съ тобой? О чемъ задумалась опять, Marie?"
Маша подняла свои глазки на кузину и сказала:
"Разскажи папа про больную Клавденьку.
-- Что же ты сама не разскажешь?
-- Нѣтъ, моя очередь послѣ.
Андреи Павловичъ, сидѣвшій подлѣ Маши, вслушался въ разговоръ ихъ и спросилъ:
"Что это за больная Клавденька.?"
-- Это приключеніе въ дорогѣ, mon oncle, сказала Ольга -- и очень печальная исторія!
"Да у васъ и приключенія были въ дорогѣ!" воскликнулъ Андрей Павловичъ. "А я только-что хотѣлъ просить васъ, старшихъ, чтобъ вы, по примѣру Васи и Лены, позволили мнѣ услышать и ваши дорожныя наблюденія."
Катерина Ивановна, которая до-сихъ-поръ, не вмѣшивалась въ разговоръ дѣтей, положила свое вязанье и сказала:
"Да, братецъ, нынѣшняя дорога оставила во мнѣ очень непріятное впечатлѣніе."
-- Что это такое: впечатлѣніе, Маша?-- спросилъ живо Вася, уставивъ на нее свои блестящіе глазки.
"Впечатлѣніе значитъ радостное или печальное чувство, которое остается въ насъ послѣ того, что случилось съ нами или съ другими, и что мы сами видѣли или о чемъ слышали."
-- А, а, вотъ что!-- сказалъ Вася протяжно и раздумывая.-- Такъ я вамъ скажу, дяденька, что у меня теперь очень пріятное впечатлѣніе послѣ дороги."
"Какое же?" спросили всѣ съ любопытствомъ.
-- Намъ попадалось много бабъ и мужиковъ, которые несли свои лапти и сапоги въ рукахъ, или на палкѣ, а сами шли по лужамъ босые. Вотъ я и замѣтилъ, что они всѣ очень гадко держали ноги свои, точно лапки гусиныя. Теперь я знаю, что не я одинъ ставлю ноги нехорошо. А ты, Оля, сердишься, когда я танцую французскую кадриль! Выучусь, такъ буду чудесно держать ноги.
"Ахъ Вася! Вася! какой онъ дурачокъ!" сказали сестры и кузины.
-- Я, напротивъ, очень доволенъ Васей,-- перебилъ Андрей Павловичъ. Вотъ онъ разсказалъ мнѣ уже второе свое наблюденіе въ дорогѣ, и я, по-крайней-мѣрѣ, знаю, чѣмъ его головка была занята. А отъ васъ всѣхъ я, кажется, ничего не узнаю."
Ольга посмотрѣла на свою мать вопросительно. Катерина Ивановна кивнула ей головой и Ольга оборотилась къ дядѣ:
"Непріятное впечатлѣніе, mon oncle, мы вынесли изъ дома нашей кузины, Москвиной, маменькиной племянницы. Она живетъ немного въ сторонѣ отъ нашей дороги сюда, но какъ мы не были у нея болѣе года и выѣхали изъ дома днемъ раньше, то maman и вздумала дать отдохнуть малюткамъ отъ дурной дороги и повидаться съ кузиной Лизой. Мы не застали ея дома: она съ мужемъ была на чьихъ-то именинахъ, въ сосѣдствѣ, и хотѣла тамъ ночевать.
Насъ встрѣтила вся прислуга съ какими-то длинными, невеселыми лицами и всѣ говорили вполголоса, какъ-то таинственно. Потомъ пошли въ дѣтскую половину, доложить маленькому баргіну о пріѣздѣ гостей. Этотъ маленькій баринъ, дяденька, сынъ Лизы, шалунъ семи лѣтъ и такой несносный ребенокъ, что мы были очень рады, когда намъ сказали, что "маленькій баринъ изволитъ уже почивать". Было уже девять часовъ вечера, намъ приготовили на-скоро ужинъ и сдѣлали постели для гостей въ отдѣленіи, которое выходитъ на одинъ коридоръ съ дѣтской половиной.
Кузина Лиза, два года тому, взяла къ себѣ, изъ Москвы, маленькую сироту, дальнюю родственницу мужа ея. Ее зовутъ Клаведнькой. Она двумя годами старше Вани, но очень слаба и мала ростомъ. Ваня совершенный господинъ надъ ней, и эта бѣдняжка такъ боится его, что готова все сдѣлать, что онъ велитъ. Говорятъ, будто ей очень достается отъ него, а няня не смѣетъ говорить объ этомъ кузинѣ, потому-что она любитъ 3 сынка своего безумно и позволяетъ ему все дѣлать.
Мамаша, узнавъ, что Ваня "изволитъ почивать", спросила, гдѣ Клавденька и можетъ ли она выйти, если еще не спитъ? Няня, которая пришла къ намъ съ докладомъ о своемъ баринѣ, точно будто вдругъ подавилась чѣмъ-то: на-силу мы поняли отъ нея, что Клавденька больна, лежитъ въ жару. Маменька испугалась и не велѣла намъ входить въ дѣтскія комнаты, думая, что у Клавдиньки какая-нибудь дѣтская болѣзнь, отъ которой могутъ заразиться и наши дѣти. Няня, которая очень хорошо знала, что болѣзнь другаго рода, не вывела маменьки изъ заблужденія и, кажется, очень была рада, что къ больной никто не войдетъ.
Но когда мы раздѣвались, дѣвушка наша сказала мамашѣ и мнѣ тихонько, что Клавденька больна отъ испуга. Негодный Ваня бросилъ въ нее обломкомъ фарфоровой игрушки и сдѣлалъ ей большую царапину на шеѣ, а больше всего такъ испугалъ ее, что она вдругъ заболѣла и начала къ вечеру бредить. Когда всѣ дѣти улеглись, маменька и я пошли къ больной. Она точно вся горѣла и бредила, однако спала. Шейка у ней была повязана большой косынкой. Дѣвушка, приставленная ходить за Клавденькой, дремала на полу, а няня Ванина, услышавъ, что мы вошли къ больной, сейчасъ пришла къ намъ. Мамаша велѣла ей принести уксусу и горчицы, положила Клавденькѣ на ноги горчичники, а къ головѣ привязала платокъ, обмоченный въ уксусѣ. Бѣдняжка во снѣ вся дрожала, пальчики ея такъ и прыгали. Маменька хотѣла посмотрѣть царапину на шеѣ, но няня увѣрила насъ, что положила на больное мѣсто тряпочку съ деревяннымъ масломъ, и что все это пройдетъ, когда Клавденька выспится.
Было уже за полночь, когда мы вышли изъ Клавдепькиной комнаты и, усталые отъ дороги, мы крѣпко уснули, не слышали больше ничего и не узнали бы ничего, еслибъ одна маленькая особа, довольно любопытная и жалостливая, не была счастливѣе насъ. Она добилась правды и ей обязана будетъ Клавденька, можетъ быть, жизнью.
"Кто же эта маленькая любопытная?" спросилъ Андрей Павловичъ, осматриваясь вокругъ себя. Однакожь глаза его невольно остановились на Машѣ и голосъ его былъ необыкновенно ласковъ.
"Это вы узнаете послѣ, mon oncle. Теперь скажу вамъ, что когда я проснулась, мамаша уже не спала и подлѣ ея кровати стояла эта маленькая особа и просила у мамаши извиненія, что распорядилась ея именемъ, не смѣя будить ее, и что пріѣхалъ изъ города докторъ, за которымъ она послала ночью, потому-что Клавденька умираетъ. Въ это же время она вынула свой кошелекъ и взяла изъ него всѣ деньги, кажется, пять рублей серебромъ, которыя она завернула въ бумажку и просила позволенія у мамаши отдать ихъ доктору за визитъ."
-- А такъ-какъ эта маленькая распорядительница послала за докторомъ безъ меня, то я и согласилась, чтобъ она отдала ему собственныя свои деньги -- сказала Катерина Ивановна.
Ольга продолжала: "Докторъ оставался до 12 часовъ, и при немъ привезли лекарство, которое онъ давалъ ей нѣсколько разъ при себѣ. Бѣдняжка была очень опасна, но втиранія и ванны, которая употреблены были еще до привезеннаго лекарства, немножко смягчили болѣзнь, и докторъ, уѣзжая вмѣстѣ съ нами, далъ мамашѣ обѣщаніе непремѣнно быть на другой день у больной и надѣялся на ея выздоровленіе. Онъ сказалъ, что у нея воспаленіе въ мозгу отъ простуды и отъ испуга. Вмѣсто царапины, онъ нашелъ порядочную рану на шеѣ; рана эта не была обмыта и была воспалена. Маменька, желая успокоить и себя и насъ, оставила тамъ повара нашего, котораго мы везли съ собой на свадьбу, и дала ему денегъ нанять подводу, чтобъ пріѣхать сюда завтра послѣ визита доктора, который увѣдомитъ мамашу запиской о состояніи Клавденьки. Такъ-какъ мы боялись опоздать сюда по такой ужасной дорогѣ, то и выѣхали въ первомъ часу, не дождавшись кузины Лизы, которая, вѣрно, очень удивится, а можетъ быть и разсердится, когда, пріѣхавъ домой, узнаетъ, что гости безъ нея распоряжались какъ хозяева. Чтобъ предупредить всѣ непріятности, которыя могли имѣть черезъ это ея люди, мамаша оставила ей письмо, въ которомъ объяснила ей все, что случилось до нашего пріѣзда и что было при насъ."
-- Едва ли Лиза будетъ довольна моимъ письмомъ, сказала Катерина Ивановна, -- и я прошу Бога, чтобъ несчастное баловство ея не стоило жизни человѣческой и чтобъ этотъ случай былъ ей полезнымъ урокомъ на будущее время.
"Бѣдная Клавденька!" сказалъ, вздохнувъ, Андрей Павловичъ, "какъ несчастна она, что у нея нѣтъ ни отца, ни матери. Но Господь сжалится надъ ея страданіями и, если Ему угодно будетъ продлить ея жизнь, то Онъ вѣрно пошлетъ ей лучшую участь. Неправда ли, моя Маша?"
И Андрей Павловичъ взглянулъ съ улыбкой на дочь свою, притянулъ ея головку ближе къ себѣ и нѣжно поцаловалъ ее въ лобъ.
"Вы думаете, папаша?"
-- Вѣрю, дитя мое! Но какая же была настоящая причина внезапной болѣзни Клавдиньки?
"Машина очередь теперь", сказала Ольга.
Я приготовилась-было слушать окончаніе печальной исторіи, но Машута, отъ сильнаго душевнаго волненія, отъ усталости и безсонной ночи, такъ поблѣднѣла, что испугала насъ всѣхъ. Однако она увѣрила тётю и папеньку, что если ей позволятъ сейчасъ лечь спать, то завтра она будетъ совершенно здорова и вечеромъ надѣется танцовать больше всѣхъ на дѣвичникѣ у кузины своей.
Я вызвалась уложить въ постель мою бѣдную внучку. Ложась спать, Маша обѣщала мнѣ разсказать на другой день всѣ подробности, касающіяся до Клавденьки.
Варенька, Лена и Вася, вставъ изъ-за чайнаго стола, вздумали танцовать. Ольга, вмѣсто того, чтобъ сѣсть за фортепьяно должна была дополнить вторую пару для французской кадрили, а Андрей Павловичъ взялся быть музыкантомъ и играть на гитарѣ какую-то пѣсню, подъ звуки которой дѣти протанцовали всѣ пять фигуръ.
Вася премило передразнивалъ мужиковъ и бабъ, шагающихъ по грязи и лужамъ Маленькій плутишка хотѣлъ этой шуткой прикрыть собственный свой недостатокъ, потому-что его правая нога очень была похожа на гусиную лапку и никакъ не хотѣла вывернуться направо.
Въ одиннадцать часовъ мы всѣ разошлись по нашимъ спальнямъ...
Я такъ устала въ этотъ разнообразный своими впечатлѣніями день, что сейчасъ же легла, оставивъ свой журналъ до утра.
По обыкновенію своему, я проснулась около семи часовъ и сѣла писать. Въ всемъ домѣ была еще тишина. Мнѣ сказала дѣвушка, что всталъ только баринъ и старшая барышня. Я подъ этимъ именемъ разумѣла Ольгу; вышло, что это была Маша. Въ восемь часовъ она вошла ко мнѣ съ маленькимъ румянцемъ на щекахъ и съ глазами, которые, кажется, только-что плакали, но плакали не отъ горя, потому -- что лицо ея было оживлено и Маша улыбалась.
"Я вамъ не мѣшаю, голубчикъ-бабушка?" спросила она, положивъ свою головку мнѣ на плечо и заглядывая мнѣ въ глаза.
Я бросила перо, отодвинула свои бумаги и взяла Машу, какъ ребенка, на колѣни.
"Ну, что, моя крошка, угомонилась ли теперь твоя головка и легче ли у тебя на сердцѣ, когда ты подѣлилась съ папенькой тѣмъ, что тревожило тебя?
-- А вы почему знаете, что я уже говорила съ папашей?
"Очень трудно это угадать! Съ какой стати встала ты въ шесть часовъ, или еще раньше, когда весь домъ спалъ, и только одинъ папа твой, по обыкновенію своему, всталъ?
-- Ахъ, бабушка, отъ васъ ничего нельзя скрыть! сказала Маша, громко засмѣявшись.
"Такъ разсказывай же!"
-- Съ чего же начать?
"Конечно съ начала, шалунья".
-- Ну хорошо, сказала Маша, усаживаясь на диванъ и взявъ изъ кармана вилочку съ начатымъ шнуркомъ, -- я начну сначала:
"Два года тому назадъ, когда меня привезли къ Марьѣ Никитичнѣ въ домъ, я застала тамъ одну воспитанницу изъ старшихъ, которую такъ полюбила съ перваго дня, что всѣ тому дивились; и она сама дивилась этому, пока не полюбила меня еще больше, чѣмъ я ее. Эту дѣвицу... нѣтъ, эту несравненную душку, зовутъ Евгеніей, или просто Геничкой -- такъ я и теперь ее называю, а она меня зоветъ Машей... Мы Русскія и не хотимъ называться по-французски...."
-- Помилуй, Маша, да ты еще не проснулась: ты не ту исторію разсказываешь, дружокъ.
"Какъ не ту? вѣдь вы велѣли начинать сначала......
-- Да, исторію о Клавденькѣ, а ты толкуешь о какой-то Геничкѣ.
"Ахъ, бабушка, исторія о Геничкѣ доведетъ до Клавденьки и тогда вы будете знать все.
-- А! вотъ что, сказала я. Такъ продолжай же.
"Геничкѣ было пятнадцать лѣтъ, мнѣ еще и двѣнадцати не было, но я ее полюбила не какъ старшую, а какъ равную себѣ. Не правда ли, это очень странно, бабушка? Скоро насъ всѣ въ домѣ называли двойниками; сперва смѣялись надъ нашей дружбой, потомъ вѣрили ей, потомъ имѣли къ ней особенное уваженіе и всегда мы, вдвоемъ, могли сдѣлать больше, чѣмъ всѣ прочія дѣвицы вмѣстѣ. Я была очень счастлива, бабушка, пока имѣла подлѣ себя такого друга. Но вотъ, три мѣсяца тому назадъ, отецъ Геничкинъ пріѣхалъ издалека, сказалъ, что вышелъ въ отставку, что хочетъ поселиться въ деревнѣ и долженъ имѣть хозяйку въ домѣ. Онъ взялъ мою Геничку отъ Марьи Никитичны и увезъ ее съ собой; даже не сказалъ Геничкѣ и мнѣ, въ какой губерніи будетъ жить. Мы горько плакали. Я сдѣлалась нездорова отъ горя и просила Геничку писать мнѣ каждый день, хоть двѣ строчки. Она меня о томъ же просила и мы обѣщали это одна другой.
На бѣду нашу, и Марья Никитична, и отецъ Геничкинъ услышали это. Они смѣялись надъ выдумкой пансіонерокъ, увѣряли насъ, что именно эта ежедневная переписка заставитъ насъ разлюбить другъ друга и кончить нашу дружбу; что она намъ надоѣстъ и мы будемъ искать предлога кончить ее. Намъ представляли, какъ жалки мы будемъ тогда въ собственныхъ нашихъ глазахъ, и какъ непріятно будетъ намъ тогда вспоминать о прошедшемъ.
Мы испугались такаго глупаго и жалкаго конца прекрасной нашей дружбы, которая дѣлала насъ два года счастливыми, повѣрили Марьѣ Никитичнѣ и дали ей слово выдержать три первые мѣсяца и не писать другъ другу.
"Геничкѣ будетъ легче, чѣмъ тебѣ, Маша, говорила мнѣ Марья Никитична. Она поѣдетъ, увидитъ новыя мѣста, новыхъ людей, будетъ вести новый образъ жизни. Все это -- пріятныя развлеченія, и часто старая дружба уступаетъ мѣсто другимъ впечатлѣніямъ. Тебѣ же все окружающее будетъ напоминать прежнюю Геничку и ваши бесѣды. Но за-то тебѣ больше чести и славы, если ты въ эти первыя минуты живыхъ воспоминаній удержишься отъ нѣжныхъ изліяній чувствъ твоихъ на бумагѣ и заключишь ихъ въ сердцѣ твоемъ. Я увѣрена, что Геничка не забудетъ тебя и что полученіе перваго письма ея будетъ для тебя неописаннымъ счастіемъ".
Какъ не повѣрить было мнѣ нашей доброй Марьѣ Никитичнѣ? Она никогда не была строга ко мнѣ и я не думала, чтобъ она могла уговорить меня на такое мучительное испытаніе. Ахъ, бабушка, въ эти три мѣсяца я плакала каждую ночь. Днемъ я не смѣла тосковать, не хотѣла показать, что тоскую: я стала учиться еще прилежнѣе, читала такъ много, что послѣ у меня отняли книги. Писать я не хотѣла ничего: я боялась, чтобъ не описать нечаянно Геничкѣ всей своей тоски. По ночамъ мнѣ казалось, что Геничка давно забыла и думать обо мнѣ и что я ничего болѣе не узнаю о ней. Однимъ словомъ я была очень глупа, такъ -что Марья Никитична и бранила, и утѣшала меня. Наконецъ срокъ кончился и черезъ три дня я получила изъ Москвы письмо отъ Генички. Все мое благоразуміе, продолжавшееся три мѣсяца, было забыто въ эту минуту: я плакала безъ умолку и все письмо моей подруги было вымочено слезами. Я не спала ту ночь и все думала, какъ отвѣчать на него. Къ счастью, на другое утро пріѣхала коляска отъ тётеньки съ письмами отъ нея и отъ папеньки, къ Марьѣ Никитичнѣ. Меня отпустили къ тётѣ, чтобъ ѣхать на свадьбу кузины. Поѣздка, свиданіе съ тётей и радость увидѣть папашу успокоили меня немного. Я привезла съ собой чудесное письмо Генички, чтобъ прочитать его папашѣ и посовѣтоваться съ нимъ, какъ написать отвѣтъ. Видъ несчастной Клавденьки подалъ мнѣ прекрасную мысль, и такъ-какъ я легла вчера очень рано, а Марья Никитична пріучила насъ спать не больше шести часовъ, когда мы здоровы, то я и встала сегодня въ четыре часа, написала черновое письмо къ Геничкѣ и какъ только услышала, что папа всталъ, пробралась къ нему въ спальню и прочитала ему Геничкино письмо и мой отвѣтъ. Папа остался этимъ отвѣтомъ очень доволенъ. Къ несчастью, мной онъ не могъ быть такъ доволенъ, потому-что я вела себя очень глупо, дала волю своей радости, и жалости, и своимъ слезамъ, и такъ напугала папашу, что онъ едва не облилъ меня холодной водой, велѣлъ мнѣ выпить цѣлый стаканъ воды и прогналъ меня къ вамъ, чтобъ вы побранили меня, бабушка. Папа сказалъ, что еслибъ онъ былъ богатъ, онъ повезъ бы меня за границу, на воды, и что онъ будетъ просить Марью Никитичну, чтобъ меня каждое утро обливали холодной водой."
-- Папа твой совершенно правъ, сказала я -- и холодная вода сдѣлаетъ тебѣ много пользы, особенно если ты возьмешь на помощь къ ней свой разсудокъ и твердую волю, милая Маша.
"Мнѣ кажется, бабушка, что иногда мы такъ сильно чувствуемъ, что не помнимъ себя и не можемъ удержаться."
-- Едва ли, Маша. Вспомни вчерашній вечеръ и твою блѣдность, которую мы всѣ замѣтили. Это было сильное чувство въ тебѣ, но оно обнаружилось только блѣдностью. Ты преодолѣла его, осталась наружно совершенно спокойной и разсудительной. Отчего же ты вчера вечеромъ умѣла владѣть собой, а сегодня, именно утромъ, когда человѣкъ бываетъ бодрѣе и духомъ, и тѣломъ, не имѣла власти надъ своей слабостью?
Маша задумалась, потомъ сказала: "Сегодня я была одна съ папашей и не остерегалась такъ, а вчера, за чайнымъ столомъ, мнѣ стыдно было расплакаться и я боялась напугать дѣтей и тётю, которая была очень разстроена сценой въ домѣ ея племянницы. Я думаю, что это такъ, сказала Маша, помолчавъ; -- а если это такъ, прибавила она, -- то я могу еще владѣть собою".
Утвердительный тонъ Маши мнѣ очень понравился.
-- Чтобъ убѣдить тебя, мой дружокъ, въ истинѣ твоего заключенія, я прошу тебя прочитать мнѣ теперь-же твое и Геничкино письма, и я увѣрена, что, при чтеніи ихъ, ты останешься совершенно спокойной.
Маша вынула изъ-за широкаго пояса своего передничка нѣсколько узко-сложенныхъ почтовыхъ листковъ, которые показались мнѣ знакомыми.
"А! это тѣ самыя бумажки, которыя ты мяла въ рукѣ вчера вечеромъ, когда не слыхала разсказовъ дѣтей и ихъ вопросовъ".
"Это письмо Генички", сказала Маша улыбнувшись и покраснѣвъ.
Съ позволенія Маши я списала послѣ это письмо, чтобъ помѣстить его въ свой журналъ.
Вотъ оно:
Москва. Октября 15-го, 1851 года.
"Маша, золотая моя Маша, мой несравненный другъ! еслибъ я вздумала написать тебѣ всѣ ласкательныя имена, которыми душѣ моей въ эту минуту хочется назвать тебя, то половина письма моего была бы занята этими названіями и мнѣ не осталось бы мѣста разсказать тебѣ все, что ты должна знать обо мнѣ. Ты стоишь теперь подлѣ меня, и я цалую тебя, твои милые глазки, твою умную головку, твои блѣдныя щечки. Голубчикъ-Маша, я знаю, что ты меня любишь и съ нетерпѣніемъ ждешь моего письма".
"Злой папаша жестоко посмѣялся надъ нами и Марья Никитична тоже. Ну, Богъ съ ними! Три мѣсяца эти прошли, и я могу разговаривать съ моей Машей. Скажу тебѣ еще больше: папенька убѣдился, что я люблю тебя, послѣ него, больше всего на свѣтѣ: онъ видѣлъ какъ я тосковала о тебѣ и обѣщалъ мнѣ скорое свиданіе съ тобой. Слышишь, Маша, мы скоро увидимся! Что это за счастье!
"Боже мой! мнѣ кажется, я сдѣлалась совершенной дурой отъ радости: я трачу время и бумагу на глупости, а у меня такая бездна разсказовъ, и такихъ интересныхъ разсказовъ! Столько неожиданностей для тебя! Но самое важное я поберегу до конца этого письма. Я спрошу твоего совѣта, моя разсудительная Маша, въ очень серьёзномъ для меня дѣлѣ, въ дѣлѣ совѣсти. Я даю тебѣ сроку недѣлю обдумать и написать мнѣ отвѣтъ. Что выдумаетъ твоя головка, что скажетъ мнѣ твое сердце, моя душечка, то я и сдѣлаю. Мнѣ очень скучно будетъ ждать болѣе недѣли твоего отвѣта, тогда-какъ онъ могъ бы быть въ моихъ рукахъ черезъ четыре дня; но я вооружусь всѣмъ своимъ терпѣніемъ, а ты знаешь, что я лѣнива по природѣ, а потому и терпѣлива. Знаешь, Маша, мнѣ въ эти три мѣсяца и въ умъ не приходило сомнѣваться въ тебѣ. Мнѣ было досадно только, что ты даже не знаешь, гдѣ я, и не можешь вообразить себѣ, что меня окружаетъ. Но папа вздумалъ обмануть насъ, и вмѣсто деревни я очутилась въ Москвѣ, посреди шума большаго города и почти въ большомъ свѣтѣ.
"Ну, слушай же, Маша, какъ все это случилось!
"Ты помнимъ, какъ папа разсказывалъ намъ очень серьёзно, что я должна сдѣлаться деревенской хозяйкой. Гдѣ его деревня -- я позабыла спросить его; притомъ же мнѣ было какъ-то странно въ первое время съ моимъ добрымъ папенькой. Онъ былъ мнѣ совсѣмъ чужой, и только его несказанная доброта и нѣжныя ласки могли меня сейчасъ пріучить къ нему. Я жила у бабушки, когда маменька скончалась, а папа командовалъ полкомъ гдѣ-то на югѣ. Когда бабушка умерла, мнѣ очень хотѣлось ѣхать къ папенькѣ, и я помню, что въ письмѣ своемъ я умоляла его взять меня къ себѣ; но, вмѣсто исполненія моего желанія, дядя отвезъ меня къ Марьѣ Никитичнѣ, гдѣ мнѣ долго не нравилось, потому-что бабушка очень баловала меня. Потомъ я помирилась съ ученьемъ и серьёзными занятіями въ опредѣленные часы и начинала забывать прежнюю жизнь: даже и не думала больше о поѣздкѣ къ папенькѣ, тѣмъ болѣе, что онъ не отвѣчалъ мнѣ на мои просьбы. Теперь я знаю, что онъ не получилъ того письма моего. Когда я подружилась съ тобой -- о! тогда все сдѣлалось мнѣ еще милѣе, и я совсѣмъ забыла, что когда-нибудь мнѣ надо будетъ оставить домъ Марьи Никитичны; но вдругъ я получила извѣстіе, что папа вышелъ въ отставку и ѣдетъ за мной, и что мы будемъ жить вмѣстѣ. Вспомни, Маша, все то, что было съ нами при этой вѣсти!
"Наконецъ пріѣхалъ папа. Ты ему очень понравилась: -- это я скажу тебѣ теперь, и онъ, желая, чтобъ глупенькая дочь его имѣла всегда такую разсудительную подругу, какъ маленькая Маша, вздумалъ испытать насъ и уговорилъ Марью Никитичну запретить намъ переписываться первое время:-- это папашина идея, мой другъ. Мы съ честью выдержали это испытаніе -- не правда ли?
"Былъ очень жаркій день, когда я уѣзжала. Вспомни, какъ солнце жгло и какъ искрилась и серебрилась наша рѣчка отъ его палящихъ лучей, когда я съ ней прощалась. Все было облито свѣтомъ и жаромъ, а мнѣ казался этотъ день самымъ пасмурнымъ въ моей жизни и мнѣ было холодно. Я и теперь не могу вспомнить, какъ замерло мое сердце, когда коляска подъѣхала къ крыльцу.
"Папа былъ молчаливъ: онъ давалъ намъ время наговориться, нацаловаться и проститься. Добрый мой папенька!
"Вечеръ былъ чудесный -- такой ясный и теплый! Мѣсяцъ свѣтилъ мнѣ прямо въ глаза и не давалъ закрыть ихъ; а глаза были такъ тяжелы отъ слезъ и отъ послѣднихъ безсонныхъ ночей!
"Я и въ коляскѣ еще много плакала и очень растревожила папеньку. Онъ спросилъ меня: "Евгенія, развѣ ты думаешь, что тебѣ будетъ хуже у отца своего, который все сдѣлаетъ, чтобъ ты была счастлива?" -- Ахъ, Маша, какъ нѣженъ былъ этотъ упрекъ и какъ мнѣ стыдно сдѣлалось моихъ рыданій! Я вдругъ пересилила себя, утихла и прижалась ближе къ папенькѣ. Онъ снялъ съ меня шляпку, положилъ голову мою къ себѣ на грудь и я задремала; но въ полуснѣ я чувствовала, что онъ нѣсколько разъ цаловалъ меня въ голову.
"Утромъ мы подъѣхали къ Москвѣ. Папа сказалъ мнѣ, что покажетъ мнѣ Москву и что мнѣ тутъ будетъ веселѣе, чѣмъ въ деревнѣ. Мнѣ очень хотѣлось сказать ему, что съ нимъ мнѣ вездѣ будетъ весело и хорошо, но я не съумѣла выговорить это: я еще долгое время дичилась папеньки, и онъ не узналъ бы глубокаго и искренняго моего чувства къ нему и до-сихъ-поръ, еслибъ не случилась его болѣзнь. Но объ этомъ я разскажу тебѣ послѣ.
"Мы долго ѣхали по Москвѣ, пока я увидѣла Кремль, на который я взглянула какъ на святыню и невольно перекрестилась. Я вспомнила, сколько великихъ и страшныхъ событій свершилось въ виду этихъ стѣнъ. Мы проѣхали мимо нихъ, повернули вправо и остановились у какихъ-то воротъ. Папа сказалъ мнѣ, что имѣетъ обыкновеніе, никогда не въѣзжать въ Москву и не выѣзжать изъ нея, не помолившись въ часовнѣ Иверской Божіей Матери, которая находится въ этихъ воротахъ, названныхъ Иверскими. Нѣсколько экипажей стояло около каменнаго крыльца часовни и множество людей толпилось на крыльцѣ и въ дверяхъ. Мнѣ было стыдно въ своей дорожной, измятой блузѣ выдти изъ коляски, но папа былъ недоволенъ моей глупостью, и я, скрѣпя сердце, прошла за нимъ между толпившимся въ дверяхъ народомъ. Каково же было мнѣ, когда я въ маленькомъ пространствѣ часовни увидѣла нѣсколько мужчинъ и дамъ, хорошо-одѣтыхъ и, особенно, при подножіи чудотворной иконы, на прекрасномъ коврѣ, молодую даму, на колѣняхъ, прелестно-одѣтую и красавицу собой. Большіе глаза ея, всѣ въ слезахъ, были подняты на ликъ Божіей Матери, и она, какъ видно, вся была предана молитвѣ. За ней стоялъ молодой человѣкъ въ военной шинели.
"Мы должны были дожидаться, пока имъ отслужатъ молебенъ. Папа отошелъ отъ меня и сталъ за молодымъ человѣкомъ. Я не переставала глядѣть на молодую даму, и ея примѣръ глубоко подѣйствовалъ на меня: мнѣ стыдно стало того чувства, съ какимъ я вошла въ часовню. Какъ-только молебенъ кончился, молодой человѣкъ поднялъ даму, сказалъ ей тихо нѣсколько словъ и повелъ ее за руку.
"Въ эту минуту онъ встрѣтился съ папенькой, и я увидѣла, какъ онъ почтительно поклонился ему и показалъ на свою даму. Я тихонько подошла къ папенькѣ и спряталась за него. Молодой человѣкъ, бывшій офицеръ папенькинаго полка, знакомилъ его съ своей женой, а папа разсказывалъ, что ѣдетъ съ своей дочерью. Онъ обернулся и искалъ меня глазами: нечего дѣлать, надо было показаться!
"Княгиня!" сказалъ папа -- "рекомендую вамъ мою дочь, маленькую пансіонерку, и прошу вашего вниманія къ ней. Первое ея знакомство съ вами могло ей уже послужить въ пользу, и я буду счастливъ, если оно не прекратится". Княгиня посмотрѣла на папа вопросительно и немножко смѣшалась, а я покраснѣла, какъ ракъ.
"Папа сказалъ: "Дочь моя вошла сюда не съ мыслью о Богѣ и молитвѣ; ее тревожила суета земная. Мы изъ дорожной коляски, и она въ измятомъ платьѣ!" -- Папа, сказала я почти со слезами, я уже забыла это, но я не могла усердно молиться, потому что смотрѣла на княгиню.
"Дама и мужъ ея улыбнулись.-- "Молитесь, душенька" сказала она мнѣ очень ласково нѣжнымъ и печальнымъ голосомъ: -- молитесь въ горѣ и въ радости: молитва всегда нужна, потому что горе всегда насъ ждетъ. Я очень счастлива: у меня добрый мужъ, добрая мать, друзья, хорошее состояніе, а горе посѣтило меня: малютка мой умираетъ. Онъ страдаетъ болѣе недѣли, и я нахожу отраду только въ молитвѣ, здѣсь, у этой иконы, къ которой прибѣгаетъ много плачущихъ и несчастныхъ. Вы только-что вступаете въ новую жизнь; попросите же покровительства у Той, Которая должна всѣмъ намъ служить примѣромъ.
"Но нашъ молебенъ начался. Дама поцаловала меня, мужъ ея раскланялся, поговоривъ съ папа вполголоса, и они вышли изъ часовни, а мы начали молиться. Мой папенька очень набоженъ, Маша, и если онъ стоитъ въ церкви, то не обернется ни разу ни въ которую сторону.
"Мы поѣхали дальше. Папа сказалъ, что остановится въ квартирѣ своего друга, который теперь въ деревнѣ. Коляска наша въѣхала подъ ворота стариннаго барскаго дома, какихъ много въ Москвѣ, и остановилась у подъѣзда. Лакеи папенькинъ сейчасъ позвонилъ, и пока мы выходили изъ экипажа, огромная дверь настежь растворилась и мы вошли въ большія сѣни, съ карнизами и колоннами, и по широкой, парадной лѣстницѣ взошли во второй этажъ. Насъ встрѣтили внизу и проводили до верху два человѣка въ черныхъ платьяхъ, очень парадно одѣтые. Я не знала сперва, за кого ихъ принять; но они очень почтительно сняли съ папа его шинель и съ меня мой дрянной салопъ, въ которомъ я бѣгала съ тобой въ рощу. Въ эту минуту въ переднюю вбѣжала дѣвушка, взяла у нихъ мой салопъ и хотѣла развязать мнѣ шляпку. Мнѣ было очень конфузно, что чужіе люди такъ хлопочутъ около меня; но папа былъ какъ дома: онъ велѣлъ дѣвушкѣ идти впередъ и приготовить мнѣ переодѣться, взялъ меня за руку и сказалъ, что самъ покажетъ мнѣ мою комнату. Я пошла съ нимъ по прекраснымъ комнатамъ, какихъ я не видала раньше, и наконецъ очутилась въ такомъ очаровательномъ мѣстѣ, что я и теперь еще не могу наглядѣться на него.
"Папа ввелъ меня въ комнату, очень небольшую, съ стеклянной дверью въ садикъ, вмѣсто окна. Стѣны ея обтянуты какой-то бѣлой матеріей, съ большими розовыми букетами; мебель и драпри такія же. Изъ открытой двери на балконъ пахнуло на насъ цѣлой оранжереей. Балконъ этотъ ничто иное, какъ полукруглая терраса, настланная поломъ и огороженная низенькими перилами. Посрединѣ спускается отлогая деревянная лѣстница, но съ обѣихъ ея сторонъ, полукругами, до самыхъ стѣнъ дома, идутъ земляные уступы, и въ то время они были уставлены сверху до низу цвѣточными горшками. Можешь себѣ представить, Маша, эту красоту, это великолѣпіе и этотъ запахъ! Когда папа свелъ меня внизъ въ миньятюрный садикъ, обсаженный густо подстриженными акаціями, съ маленькими дорожками и куртинками, я заглядѣлась на эту цвѣточную террасу, которую прорѣзывала только узкая лѣстница и наверху которой, между цвѣтами, едва видна была балконная дверь. Мнѣ долго не хотѣлось войти опять въ комнату.
"Зачѣмъ же все это такъ чудесно украшено, когда ваши знакомые въ деревнѣ, папа? Вѣдь не для насъ же оставили они все это великолѣпіе, всѣ эти цвѣты?
Папа засмѣялся, обнялъ меня и сказалъ: "Для тебя, Геничка!"
"Какъ для меня! Развѣ я принцесса, которую ждутъ?
"Да, тебя ждали, мое дитя! Ждалъ тебя отецъ, съ которымъ ты почти не хотѣла ѣхать и который приготовилъ все это для тебя. Это твой садъ, твои цвѣты, твоя комната, твоя дѣвушка!" Я повисла у него на шеѣ и папа внесъ меня на балконъ. Дѣвушка уже раскладывала изъ чемодана мой маленькій гардеробъ и скоро приготовили мнѣ мое розовое кисейное платье... знаешь, самое нарядное, которое я носила въ праздники, а теперь должна была надѣть за-просто, потому-что мои старенькія, лѣтнія платья показались мнѣ очень смѣшны въ этихъ комнатахъ, и мнѣ совѣстно было даже подарить ихъ дѣвушкѣ. По мнѣ скоро нашили множество обновъ, и я не знала, что и дѣлать съ моими новыми платьями.
"Такъ, моя Маша, жила я шесть недѣль точно въ чаду. Гдѣ я ни была въ это время, чего я ни видѣла въ Москвѣ и около Москвы! Все это ты узнаешь изъ моего журнала, который я писала для тебя каждое утро до чая, привыкнувъ вставать рано. Ахъ, Маша, какъ скучно мнѣ было безъ тебя по вечерамъ, когда я, полная новыхъ мыслей и ощущеній, оставалась одна въ комнатѣ и не могла съ тобой говорить! За-ночь всѣ мысли мои устроивались въ порядокъ, и я писала тебѣ все, что было наканунѣ. Но все это счастіе кончилось въ одинъ вечеръ болѣзнью папепьки. Онъ былъ уже нездоровъ, однако поѣхалъ верхомъ за городъ. На обратномъ пути, въ холодный вечеръ, его вымочилъ сильный дождь и онъ больной возвратился домой. Правду сказала княгиня, что горе всегда насъ ждетъ.-- Я забыла тебѣ сказать, что папа возилъ меня къ ней, за городъ. Я нашла ее въ траурѣ, потому-что дитя ея умерло; но какъ ни грустна была она, однако не отказалась показать мнѣ окрестности Москвы. Она полюбила меня какъ меньшую сестру, въ болѣзнь папеньки безпрестанно была у насъ, и ей я обязана, что сама осталась здорова, потому-что, по малодушію своему, совсѣмъ была у бита горемъ и не помнила себя. Погода уже испортилась въ сентябрѣ, небо было пасмурно, цвѣты начали пропадать. Я забыла свой садъ, свою комнатку и почти весь день проводила у ширмъ, которыми огорожена была папенькина кровать. Книга и вязанье лежали подлѣ меня, но я не могла ни читать, ни вязать. Я сидѣла, повѣся голову, плакала, когда папенька засыпалъ, и ждала докторовъ.
"Подъ вечеръ, въ тотъ самый день, когда былъ консиліумъ, я была въ неописанномъ отчаяніи. Серьёзный видъ докторовъ напугалъ меня, и мнѣ казалось, что они смотрѣли на меня уже какъ на сироту. Мнѣ сказали, что пріѣхала княгиня. Я выбѣжала къ ней и зарыдала. Она выслушала мои несвязныя рѣчи, поплакала со мной и сказала: "Вы забыли мой совѣтъ, Евгенія: вы забыли молитву. Вы не любите Бога, потому что не надѣетесь на Него и не чувствуете потребности прибѣгнуть къ Нему!"
"Я почувствовала себя виноватой; но въ оправданіе свое сказала: "Какъ же мнѣ оставить больнаго папеньку? Сегодня ему очень худо!
"Помолитесь теперь, потому что ему такъ худо и душѣ вашей такъ тяжело! Поѣзжайте въ часовню Иверской Божіей Матери: вамъ необходимы теперь молитва и свѣжій воздухъ.
"И, не дожидаясь моего отвѣта, она велѣла подать свою карету, окутала меня въ свой плащъ, а сама пошла занять мое мѣсто подлѣ папенькиной постели.
"Я поѣхала къ Иверской и молилась тамъ, Маша, если несъ такой вѣрой, какъ княгиня тогда, какъ я встрѣтила ее въ первый разъ, потому что мнѣ надо было еще пріучить себя къ молитвѣ, то съ тѣмъ же пламеннымъ чувствомъ и съ тѣми же слезами. Молитва совершила чудо надо мной! Я себя не узнавала послѣ:-- такъ легко мнѣ было и такъ спокойно я могла провести ночь подлѣ больнаго. Я даже дремала нѣсколько разъ у него въ ногахъ. На другой день мнѣ казалось, что папенькѣ легче.
"Каждый вечеръ, когда у меня дѣлалась тоска, я ѣздила въ часовню и опять находила тамъ утѣшеніе. Каждый вечеръ пріѣзжала ко мнѣ княгиня и дежурила у папеньки въ мое отсутствіе. Это продолжалось цѣлую недѣлю. Тогда наступилъ ужасный день перелома болѣзни, и я не рѣшалась выйти даже на минуту въ свою комнату. Наконецъ, вечеромъ, когда одинъ изъ докторовъ, пріѣхавшій на всю ночь, прогналъ меня силой отъ больнаго, я осталась въ своей комнатѣ. Шесть часовъ я провела одна, въ смертной тоскѣ, въ слезахъ и страшномъ ожиданіи. Думали, что я уснула и не входили ко мнѣ.
"Тогда я сняла съ себя завѣтный крестъ, который носила моя маменька до самой своей смерти, повѣсила его на столбикъ кровати и передъ знаменіемъ Спасителя молила Его на колѣняхъ о жизни моего отца. За эту жизнь, столь драгоцѣнную, столь необходимую для меня, я дала тогда, въ сокрушеніи своемъ, святое обѣщаніе быть полезной кому-нибудь изъ ближнихъ своихъ, спасти кого-нибудь отъ смерти, отъ голода, отъ нищеты. Понимаешь, Маша, я хочу оказать не минутную помощь, нѣтъ: я хочу заботиться объ участи какого-нибудь несчастнаго созданія, пока я жива, или пока тотъ, кому я могу оказать благодѣяніе, нуждается въ моей помощи. Вотъ мой обѣтъ, который лежитъ теперь у меня на совѣсти. Какъ только я его произнесла, страшная мысль, остаться совершенной сиротой, начала отъ меня удаляться. Съ этой же ночи папенькѣ сдѣлалось легче, и какъ только онъ поправился, я сказала ему, какая обязанность лежитъ теперь на мнѣ. Добрый папа былъ очень тронутъ моими словами, и съ позволенія его я назначила на мое будущее доброе дѣло свою собственность. Я тебѣ еще не сказала, что папа подарилъ мнѣ, на другой день нашего пріѣзда въ Москву, билетъ въ тысячу рублей серебромъ и позволилъ мнѣ употребить эти деньги совершенно по моему желанію.-- Онѣ нужны теперь будутъ для исполненія моего обѣщанія. Я такъ богата, что мнѣ даже совѣстно, что не успѣла еще придумать какого-нибудь добраго дѣла; у меня всего очень много и каждый мѣсяцъ папа даетъ мнѣ еще на мои мелочныя покупки. Я этихъ денегъ до-сихъ-поръ не тратила и папа шутя называлъ меня скупой.
"Теперь папа совершенно здоровъ, а я совершенно весела и счастлива. Осенью мы не успѣли съѣздить въ деревню и всю зиму останемся въ Москвѣ. Но къ Рождеству папа собирается въ бабушкино имѣнье, чтобъ привести въ порядокъ ту часть, которая назначена была маменькѣ и должна перейти ко мнѣ.-- Папа перевезетъ меня къ Марьѣ Никитичнѣ, гдѣ я пробуду недѣли двѣ. Какое счастье для насъ обѣихъ! Но теперь, Маша, меня тревожитъ мысль о моемъ обѣтѣ. Пора приступить къ исполненію его. Я дѣлала разные планы, ѣздила съ папенькой разузнавать о нѣкоторыхъ бѣдныхъ, на которыхъ указали намъ добрые и благодѣтельные люди. Но я еще ни на что не рѣшилась. Я такъ тебя люблю, что только вмѣстѣ съ тобой приступлю къ этому рѣшенію. Подай мнѣ какую-нибудь мысль, какой-либо совѣтъ. Можетъ-быть ты укажешь мнѣ на кого-нибудь, кто истинно нуждается въ скорой помощи. Я знаю, что твое сострадательное сердце всегда умѣло находить несчастныхъ и всѣ они любили тебя. Въ этомъ важномъ случаѣ я не хотѣла бы поступить по-дѣтски, опрометчиво, и лучше подожду, пока рѣшусь на что-нибудь. Пиши же мнѣ, Маша: черезъ недѣлю жду твоего письма. Твой добрый, милый папенька далеко отъ тебя; но если ты увидишь его, то скажи ему, что вѣтренная Геничка всегда помнитъ и уважаетъ его".
Послѣ чтенія этого письма, которое Маша кончила, немножко задыхаясь, она устремила на меня свои большіе сѣрые глаза и, казалось, хотѣла спросить что-то. Я не сказала ей ничего, потому-что хотѣла дать ей отдохнуть.
Маша не поняла моего молчанія и пугливо спросила: "Развѣ вамъ письмо не нравится, бабушка?"
"Напротивъ, мой дружокъ, мнѣ нравится Геничка и письмо ея. Я очень рада, что ты полюбила и оцѣнила такую милую, добрую и чувствительную дѣвушку, и что она отвѣчаетъ тебѣ тѣмъ же.
-- А что вы скажете про письмо, бабушка?
"Зачѣмъ намъ разбирать его? Ты такъ любишь ту, которая писала его и такъ счастлива, что получила это письмо! Если въ немъ высказывается вся твоя Геничка, какъ она есть, то письмо хорошо."
-- Ну, а что вы скажете про Геничку, бабушка?
"Ты хочешь меня сбить съ толку вопросами, маленькая любопытная!
-- Нѣтъ, бабушка, я хочу наговориться, какъ можно болѣе про Геничку. Мнѣ также хочется знать, что вы думаете о ней?
"Я думаю, что она милая и чувствительная дѣвушка, -- я тебѣ уже сказала, что она и умна, и добра. Но въ ней, кажется, есть одинъ главный недостатокъ: она слишкомъ живо обнаруживаетъ свои чувства и поддается первому впечатлѣнію. Такимъ образомъ и радость, и горе ея бываютъ сильнѣе, чѣмъ у другихъ, но, вѣрно, и скорѣе проходятъ".
-- Это самое говорила и Марья Никитична. Когда она сердилась на Геничку, она называла ее малодушнымъ ребенкомъ -- сказала Маша съ грустью. Бабушка, я боюсь что Геничка меня разлюбитъ!
"Ты все преувеличиваешь, Маша: это нехорошо и не умно. Если вы будете видѣться другъ съ другомъ хоть изрѣдка, вы останетесь друзьями на долгое время. Кромѣ того, я угадываю, о чемъ ты пишешь въ своемъ отвѣтѣ къ Геничкѣ, и думаю, что этотъ случаи еще болѣе сблизитъ васъ и скрѣпитъ вашу дружбу."
Глаза Маши заблистали отъ радости.
-- Не-уже -- ли бабушка? О, тогда я еще больше буду желать, чтобъ Клавденька воспитывалась у Генички!
"Во всякомъ случаѣ Клавденька будетъ счастливѣе у нея, чѣмъ въ одномъ домѣ съ Ваней."
-- И я буду счастливѣе, и я тоже, бабушка!
"Какая восторженность, Маша! Боже мой! кажется письмо Генички заразило тебя, и мнѣ очень хочется тебя побранить; по я подожду, пока ты прочитаешь мнѣ свой отвѣтъ."
-- А! вы, вѣрно, думаете, что въ моемъ письмѣ вы найдете новую причину къ брани? Ошибаетесь, бабушка, ошибаетесь. Въ письмѣ своемъ я была разсудительна какъ дама въ пятьдесятъ лѣтъ.
Въ эту минуту отозвались въ большихъ комнатахъ звонкіе голоса Вареньки и Лены и хохотъ Васи. Маша невольно вздрогнула и поспѣшно вытащила изъ кармана фартучка своего большой листъ бумаги.
Я поскорѣе прочитаю вамъ то мѣсто моего письма, въ которомъ я разсказываю Геничкѣ про Клавденьку, -- сказала она.
"Почему же не все письмо, Маша?"
-- Теперь некогда: дѣти уже встали, да притомъ вы уже знаете все другое: это описаніе моей жизни у Марьи Никитичны и моихъ чувствъ....
"Слишкомъ живыхъ и восторженныхъ, подхватила я. А, плутовка! ты меня обманула. Говоришь: разсудительна какъ пятидесятилѣтняя дама. Можно себѣ представить эту разсудительность! Ну, нечего дѣлать, читай отрывокъ, касающійся Клавденьки; мнѣ интересно знать, какъ ты возилась съ ней цѣлую ночь и распоряжалась чужими людьми и въ чужомъ домѣ. Вотъ тогда ты вѣрно была разсудительна."
Маша подбѣжала къ двери, ведущей въ диванную, и быстро повернула въ замкѣ ключъ, потому-что за стѣной раздались уже голоса, и дѣти, кажется, хотѣли сдѣлать нападеніе на мою комнату.
-- Слушайте же, бабушка,-- сказала Маша вполголоса.
Она начала:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Изъ заглавія письма моего ты можешь видѣть, Геничка, что я пишу тебѣ изъ нашей деревни. Я у папеньки, т. е. мы всѣ здѣсь: тётя, кузины и сестра Лена. Сегодня же мы ѣдемъ въ Ростовъ, гдѣ я отдамъ письмо это на почту. Въ Ростовъ мы ѣдемъ на свадьбу нашей кузины, любимицы папашиной. Вотъ причина, почему мы рискуемъ завязнуть въ грязи, утонуть въ огромнѣйшихъ лужахъ, почему за мной послали въ необыкновенное время къ Марьѣ Никитичнѣ и почему она отпустила меня.
"Я пріѣхала къ тётѣ съ твоимъ письмомъ въ карманѣ. Всѣ мысли мои были заняты тобой и я радовалась, когда оставалась на минуту одна, чтобъ свободнѣе обдумывать, что отвѣчать тебѣ. Ты пишешь, что не хочешь поступить "дѣтски, опрометчиво" въ добромъ дѣлѣ, задуманномъ тобой.
"Подумай же, какую обязанность ты возложила на меня, Геничка, поручивъ мнѣ подать тебѣ какую-нибудь мысль, какой-либо совѣтъ. Сколько случаевъ для благотворенія имѣешь ты въ Москвѣ, въ большомъ городѣ, гдѣ такъ много бѣдныхъ, погибающихъ въ нуждѣ, и столько несчастныхъ, которыхъ никто не утѣшаетъ!
"Я очень обрадовалась, что увижу моего папашу и могу ему прочитать твое письмо. Онъ помогъ бы мнѣ дать тебѣ хорошій совѣтъ; но поѣздка наша съ тётей сюда прекратила мои сомнѣнія, и папашѣ осталось только одобрить или не похвалить твою мысль."
Тутъ Маша прервала свое чтеніе словами: "Когда буду переписывать это письмо, я припишу, что папа остался совершенно доволенъ моимъ отвѣтомъ и отъ своего имени проситъ Геничку о томъ же, о чемъ я прошу."
Потомъ она продолжала:
"Въ семидесяти верстахъ отъ тёти живетъ въ помѣстьѣ своемъ ея племянница, Лиза Москвина, богатая и капризная молодая дама, которая, какъ говоритъ тётя, была чрезвычайно избалована своими родителями.
"Но, что хуже всего, у этой Лизы есть семилѣтній сынъ, Ваня, полный господинъ своей маменьки, потому-что она любитъ его, какъ безумная, и не смѣетъ ни въ чемъ отказать ему: всѣ его желанія должны быть исполнены въ ту же минуту, иначе съ нимъ дѣлается дурно, т. е. онъ отъ злости весь задрожитъ, затопаетъ ногами и, съ пѣной на губахъ, катается по полу. Можешь себѣ представить, Геничка, что это за ребенокъ и какъ онъ любимъ всѣми, исключая своей маменьки! Мнѣ разсказывала няня, которая дрожитъ передъ нимъ больше, чѣмъ передъ самой Лизой, что ему однажды захотѣлось, чтобъ въ комнатѣ шелъ снѣгъ. Это было лѣтомъ, и снѣгу достать было негдѣ. Няня не догадалась ничѣмъ замѣнить его и стала уговаривать Ваню подождать зимы. По обыкновенію, онъ вышелъ изъ себя, упалъ на полъ и билъ кулаками, во что ни попало. Чтобъ успокоить милаго Ваничку, маменька его выдумала вотъ что: она велѣла наставить вдоль и поперекъ комнаты длинныхъ скамеекъ и заставила людей ходить по этимъ скамейкамъ и сѣять рѣшетами ржаную муку на полъ. Ваничка же прогуливался между скамейками и показывалъ видъ, что считаетъ муку снѣгомъ. Кончилось тѣмъ, что ему наскучило гулять одному и маменька тоже должна была согласиться, чтобъ ее осыпали мукой.
"Вотъ какія чудеса дѣлаются для Вани въ Домѣ Москвиныхъ. Я разсказываю тебѣ только одинъ примѣръ изъ множества и то для того, чтобъ ты поняла слѣдующее печальное событіе, которому мы были почти свидѣтелями.
"Въ домѣ ихъ живетъ сиротка, почти однихъ лѣтъ съ Ваней. Одна двоюродная племянница Лизинаго мужа и взята имъ изъ милости. Такъ-какъ родители этой дѣвочки умерли, а старшая сестра ея живетъ въ чужомъ домѣ и не можетъ держать ее при себѣ, то она и обратилась съ просьбой къ своему богатому дядѣ принять въ свое семейство малютку. Лиза согласилась на это, и бѣдную Клавденьку привезли изъ Москвы. Ахъ! еслибъ сестра ея знала, что должна терпѣть бѣдняжка у своихъ родственниковъ, въ обществѣ избалованнаго Вани, она спасла бы ее. Лиза ея не терпитъ, потому-что у бѣднаго ребенка такой робкій и печальный видъ. Она опасается, чтобъ чужіе не приписали это худой жизни въ ея домѣ, что впрочемъ и правда. Ваня такъ дурно обходится со всѣми дѣтьми! Вообрази: онъ даже бьетъ ихъ! Вѣдь это ужасно, Геничка, не правда ли? Можно себѣ представить, каково этой бѣдной Клавденькѣ быть всегда вмѣстѣ съ этимъ злымъ мальчикомъ, тѣмъ болѣе, что она претихая и преробкая дѣвочка!
"Тётя вздумала ныньче заѣхать къ Москвиной, у которой не была больше года. Мы выѣхали очень рано изъ дому, останавливались въ деревнѣ кормить лошадей и около восьми часовъ вечера пріѣхали на ночлегъ къ прекрасному Ваничкѣ. Маменьки и папеньки его не было дома, а Ваничка уже улегся спать. Можетъ-быть, онъ еще и не спалъ, но ему не хотѣлось показаться на глаза тётѣ, потому-что онъ сдѣлалъ большую бѣду въ домѣ. Про Клавденьку намъ сказали, что она нездорова, и насъ къ ней не пустили. Мнѣ было очень жаль, что я не увижу милой Клавденьки, потому что ея печальное личико съ кроткимъ взглядомъ мнѣ очень нравится.
"Ты знаешь, что я любопытна, и еще болѣе изъ любопытства, нежели изъ жалости я подробно начала разспрашивать о болѣзни Клавденьки, когда мы ложились спать въ особенной отъ тёти комнатѣ, и нянька Ванина помогала нашей нянѣ укладывать дѣтей спать. Она съ нами говорила откровеннѣе, чѣмъ передъ тётей, и я узнала, что Клавденька цѣлый день просидѣла въ какомъ-то холодномъ чуланѣ, куда она спряталась отъ Вани.
"Вѣрно, Ваня хотѣлъ ее прибить?"спросила я.
-- Дѣтская шалость, матушка, сказала нянька, спохватясь, что проболталась, -- Извольте спокойно почивать!-- и съ этими словами она поспѣшно вышла.
"Хороша шалость!" проворчала наша старая няня, ей вслѣдъ: "когда чуть бѣды не надѣлали!" Эти слова меня испугали, но я не смѣла выспрашивать нашу няню при дѣтяхъ, потому-что Лена и Вася разболтали бы эту исторію на другое же утро, а мы въ первую минуту нашего пріѣзда замѣтили, что отъ насъ хотятъ что-то скрыть.
"Когда мы улеглись, я долго не могла успокоиться. Слово "бѣда" вертѣлось у меня въ головѣ; притомъ же я услышала, что тетя и кузина Ольга разговариваютъ за стѣной, а тамъ была Клавдепькина комната, и я поняла, что онѣ хлопочутъ около больной и что имъ вѣрно извѣстна уже тайна ея болѣзни. Я долго прислушивалась къ ихъ рѣчамъ, но не поняла ничего. Сонъ мой совсѣмъ прошелъ, и еслибъ я не боялась разсердить тётю, я была бы подлѣ нихъ. Наконецъ послышались тётины шаги по коридору и стукъ дверей въ ихъ спальнѣ. Потомъ все утихло въ домѣ и слышно было только храпѣнье въ Клавденькиной комнатѣ. Однако я не могла уснуть: мнѣ дѣлалось и жарко, и холодно, и родилось во мнѣ непреодолимое желаніе взглянуть на больную дѣвочку; но я все еще не смѣла рѣшиться...
"Вдругъ стоны Клавденьки, потомъ пронзительный крикъ и наконецъ ударъ объ полъ заставили меня вскочить съ постели. Я выбѣжала въ коридоръ, нашла дверь и ощупью вошла въ совершенно-темную комнату, гдѣ стонало бѣдное дитя. Что мнѣ было дѣлать? Я начала громко звать дѣвушку, которой храпѣнье слышно было за стѣной. Но это была очень молоденькая дѣвочка; она спала какъ убитая. Нечистая совѣсть Ваниной няньки, вѣрно, не давала ей крѣпко уснуть, потому-что она скоро отозвалась на мой зовъ.
"Она достала огня изъ Ваниной спальни, и я увидѣла... нѣтъ, я, кажется, никогда не забуду этой ночной сцены! Клавденька, въ бреду, бросилась съ постели и опрокинула столикъ, на которомъ стоялъ ночникъ и кружка съ ея питьемъ. Она лежала навзничь; глаза ея, неподвижные и открытые, были страшны; темные волоски растрепались по щекамъ и шеѣ; губы, красныя и запекшіяся, сжимались съ угрозой; пальцы были крѣпко сжаты, и руками она толкала что-то. Платокъ на шеѣ развязался при паденіи, или она, въ бреду, сдернула его. Я увидѣла у нея на горлѣ запекшуюся кровь. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я подняла безчувственную Клавденьку и положила ее на постель.
"Пока няня поднимала столъ и подбирала разбросанные черепки кружки и лампадки, я старалась разжать кулачки Клавденькины, растирала ея холодныя ноги и думала привести ее въ чувство. Бѣдная же старуха совсѣмъ потерялась, когда я ей сказала, что Клавденька не переживетъ ночи и что мнѣ надо разбудить тётю. Она заливалась слезами и молила меня о помощи. А какую помощь могла я ей подать?
"Скажи, какъ ты не остановила Ваню?" спросила я нечаянно.
-- Матушка, вы все знаете! воскликнула она задрожавъ: не погубите меня, грѣшную!
"Пользуясь ея заблужденіемъ, я узнала то, чего не знала. Послѣ отъѣзда папеньки и маменьки, Ваня отправился гулять по селу съ нянькой. Проходя позади огородовъ, онъ, къ несчастью, увидѣлъ, что мальчики играли въ медвѣжью охоту. Иные изъ нихъ были охотниками, другіе -- собаками, третьи -- медвѣдями.
Онъ съ любопытствомъ смотрѣлъ, какъ собаки бросались на медвѣдей, какъ потомъ и охотники подбѣгали къ нимъ же, и, прицѣливаясь палками, которыя были у нихъ вмѣсто ружей, дѣлали видъ, какъ-будто застрѣливали ихъ; медвѣди нарочно хромали и падали съ громкимъ хохотомъ. Эта игра чрезвычайно понравилась Ванѣ, и послѣ обѣда онъ затѣялъ играть въ нее съ тремя мальчиками, которые для игры съ нимъ всегда призывались въ комнаты. Ваня, конечно, былъ охотникомъ, и медвѣдямъ препорядочно доставалось отъ него. Онъ перестрѣлялъ уже нѣсколько медвѣдей, какъ вдругъ мальчикамъ вздумалось пошутить и спрятаться отъ Вани. Они исполнили этотъ планъ свой тогда, когда Ваня, сбираясь непремѣнно усмирить хорошенько одного изъ бойкихъ медвѣдей, отправился въ свою спальню, за своей жестяной саблей. Между-тѣмъ Клавденька, слыша изъ своей комнаты крикъ и шумъ въ залѣ, прибѣжала посмотрѣть, что тамъ дѣлается, и видѣла только, какъ всѣ три мальчика безъ памяти выбѣжали изъ залы крича ей: "Барышня! не говорите Ванѣ, въ которую сторону побѣжимъ мы со двора!" Испуганная дѣвочка не успѣла опомниться, какъ вдругъ вбѣгаетъ изъ другихъ дверей Ваня со своею саблею въ рукахъ. Онъ не на шутку разсердился, когда увидѣлъ, что ни одного изъ мальчиковъ уже не было въ комнатахъ: онъ зналъ, что никто не скажетъ ему, куда они убѣжали. Клавденька всегда была его жертвою, и теперь какъ-будто нарочно она стояла передъ глазами его, и ему вздумалось, что она и научила мальчиковъ убѣжать отъ него. Какъ только эта мысль представилась ему, онъ подбѣжалъ къ бѣдной дѣвочкѣ и, вскричавъ: "А, ты отняла у меня медвѣдя!" ударилъ ее своею саблею по шеѣ. Сабля была очень тупа, но тѣло и кожа Клавденьки были такъ нѣжны, что все-таки кровь брызнула. Клавденька, въ отчаяніи, вырвала у Вани саблю, бросила ее подъ кровать, и пока злой мальчикъ полѣзъ доставать ее, она успѣла убѣжать и скрыться. Негодная нянька видѣла все это изъ-за двери, но боялась подойти. Еще непростительнѣе то, что пропавшую Клавденьку сперва боялись показать на глаза Ванѣ и потому не искали; потомъ искали, вѣрно, очень небрежно, такъ-что не прежде сумерекъ, когда пошли съ огнемъ въ чуланъ, гдѣ горничныя прятали свои вещи, нашли ее тамъ окоченѣвшую отъ стужи и страха, съ запекшейся кровью на шеѣ.
"Тогда и Ваня струсилъ и дошелъ даже до такого смиренія, что подошелъ къ кровати и просилъ Клавденьку не бояться его. Но Клавденька, какъ только узнала его, вскрикнула отъ ужаса и впала въ безпамятство, изъ котораго она уже и не выходила.
"Когда я узнала всѣ эти ужасныя подробности, я убѣдилась, что всѣ наши старанія будутъ для Клавденьки напрасны и что ее нельзя спасти безъ помощи доктора. Тогда мнѣ пришла въ голову странная мысль, которую днемъ я, вѣрно, не исполнила бы: не безпокоя тётинаго сна, написать къ доктору письмо отъ ея имени и послать за нимъ. Нянька, готовая помогать мнѣ во всемъ, сейчасъ разбудила нашего человѣка. Онъ выпросилъ у людей телегу, запрягъ пару нашихъ лошадей и съ моимъ письмомъ поскакалъ въ городъ. Конечно, я употребила обманъ, сказавъ, что тётя приказываетъ ему ѣхать; по я надѣялась получить прощеніе утромъ, когда тётя проснется. Городъ оттуда въ 10 верстахъ только, и славный нашъ Прокофій привезъ доктора въ пять часовъ утра. Докторъ осмотрѣлъ Клавденьку и сказалъ, что не прежде какъ чрезъ нѣсколько часовъ можетъ сказать, есть-ли надежда, что ея испугъ и безпамятство пройдутъ безъ опасныхъ слѣдствій. Между-тѣмъ весь домъ поднялся на ноги. Кто готовилъ ванны, кто растиралъ Клавденьку, кто поѣхалъ въ городъ съ рецептомъ, кто варилъ кофе доброму доктору, который съ удивленіемъ посмотрѣлъ на меня, когда я одна встрѣтила его. "Это вы, барышня, сами вздумали послать за мной?" спросилъ онъ меня такъ странно, что мнѣ показалось, будто онъ разсердился. Ахъ! я готова была поцаловать у него руку въ ту минуту, и просить прощенья, только бы онъ помогъ Клавденькѣ.
"Не сердитесь, ради Бога, г. докторъ, но вѣдь эта дѣвочка умерла бы здѣсь при насъ, и совѣсть моя мучила бы меня послѣ!" сказала я ему вѣрно очень жалобно, потому-что онъ подалъ мнѣ руку и сказалъ, что я хорошо сдѣлала, пославши за нимъ.
"Первымъ дѣломъ его было разспросить о томъ, что предшествовало болѣзни, и я ему сказала всю правду. Онъ ужаснулся, хоть кажется, зналъ уже Лизу.
"Потомъ я пошла будитъ тётю. Признаюсь, тебѣ, Геничка, что я немножко струсила своего своевольнаго распоряженія, когда сдѣлалась спокойнѣе на счетъ Клавденьки, зная, что докторъ подлѣ нея. Но добрая тётка за то, что я не разбудила ея раньше, наказала меня только тѣмъ, что велѣла отдать доктору за визитъ собственныя мои деньги. Это я съ радостью исполнила.
"Докторъ обнадежилъ насъ нѣсколько въ выздоровленіи бѣдной дѣвочки. Впрочемъ, черезъ нѣсколько часовъ мы узнаемъ навѣрное, спасена ли ея жизнь. Мы ждемъ нашего человѣка, котораго оставили тамъ до нынѣшняго утра, то есть до втораго визита доктора.
"Послѣ этого происшествія, которое нечаянно откроетъ всѣмъ, какія мученія терпитъ бѣдная сиротка, взятая изъ человѣколюбія, Лиза, вѣрно, еще болѣе возненавидитъ Клавденьку, и дитя это, когда останется тамъ въ домѣ, погибнетъ скоро отъ страха, горя и тоски. Папа говоритъ, что если она останется жива и долго будетъ терпѣть, что терпитъ теперь, то сдѣлается или негодной дѣвочкой, или дурой. И то и другое ужасно!
"Ну, Геничка, теперь я все сказала. Я увѣрена, что твое сердце сочувствуетъ страданіямъ несчастнаго ребенка и что ты поняла мою мысль, мою надежду. Мнѣ ненужно высказывать ихъ и просить тебя, мой добрый другъ!