Книговод

Два брата

Стивенсон Роберт Льюис


   

ДВА БРАТА *).

Историческій романъ

Р. Л. Стивенсона.

   *) Попытки Стюартовъ вернуть потерянный тронъ Англіи -- подобно тому, какъ и "смутное время" на Руси -- постоянно были привлекательной темой для романовъ. Теккерей въ своемъ романѣ "Генри Эсмондъ" изобразилъ одну изъ такихъ попытокъ. Та же тема легла въ основу предлагаемаго романа Стивенсона, одного изъ извѣстнѣйшихъ современныхъ романистовъ Англіи. Но въ то время какъ Теккерей въ своемъ романѣ удѣлилъ все вниманіе политической и общественной сторонѣ этого историческаго событія, Стивенсонъ сосредоточивается исключительно на бытовыхъ чертахъ, на тѣхъ побужденіяхъ, которыя вліяли на образъ дѣйствія какъ сторонниковъ, такъ и противниковъ движенія, а главное на общемъ изображеніи эпохи, которая хотя и не такъ отдаленна, но все же современному человѣку представляется почти баснословной.
   О самой попыткѣ къ реставраціи Стюартовъ Стивенсонъ упоминаетъ лишь вскользь, и романъ его -- темой которому служитъ вражда двухъ братьевъ, изъ которыхъ одинъ примкнулъ къ претенденту, а другой остался на сторонѣ короля Георга -- развивается уже послѣ окончательнаго разгрома послѣдняго изъ Стюартовъ и побѣды Ганноверскаго дома.
   Можетъ быть, не лишнее будетъ напомнить читателямъ сущность этого историческаго событія. Претендентъ Карлъ-Эдуардъ, извѣстный подъ именемъ chevalier de Saint-George, не переставалъ поддерживать сношенія съ родиной. При помощи французскихъ субсидій, онъ произвелъ высадку на морскомъ берегу въ Лохаберѣ, куда прибылъ всего лишь съ 200,000 ливровъ, двумя тысячами ружей и шестью тысячами сабель. Народъ бросился къ его ногамъ:-- что можемъ мы сдѣлать? восклицали шотландцы; мы бѣдны, безоружны, мы ѣдимъ одинъ черный хлѣбъ.
   -- Я. буду ѣстъ его вмѣстѣ съ вами, отвѣчалъ Эдуардъ, я буду бѣденъ, какъ и вы, и я вамъ привезъ оружіе.
   Ставъ во главѣ клановъ Камерона и Макдональда, онъ провозгласилъ королемъ своего отца и вступилъ въ Эдинбургъ. Хотя у него было всего пять тысячъ пять сотъ горцевъ, безъ кавалеріи и безъ пушекъ, но отчаянная храбрость, съ какой они бились, обратила англичанъ въ бѣгство, и одно время казалось, что претендентъ овладѣетъ всей Англіей. Онъ двинулся на Лондонъ; при извѣстіи объ его наступленіи, магазины и биржа были закрыты въ Лондонѣ, и король Георгъ приготовилъ суда, чтобы бѣжать съ своей казной. Еслибы Карлъ-Эдуардъ не замѣшкался на пути, въ надеждѣ, что къ нему примкнутъ робкіе приверженцы, до сихъ поръ ограничивавшіеся одними обѣщаніями, онъ поставилъ бы на край гибели Ганноверскій домъ. Но пока онъ выжидалъ, король Георгъ собралъ войска и деньги. Отбросивъ претендента изъ Англіи, англійскія войска вступили въ Шотландію, и междоусобная война окончилась битвой при Куллоденѣ, о которой и упоминается въ романѣ Стивенсона.
   Послѣ пораженія, chevalier de Saint-George бродилъ впродолженіи пяти мѣсяцевъ въ горахъ Шотландіи, претерпѣвая всевозможныя лишенія и опасности, такъ какъ правительство короля Георга оцѣнило голову претендента, и убійцы гонялись за нимъ по пятамъ. Наконецъ, ему удалось убѣжать на континентъ, и этимъ окончились попытки. Стюартовъ къ реставраціи.
   

I.
Разсказъ управителя.

   Случай поставилъ меня свидѣтелемъ событій, истинное значеніе которыхъ давно уже интересуетъ публику, а потому она конечно съ любопытствомъ прочитаетъ мой разсказъ. Я былъ тѣсно связанъ съ домомъ моихъ героевъ и съ ихъ исторіей, а потому нѣтъ человѣка, который бы могъ обстоятельнѣе и правдивѣе пересказать эту исторію. Я знавалъ старшаго сына этой фамиліи; о многихъ секретныхъ дѣяніяхъ его у меня имѣются въ рукахъ достовѣрные мемуары; я сопровождалъ его въ послѣднемъ плаваніи; я былъ изъ числа участниковъ въ зимнемъ путешествіи, о которомъ разсказывалось такъ много сказокъ и я присутствовалъ при его смерти.
   Что касается покойнаго лорда Дэрисдира, то я служилъ ему и любилъ его цѣлыхъ двадцать лѣтъ и чѣмъ ближе узнавалъ его, тѣмъ выше ставилъ.
   Главное же я нахожу, что свидѣтельство мое не должно пропасть безслѣдно и что я обязанъ передъ памятью милорда высказать истину: мнѣ кажется, что моя старость будетъ легче, сѣдина почтеннѣе, когда я заплачу свой долгъ.
   Дэрисы изъ Дэрисдира и Баллантри были могущественной фамиліей на юго-западѣ Шотландіи во дни Дэвида перваго. Въ этой мѣстности до сихъ поръ сохранилась пѣсня, воспѣвающая ихъ могущество и подвиги.
   Кромѣ того и достовѣрная исторія сообщаетъ объ ихъ дѣяніяхъ, которыя (по новѣйшимъ понятіямъ) не особенно похвальны. Фамилія, какъ и большинство великихъ шотландскихъ домовъ, не разъ переходила отъ величія къ ничтожеству и обратно. Но все это я оставляю въ сторонѣ и сразу приступаю къ достопамятному 1745 г., когда было положено начало настоящей трагедіи.
   Въ ту эпоху фамилія изъ четырехъ лицъ проживала въ домѣ Дэрисдировъ, близъ Сант-Брайда, на Солауэйскомъ берегу, въ главной резиденціи ихъ рода со времени реформаціи. Старикъ лордъ, восьмой по имени, не былъ преклонныхъ лѣтъ, но страдалъ отъ преждевременныхъ старческихъ недуговъ: его мѣсто было у камина; тамъ онъ сидѣлъ весь день въ халатѣ и читалъ. Человѣкъ онъ былъ молчаливый, но весьма обходительный -- образецъ старика хозяина, удалившагося на покой.
   И однако онъ былъ очень образованъ и считался гораздо хитрѣе, чѣмъ можно было судить по виду.
   Молодой хозяинъ Валлантри, Джемсъ по имени, перенялъ отъ отца любовь къ серіезному чтенію и его тактъ. Но то, что въ отцѣ было только сдержанностью, у сына перешло въ коварную скрытность, по образу жизни онъ былъ безпутный человѣкъ, но это не мѣшало ему быть популярнымъ: онъ просиживалъ ночи за бутылкой, былъ картежникъ и считался большимъ волокитой и удальцомъ.
   Странное дѣло: хотя онъ первый лѣзъ въ свалку, но всегда выходилъ изъ нея цѣлъ и невредимъ, а платились за него товарищи. Эта удача или ловкость создала ему недоброжелателей; но большинство населенія, какъ уже выше сказано, любило его и отъ него ждали великихъ дѣлъ въ будущемъ, когда онъ остепенится. Должно прибавить, что онъ самъ хвалился, что злопамятенъ, и ему вѣрили на слово; сосѣди утверждали, что кто станетъ ему поперегъ дороги, тому не сдобровать.
   Таковъ былъ молодой нобльменъ (онъ не достигъ еще двадцати четырехъ лѣтъ въ 1745 г.), который игралъ видную роль въ околодкѣ. Неудивительно поэтому, что второй сынъ, м-ръ Генри (покойный милордъ Дэрисдиръ) не игралъ никакой роли: онъ былъ не очень уменъ, не особенно даровитъ, но честный, солидный малый. Онъ не игралъ никакой роли, сказалъ я, но лишь въ смыслѣ буяна, забіяки и молодца. Между рыбаками напримѣръ онъ былъ очень хорошо извѣстенъ, такъ какъ постоянно занимался рыбной ловлей; кромѣ того онъ былъ превосходный ветеринаръ и почти съ дѣтскихъ лѣтъ былъ чуть не главнымъ управителемъ помѣстья.
   А никто лучше меня не знаетъ, какое это было трудное дѣло при тѣхъ денежныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ находилась семья, и какъ легко и неосновательно можетъ человѣкъ прослыть тираномъ и скупцомъ.
   Четвертымъ лицомъ въ домѣ была миссъ Элензонъ Тремъ, близкая родственница, сирота и наслѣдница значительнаго состоянія, нажитаго ея отцомъ торговлей. На эти деньги очень сильно разсчитывалъ милордъ, такъ какъ его помѣстье было заложено, а миссъ Элейзонъ предназначалась въ жены старшему сыну. Она охотно шла за него; что касается того, охотно ли онъ бралъ ее въ жены -- это другой вопросъ. Она была красивая дѣвушка и въ тѣ дни очень своевольна и капризна: у старика лорда не было родныхъ дочерей, а миледи рано умерла, такъ что дѣвушка выросла на всей своей волѣ.
   Вотъ до этихъ-то четырехъ особъ дошла вѣсть о высадкѣ принца Чарли.
   Милордъ, какъ и подобало старику-домосѣду, стоялъ за то, чтобы дѣйствовать выжидательно. Миссъ Элейзонъ была на сторонѣ претендента, потому что находила это романическимъ, и старшій сынъ на этотъ разъ (они рѣдко сходились во мнѣніяхъ) былъ съ нею согласенъ. Его манили приключенія, какъ мнѣ кажется; соблазнялъ также случай прославить свою фамилію и надежда на уплату своихъ личныхъ долговъ, которые были гораздо значительнѣе, чѣмъ думали домашніе.
   Что касается м-ра Генри, то онъ сначала мало говорилъ: его чередъ пришелъ позже. Первые трое спорили цѣлый день, прежде чѣмъ пришли къ соглашенію: рѣшено было, что одинъ сынъ будетъ сражаться за короля Джемса, а милордъ и другой сынъ останутся дома, какъ приверженцы короля Георга. Безъ сомнѣнія такое рѣшеніе измыслилъ милордъ и, какъ извѣстно, это бывало въ большинствѣ значительныхъ фамилій. Но когда оконченъ былъ одинъ споръ, поднялся другой. Милордъ, миссъ Элейзонъ и м-ръ Генри всѣ были того мнѣнія, что младшему сыну слѣдуетъ отправиться за претендентомъ; но старшій сынъ, тщеславный и неугомонный, и слышать не хотѣлъ оставаться дома. Милордъ просилъ, миссъ Элейзонъ плакала, м-ръ Генри говорилъ разсудительно и прямодушно -- все оказалось напрасно.
   -- Прямой наслѣдникъ Дэрисдировъ долженъ ѣхать за королемъ, утверждалъ старшій сынъ.
   -- Еслибы мы дѣйствовали открыто, то твои слова были бы справедливы, говорилъ м-ръ Генри. Но мы что дѣлаемъ? Плутуемъ въ картахъ!
   -- Мы спасаемъ домъ Дэрисдировъ, Генри, замѣтилъ отецъ.
   -- И видишь ли, Джемсъ, продолжалъ м-ръ Генри, если я пойду и принцъ одолѣетъ, то легко будетъ вамъ помириться съ королемъ Джемсомъ. Но если ты пойдешь и экспедиція не удастся, то что я тогда буду дѣлать?
   -- Ты будешь лордомъ Дэрисдиръ, сказалъ старшій. Я ставлю все на карту.
   -- Я не играю въ такую игру! закричалъ м-ръ Генри. Я буду поставленъ въ невозможное положеніе. Я буду ни рыба, ни мясо!
   И, помолчавъ немного, прибавилъ:
   -- Твое мѣсто при отцѣ; вѣдь ты знаешь, что ты его любимецъ!
   -- Зависть говоритъ твоими устами, объявилъ старшій. Хочешь помѣняться со мной первородствомъ, Іаковъ? прибавилъ онъ, напирая задорно на имени.
   М-ръ Генри всталъ и пошелъ на другой конецъ залы, ни слова не отвѣчая: онъ отлично владѣлъ собою.
   Черезъ нѣкоторое время онъ вернулся и сказалъ:
   -- Я младшій и долженъ ѣхать. Милордъ здѣсь глава, и онъ говоритъ, что я долженъ ѣхать. Что ты скажешь на это, братъ?
   -- Я скажу, Генри, что, когда двое очень упрямыхъ людей столкнутся, то имъ остается только два выхода: или подраться -- на что, полагаю, ни ты, ни я не пойдемъ -- или бросить жребій. Вотъ гинея; хочешь бросить жребій?
   -- Хочу -- и подчинюсь рѣшенію судьбы. Орелъ, я иду; рѣшетка,-- я остаюсь.
   Гинею подбросили и выпала рѣшетка.
   -- Пусть это послужитъ тебѣ урокомъ, Іаковъ, сказалъ старшій.
   -- Придетъ время, когда ты пожалѣешь, что такъ вышло, отвѣчалъ м-ръ Генри.
   И вышелъ изъ залы.
   Что касается миссъ Элейзонъ, то она схватила золотую монету, по милости которой ея милый шелъ на войну, и бросила ее въ окно съ разноцвѣтными стеклами.
   -- Еслибы вы любили меня такъ, какъ я васъ люблю, закричала она, то остались бы.
   -- Я люблю тебя, милая, отъ всей души, но честь мнѣ дороже всего, запѣлъ м-ръ Баллантри.
   -- О! закричала она, вы бездушный человѣкъ... Желаю, чтобы васъ убили!
   И съ этими словами, въ слезахъ, убѣжала къ себѣ въ комнату.
   М-ръ Баллантри обратился къ милорду съ свойственнымъ ему комизмомъ и сказалъ:
   -- Это будетъ чертовка, а не жена.
   -- Я нахожу, что ты дьяволъ, а не сынъ мой, закричалъ отецъ. Ты всегда былъ, къ стыду моему, любимцемъ моимъ.. Но съ самаго рожденія ты не доставилъ мнѣ ни одной минуты радости... нѣтъ, ни одной минуты, повторилъ онъ.
   Не знаю, что такъ разсердило милорда: непочтительность-ли и непокорность старшаго сына или замѣчаніе м-ра Генри о томъ, что онъ любимецъ,-- но склоненъ думать, что послѣднее, потому что съ этой минуты милордъ стадъ внимательнѣе къ младшему сыну.
   Какъ бы то ни было, а старшій братъ разстался съ семействомъ недружелюбно и поѣхалъ на сѣверъ; и объ этомъ тѣмъ печальнѣе было вспоминать его близкимъ впослѣдствіи, когда было уже поздно. Страхомъ и посулами онъ собралъ человѣкъ двѣнадцать всадниковъ, главнымъ образомъ фермерскихъ сыновей: всѣ они были навеселѣ, когда выступали въ походъ и съ пѣснями и криками проѣзжали по горѣ, мимо стариннаго аббатства, съ бѣлыми кокардами на шляпахъ.
   Отчаянное дѣло было для такого крохотнаго отряда пробираться черезъ всю Шотландію безъ всякаго подкрѣпленія; и въ то время какъ этотъ жалкій отрядъ ѣхалъ по горѣ, большой корабль королевскаго флота, который могъ бы всѣхъ ихъ забрать въ одну лодку, стоялъ съ поднятымъ флагомъ въ заливѣ.
   На другое утро, давъ время старшему брату отъѣхать подальше, м-ръ Генри въ свою очередь отправился съ письмомъ отъ отца предложить свой мечъ и свои услуги правительству короля Георга.
   Миссъ Элейзонъ заперлась въ своей комнатѣ и все время плакала, пока оба не уѣхали; она же пришивала бѣлую кокарду къ шляпѣ старшаго, и (какъ мнѣ передавали) кокарда была вся мокрая отъ слезъ, когда ее снесли м-ру Баллантри. Во всемъ послѣдующемъ м-ръ Генри и старикъ милордъ были вѣрны принятымъ на себя обязательствамъ. Я не скажу, чтобы они разрывались отъ усердія къ королю, но они держались буквы вѣрноподданничества, переписывались съ милордомъ президентомъ, сидѣли смирно дома и совсѣмъ не сносились со старшимъ братомъ, пока длилась передряга. Онъ тоже съ своей стороны не былъ сообщительнѣе. Правда, миссъ Элейзонъ посылала къ нему постоянно гонцовъ, но отвѣтовъ отъ него не получала. Разъ, по ея порученію поѣхалъ Макконоки и нашелъ шотландцевъ передъ Карлейномъ и видѣлъ, какъ м-ръ Баллантри ѣхалъ рядомъ съ принцемъ и былъ повидимому въ большомъ фаворѣ. Онъ взялъ письмо (такъ разсказывалъ Макконоки), распечаталъ его, пробѣжалъ посвистывая и сунулъ за портупею, откуда оно выпало на землю, а онъ этого и не замѣтилъ. Макконоки поднялъ его и спряталъ; и дѣйствительно я самъ видѣлъ его впослѣдствіи у него.
   Извѣстія конечно приходили въ Дэрисдиръ, но лишь по средствомъ распространявшихся слуховъ. Газетъ не было.
   И вотъ въ замкѣ узнали, что м-ръ Баллантри по прежнему пользуется большой милостью принца и говорили, что онъ добился этого -- немного странное поведеніе для такого гордеца, развѣ только, что честолюбія у него было еще больше, чѣмъ гордости -- тѣмъ, что сдружился съ ирландцами. Сэръ Томасъ Сюлливанъ, полковникъ Боркъ и другіе были его постоянными товарищами, и этимъ путемъ онъ отдалился отъ своихъ земляковъ.
   Во всѣхъ рѣшительно мелкихъ интригахъ онъ игралъ значительную роль; досаждалъ милорду Георгу на всѣ лады и постоянно давалъ такіе совѣты, какіе были пріятны принцу, все равно полезны они были или вредны, и въ общемъ, какъ и подобаетъ игроку, заботился больше не о счастливомъ исходѣ кампаніи, а о томъ, чтобы обезпечить за собой побольше выгодъ, въ случаѣ еслибы она была успѣшна. Въ остальномъ онъ велъ себя какъ слѣдуетъ на полѣ битвы: трусомъ онъ не былъ никогда.
   Слѣдующее извѣстіе было изъ-подъ Куллодена; его привезъ въ Дэрисдиръ одинъ изъ фермерскихъ сыновей: единственный оставшійся въ живыхъ, по его словамъ, изъ всѣхъ тѣхъ, которые съ пѣснями выѣхали въ походъ. По несчастной случайности слуги: Джонъ-Поль и Макконоки нашли въ то самое утро гинею -- первоначальную причину всѣхъ бѣдъ -- въ саду, гдѣ она застряла въ одномъ кустѣ, и отправились размѣнять ее. Въ результатѣ размѣна оказалась, что у нихъ мало осталось отъ гинеи въ карманѣ, но за то въ головѣ порядкомъ шумѣло. И что же бы вы думали сдѣлалъ Джонъ-Поль? Ворвался какъ вихрь въ столовую, гдѣ семья сидѣла за обѣдомъ и прокричалъ.
   -- Томъ Макморландъ вернулся домой и говоритъ, что всѣ остальные легли на мѣстѣ.
   Слова эти выслушаны были въ молчаніи: м-ръ Генри закрылъ лицо ладонью, а миссъ Элейзонъ обѣими руками.
   Что касается милорда, то онъ помертвѣлъ.
   -- У меня все еще остался сынъ, проговорилъ онъ. И, Генри, я готовъ отдать тебѣ справедливость: сынъ, который остался у меня, добрѣе того, котораго я лишился.
   Странно было говорить такую вещь какъ разъ въ эту минуту, но милордъ не забывалъ словъ м-ра Генри, и совѣсть его удручали долгіе годы несправедливости. Но все же это было странно слышать, и миссъ Элейзонъ не могла этого вынести. Она стала упрекать милорда за его жестокія слова, а м-ра Генри за то, что онъ сидитъ въ безопасности, въ то время какъ его братъ лежитъ мертвымъ, а себя за то, что она наговорила злыхъ вещей на прощанье своему милому. Теперь она превозносила его до небесъ, ломала руки и говорила о своей къ нему любви, такъ что слуги онѣмѣли отъ удивленія.
   М-ръ Генри поднялся на ноги и стоялъ, держась за свой стулъ. Онъ былъ теперь блѣденъ, какъ мертвецъ.
   -- О! вдругъ проговорилъ онъ, я знаю, что вы любили его.
   -- Всему міру это, слава Богу, извѣстно, заявила она и, обращаясь къ м-ру Генри, прибавила:
   -- Никто кромѣ меня не знаетъ, что вы въ душѣ были его предателемъ.
   -- Богу извѣстно, простоналъ онъ, что то была несчастная любовь съ обѣихъ сторонъ!
   Послѣ этого время шло, не принося съ собой особыхъ перемѣнъ; но только вмѣсто четверыхъ теперь уже только трое оставалось въ семьѣ и постоянно горевали о своей утратѣ. Деньги миссъ Элейзонъ, не забывайте этого, были крайне нужны для помѣстья и такъ какъ одинъ изъ братьевъ умеръ, то милордъ поставилъ себѣ задачей женить втораго. День за днемъ обработывалъ онъ дѣвушку, сидя у камина, засунувъ палецъ въ латинскую книгу и устремивъ ей въ лицо глаза съ трогательнымъ выраженіемъ, которое очень шло къ старику. Если она плакала, онъ утѣшалъ ее, какъ человѣкъ много видѣвшій въ жизни худаго и который даже къ горю сталъ относиться хладнокровно; если она сердилась, онъ принимался за чтеніе латинской книги, но всегда вѣжливо извинившись. Если она предлагала -- какъ это часто бывало -- передать имъ свои деньги, онъ доказывалъ ей, что съ его честью несовмѣстимо принять такой даръ и напоминалъ ей, что еслибы даже онъ и согласился, то м-ръ Генри навѣрное отказался бы. Non vit sed saepe badende -- было его любимой поговоркой, и безъ сомнѣнія это тихое преслѣдованіе побѣдило ея сопротивленіе. Нужно сказать также и то, что онъ имѣлъ большое вліяніе на дѣвушку, такъ какъ замѣнялъ ей родителей; да и сама она была пропитана уваженіемъ къ Дэрисамъ и многое готова, была сдѣлать для славы Дэрисдира; конечно, только не выдти замужъ за Генри, но тутъ помогло особое обстоятельство, а именно: его крайняя непопулярность.
   Это уже было дѣломъ Тома Макморланда. Томъ былъ недурной человѣкъ, но большой болтунъ; а такъ какъ онъ одинъ въ этой мѣстности ходилъ въ походъ или вѣрнѣе сказать вернулся изъ похода, то въ слушателяхъ не было недостатка. Побѣжденные въ бою, какъ я замѣтилъ, всегда склонны думать, что имъ измѣнили. По словамъ Тома, имъ измѣняли на каждомъ шагу, и всѣ офицеры, какіе только у нихъ были; имъ измѣнили при Дерби; измѣнили и при Фолькиркѣ; ночной походъ былъ предательствомъ со стороны милорда Георга, а битва при Куллоденѣ проиграна черезъ предательство Макдональдовъ. Привычка обвинять всѣхъ въ измѣнѣ до того срослась съ этимъ дуракомъ, что наконецъ ему потребовалось втянуть туда же и м-ра Генри. М-ръ Генри (по его словамъ) предалъ молодцовъ изъ Дэрисдира; онъ обѣщалъ прибыть съ нѣсколькими всадниками, а вмѣсто того отправился къ королю Георгу.-- Ахъ! да еще на другой день! кричалъ Томъ. Бѣдный, славный м-ръ Баллантри и бѣдные, славные молодцы изъ Дэрисдира не успѣли еще и отъѣхать, какъ онъ поѣхалъ предавать ихъ... Іуда эдакій! Ахъ! у него былъ свой разсчетъ конечно: онъ теперь будетъ милордомъ, да и дѣвушка тому достанется, и куча денегъ въ придачу!
   И послѣ того Томъ начиналъ плакать, когда бывалъ пьянъ.
   Стоитъ только человѣку безпрестанно повторять одно и то же, и кто-нибудь ему непремѣнно повѣритъ. Такой взглядъ на поведеніе м-ра Генри мало-по-малу сталъ ходячимъ въ околодкѣ. Повторяли люди, отлично знавшіе, что это неправда, но только потому, что имъ не о чемъ было разговаривать, а недоброжелательные и невѣжественные люди слушали во всѣ уши и вѣрили какъ св. Писанію. М-ра Генри стали проклинать мужчины за-глаза, а женщины (которыя всегда смѣлѣе, потому что безнаказаннѣе) упрекали его и въ глаза. Старшій братъ прослылъ за святаго. Припоминали, что онъ никогда не тѣснилъ фермеровъ, былъ щедръ и охотно бросалъ деньги. Онъ былъ немножко, быть можетъ, буенъ, говорили люди, но на сколько лучше бойкій парень, который съ годами непремѣнно остепенится, чѣмъ выжига и жидоморъ, вѣчно уткнувшій носъ въ приходо-расходныя книги, чтобы угнетать бѣдныхъ фермеровъ! Одна безпутная дѣвчонка, которую бросилъ старшій братъ и съ ребенкомъ, да и вообще очень дурно обошелся съ нею, теперь вздумала стоять за него горой. Разъ она бросила камнемъ въ м-ра Генри.
   -- Гдѣ славный малый, который довѣрился тебѣ? закричала она.
   М-ръ Генри придержалъ коня и поглядѣлъ на нее, въ то время какъ изъ разбитой губы у него текла кровь.
   -- Ахъ, Джесси, сказалъ онъ, и ты противъ меня? а кажется бы тебѣ лучше знать.
   Онъ помогалъ ей деньгами.
   Женщина приготовила другой камень, а онъ, чтобы предохранить себя отъ него поднялъ руку, въ которой держалъ хлыстъ.
   -- Такъ ты собираешься бить дѣвушку, ахъ ты... завопила она и убѣжала, такъ визжа, какъ будто онъ въ самомъ дѣлѣ прибилъ ее.
   На другой день во всемъ околодкѣ разошлась вѣсть, что м-ръ Генри до полусмерти избилъ Джесси Броунъ. Я пересказываю это, чтобы показать, какъ клевета росла, точно комъ снѣга, и какъ за одной клеветой слѣдовала другая, пока репутація м-ра Генри не была загублена, и онъ не сталъ, какъ и милордъ, сидѣть почти безвыходно дома. Все это время, будьте увѣрены, онъ не жаловался дома; да и поводъ къ скандалу былъ слишкомъ щекотливъ, чтобы его касаться; а м-ръ Генри былъ очень гордъ и удивительно упоренъ въ молчаніи. Старикъ милордъ, должно быть, узналъ про это отъ Джона-Поля если не отъ кого инаго; и не могъ же, наконецъ, не замѣтить измѣнившихся привычекъ сына. Но даже и онъ, по всей вѣроятности, не зналъ, какъ далеко зашло дѣло; что касается миссъ Элейзонъ, то она всегда послѣдняя узнавала новости, да и узнавъ ихъ нисколько ими не интересовалась.
   Въ самый разгаръ недоброжелательства (потому что оно пропало такъ же, какъ и появилось, и никто бы не сумѣлъ сказать почему) наступили выборы въ городѣ Они-Брайдѣ, ближайшемъ къ Дэрисдиру на рѣкѣ Свифтъ: по этому случаю готовились безпорядки -- ужь не помню теперь, по какому именно поводу, -- толковали, что до наступленія ночи произойдетъ побоище и что шерифъ послалъ въ Дэмфрайсъ за солдатами. Милордъ утверждалъ, что м-ру Генри слѣдуетъ присутствовать на выборахъ ради чести дома.
   -- А не то, говорилъ онъ, будутъ толковать, что мы не вожаки въ своемъ околодкѣ.
   -- Что я за вожакъ, отвѣтилъ м-ръ Генри, и когда къ нему стали приставать: -- скажу вамъ истинную правду, объявилъ онъ, я не смѣю высунуть носа.
   -- Вы первый изъ нашего дома, который въ этомъ признается, закричала миссъ Элейзонъ.
   -- Мы поѣдемъ втроемъ, сказалъ милордъ, и дѣйствительно натянулъ сапоги (впервые послѣ четырехъ лѣтъ и, скажу вамъ, насилу-то, насилу натянулъ ихъ; Джону-Полю пришлось таки помучиться порядкомъ), а миссъ Элейзонъ надѣла амазонку, и всѣ трое поѣхали въ Сан-Брайдъ.
   Улицы были полны народу и какъ только толпа завидѣла м-ра Генри, какъ начались свистки и крики:-- "Іуда!" и -- "гдѣ старшій братъ?" и гдѣ "бѣдные молодцы, что отправились съ нимъ!" И даже кто-то бросилъ камень, но другіе остановили это, ради старика милорда и миссъ Элейзонъ. Не прошло и десяти минутъ, какъ старикъ милордъ убѣдился въ томъ, что м-ръ Генри былъ правъ. Онъ ни слова не сказалъ, повернулъ лошадь и вернулся домой, опустивъ голову на грудь. Миссъ Элейзонъ тоже ни слова не сказала, но очень задумалась. Безъ сомнѣнія гордость ея была задѣта, такъ какъ она была Дэрисъ, и нѣтъ сомнѣнія также, что и сердце ея было тронуто, когда она увидѣла, что съ ея кузеномъ такъ несправедливо поступаютъ. Въ эту ночь она не ложилась спать; я часто осуждалъ миледи, но когда припомню эту ночь, то охотно прощаю ей все; и поутру первымъ дѣломъ она пришла къ старику милорду, когда онъ сѣлъ на обычное мѣсто.
   -- Если Генри все еще готовъ на мнѣ жениться, сказала она, то я согласна.
   Самому ему она сказала другое:
   -- Я не люблю васъ, Генри; но, Богу извѣстно, жалѣю васъ отъ всей души.
   1-го іюня 1748 г. состоялась ихъ свадьба. Въ декабрѣ того же года я впервые перешелъ за порогъ этого знатнаго дома и съ той поры веду разсказъ о событіяхъ уже какъ очевидецъ.
   

II.

   Я окончилъ свое путешествіе въ холодное время года, въ декабрѣ, и въ очень сильный морозъ, а въ провожатые мнѣ попался какъ разъ Пати Макморландъ, братъ Тома.
   Для босоногаго десятилѣтняго мальчишки голова у него порядкомъ была набита сплетнями; не даромъ же онъ былъ братомъ Тома. Я и самъ былъ тогда не старъ; гордость еще не осилила любопытство, да и кому бы, правду сказать, не интересно было узнать всю подноготную о той мѣстности и людяхъ, гдѣ ему предстояло жить. Я наслушался разсказовъ и про чертей, и про разбойниковъ, про монаховъ, когда мы проходили мимо стариннаго аббатства, и про контрабандистовъ, которые теперь пользовались развалинами какъ складочнымъ мѣстомъ и высаживаются на берегъ на разстояніи пушечнаго выстрѣла отъ Дэрисдира. Но главнымъ предметомъ, вокругъ котораго вертѣлись всѣ сплетни, были Дэрисы и бѣдный м-ръ Генри. Такимъ образомъ мой умъ былъ крѣпко предубѣжденъ противъ фамиліи, которой мнѣ предстояло служить, такъ что я почти удивился, когда увидѣлъ Дэрисдиръ, расположенный на берегу хорошенькой, защищенной отъ вѣтра, бухты у подножья холма, на которомъ высилось аббатство. Домъ былъ удобенъ и выстроенъ во французскомъ стилѣ, а можетъ быть и въ итальянскомъ,-- такъ какъ я ничего въ этихъ вещахъ не смыслю -- и окруженъ красивѣйшими садами, лужайками, рощами и деревьями, какія я когда-либо видѣлъ. Деньги, непроизводительно ухлопанныя на это, могли бы помочь фамиліи поправить свои обстоятельства.
   -- М-ръ Генри самъ вышелъ къ подъѣзду, чтобы поздороваться со мной; высокій, черноволосый, молодой человѣкъ (Дэрисы всѣ брюнеты) съ некрасивымъ и невеселымъ лицомъ, онъ взялъ меня за руку, безъ всякой гордости и простыми рѣчами сразу заставилъ меня почувствовать себя дома. Онъ повелъ меня въ залу -- не давъ мнѣ времени снять сапоги -- чтобы представить милорду. Было еще свѣтло, и первое, что я замѣтилъ, это кусочекъ свѣтлаго стекла посреди цвѣтныхъ стеколъ окна и помню, что еще подумалъ: какъ это портитъ комнату, которая вообще была прекрасная, съ фамильными портретами, рѣзнымъ потолкомъ и каминомъ, въ углу котораго сидѣлъ милордъ и читалъ Тита-Ливія.
   Онъ былъ похожъ на м-ра Генри, съ такимъ же некрасивымъ, но болѣе умнымъ и пріятнымъ лицомъ, и разговоръ его былъ въ тысячу разъ интереснѣе. Онъ разспрашивалъ меня, помню, про единбургскую коллегію, гдѣ я только-что получилъ степень баккалавра, и про различныхъ профессоровъ, съ которыми былъ, повидимому, очень хорошо знакомъ. И такимъ образомъ, бесѣдуя объ извѣстныхъ мнѣ вещахъ, я скоро освоился въ домѣ.
   Во время разговора, въ комнату вошла м-съ Генри. Она была очень полна, такъ какъ появленіе миссъ Катарины на свѣтъ Божій ожидалось всего лишь черезъ нѣсколько недѣль, а потому м-съ Генри не показалась мнѣ на первый взглядъ очень красивой. И притомъ она обошлась со мной съ большей важностью, чѣмъ остальные, и отъ этого мнѣ меньше понравилась.
   Не много времени прошло, какъ уже всѣ басни, слышанныя мною отъ Пати Макморланда, вылетѣли у меня изъ головы, и я сталъ -- и съ тѣхъ поръ такъ и остался на всю жизнь -- преданнымъ слугой дома Дэрисдировъ. Всѣхъ болѣе я полюбилъ м-ра Генри. Съ нимъ я работалъ и нашелъ въ немъ требовательнаго хозяина, приберегавшаго всю свою доброту на тѣ часы, которые были свободны отъ занятій, а по должности управителя -- не только завалившаго меня дѣломъ, но и зорко слѣдившаго за мной.
   Наконецъ, однажды, онъ глянулъ на меня изъ-за бумагъ, не безъ застѣнчивости и сказалъ:
   -- М-ръ Макъ-Келларъ, считаю долгомъ сказать вамъ, что вы очень хорошо исполняете свое дѣло.
   То было первое слово поощренія, какое я отъ него услышалъ, и съ того дня неотступный надзоръ его нѣсколько ослабился. Скоро по всему дому только и слышалось:-- м-ръ Макъ-Келларъ! да м-ръ Макъ-Келларъ! и всѣми своими занятіями въ Дэрисдирѣ я могъ располагать, какъ хотѣлъ и въ какое мнѣ угодно время.
   Но еще въ то время, какъ онъ налегалъ на меня, я уже началъ привязываться къ м-ру Генри; можетъ быть, потому, что онъ былъ такъ явно несчастливъ. Ему случалось подолгу задумываться надъ приходо-расходной книгой или неподвижно глядѣть въ окно и въ этихъ случаяхъ его взглядъ и вздохъ, вырывавшійся у него изъ груди, пробуждалъ во мнѣ живѣйшія чувства любопытства и жалости.
   Разъ, помню, мы долго провозились надъ какимъ-то дѣломъ въ управительской комнатѣ. Эта комната находилась на самомъ верху, и изъ нея открывался видъ на бухту и на небольшой мысокъ, вдававшійся въ море. И тамъ, направо отъ солнца, которое въ эту минуту закатывалось, мы увидѣли контрабандистовъ, большой отрядъ людей на коняхъ. М-ръ Генри глядѣлъ прямо на западъ, такъ что я удивлялся, какъ это его не ослѣпляетъ солнце. Вдругъ онъ нахмурился, потеръ рукою лобъ и съ улыбкой повернулся ко мнѣ:
   -- Вы ни за что не догадаетесь, о чемъ я думаю, что я былъ бы болѣе счастливымъ человѣкомъ, еслибы ѣздилъ и рисковалъ жизнью вмѣстѣ съ этими беззаконниками.
   Я сказалъ ему, что уже замѣтилъ, что онъ не веселъ и что люди обыкновенно склонны завидовать другимъ и думать, что были бы счастливѣе на ихъ мѣстѣ, и привелъ Горація, какъ и подобаетъ молодому человѣку, только-что соскочившему со школьной скамейки.
   -- Да, правда, отвѣтилъ онъ. А теперь вернемся къ нашимъ счетамъ.
   Вскорѣ я сталъ догадываться и о причинахъ, которыя такъ омрачали его жизнь. Въ самомъ дѣлѣ надо было быть слѣпымъ, чтобы не видѣть, что въ домѣ носится тѣнь... тѣнь старшаго брата. Мертвый или живой (а въ то время его считали мертвымъ) этотъ человѣкъ былъ соперникомъ своему брату; соперникомъ за стѣнами дома, гдѣ никто не обмолвился добрымъ словомъ о м-рѣ Генри и всѣ превозносили и оплакивали м-ра Баллантри; соперникомъ и въ самомъ домѣ, гдѣ не только отецъ и жена, но и слуги вздыхали по немъ.
   Изъ слугъ двое старѣйшихъ задавали тонъ. Джонъ-Поль, маленькій, плѣшивый, напыщенный человѣчекъ съ большимъ животомъ, набожный и въ общемъ довольно преданный слуга, былъ весь на сторонѣ старшаго брата. Никто не смѣлъ такъ далеко заходить, какъ этотъ Джонъ. Ему доставляло удовольствіе публично говорить дерзости м-ру Генри и проводить нелестныя параллели между имъ и старшимъ братомъ. Милордъ и м-съ Генри останавливали его, но не такъ рѣшительно какъ бы слѣдовало; и ему стоило только начать хныкать и оплакивать старшаго брата, "своего мальчишечку", какъ онъ выражался, и ему все прощалось. Что касается Генри, то онъ молча переносилъ все, только лицо его, бывало, отуманится или даже станетъ подъ часъ и сердитымъ. Но съ мертвецомъ вступать въ соперничество не приходилось; и нельзя же было бранить стараго слугу за преданность господину. М-ръ Генри былъ на это неспособенъ.
   Макконоки былъ коноводомъ другой стороны: старый, злобный, болтливый, пьяный песъ. И часто я дивился, какъ могло случиться, что эти двое слугъ были приверженцами совсѣмъ противуположныхъ себѣ людей: осуждали собственные пороки и не дорожили собственными добродѣтелями, когда видѣли ихъ олицетвореніе въ господинѣ. Макконоки скоро пронюхалъ о моей тайной склонности къ м-ру Генри и разражался цѣлыми потоками брани на м-ра Баллантри, такъ что даже мѣшалъ мнѣ заниматься.
   -- Они всѣ тутъ полоумные, кричалъ онъ, чортъ бы ихъ побралъ! Старшій братъ... да вѣдь ему приличнѣе было бы называться чортомъ! И право же, окажу вамъ, никто такъ не носился съ нимъ, пока онъ былъ живъ! Грустятъ по немъ? скажите, какъ трогательно! а вѣдь при жизни никто отъ него не слыхалъ добраго слова, я первый! вѣчно-то ругается бывало, да неприличныя слова говоритъ! Ну ужь джентльменъ! разбойникъ онъ былъ, а не джентльменъ! и т. д. безъ конца.
   Старикъ-милордъ неизмѣнно обращался съ м-ромъ Генри съ добротой; очень часто даже выказывалъ свою благодарность къ нему и, хлопая по плечу, говаривалъ:-- Вотъ добрый сынъ у меня!
   И безъ сомнѣнія онъ былъ ему благодаренъ, какъ человѣкъ разумный и справедливый. Но вотъ и все, что онъ къ нему чувствовалъ. И м-ръ Генри зналъ это. Вся любовь отца принадлежала покойному сыну. Хотя конечно онъ рѣдко выказывалъ это; а со мной всего лишь одинъ разъ. Милордъ спросилъ у меня однажды: въ какихъ я отношеніяхъ съ м-ромъ Генри, и я сказалъ ему правду.
   -- Ахъ! отвѣчалъ онъ, искоса поглядывая на огонь въ каминѣ, Генри добрый малый, очень добрый малый! Но вы слышали, м-ръ Макъ-Келларъ, что у меня былъ еще сынъ? Я боюсь, что онъ не былъ такимъ добродѣтельнымъ человѣкомъ, какъ м-ръ Генри; но Боже мой! вѣдь онъ уже умеръ, м-ръ Макъ-Келларъ! а пока онъ былъ живъ, мы всѣ очень имъ гордились! За нимъ, быть можетъ, и водились грѣшки, но мы его все-таки больше любили!
   Послѣднія слова онъ произнесъ, задумчиво глядя въ огонь и затѣмъ обратившись ко мнѣ, привѣтливо сказалъ:
   -- Но я радъ, что вы такъ хорошо относитесь къ м-ру Генри. Онъ будетъ вамъ добрымъ хозяиномъ.
   И послѣ этого раскрылъ книгу, что означало у него, что аудіенція кончена.
   Я приберегъ м-съ Генри къ концу. Но прежде чѣмъ говорить о ней долженъ сообщить еще объ одномъ обстоятельствѣ, благодаря которому еще болѣе сблизился съ своими хозяевами. Я пробылъ всего какихъ-нибудь полгода въ Дэрисдирѣ, когда Джонъ-Поль заболѣлъ и слегъ въ постель. Пьянство было главной причиной его болѣзни, по моему крайнему разумѣнію, но за нимъ ухаживали, какъ за праведникомъ, и даже пасторъ, навѣстившій его, ушелъ, объявивъ, что это святой человѣкъ. На третій день его болѣзни м-ръ Генри пришелъ ко мнѣ съ какимъ-то виноватымъ видомъ.
   -- Макъ-Келларъ, сказалъ онъ,-- я хочу попросить у васъ небольшой услуги. Мы платимъ небольшую пенсію одному лицу; обыкновенно ее отвозилъ Джонъ, но теперь онъ боленъ, и я никому не могу поручить этого дѣла, кромѣ васъ. Дѣло очень щекотливое; самъ я не могу отвезти этихъ денегъ по достаточной причинѣ; я не смѣю послать ихъ съ Макконоки, потому что онъ болтунъ, а я бы не хотѣлъ, чтобы... чтобы это дошло до м-съ Генри, прибавилъ онъ и покраснѣлъ до ушей.
   Говоря правду, когда я узналъ, что долженъ отвезти деньги Джесси Броунъ, то сначала подумалъ, что м-ръ Генри платится за собственныя увлеченія. Тѣмъ сильнѣе было впечатлѣніе, когда я узналъ правду.
   Джесси Броунъ проживала въ вертепѣ, въ одной изъ самыхъ неприглядныхъ улицъ Сантъ-Брайда. Населеніе тамъ было самое безпутное; главнымъ образомъ контрабандисты. У входа въ улицу валялся человѣкъ съ пробитой головой; на полдорогѣ, въ тавернѣ, орали во всю глотку и пѣли гуляки, хотя не было еще девяти часовъ утра. Вообще, я еще не видывалъ хуже квартала, даже въ большомъ городѣ Эдинбургѣ и готовъ былъ обратиться вспять. Помѣщеніе Джесси было достойно всего окружающаго, а сама она не лучше.
   Она не хотѣла давать мнѣ росписки въ полученіи денегъ, (которую м-ръ Генри приказалъ мнѣ спросить, такъ какъ онъ былъ очень методичный человѣкъ) до тѣхъ поръ, пока не послала за водкой и не заставила меня отпить глотокъ, и все время вела себя самымъ дурацкимъ, противнымъ образомъ: то передразнивала манеры знатной дамы, то проявляла самую неприличную веселость, а то принималась кокетничать отчаяннымъ образомъ и приводила меня этимъ въ совершенное отчаяніе. О деньгахъ она говорила въ ироническомъ тонѣ.
   -- Это цѣна крови! говорила она; -- я такъ это и принимаю! Цѣна крови за убитаго! Видите, до чего я теперь доведена! Ахъ! еслибы вернулся мой добрый другъ, все бы пошло по-другому! Но онъ умеръ, умеръ, мой добрый другъ!
   Она оплакивала своего добраго друга самымъ театральнымъ образомъ, закрывая глаза и ломая руки -- чему, полагаю, научилась отъ странствующихъ актеровъ, и я находилъ, что въ ея горести очень много притворства, и что она такъ распространяется обо всемъ этомъ, потому что ей нечѣмъ больше хвалиться, какъ своимъ стыдомъ. Не скажу, чтобы она не внушала мнѣ вовсе жалости, но жалость эта была во всякомъ случаѣ презрительная, да и та исчезла, когда она внезапно перемѣнила свое обращеніе. Ей надоѣло разыгрывать передо мной комедію, и она подписалась подъ роспиской.
   -- Вотъ! сказала она, и принялась ругаться совсѣмъ неприлично, приглашая меня убираться прочь и отвезти росписку Іудѣ, который меня прислалъ. Тутъ впервые я услышалъ это прозвище, связанное съ именемъ м-ра Генри. Я просто былъ пораженъ неожиданной рѣзкостью ея словъ и манеръ и выскочилъ изъ комнаты, подъ градомъ проклятій, точно ошпаренный.
   Но даже и тутъ я не отдѣлался отъ нея, потому что вѣдьма раскрыла окно и, высунувшись въ него, посыпала мнѣ вслѣдъ самую отборную брань; контрабандисты, выскочивъ изъ таверны, присоединились къ ней и дошли въ жестокости до того, что спустили на меня свирѣпую собаченку, которая укусила меня за ногу. То былъ жестокій урокъ -- если только я въ немъ нуждался -- избѣгать дурнаго общества, и я вернулся домой въ великомъ негодованіи, и рана, на ногѣ очень больно ныла.
   М-ръ Генри былъ въ управительской комнатѣ, дѣлая видъ, что занимается, но съ нетерпѣніемъ, какъ я видѣлъ, дожидаясь отчета въ данномъ порученіи.
   -- Ну, сказалъ онъ, какъ только меня завидѣлъ, и тогда я пересказалъ ему все, что было, и что Джесси по моему мнѣнію негодная и неблагодарная женщина.
   -- М-ръ Генри, продолжалъ я, -- если позволите мнѣ высказать свое мнѣніе, то на вашемъ мѣстѣ я бы предоставилъ эту женщину на произволъ судьбы. Какой толкъ давать деньги такимъ, какъ она. Она не трезва и не экономна... Что касается благодарности, то ее скорѣе выжмешь изъ булыжника; и если вы прекратите свои благодѣянія, то вреда отъ этого никакого не будетъ. Вы только спасете ноги своихъ посланцевъ.
   М-ръ Генри улыбнулся.
   -- Но меня очень безпокоитъ ваша нога, прибавилъ онъ съ серьезной миной.
   -- Замѣтьте, продолжалъ я,-- что даю вамъ этотъ совѣтъ по зрѣломъ размышленіи. Сначала мое сердце было тронуто положеніемъ этой женщины.
   -- Видите! и вспомните, что я знавалъ ее, когда она была совсѣмъ порядочной дѣвушкой. Кромѣ того, хотя я мало говорю про мою фамилію, но много думаю объ нашемъ добромъ имени.
   И на этомъ онъ оборвалъ разговоръ -- первый такого интимнаго характера. Но въ тотъ же день я имѣлъ доказательство, что его отцу отлично извѣстно это и что м-ръ Генри скрывался только отъ жены.
   -- Боюсь, что у васъ было сегодня непріятное порученіе, сказалъ мнѣ милордъ,-- за которое и хочу поблагодарить васъ, такъ какъ оно не входитъ въ разрядъ вашихъ обязанностей, и вмѣстѣ съ тѣмъ предупредить васъ (въ случаѣ, если м-ръ Генри этого не сдѣлалъ), что очень желательно, чтобы оно не дошло до моей дочери. Мертвыхъ слѣдуетъ оставлять въ покоѣ, м-ръ Макъ-Келларъ.
   Гнѣвъ кипѣлъ въ моемъ сердцѣ, и мнѣ хотѣлось сказать милорду, что совсѣмъ напрасно онъ охраняетъ память убитаго въ сердцѣ м-съ Генри и что гораздо лучше было бы низвергнуть этого фальшиваго кумира; въ это время я уже отлично понималъ, каковы отношенія между м-ромъ Генри и его женой.
   Я достаточно хорошо владѣю перомъ, чтобы пересказать простую исторію; но какъ передать эффектъ безконечнаго числа мелкихъ вещей! какъ изобразить выраженіе взглядовъ, звукъ голосовъ, когда они неуловимы, и какъ изложить на полстраницѣ сущность цѣлыхъ полутора годовъ -- вотъ чего я рѣшительно не сумѣю сдѣлать.
   Вина, говоря откровенно, была вся на сторонѣ м-съ Генри. Она считала жертвой съ своей стороны то, что вышла за мужъ за м-ра Генри и смотрѣла на себя, какъ на мученицу; а милордъ сознательно или безсознательно поддерживалъ въ ней эту мысль. Кромѣ того она ставила себѣ въ добродѣтель постоянство къ мертвому, даже для болѣе щекотливой совѣсти это было бы правильнѣе назвать измѣной живому; и въ этомъ также милордъ поддерживалъ ее. Мнѣ кажется, что ему хотѣлось говорить о своей потерѣ и стыдно было выбрать въ повѣренные м-ра Генри. Въ концѣ концовъ онъ поселилъ этимъ отчужденіе между мужемъ и женой. Въ Дэрисдирѣ вошло въ обыкновеніе, когда не было гостей, чтобъ милордъ пилъ вино у камина, а миссъ Элейзонъ, вмѣсто того, чтобы уйти къ себѣ, придвигала стулъ къ его колѣнямъ и интимно болтала съ нимъ. Та же манера удержалась, когда она стала женой м-ра Генри.
   Пріятно было видѣть, что старикъ такъ любитъ свою невѣстку, но я былъ слишкомъ большой приверженецъ м-ра Генри, чтобы не злиться на то, что его держали на почтительномъ разстояніи. Много разъ видалъ я, какъ онъ съ явнымъ усиліемъ выходилъ изъ-за стола и подсаживался къ женѣ и къ лорду Дэрисдиру; тѣ съ своей стороны всегда съ улыбкой встрѣчали его, но какъ ребенка, который своимъ присутствіемъ мѣшаетъ взрослымъ, и бесѣда продолжалась съ такимъ явнымъ усиліемъ, что вскорѣ онъ вставалъ и снова присоединялся ко мнѣ за столомъ, откуда (такъ великъ былъ залъ въ Дэрисдирѣ) до насъ долеталъ только гулъ голосовъ у камина.
   Послѣ того онъ сидѣлъ и наблюдалъ и я вмѣстѣ съ нимъ; порою милордъ горестно качалъ головой, порою клалъ руку на голову м-съ Генри или бралъ ея руку въ свою, точно утѣшалъ ее, порою же оба плакали, и мы заключали изъ этого, что разговоръ велся все на старую тему и что тѣнь убитаго носится въ залѣ.
   Порою я осуждалъ м-ра Генри за то, что онъ слишкомъ терпѣливо относился ко всему этому; но слѣдуетъ однако помнить, что миссъ Элейзонъ вышла за него замужъ изъ жалости, и онъ согласился на это. Да и то сказать, трудно ему было проявить свою волю. Разъ, помню, онъ возвѣстилъ, что нашелъ человѣка, который можетъ замѣнить разбитое раскрашенное стекло въ окнѣ; а такъ какъ онъ завѣдывалъ всѣмъ хозяйствомъ, то ясно, что и это входило въ кругъ его обязанностей. Но по мнѣнію старшаго брата, это стекло было нѣчто въ родѣ святыни и по первому слову о замѣнѣ кровь бросилась въ лицо м-съ Генри.
   -- Удивляюсь тебѣ! закричала она.
   -- Я самъ себѣ удивляюсь! съ большей горечью, чѣмъ я до сихъ поръ отъ него слышалъ, отвѣчалъ м-ръ Генри.
   Послѣ того милордъ вмѣшался въ разговоръ и по своему обыкновенію все какъ будто уладилъ; но только мы видѣли послѣ обѣда, когда наша чета удалилась къ камину, какъ м-съ Генри плакала, положивъ голову свекру на колѣна. М-ръ Генри толковалъ со мной о хозяйственныхъ дѣлахъ... Онъ почти ни о чемъ иномъ и не умѣлъ говорить и былъ не изъ пріятныхъ собесѣдниковъ, но сегодня онъ особенно упорно говорилъ о дѣлахъ, хотя безпрестанно оглядывался всторону камина, и голосъ его часто мѣнялся. Но стекло какъ бы то ни было не перемѣнили, и мнѣ кажется, что онъ считалъ это большимъ для себя пораженіемъ.
   Но былъ онъ твердъ волею или нѣтъ, а ужь добръ онъ былъ несомнѣнно. М-съ Генри обращалась съ нимъ съ снисходительностью, которая (въ женѣ) задѣла бы меня за живое; онъ же принималъ это какъ милость.
   Она держала его на почтительномъ разстояніи; то совсѣмъ забывала про него, то вспоминала и старалась занимать какъ ребенка; то бывала холодно внимательна, то упрекала съ стиснутыми злобно губами и исказившимся лицомъ; командовала имъ съ сердитымъ взглядомъ, когда забывала быть на-сторожѣ, и оказывала самыя обыкновенныя услуги, когда была на-сторожѣ, съ такимъ видомъ, точно это богъ вѣсть какія одолженія. И на все это онъ отвѣчалъ самымъ неустаннымъ обожаніемъ; онъ цѣловалъ, какъ говорится въ просторѣчіи, слѣды ея ногъ, и любовь его сіяла въ его глазахъ, какъ солнце. Когда миссъ Катерина должна была появиться на свѣтъ, его не могли выжить изъ спальни жены, хотя онъ и не могъ ничѣмъ быть ей полезнымъ. Онъ сидѣлъ за ея изголовьемъ, блѣдный (какъ мнѣ передавали), какъ полотно, и потъ катился съ его лба, а въ рукѣ онъ сжималъ носовой платокъ, который свертѣлъ въ комокъ не больше ружейной пули.
   И затѣмъ онъ долго не выносилъ вида миссъ Катерины, да и вообще я сомнѣваюсь, чтобы онъ питалъ къ ней тѣ чувства, какія приличны отцу, и за это его громко осуждали.
   Въ такомъ положеніи находилась эта фамилія 7 апрѣля 1749 г., когда произошло первое событіе изъ цѣлаго ряда тѣхъ, которыя долженствовали разбить много сердецъ и стоили жизни многимъ людямъ.
   Въ этотъ день я сидѣлъ въ своей комнатѣ не задолго до ужина, когда Джонъ-Поль внезапно растворилъ дверь, не давъ себѣ даже труда предварительно постучаться, и сказалъ мнѣ, что пришелъ какой-то человѣкъ и желаетъ переговорить съ управителемъ. Произнеся названіе моей должности, онъ злобно хихикнулъ.
   Я спросилъ, что это за человѣкъ и какъ его зовутъ и такимъ образомъ узналъ причину дурнаго расположенія духа Джона: оказалось, что посѣтитель отказался открыть свое имя кому-нибудь кромѣ меня -- явное оскорбленіе для мажордома.
   -- Хорошо сказалъ я, улыбаясь, я спрошу, что ему нужно.
   Я нашелъ въ сѣняхъ высокаго человѣка, очень просто одѣтаго и завернутаго въ морской плащъ, точно онъ только что высадился на берегъ -- какъ оно и было въ дѣйствительности. Неподалеку стоялъ Макконоки, высунувъ языкъ и приложивъ руку къ подбородку, какъ дѣлаютъ тупые люди, когда крѣпко задумываются; иностранецъ, котораго, повидимому, смущало его присутствіе, прикрывалъ лицо плащемъ. Завидя меня, онъ пошелъ мнѣ на встрѣчу съ привѣтливымъ видомъ.
   -- Простите, сказалъ онъ, тысячу извиненій за то, что безпокою васъ, но я нахожусь въ очень затруднительномъ положеніи. И къ тому же тутъ торчитъ субъектъ, который мнѣ какъ будто знакомъ по виду, а главное, что я увѣренъ, что онъ меня знаетъ. Явившись въ этотъ домъ и будучи до нѣкоторой степени не вполнѣ спокоенъ за свою будущность (вотъ почему собственно я и взялъ смѣлость послать за вами), позволю себѣ спросить: вы, конечно, на правой сторонѣ?
   -- Вы можете быть во всякомъ случаѣ увѣрены, отвѣчалъ я, что всѣ стороны безопасны въ Дэрисдирѣ.
   -- Милый мой, я и самъ такъ думаю. Вы видите, меня только-что высадилъ на берегъ очень честный человѣкъ, имени котораго я не припомню и который будетъ дожидаться меня до завтрашняго утра, съ нѣкоторымъ для себя рискомъ: и говоря правду, мнѣ бы это было все-равно, еслибы я самъ не рисковалъ при этомъ. Я такъ часто спасалъ свою жизнь, м-ръ... я забылъ ваше имя -- весьма почтенное, конечно. А сынъ субъекта, котораго я, кажется, видѣлъ при Карлейнѣ...
   -- О, сэръ, сказалъ я, вы можете довѣриться Макконоки до завтрашняго утра.
   -- Прекрасно; очень радъ это слышать, отвѣчалъ незнакомецъ. По правдѣ сказать, имя мое не въ особенномъ фаворѣ въ этой части Шотландіи. Съ такимъ джентльменомъ, какъ вы, милый мой, я. конечно, не буду таиться и съ вашего позволенія шепну вамъ свое имя на ушко. Меня зовутъ Френсисъ Боркъ... полковникъ Френсисъ Боркъ, и я явился сюда съ величайшимъ рискомъ для себя, чтобы видѣть вашихъ господъ... прошу прощенья, милый мой, что такъ ихъ называю... потому что объ этомъ обстоятельствѣ я бы никогда не догадался по вашему виду. И если вы будете такъ добры, что сообщите имъ о моемъ имени, то можете прибавить, что я привезъ письма, которыя, я увѣренъ, ихъ порадуютъ.
   Полковникъ Френсисъ Боркъ былъ изъ числа ирландскихъ приверженцевъ принца Чарли, которые нанесли такой вредъ его дѣлу и были такъ ненавистны шотландцамъ во время бунта. И мнѣ тутъ же припомнилось, какъ м-ръ Баллантри всѣхъ удивилъ тѣмъ, что примкнулъ къ этой партіи. Въ тотъ-же моментъ предчувствіе истины завладѣло моей душой съ необычайной силой.
   -- Войдите сюда, сказалъ я, отворяя дверь въ одну изъ комнатъ, я доложу о васъ милорду.
   -- Очень вамъ благодаренъ, м-ръ, какъ прикажете васъ звать, отвѣчалъ полковникъ.
   Медленными стопами отправился я въ залу. Всѣ трое господъ находились тамъ: милордъ на обычномъ мѣстѣ у камина, м-съ Генри за работой у окна, м-ръ Генри по своему обыкновенію прохаживался на другомъ концѣ залы. Посрединѣ накрытъ былъ столъ для ужина.
   Я кратко сообщилъ имъ, что слѣдовало. Милордъ откинулся на спинку кресла. М-съ Генри вскочила съ мѣста машинальнымъ движеніемъ; и она, и ея мужъ устремили другъ на друга глаза черезъ всю комнату. Странный, вызывающій былъ взглядъ, которымъ они обмѣнялись, и лица ихъ поблѣднѣли. Послѣ того м-ръ Генри повернулся ко мнѣ, но ничего не сказалъ, а только сдѣлалъ знакъ, но съ меня этого было довольно, и я пошелъ за полковникомъ.
   Когда мы вернулись, всѣ трое были въ той же самой позѣ, въ какой я ихъ оставилъ, и врядъ-ли обмѣнялись хотя бы однимъ словомъ.
   -- Милордъ Дэрисдиръ, безъ сомнѣнія? сказалъ полковникъ съ поклономъ, и милордъ поклонился въ отвѣтъ.-- А это, продолжалъ полковникъ, конечно, м-ръ Баллантри?
   -- Я никогда не носилъ этого имени, отвѣчалъ м-ръ Генри; но я Генри Дэри, къ вашимъ услугамъ.
   Тогда полковникъ повернулся къ м-съ Генри и поклонился, приложивъ шляпу къ сердцу съ убійственной галантностью.
   -- Такую красавицу нельзя не узнать, сказалъ онъ. Я, конечно, вижу обворожительную миссъ Элейзонъ, о которой такъ много слышалъ?
   Снова мужъ и жена обмѣнялись взглядомъ.
   -- Я м-съ Генри Дэри, сказала она, но въ дѣвицахъ называлась Элейзонъ Тремъ.
   Послѣ того заговорилъ милордъ.
   -- Я старый человѣкъ, полковникъ Боркъ, и хворый. Съ вашей стороны будетъ милостиво не томить насъ. Вы привезли мнѣ вѣсти о -- онъ запнулся и затѣмъ измѣнившимся голосомъ договорилъ:-- о моемъ сынѣ?
   -- Дорогой милордъ, я буду откровененъ съ вами, какъ солдатъ, отвѣчалъ полковникъ. Я привезъ извѣстія отъ вашего сына.
   Милордъ протянулъ дрожащую руку, но хотѣлъ ли онъ дать знать, чтобы тотъ повременилъ или поскорѣе высказался -- этого мы не могли угадать. Наконецъ, онъ выговорилъ одно слово:
   -- Хорошо.
   -- Помилуйте, великолѣпно! вскричалъ полковникъ, такъ какъ мой добрый другъ и уважаемый товарищъ находится въ настоящее время въ городѣ Парижѣ, и если только я могу положиться на свое знаніе его привычекъ, то какъ разъ въ эту минуту садится за обѣдъ. Боже мой! миледи, кажется, дурно.
   М-съ Генри дѣйствительно была блѣдна, какъ мертвецъ, и прислонилась къ окну. Но когда м-ръ Генри шагнулъ было къ ней, она съ усиліемъ и какъ бы съ содроганіемъ выпрямилась.
   -- Я здорова, отвѣтила она помертвѣлыми губами.
   М-ръ Генри остановился, и лицо его исказилось гнѣвомъ. Но вслѣдъ затѣмъ онъ повернулся къ полковнику.
   -- Вы не виноваты, сказалъ онъ, что ваши слова произвели такое дѣйствіе на м-съ Дэри. Иначе и не могло быть, мы росли какъ братья съ сестрой.
   М-съ Генри взглянула на мужа съ облегченіемъ и даже какъ бы съ благодарностью. По моему мнѣнію, этими словами онъ впервые нашелъ доступъ къ ея сердцу.
   -- Простите меня, м-съ Дэри, я настоящій ирландскій дикарь, сказалъ полковникъ, и заслуживаю, чтобы меня разстрѣляли на мѣстѣ за то, что не сумѣлъ осторожнѣе сообщить извѣстіе дамѣ. Но вотъ собственноручныя письма м-ра Баллантри, каждому изъ васъ по письму и, разумѣется (если только я вѣрно понимаю талантливую натуру моего друга), онъ сумѣетъ лучше разсказать вамъ собственную исторію.
   Говоря это, онъ вынулъ три письма и подалъ ихъ поочереди: милорду, съ жадностью схватившему свое, а со вторымъ подошелъ къ м-съ Генри.
   Но эта лэди отстранила его рукой.
   -- Подайте моему мужу, сказала она, прерывающимся голосомъ.
   Полковникъ былъ находчивый человѣкъ, но тутъ немного сконфузился.
   -- Разумѣется! проговорилъ онъ, какъ я глупъ, разумѣется!
   Но все не выпускалъ письма.
   Наконецъ м-ръ Генри протянулъ руку, и ему больше ничего не осталось, какъ подать письмо. М-ръ Генри взялъ оба письма (ея и свое собственное) и посмотрѣлъ на адресы, сильно наморщивъ брови, точно крѣпко думалъ. Онъ удивлялъ меня во все время своимъ удивительно разумнымъ и тактичнымъ поведеніемъ: но теперь ему предстояло превзойти самого себя.
   -- Позвольте предложить вамъ руку и отвести васъ въ вашу комнату, обратился онъ къ женѣ. Извѣстіе было для васъ слишкомъ неожиданное и вамъ, конечно, будетъ пріятнѣе наединѣ прочитать письмо.
   Она съ тѣмъ же удивленіемъ поглядѣла на него, но онъ не далъ ей опомниться.
   -- Такъ будетъ лучше, повѣрьте мнѣ, сказалъ онъ, полковникъ Боркъ слишкомъ любезный человѣкъ, чтобы не извинить васъ.
   И съ этими словами взялъ ее за руку и повелъ изъ залы.
   Въ этотъ вечеръ м-съ Генри больше не показывалась, и когда м-ръ Генри на другое утро пошелъ навѣстить ее, мнѣ говорили впослѣдствіи, что она снова передала ему письмо нераспечатаннымъ.
   -- О! прочтите его и кончимъ съ этимъ! закричалъ онъ.
   -- Увольте меня! отвѣтила она.
   И оба этими словами, по моему мнѣнію, испортили то, что наканунѣ такъ хорошо было начали.
   Но письмо, какъ бы то ни было, попало въ мои руки, и я сжегъ его нераспечатаннымъ.

----

   Чтобы точнѣе изложить исторію похожденій м-ра Баллантри, т. е. старшаго брата, я недавно писалъ полковнику Борку который теперь пожалованъ въ кавалеры ордена св. Людовика, прося его сообщить мнѣ кое-какія письменныя замѣтки, такъ какъ я не полагаюсь на свою память, послѣ такого продолжительнаго промежутка времени. Сказать по правдѣ, отвѣтъ его меня нѣсколько смутилъ, потому что онъ прислалъ мнѣ подробные мемуары о всей своей жизни, гдѣ онъ лишь мѣстами говоритъ о м-рѣ Баллантри, а больше распространяется о самомъ себѣ и не всегда (по моему крайнему разумѣнію) къ собственной выгодѣ.
   Онъ просилъ меня въ письмѣ, чтобы я нашелъ издателя для его мемуаровъ послѣ того, какъ воспользуюсь ими по своему усмотрѣнію, и я полагаю, что всего лучше будетъ какъ для моихъ цѣлей, такъ и въ смыслѣ исполненія его желаній, если я напечатаю цѣликомъ нѣкоторые отрывки изъ его мемуаровъ. Такимъ образомъ, читатели получатъ весьма правдивый разсказъ о нѣкоторыхъ важныхъ вопросахъ. Первый отрывокъ я выбралъ какъ разъ такъ, чтобы онъ могъ замѣнить собой то, что намъ передавалъ кавалеръ изустно, за бутылкой вина въ залѣ Дэрисдира. но вы, конечно, поймете, что онъ представилъ милорду факты не въ ихъ неприглядной и грубой наготѣ, но пріукрашенными.
   

III.
Отрывокъ изъ мемуаровъ кавалера Борка.

   ...Я оставилъ Рутверъ (врядъ-ли стоитъ даже объ этомъ упоминать) съ большимъ удовольствіемъ, чѣмъ туда пріѣхалъ; самъ ли я заблудился, или товарищи покинули меня, но только вскорѣ я очутился одинъ въ этой пустынѣ. Это обстоятельство было мнѣ крайне непріятно, потому что я не зналъ ни этой отвратительной мѣстности, ни ея дикихъ обитателей, а послѣднее отступленіе еще усилило непопулярность насъ, ирландцевъ. Я размышлялъ о своей злосчастной судьбѣ, какъ вдругъ увидѣлъ другаго всадника на холмѣ, котораго сначала принялъ за привидѣніе, такъ какъ мы всѣ считали, что онъ палъ въ битвѣ при Куллоденѣ, то былъ м-ръ Баллантри, старшій сынъ милорда Дэрисдира, юный нобльменъ рѣдкой храбрости и талантовъ и созданный природой служить украшеніемъ двора или собирать лавры на полѣ битвы. Наша встрѣча была пріятна обоимъ, такъ какъ онъ былъ одинъ изъ немногихъ шотландцевъ, относившихся къ ирландцамъ съ уваженіемъ, и кромѣ того могъ быть мнѣ весьма полезенъ въ моемъ бѣгствѣ.
   Но обстоятельство, послужившее главнымъ основаніемъ для нашей дружбы, само по себѣ такъ же романично, какъ любая изъ басенъ о королѣ Артурѣ.
   То было на другой день послѣ нашего бѣгства, когда мы провели ночь подъ дождемъ, на склонѣ холма. Случилось, что мимо насъ прошелъ по той же дорогѣ одинъ человѣкъ по имени Аленъ-Блокъ Стюартъ, который былъ на ножахъ съ моимъ спутникомъ. Они обмѣнялись очень невѣжливыми выраженіями, и Стюартъ предложилъ м-ру Баллантри сойти съ лошади и вступить въ поединокъ.
   -- Видите ли, м-ръ Стюартъ, сказалъ Баллантри. Въ настоящую минуту я предпочитаю пуститься съ вами на перегонки.
   И съ этими словами пришпорилъ коня.
   Стюартъ съ милю бѣжалъ за нами, и конечно, это было большимъ ребячествомъ съ его стороны; и я не могъ не посмѣяться, когда, оглянувшись назадъ, увидѣлъ, какъ онъ стоялъ, приложивъ руку къ груди и едва переводя духъ отъ усталости.
   -- Однако,-- не могъ я удержаться, чтобы не сказать своему спутнику,-- я бы не заставилъ бѣжать за собой человѣка, который хотѣлъ со мной драться, и не давъ ему удовлетворенія. Это забавная шутка, но не хорошая.
   Онъ повернулся ко мнѣ.
   -- Я доказываю свою храбрость уже тѣмъ, что ѣду рядомъ съ самымъ непопулярнымъ человѣкомъ въ Шотландіи.
   -- О! отвѣчалъ я, я могъ бы показать вамъ въ зеркалѣ другаго, еще болѣе непопулярнаго человѣка, чѣмъ я. Но если вамъ не нравится мое общество, то можете поискать себѣ другаго спутника.
   -- Полковникъ Боркъ, возразилъ онъ, не будемъ ссориться и позвольте мнѣ вамъ замѣтить, что я совсѣмъ не изъ терпѣливыхъ людей.
   -- Я самъ такъ же нетерпѣливъ, какъ и вы, сказалъ я, было бы вамъ извѣстно.
   -- Въ такомъ случаѣ, проговорилъ онъ, пріостанавливая коня, мы далеко не уѣдемъ. А потому я предлагаю одно изъ двухъ: или поссориться и разойтись, или обязаться все переносить терпѣливо другъ отъ друга.
   -- Какъ два брата? сказалъ я.
   -- Я не говорилъ такой глупости, отвѣтилъ онъ; у меня есть братъ, но я о немъ столько же думаю, какъ о прошлогоднемъ снѣгѣ. Но если мы должны вмѣстѣ спасаться бѣгствомъ, то дадимъ слово другъ другу вести себя дикарями и пусть каждый поклянется, что не будетъ ни обижаться, ни осуждать другаго. Я по натурѣ человѣкъ довольно вспыльчивый и не люблю притворяться добродѣтельнымъ.
   -- О! я такъ же вспыльчивъ, какъ и вы; въ жилахъ у Френсиса Борка течетъ не парное молоко. Но что же мы выберемъ? вражду или дружбу?
   -- Бросимъ жребій, это будетъ всего лучше.
   Предложеніе было черезъ-чуръ рыцарское, чтобы не плѣнить мое воображеніе, и какъ это ни покажется страннымъ для современныхъ джентльменовъ, но мы предоставили полкронѣ рѣшить (точно пара древнихъ паладиновъ), перерѣжемъ ли мы другъ другу горло, или будемъ закадычными друзьями. Болѣе романическое обстоятельство рѣдко можно встрѣтить, и это одинъ изъ пунктовъ въ моихъ мемуарахъ, по которому мы можемъ судить, что древнія сказки Гомера и другихъ поэтовъ остаются вѣрными и по сіе время... по крайней мѣрѣ въ томъ, что касается благородныхъ людей. Полкрона возвѣстила миръ, и мы пожали другъ другу руки.
   Послѣ того мой спутникъ объяснилъ мнѣ, что именно заставило его бѣжать отъ м-ра Стюарта, и объясненіе безъ сомнѣнія доказывало его политическій тактъ. Слухи объ его смерти были для него очень выгодны; а такъ какъ м-ръ Стюартъ узналъ его, то сталъ для него опаснымъ, а потому онъ избралъ самый короткій путь заткнуть этому джентльмену глотку.
   -- Аленъ Блокъ слишкомъ тщеславный человѣкъ, чтобы разсказать про себя такую исторію.
   Послѣ полудня мы добрались до берега того залива, къ которому направлялись, и тамъ стоялъ корабль, только-что бросившій якорь. То былъ Sainte-Marie-des-Anges изъ порта Hayrede-Grace. Баллантри, послѣ того какъ мы потребовали лодку, спросилъ меня: знаю ли я капитана. Я отвѣчалъ ему, что онъ мой соотечественникъ и честнѣйшій человѣкъ, но, боюсь, не изъ очень храбрыхъ.
   -- Не бѣда, отвѣтилъ онъ, тѣмъ не менѣе ему надо будетъ сообщить правду.
   Я спросилъ его: хочетъ ли онъ этимъ сказать, что разскажетъ о проигранной битвѣ? вѣдь если капитанъ узнаетъ, что мы разбиты, то тотчасъ же снимется съ якоря.
   -- А хотя бы и такъ! сказалъ онъ; прибѣгать къ оружію теперь было бы безполезно.
   -- Милый мой, отвѣтилъ я, кто вамъ говоритъ про оружіе? Но вѣдь должны же мы подумать о своихъ друзьяхъ. Они навѣрно прибудутъ вслѣдъ за нами, быть можетъ, самъ принцъ, и если корабль уплыветъ, то много драгоцѣнныхъ жизней погибнетъ.
   -- Но вѣдь жизнь капитана и экипажа тоже чего-нибудь да стоитъ, отвѣтилъ Баллантри.
   Но я заявилъ, что это пустыя отговорки и что я ни за что не хочу, чтобы капитану говорили правду; и тутъ Баллантри далъ мнѣ остроумный отвѣтъ, ради котораго (а также и потому, что меня самого осуждали за этотъ пассажъ съ Sainte-Marie des-Anges) я и записалъ весь разговоръ, какъ онъ происходилъ.
   -- Франкъ, сказалъ онъ, вспомни нашъ уговоръ. Я небуду мѣшать тебѣ держать языкъ за зубами и даже приглашаю тебя къ этому; а ты не долженъ мѣшать мнѣ говорить.
   Я не могъ не разсмѣяться, хотя продолжалъ выставлять ему на видъ, что изъ этого можетъ произойти.
   -- А чортъ ли мнѣ въ томъ, что произойдетъ, отрѣзалъ этотъ безпутный малый. Я всегда дѣлаю то, что хочу.
   Какъ хорошо извѣстно, мое предсказаніе оправдалось. Лишь только капитанъ услышалъ вѣсть о пораженіи, какъ снялся съ якоря и вышелъ въ открытое море, и до наступленія утра мы уже были въ Гретъ-Минхѣ.
   Корабль былъ очень старъ; а шкиперъ, хотя и честнѣйшій изъ людей (и тоже ирландецъ), но вмѣстѣ съ тѣмъ и неспособнѣйшій. Вѣтеръ дулъ отчаянно, а море бурлило до-нельзя. Весь день мы почти ничего не ѣли и не пили и рано улеглись спать; ночью же буря разыгралась не на шутку. Насъ пробудилъ шумъ вѣтра и топотъ ногъ матросовъ на палубѣ; я подумалъ, что наступилъ мой послѣдній часъ, и страхъ мой усилился отъ того, что Баллантри потѣшался надъ моими молитвами.
   Впродолженіи трехъ дней мы лежали въ потемкахъ, въ своей каютѣ и грызли только сухари. На четвертый, вѣтеръ стихъ, оставивъ корабль безъ мачтъ и съ оборванными снастями. Капитанъ не имѣлъ никакого понятія о томъ, куда насъ загнало бурей: онъ ничего ровно не смыслилъ въ своемъ дѣлѣ и только взывалъ къ св. Дѣвѣ. Вся наша надежда заключалась въ томъ, что насъ подберетъ какой-нибудь корабль, да и то, еслибы онъ оказался англійскимъ, то намъ съ Баллантри пришлось бы плохо.
   Пятый и шестой день мы безпомощно носились по волнамъ. На седьмой показался вдали парусъ, и мы обрадовались, завидя на горизонтѣ небольшой корабль и замѣтя, что онъ направляется въ нашу сторону. Но наша радость длилась не долго,-- потому что, когда онъ нагналъ насъ и спустилъ лодку, то она немедленно наполнилась растрепанными и растерзанными людьми, которые играли пѣсни и ругались и вскочили къ намъ на палубу съ обнаженными ножами. Ихъ предводитель былъ ужасный негодяй съ вымазаннымъ сажею лицомъ и завитыми усами, по имени Тичъ -- извѣстнѣйшій пиратъ. Онъ ураганомъ носился по палубѣ, неистовствуя и вопя, что его зовутъ Сатаной, а корабль его "Адомъ".
   Въ немъ было что-то напоминавшее капризнаго ребенка или помѣшаннаго человѣка, поразившее меня. Я шепнулъ Баллантри, что соглашусь поступить къ нимъ въ шайку и только молю Бога, чтобы у нихъ былъ недостатокъ въ людяхъ. Баллантри одобрилъ мое рѣшеніе кивкомъ головы.
   -- Послушайте, сказалъ я м-ру Тичу, если вы Сатана, то вотъ вамъ чортъ.
   Эти слова ему понравились, и Баллантри, я и еще двое другихъ (упоминаю объ этомъ коротко, чтобы не вдаваться въ тяжелыя подробности) были приняты въ число экипажа, а остальныхъ вмѣстѣ со шкиперомъ побросали въ море. Въ первый разъ я присутствовалъ при такомъ зрѣлищѣ, и сердце у меня замерло. М-ръ Тичъ или одинъ изъ его подручныхъ обратилъ вниманіе на мое блѣдное лицо съ угрожающимъ видомъ.
   Я нашелъ въ себѣ силы прокричать какое-то ругательство, и это спасло мою жизнь. Но ноги подгибались подо мной, когда я сходилъ въ лодку вмѣстѣ съ этими разбойниками, и только благодаря своему ирландскому языку могъ я шутить и острить, несмотря на внутренній ужасъ.
   Благодареніе Богу, на кораблѣ пирата оказалась скрипка, и не успѣлъ я ее увидѣть, какъ завладѣлъ ею и въ качествѣ музыканта имѣлъ неописанное счастіе заслужить ихъ благоволеніе. Пѣвчая ворона -- прозвали они меня; но мнѣ было все-равно, какъ они меня ни величаютъ, лишь бы шкура была цѣла.
   Не могу описать, что-за адъ въ самомъ дѣлѣ былъ этотъ корабль; но командиромъ на немъ былъ помѣшанный, и его можно было бы назвать пловучимъ Бедламомъ. Пьянство, пѣніе пѣсенъ, драка, пляска -- экипажъ никогда не бывалъ трезвымъ весь заразъ и бывали дни, въ дурную погоду, когда мы всѣ могли пойти ко дну, или же попадись королевскому кораблю -- то не могли бы оказать никакого сопротивленія.
   Разъ или два намъ попадалось на пути судно, и если мы были хоть частію трезвы, то губили его -- прости насъ Господи! а если были всѣ пьяны, то оно уходило отъ насъ, и я благословлялъ въ душѣ всѣхъ святыхъ угодниковъ. Тичъ управлялъ кораблемъ,-- если только можно назвать управленіемъ такую безурядицу,-- посредствомъ страха, который внушалъ и, сколько я замѣтилъ, очень гордился своимъ положеніемъ.
   Въ самомъ дѣлѣ: чѣмъ долѣе мы живемъ на свѣтѣ, тѣмъ болѣе убѣждаемся въ проницательности Аристотеля и другихъ философовъ; и хотя я всю жизнь свою стремился къ законнымъ отличіямъ, но положа руку на сердце и доживъ до конца своего поприща, объявляю, что ни одно -- ни даже самая жизнь -- не стоили, чтобы имъ было принесено въ жертву чувство собст веннаго достоинства.
   Много времени прошло, прежде чѣмъ я могъ конфиденціально переговорить съ Баллантри; но наконецъ одной ночью мы сошлись на бугшпритѣ въ то время, какъ остальные были чѣмъ-то заняты и стали жаловаться на свое положеніе.
   -- Только святые могутъ выручить насъ, говорилъ я.
   -- Я совсѣмъ инаго мнѣнія, отвѣчалъ Баллантри, и намѣреваюсь выручить себя. Этотъ Тичъ -- ничтожнѣйшее созданіе, мы никакого барыша отъ него не видѣли, и каждую минуту подвергаемся опасности быть захваченными. А я вовсе не намѣренъ, прибавилъ онъ, разыгрывать пирата задаромъ или быть закованнымъ въ цѣпи безвинно.
   И сообщилъ мнѣ, что составилъ планъ дисциплинировать команду, и этимъ обезпечить пока нашу безопасность, а затѣмъ уже дать имъ надежду на избавленіе, когда они наживутъ столько добра, что имъ можно будетъ разойтись въ разныя стороны и покончить съ пиратствомъ.
   Я откровенно признался ему, что нервы мои очень потрясены окружающими ужасами и чтобы онъ на меня не разсчитывалъ.
   -- Меня не легко запугать, объявилъ онъ, и не легко оставить въ дуракахъ.
   Нѣсколько дней спустя произошелъ случай, который чуть было не погубилъ всѣхъ насъ и служитъ наилучшимъ доказательствомъ безумія, съ какимъ велось наше дѣло. Мы всѣ были довольно пьяны, и кто-то изъ полоумныхъ высмотрѣлъ парусъ вдали, а Тичъ не глядя приказалъ гнаться за нимъ, и мы всѣ приготовили оружіе и стали хвастаться, какихъ натворимъ сейчасъ ужасовъ. Я хлопоталъ пуще всѣхъ и все время смѣшилъ ихъ ирландскими прибаутками.
   -- Выкинуть флагъ, закричалъ Тичъ. Покажемъ силу чортову...
   Это было просто дурацкое хвастовство и могло лишить насъ дорогаго приза. Но я подумалъ, что не мое дѣло разсуждать и развернулъ чортовъ флагъ.
   Баллантри выступилъ въ эту минуту впередъ съ улыбкой на губахъ.
   -- Знаешь ли ты, пьяный песъ, что ты гонишься за королевскимъ кораблемъ? обратился онъ къ Тичу.
   Тичъ завопилъ, что онъ вретъ, но тѣмъ не менѣе побѣжалъ къ больверку, и всѣ побѣжали за нимъ. Никогда въ жизни не видѣлъ я, чтобы столько пьяныхъ людей вдругъ отрезвились.
   Крейсеръ повернулъ въ нашу сторону, послѣ того какъ мы такъ непріятно выкинули нашъ флагъ. Королевскій гербъ былъ явственно виденъ, и въ то время какъ мы таращили на него глаза, показался дымокъ, раздался выстрѣлъ, и ядро упало въ воду, совсѣмъ неподалеку отъ насъ. Нѣкоторые побѣжали къ снастямъ и съ невѣроятной быстротой поворотили "Сару". Одинъ изъ людей бросился къ боченку съ ромомъ, стоявшему на палубѣ и вышвырнулъ его за бортъ. Что касается Тича, то онъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, и немедленно ушелъ къ себѣ въ каюту. Въ этотъ день, онъ всего раза два показывался на палубѣ, подходилъ къ гаканборту и подолгу глядѣлъ на королевскій корабль, все еще гнавшійся за нами и затѣмъ ни слова не говоря опять скрывался въ своей каютѣ. Можно сказать, что онъ бросилъ насъ и еслибы у насъ не было на кораблѣ одного искуснаго матроса, да еслибы не попутный вѣтеръ, дувшій весь день, то мы безъ сомнѣнія попали бы на галеры.
   Надо предполагать, что Тичъ былъ униженъ, а можетъ быть и встревоженъ за свое положеніе передъ экипажемъ, и способъ, какимъ онъ вздумалъ вернуть потерянное значеніе въ высшей степени характеризуетъ этого человѣка. Рано поутру слѣдующаго дня мы услышали запахъ сѣры, которую онъ сжегъ въ своей каютѣ и затѣмъ крикъ:-- адъ! адъ! который былъ хорошо понятъ экипажемъ и наполнилъ его страхомъ.
   Вслѣдъ затѣмъ онъ появился самъ на палубѣ, настоящимъ шутомъ гороховымъ, съ вымараннымъ сажею лицомъ, съ завитыми волосами и усами, съ цѣлымъ рядомъ пистолетовъ за поясомъ и размахивая кинжаломъ. Не знаю, перенялъ онъ эти манеры отъ индійцевъ Америки, гдѣ родился, но только такъ онъ постоянно дѣлалъ, и это обозначало, что онъ намѣренъ совершить цѣлый рядъ злодѣйствъ. Первымъ ему попался на дорогѣ тотъ самый матросъ, который выкинулъ боченокъ съ ромомъ за бортъ наканунѣ. Онъ проткнулъ его кинжаломъ въ самое сердце, ругая бунтовщикомъ, и затѣмъ сталъ топтать мертвое тѣло, неистовствуя, ругаясь и вызывая подступиться къ нему. То была глупѣйшая комедія, но и опасная все-таки, такъ какъ онъ очевидно готовъ былъ еще убить кого угодно.
   Но вдругъ Баллантри выступилъ впередъ.
   -- Перестаньте ломать комедію, сказалъ онъ. Неужто вы воображаете, что напугаете насъ гримасами? Вчера васъ не было, когда вы были нужны, и, какъ видите, мы прекрасно обошлись безъ васъ.
   Среди экипажа послышался ропотъ удовольствія и страха, въ равной, кажется, мѣрѣ. Что касается Тича, то онъ дико заоралъ и собрался метнуть кинжалъ,-- искусство, въ которомъ (подобно многимъ морякамъ) онъ былъ большой мастеръ.
   -- Выбейте у него изъ рукъ кинжалъ! сказалъ Баллантри такъ неожиданно и строго, что моя рука повиновалась, прежде нежели умъ понялъ, въ чемъ дѣло.
   Тичъ стоялъ, какъ олухъ, забывъ про пистолеты.
   -- Ступай въ свою камеру, закричалъ Баллантри и возвращайся на палубу, когда будешь трезвъ. Неужели ты воображаешь, что мы станемъ плясать по твоей дудкѣ, черномазый, полоумный, пьяный скотъ и палачъ? Убирайся!
   И съ этими словами Баллантри такъ грозно топнулъ ногой, что Тичъ пустился бѣжать.
   -- А теперь, товарищи, поговоримъ, обратился Баллантри къ экипажу, я не знаю, вы, можетъ быть, изъ любви къ искусству занимаетесь морскимъ разбоемъ, я же отнюдь нѣтъ. Я хочу нажить денегъ и высадиться на берегъ. И твердо рѣшилъ одно: я не хочу попасть на висѣлицу, если этого можно избѣжать. Послушайте: посовѣтуйте, что дѣлать; я еще новичокъ! Нѣтъ ли возможности внести нѣкоторую дисциплину и здравый смыслъ въ наше дѣло?
   Одинъ изъ экипажа заговорилъ: что слѣдуетъ имъ имѣть квартирмейстера, и не успѣлъ онъ выговорить это, какъ всѣ съ нимъ согласились. Всѣ единодушно провозгласили Баллантри квартирмейстеромъ; ромъ переданъ былъ ему на храненіе; установлены законы въ подражаніе тѣмъ, какихъ придерживался пиратъ, по имени Робертъ, и напослѣдокъ предложено было покончить съ Тичемъ. Но Баллантри побоялся искуснаго капитана, который могъ бы пересилить его вліяніе, а потому твердо воспротивился этому. Тичъ, говорилъ онъ, хорошъ для абордажей, чтобы пугать дураковъ вымазанной сажей рожей и руганью; для этого намъ не найти лучше человѣка, чѣмъ Тичъ, и кромѣ того, такъ какъ человѣкъ этотъ теперь обезоруженъ и лишенъ своего вліянія, то можно урѣзать его долю въ добычѣ. Это предложеніе было принято.
   И теперь оставалось только два пункта: согласится ли онъ на это и кого послать къ нему для переговоровъ.
   -- Не безпокойтесь объ этомъ, заявилъ Баллантри: я самъ пойду.
   И онъ сошелъ въ каюту пьянаго безумца, чтобы переговорить съ нимъ одинъ на одинъ.
   -- Вотъ человѣкъ, какого намъ было надо: закричалъ экипажъ. Провозгласимъ троекратное ура! нашему квартирмейстеру!
   Что произошло, въ точности этого мы никогда не узнали, но кое-что изъ этого всплыло наверхъ впослѣдствіи; всѣ мы были удивлены и обрадованы, когда Баллантри появился на палубѣ подъ руку съ Тичемъ.
   Я коснусь лишь вскользь того времени что, мы провели въ сѣверной части Атлантическаго океана, получая воду и съѣстные припасы съ тѣхъ кораблей, которыми мы завладѣвали, и въ общемъ ведя очень благопріятную кампанію.
   Безъ сомнѣнія, никто не захочетъ читать такую непорядочную книгу, какъ мемуары пирата, хотя бы даже подневольнаго, какимъ былъ я! Дѣла пошли очень удачно, и Баллантри оставался съ тѣхъ поръ нашимъ предводителемъ. Я готовъ былъ бы предположить, что джентльменъ вездѣ долженъ быть первымъ, даже среди разбойниковъ, но мое происхожденіе такое же благородное, какъ и любаго шотландскаго лорда, и однако я не стыжусь признаться, что до послѣдняго времени оставался пѣвчей вороной и просто-на-просто шутомъ экипажа. Да и въ самомъ дѣлѣ не такая это была арена, чтобы мнѣ проявлять на ней свои достоинства. Здоровье мое пострадало отъ множества причинъ; я былъ гораздо болѣе въ своей тарелкѣ верхомъ на лошади, чѣмъ на палубѣ корабля, и, говоря правду, боялся моря не меньше, чѣмъ своихъ сотоварищей. Мнѣ нѣтъ надобности хвастаться храбростью. Я дрался на многихъ поляхъ битвъ на глазахъ у знаменитыхъ генераловъ и получилъ свой послѣдній чинъ въ награду за храбрость, выказанную на глазахъ у многихъ свидѣтелей. Но когда намъ приходилось идти на абордажъ, душа Френсиса Борка уходила въ пятки; крошечное суденышко, на которомъ мы приставали къ кораблю, высота бортовъ того, на который намъ приходилось лѣзть, мысль о томъ, какъ велико можетъ быть число его защитниковъ, мрачное небо надъ головой, которое какъ будто хмурилось на наши дѣянія, и даже вой вѣтра въ моихъ ушахъ -- все это были обстоятельства, съ которыми я не считалъ достойнымъ мѣряться храбростью. Кромѣ того, я всегда отличался большой чувствительностью, и сцены, которыя слѣдовали за нашей побѣдой, такъ же мало соблазняли меня, какъ и шансы на пораженіе.
   Два раза на захваченныхъ корабляхъ мы находили женщинъ и хотя я видалъ города, разграбленные непріятелемъ, а въ послѣднее время во Франціи многія ужасныя уличныя бойни, но отъ того ли, что дѣло происходило на болѣе тѣсной аренѣ и при меньшемъ числѣ людей, но только эти дѣянія пиратовъ превосходили все своею омерзительностью.
   Сознаюсь откровенно, что я не могъ дѣйствовать, непьяный; да то же самое и съ остальнымъ экипажемъ; даже Тичъ никуда не годился, если не наливался предварительно ромомъ, и самой трудной частью для Баллантри было дать намъ ровно столько рому, сколько требовалось. Но и это онъ исполнялъ превосходно, будучи однимъ изъ талантливѣйшихъ людей, какихъ я встрѣчалъ въ жизни и природнымъ геніемъ. При этомъ онъ вовсе не искалъ популярности у экипажа, какъ я, напримѣръ, постоянными буфонадами, хотя на сердцѣ у меня скребли кошки. Напротивъ того, онъ держался чинно и важно; и походилъ на отца семейства среди дѣтей или на школьнаго учителя среди учениковъ.
   Что особенно затрудняло его дѣло, это -- что люди эти были закоренѣлые бродяги; какъ ни слаба была сама по себѣ дисциплина, введенная Баллантри, она тяготила ихъ, а хуже всего то, что, будучи трезвыми, они могли размышлять.
   Поэтому нѣкоторые изъ нихъ начинали тогда раскаиваться въ своихъ ужасныхъ преступленіяхъ. Одинъ въ особенности, будучи добрымъ католикомъ, часто украдкой молился вмѣстѣ со мной; главнымъ образомъ въ дурную погоду, во время тумана, дождя и тому подобное, когда мы могли скорѣе остаться незамѣченными. И я увѣренъ, что преступники, которыхъ везутъ на казнь, не могли искреннѣе обращаться къ Богу.
   Что касается остальныхъ, то, не будучи религіозны, они предавались другому времяпровожденію: считали барыши.
   Какъ я уже говорилъ, наше дѣло шло очень удачно. Но вотъ наблюденіе, сдѣланное мной: въ здѣшнемъ мірѣ человѣкъ никогда не получитъ столько дохода отъ своего занятія, сколько надѣется.
   Мы встрѣчали много кораблей и многіе забирали, но денегъ на нихъ было мало, а ихъ товары были намъ непригодны.
   Что бы мы стали дѣлать съ грузомъ плуговъ, напримѣръ, или табаку?.. И грустно подумать, сколько народу мы потопили изъ-за какого-нибудь запаса сухарей или одного или двухъ боченковъ спирта.
   Тѣмъ временемъ корабль пришелъ въ негодность, и надо было подумать, какъ привести его въ нашъ port de carrénage, который находился въ устьяхъ одной рѣки, среди болотъ. Мы рѣшили, что тамъ мы подѣлимъ добычу и разойдемся въ разныя стороны, но каждому хотѣлось заработать какъ можно больше, а потому намѣреніе наше откладывалось со дня на день.
   Обстоятельство, заставившее насъ окончательно рѣшиться, было совсѣмъ пустое, и невѣжественный человѣкъ могъ бы даже счесть его совсѣмъ случайнымъ.
   Но тутъ я долженъ объясниться: только на одномъ изъ всѣхъ кораблей, которые мы брали абордажемъ, на первомъ, гдѣ мы нашли женщинъ, встрѣтили мы настоящее сопротивленіе. Въ этомъ случаѣ у насъ было убито двое людей и нѣсколько ранено, и еслибы не храбрость Баллантри, то мы были бы побиты. На всѣхъ другихъ корабляхъ оборона (если только таковая бывала) была такъ слаба, что худшія войска въ Европѣ надъ нею посмѣялись бы; такъ что самою опасною частью нашего ремесла было взбираться на бортъ корабля, и я часто видѣлъ, какъ бѣдные люди на кораблѣ бросали намъ веревки, чтобы мы могли за нихъ ухватиться, до такой степени имъ не хотѣлось быть потопленными, и они предпочитали завербоваться въ пираты.
   Такая безнаказанность очень разнѣжила нашъ экипажъ, и я понимаю, почему Тичъ произвелъ такое глубокое впечатлѣніе на ихъ умъ: присутствіе этого съумасшедшаго было единственной опасностью въ нашемъ образѣ жизни.
   Мы натолкнулись какъ-то на корабль, на которомъ пушки оказались больше, а пушкари искуснѣе нашихъ и аваріи, претерпленныя нами, были такъ велики, что Баллантри на этотъ разъ убѣдилъ экипажъ, что "Сара" не можетъ долѣе держаться на водѣ, а потому мы и направились въ нашъ портъ. Странно было видѣть при этомъ радость экипажа: разсчитывали, что доля каждаго въ добычѣ стала больше, благодаря тому, что у насъ убили двоихъ пушкарей.
   Мы цѣлыхъ девять дней плыли къ нашему порту, до такой степени слабъ былъ вѣтеръ, и такъ плохъ былъ нашъ корабль. Но наконецъ, на десятый, передъ разсвѣтомъ, въ легкой дымкѣ тумана мы вошли въ устье. Немного спустя туманъ разсѣялся было, но опять сгустился, успѣвъ показать намъ по близости военный крейсеръ. Это былъ тяжелый ударъ, и такъ близко отъ нашего убѣжища. Мы долго спорили о томъ: видѣли ли они насъ и если видѣли, то узнали ли "Сару". Мы очень тщательно истребляли весь экипажъ захваченныхъ нами кораблей, чтобы не оставалось свидѣтелей противъ насъ лично; но наружность "Сары" трудно было замаскировать и опасность была тѣмъ значительнѣе, что въ послѣднее время, когда она стала такъ плоха, намъ случалось нѣсколько разъ безуспѣшно гоняться за кораблями, и ясно, что ея описаніе было опубликовано.
   Полагаю, что эта опасность насъ побудила бы немедленно разстаться. Но тутъ оригинальный геній Баллантри снова заявилъ себя. Онъ и Тичъ (и это была самая замѣчательная черта его успѣха) шли рука объ руку съ перваго же дня ихъ соглашенія. Я часто спрашивалъ его, какъ онъ этого добился, но не получалъ никакого отвѣта. Только разъ онъ мнѣ объявилъ, что "у Тича есть планъ, который очень удивилъ бы экипажъ, еслибы онъ о немъ узналъ, и очень удивилъ бы его самого, еслибы онъ былъ приведенъ въ исполненіе".
   Ну вотъ въ этомъ случаѣ онъ и Тичъ опять оказались заодно, и по ихъ настоянію якорь былъ брошенъ, и весь экипажъ предался невообразимому пьянству.
   Къ полудню нашъ корабль представлялъ горсть полоумныхъ людей, выбрасывавшихъ добро за бортъ, ревѣвшихъ пѣсни, ругавшихся и въ то же время обнимавшихся.
   Баллантри приказалъ мнѣ не пить, но притворяться пьянымъ, если мнѣ жизнь дорога; и я никогда еще не проводилъ такого нестерпимо скучнаго дня, и большую часть времени лежалъ на кормѣ и наблюдалъ за болотами и густыми зарослями кустовъ, которые окружали нашъ маленькій бассейнъ.
   Немного спустя по наступленіи темноты Баллантри свалился съ ногъ около меня съ пьянымъ смѣхомъ и шепнулъ мнѣ, чтобы я доползъ до каюты и тамъ притворился, что сплю, такъ какъ я скоро понадоблюсь. Я сдѣлалъ, что было приказано, и придя въ каюту, гдѣ было темно, свалился на первую койку. Тамъ уже кто-то лежалъ; и потому, какъ онъ двинулъ плечомъ и столкнулъ меня съ койки, я замѣтилъ, что онъ не очень пьянъ; однако, когда я улегся на другомъ мѣстѣ, онъ продолжалъ, повидимому, спать. Сердце мое сильно билось, потому что я понималъ, что предстоитъ нѣчто отчаянное. Но вотъ въ каюту пришелъ Баллантри, засвѣтилъ лампу, оглядѣлъ каюту и, кивнувъ головой съ довольнымъ видомъ, опять ушелъ на палубу.
   Я поглядѣлъ сквозь пальцы и увидѣлъ, что насъ въ каютѣ трое, которые дремлютъ или притворяются, что дремлютъ: я -- самъ, нѣкто Доттонъ и нѣкто Греди -- оба люди очень рѣшительные. На палубѣ остальные предавались оргіи, не имѣвшей уже въ себѣ ничего человѣческаго, такъ что не найти словъ въ человѣческомъ языкѣ, чтобы описать звуки, издававшіеся ими теперь. Я много слышалъ пьянаго галдѣнья въ жизни, между прочимъ, и на нашемъ кораблѣ, но никогда не слыхивалъ ничего подобнаго, и подумалъ, что, должно быть, въ вино что-нибудь подсыпано. Много времени прошло, прежде чѣмъ эти дикіе вопли перешли въ слабые стоны и наконецъ совсѣмъ затихли.
   И вскорѣ затѣмъ Баллантри сошелъ внизъ, на этотъ разъ вмѣстѣ съ Тичемъ. Послѣдній выругался при видѣ насъ троихъ на койкахъ.
   -- Тсъ! сказалъ Баллантри, -- вы можете теперь стрѣлять имъ въ уши. Вы знаете, какого снадобья они наглотались.
   Въ полу каюты была сдѣлана подполица и туда складывалась главная часть добычи до дня дѣлежа. Подполица замыкалась кольцомъ съ тремя замками, и ключи, для большей безопасности, находились въ рукахъ троихъ людей: одинъ у Тича, другой у Баллантри, и третій у человѣка, по имени Гаммондъ. И я очень удивился, увидя, что всѣ три ключа теперь въ однѣхъ рукахъ (я продолжалъ глядѣть сквозь пальцы), и удивился еще сильнѣе, когда увидѣлъ, что Баллантри и Тичъ вынесли нѣсколько свертковъ, четыре счетомъ, тщательно запакованныхъ и приготовленныхъ для навьючиванія ихъ на спину.
   -- А теперь, сказалъ Тичъ,-- идемъ!
   -- Постойте, отвѣчалъ Баллантри.-- Я открылъ, что кромѣ васъ, есть еще одинъ, который знаетъ тропинку черезъ болото, и даже болѣе короткую, чѣмъ ваша.
   -- Въ такомъ случаѣ, мы пропали, закричалъ Тичъ.
   -- Я въ этомъ не увѣренъ, отвѣчалъ Баллантри,-- потому что есть еще нѣсколько обстоятельствъ, съ которыми я долженъ васъ познакомить. Во-первыхъ, въ ваши пистолеты (которые я былъ такъ добръ, что взялся сегодня по-утру зарядить для васъ) не положено пуль. Во-вторыхъ, такъ какъ есть другое лицо, которое знаетъ тропинку, то вы должны понять, что я не буду такъ глупъ, чтобы связываться съ такимъ полоумнымъ, какъ вы. Въ третьихъ, эти джентльмены (которымъ незачѣмъ больше прикидываться спящими) мои сторонники и сейчасъ свяжутъ васъ и привяжутъ къ мачтѣ, а когда ваши люди проснутся (если только они проснутся послѣ того снадобья, какое мы съ вами подмѣшали къ вину), то будутъ такъ обязательны -- я въ томъ увѣренъ -- что освободятъ васъ, а вамъ не трудно будетъ объяснить имъ исторію съ тремя ключами.
   Тичъ ни слова не промолвилъ, но глядѣлъ на него, какъ испуганный ребенокъ, въ то время какъ мы связывали его и привязывали къ мачтѣ.
   -- Вотъ теперь вы видите, глупый теленокъ, сказалъ Баллантри, -- почему мы приготовили четыре свертка. До сихъ поръ васъ звали капитанъ Тичъ, а теперь вы будете капитаномъ Лёрнъ {Тутъ непередаваемая игра слова: Teach (Тичъ) значитъ по-англійски учитъ, а learn (Лёрнъ) -- учиться.}.
   То были послѣднія слова, сказанныя нами на "Сарѣ". Мы всѣ четверо съ нашими четырьмя свертками тихонько спустились съ корабля и оставили его за собой безмолвнымъ, какъ могила.
   Надъ водой носился туманъ, доходившій до высоты груди, такъ что Доттонъ, знавшій проходъ, долженъ былъ управлять лодкой стоя, и это обстоятельство, заставлявшее насъ грести тихонько, было средствомъ нашего избавленія. Мы не далеко еще отплыли отъ корабля, когда стало разсвѣтать, и птицы принялись летать надъ водой. Вдругъ Доттонъ пріостановился и шепотомъ велѣлъ намъ перестать грести и затаить дыханіе, если жизнь намъ дорога. И дѣйствительно мы услышали слабый звукъ веселъ по одну сторону нашей лодки, а затѣмъ и по другую. Ясно, что насъ вчера замѣтили, и мы теперь окружены шлюбками съ крейсера.
   Безъ сомнѣнія, никогда еще люди не подвергались такой огромной опасности; и въ то время какъ мы придерживали весла, моля Бога о спасеніи, потъ выступилъ на моемъ лбу.
   Вдругъ мы услышали на одной изъ шлюбокъ (она была такъ близко отъ насъ, что мы могли бы перебросить въ нее сухарь), офицеръ шепотомъ говорилъ матросамъ:-- тише, тише.
   И я удивился, какъ это они не слышатъ, какъ бьется мое сердце.
   -- Ну ужь о тропинкѣ надо оставить всякое попеченіе, сказалъ Баллантри; намъ слѣдуетъ прежде всего какъ-нибудь укрыться, подплыть прямо къ берегу.
   Это мы сдѣлали съ величайшими предосторожностями, пробираясь, какъ умѣли, сквозь туманъ, въ которомъ собственно говоря и была вся наша надежда на спасеніе. Но небо руководило нами; мы добрались до берега и высадились въ густыхъ тростникахъ, осторожно захвативъ съ собой и свои сокровища. Такъ какъ другаго способа спрятаться у насъ не было, а туманъ началъ уже разсѣиваться, то мы перевернули лодку и потопили ее. Мы все еще находились въ тростникахъ, когда взошло солнце, и въ то же время изъ центра залива раздалось матросское ура, и мы догадались, что "Сара" взята. Я слышалъ впослѣдствіи, что офицеръ, взявшій ее, получилъ большія почести, и безъ сомнѣнія онъ очень ловко подкрался къ кораблю, но полагаю, ему не стоило большихъ трудовъ захватить его.
   Но насъ ждали опасности инаго рода.
   Мы высадились у края обширнаго и опаснаго болота и добраться до тропинки представлялось дѣломъ до крайности труднымъ, утомительнымъ и опаснымъ. Доттонъ, правда, былъ того мнѣнія, что намъ слѣдуетъ подождать, пока уйдетъ корабль, и тогда выловить лодку, такъ какъ всякая отсрочка будетъ благоразумнѣе, чѣмъ идти по болоту. Одинъ изъ насъ пошелъ обратно къ краю берега и, выглянувъ сквозь тростникъ, увидѣлъ, что туманъ уже разсѣялся, а на "Сарѣ" развѣвается англійскій флагъ, но никакихъ приготовленій къ отплытію не видно.
   Наше положеніе стало теперь весьма сомнительнымъ. Оставаться вблизи болотъ было нездорово; мы такъ поглощены были заботой о своихъ сокровищахъ, что мало захватили съ собой съѣстныхъ припасовъ, и кромѣ того было необходимо выбраться изъ этой мѣстности, прежде нежели извѣстіе о захватѣ разбойничьяго корабля разойдется, и въ параллель со всѣми этими соображеніями шло только одно: опасность перехода черезъ болото. Мы рѣшились на послѣднее.
   Было уже нестерпимо жарко, когда мы пустились въ путь, отыскивая тропинку по компасу. Доттонъ взялся за компасъ, а двое изъ насъ поочереди несли его казну. Онъ зорко слѣдилъ за арьергардомъ, потому что довѣрилъ намъ то, что ему было дороже души. Тростникъ былъ очень густъ; почва предательская, и мы часто проваливались самымъ ужаснымъ образомъ; зной стоялъ удушливый, воздухъ былъ тяжелъ, а комары вились такими миріадами надъ нами, что каждый изъ насъ шелъ какъ бы окруженный тучей.
   Часто замѣчали, что джентльмены по рожденію гораздо лучше переносятъ усталость, тѣмъ простолюдины, такъ что пѣхотные офицеры, шлепающіе по грязи передъ солдатами, часто стыдятъ ихъ своей выносливостью. Это же самое было и въ настоящемъ случаѣ, когда съ одной стороны были Баллантри и я -- два высокорожденныхъ джентльмена, а съ другой Греди, простой матросъ и почти великанъ по физической силѣ. Доттона я не беру въ разсчетъ; онъ держался почти также хорошо, какъ и мы.
   Что касается Греди, то онъ скоро началъ жаловаться въ усталость, отставалъ, отказывался въ очередь нести свертокъ Доттона, просилъ безпрестанно рома (у насъ было его очень небольшое количество) и наконецъ сталъ грозить, что выстрѣлитъ намъ въ спину изъ пистолета, если мы не позволимъ ему отдохнуть.
   Баллантри вѣроятно поставилъ бы на своемъ, но я уговорилъ его дозволить намъ отдохнуть; и мы сдѣлали привалъ и поѣли. Но это мало помогло Греди, и онъ опять поплелся за нами, стеня и жалуясь на судьбу. Наконецъ по неосторожности, и невнимательно слѣдя за тропинкой, онъ провалился въ ту часть болота, гдѣ была глубокая вода, страшно заоралъ, но прежде чѣмъ мы подоспѣли къ нему на помощь, пошелъ ко дну вмѣстѣ съ своей казной. Его участь, а пуще всего крики напугали насъ до глубины души, и однако это было счастливымъ для насъ обстоятельствомъ и послужило средствомъ къ нашему избавленію, такъ какъ побудило Доттона взлѣсть на дерево, откуда онъ увидѣлъ рощу, служившую границей для безопасной тропинки. Онъ пошелъ впередъ болѣе безпечно, должно быть, потому что мы вдругъ увидѣли, что онъ погрузился въ болото, выдернулъ одну ногу, но ушелъ еще глубже и такъ до двухъ разъ.
   Тогда онъ повернулъ помертвѣлое лицо къ намъ.
   -- Протяните мнѣ руку, сказалъ онъ, я попалъ на топкое мѣсто.
   -- Не можетъ быть! отвѣчалъ Баллантри, не двигаясь съ мѣста.
   Доттонъ сталъ отчаянно ругаться, но ушелъ еще глубже, такъ что грязь доходила ему уже до груди и, выхвативъ пистолетъ изъ-за пояса, закричалъ:
   -- Помогите или умрите и будьте прокляты!
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ Баллантри, я пошутилъ. Сейчасъ иду.
   И положилъ свой свертокъ и свертокъ Доттона, который несъ.
   -- Не подходите ко мнѣ, пока я васъ не кликну, сказалъ онъ мнѣ, и пошелъ одинъ къ тому мѣсту, гдѣ погрузился въ трясину Доттонъ. Тотъ былъ теперь спокоенъ, хотя и держалъ пистолетъ, и выраженіе ужаса на его лицѣ было тяжело видѣть.
   -- Ради Бога, произнесъ онъ,-- поторопитесь.
   Баллантри былъ около него.
   -- Не шевелитесь, сказалъ онъ, и какъ-будто что-то соображалъ. Протяните обѣ руки.
   Доттонъ положилъ пистолетъ на землю, но она была до того пропитана водой, что пистолетъ немедленно засосало. Съ проклятіемъ нагнулся онъ за нимъ, а въ это время Баллантри ударилъ его кинжаломъ между плечъ.
   Доттонъ поднялъ руки надъ головой, отъ боли или желая оградить себя -- не знаю. Въ слѣдующій мигъ онъ погрузился въ трясину.
   Баллантри тоже ушелъ въ нее по щиколку, но выкарабкался и вернулся къ тому мѣсту, гдѣ я стоялъ, чувствуя, что колѣни подо мной подгибаются.
   -- Чортъ бы васъ побралъ, Френсисъ! сказалъ онъ,-- я думаю, что вы просто малодушный человѣкъ. Помилуйте, я вѣдь въ сущности только наказалъ пирата. И теперь мы отдѣлались отъ "Сары". Мы выйдемъ чисты изъ этого дѣла; кому доказывать наше участіе?
   Я увѣрялъ его, что онъ ко мнѣ несправедливъ, но чувство гуманности было такъ во мнѣ задѣто ужаснымъ зрѣлищемъ, котораго я только-что былъ свидѣтелемъ, что я съ трудомъ переводилъ духъ.
   -- Полноте, убѣждалъ онъ,-- вы должны быть рѣшительнѣе. Человѣкъ этотъ пересталъ быть намъ нуженъ, какъ только указалъ то мѣсто, гдѣ начинается тропинка, и вы не станете отрицать: я былъ бы олухъ, еслибы упустилъ такой удобный случай.
   Я не могъ отрицать, что въ принципѣ онъ былъ правъ, но не могъ не пролить слезъ, которыхъ ни одинъ мужественный человѣкъ не долженъ стыдиться, и, только глотнувъ рому, могъ идти дальше. Повторяю: я нисколько не стыжусь своего великодушнаго волненія; состраданіе -- почтенное качество въ воинѣ, и однако я не могу вполнѣ порицать Баллантри, которому, вообще, везло, такъ какъ мы безъ всякихъ злоключеній достигли тропинки и въ тотъ же вечеръ, передъ солнечнымъ закатомъ, пришли къ концу болота.
   Мы слишкомъ утомились, чтобы идти дальше; на сухомъ пескѣ, согрѣтомъ лучами солнца, и около самаго сосноваго лѣса, мы улеглись и немедленно заснули.
   На слѣдующее утро мы проснулись очень рано и завели споръ, который чуть-было не окончился дракой. Мы находились теперь на берегу одной изъ южныхъ провинцій, за тысячи миль отъ какого-либо французскаго селенія; намъ предстояло трудное путешествіе и тысячи опасностей, и безъ сомнѣнія, если когда-либо нужно намъ было доброе согласіе, такъ это теперь. Я долженъ предположить, что Баллантри потерялъ привычку къ вѣжливости, и въ этой мысли нѣтъ ничего страннаго., послѣ того какъ мы такъ долго вели жизнь морскихъ волковъ. Какъ бы то ни было, онъ такъ грубо обошелся со мной, что каждый джентльменъ обидѣлся бы.
   Я сказалъ ему, въ какомъ свѣтѣ мнѣ представляется его поведеніе; онъ отошелъ подальше, я послѣдовалъ за нимъ, осыпая его упреками, и наконецъ, онъ остановилъ меня движеніемъ руки.
   -- Франкъ, сказалъ онъ,-- вы знаете, что мы дали клятву; но еще не выдумана такая, которая заставила бы меня проглотить подобныя выраженія, еслибы я не относился къ вамъ съ искренней привязанностью. Вы не можете въ ней сомнѣваться, потому что я вамъ ее доказалъ. Доттона я взялъ потому, что онъ зналъ тропинку, а Греди потому, что Доттонъ не хотѣлъ безъ него идти. Но зачѣмъ мнѣ было васъ брать? Вы представляете постоянную опасность для меня со своимъ проклятымъ ирландскимъ жаргономъ. По всей справедливости, вы должны бы быть теперь въ оковахъ на крейсерѣ, а вы ссоритесь со мной, какъ ребенокъ изъ-за нѣсколькихъ бездѣлушекъ.
   Я нашелъ, что это самая неблагородная рѣчь, какую я только слышалъ въ жизни, и по истинѣ говорю, что до сихъ поръ не могу совмѣстить ее съ понятіемъ о джентльменѣ, какимъ былъ мой другъ. Я возразилъ ему, что его шотландскій акцентъ, хотя и менѣе замѣтенъ, чѣмъ у другихъ, но все же очень варварскій и отвратительный, и дѣло приняло бы худой оборотъ, еслибы не появленіе третьяго лица.
   Мы немного отошли отъ того мѣста, гдѣ спали, оставивъ свертки распакованными и золото блестѣвшимъ наружу. Они остались между нами и соснами, и должно быть изъ-за сосенъ и вышелъ незнакомецъ. То былъ мѣстный простолюдинъ съ большимъ топоромъ на плечѣ и глядѣлъ розиня ротъ то на сокровища, то на насъ, какъ мы ссорились, причемъ дошло уже до того, что схватились за оружіе. Не успѣли мы замѣтить его, какъ онъ бросился со всѣхъ ногъ бѣжать и скрылся въ лѣсу.
   Такое зрѣлище отрезвило насъ: вооруженные люди въ матросскомъ одѣяніи, которые ссорятся изъ-за казны неподалеку отъ того мѣста, гдѣ захваченъ пиратъ -- этого было достаточно, чтобы спустить на насъ все населеніе. Мы не только забыли про ссору, но даже ея какъ-будто бы совсѣмъ и не бывало: въ одно мгновеніе ока мы упаковали свои свертки и пустились бѣжать, что есть духу.
   Но бѣда въ томъ, что мы не знали дороги и безпрестанно должны были обращаться вспять. Баллантри разспрашивалъ, о дорогѣ Доттона, но трудно путешествовать по слухамъ; и морской берегъ вокругъ залива былъ очень неправильной формы и безпрестанно давалъ новые изгибы.
   Мы совсѣмъ выбились изъ силъ, когда, дойдя до верхушки одной дюны, увидѣли, что путь намъ опять отрѣзанъ новымъ развѣтвленіемъ бухты. Но этотъ заливъ очень отличался отъ тѣхъ, какіе мы видѣли раньше; онъ былъ окруженъ скалами и такъ глубокъ, что маленькое какое-то судно въ немъ укрылось, а экипажъ сошелъ на берегъ. Тамъ они развели костеръ и сидѣли за трапезой. Что касается самаго корабля, то онъ былъ изъ тѣхъ, какіе строятся на Бермудскихъ островахъ.
   Любовь къ золоту и ненависть, питаемая къ пиратамъ, будучи чрезвычайно сильными мотивами, давали поводъ ждать, что вся страна бросится за нами въ погоню. Кромѣ того, ясно было, что мы находимся на какомъ-то полуостровѣ, имѣющемъ форму разставленныхъ пальцевъ руки, и тотъ переходъ на материкъ, который намъ слѣдовало съ самаго начала избрать, теперь уже зорко охраняется. Всѣ эти соображенія побудили насъ къ смѣлому шагу. Нѣкоторое время, чутко прислушиваясь, нѣтъ ли за нами погони, мы пролежали въ кустахъ на вершинѣ дюны и, отдохнувъ и нѣсколько оправившись, сошли внизъ и съ большой непринужденностью присоединились къ партіи, сидѣвшей у огня.
   То былъ купецъ и его негры изъ Альбани, города провинціи Нью-Іорка, и теперь онъ возвращался съ грузомъ изъ Индіи домой: имени его я не припомню. Мы были удивлены, узнавъ, что онъ притаился здѣсь, опасаясь встрѣчи съ "Сарой", мы никакъ не ожидали, что наши подвиги такъ громки.
   Какъ только-что альбанецъ услышалъ, что "Сара" захвачена, то вскочилъ на ноги и далъ намъ по чаркѣ водки за добрую вѣсть и послалъ своихъ негровъ готовиться къ снятію съ якоря. Мы съ своей стороны воспользовались этимъ для болѣе конфиденціальныхъ переговоровъ и, наконецъ, предложили себя въ пассажиры.
   Онъ косо поглядѣлъ на наше просмоленное платье и пистолеты, но вѣжливо отвѣчалъ, что у него очень тѣсно на кораблѣ. Ни просьбами, ни щедрыми посулами, на которые мы не скупились, мы не могли переубѣдить его.
   -- Я вижу, что вы худаго о насъ мнѣнія, сказалъ Баллантри,-- но я докажу вамъ, какъ мы высоко васъ цѣнимъ, открывъ вамъ всю истину. Мы якобиты, обратившіеся въ бѣгство, и голова наша оцѣнена.
   Это явно тронуло альбанца. она сталъ насъ разспрашивать про шотландскую войну, и Баллантри терпѣливо отвѣчалъ на его разспросы. Наконецъ, подмигнувъ самымъ вульгарнымъ образомъ, купецъ сказалъ:
   -- Должно быть вамъ и вашему принцу Чарли задали не то угощеніе, какого вамъ хотѣлось?
   -- Именно, отвѣчалъ я; -- а теперь, милый мой, мы бы хотѣли, чтобы вы угостили насъ по-пріятельски.
   Я сказалъ это съ ирландской манерой, которая считается очень привлекательной. И замѣчательное дѣло, такая манера всегда увѣнчивается успѣхомъ, а это въ свою очередь доказываетъ, какою любовью пользуется наша нація. Какъ часто видѣлъ я, что солдатъ избѣгалъ розогъ, а нищій вымаливалъ щедрую милостыню, благодаря находчивой шуткѣ.
   И дѣйствительно, какъ только альбанецъ разсмѣялся, я успокоился, что наше дѣло въ шляпѣ. Но даже и тутъ онъ поставилъ намъ много условій: и во-первыхъ отобралъ у насъ оружіе, прежде чѣмъ пустить на свой корабль. А затѣмъ далъ знакъ сняться съ якоря, и черезъ минуту мы поплыли по бухтѣ съ хорошимъ попутнымъ вѣтромъ, благословляя Бога за наше избавленіе.
   Почти въ самомъ устьѣ залива мы прошли мимо крейсера, а немного далѣе мимо бѣдной "Сары", съ ея призовымъ экипажемъ, и оба эти зрѣлища заставили насъ трепетать. Бермудскій корабль казался вѣрнымъ убѣжищемъ, и наша смѣлая игра выигранной, по сравненію съ тѣмъ положеніемъ, въ какомъ находились наши товарищи. Но въ сущности, мы попали изъ огня да въ полымя и избѣжали открытой ярости военнаго корабля только за тѣмъ, чтобы очутиться въ полной зависимости отъ сомнительной честности нашего альбанскаго купца.
   Но по многимъ обстоятельствамъ оказалось, что мы гораздо безопаснѣе, чѣмъ смѣли надѣяться. Городъ Альбани въ то время велъ обширную контрабандную торговлю съ индѣйцами и французами. Это было беззаконно, а потому ослабило ихъ приверженность къ правительству, а кромѣ того, приводило въ столкновеніе съ самыми вѣжливыми людьми въ мірѣ и производило расколъ въ ихъ симпатіяхъ. Короче сказать, они были подобны контрабандистамъ, шпіонамъ и политическимъ агентамъ всѣхъ странъ, которыя всегда готовы перейти на любую сторону. Кромѣ того, нашъ альбанецъ былъ очень честный человѣкъ и очень алчный, и къ довершенію благополучія, наше общество пришлось ему по нраву. Прежде чѣмъ мы достигли города Нью-Іорка, мы условились, что онъ доставитъ насъ на своемъ кораблѣ въ Альбани, а оттуда дастъ возможность перебраться черезъ границу и присоединиться къ французамъ. За все это мы должны были заплатить очень дорого; но нищіе не имѣютъ выбора, а бродягамъ нельзя заключать выгодныхъ сдѣлокъ.
   Мы поплыли по Гудзоновой рѣкѣ, которая, на мой взглядъ, очень хорошая рѣка, и были доставлены въ гостинницу "Гербъ короля" въ Альбани. Городъ былъ полонъ провинціальной милиціи, жаждавшей крови французовъ.
   Самъ губернаторъ Клинтонъ здѣсь находился, очень дѣятельный человѣкъ, и, сколько я могъ узнать, почти доведенный до умопомѣшательства мятежнымъ духомъ своего собранія. Индѣйцы на обѣихъ сторонахъ были на военномъ положеніи, и мы видѣли партіи ихъ, доставлявшія плѣнныхъ, и, хуже того, скальпы женщинъ и мужчинъ, за которыя имъ платили опредѣленную сумму, и увѣряю васъ, это было совсѣмъ не весело видѣть. Вообще, мы не могли бы выбрать для своихъ плановъ худшаго момента; наше положеніе въ гостинницѣ было очень рискованное, а нашъ альбанецъ придумывалъ тысячи проволочекъ и, кажется, готовъ былъ отречься отъ своихъ обязательствъ; опасности со всѣхъ сторонъ окружали насъ, и нѣкоторое время мы искали забвенія въ кутежѣ.
   При этомъ мы свели знакомство съ однимъ бойкимъ юношей, по имени Кью. Онъ былъ однимъ изъ отважнѣйшихъ индійскихъ купцовъ, превосходно знакомъ со всѣми тайными тропинками въ пустынѣ, крайне нуждался въ деньгахъ, былъ большой мотъ и къ довершенію благополучія въ ссорѣ съ своимъ семействомъ. Его мы убѣдили придти къ намъ на помощь; онъ частнымъ образомъ доставилъ намъ то, что намъ было нужно для бѣгства, и въ одинъ прекрасный день мы ускользнули изъ Альбани, не попрощавшись съ нашимъ прежнимъ пріятелемъ, и сѣли въ челнокъ.
   Чтобы описать трудности и опасности путешествія, требуется болѣе изящное перо, чѣмъ мое. Читатель самъ можетъ себѣ представить ужасную пустыню, сквозь которую мы должны были пробираться: ея лѣсныя дебри, болота, крутыя скалы, бѣшеные потоки и чудовищные водопады. Среди этой варварской природы мы весь день трудились: то волокли нашъ челнокъ, то несли его на плечахъ; а по ночамъ спали вокругъ костровъ, окруженные ревомъ волковъ и другихъ дикихъ звѣрей. Нашъ планъ былъ подняться до верховья Гудзона въ сосѣдство Краунъ-Пойнта, гдѣ у французовъ была выстроена крѣпостца въ лѣсу на озерѣ Чамиленъ.
   Но сдѣлать это прямымъ путемъ было бы опасно, а потому мы пробирались черезъ цѣлый лабиринтъ рѣкъ, озеръ и небольшихъ заливовъ, при воспоминаніи о которыхъ у меня голова идетъ кругомъ.
   Эти пути бываютъ обыкновенно совсѣмъ пустынны, но въ настоящее время страна была въ смятеніи, индійскія племена на военномъ положеніи, и лѣса полны индійскихъ развѣдчиковъ. Мы постоянно натыкались на нихъ тамъ, гдѣ всего менѣе ихъ ожидали, разъ въ особенности -- я никогда этого не забуду -- какъ на разсвѣтѣ, мы вдругъ были окружены пятью или шестью такими раскрашенными дьяволами, вопившими во все горло и размахивавшими топорами. Мы вышли изъ этой встрѣчи цѣлы и не вредимы, какъ и изъ всѣхъ остальныхъ, такъ какъ Кью былъ хорошо знакомъ и очень любимъ различными племенами.
   И дѣйствительно, онъ былъ очень храбрый, почтенный человѣкъ, но даже пользуясь привилегіей его товарищества, мы не могли разсчитывать на полную безопасность при этихъ встрѣчахъ. Чтобы доказать свою дружбу, мы должны были прибѣгать къ запасу рома -- въ самомъ дѣлѣ, подъ какой бы личиной ни дѣйствовалъ индійскій торговецъ, а истинное занятіе его -- это содержать подвижной питейный домъ въ лѣсу,-- а затѣмъ, спасаться со всѣхъ ногъ, во избѣжаніе скальпированія: когда у индійцевъ зашумитъ въ головѣ, они теряютъ всякое чувство приличія; у нихъ тогда только одна мысль: раздобыть еще scaura, такъ они называютъ этотъ проклятый напитокъ. Конечно, они могли бы очень легко насъ поймать. И еслибы это случилось, мнѣ бы не писать этихъ мемуаровъ.
   Мы достигли самаго опаснаго пункта нашего пути, гдѣ могли одинаково попасть въ руки какъ англичанъ, такъ и французовъ, когда насъ постигла жестокая катастрофа. Кью вдругъ заболѣлъ съ такими симптомами, какіе бываютъ при отравленіи, и по истеченіи нѣсколькихъ часовъ умеръ на днѣ челнока.
   Мы такимъ образомъ лишились нашего путеводителя, переводчика, шкипера и паспорта -- потому что всѣмъ этимъ онъ намъ служилъ, и оказались въ отчаянномъ, безвыходномъ положеніи.
   Кью, очень гордившійся своими познаніями, часто читалъ намъ лекція географіи, и Баллантри, кажется мнѣ, слушалъ его. Но я съ своей стороны всегда находилъ такія свѣдѣнія очень скучными и кромѣ того факта, что мы находимся теперь въ странѣ Андирондакскихъ индійцевъ и не очень далеко отъ мѣста своего назначенія -- еслибы только знали, какъ туда пройти -- ровно ничего не вѣдалъ.
   Мудрость моего поведенія не замедлила обнаружиться, потому что при всѣхъ своихъ стараніяхъ, Баллантри, оказалось, не дальше ушелъ, чѣмъ я. Немудрено поэтому, если онъ былъ въ очень мрачномъ настроеніи; привычка же его сваливать всю вину на другихъ была менѣе извинительна, а ругательства совсѣмъ нестерпимы. Въ самомъ дѣлѣ, онъ усвоилъ себѣ среди пиратовъ такой способъ обращенія, какой вовсе неприличенъ между джентльменами и теперь дошелъ въ этомъ до апогея.
   Труды Геркулеса, описываемые Гомеромъ, ничто сравнительно съ тѣмъ, что мы испытывали. Нѣкоторыя части лѣса были такъ густы, что мы должны были продираться сквозь чащу, какъ мыши въ кругъ сыра. Мѣстами мы должны были пробираться по болоту, и окружающій лѣсъ былъ совсѣмъ гнилой. Я споткнулся о большую карягу, валявшуюся на землѣ, и ушелъ по колѣно въ истлѣвшую древесную пыль; хотѣлъ, падая, ухватиться за твердый, казалось на видъ, стволъ, но при моемъ прикосновеніи онъ весь разсыпался, точно песокъ. Спотыкаясь, падая, пробираясь на колѣняхъ, рискуя выколоть себѣ глаза о вѣтки, обдирая объ нихъ свое платье, мы шли весь день и врядъ-ли прошли двѣ мили. Что всего хуже, это что намъ очень рѣдко попадались просвѣты на окружающую насъ мѣстность, и мы безпрестанно должны были сходить съ пути, который преграждался намъ различными препятствіями, такъ что въ сущности нельзя было даже сообразить, въ какомъ направленіи мы двигаемся.
   Не задолго до солнечнаго заката, когда мы выбрались на открытое мѣсто и рѣку, окруженныя высокими горами, Баллантри сбросилъ свой багажъ и объявилъ:
   -- Я дальше не пойду, и велѣлъ мнѣ разложить костеръ, ругаясь такими словами, которыя неудобно приводить въ печати.
   Я сказалъ ему, чтобы онъ постарался забыть, что былъ пиратомъ, и припомнилъ бы, что онъ джентльменъ.
   -- Съ ума вы сошли? закричалъ онъ, что сердите меня въ такую минуту.
   И затѣмъ, грозя кулакомъ, заоралъ:
   -- Подумать, что я долженъ сложить свои кости въ этой проклятой пустынѣ! Лучше бы мнѣ было умереть на плахѣ, какъ джентльмену!
   Говоря это, онъ ломался, какъ актеръ, а затѣмъ принялся кусать пальцы, уставясь въ землю, и представляя собой весьма неприглядное зрѣлище.
   Я просто былъ возмущенъ этимъ человѣкомъ, потому что думалъ, что солдату и джентльмену подобаетъ не такъ относиться къ своему концу. Поэтому я ничего ему не отвѣтилъ, а такъ какъ вечеръ былъ прохладный, то для собственнаго удобства нашелъ нужнымъ разложить костеръ. И однако Богу извѣстно, что на такомъ открытомъ мѣстѣ и въ странѣ, гдѣ кругомъ рыскали дикари, это былъ совсѣмъ безумный поступокъ. Баллантри какъ будто не замѣчалъ меня, но наконецъ спросилъ:
   -- Есть у васъ братъ?
   -- По милости Божіей, цѣлыхъ пятеро, отвѣчалъ я.
   -- У меня только одинъ братъ, проговорилъ онъ страннымъ голосомъ и затѣмъ прибавилъ: -- Онъ мнѣ заплатитъ за все это.
   А когда я спросилъ, чѣмъ виноватъ его братъ въ нашей бѣдѣ: -- Какъ? закричалъ онъ, -- онъ сидитъ на моемъ мѣстѣ, носитъ мое имя, ухаживаетъ за моей женой, а я здѣсь одинъ въ этой проклятой пустынѣ съ окаяннымъ ирландцемъ. О! я поступилъ, какъ набитый дуракъ!
   Еще два дня провели мы при такихъ точно обстоятельствахъ, и затѣмъ Баллантри рѣшилъ бросить жребій, въ какую сторону намъ повернуть, и когда я сталъ доказывать, что это ребячество, отвѣчалъ:
   -- Я не знаю лучшаго способа выразить мое презрѣніе къ человѣческому разуму.
   Кажется, на третій день мы нашли тѣло христіанина, съ оскальпированной головой, плавающаго въ лужѣ крови, а надъ нимъ птицы пустыни вились, какъ туча мухъ.
   Не могу описать, какое страшное впечатлѣніе произвело на насъ это зрѣлище; но оно лишило меня послѣднихъ силъ и надежды на спасеніе въ здѣшней жизни.
   Въ тотъ же день, только немного позднѣе, мы брели черезъ такую часть лѣса, которая была сожжена, какъ вдругъ Баллантри, державшійся впереди, спрятался за пень. Я послѣдовалъ его примѣру, и оттуда мы могли наблюдать, не будучи сами замѣченными; мы увидѣли въ глубинѣ ближайшаго оврага большую партію дикарей, переходившихъ поперегъ нашего пути... Баллантри повернулся ко мнѣ, и все лицо его выразило одинъ страшный вопросъ.
   -- Они, можетъ быть, на сторонѣ англичанъ, шепнулъ я.
   -- Знаю, знаю, но вѣдь надо же когда-нибудь кончить.
   И вдругъ схвативъ монету, сталъ трясти ее въ рукѣ и затѣмъ подбросилъ на воздухъ...
   

Примѣчаніе м-ра Макъ-Келлара.

   Я прерываю на этомъ пунктѣ разсказъ кавалера, потому что оба пріятеля въ этотъ день поссорились окончательно и разстались; а разсказъ кавалера о причинахъ ссоры кажется мнѣ (сознаюсь) совсѣмъ несовмѣстнымъ съ характеромъ обоихъ людей.
   Послѣ того они странствовали каждый особнякомъ и пережили страшныя мученія, пока ихъ не подобралъ, сначала одного, а потомъ и другаго, отрядъ изъ форта св. Фредерика. Только двѣ вещи необходимо отмѣтить. Первую (и самую важную для моей исторіи), что м-ръ Баллантри во время пути зарылъ свою казну въ мѣстѣ, которое съ тѣхъ поръ такъ и не было открыто, но съ котораго онъ снялъ планъ своей кровью на подкладкѣ шляпы,
   А второе, что, придя безъ копѣйки денегъ въ фортъ, онъ былъ встрѣченъ м-ромъ Боркомъ, какъ братъ, и тотъ на свой счетъ перевезъ его во Францію. Простота характера м-ра Борка заставляетъ его чрезвычайно хвалить въ этомъ мѣстѣ м-ра Баллантри, хотя для болѣе разсудительнаго ума казалось бы, что тутъ одинъ только Боркъ достоинъ похвалы. Я съ тѣмъ большимъ удовольствіемъ отмѣчаю эту, по-истинѣ благородную, черту характера моего уважаемаго корреспондента, что вслѣдъ затѣмъ долженъ осудить его.
   Я воздерживался отъ всякихъ комментарій на счетъ его необычайныхъ и -- по моему мнѣнію -- безнравственныхъ воззрѣній, потому что знаю, онъ очень ревнивъ къ своей чести. Но его разсказа о ссорѣ я право же не могу привести, потому что это мнѣ кажется совсѣмъ невѣроятнымъ. Я самъ хорошо знаю м-ра Баллантри и долженъ сказать, что нельзя себѣ и представить человѣка болѣе недоступнаго страху...
   

IV.
Продолженіе разсказа управителя.

   Читатели легко поймутъ, что полковникъ распространялся далеко не обо всѣхъ своихъ приключеніяхъ. Въ самомъ дѣлѣ, еслибы мы услышали о нихъ во всей подробности, то ходъ послѣдующихъ событій могъ бы получить совсѣмъ иное направленіе. Такимъ образомъ, напримѣръ, онъ только слегка коснулся похожденій на кораблѣ пиратовъ. Къ тому же я не дослушалъ до конца и того, что полковникъ былъ не прочь сообщить. М-ръ Генри съ озабоченнымъ и пасмурнымъ видомъ всталъ наконецъ съ мѣста и, объявивъ полковнику, что его отзываютъ неотложныя дѣла, приказалъ мнѣ слѣдовать за собой въ контору.
   Придя туда, онъ уже не старался скрыть своего волненія и расхаживалъ по комнатѣ взадъ и впередъ съ искаженнымъ лицомъ, безпрестанно проводя рукой по лбу.
   -- Надо заняться дѣломъ, началъ онъ наконецъ, но умолкъ и объявилъ немного спустя, что слѣдуетъ сперва выпить, и велѣлъ принести бутылку лучшаго вина. Это было совсѣмъ не въ его обычаяхъ, тѣмъ болѣе, что когда вино подали, онъ выпилъ одну рюмку за другой, какъ человѣкъ равнодушный къ тому, что скажутъ. но какъ бы то ни было, а вино подкрѣпило его.
   -- Васъ, конечно, не удивитъ, Макъ-Келларъ,-- сказалъ онъ, когда я вамъ скажу, что братъ мой, спасенію котораго мы всѣ такъ рады, нуждается въ деньгахъ.
   Я отвѣчалъ, что догадывался объ этомъ, но что времена тяжелыя, и денегъ у насъ мало.
   -- Только не у меня, сказалъ онъ. А тѣ деньги, которыя приготовлены въ уплату процентовъ по залогу имѣнія?
   Я напомнилъ ему, что это деньги м-съ Генри.
   -- Я отвѣчаю передъ женой, рѣзко крикнулъ онъ.
   -- И кромѣ того ими нужно уплатить долгъ.
   -- Я знаю, сказалъ онъ, а потому и хочу посовѣтоваться съ вами.
   Я объяснилъ ему, какъ неудобно давать этимъ деньгамъ не то назначеніе, которое имѣлось въ виду, и что, поступивъ такимъ образомъ, мы можемъ лишиться всѣхъ плодовъ нашей экономіи и снова разорить помѣстье. Я даже взялъ смѣлость убѣждать его не дѣлать этого, и когда на всѣ мои доводы онъ только покачалъ головой и горько улыбнулся, усердіе завлекло меня слишкомъ далеко, и я закричалъ:
   -- Это чистое безуміе, и я въ этомъ дѣлѣ умываю руки.
   -- Вы говорите такъ, какъ еслибы я сдѣлалъ это ради своего удовольствія. Вѣдь у меня есть ребенокъ, и къ тому же я люблю порядокъ. И сказать по совѣсти, Макъ-Келларъ, я начиналъ уже гордиться помѣстьемъ.
   Онъ мрачно помолчалъ.
   -- Но что же прикажете дѣлать? продолжалъ онъ. Вѣдь моего тутъ нѣтъ ничего. Сегодняшнее извѣстіе перевернуло вверхъ дномъ всю мою жизнь. Я пользуюсь тѣнью имени и вещей... только тѣнью. Мои права основаны на пескѣ.
   -- Ихъ можно безспорно доказать передъ судомъ.
   Онъ поглядѣлъ на меня горящимъ взглядомъ, но сдержался и ничего не сказалъ; а я раскаялся въ своихъ словахъ, потому что увидѣлъ, что хотя онъ говорилъ только о помѣстья, но въ мысляхъ держалъ и свой бракъ.
   И вотъ вдругъ онъ вытащилъ смятое письмо изъ кармана и, изо всей силы швырнувъ его на столъ, прочиталъ мнѣ первыя слова дрожащимъ голосомъ:
   "Любезный Іаковъ!" -- вотъ оно... началось! закричалъ онъ.-- "Любезный Іаковъ, ты припомнишь, что я уже называлъ тебя такъ, а теперь ты и впрямь сталъ Іаковомъ и отнялъ у меня мое первородство!".. Что вы скажете на это, Макъ-Келларъ? и это отъ роднаго брата! Богу извѣстно, что я любилъ его и всегда былъ ему вѣренъ, и вотъ какъ онъ мнѣ пишетъ -- говоря это, м-ръ Генри безпокойно расхаживалъ по комнатѣ -- я такъ же хорошъ, какъ и онъ; я лучше его и Бога призываю въ томъ въ свидѣтели! Я не могу дать ему чудовищной суммы, какую онъ проситъ; онъ самъ знаетъ, что все помѣстье того не стоитъ; но я отдамъ ему все, что имѣю, и это болѣе того, что онъ ожидаетъ. Я слишкомъ долго выносилъ все это. Поглядите, что онъ дальше пишетъ; прочтите сами:-- "я знаю, что ты скупой пёсъ"... Скупой пёсъ! Я -- скупой... развѣ это правда, Макъ-Келларъ! Вы такъ думаете!-- Право, мнѣ показалось, что онъ готовъ прибить меня!-- О! вы всѣ такъ думаете! Хорошо же! вы увидите, и онъ увидитъ, и самъ Богъ увидитъ! Хотя бы я разорилъ помѣстье и ходилъ босой, а я напою этого кровопійцу. Пусть онъ беретъ все... все! Это все ему принадлежитъ! ахъ! закричалъ онъ, я все это предвидѣлъ, и даже хуже того, когда онъ не хотѣлъ меня отпустить.
   Онъ налилъ еще рюмку вина и хотѣлъ поднести ко рту, когда я осмѣлился взять его за руку.
   Онъ остановился.
   -- Вы правы, сказалъ онъ и бросилъ вино вмѣстѣ съ рюмкой въ каминъ.
   -- Пойдемте, сосчитаемъ деньги.
   Я не смѣлъ долѣе сопротивляться ему; въ самомъ дѣлѣ, меня очень разстроило отчаяніе человѣка, котораго я привыкъ видѣть всегда спокойнымъ. Мы сѣли и стали считать деньги, раскладывая ихъ по сверткамъ для пущаго удобства полковника Борка, который долженъ былъ отвезти ихъ.
   Послѣ этого м-ръ Генри вернулся въ залу, гдѣ вмѣстѣ съ милордомъ просидѣлъ всю ночь съ гостемъ.
   Незадолго до разсвѣта меня позвали и велѣли сопровождать полковника.
   Онъ не соглашался ѣхать съ менѣе отвѣтственнымъ провожатымъ, такъ какъ очень высоко цѣнилъ себя. Мы не могли предложить ему болѣе почетный конвой, потому что м-ръ Генри не хотѣлъ связываться съ контрабандистами.
   Утро было очень холодное и вѣтряное, когда мы выходили, и полковникъ кутался въ плащъ.
   -- Сэръ, сказалъ я, вашъ другъ потребовалъ очень большую сумму денегъ и, должно быть, онъ очень нуждается.
   -- Должно быть, отвѣтилъ онъ, какъ мнѣ показалось, сухо, но можетъ быть и то, что плащъ мѣшалъ ему говорить.
   -- Я только слуга фамиліи, и вы можете откровенно говорить со мной. Я думаю, что намъ мало будетъ отъ него радости.
   -- Любезный, сказалъ полковникъ, м-ръ Баллантри джентльменъ необыкновенно даровитый и человѣкъ, котораго я почитаю и которому поклоняюсь.
   Послѣ этого онъ замолчалъ какъ бы въ затрудненіи.
   -- Все это прекрасно, но все же радости намъ отъ него будетъ мало.
   -- Очень можетъ быть, любезный, но вы можете принять свои мѣры.
   Тѣмъ временемъ мы подъѣхали къ той части бухты, гдѣ его дожидалась лодка.
   -- Ну, сказалъ онъ, я у васъ въ долгу за вашу вѣжливость, м-ръ, какъ-васъ-звать, и на прощанье скажу вамъ одно послѣднее словечко, такъ какъ вы интересуетесь фамильными дѣлами. Мнѣ сдается, что другъ мой позабылъ упомянуть въ письмѣ, что онъ получаетъ больше всѣхъ другихъ эмигрантовъ въ Парижѣ пенсію изъ шотландскаго фонда, и это тѣмъ подлѣе, сэръ, закричалъ полковникъ, внезапно разгорячившись, что мнѣ не даютъ ни одного мѣднаго гроша.
   Онъ махнулъ шляпою въ мою сторону, какъ будто бы я былъ виноватъ въ этой несправедливости; затѣмъ опять впалъ въ обычный тонъ разгильдяйской любезности, пожалъ мнѣ руку и сѣлъ въ лодку, съ деньгами подъ мышкой и насвистывая жалобную пѣсню "Shule Aroon".
   Эту пѣсню я услышалъ тутъ впервые, но мнѣ пришлось вновь выслушать ее всю отъ начала до конца, а при какихъ обстоятельствахъ, читатель узнаетъ о томъ въ свое время.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Дефицитъ въ нашемъ хозяйственномъ бюджетѣ поставилъ насъ въ очень затруднительное положеніе и въ числѣ иныхъ послѣдствіи имѣлъ слѣдующее: я долженъ былъ съѣздить въ Эдинбургъ и тамъ заключить новый заемъ на весьма невыгодныхъ условіяхъ, чтобы покрыть старый. Я пробылъ въ отсутствіи около трехъ недѣль.
   О томъ, что произошло въ этотъ промежутокъ времени, мнѣ некому было сообщить, но я нашелъ по возвращеніи большую перемѣну въ поведеніи м-съ Генри. Старинныя бесѣды съ милордомъ почти не возобновлялись, и замѣчалась нѣкоторая ласковость съ ея стороны къ мужу, съ которымъ она теперь разговаривала чаще, чѣмъ прежде; а пуще всего она вся предалась любви къ дочери, миссъ Катрейнъ.
   Можно было бы подумать, что перемѣна пріятна м-ру Генри -- ничуть небывало. Напротивъ того: всякая перемѣна была для него ножемъ острымъ въ сердце: онъ читалъ въ ней признаніе ея любви къ отсутствующему. Это постоянство къ старшему брату, которымъ она гордилась, когда считала его умершимъ, теперь заставляло ее краснѣть, когда она узнала, что онъ живъ, и этотъ стыдъ былъ главной пружиной въ перемѣнѣ ея поведенія. Я не хочу ничего утаивать, а потому скажу, что въ этотъ періодъ времени м-ръ Генри показалъ себя въ самомъ невыгодномъ свѣтѣ. Въ публикѣ онъ сдерживался; но все же можно было замѣтить, что онъ раздраженъ.
   Со мной онъ менѣе чѣмъ съ кѣмъ-либо стѣснялся, онъ бывалъ часто грубо-несправедливъ и даже женѣ ему случалось отвѣчать очень рѣзко; быть можетъ, она раздражала его непривычной ласковостью; быть можетъ, порою онъ просто не въ силахъ былъ сдержать дурное расположеніе духа. Когда онъ такимъ образомъ выдавалъ свое раздраженіе, милордъ и м-съ Генри взглядывали другъ на друга съ горестнымъ удивленіемъ.
   И въ то время какъ онъ вредилъ себѣ проявленіями своей досады, онъ портилъ свое положеніе тѣмъ, что молчалъ о своихъ денежныхъ затрудненіяхъ, ужь не умѣю сказать, изъ гордости или изъ великодушія.
   Котрабандисты являлись не разъ, привозя пословъ отъ м-ра Баллантри, и ни одинъ не уходилъ съ пустыми руками. Я не могъ переубѣдить м-ра Генри. Онъ отдавалъ все, чего отъ него требовали, съ какой-то благородной яростью.
   Быть можетъ, отъ того, что онъ сознавалъ въ себѣ склонность къ скупости, ему нравилась безпечная расточительность, къ которой его вынуждалъ братъ. Быть можетъ, фальшивое положеніе подѣйствовало бы точно также и на болѣе смирнаго человѣка. но какъ бы то ни было, а помѣстье (если можно такъ выразиться) кряхтѣло подъ бременемъ; наши ежедневныя издержки постоянно урѣзывались; конюшни опустѣли, слуги были распущены, что вызвало большой ропотъ въ околодкѣ и подогрѣло старую ненависть къ м-ру Генри, и наконецъ пришлось отмѣнить ежегодную поѣздку въ Эдинбургъ.
   Это было въ 1756 году. Подумайте, что цѣлыхъ семь лѣтъ кровопійца высасывалъ всю кровь изъ Дэрисдира и что все это время мой господинъ молчалъ объ этомъ. Чертовская хитрость м-ра Баллантри заставляла его обращаться за деньгами исключительно къ м-ру Генри, и никогда ни единымъ словомъ не обмолвиться передъ милордомъ. Фамилія съ удивленіемъ взирала на нашу экономію. Они плакались, я увѣренъ, на то, что мой хозяинъ сталъ такимъ скрягой... Порокъ вообще очень противный, но въ такомъ молодомъ человѣкѣ -- м-ру Генри не было еще и тридцати лѣтъ -- просто отвратительный. Но все же онъ съ самыхъ юныхъ лѣтъ управлялъ Дэрисдиромъ/ и они подчинялись перемѣнамъ въ молчаніи, такомъ же гордомъ и горькомъ, какъ и его собственное. Но поѣздки въ Эдинбургъ оказались камнемъ преткновенія.
   Въ это время хозяинъ съ женой почти никогда не видѣлись, кромѣ какъ за столомъ. Тотчасъ послѣ отъѣзда полковника Борка, м-съ Генри замѣтно старалась сблизиться съ мужемъ; можно, право, сказать, что она какъ бы ухаживала за мужемъ, хотя застѣнчиво и осторожно. У меня никогда не хватало духу порицать м-ра Генри за то, что онъ не сдался на такое ухаживаніе; или осуждать его жену за то, что она обидѣлась его холодностью; но въ результатѣ явилось полное отчужденіе между ними, такъ что они, кажется, рѣдко и говорили другъ съ другомъ, кромѣ какъ за столомъ. Даже вопросъ о поѣздкѣ въ Эдинбургъ впервые поднялся за обѣдомъ, и случилось какъ нарочно, что въ этотъ день м-съ Генри нездоровилось, и она была сердита. Не успѣла она услышать отъ мужа, что поѣздка не состоится, какъ вся такъ и вспыхнула.
   -- Это, наконецъ, слишкомъ!-- закричала она.-- Богу извѣстно, что жизнь моя слишкомъ скучна, чтобы меня лишали единственнаго утѣшенія. Этой позорной скупости долженъ быть положенъ конецъ; и безъ того мы стали сказкой для нашихъ сосѣдей. Я больше не въ силахъ выносить такое безуміе.
   -- У меня нѣтъ средствъ для этой поѣздки, -- отвѣтилъ м-ръ Генри.
   -- Нѣтъ средствъ! стыдитесь! Но у меня есть свои деньги!
   -- Онѣ стали моими послѣ того, какъ вы вышли замужъ,-- отрѣзалъ онъ и немедленно вышелъ изъ комнаты.
   Милордъ поднялъ руки къ небу и, удалившись съ невѣсткой къ камину, намекнулъ очень прозрачно, что мнѣ слѣдуетъ ихъ оставить вдвоемъ.
   Я нашелъ м-ра Генри въ его обычномъ убѣжищѣ, въ конторѣ управителя, гдѣ онъ сидѣлъ на концѣ стола и тыкалъ въ него перочиннымъ ножичкомъ съ очень злымъ видомъ.
   -- М-ръ Генри, вы себя губите; пора положить этому конецъ.
   -- О!-- закричалъ онъ,-- никому нѣтъ до этого дѣла. Они находятъ, что это такъ и слѣдуетъ. У меня позорныя наклонности. Я скупой песъ, и онъ ткнулъ ножемъ въ столъ по самую рукоятку. Но я покажу этому молодцу, -- прибавилъ онъ съ бранью, -- я покажу ему, кто изъ насъ двоихъ великодушнѣе.
   -- Это не великодушіе, это только гордость.
   -- Вы думаете, кажется, что я нуждаюсь въ нравоученіяхъ?
   Я думалъ, что онъ нуждается въ помощи и что я окажу ее ему, хочетъ онъ того или нѣтъ; а потому какъ только-что м-съ Генри ушла къ себѣ въ комнату, я подошелъ къ ея двери и попросилъ позволенія ее видѣть.
   Она открыто выразила свое удивленіе.
   -- Что вамъ нужно, м-ръ Макъ-Келларъ?
   -- Богу извѣстно, что я до сихъ поръ не позволялъ себѣ никакихъ вольностей, но это бремя слишкомъ тяжело для моей совѣсти, а потому я хочу его свергнуть. Неужели возможно, чтобы люди были такъ слѣпы, какъ вы и милордъ? Неужели возможно, что вы столько лѣтъ прожили съ такимъ благороднымъ джентльменомъ, какъ м-ръ Генри, и такъ мало понимаете его натуру.
   -- Что это значитъ?-- закричала она.
   -- Развѣ вы не знаете, куда идутъ всѣ деньги? его... и ваши... и даже деньги за то вино, которое слѣдовало бы подавать за нашимъ столомъ? Въ Парижъ... этому человѣку! Восемь тысячъ фунтовъ вытянулъ онъ изъ насъ въ семь лѣтъ и мой хозяинъ такъ безуменъ, что держитъ это въ тайнѣ!
   -- Восемь тысячъ фунтовъ!-- повторила она.-- Это невозможно; помѣстье этого не выдержитъ.
   -- Богу извѣстно, что мы изъ кожи лѣзли, чтобы добыть эти деньги. Но мы выслали ему восемь тысячъ шестьдесятъ фунтовъ, не считая. И если, послѣ этого, вы будете все еще считать моего хозяина скупцомъ, то я больше не во что не вмѣшиваюсь въ жизни.
   -- Не говорите такъ, м-ръ Макъ-Келларъ,-- сказала она.-- Вы поступили очень хорошо, хотя по скромности своей и называете это вмѣшательствомъ съ своей стороны. Я очень виновата; вы должны считать меня, въ самомъ дѣлѣ, за очень невнимательную жену (при этомъ она поглядѣла на меня съ очень странной улыбкой), но я все это немедленно улажу. Мистеръ Баллантри былъ всегда очень безпечнымъ человѣкомъ, но сердце у него прекрасное; онъ -- воплощенное великодушіе; я сама напишу ему. Вы не можете себѣ представить, какъ вы огорчили меня своимъ сообщеніемъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? А я думалъ, что обрадую васъ, -- сказалъ я, бѣсясь на то, что м-ръ Баллантри все еще дорогъ ея сердцу.
   -- И обрадовали, конечно; конечно, и обрадовали, -- прибавила она.
   Въ тотъ же самый день я имѣлъ удовольствіе видѣть, что м-ръ Генри вышелъ изъ комнаты жены совсѣмъ на себя непохожимъ: лицо его было все въ пятнахъ и заплаканное, но,. несмотря на то, онъ, казалось, былъ на седьмомъ небѣ.
   На этомъ основаніи я подумалъ, что жена повинилась передъ нимъ.
   -- Ахъ!-- подумалъ я,-- сегодня я сдѣлалъ доброе дѣло.
   На завтра, когда я сидѣлъ за книгами, м-ръ Генри потихоньку подкрался ко мнѣ, взялъ меня за плечи и потрясъ въ видѣ дружеской шутки.
   -- Я узналъ, что вы предатель, -- сказалъ онъ.
   И это былъ единственный его намекъ на мое вмѣшательство, но тонъ, съ какимъ онъ это сказалъ, стоилъ самыхъ жаркихъ заявленій въ благодарности.
   Но это былъ не единственный результатъ, какого я достигнулъ, потому что когда слѣдующій посолъ отъ м-ра Баллантри (онъ явился вскорѣ послѣ того) уѣзжалъ отъ насъ, то ничего съ собой не увезъ, кромѣ письма.
   Послѣ того дѣла пошли лучше въ домѣ, хотя и нельзя было утверждать, что они шли совсѣмъ хорошо. По крайней мѣрѣ не было больше несправедливыхъ подозрѣній съ одной стороны; и всѣ стороны относились другъ къ другу ласково, и мнѣ кажется, что мой хозяинъ и его жена могли бы опять сойтись, еслибы только онъ могъ припрятать подальше свою гордость, а она бросила бы печалиться (что естественно и было причиной всему) по другомъ человѣкѣ.
   Удивительно, какъ у человѣка сквозитъ его задушевная мысль; удивительно для меня теперь, какъ могли мы такъ слѣдить за полетомъ ея чувствъ; а хотя она держала себя очень спокойно и была даже ровнаго характера, но мы всѣ знали, когда она мысленно уносилась въ Парижъ.
   И пусть не думаютъ, что мое открытіе низвергло идола? Я думаю, что въ женщинахъ сидитъ чортъ: всѣ эти годы она. не видѣла человѣка, ласки особенной отъ него никогда не видала и, наконецъ, его алчность была обнаружена передъ нею, что же? несмотря на все это, она продолжала предпочитать этого негодяя; и понятно, что это могло хоть кого довести до бѣшенства. Я никогда по природѣ не питалъ особой симпатіи къ страсти, именуемой любовью; но безразсудство жены моего патрона отвратило меня отъ нея окончательно.
   Несмотря на то, что мать моя была, такъ сказать, солью земли, а тетушка Диксонъ, платившая за мое ученіе въ университетѣ,-- весьма замѣчательная женщина, я никогда не любилъ женщинъ, плохо ихъ понималъ, конечно, и, будучи далеко не смѣлымъ человѣкомъ, избѣгалъ ихъ общества. И не только не имѣлъ я причины раскаиваться въ такомъ образѣ дѣйствій, а, напротивъ, всегда видѣлъ, что тѣ, которые были менѣе благоразумны, всегда платились за это очень жестоко.
   Всѣ эти мысли я считалъ нужнымъ высказать, чтобы не подумали, что я несправедливъ къ м-съ Генри. И кромѣ того, замѣчанія эти естественнымъ образомъ пришли ко мнѣ при пересмотрѣ письма, полученнаго мною въ тѣ поры, и къ величайшему моему изумленію приватнымъ образомъ вскорѣ послѣ отъѣзда послѣдняго посла.
   Письмо отъ полковника Борка (впослѣдствіи кавалера) къ м-ру Макъ-Келлару.

Труа въ Шампаньи,
12 іюля 1756 г.

   "Дорогой сэръ,-- вы конечно удивитесь, получивъ это письмо отъ человѣка, мало вамъ знакомаго; но въ тотъ разъ, какъ мнѣ довелось съ вами встрѣтиться въ Дэрисдирѣ, я замѣтилъ, что вы солидный и степенный молодой человѣкъ: качества, которыя я цѣню наравнѣ съ природными дарованіями и смѣлымъ рыцарскимъ духомъ воина. Кромѣ того, я заинтересованъ въ судьбѣ благородной фамиліи, которой вы имѣете честь служить (выражаясь по-книжному) или быть ея смиреннымъ и уважаемымъ другомъ, а разговоръ, какой я имѣлъ удовольствіе вести съ вами рано по-утру, запечатлѣлся въ моемъ умѣ.
   "Будучи намедни въ Парижѣ, проѣздомъ отъ знаменитаго города, гдѣ я теперь состою въ гарнизонѣ, я воспользовался случаемъ узнать ваше имя (которое, сознаюсь, позабылъ) у моего друга м-ра Б., и такъ какъ представилась оказія вамъ написать, то я и пользуюсь ею, чтобы сообщить вамъ о нашихъ новостяхъ.
   "М-ръ Б. (какъ я вамъ говорилъ въ прошлый разъ) получалъ весьма значительную пенсію изъ шотландскаго фонда... Вскорѣ затѣмъ онъ получилъ роту, а наконецъ и полкъ. Дорогой сэръ, я не берусь объяснять это обстоятельство; равно какъ и то, что я, бывшая правая рука принцевъ, отправленъ, жить въ провинціальную глушь. Какъ ни привыкъ я ко двору, но не могу не сознаться, что его атмосфера не годится для солдатъ, и я не могъ бы надѣяться составить карьеру такимъ путемъ, еслибы даже онъ мнѣ и представился. Но у нашего друга особенный даръ успѣвать въ жизни посредствомъ дамъ, и если то, что я слышалъ справедливо, то онъ пользуется очень высокой протекціей. Но должно быть въ концѣ концовъ ему это повредило, потому что, когда я имѣлъ честь пожать ему руку, онъ только-что былъ выпущенъ изъ Бастиліи, куда его посадили по lettre de cachet, и хотя онъ теперь и выпущенъ на свободу, но лишился разомъ и полка, и пенсіи. Дорогой сэръ, м-ръ Б. человѣкъ, котораго я уважаю и почитаю безконечно, и, кромѣ того, онъ мой другъ. Но такая перемѣна счастія довела его до отчаянія. Онъ толковалъ, когда я видѣлъ его, о поѣздкѣ въ Индію (куда я самъ надѣюсь сопровождать моего знаменитаго соотечественника м-ра Лалли); но для этого (сколько я понялъ) ему не хватаетъ ден егъ. Вы, можетъ быть, слыхали военную поговорку: "хорошо убѣгающему врагу перекинуть золотой мостъ"? Надѣюсь, что вы поймете, что я хочу сказать и передадите вмѣстѣ съ симъ мое почтеніе милорду Дэрисдиру, его сыну и красавицѣ м-съ Дэри.

Мой дорогой сэръ, вашъ
покорный слуга Френсисъ Боркъ

   Это посланіе я немедленно снесъ м-ру Генри, и его мысль была та же, что и моя, а именно: что оно опоздало на цѣлую недѣлю. Я поспѣшилъ отвѣчать полковнику Борку и просилъ его, если онъ увидитъ м-ра Баллантри, то увѣрить его, что слѣдующій его посолъ не уѣдетъ съ пустыми руками. Но при всей своей поспѣшности я не могъ предотвратить неизбѣжнаго, стрѣла была пущена и должна была летѣть. Не удивительно ли, что мы сами накликали катастрофу въ слѣпомъ невѣдѣніи того, что дѣлаемъ.
   Послѣ полученія письма отъ полковника, я завелъ подзорную трубу у себя въ комнатѣ, сталъ разспрашивать арендаторовъ, и такъ какъ тайны большой изъ этого не дѣлали, а. контрабанда въ нашихъ мѣстахъ процвѣтала, то я вскорѣ узналъ всѣ сигналы и могъ съ точностью знать, когда ожидался какой-нибудь вѣстникъ.
   И вотъ въ злосчастный день 7-го ноября, того же злополучнаго года, я увидѣлъ дымъ отъ костра въ Мукльросѣ. Мнѣ пора было возвращаться домой, но тревога, овладѣвшая мною, была такъ велика, что я прокрался сквозь кусты, которые росли на берегу такъ называемой главной бухты.
   Солнце уже зашло, но на западѣ было свѣтло, и это показало мнѣ, что браконьеры зажгли свои сигнальные огни, а въ бухту пришелъ корабль. И дѣйствительно онъ стоялъ на якорѣ, и уже спущена была съ него лодка, направлявшаяся къ берегу.
   Я зналъ, что это означаетъ только одно, а именно: гонца, направляющагося въ Дэрисдиръ.
   Я отбросилъ весь страхъ и вскарабкался на утесъ -- вещь, на которую раньше никогда не отваживался, и тамъ, спрятанный въ кустахъ, увидѣлъ, какъ лодка причалила къ берегу. Самъ капитанъ Крель сидѣлъ у руля -- вещь не обычная, а рядомъ съ нимъ сидѣлъ пассажиръ; матросы же съ трудомъ выбрались изъ лодки, такъ какъ имъ мѣшала куча саквояжей, большихъ и малыхъ. Но высадка все же совершилась, и багажъ былъ благополучно доставленъ на берегъ, лодка поплыла обратно къ кораблю, а на берегу остался только пассажиръ, высокій, стройный джентльменъ, весь въ черномъ, со шпагой на боку и съ тросточкой въ рукахъ. Стоя на берегу, онъ махалъ ею, какъ бы салютуя капитану Крелю жестомъ, исполненнымъ граціи и насмѣшки и запечатлѣвшимся у меня въ памяти.
   Не успѣла лодка съ браконьерами отплыть отъ берега, какъ я окончательно расхрабрился и вылѣзъ изъ кустовъ съ темнымъ предчувствіемъ истины. Я бы простоялъ такъ, чего добраго, всю ночь, еслибы незнакомецъ не повернулся, не увидѣлъ меня сквозь туманъ, начинавшій сгущаться, и не подозвалъ къ себѣ.
   Я подошелъ съ тяжелымъ какъ свинецъ сердцемъ.
   -- Вотъ, любезный, сказалъ онъ съ англійскимъ акцентомъ вещи, которыя слѣдуетъ доставить въ Дэрисдиръ.
   Я былъ такъ близко, что могъ уже разглядѣть очень красивое лицо и фигуру смуглаго, худощаваго, высокаго человѣка, съ живыми, быстрыми, черными глазами съ повелительнымъ выраженіемъ, какъ у бойца, привыкшаго, чтобы ему оказывали повиновеніе.
   На одной щекѣ у него была бородавка, но это его не портило; большой бриліантъ сверкалъ на пальцѣ: платье, хотя и черное, было щегольское и французскаго покроя; манжетки, болѣе длинныя, чѣмъ обыкновенно, были изъ прекраснѣйшаго кружева, и я дивился, видя его такимъ щеголемъ, когда онъ только-что высадился изъ грязной, контрабандистской лодки.
   Въ то же время онъ самъ осмотрѣлъ меня съ головы до ногъ и улыбнулся.
   -- Я догадываюсь, кто вы такой, сказалъ онъ. Я по почерку вашему угадалъ, какъ вы должны быть одѣты, м-ръ Макъ-Келларъ.
   При этихъ словахъ я затрясся.
   -- О! сказалъ онъ, вамъ нечего меня бояться. Я не сержусь на васъ за ваши скучныя письма; и очень разсчитываю на ваши добрыя услуги. Зовите меня м-ръ Балли; это мой псевдонимъ. Ну скорѣе возьмите это и это -- онъ указалъ на два саквояжа -- больше вамъ не снести, а остальное можетъ и тутъ полежать пока. Скорѣе, не будемъ терять времени, прошу васъ.
   Тонъ его былъ такъ повелителенъ, что я исполнилъ его приказаніе совсѣмъ машинально. Не успѣлъ я взять саквояжи, какъ онъ пошелъ вдоль рощи, такъ какъ уже стемнѣло, а лѣсъ былъ густъ и пробраться черезъ него было не легко.
   Я шелъ сзади, сгибаясь подъ своей ношей, хотя, по правдѣ сказать, ее и не чувствовалъ, я былъ подавленъ ужасомъ отъ его возвращенія, и мой умъ былъ въ оцѣпенѣніи.
   Вдругъ я поставилъ саквояжи на землю и остановился. Онъ повернулся и взглянулъ на меня.
   -- Ну? сказалъ онъ.
   -- Вы м-ръ Баллантри?
   -- Замѣтьте, что я не таюсь отъ м-ра Макъ-Келлара.
   -- Ради Бога, зачѣмъ вы сюда пріѣхали? уѣзжайте пока не поздно.
   -- Благодарю васъ. Вашъ хозяинъ всему причиной, а не я; но такъ какъ онъ такъ захотѣлъ (да и вы также), то долженъ нести и послѣдствія. А теперь подбирайте эти вещи, которыя вы сложили на очень мокромъ мѣстѣ, и дѣлайте то, что вамъ приказываютъ.
   Но я больше не думалъ его слушаться; я подошелъ къ нему и сказалъ:
   -- Если ничѣмъ нельзя убѣдить васъ уѣхать обратно, хотя безъ сомнѣнія, при существующихъ обстоятельствахъ, каждый христіанинъ, или просто даже джентльменъ, посовѣстился бы идти впередъ...
   -- Какія любезныя выраженія, замѣтилъ онъ.
   -- Если ничѣмъ нельзя убѣдить васъ уѣхать обратно, продолжалъ я, то все же необходимо соблюсти извѣстныя приличія. Подождите здѣсь съ багажемъ, а я пойду впередъ и предупрежу вашу фамилію. Вашъ отецъ старый человѣкъ и... я смутился... нужно соблюсти извѣстныя приличія.
   -- Вѣрно, сказалъ онъ, Макъ-Келларъ выигрываетъ при ближайшемъ знакомствѣ. Но послушайте, любезный, и поймите разъ навсегда -- вы даромъ тратите свое краснорѣчіе со мной, а я поступаю всегда по-своему.
   -- Ахъ! такъ-то! увидимъ же, если такъ!
   И съ этими словами я пустился бѣжать со всѣхъ ногъ въ Дэрисдиръ.
   Онъ сердито сталъ звать меня назадъ, затѣмъ мнѣ показалось, что онъ засмѣялся, затѣмъ побѣжалъ было за мной, но скоро отсталъ.
   Одно вѣрно, что когда нѣсколько минутъ позже я добѣжалъ до дверей дома, весь запыхавшись, я былъ одинъ. Я бросился со всѣхъ ногъ по лѣстницѣ и влетѣлъ въ залу, остановился передъ фамиліей, не въ силахъ сказать слова. Но, должно быть, лицо говорило за меня, потому что всѣ они вскочили съ мѣстъ и уставились на меня, какъ на привидѣніе.
   -- Онъ пріѣхалъ, промолвилъ я наконецъ.
   -- Онъ? спросилъ м-ръ Генри.
   -- Самолично! отвѣчалъ я.
   -- Мой сынъ! закричалъ милордъ.
   -- Ахъ! какой неосторожный мальчикъ! зачѣмъ онъ не остался тамъ, гдѣ былъ въ безопасности!
   М-съ Генри ни слова не сказала; да я и не глядѣлъ на нее: самъ не знаю почему.
   -- Ну? сказалъ м-ръ Генри, съ трудомъ переводя духъ; а гдѣ же онъ?
   -- Я оставилъ его у рощи.
   -- Пойдемте къ нему.
   Итакъ мы пошли вмѣстѣ и на полдорогѣ встрѣтили м-ра Баллантри, который шелъ посвистывая и размахивая тросточкой. Было еще на столько свѣтло, чтобы различить человѣка, но нельзя было разглядѣть выраженія его лица.
   -- Ага! Іаковъ, сказалъ м-ръ Баллантри, вотъ Исавъ-то и вернулся!
   -- Джемсъ! отвѣчалъ м-ръ Генри, ради Бога, зови меня по имени. Я не стану увѣрять, что радъ тебя видѣть, но добро пожаловать въ домъ нашихъ предковъ.
   -- Или въ моемъ домѣ? или въ твоемъ? отвѣчалъ Баллантри. Какъ прикажешь звать? Но это старая болячка, и лучше ее не трогать. Если ты не хотѣлъ содержать меня въ Парижѣ, то, конечно, не откажешь въ уголкѣ старшему брату въ Дэрисдирѣ?
   -- Все это праздныя рѣчи, и ты отлично понимаешь всѣ преимущества своего положенія.
   -- Да, кажется, отвѣчалъ тотъ съ легкимъ смѣхомъ.
   И такъ кончилось свиданіе двухъ братьевъ, которые, надо замѣтить, даже не пожали другъ другу руки.
   Баллантри повернулся ко мнѣ и приказалъ доставить его багажъ въ домъ.
   Я съ своей стороны повернулся къ м-ру Генри за подтвержденіемъ, быть можетъ, не безъ досады.
   -- Пока м-ръ Баллантри будетъ здѣсь, м-ръ Макъ-Келларъ, вы премного обяжете меня, если будете исполнять его желанія, какъ и мои собственныя, сказалъ м-ръ Генри. Мы постоянно безпокоимъ васъ: будьте такъ добры, пришлите одного изъ слугъ...
   Онъ сдѣлалъ удареніе на послѣднемъ словѣ. И вообще, его замѣчаніе заключало заслуженный упрекъ нахальству нашего гостя; но не произвело на него никакого впечатлѣнія...
   И я ушелъ съ сердцемъ полнымъ гнѣва и отчаянія.
   Когда я пришелъ въ залу, вся церемонія свиданія была окончена, и всѣ уже сѣли ужинать.
   По разсѣянности, которая поразила меня въ сердце, мнѣ позабыли поставить приборъ за столомъ. Я видѣлъ одну сторону возвращенія Баллантри, теперь мнѣ предстояло узнать и другую. Онъ первый замѣтилъ, что я вошелъ въ комнату и остановился, въ досадѣ. Онъ вскочилъ съ своего мѣста.
   -- А я, кажется, занялъ мѣсто добраго Макъ-Келлара! закричалъ онъ.-- Джонъ, накрой еще приборъ для м-ра Балли; увѣряю, что онъ никому не помѣшаетъ, и вашъ столъ достаточно великъ; за нимъ найдется мѣсто для всѣхъ.
   Я едва вѣрилъ своимъ ушамъ и глазамъ, когда онъ взялъ меня за плечи и усадилъ на мое мѣсто, смѣясь... такая ласковая шутка звучала въ его тонѣ. И пока Джонъ ставилъ ему приборъ, онъ подошелъ къ стулу отца и облокотился на него, а старикъ повернулся и поглядѣлъ на сына. И такая взаимная нѣжность выражалась въ каждомъ жестѣ обоихъ, что я могъ отъ удивленія только ухватиться за голову.
   Онъ отлично игралъ комедію. Ни одного рѣзкаго слова не сорвалось съ его губъ: ни одного насмѣшливаго замѣчанія! Онъ отбросилъ даже свой рѣзкій англійскій выговоръ и говорилъ съ мягкимъ шотландскимъ акцентомъ. И хотя манеры его отличались изяществомъ, незнакомымъ Дэрисдиру, все же въ немъ была степенная величавость, которая намъ льстила, а не обижала насъ. И все это онъ дѣлалъ такъ ловко, а самъ былъ такъ красивъ, что я не удивлялся тому, что милордъ и м-съ Генри сидѣли съ сіяющими лицами, а Джонъ подавалъ кушанья со слезами на глазахъ.
   Какъ скоро ужинъ кончился, м-съ Генри встала, чтобы уйти.
   -- Вы прежде никогда не уходили, Элейзонъ, замѣтилъ онъ.
   Но теперь всегда ухожу, отвѣтила она -- и соврала.-- Желаю вамъ покойной ночи, Джемсъ, и рада вашему воскресенію изъ мертвыхъ.
   При этомъ голосъ ея задрожалъ и понизился.
   Бѣдный м-ръ Генри. Онъ былъ мрачнѣе, чѣмъ когда-либо за ужиномъ, и хотя радъ былъ тому, что жена уходитъ, но недоволенъ причиной ея ухода; а слова ея поразили его въ самое сердце.
   Съ своей стороны я тоже счелъ себя лишнимъ и хотѣлъ уйти вслѣдъ за м-съ Генри, йо м-ръ Баллантри замѣтилъ это.
   -- Ай, ай, м-ръ Макъ-Келларъ, вотъ это нелюбезно съ вашей стороны, сказалъ онъ.-- Я не хочу, чтобы вы уходили, вы какъ-будто считаете чужимъ блуднаго сына въ домѣ его отца. Придите, сядьте съ нами и выпейте еще рюмку вина вмѣстѣ съ м-ромъ Балли.
   -- Да, да, м-ръ Макъ-Келларъ, вступился милордъ; ни онъ, ни вы не чужіе въ этомъ домѣ. Я только-что говорилъ моему сыну -- и голосъ его по обыкновенію зазвучалъ радостью при этомъ словѣ,-- какъ много цѣнимъ мы ваши дружескія услуги.
   И такъ я сѣлъ на мѣсто и молча сидѣлъ, пока всѣ не разошлись. Я могъ бы даже обмануться насчетъ характера этого человѣка, еслибы коварство его не проявилось въ одномъ пассажѣ.
   Вотъ этотъ пассажъ: и читатель, которому извѣстно, какова была встрѣча между обоими братьями, самъ пойметъ все его значеніе. М-ръ Генри сидѣлъ нѣсколько мрачный, несмотря на всѣ усилія не показать и виду при милордѣ объ истинномъ положеніи вещей, какъ вдругъ Баллантри вскакиваетъ и хлопаетъ брата по плечу.
   -- Полно, полно, дружокъ, не вѣшай носа отъ того, что братъ вернулся. Все твое, и я тебѣ ни въ чемъ не завидую. Но и ты не долженъ завидовать тому, что для меня нашлось мѣстечко у комелька моего отца.
   -- Это вѣрно, Генри, сказалъ милордъ, слегка нахмурясь,-- вещь очень рѣдкая въ немъ. Ты былъ добрымъ сыномъ притчи въ хорошемъ значеніи слова, а потому будь внимателенъ къ другимъ.
   -- Меня легко сдѣлать виноватымъ, замѣтилъ мистеръ Генри.
   -- Кто винитъ тебя? закричалъ милордъ, довольно рѣзко для такого мягкаго человѣка.-- Ты заслужилъ мою благодарность и благодарность брата, и можешь на нее разсчитывать. Довольно съ тебя.
   -- Ай, Гарри, можешь, можешь разсчитывать на мою благодарность! подтвердилъ Баллантри.
   И мнѣ показалось, что м-ръ Генри съ озлобленіемъ поглядѣлъ на него.
   

IV.
Продолженіе разсказа управителя.

   Относительно всей печальной исторіи, которая затѣмъ послѣдовала, я задавалъ себѣ тогда и теперь задаю четыре главныхъ вопроса:-- ненависть ли къ м-ру Генри руководила этимъ человѣкомъ? или же то, что онъ считалъ своей выгодой? или же просто наслажденіе жестокостью, какое проявляютъ кошки? или же въ немъ бродило то, что онъ назвалъ бы любовью?
   Я склоняюсь къ тому мнѣнію, что первые три мотива лежали въ основаніи его дѣйствій, хотя быть можетъ и четвертый не былъ имъ вполнѣ чуждъ. Такимъ образомъ ненависть къ м-ру Генри объясняла его отвратительное обращеніе съ нимъ, когда они были безъ свидѣтелей; выгода заставляла его вести себя совсѣмъ иначе въ присутствіи милорда; это и нѣкоторая галантность, желаніе очаровать м-съ Генри, а удовольствіе вредить и мучить само по себѣ примѣшивалось ко всѣмъ этимъ соображеніямъ.
   Частью потому, что я былъ открытый другъ своего патрона, частью вслѣдствіе писемъ, которыя я писалъ въ Парижъ и въ которыхъ часто позволялъ себѣ дѣлать выговоры,-- я былъ включенъ въ число жертвъ его забавы.
   Когда я бывалъ съ нимъ наединѣ, онъ преслѣдовалъ меня насмѣшками; при семьѣ обращался крайне дружески и милостиво. Это не только было непріятно само по себѣ, не только дѣлало меня постоянно виноватымъ въ глазахъ другихъ, но и представляло нѣчто невыразимо оскорбительное. То, что онъ не считалъ нужнымъ со мной притворяться, доказывало такое презрѣніе, отъ котораго кровь кипѣла у меня въ жилахъ. Но дѣло идетъ здѣсь не обо мнѣ, а потому я только вскользь упоминаю объ этомъ и главное, что такой образъ дѣйствій привелъ къ одному доброму результату: далъ мнѣ болѣе ясное понятіе о томъ, что терпѣлъ м-ръ Генри.
   На него обрушивалась вся тяжесть этого бремени. Какъ могъ онъ отвѣчать на публичныя ласки человѣка, который никогда не упускалъ случая оскорбить его съ глазу на глазъ?
   Какъ могъ онъ улыбаться притворщику и обидчику?
   Онъ долженъ былъ казаться нелюбезнымъ. Онъ долженъ былъ молчать. Будь онъ менѣе гордъ и скажи, въ чемъ дѣло: кто бы ему повѣрилъ? Клевета въ дѣйствіи принесла свой плодъ: милордъ и м-съ Генри были ежедневными свидѣтелями того, что происходило; они готовы были бы подъ присягой показать, что м-ръ Баллантри былъ образецъ добродушія, а м-ръ Генри -- ревности и неблагодарности.
   И какъ ни были бы гадки такія качества во всякомъ другомъ -- въ м-рѣ Генри они казались въ сто разъ хуже: вѣдь не забудьте, что м-ръ Баллантри рисковалъ жизнью, и уже лишился невѣсты, титула и состоянія!
   -- Генри, поѣдемъ кататься верхомъ со мной, проситъ напримѣръ Баллантри.
   А. м-ръ Генри, котораго этотъ человѣкъ все утро допекалъ, сухо отвѣчаетъ:
   -- Нѣтъ, не поѣду.
   -- Что бы тебѣ стоило быть подобрѣе, Генри, замѣчаетъ тотъ чуть не жалобно.
   Я привожу это для образца, но такія сцены возобновлялись съ утра до ночи. Неудивительно, если м-ра Генри осуждали; неудивительно, если самъ я такъ злился, что у меня чуть чуть желчь не разлилась и при одномъ воспоминаніи объ этомъ времени у меня становится горько во рту.
   Право же не бывало болѣе дьявольской комбинаціи: она была такъ коварна, такъ проста и такъ неотразима. И однако, когда я раздумаюсь, то мнѣ кажется, что м-съ Генри могла бы читать между строкъ; она могла бы лучше знать характеръ своего мужа и послѣ столькихъ лѣтъ семейной жизни должна была бы заслужить его довѣріе. Да и милордъ тоже: такой прозорливый и наблюдательный человѣкъ! что стало съ его проницательностью? Но надо и то сказать, что обманъ велся мастерски и могъ бы и ангела ввести въ заблужденіе.
   Съ другой стороны я замѣтилъ, что не бываетъ людей болѣе чуждыхъ другъ другу, какъ мужъ съ женой, когда они не ладятъ.
   Въ третьихъ они были ослѣплены укоренившимся предпочтеніемъ одного брата другому.
   Въ четвертыхъ рискъ, которому, казалось, подвергается Баллантри, устраняя всякую критику, какъ нѣчто невеликодушное по отношенію къ нему, и поддерживая въ нихъ постоянное опасеніе за его жизнь, только сильнѣе ослѣплялъ ихъ на счетъ его недостатковъ.
   Въ это-то время я всего болѣе убѣдился въ томъ, какъ важно имѣть хорошія манеры, и горько сожалѣлъ о томъ, что ихъ у меня нѣтъ.
   М-ръ Генри былъ по натурѣ джентльменъ: когда онъ бывалъ тронутъ или когда обстоятельства того требовали, онъ могъ играть свою роль съ достоинствомъ и умомъ; но въ повседневной жизни (было бы глупо это отрицать) ему недоставало изящества, что касается Баллантри, то у него каждое движеніе было красиво. Итакъ выходило, что одинъ любезенъ, а другой нелюбезенъ. Но этого мало: чѣмъ сильнѣе запутывался м-ръ Генри въ сѣтяхъ брата, тѣмъ неуклюжѣе становился, и чѣмъ сильнѣе наслаждался Баллантри своей злобной забавой, тѣмъ становился занимательнѣе и веселѣе! Такимъ образомъ интрига сама себя питала и поощряла.
   Одной изъ главныхъ уловокъ этого человѣка, какъ я уже говорилъ, было ссылаться на опасность, которая ему угрожала какъ это всѣ воображали. Онъ говорилъ тѣмъ, кто его любилъ, съ кроткой шутливостью, отъ которой казался только трогательнѣе. Съ м-ромъ Генри онъ употреблялъ ее, какъ жестокое оружіе для оскорбленія.
   Помню, какъ онъ приставилъ разъ палецъ къ бѣлому кусочку стекла въ раскрашенномъ окнѣ, когда мы втроемъ сидѣли въ залѣ!
   -- Вотъ куда угодила твоя счастливая гинея, Іаковъ, сказалъ онъ.
   А когда м-ръ Генри мрачно взглянулъ на него, прибавилъ
   -- О! пожалуйста не злись такъ безсильно, моя добрая мушка. Ты каждую минуту можешь избавиться отъ своего паука. Какъ долго еще это продлится, мой Богъ! Когда ты пойдешь съ доносомъ на меня, мой честный братецъ. Это одинъ изъ интересныхъ вопросовъ, удерживающихъ меня въ этой скучной норѣ. Я люблю дѣлать опыты.
   М-ръ Генри продолжалъ глядѣть на него, насупившись, и перемѣнился въ лицѣ; но вдругъ Баллантри разсмѣялся и похлопалъ его по плечу, называя сердитымъ псомъ. Но тутъ мой патронъ отступилъ назадъ съ такимъ лицомъ, которое помоему было опасно, и должно быть Баллантри тоже нашелъ это, потому что чуточку смутился и съ тѣхъ поръ никогда больше -- сколько мнѣ помнится -- не накладывалъ рукъ на м-ра. Генри.
   Но хотя Баллантри постоянно толковалъ объ опасности, но съ другой стороны я находилъ его поведеніе крайне неосторожнымъ и началъ думать, что правительство, оцѣнившее его голову, очень нерадиво.
   Не стану отрицать, что меня соблазняла мысль выдать его; но два мотива удержали меня: первое, что если этотъ человѣкъ кончитъ дни свои на плахѣ, то будетъ навѣки причисленъ къ лику святыхъ своимъ отцомъ и женой моего патрона; а второе, что, будь я замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ, м-ру Генри не уйти отъ подозрѣній.
   Тѣмъ временемъ нашъ врагъ выходилъ и выѣзжалъ себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, и хотя о возвращеніи его протрубили въ околодкѣ, его никто не безпокоилъ.
   Но онъ самъ накликалъ на себя безпокойство и, такъ какъ оно привело къ серьезнѣйшимъ послѣдствіямъ, то я долженъ о немъ упомянуть.
   Читатель конечно не забылъ Джесси Броунъ; она постоянно водилась съ контрабандистами; самъ капитанъ Крель былъ ея короткій знакомый, и она съ самаго начала узнала о присутствіи м-ра Балли въ домѣ. По-моему она давно уже совсѣмъ охладѣла лично къ Баллантри, но привыкла толковать о немъ, какъ о своемъ закадычномъ другѣ. На этой нотѣ она разыгрывала всѣ свои мелодіи и теперь, когда онъ вернулся, сочла своей обязанностью шататься въ окрестностяхъ Дэрисдира. Баллантри не могъ выдти, чтобы не наткнуться на нее: жалкую, обтрепанную и не всегда трезвую; она осыпала его ласковыми прозвищами, декламировала стишки изъ тѣхъ пѣсенниковъ, которые продаютъ разносчики, и все порывалась съ плачемъ повиснуть у него на шеѣ. Я потиралъ руки отъ удовольствія при этомъ преслѣдованіи; но Баллантри, самъ мучившій другихъ, былъ нетерпѣливѣйшій изъ людей. Странныя сцены по разсказамъ происходили между ними. Кто говоритъ, что онъ палкой вздулъ ее, а она пустила въ ходъ свое обычное оружіе -- камни.
   Какъ бы то ни было, несомнѣнно, что онъ предложилъ капитану Крелю упразднить эту женщину, но что капитанъ съ негодованіемъ отвергъ это предложеніе. Въ концѣ концовъ побѣда осталась на сторонѣ Джесси. Она не только получила деньги, но и добилась свиданія, на которомъ моему гордецу пришлось согласиться на то, чтобы его публично расцѣловали и оросили слезами.
   Но это было уже позднѣе. А вначалѣ, когда Джесси только-что увязалась за нимъ, Баллантри пришелъ ко мнѣ въ контору и сказалъ вѣжливѣе обыкновеннаго:
   -- Макъ-Келларъ, тутъ есть какая-то полоумная тварь, которая мнѣ надоѣдаетъ. Яне могу самъ вмѣшаться въ это дѣло, а потому обращаюсь къ вамъ за содѣйствіемъ. Будьте такъ добры, займитесь этимъ дѣломъ и прикажите людямъ строго на строго не пускать сюда эту женщину.
   -- Сэръ, отвѣчалъ я съ легкой дрожью, можете сами обдѣлывать свои грязныя дѣлишки.
   Онъ ни слова не сказалъ на это и вышелъ изъ комнаты.
   Вдругъ входитъ м-ръ Генри.
   -- Это еще что-за новости! закричалъ онъ.-- Неужто мало вамъ, что я такъ несчастенъ; вамъ понадобилось еще подгадить мнѣ. Вы, кажется, оскорбили м-ра Балли?
   -- Извините меня, м-ръ Генри, но съ вашего позволенія скажу, что онъ оскорбилъ меня, и грубѣйшимъ образомъ. Но, можетъ быть, отвѣчая ему, я въ самомъ дѣлѣ не подумалъ о васъ. И если вы увѣрены, что вамъ все извѣстно, скажите одно слово. Васъ я послушаюсь, хотя бы вы приказали мнѣ что и грѣховное.
   И я разсказалъ ему, какъ было дѣло.
   М-ръ Генри улыбнулся про себя, и болѣе мрачной улыбки я въ жизнь свою не видывалъ.
   -- Вы очень хорошо поступили, сказалъ онъ, пусть-ка онъ повозится съ Джесси Броунъ.
   И увидя на дворѣ Баллантри, раскрылъ окно, назвалъ его именемъ м-ра Балли и пригласилъ войти въ контору.
   -- Джемсъ, сказалъ онъ, когда нашъ врагъ вошелъ и притворилъ за собою дверь* глядя на меня съ улыбкой, такъ какъ ожидалъ, что я буду униженъ,-- ты пожаловался на м-ра МакъКеллара, и я разобралъ дѣло. Нечего и говорить, что я всегда повѣрю скорѣе его словамъ, нежели твоимъ: мы теперь одни, и я буду говорить съ тою же откровенностью, какъ и ты. М-ръ Макъ-Келларъ джентльменъ, котораго я уважаю, и пока ты находишься подъ одной съ нимъ кровлей, прошу тебя избѣгать столкновеній съ человѣкомъ, котораго я буду поддерживать изо всѣхъ силъ. Что касается порученія, съ какимъ ты къ нему обратился, то ты долженъ самъ нести послѣдствія своей жестокости, и никто изъ моихъ слугъ не будетъ употребляемъ на такія дѣла.
   -- Скажи лучше: изъ слугъ отца, перебилъ Баллантри.
   -- Обратись къ нему съ своей просьбою, отвѣчалъ м-ръ Генри.
   Баллантри поблѣднѣлъ. Онъ указалъ пальцемъ на меня.
   -- Я требую, чтобы этому человѣку отказали, сказалъ онъ.
   -- Этого не будетъ, отвѣчалъ м-ръ Генри.
   -- Вы оба дорого мнѣ за это заплатите.
   -- Я уже и безъ того такъ дорого плачу за злаго брата, что мнѣ и бояться больше нечего.
   -- А вотъ увидишь, сказалъ Баллантри и ушелъ.
   -- Что онъ теперь сдѣлаетъ. Макъ-Келларъ? вскричалъ м-ръ Генри.
   -- Отпустите меня, сказалъ я. Дорогой сэръ, отпустите меня; я боюсь повредить вамъ!
   -- Неужели вы хотите оставить меня одного? отвѣтилъ онъ.
   Мы недолго оставались въ неизвѣстности на счетъ характера новой аттаки.
   До сихъ поръ м-ръ Баллантри очень хитро велъ себя по отношенію къ и съ Генри: онъ избѣгалъ оставаться съ ней наединѣ и встрѣчался только за обѣдомъ и сначала я принималъ это за желаніе соблюсти приличія, но потомъ понялъ, что это очень хитрый маневръ съ его стороны. И такъ до сихъ поръ онъ встрѣчался съ нею только за обѣдомъ и обращался съ нею, какъ нѣжный братъ. До сихъ поръ онъ, можно сказать, почти не вмѣшивался въ отношенія между м-ромъ Генри и его женой; но съ этой минуты все перемѣнилось: потому ли, что онъ въ самомъ дѣлѣ хотѣлъ мстить; потому ли, что ему наскучило въ Дэрисдирѣ, и онъ искалъ развлеченія -- кто можетъ рѣшить это?
   Съ этого часа, короче говоря, онъ повелъ правильную осаду м-съ Генри, и такъ ловко, что не знаю, замѣтила ли это она. Что касается мужа, то ему ничего не оставалось, какъ молча глядѣть.
   Первая параллель была открыта (какъ казалось) случайно. Разговоръ зашелъ, какъ это часто бывало, объ эмигрантахъ во Франціи и коснулся ихъ пѣсенъ.
   -- Есть одна пѣсня, если васъ интересуютъ эти вещи, сказалъ Баллантри, которая всегда казалась мнѣ очень трогательной. Стихи грубы, но можетъ быть потому, что они близко касаются моего положенія, они всегда находили доступъ къ моему сердцу. Пѣсня поется, долженъ вамъ сказать, отъ лица невѣсты изгнанника и изображаетъ то, что она чувствуетъ вдали отъ него...
   И тутъ Баллантри вздохнулъ.
   -- Увѣряю васъ, продолжалъ онъ, удивительно трогательно видѣть толпу грубыхъ ирландцевъ, простыхъ солдатъ, когда поютъ эту пѣсню, и по тѣмъ слезамъ, которыя они проливаютъ, вы можете видѣть, какъ она ихъ затрогиваетъ. Вотъ какъ она поется, батюшка, ловкимъ маневромъ обратился онъ къ милорду,-- и если я не допою до конца, то значитъ такова судьба всѣхъ насъ изгнанниковъ.
   И послѣ того онъ запѣлъ ту же самую пѣсню, которую, я слышалъ, насвистывалъ полковникъ Боркъ.
   Онъ пѣлъ очень хорошо, но еще лучше игралъ. Я слыхалъ знаменитыхъ актеровъ въ Эдинбургскомъ театрѣ, заставлявшихъ весь театръ плакать, они были искусны, но все-таки не искуснѣе м-ра Баллантри, который такъ пѣлъ свою балладу, точно игралъ на сердцахъ слушателей, а самъ, казалось, то изнывалъ подъ бременемъ своего горя, то мужественно подавлялъ его; и музыка, и слова касались, повидимому, его собственнаго прошлаго и мѣтили прямо въ м-съ Генри.
   Но искусство его заходило еще дальше: все это дѣлалось такъ ловко и какъ будто невзначай, что нельзя было заподозрѣть его въ тайныхъ намѣреніяхъ и, казалось, онъ не только не щеголяетъ своими чувствами, а напротивъ старается ихъ подавить.
   Когда пѣсня была допѣта, мы всѣ просидѣли нѣкоторое время молча; дѣло было въ сумерки и никто не могъ видѣть лица сосѣда; всѣ какъ будто затаили дыханіе, и только милордъ прокашлялся. Первымъ двинулся съ мѣста пѣвецъ: онъ внезапно и тихо всталъ и пошелъ ходить на другой конецъ залы, гдѣ обыкновенно прохаживался м-ръ Генри. Мы должны были предполагать, что онъ боролся съ послѣднимъ остаткомъ своего волненія, такъ какъ когда онъ вернулся на прежнее мѣсто, то заговорилъ обыкновеннымъ голосомъ о характерѣ ирландцевъ (которыхъ не понимаютъ, какъ слѣдуетъ, и которыхъ онъ защищалъ). И такимъ образомъ прежде чѣмъ принесли свѣчи, мы снова мирно разговаривали, какъ всегда. Но только лицо м-съ Генри показалось мнѣ очень блѣднымъ, и она почти тотчасъ же ушла.
   Другимъ симптомомъ оказалась дружба, которую этотъ вкрадчивый демонъ завязалъ съ невинной миссъ Катариной: они вѣчно были вмѣстѣ, рука объ руку, или она гнѣздилась у него на колѣняхъ.
   Подобно всѣмъ его демоническимъ ухищреніямъ, этой уловкой достигалось нѣсколько цѣлей. Во-первыхъ для м-ра Генри было послѣднимъ ударомъ видѣть, что его родное дитя возстановлялось противъ него; онъ былъ вслѣдствіе того неласковъ съ бѣдняжкой, а это въ свою очередь возстановляло противъ него жену. Наконецъ дружба съ дитятей служила связью между матерью и Баллантри, подъ ея вліяніемъ ихъ прежняя сдержанность съ каждымъ днемъ исчезала. Начались длинныя прогулки по саду, разговоры въ бельведерѣ и всякія нѣжныя фамиліарности. Я увѣренъ, что м-съ Генри была, какъ и многія другія хорошія женщины, честна, но недостаточно осторожна. Даже для такого тупаго наблюденія, какъ я, замѣтно было, что въ ея ласковой манерѣ чувствуется болѣе чѣмъ сестринская нѣжность.
   Въ ея голосѣ появилось гораздо больше оттѣнковъ; глаза свѣтились лаской и счастіемъ; она стала гораздо добрѣе со всѣми нами; даже съ м-ромъ Генри, даже со мной. Отъ нея вѣяло какимъ-то меланхолическимъ счастіемъ.
   Какая была пытка для м-ра Генри глядѣть на все это! И однако этому мы обязаны нашимъ избавленіемъ, какъ я сейчасъ разскажу.
   Цѣль пребыванія у насъ м-ра Баллантри была конечно нисколько не благородная (несмотря на всѣ прикрасы): она заключалась только въ томъ, чтобы выманить побольше денегъ. Онъ разсчитывалъ составить себѣ состояніе во французской Индіи, но для начала ему нуженъ былъ нѣкоторый капиталъ.
   Для остальной фамиліи это означало разореніе, но милордъ, въ своемъ непостижимомъ пристрастіи, стоялъ за выдачу этой суммы. Фамилія теперь такъ сократилась (всего только и оставалось членовъ что отецъ и два сына), что можно было нарушить неотчуждаемость помѣстья и продать часть земли. И на это м-ръ Генри, понуждаемый сначала намеками, а затѣмъ открытымъ давленіемъ, долженъ былъ согласиться. Онъ никогда бы этого не сдѣлалъ, я въ томъ увѣренъ, еслибы не тревога, въ которой онъ вѣчно находился. Еслибы не страстное желаніе, чтобы братъ уѣхалъ, онъ бы ни за что не поступилъ вопреки своимъ чувствамъ и традиціямъ долга. И даже за теперь онъ продалъ имъ свое согласіе за дорогую цѣну, высказавшись наконецъ открыто и представивъ дѣло въ его настоящемъ постыдномъ свѣтѣ.
   -- Замѣтьте, сказалъ онъ, что это несправедливо относительно моего сына, если таковой у меня родится.
   -- Но онъ навѣрное не родится, отвѣчалъ милордъ.
   Богъ знаетъ! замѣтилъ м-ръ Генри. Но принимая во вниманіе жестокую фальшь того положенія, въ какомъ я стою передъ братомъ, и въ виду того, что вы, милордъ, какъ отецъ, имѣете право мнѣ приказать, я подписываю эту бумагу. Но одно только скажу сперва: со мной поступаютъ невеликодушно и когда, милордъ, наступитъ моментъ, когда вы станете сравнивать своихъ сыновей, то прошу васъ вспомнить, что сдѣлалъ онъ и что сдѣлалъ я. Поступки -- лучшіе свидѣтели.
   -- Мнѣ кажется, Генри, началъ онъ, что минута выбрана неудачная для жалобъ, это отнимаетъ всякую цѣну у твоего великодушія.
   -- Не обманывайте самого себя, милордъ, эта несправедливость дѣлается не изъ великодушія къ нему, а изъ повиновенія вамъ.
   -- При постороннихъ людяхъ... началъ было милордъ, еще растеряннѣе.
   -- Тутъ никого нѣтъ, кромѣ Макъ-Келлара, а онъ мои другъ. А такъ какъ, милордъ, вы не считали его постороннимъ, когда выражали свое порицаніе, что позвольте и мнѣ имѣть право защищаться при немъ.
   Мнѣ кажется, что милордъ готовъ былъ взять назадъ свое рѣшеніе, но м-ръ Баллантри былъ на-сторожѣ.
   -- Ахъ, Генри, Генри! Сказалъ онъ, ты лучше меня. Такъ прямодушенъ и правдивъ! Ахъ! Я бы желалъ быть такимъ хорошимъ.
   И при такомъ проявленіи великодушія со стороны своего любимца, милордъ пересталъ колебаться, и довѣренность была подписана.
   Какъ только это было сдѣлано, то земля въ Охтергаллѣ была продана гораздо дешевле, чѣмъ она стоила, и деньги вручены нашей піявкѣ и отправлены какими-то таинственными путями во Францію. По крайней мѣрѣ онъ такъ увѣрялъ, хотя я подозрѣвалъ съ тѣхъ поръ, что онѣ отправлены не такъ далеко.
   И вотъ послѣ того какъ цѣль этого человѣка увѣнчалась успѣхомъ и въ карманѣ у него снова зазвенѣло золото, намъ было отказано въ томъ самомъ обстоятельствѣ, ради котораго мы принесли эту жертву. И человѣкъ этотъ продолжалъ проживать въ Дэрисдирѣ. Изъ злобы ли то было, или потому, что не пришло еще время ему ѣхать въ Индію, или потому что это у него были виды на м-съ Генри, или по приказу правительства -- кто знаетъ, но только онъ жилъ себѣ да жилъ въ Дэрисдирѣ.
   Вы замѣтили, что я сказалъ: по приказу правительства? Дѣло въ томъ, что въ это время обнаружилась позорная тайна этого человѣка.
   Первый намекъ о томъ я услышалъ отъ одного арендатора, разсуждавшаго о пребываніи м-ра Баллантри у него и главное объ его безопасности: этотъ арендаторъ былъ якобитъ по симпатіямъ и потерялъ сына при Куллоденѣ, а это развило въ немъ критическое отношеніе къ дѣлу.
   -- Есть одна вещь, которая мнѣ кажется очень странной, говорилъ онъ, это -- какимъ образомъ онъ пріѣхалъ въ Кокермоутъ.
   -- Въ Кокермоутъ? переспросилъ я, припоминая, какъ я самъ былъ удивленъ неожиданной высадкой Баллантри.
   -- Ну, да; вѣдь его тамъ подобралъ капитанъ Крель. Вы думали, что онъ изъ Франціи прибылъ моремъ. Такъ и мы думали.
   Я перевернулъ это извѣстіе такъ и эдакъ въ головѣ и затѣмъ пошелъ сообщить о немъ м-ру Генри.
   -- Вотъ странное обстоятельство, сказалъ я ему.
   -- Ахъ! что, за дѣло, какъ онъ сюда добрался, Макъ-Келларъ, разъ онъ тутъ, простоналъ м-ръ Генри.
   -- Нѣтъ, сэръ, не все равно! подумайте-ка сами; развѣ это не похоже на то, что онъ снюхался съ правительствомъ? вы вѣдь знаете, какъ мы дивились его безопасности.
   -- Постойте! дайте подумать.
   И мрачная улыбка освѣтила лицо м-ра Генри. Дайте мнѣ бумаги.
   Онъ сѣлъ и безъ дальнѣйшихъ разговоровъ написалъ письмо знакомому джентльмену -- я не буду называть безполезныхъ именъ, но онъ занималъ важный постъ. Это письмо я послалъ черезъ того человѣка, на котораго могъ понадѣяться, черезъ Маконокки.
   И старикъ поусердствовалъ, такъ какъ вернулся съ отвѣтомъ даже раньше, чѣмъ я ожидалъ.
   Прочитавъ отвѣтъ, м-ръ Генри снова угрюмо улыбнулся.
   -- Вотъ самая крупная услуга, оказанная вами мнѣ, Макъ-Келларъ, сказалъ онъ. Съ такимъ оружіемъ въ карманѣ, я ему дамъ себя знать. Наблюдайте за нами за обѣдомъ.
   И вотъ за обѣдомъ, м-ръ Генри предложилъ Баллантри поѣхать съ нимъ въ какое-то общественное мѣсто, и милордъ, какъ онъ и надѣялся, сталъ протестовать, указывая, что это не безопасно.
   -- О! сказалъ развязно м-ръ Генри, вамъ незачѣмъ долѣе отъ меня таиться. Тайна извѣстна мнѣ также хорошо, какъ и вамъ.
   -- Тайна? повторилъ милордъ. Что ты хочешь сказать, Генри? Даю тебѣ слово, что не знаю никакой тайны, которую бы отъ тебя скрывали.
   Баллантри измѣнился въ лицѣ, и я увидѣлъ, что слабое мѣсто въ его кирасѣ найдено.
   -- Какъ? обратился къ нему м-ръ Генри съ притворнымъ удивленіемъ. Я вижу, что ты вѣрно служишь своимъ господамъ, но я думалъ, что ты будешь настолько человѣколюбивъ, чтобы успокоить отца.
   -- О чемъ ты говоришь? Я запрещаю толковать о моихъ дѣлахъ во всеуслышаніе. Я приказываю тебѣ замолчать, закричалъ Баллантри сердито и безразсудно, точно избалованный ребенокъ.
   -- Увѣряю тебя, что такой скрытности отъ тебя вовсе не требуется, продолжалъ м-ръ Генри. Посмотри, что пишетъ мнѣ мой корреспондентъ и, развернувъ письмо, прочиталъ:-- "Само собой разумѣется, въ интересахъ правительства, равно какъ и джентльмена, котораго мы лучше будемъ попрежнему называть м-ръ Балли, чтобы эта сдѣлка оставалась тайной; но въ наши виды совсѣмъ не входило подвергать его фамилію той мучительной тревогѣ, какую вы описываете, и съ своей стороны я радъ, что могу немедленно успокоить васъ. М-ръ Балли такъ же безопасенъ въ Великобританіи, какъ и вы сами".
   -- Возможно ли? вскричалъ милордъ, глядя на сына съ удивленіемъ и не безъ подозрѣнія.
   -- Дорогой папенька, сказалъ Баллантри, уже пришедшій въ себя. Мои собственныя инструкціи, полученныя прямо изъ Лондона, говорили иное и обязывали меня хранить строгую тайну относительно всѣхъ, не исключая васъ самихъ... и я могу доказать это письменнымъ документомъ, если только я его не разорвалъ. Они, должно быть, перемѣнили мнѣніе очень быстро, потому что все это дѣло еще совсѣмъ свѣжо. Или, можетъ быть, корреспондентъ Генри не понялъ его смысла, какъ это повидимому видно изъ его письма.-- Сказать вамъ по правдѣ, сэръ, продолжалъ онъ, видимо оправляясь, я полагалъ, что эта неожиданная милость къ бунтовщику объясняется ходатайствомъ съ вашей стороны, и что предписаніе хранить ее въ тайнѣ, даже отъ семьи, объясняется вашей деликатностью. Отъ того я такъ тщательно выполнялъ приказанія. Остается теперь узнать, кому другому обязанъ я помилованіемъ, такъ какъ, полагаю, мнѣ нечего оправдывать себя отъ тѣхъ намековъ, какіе замѣчаются въ письмѣ къ Генри. Я еще не слыхивалъ, чтобы кто изъ Дэрисдировъ былъ флюгеромъ или шпіономъ, гордо произнесъ онъ.
   И такимъ образомъ, казалось, онъ вышелъ здравъ и невредимъ изъ опасности.
   И такъ бы оно было, еслибы не ошибочка, которую онъ сдѣлалъ, да не настойчивость м-ра Генри, который недаромъ былъ братомъ Баллантри.
   -- Ты говоришь, что дѣло о помилованіи еще очень свѣжо? спросилъ м-ръ Генри.
   -- Да, оно недавно мнѣ объявлено, отвѣчалъ Баллантри съ попыткой на спокойствіе, но съ дрожью въ голосѣ.
   -- Неужели такъ недавно? спросилъ м-ръ Генри, какъ человѣкъ, немного сбитый съ толку, и переворачивая страницу письма.
   Во всемъ письмѣ не было обозначено числа, но какъ могъ Баллантри знать объ этомъ.
   -- Для меня во всякомъ случаѣ оно очень запоздало, отвѣтилъ онъ со смѣхомъ.
   При звукахъ этого смѣха, который зазвучалъ такъ фальшиво, какъ надтреснутый колоколъ, милордъ опять поглядѣлъ на него черезъ столъ, и я видѣлъ, какъ онъ сжалъ свои старческія губы.
   -- Нѣтъ, сказалъ м-ръ Генри, все еще просматривая письмо, но я помню твои слова. Ты сказалъ, что это было очень недавно.
   И тутъ мы получили доказательство нашей побѣды и, вмѣстѣ съ тѣмъ, невѣроятной снисходительности милорда: онъ поспѣшилъ вмѣшаться, чтобы выручить своего любимца!
   -- Я думаю, Генри, сказалъ онъ съ жалкой поспѣшностью, я думаю, намъ незачѣмъ больше спорить. Мы всѣ рады тому, что братъ твой находится наконецъ въ безопасности; мы всѣ въ этомъ согласны, а потому, какъ благородные подданные его величества, выпьемъ за здоровье короля.
   И вотъ какимъ образомъ Баллантри выпутался изъ дѣла, но, по крайней мѣрѣ, ему пришлось защищаться, и онъ вышелъ изъ затрудненія безъ всякой чести для себя, и ореолъ изгнанника, трепещущаго за свою жизнь, былъ съ него снятъ. Милордъ въ душѣ своей не могъ не признать, что его любимецъ -- правительственный шпіонъ, а м-съ Генри (какъ-тамъ она себѣ ни объяснила эту исторію) стала замѣтно холодна къ развѣнчанному герою романа.
   Такъ въ наилучше сплетенной интригѣ бываетъ всегда слабое мѣсто, и если вы въ него попадете, все хитросплетеніе рушится, и еслибы мы, благодаря этому счастливому ходу, не свергли идола, кто знаетъ, что было бы съ нами, когда наступила катастрофа.
   А пока казалось, что мы ровно ничего не добились. Черезъ какихъ-нибудь два-три дня, онъ разсѣялъ всѣ дурныя послѣдствія своего посрамленія и по-прежнему стоялъ высоко во мнѣніи отца и невѣстки.
   Что касается лорда Дэрисдора, то онъ былъ полонъ отеческаго пристрастія; то была не столько любовь -- качество дѣятельное, -- сколько апатія и омертвѣніе всѣхъ другихъ способностей, и снисходительность въ немъ обусловливалась просто слабостью, подобно слезливости стариковъ.
   Не то было съ м-съ Генри: небу одному извѣстно, что такое съумѣлъ онъ наговорить ей, или какимъ способомъ оправдался въ ея глазахъ. Въ дѣлѣ чувства всего хуже то, что слушаютъ голосъ, а не слова того, кто говоритъ, и что перевѣсъ на сторонѣ лица, а не содержанія рѣчей.
   Какъ бы то ни было, а Баллантри съумѣлъ должно быть повернуть дѣло въ свою пользу, такъ какъ, послѣ нѣкотораго періода холодности, отношенія между нимъ и м-съ Генри приняли еще болѣе опасный оборотъ, чѣмъ прежде. Они были неразлучны. Я не хочу упрекать эту несчастную женщину въ худшемъ, чѣмъ простое ослѣпленіе, но полагаю, что въ тѣ послѣдніе дни она рѣшительно играла съ огнемъ, и правъ я или ошибаюсь, а одно вѣрно: м-ръ Генри думалъ такъ же точно.
   Бѣдный джентльменъ по цѣлымъ днямъ просиживалъ въ моей комнатѣ въ такомъ глубокомъ отчаяніи, что я не рѣшался съ нимъ заговорить; однако надо думать, что онъ находилъ нѣкоторое утѣшеніе въ моемъ присутствіи и въ моей симпатіи. По временамъ мы даже разговаривали, и странные то были разговоры, потому что хотя мы никого не называли и не говорили опредѣленно ни о чемъ, но все время думали объ одномъ, и каждый это зналъ. Странное это искусство -- такого рода разговоры: по цѣлымъ часамъ говорить объ одномъ и томъ же, никого этого не называя и даже не дѣлая никакихъ намековъ. Помню, что мнѣ часто приходило въ голову: не такимъ ли точно способомъ ухаживалъ Баллантри за м-съ Генри, не пугая ее и не заставляя быть на сторожѣ.
   Чтобы показать, въ какомъ положеніи находился м-ръ Генри, я приведу нѣкоторыя его слова, высказанныя (я не позабылъ этого по особенной причинѣ) 26 февраля 1757 г. Погода была очень худая -- казалось, зима вернулась назадъ; дулъ холодный вѣтеръ, холодъ стоялъ лютый, небо было низкое и сѣрое, море черное и непріятное.
   М-ръ Генри сидѣлъ у огня и обсуждалъ (какъ онъ постоянно теперь это дѣлалъ) нѣкоторыя общія положенія, какъ напримѣръ: "слѣдуетъ ли человѣку брать на себя починъ въ нѣкоторыхъ вещахъ"; "полезно ли вмѣшательство вообще" и тому подобныя общія мѣста, которыя однако близко насъ касались.
   Я стоялъ у окна и глядѣлъ въ него, когда мимо меня прошли м-ръ Баллантри, м-съ Генри и миссъ Катарина -- въ настоящее время неразлучное тріо. Дитя бѣгало взадъ и впередъ, радуясь морозу; Баллантри нашептывалъ что-то на ухо своей дамѣ съ демонической вкрадчивостью, а дама съ своей стороны, казалось, обратилась вся въ слухъ.
   Я наконецъ не выдержалъ.
   -- На вашемъ мѣстѣ, м-ръ Генри, я бы откровенно поговорилъ съ милордомъ.
   -- Макъ-Келларъ, Макъ-Келларъ, отвѣчалъ онъ, вы не видите, на какой шаткой почвѣ я стою. Не могу я сообщить такихъ низкихъ мыслей кому бы то ни было, тѣмъ менѣе отцу; это значило бы навлечь на себя его презрѣніе. Шаткость же моего грунта, продолжалъ онъ, заключается во мнѣ самомъ, въ томъ, что я не умѣю внушать любовь. Они мнѣ благодарны и постоянно повторяютъ это: всѣ уши прожужжали. Но они совсѣмъ обо мнѣ не думаютъ: ихъ не интересуетъ ни моя личность, ни мои чувства. Вотъ моя бѣда!
   Онъ всталъ и подошелъ къ огню.
   -- Но что-нибудь надо придумать, Макъ-Келларъ, произнесъ онъ, оглядываясь на меня черезъ плечо, найти какое-нибудь средство. Я человѣкъ терпѣливый -- слишкомъ, слишкомъ терпѣливый.-- Я начинаю презирать самого себя. И однако бывалъ ли когда человѣкъ такъ опутанъ, какъ я!
   И снова задумался.
   -- Ободритесь, сказалъ я, само собой все уладится.
   -- Я уже давно не сержусь, отвѣчалъ онъ совсѣмъ не кстати. Но я пропустилъ его слова безъ замѣчанія.
   

V.

   Вечеромъ описаннаго дня, Баллантри уѣзжалъ изъ дому и находился въ отсутствіи и весь слѣдующій день -- роковой день 29 февраля; но куда онъ ходилъ и что дѣлалъ -- это мы узнали только на другой день. Еслибы мы узнали о томъ раньше, то все могло бы быть иначе. Но такъ какъ мы не знали, то и дѣйствовали въ полномъ не вѣдѣніи, и я буду описывать обстоятельства такъ, какъ они намъ тогда представлялись. Я дошелъ теперь до мрачной эпохи въ моей исторіи и долженъ просить у читателя снисхожденія къ своему патрону.
   Весь день 29 февраля держалась суровая погода, и только около полудня проглянуло солнышко и освѣтило красивый, заиндивѣвшій, зимній пейзажъ съ бѣлыми холмами и лѣсами. Съ наступленіемъ ночи туманъ окуталъ всю окрестность: ночь была темная, тихая и беззвѣздная и чрезвычайно холодная; ночь зловѣщая, пригодная для необыкновенныхъ событій.
   М-съ Генри ушла къ себѣ -- какъ уже это теперь вошло въ привычку -- очень рано. Послѣднее время мы привыкли проводить вечеръ за картами: новый признакъ, что нашъ гость сильно скучалъ жизнью въ Дэрисдирѣ. Но не долго просидѣли мы у огня, какъ милордъ всталъ и ушелъ спать, не говоря ни слова.
   Оставшись втроемъ, мы могли и не церемониться другъ съ другомъ; ни любви, ни уваженія не было между нами, и мы бы не стали сидѣть ради удовольствія; но привычка брала свое, и мы продолжали играть въ карты. Мы засидѣлись довольно поздно; хотя милордъ ушелъ раньше обыкновеннаго, но уже полночь пробила, а слуги давно уже улеглись спать. Еще одно обстоятельство: хотя я никогда не видывалъ Баллантри пьянымъ, но онъ въ этотъ вечеръ особенно много пилъ вина, и быть можетъ въ головѣ у него нѣсколько шумѣло.
   Какъ бы то ни было, а онъ совершилъ обычный переходъ изъ одного тона въ другой, и только-что дверь за милордомъ затворилась, онъ, не мѣняя голоса, измѣнилъ вѣжливое обращеніе на цѣлые потоки оскорбленій.
   -- Любезный Генри, тебѣ ходить, началъ-было онъ, и затѣмъ продолжалъ:-- удивительно, какъ даже въ такихъ пустякахъ, какъ карточная игра, ты проявляешь свою невоспитанность. Ты играешь, Іаковъ, какъ мужикъ, или какъ матросъ въ тавернѣ: та же медлительность, та же низкая алчность, cette lenteur d'hébeté qui me fait rager: не странно ли, что у меня такой братъ? Играть съ тобой до того скучно, что превосходитъ всякое описаніе.
   М-ръ Генри продолжалъ глядѣть въ свои карты, точно соображалъ, съ какой пойти; но умъ его былъ занятъ другимъ.
   -- Боже мой, будетъ ли этому конецъ? вскричалъ Баллантри -- Quel lourdeau! но къ чему я утруждаю себя французскими выраженіями, когда онѣ потеряны для такого невѣжды. Lourdeau, милый братецъ -- это значитъ оболтусъ, пентюхъ, медвѣдь, человѣкъ безъ граціи, изящества, блеска, лишенный всякаго дара нравиться, плѣнять; словомъ такой, какого ты увидишь, посмотрясь въ зеркало! Я думаю, что не бывало еще женщины, которая бы не предпочла меня тебѣ... не предпочла бы съ самаго начала и не предпочитала бы до конца...
   М-ръ Генри положилъ карты. Онъ всталъ очень тихо и попрежнему задумчиво.
   -- Подлецъ! мягко проговорилъ онъ, точно самому себѣ.
   И затѣмъ не спѣша и безъ особеннаго усилія ударилъ Баллантри по лицу.
   Баллантри вскочилъ на ноги, словно преображенный. Я еще не видѣлъ его такимъ красивымъ.
   -- Ты ударилъ меня! Я не перенесъ бы удара отъ Бога!
   -- Не кричи! или ты хочешь разбудить отца, чтобы онъ опять вступился за тебя? отвѣчалъ м-ръ Генри.
   -- Джентльмены, джентльмены! закричалъ я, становясь между ними.
   Баллантри взялъ меня за плечо и отодвинулъ. Затѣмъ, обращаясь къ брату, сказалъ:
   -- Ты понимаешь, что это значитъ.
   -- Я никогда еще не поступалъ сознательнѣе, отвѣчалъ м-ръ Генри.
   -- Крови это требуетъ, крови! сказалъ Баллантри.
   -- Дай Богъ, чтобы то была твоя кровь, отвѣчалъ м-ръ Генри; подошелъ къ стѣнѣ, снялъ двѣ шпаги и подалъ Баллантри.
   -- Макъ-Келларъ присмотритъ, чтобы не было предательства, сказалъ онъ; это по-моему крайне необходимо.
   -- Не къ чему больше оскорблять меня, сказалъ Баллантри, беря одну шпагу, я и безъ того всю жизнь ненавидѣлъ тебя.
   -- Отецъ только-что легъ, замѣтилъ м-ръ Генри, мы должны уйти изъ дому.
   -- На огородѣ есть отличное мѣсто, отвѣчалъ Баллантри.
   -- Джентльмены, впутался я, постыдитесь! дѣти одной матери, неужели вы хотите отнять жизнь, которую она вамъ даровала.
   -- Именно, Макъ-Келларъ, сказалъ м-ръ Генри все съ тѣмъ же спокойствіемъ, которое его ни на минуту не покидало.
   -- Я не допущу этого, объявилъ я.
   И вотъ когда я опозорился на всю жизнь. При этихъ моихъ словахъ, Баллантри приставилъ шпагу къ моей груди; я видѣлъ, какъ огонь заигралъ на стали, и я протянулъ руки и упалъ передъ нимъ на колѣни.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! закричалъ я, какъ ребенокъ.
   -- Онъ больше не помѣшаетъ намъ, сказалъ Баллантри, хорошо имѣть въ домѣ труса.
   -- Намъ нуженъ свѣтъ, сказалъ м-ръ Генри, какъ будто никакого перерыва не было.
   -- Этотъ трусъ принесетъ пару свѣчей, отвѣчалъ Баллантри.
   Къ стыду моему будь сказано, я былъ такъ еще пораженъ блескомъ стали, что согласился принести фонарь.
   -- Намъ не надо ф-ф-фонаря, повторилъ Баллантри, передразнивая меня. Въ воздухѣ ничто не шелохнется. Ну, вставай на ноги, бери пару шандаловъ и маршъ впередъ. Я слѣдую по пятамъ, прибавилъ онъ, махая шпагой.
   Я взялъ шандалы и пошелъ впереди ихъ, хотя теперь отдалъ бы руку на отсѣченіе, чтобы воротить этотъ поступокъ; но трусъ, на лучшій конецъ -- рабъ, и въ то время какъ я тсъіг. зубы мои стучали.
   Какъ и сказалъ Баллантри, на дворѣ было тихо; морозъ оковалъ воздухъ и въ то время какъ мы шли впередъ, при свѣтѣ свѣчей, мракъ стоялъ, точно крыша, надъ нашими головами. Никто не говорилъ ни слова, и единственный звукъ, который мы слышали -- это скрипъ шаговъ по обледенѣлой землѣ. Холодъ ночи охватилъ меня, точно меня обдали холодной водой; я дрожалъ какъ въ лихорадкѣ; но спутники мои, съ непокрытыми головами, какъ и я, и только-что выскочившіе изъ теплой комнаты, шли, какъ ни въ чемъ не бывало.
   -- Вотъ удобное мѣсто, сказалъ Баллантри, поставьте свѣчи.
   Я сдѣлалъ, какъ мнѣ приказывали, и пламя свѣчей горѣло среди заиндивѣвшихъ деревъ, ровно, безъ всякаго колебанія, точно въ комнатѣ; оба брата стали въ позицію.
   -- Свѣтъ мнѣ въ глаза, сказалъ Баллантри.
   -- Я предоставлю тебѣ всѣ преимущества, отвѣчалъ м-ръ Генри, потому что я думаю, что ты умрешь.
   Онъ говорилъ грустно, но не злобно.
   -- Генри Дэри, сказалъ Баллантри, два слова, прежде чѣмъ я начну. Ты хорошо фехтуешь и умѣешь дѣйствовать рапирой; но ты не знаешь, какая разница, когда возьмешь въ руки шпагу. И поэтому ты будешь побѣжденъ. Но пойми, на сколько мое положеніе выгоднѣе твоего: если ты будешь убитъ, я отправлюсь въ страну, куда уже посланы мои деньги. Если я буду убитъ, что будетъ съ тобой? Мой отецъ, твоя жена, которая въ меня влюблена, какъ тебѣ извѣстно, даже твой ребенокъ, который предпочитаетъ меня тебѣ, будутъ моими мстителями. Подумалъ ли ты объ этомъ, милый Генри?
   И онъ съ мрачной улыбкой поглядѣлъ на брата и салютовалъ шпагой.
   М-ръ Генри ни слова не сказалъ и тоже салютовалъ шпагой.
   Я не судья въ фехтовальномъ искусствѣ, и кромѣ того у меня голова шла кругомъ отъ ужаса, холода и страха; тѣмъ не менѣе мнѣ казалось, что перевѣсъ былъ на сторонѣ м-ра Генри, который напиралъ на противника съ сдержанной, но глубокой яростью.
   Ближе и ближе наступалъ онъ на врага, пока Баллантри не отступилъ назадъ съ проклятіемъ, и мнѣ кажется, что при этомъ движеніи свѣтъ снова ослѣпилъ ему глаза.
   Послѣ того они снова стали въ позицію, но мнѣ кажется, что на этотъ разъ она была короче, и м-ръ Генри нападалъ еще ожесточеннѣе, а Баллантри былъ смущенъ. Безъ сомнѣнія, онъ счелъ себя погибшимъ и поддался мучительной агоніи страха, въ противномъ случаѣ не прибѣгъ бы къ вѣроломному поступку. Я не могу сказать, чтобы услѣдилъ за нимъ, такъ какъ мой непривычный глазъ не улавливалъ всѣхъ подробностей дуэли, но кажется, что онъ схватилъ лѣвой рукой шпагу брата -- пріемъ недозволительный. Безъ сомнѣнія, м-ръ Генри спасся только тѣмъ, что прыгнулъ въ сторону и несомнѣнно, что Баллантри, шпага котораго встрѣтила пустой воздухъ, упалъ на колѣни и прежде нежели успѣлъ пошевелиться, шпага м-ра Генри проткнула его.
   Я вскрикнулъ и подбѣжалъ къ нему; но трупъ уже повалился на землю, гдѣ съ секунду подергался, точно раздавленный червякъ, и затѣмъ сталъ недвижимъ.
   -- Поглядите на его лѣвую руку, сказалъ м-ръ Генри.
   -- Она вся въ крови, отвѣчалъ я.
   -- Съ ладони?
   -- Да, порѣзъ на ладони.
   -- Такъ я и думалъ, сказалъ онъ и повернулся спиной.
   Я разстегнулъ платье Баллантри; сердце у него не билось.
   -- Боже прости насъ, м-ръ Генри, онъ мертвъ.
   -- Мертвъ? повторилъ онъ какъ-то тупо, и затѣмъ громче: -- мертвъ? мертвъ? и бросилъ окровавленную шпагу на землю.
   -- Что намъ дѣлать, сэръ? спросилъ я.-- Опомнитесь, сэръ. Теперь поздно отчаяваться. Придите въ себя.
   Онъ повернулся и уставился въ меня.
   -- О, Макъ-Келларъ! сказалъ онъ, и закрылъ лицо руками.
   Я дернулъ его за рукавъ.
   -- Ради Бога, ради насъ самихъ, будьте мужественнѣе. Что дѣлать?
   Онъ открылъ лицо и взглянулъ на меня тѣмъ же тупымъ взглядомъ.
   -- Дѣлать? повторилъ онъ.
   И тутъ взглядъ его упалъ на трупъ; и онъ какъ закричитъ:
   -- О!
   Точно только-что сообразилъ, въ чемъ дѣло, и вдругъ бросился бѣжать въ домъ, спотыкаясь на каждомъ шагу.
   Я съ минуту постоялъ около мертвеца, но затѣмъ подумалъ, что долгъ призываетъ меня къ живому; и побѣжалъ за нимъ, оставивъ свѣчи горѣть на морозной землѣ, а мертвое тѣло лежать подъ деревьями. Но хотя я бѣжалъ со всѣхъ ногъ, онъ все же значительно опередилъ меня и раньше вбѣжалъ въ домъ, а затѣмъ въ залу, гдѣ я и нашелъ его у камина. Онъ опять закрылъ лицо руками и весь дрожалъ.
   -- М-ръ Генри, м-ръ Генри, вѣдь гибель!
   -- Что я надѣлалъ? закричалъ онъ, взглянувъ на меня такимъ взглядомъ, какого я въ вѣкъ не забуду.-- Кто скажетъ объ этомъ старику?
   Слова эти поразили меня въ самое сердце. Но некогда было предаваться чувствамъ. Я пошелъ и налилъ ему рюмку водки.
   -- Выпейте, сказалъ я,-- скорѣе выпейте.
   И заставилъ его проглотить водку, какъ ребенка, и самъ, умирая отъ ужаса и холода, послѣдовалъ его примѣру.
   Послѣ того онъ упалъ въ кресло -- то самое, на которомъ обычно сидѣлъ у камина милордъ -- и его всего потрясло отъ глухихъ рыданій.
   Я пришелъ въ отчаяніе. Очевидно, на мистера Генри плоха была надежда.
   -- Хорошо, сказалъ я,-- сидите здѣсь и предоставьте все мнѣ.
   И взявъ свѣчу въ руки, вышелъ изъ залы и пошелъ по дому, погруженному во мракъ. Все было тихо кругомъ, и слѣдовало предполагать, что дуэль прошла незамѣченной, я сталъ обдумывать, какъ бы и дольше сохранить все въ тайнѣ.
   Теперь было уже не до щепетильности, и я раскрылъ дверь миледи, даже не постучавшись, и смѣло вошелъ къ ней въ спальню.
   -- Какая-нибудь бѣда случилась? спросила она, приподнимаясь въ постели.
   -- Сударыня, я выйду въ корридоръ, а вы извольте поскорѣе одѣться. Такъ нужно, объявилъ я.
   Она не стала приставать съ вопросами и не задержала меня. Прежде, чѣмъ я успѣлъ обдумать, что я ей скажу, она уже появилась на порогѣ и пригласила меня войти
   -- Сударыня, сказалъ я, если вы не въ состояніи быть очень храброй, то я долженъ обратиться къ другому лицу, потому что, если мнѣ никто не поможетъ, то дому Дэрисдировъ придетъ конецъ.
   -- Я очень храбрая, отвѣчала она съ улыбкой, на которую больно было глядѣть, но которая была отважна.
   -- Дѣло дошло до дуэли.
   -- Дуэли? дуэли между Генри и...
   -- И м-ромъ Баллантри. Дѣло зашло слишкомъ далеко; вещи, о которыхъ вы не имѣете никакого понятія, терпѣлись слишкомъ долго, но сегодня, когда онъ оскорбилъ васъ...
   -- Постойте! перебила она.-- Онъ? кто онъ?
   -- О! сударыня, вскричалъ я, не въ силахъ сдержать своего негодованія,-- какъ можете вы задавать мнѣ такой вопросъ? право же, мнѣ лучше обратиться къ кому другому за помощью; отъ васъ ее не получишь.
   -- Я не знаю, чѣмъ я васъ оскорбила, простите меня и выведите изъ этого состоянія неизвѣстности.
   Но я все еще не смѣлъ ей сказать; я не былъ въ ней увѣренъ; и подавленный сомнѣніемъ и сознаніемъ своего безсилія, чуть не съ гнѣвомъ заговорилъ съ бѣдной женщиной.
   -- Сударыня, мы говоримъ о двухъ мужчинахъ: одинъ изъ нихъ оскорбилъ васъ, а вы спрашиваете, который. Я помогу вамъ догадаться. Съ однимъ изъ этихъ мужчинъ вы проводили все свое время: упрекалъ ли васъ другой? Съ однимъ вы всегда были добры, съ другимъ -- суди меня Богъ, если я неправъ -- мнѣ кажется, далеко не всегда: ослабѣла ли отъ того его любовь къ вамъ? Сегодня одинъ изъ этихъ двоихъ мужчинъ сказалъ другому въ моемъ присутствіи... въ присутствіи посторонняго наемника... что вы въ него влюблены. Прежде чѣмъ я скажу еще одно слово, отвѣтьте сами на свой вопросъ: который оскорбилъ васъ? Мало того, сударыня, отвѣтьте мнѣ и на другой вопросъ: если дѣло дошло до такого страшнаго конца, то по чьей винѣ?
   Она глядѣла на меня, какъ оглушенная громомъ.
   -- Великій Боже, проговорила она наконецъ, чуть не шепотомъ,-- великій Боже! Ради самого неба, Макъ-Келларъ, что случилось? Я готова, я могу все выслушать.
   -- Нѣтъ, вы не готовы! чтобы ни случилось, скажите сначала, что по вашей винѣ.
   -- О! вскричала она, ломая руки. Этотъ человѣкъ сведетъ меня съ ума! Не можете вы развѣ выкинуть меня изъ головы.
   -- Я думаю не о васъ, я думаю о моемъ несчастномъ дорогомъ господинѣ.
   -- Ахъ! вскричала она, хватаясь рукой за сердце,-- неужели Генри умеръ?
   -- Говорите тише, не онъ, а другой...
   Я видѣлъ, какъ она зашаталась, точно ее вѣтромъ закачало, и не знаю, отъ боли или ужаса отошла и уставилась въ полъ.
   -- Вѣсти страшныя, проговорилъ я, наконецъ, когда молчаніе ея меня испугало,-- но слѣдуетъ быть мужественными, чтобы домъ не погибъ.
   Она все ничего не отвѣчала.
   -- Вспомните миссъ Катарину, прибавилъ я,-- если мы не уладимъ дѣла, позоръ будетъ ея наслѣдіемъ.
   Не знаю, мысль ли о ребенкѣ или страшное слово "позоръ" привели ее въ чувство; по крайней мѣрѣ она издала стонъ, котораго я никогда не забуду, и обрѣла даръ слова.
   -- Была дуэль? спросила она шепотомъ.-- Это не...
   -- Былъ честный бой со стороны моего господина. Что касается другаго, то онъ былъ убитъ въ тотъ самый моментъ, какъ пытался вѣроломно заколоть брата.
   -- Не можетъ быть! закричала она.
   -- Сударыня, ненависть къ этому человѣку горитъ въ моей груди, какъ огонь, даже и теперь, когда онъ мертвъ. Богу извѣстно, что я остановилъ бы дуэль, еслибы смѣлъ. Срамъ мнѣ, что я этого не сдѣлалъ. Но когда я увидѣлъ, что онъ палъ, то еслибы могъ думать о чемъ-нибудь другомъ, кромѣ моего бѣднаго господина, то сталъ бы радоваться его избавленію.
   Не знаю, задѣло ли ее это, но только слѣдующія ея слова были:
   -- Милордъ?
   -- Я берусь сообщить ему.
   -- Вы не будете говорить съ нимъ такъ, какъ со мной?
   -- Сударыня, неужели вамъ не о комъ еще думать? Предоставьте милорда мнѣ.
   -- О комъ другомъ? повторила она.
   -- О вашемъ мужѣ, сказалъ я.
   Она поглядѣла на меня съ загадочнымъ выраженіемъ.
   -- Неужели вы хотите отвернуться отъ него? спросилъ я.
   Она опять взглянула на меня и приложила руку къ сердцу.
   -- Нѣтъ, отвѣтила она.
   -- Боже васъ благослови за это слово! сказалъ я. Ступайте къ нему теперь; онъ, бѣдный, сидитъ въ залѣ, поговорите съ нимъ... все равно, что бы вы ему ни сказали; дайте ему вашу руку; скажите: -- я знаю все... и если Богъ подкрѣпитъ васъ, то прибавьте:-- Прости меня!
   -- Богъ да подкрѣпитъ васъ и сдѣлаетъ васъ милосерднымъ, сказала она. Я иду къ мужу.
   -- Позвольте мнѣ посвѣтить вамъ, сказалъ я, беря свѣчу.
   -- Не надо, я найду дорогу и въ потемкахъ, отвѣтила она съ дрожью; и мнѣ кажется, что эту дрожь производило мое присутствіе.
   Итакъ мы разстались; она спустилась съ лѣстницы, куда достигалъ слабый свѣтъ изъ залы; я пошелъ по корридору въ спальню милорда. Не знаю, почему, но я не могъ ворваться къ старику такъ, какъ ворвался къ молодой женщинѣ, и хотя не охотно, но постучался въ двери.
   Но сонъ стариковъ чутокъ, или же онъ и вовсе не спалъ, и по первому же стуку пригласилъ меня войти.
   Онъ тоже сидѣлъ въ постели и казался очень дряхлымъ и совсѣмъ безкровнымъ; днемъ одѣтый, онъ казался гораздо полнѣе и крупнѣе, а теперь, раздѣтый, былъ худъ и миніатюренъ; личико безъ парика было крошечное, какъ у ребенка. Это меня укололо въ сердце, равно какъ мучительное ожиданіе бѣды въ старческомъ взглядѣ.
   И со всѣмъ тѣмъ голосъ его былъ спокоенъ, когда онъ спросилъ меня о причинѣ моего прихода.
   Я поставилъ свѣчу на стулъ, прислонился къ кровати и взглянулъ на него.
   -- Лордъ Дэрисдиръ, сказалъ я, вамъ хорошо извѣстно, что я партизанъ въ вашей семьѣ.
   -- Я надѣюсь, что никто изъ насъ не партизанъ, отвѣчалъ онъ, а что вы искренно любите моего сына, я всегда съ радостью это признавалъ.
   -- О! милордъ, теперь не время говорить любезности другъ другъ. Если вы хотите какъ-нибудь выпутаться изъ бѣды, то должны смотрѣть истинѣ прямо въ глаза. Я былъ партизаномъ, партизанами были и всѣ мы и, какъ партизанъ, я пришелъ къ вамъ ночью молить о пощадѣ. Выслушайте меня; прежде чѣмъ я уйду, я вамъ сообщу, въ чемъ дѣло.
   -- Я всегда готовъ васъ выслушать, м-ръ Макъ-Келларъ, и въ какой угодной часъ дня или ночи, потому что знаю, что вы не придете безъ важной причины. Вы уже разъ высказались очень кстати: я этого не забылъ.
   -- Я пришелъ защищать своего патрона. Мнѣ нѣтъ надобности сообщать объ его поступкахъ. Вызнаете его положеніе. Вы знаете, съ какимъ великодушіемъ онъ всегда относился къ вашему другому... къ вашимъ желаніямъ, поправился я, потому что языкъ не выговорилъ имени того сына. Вы знаете, вы не можете не знать, что онъ выстрадалъ... что онъ выстрадалъ изъ-за жены...
   -- М-ръ Макъ-Келларъ! вскричалъ милордъ, поднимаясь съ постели, точно бородатый левъ.
   -- Вы сказали, что выслушаете меня, продолжалъ я. Чего вы не знаете, и что вы должны узнать, и о чемъ я пришелъ, между прочимъ, вамъ сообщить -- это о преслѣдованіи, которому онъ подвергается, когда никого изъ васъ нѣтъ. Не успѣете вы повернуться спиной, какъ тотъ, чье имя я не смѣю при васъ произнести, набрасывается на моего патрона съ самыми оскорбительными намеками, насмѣхается надъ нимъ, язвитъ его, называетъ его Іаковомъ, клоуномъ и другими именами, нестерпимыми для самолюбія каждаго человѣка. Но стоитъ вамъ появиться, и декораціи измѣняются, и мой патронъ долженъ улыбаться и быть вѣжливымъ съ человѣкомъ, осыпавшимъ его оскорбленіями. Я это знаю, потому что присутствую при этомъ и самъ, подвергаясь тому же, и увѣряю васъ, что такая жизнь нестерпима. И она длилась всѣ эти мѣсяцы: она началась съ высадкой этого человѣка, и именемъ Іакова встрѣтилъ онъ моего патрона въ первую же ночь.
   Милордъ сдѣлалъ движеніе, какъ бы собираясь сбросить одѣяло и встать.
   -- Если только это правда... сказалъ онъ.
   -- Похожъ ли я на человѣка, который лжетъ? перебилъ я, удерживая его рукой.
   -- Вамъ бы слѣдовало съ самаго начала сказать мнѣ объ этомъ.
   -- Ахъ, милордъ, вы правы, и вы можете презирать невѣрнаго слугу! закричалъ я.
   -- Я сейчасъ же приму мѣры.
   И снова хотѣлъ встать.
   Снова я остановилъ его.
   -- Я еще не кончилъ. Дай Богъ, чтобы это было все! Все это мой дорогой, несчастный патронъ переносилъ безъ чьей-либо помощи и поддержки. Ваше самое нѣжное слово, милордъ, было благодарность. О! но вѣдь онъ вамъ тоже сынъ. У него нѣтъ другаго отца. Его ненавидятъ въ округѣ, и Богъ видитъ, какъ несправедливо. Жена его не любитъ. Ни откуда онъ не видитъ привязанности или поддержки... мы.лый, великодушный, несчастный, благородный человѣкъ...
   -- Ваши слезы приносятъ вамъ много чести, а мнѣ стыда, проговорилъ милордъ дрожащимъ голосомъ. Но вы ко мнѣ несправедливы. Генри всегда мнѣ былъ дорогъ, очень дорогъ... Джемсъ (я этого не отрицаю, м-ръ Макъ-Келларъ), Джемсъ, можетъ быть, и дороже; вы узнали Джемса при невыгодныхъ обстоятельствахъ, онъ много натерпѣлся горя, и мы должны помнить, какъ оно велико и незаслуженно. Но даже и теперь у него очень любящее сердце. Но я не буду говорить о немъ. Все, что вы сказали о Генри -- истинная правда; я не удивляюсь, я знаю, что онъ очень великодушенъ; вы скажете, быть можетъ, что я злоупотребляю его великодушіемъ? Это возможно, бываютъ опасныя добродѣтели; онѣ подаютъ поводъ къ злоупотребленіямъ, м-ръ Макъ-Келларъ, я заглажу свою вину, я все это улажу. Я былъ слабъ и, хуже того, слѣпъ.
   -- Не могу допустить, чтобы вы порицали себя при мнѣ, милордъ, когда у меня на совѣсти есть еще недосказанное... Вы не были слабы; вы были обмануты сатанинскимъ притворствомъ. Вы сами видѣли, какъ онъ обманулъ васъ на счетъ "своей небезопасности; онъ обманывалъ васъ на каждомъ шагу, во всю свою жизнь. Я желалъ бы вырвать его изъ вашего сердца; я желалъ бы раскрыть вамъ глаза на счетъ вашега другаго сына; ахъ! у васъ есть еще одинъ сынъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, у меня два сына... два сына.
   Я невольно сдѣлалъ жестъ отчаянія, и онъ взглянулъ въ меня съ измѣнившимся лицомъ.
   -- Вы не все сказали; случилось нѣчто, худшее? спросилъ онъ слабымъ голосомъ.
   -- Да, нѣчто худшее. Нынѣшней ночью онъ сказалъ м-ру Генри слѣдующія слова:-- "я не зналъ женщины, которая бы не предпочитала меня тебѣ... съ самаго начала, да и до конца"...
   -- Я не хочу слышать ничего обиднаго про дочь, закричалъ милордъ, и по его готовности закрыть мнѣ ротъ, я заключилъ, что онъ не былъ такъ слѣпъ въ этомъ направленіи и не безъ тревоги слѣдилъ за осадой, которой подвергалась м-съ Генри.
   -- Я вовсе не хочу обижать ее, закричалъ и я. Не въ томъ дѣло. Эти слова были сказаны при мнѣ м-ру Генри, и если вы не находите ихъ достаточно ясными, то вотъ вамъ другія, которыя онъ сказалъ немного спустя:
   -- Твоя жена, которая въ меня влюблена...
   -- Они поссорились? перебилъ онъ.
   -- Я кивнулъ головой.
   -- Я долженъ бѣжать къ нимъ, сказалъ онъ, порываясь встать съ постели.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! закричалъ я, удерживая его.
   -- Вы не знаете, сказалъ онъ.-- Это опасныя слова.
   -- Неужели вы все еще не понимаете, милордъ?
   Глаза его вопрошали объ истинѣ.
   Я бросился на колѣни передъ кроватью.
   -- О! милордъ!-- закричалъ я,-- подумайте о томъ, кто вамъ остался; подумайте о томъ, кого вы произвели на свѣтъ и оставили безъ всякой поддержки; подумайте о бѣдномъ грѣшникѣ, который тоже страдаетъ, какъ и вы. Передъ вами врата скорби, врата Христовы, врата Божьи! Они раскрыты передъ вами. Подумайте о немъ, какъ онъ подумалъ о васъ. Кто скажетъ старику?-- были его первыя слова. Потому и я пришелъ сюда, потому-то я и молю о пощадѣ у вашихъ ногъ.
   -- Пустите меня!-- закричалъ онъ,-- отталкивая меня и прежде меня вскакивая на ноги. Голосъ его дрожалъ, но глаза были тверды и сухи.-- Слишкомъ много разговоровъ,-- сказалъ онъ. Гдѣ это произошло?
   -- На огородѣ.
   -- А гдѣ м-ръ Генри?
   И когда я отвѣтилъ ему, старческое лицо его сморщилось отъ напряженной думы.
   -- А м-ръ Джемсъ?-- спросилъ онъ.
   -- Я оставилъ его лежащимъ около свѣчей.
   -- Около свѣчей!-- закричалъ онъ.
   И съ этими словами подбѣжалъ къ окну, раскрылъ его и выглянулъ на дворъ.
   -- Ихъ могутъ увидѣть съ дороги.
   -- Никто по ней не ходитъ въ такой часъ.
   -- Это ничего не значитъ. Случайно можетъ пройдти. Стой! Что это такое?
   Мы услышали шумъ веселъ, которыми осторожно гребли въ бухтѣ; я такъ ему сказалъ.
   -- Контрабандисты, замѣтилъ милордъ. Бѣгите сейчасъ, м-ръ Макъ-Келларъ, и потушите свѣчи: Я одѣнусь пока, и когда вы вернетесь, мы обсудимъ, какъ теперь быть.
   -- Я сбѣжалъ съ лѣстницы и выбѣжалъ за дверь. Издалека сверкала яркая точка на огородѣ. Въ такую темную ночь ее было видно навѣрное на нѣсколько миль разстоянія, и я горько упрекалъ себя за неосторожность. Но каковъ былъ мой ужасъ, когда я добѣжалъ до мѣста!
   Одна изъ свѣчей была опрокинута и дымилась, другая же ярко горѣла, освѣщая кругомъ себя замерзлую землю. И по контрасту съ окружающимъ мракомъ въ освѣщенномъ пространствѣ было необыкновенно свѣтло. И тамъ виднѣлась лужа крови посрединѣ, а немного поодаль шпага м-ра Генри, рукоятка которой была серебряная; но мертваго тѣла не было и слѣда!.. Сердце мое колотилось въ груди, волосы стали дыбомъ въ то время, какъ я глядѣлъ, выпуча глаза, -- такъ страшно было это видѣть, такія мрачныя опасенія возбуждалъ этотъ видъ. Я поглядѣлъ направо и налѣво, земля была такая твердая, что на ней не видно было никакихъ слѣдовъ.
   Я стоялъ и прислушивался, пока у меня въ ушахъ не зазвенѣло, но мракъ вокругъ меня былъ пустъ, точно безлюдная церковь; не слышно даже было прибоя волнъ о берегъ; казалось, упади булавка, и ея паденіе можно было бы услышать въ такой тишинѣ.
   Я потушилъ свѣчу, и мракъ окуталъ меня; и я пошелъ назадъ въ домъ Дэрисдировъ, теряясь въ безумныхъ догадкахъ. Въ дверяхъ меня встрѣтила фигура, и я вскрикнулъ отъ ужаса, прежде чѣмъ узналъ м-съ Генри.
   -- Вы сказали ему? спросила она.
   -- Онъ послалъ меня на огородъ, отвѣчалъ я. Но его больше нѣтъ. Зачѣмъ вы здѣсь?
   -- Его нѣтъ, повторила она. Какъ нѣтъ?
   -- Мертваго тѣла. Почему вы не съ мужемъ?
   -- Нѣтъ? повторила она. Вы вѣрно не видѣли. Пойдемте вмѣстѣ.
   -- Я потушилъ свѣчу, я не смѣю идти въ потемкахъ.
   -- Я вижу въ потемкахъ. Я такъ долго, долго здѣсь стояла. Пойдемте, дайте мнѣ вашу руку.
   Мы вернулись на огородъ подъ руку и прошли на роковое мѣсто.
   -- Остерегитесь крови, сказалъ я.
   -- Крови? вскричала она и отскочила назадъ.
   -- Полагаю, что тутъ кровь, замѣтилъ я. Я вѣдь точно слѣпой.
   -- Нѣтъ, отвѣчала она, ничего не видно. Не приснилось ли вамъ?
   -- Ахъ! далъ бы Богъ, чтобы приснилось! Она замѣтила шпагу, подняла ее и, увидя кровь, снова выронила ее.
   -- Ахъ! вскрикнула она.
   И затѣмъ, собравшись съ духомъ, вторично взяла ее въ руки и воткнула по рукоятку въ замерзшую землю.
   -- Я унесу ее домой и какъ слѣдуетъ вычищу, сказала она, и снова оглядѣлась. Не можетъ быть, чтобы онъ умеръ.
   -- Сердце его не билось. Но почему вы не съ мужемъ?
   -- Незачѣмъ. Онъ не хочетъ говорить со мной.
   -- Не хочетъ говорить съ вами? О! вы вѣрно непробовали!
   -- Вы вправѣ сомнѣваться во мнѣ, отвѣчала она съ кроткимъ достоинствомъ.
   И тутъ впервые мнѣ стало ее жаль.
   -- Богу извѣстно, сударыня, Богу извѣстно, что я не такъ жестокъ, какъ кажусь; въ такую ужасную ночь кто можетъ взвѣшивать свои слова, но я другъ всѣмъ, кто не врагъ Генри Дэрисдиру.
   -- Тяжело, что вы сомнѣваетесь, куда причислить его жену, отвѣчала она.
   Я тутъ же увидѣлъ, точно у меня пелена спала съ глазъ, какъ благородно переносила она это невѣроятное бѣдствіе и какъ великодушно относилась къ моимъ упрекамъ.
   -- Вамъ слѣдуетъ пойти и сообщить объ этомъ милорду, сказалъ я.
   -- Я не могу его видѣть, вскричала она.
   -- Вы увидите, что онъ спокойнѣе насъ всѣхъ.
   -- И все-таки не могу его видѣть.
   -- Хорошо. Если такъ, то вернитесь къ м-ру Генри, а я пойду къ милорду.
   И мы пошли назадъ; я понесъ подсвѣчники, а она шпагу -- странная ноша для женщины!
   -- Сообщить ли объ этомъ Генри? вдругъ спросила она.
   -- Пусть рѣшитъ милордъ.
   Милордъ былъ уже почти одѣтъ, когда я пришелъ въ его комнату. Онъ выслушалъ меня, нахмурясь.
   -- Контрабандисты, сказалъ онъ. Но мертвый онъ или живой?
   -- Я думалъ, что онъ... началъ я и умолкъ, стыдясь своихъ словъ.
   -- Я знаю; но вы могли ошибиться. Къ чему бы они унесли его, еслибы онъ не былъ живъ? О! это великая надежда. Надо думать, что онъ уѣхалъ, какъ и пріѣхалъ... безъ извѣщенія. Мы должны устроить такъ, чтобы не вышло никакой огласки.
   Я увидѣлъ, что онъ такъ же, какъ и всѣ мы, думалъ главнымъ образомъ о домѣ.
   -- Говорить ли объ этомъ м-ру Генри? спросилъ я.
   -- Увидимъ. Я сначала пойду къ нему, а затѣмъ на огородъ и подумаю.
   Мы сошли въ залъ. М-ръ Генри сидѣлъ у стола, положивъ голову на руку, точно каменное изваяніе.
   Жена стояла немного позади его; ясно, что она не могла расшевелить его. Милордъ твердо подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ сынъ. Онъ былъ твердъ и по виду, только показался мнѣ немного холоденъ.
   Когда онъ подошелъ совсѣмъ близко, онъ произнесъ:
   -- Сынъ мой!
   Съ болѣзненнымъ воплемъ м-ръ Генри вскочилъ и бросился на шею отцу, плача и рыдая самымъ раздирающимъ душу образомъ.
   -- О! батюшка! вы знаете, что я любилъ его; вы знаете, что я любилъ его съ дѣтства. Я бы умеръ за него -- вы это знаете! Я бы отдалъ жизнь за него и за васъ -- вы это знаете! О! скажите, что вы это знаете. Батюшка, что я надѣлалъ? Мы вмѣстѣ съ нимъ лежали въ колыбели!
   Онъ рыдалъ, плакалъ и ласкалъ старика, цѣпляясь за его шею, какъ испуганный ребенокъ..
   И вдругъ увидѣлъ жену (можно было подумать, что до того онъ не замѣчалъ ея присутствія) и упалъ къ ея ногамъ.
   -- Милая моя! прости меня! Не какъ мужъ прошу тебя... я загубилъ твою жизнь. Но ты знала меня мальчикомъ, тогда Генри Дэри ничего худаго не сдѣлалъ и хотѣлъ быть тебѣ другомъ. О! неужели ты никогда, никогда не простишь меня?
   Впродолженіи всего этого времени милордъ оставался въ роли холоднаго, но добраго зрителя, сохраняющаго полное присутствіе духа. При первомъ вскрикѣ, который былъ дѣйствительно такъ громокъ, что могъ разбудить весь домъ, онъ сказалъ мнѣ черезъ плечо:
   -- Заприте дверь.
   А теперь кивнулъ головой.
   -- Мы можемъ оставить его пока съ женой, сказалъ онъ. Принесите свѣчу, м-ръ Макъ-Келларъ.
   Мы прошли на огородъ; милордъ хладнокровно глядѣлъ на кровь, и когда мы дошли до того мѣста, гдѣ высаживались контрабандисты, то истина стала намъ ясна: не только натропинкѣ виднѣлась кровь, но и ледъ былъ пробитъ шагами нѣсколькихъ людей; немного далѣе было сломано небольшое деревцо, а тамъ, гдѣ обыкновенно приставали лодки контрабандистовъ, новая лужа крови показывала, что насильщики сложили тѣло на землю, чтобы отдохнуть.
   Кровь мы смыли морской водой, которую носили въ шляпѣ милорда, и въ то время какъ мы этимъ занимались, вдругъ поднялась мятель и задула свѣчу.
   -- Ну вотъ и снѣгъ, сказалъ милордъ, это наилучшее, на что мы могли только надѣяться. Вернемся домой, въ потемкахъ дѣлать нечего.
   Во все это время ясность ума и хладнокровіе милорда были изумительны, не менѣе, чѣмъ и его физическая дѣятельность. Всего блистательнѣе это проявилось на совѣтѣ, который мы держали по возвращеніи. Контрабандисты, безъ всякаго сомнѣнія, увезли Баллантри, хотя живаго или мертваго -- оставалось загадочнымъ; снѣгъ и дождь изгладятъ всѣ слѣды происшествія, и это для насъ выгодно. Баллантри неожиданно вернулся послѣ наступленія ночи; слѣдуетъ теперь объявить, что онъ внезапно уѣхалъ, а чтобы придать этому вѣроятность, мнѣ теперь же пойти въ его комнату, уложить его багажъ и спрятать его. Правда, мы были въ рукахъ контрабандистовъ, но это было роковое и неизбѣжное послѣдствіе катастрофы.
   Я слушалъ его, какъ уже говорилъ, съ удивленіемъ, и поспѣшилъ исполнить его приказанія. М-ръ и м-съ Генри ушли изъ залы; милордъ, чтобы согрѣться, поспѣшилъ лечь въ постель, слуги все еще спали, и когда я взошелъ по лѣстницѣ на башню и прошелъ въ покой убитаго, ужасъ одиночества охватилъ меня. Къ крайнему моему удивленію я нашелъ все въ безпорядкѣ, какъ это бываетъ передъ отъѣздомъ. Изъ трехъ чемодановъ, двое уже были заперты; а третій былъ еще раскрытъ, но уже почти уложенъ.
   Подозрѣніе въ истинѣ сразу осѣнило меня. Человѣкъ этотъ, значитъ, собирался уѣхать; онъ ждалъ Креля, а тотъ ждалъ попутнаго вѣтра; рано въ сумерки моряки замѣтили перемѣну въ вѣтрѣ и прибыли за пассажиромъ, но экипажъ лодки нашелъ его лежащимъ въ крови.
   Мало того: заранѣе подготовленный отъѣздъ бросалъ нѣкоторый свѣтъ на его непостижимо оскорбительное поведеніе ночью; то была парѳянская стрѣла, такъ какъ ненависть не сдерживалась больше политикой. А съ другой стороны характеръ, оскорбленіе и поведеніе м-съ Генри приводятъ къ одному заключенію, котораго я не могъ никогда провѣрить и не провѣрю до дня всеобщаго суда, -- заключеніе, что онъ наконецъ забылся и зашелъ слишкомъ далеко въ своемъ волокитствѣ и получилъ отпоръ.
   Этого нельзя провѣрить, какъ я уже сказалъ, но мысль эта, пришедшая мнѣ, въ то время, какъ я занимался багажемъ, показалась мнѣ сладкой, какъ медъ.
   Я пошарилъ немного въ открытомъ чемоданѣ, прежде чѣмъ заперъ его. Самое великолѣпное кружево и бѣлье; много красиваго платья, потому что онъ любилъ наряжаться; двѣ или три книги и изъ наилучшихъ: "Комментаріи" Цезаря, томъ сочиненій Гоббеса и "Генріада" г. де-Вольтера, сочиненіе объ Индіи, другое по высшей математикѣ -- вотъ что я увидѣлъ не безъ удивленія. Но въ открытомъ чемоданѣ не было никакихъ бумагъ, это заставило меня задуматься. Возможно, что онъ умеръ; но возможно, что и не умеръ, такъ какъ контрабандисты захватили его съ собой. Возможно, что онъ могъ умереть позже отъ раны; но возможно, что онъ и выздоровѣетъ. И въ послѣднемъ случаѣ я рѣшилъ не оставаться беззащитнымъ.
   Одинъ за другимъ перенесъ я чемоданы на чердакъ, который былъ всегда запертъ, и пошелъ въ свою комнату за ключами и, вернувшись на чердакъ, съ радостью увидѣлъ, что два ключа отлично подходили. Въ одномъ изъ чемодановъ находился сафьянный портфель, который я разрѣзалъ ножемъ и нашелъ въ немъ груду писемъ. Послѣ этого онъ былъ въ моихъ рукахъ; среди писемъ, большею частію любовныхъ и относившихся къ времени его пребыванія въ Парижѣ, я нашелъ копіи съ его собственныхъ докладовъ англійскому секретарю и отвѣты отъ секретаря: очень поучительный рядъ документовъ, обнародованіе которыхъ стоило бы чести и даже жизни м-ру Баллантри. Я ликовалъ, просматривая эти документы, потиралъ руки и пѣлъ отъ радости.
   Здѣсь кстати будетъ прибавить то немногое, что я впослѣдствіи разузналъ о событіяхъ этой ночи. Я не скоро собралъ эти свѣдѣнія, потому что мы не смѣли открыто разспрашивать, а контрабандисты относились ко мнѣ враждебно.
   Прошло около полугода, прежде нежели мы узнали навѣрное, что человѣкъ этотъ остался въ живыхъ; и уже годы спустя я узналъ отъ одного изъ бывшихъ людей Креля, ставшаго ростовщикомъ, нѣкоторыя подробности, которыя по-моему очень похожи на правду. Оказывается, что контрабандисты нашли Баллантри приподнявшимся на одномъ локтѣ и тупо глядѣвшимъ то на свѣчу, то на окровавленную руку, какъ человѣкъ въ безсмысленномъ состояніи. Съ ихъ приходомъ, онъ, повидимому, опомнился, приказалъ имъ нести себя и держать языкъ за зубами. Но когда капитанъ спросилъ: какъ это съ нимъ случилось, онъ пришелъ въ неистовство, сталъ браниться и лишился чувствъ. Они подумали, поспорили; но вѣтеръ дулъ попутный, имъ хорошо заплатили за то, чтобы доставить его во Францію, и они не хотѣли медлить.
   Кромѣ того, онъ пользовался нѣкоторой популярностью среди этихъ негодяевъ: они предполагали, что жизнь его находится въ опасности, не подозрѣвали о характерѣ стычки, въ которой онъ былъ раненъ, и думали оказать ему услугу и спасти отъ опасности. Итакъ онъ былъ увезенъ въ чужіе края, поправился въ дорогѣ и былъ высаженъ въ Гаврѣ.
   Но что дѣйствительно замѣчательно -- это, что онъ никому не сказалъ про дуэль, и никто не знаетъ по сіе время, чья рука поранила его. Во всякомъ другомъ я бы объяснилъ это чувствомъ приличія, а въ немъ -- гордостью. Онъ не могъ сознаться даже самому себѣ, что побѣжденъ человѣкомъ, котораго такъ ненавидѣлъ и презиралъ.
   

VI.

   О тяжкой болѣзни, открывшейся на другое утро у моего патрона, я могу думать теперь хладнокровно, какъ о послѣдней безповоротной бѣдѣ, приключившейся съ нимъ, да и то можетъ быть она была въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ полезна: что значатъ въ самомъ дѣлѣ страданія тѣла въ сравненіи съ душевными?
   М-съ Генри и я ходили за нимъ. Милордъ навѣдывался время отъ времени, но обыкновенно не переступалъ за дверь.
   Разъ, я помню, когда надежды уже почти не было, онъ остановился у кровати, долго глядѣлъ въ лицо сына и ушелъ съ страннымъ жестомъ головой и рукой, который показался мнѣ очень трагическимъ -- такое горе и такое презрѣніе къ земнымъ вещамъ выражалъ онъ.
   Но большую часть времени м-съ Генри и я -- одни пребывали въ комнатѣ больнаго, поочередно просиживали ночи, а днемъ составляли другъ другу компанію, потому что уходъ за больнымъ былъ дѣломъ очень тоскливымъ.
   М-ръ Генри съ головой обритой и укутанной мокрою салфеткою безъ умолку бредилъ, хлопая по кровати руками. Языкъ его болталъ безъ устали, а голосъ звучалъ непрерывно, такъ что напослѣдокъ мнѣ стало больно его слышать.
   Замѣчательно, а для меня и весьма обидно было, что онъ все время толковалъ про пустяки: поѣздки туда и сюда, лошадей, которыхъ постоянно приказывалъ сѣдлать, собираясь быть можетъ (бѣдняга!) уѣхать изъ мѣста, гдѣ ему такъ тяжко жилось; про садъ, про неводъ и (что мнѣ было особенно досадно) про денежныя дѣла; онъ вѣчно подводилъ разные итоги и спорилъ съ арендаторами.
   Ни слова про отца или жену, или м-ра Баллантри, кромѣ одного или двухъ разъ, когда онъ воображалъ себя маленькимъ мальчикомъ, играющимъ съ братомъ. Но, что при этомъ было всего трогательнѣе, такъ это то, что братъ повидимому подвергался какой-то опасности, потому что м-ръ Генри неумолчно кричалъ:-- О! Джеми утонетъ! О! спасите Джеми!
   Это было трогательно слышать и мнѣ, и м-съ Генри; но въ общемъ итогѣ бредъ моего патрона дѣлалъ ему мало чести. Онъ какъ будто поставилъ себѣ задачей оправдать клеветы брата и доказать, что онъ человѣкъ сухой, ничѣмъ кромѣ денегъ не интересующійся. Будь я при этомъ одинъ, мнѣ бы и горя мало; но все время, слушая его бредъ, я соображалъ, какого рода впечатлѣніе онъ долженъ произвести на жену -- и рѣшалъ, что невыгодное. Я -- единственный человѣкъ на всемъ земномъ шарѣ понималъ его и находилъ, что нужно, чтобы его поняли и другіе. Умретъ ли онъ и его добродѣтели погибнутъ вмѣстѣ съ нимъ; или же жизнь его будетъ спасена, и онъ вернется въ сію юдоль плача, я хотѣлъ, чтобы въ первомъ случаѣ его искренно оплакивали, а во второмъ любили, и пуще всѣхъ -- жена.
   Такъ какъ случая для свободнаго разговора не представлялось, я наконецъ придумалъ прибѣгнуть къ документамъ и впродолженіи нѣсколькихъ ночей, когда я увольнялся отъ дежурства при больномъ и долженъ былъ бы спать, занимался изготовленіемъ того, что могу назвать своимъ бюджетомъ. Но это было самой легкой частью моей задачи: гораздо труднѣе было, какъ сообщить милэди... Я просто не зналъ, какъ за это взяться. Нѣсколько дней ходилъ я съ своими бумагами подъ мышкой и сторожилъ удобный случай. Не стану отрицать, что случаи представлялись; но языкъ мой прилипалъ къ гортани. И я думаю, что доселѣ носилъ бы свою связку подъ мышкой, еслибы счастливая случайность не развязала мнѣ языкъ. То было ночью, когда я уходилъ изъ комнаты, не совершивъ того, что хотѣлъ, и въ отчаяніи отъ собственной трусости.
   -- Что такое носите вы съ собой, м-ръ Макъ-Келларъ? спросила милэди. Послѣдніе дни я все вижу васъ съ этой связкой подъ мышкой?
   Я вернулся назадъ, ни слова не говоря, и положилъ бумаги передъ нею на столъ и вышелъ изъ комнаты.
   Чтобы дать понятіе о томъ, что это было такое, я перепишу собственное письмо, сопровождавшее мой бюджетъ и копію съ котораго я (согласно полезной привычкѣ) сохранилъ.
   Оно докажетъ между прочимъ умѣренность моего поведенія въ этихъ дѣлахъ -- вещь, которая нѣкоторыми оспаривалась.

"Дэрисдиръ, 1757".

"Уважаемая госпожа",

   "Надѣюсь, что не преступлю своего долга безъ крайней необходимости; но я вижу, какъ много зла въ прошломъ причинила всему вашему благородному дому несчастная ошибка скрытности, и документы, которые я рѣшаюсь повергнуть на ваше усмотрѣніе, суть фамильныя бумаги и въ высшей степени достойны вашего вниманія".
   "Прилагая перечень съ необходимыми примѣчаніями, имѣю честь быть

Уважаемая госпожа, вашего лордства
покорнымъ и послушнымъ слугой
Эфраимъ Макъ-Келларъ ".

   "Перечень документовъ".
   "А. Связка десяти писемъ отъ Эфраима Макъ-Келлара къ достопочтенному Джемсу Дэри, эсквайру, именуемому м-ромъ Баллантри, во время пребыванія послѣдняго въ Парижѣ: отъ чиселъ (слѣдуютъ числа). Примѣчаніе: слѣдуетъ читать въ связи съ В. и С."
   "В. Семь оригиналовъ писемъ отъ вышеупомянутаго м-ра Баллантри къ вышеупомянутому Э. Макъ-Келлару, отъ чиселъ (слѣдуютъ числа)".
   "С. Три оригинала писемъ отъ вышеупомянутаго м-ра Баллантри къ достопочтенному Генри Дэри, эсквайру, отъ чиселъ (слѣдуютъ числа). Nota: переданы мнѣ м-ромъ Генри для отвѣта, копіи съ моихъ отвѣтовъ".
   "D. Корреспонденція, оригинальная и секретная, продолжавшаяся три года вплоть до января текущаго года между вышеупомянутымъ м-ромъ Баллантри и... товарищемъ статсъ-секретаря; въ общемъ двадцать семь штукъ. Nota: найдены въ бумагахъ Баллантри".
   Какъ ни утомился я отъ безсонницы и ухода за больнымъ, но не могъ спать. Всю ночь ходилъ я по комнатѣ, гадая о томъ, что будетъ, и минутами раскаиваясь въ своемъ вмѣшательствѣ въ такія интимныя дѣла. Съ первымъ лучомъ разсвѣта, я вошелъ въ комнату больнаго. М-съ Генри отворила ставни и даже окно, потому что погода была теплая. Она глядѣла прямо передъ собой, хотя глядѣть было не на что. Шумъ моихъ шаговъ не заставилъ ее даже повернуть головы: обстоятельство, изъ котораго я вывелъ самыя худыя заключенія.
   -- Сударыня, началъ я; и опять повторилъ: сударыня; больше ничего не выговаривалось, а м-съ Генри не приходила ко мнѣ на помощь.
   Я началъ собирать бумаги, разбросанныя по столу, и мнѣ показалось, что ихъ стало меньше. Я пересмотрѣлъ ихъ разъ, два... переписка съ статсъ-секретаремъ, на которую я такъ разсчитывалъ, какъ на оплотъ отъ грядущихъ бѣдъ, исчезла. Я поглядѣлъ въ каминъ и увидѣлъ между золой отъ дровъ пепелъ отъ сожженой бумаги. Тутъ моя робость пропала.
   -- Великій Боже! сударыня! закричалъ я такъ, какъ непринято кричать въ комнатѣ больнаго. Великій Боже! что вы сдѣлали съ бумагами?
   -- Я сожгла ихъ, отвѣчала м-съ Генри, оборачиваясь. Довольно, слишкомъ довольно, что мы съ вами ихъ читали.
   -- Нечего сказать, "хорошее дѣло вы сдѣлали! И все это, чтобы спасти доброе имя человѣка, который питался кровью товарищей, какъ я питаюсь чернилами?
   -- Чтобы спасти доброе имя фамиліи, которой вы служите, м-ръ Макъ-Келларъ, и которой оказали уже такъ много услугъ.
   -- Этой фамиліи я больше не слуга, потому что доведенъ до отчаянія. Вы выбили мечъ изъ моихъ рукъ; теперь мы всѣ обезоружены. Я могъ всегда пригрозить ему этими письмами; а теперь... что намъ дѣлать? Мы въ такомъ ложномъ положеніи, что не можемъ выгнать этого человѣка за дверь... вся округа ополчится на насъ. У меня только и было это оружіе противъ него... а теперь его больше нѣтъ. Онъ можетъ завтра нагрянуть, и мы должны будемъ сидѣть съ нимъ за обѣдомъ, гулять по террасѣ, играть съ нимъ въ карты, услаждать его досугъ! Нѣтъ, сударыня! Богъ да проститъ вамъ, если Онъ такъ милосердъ, а я не прощу.
   -- Удивляюсь, что вы такъ просты, м-ръ Макъ-Келларъ, отвѣчала м-съ Генри. Развѣ этотъ человѣкъ дорожитъ доброй славой? Но онъ знаетъ, что мы дорожимъ ею; онъ знаетъ, что мы скорѣе умремъ, чѣмъ обнародуемъ эти письма, и неужели, вы думаете, онъ не сталъ бы торговать этимъ знаніемъ? То, что вы называете своимъ мечомъ, м-ръ Макъ-Келларъ, мечъ картонный относительно такого человѣка, какъ онъ. Онъ разсмѣется вамъ въ носъ при такой угрозѣ. Онъ гордится своимъ паденіемъ; онъ въ насъ видитъ свою силу, тщетно бороться съ такими характерами.
   Она прокричала это съ отчаяніемъ. Затѣмъ прибавила болѣе спокойно:
   -- Нѣтъ, м-ръ Макъ-Келларъ, я всю ночь продумала объ этомъ дѣлѣ и другаго выхода нѣтъ. Есть бумаги или нѣтъ, а двери дома ему отперты; вѣдь онъ законный наслѣдникъ, не забудьте! Еслибы мы вздумали отвергнуть его, всѣ бы ополчились на бѣднаго Генри, и я бы опять увидѣла, какъ въ него камнями бросаютъ на улицахъ, ахъ! если Генри умретъ, тогда другое дѣло! Они нарушили неотчуждаемость помѣстья ради своихъ соображеній; помѣстье достается моей дочери, и тогда я погляжу, кто посмѣетъ ступить въ него ногой. Но если Генри останется живъ, мой бѣдный м-ръ Макъ-Келларъ, и этотъ человѣкъ вернется, то мы должны терпѣть: только на этотъ разъ будемъ терпѣть сообща.
   Въ общемъ я былъ доволенъ настроеніемъ м-съ Генри и не могъ отрицать, что въ ея взглядѣ на документы была доля правды.
   -- Не будемъ больше говорить объ этомъ, сказалъ я. Я могу только пожалѣть, что довѣрилъ лэди оригиналъ, что было по меньшей мѣрѣ не дѣловой пріемъ. Что касается того, что я сказалъ, будто бы брошу службу вашей фамиліи, то это я только такъ сболтнулъ, и въ этомъ отношеніи вы можете быть спокойны. Я принадлежу Дэрисдирамъ, м-съ Генри, какъ еслибы родился здѣсь.
   Я долженъ отдать справедливость, что она повидимому совсѣмъ успокоилась, и съ этого утра между нами установились уже навсегда отношенія, основанныя на взаимномъ уваженіи и снисхожденіи.
   Въ тотъ же самый день мы замѣтили первый признакъ того, что м-ръ Геыри выздоровѣетъ, и три дня спустя сознаніе вернулось къ нему; онъ узналъ меня и назвалъ по имени съ несомнѣнными выраженіями привязанности. М-съ Генри тоже была въ комнатѣ, но онъ какъ будто ее не замѣтилъ.
   И съ самомъ дѣлѣ, теперь, когда лихорадочное состояніе прошло, онъ былъ такъ слабъ, что отъ перваго же усилія впалъ въ родъ летаргіи.
   Выздоровленіе его шло медленно, но ровно: съ каждымъ днемъ аппетитъ у него увеличивался; съ каждой недѣлей мы замѣчали прибавленіе силъ и полноты, и до истеченія мѣсяца онъ уже всталъ съ постели и даже его стали переносить въ креслѣ на террасу.
   Никогда, быть можетъ, однако мы такъ не тревожились съ м-съ Генри, какъ въ это самое время. Страхъ за его жизнь разсѣялся, но смѣнился еще худшимъ опасеніемъ. Съ каждымъ днемъ мы ждали пробужденія воспоминанія о катастрофѣ, но дни проходили, и ничего не наступало. М-ръ Генри пріобрѣталъ силы; онъ разговаривалъ съ нами подолгу о самыхъ различныхъ предметахъ; отецъ приходилъ и сидѣлъ съ нимъ, но никакого намека на бывшую трагедію не дѣлалось. Помнилъ онъ и только скрывалъ это, или же все вылетѣло у него изъ головы,-- вотъ вопросъ, заставлявшій насъ дрожать весь день, когда мы находились при немъ, и будилъ ночью, когда мы расходились по спальнямъ.
   Мы даже не знали, чего пожелать, такъ какъ то и другое состояніе ума было бы ненатурально. Подъ вліяніемъ этой тревоги я зорко наблюдалъ за его поведеніемъ. Въ немъ проявлялась что-то дѣтское: веселость, прежде вполнѣ ему чуждая: впечатлительность къ мелочамъ, которыми онъ до тѣхъ поръ пренебрегалъ.
   Прежде одинъ я былъ его повѣреннымъ и, могу сказать, его единственнымъ другомъ; а съ женою онъ былъ въ разладѣ.
   Съ выздоровленіемъ все пошло иначе. Прошлое было забыто; жена оказалась на первомъ планѣ. Онъ обращался къ ней со всѣми своими ощущеніями, точно ребенокъ къ матери, увѣренный въ симпатіи; звалъ ее безпрестанно за всѣмъ, что ему требовалось съ той сварливой фамиліарностью, которая доказываетъ вѣру въ снисхожденіе. И я долженъ отдать справедливость этой женщинѣ: она ни разу не обманула его ожиданій. На нее такая перемѣна производила очень сильное впечатлѣніе, мнѣ кажется, что въ душѣ она считала ее чѣмъ-то въ родѣ упрека, и я часто видалъ, какъ въ началѣ она убѣгала къ себѣ въ комнату и тамъ плакала. Но для меня эта перемѣна казалась ненатуральной и въ связи со всѣмъ остальнымъ вызывала опасенія, что голова у него не въ порядкѣ.
   Такъ какъ это сомнѣніе длилось многіе годы, можно сказать, до самой смерти моего господина, то я долженъ его обстоятельно разобрать. Когда онъ сталъ заниматься вновь дѣлами, у меня явилось много случаевъ съ точностью испытать его. У него не было недостатка въ пониманіи, ни во властолюбіи. Но прежній непрерывный интересъ къ дѣлу совсѣмъ исчезъ; онъ скоро уставалъ отъ занятій и начиналъ зѣвать. А въ денежныхъ дѣлахъ у него явилась безпечность совсѣмъ неумѣстная.
   Правда, что съ тѣхъ поръ, какъ Баллантри пересталъ сосать насъ, какъ піявка, не было такой необходимости жаться или дрожать надъ каждымъ фартингомъ. Правда, что безпечность эта не доходила до расточительности, иначе я бы ей воспротивился. Но въ общемъ это была перемѣна, хотя и слабая, но ощутительная; и хотя ни одинъ человѣкъ не сказалъ бы, что мой господинъ не въ своемъ умѣ, но ни одинъ человѣкъ не сталъ бы отрицать, что онъ сталъ самъ на себя не похожъ.
   Это относилось даже къ его манерамъ и наружности. Жаръ лихорадки какъ будто остался у него въ крови: движенія его стали торопливѣе, рѣчь замѣтно быстрѣе, хотя ни мало не безпорядочна. Умъ его былъ открытъ всѣмъ пріятнымъ впечатлѣ* ніямъ, онъ шелъ имъ на встрѣчу и радовался имъ; но малѣйшій намекъ на безпокойство или горе встрѣчался имъ съ явнымъ нетерпѣніемъ и немедленно устранялся. Этому настроенію обязанъ онъ былъ счастіемъ послѣднихъ лѣтъ своей жизни и однако, если можно что назвать безуміемъ -- такъ это такое настроеніе. Большая часть жизни состоитъ въ созерцаніи того, чего мы не въ силахъ измѣнить; но м-ръ Генри -- если не могъ усиліемъ разума изгнать заботу изъ головы, долженъ былъ немедленно и во что бы то ни стало уничтожить ея причину; такимъ образомъ онъ поочередно разыгрывалъ страуса и быка. Этой болѣзненной трусости передъ страданіемъ приписываю я всѣ неудачныя и крайнія мѣры его послѣдующей жизни. Безъ сомнѣнія, она была причиной того, что онъ поколотилъ грума Макъ-Мануса,-- вещь дотого чуждая его прежнимъ привычкамъ, что возбудила много толковъ въ свое время. Этому опять приписываю я потерю двухсотъ фунтовъ стерлинговъ: добрую половину этой суммы я бы спасъ, еслибы онъ не помѣшалъ мнѣ своимъ нетерпѣніемъ. Но онъ предпочиталъ потерю или всякую отчаянную крайность продолжительному нравственному страданію.
   Все это завело меня далеко отъ нашей непосредственной заботы: помнилъ онъ или позабылъ о своемъ послѣднемъ страшномъ поступкѣ; и если помнилъ, то въ какомъ свѣтѣ онъ ему представлялся?
   Истина сразу открылась намъ и была однимъ изъ главныхъ сюрпризовъ въ моей жизни.
   Онъ уже нѣсколько разъ выходилъ изъ дома и уже гулялъ подъ руку съ кѣмъ-нибудь, когда случайно я остался съ нимъ вдвоемъ на террасѣ.
   Онъ повернулся ко мнѣ съ лукавой улыбкой, какая бываетъ у провинившагося школьника, и сказалъ шепотомъ и безъ всякихъ обиняковъ:
   -- Гдѣ вы схоронили его?
   Я не въ силахъ былъ издать ни звука въ отвѣтъ.
   -- Гдѣ вы схоронили его? повторилъ онъ. Я хочу видѣть его могилу.
   Я рѣшилъ, что лучше взять быка за рога.
   -- М-ръ Генри, сказалъ я, я могу сообщить вамъ вѣсти, которыя васъ очень порадуютъ. По всѣмъ вѣроятіямъ, ваши руки чисты отъ человѣческой крови. Я заключаю объ этомъ по нѣкоторымъ признакамъ; въ силу ихъ вашъ братъ не умеръ, но былъ снесенъ раненымъ въ лодку. И теперь можетъ быть совсѣмъ поправился.
   Что выражало его лицо -- я не могъ разобрать.
   -- Джемсъ? спросилъ онъ.
   -- Вашъ братъ Дмемсъ отвѣчалъ я. Я бы не сталъ утѣшать васъ призрачной надеждой, но въ душѣ убѣжденъ, что онъ живъ.
   -- Ахъ! произнесъ м-ръ Генри и вдругъ всталъ съ мѣста съ поспѣшностью и, приложивъ палецъ къ моей груди, шепотомъ простоналъ:
   -- Макъ-Келларъ -- это были буквальныя его слова -- ничто не можетъ убить этого человѣка. Онъ безсмертенъ. Онъ навѣки... навѣки прикованъ ко мнѣ!.
   И усѣвшись, снова впалъ въ угрюмое молчаніе.
   День или два спустя, онъ съ тою же хитрою улыбкой, оглядѣвшись сперва, чтобы видѣть, дѣйствительно ли мы одни, сказалъ:
   -- Макъ-Келларъ, когда вы получите о немъ свѣдѣнія, непремѣнно сообщите мнѣ. Мы должны быть насторожѣ, а не то онъ опять нагрянетъ на насъ, когда мы менѣе всего ожидаемъ.
   -- Онъ не покажетъ больше сюда носа.
   -- О, нѣтъ, покажетъ. Гдѣ я, тамъ и онъ.
   И м-ръ Генри опять оглядѣлся.
   -- Вамъ не слѣдуетъ думать объ этомъ, м-ръ Генри.
   -- Вѣрно. Это хорошій совѣтъ. Мы не будемъ думать, пока не получимъ вѣстей. И къ тому же, кто знаетъ, прибавилъ онъ,-- онъ можетъ быть и умеръ.
   То, какъ онъ произнесъ эти слова, убѣдило меня вполнѣ въ такой вещи, которую я едва смѣлъ подозрѣвать; а именно, что онъ не только не раскаявается въ своемъ поступкѣ, но жалѣетъ объ его неудачномъ исходѣ.
   Это открытіе я оставилъ про себя, боясь, какъ бы оно не повредило ему во мнѣніи жены. Напрасное опасеніе: она угадала и нашла такія чувства вполнѣ натуральными. Въ самомъ дѣлѣ, я долженъ сознаться, что мы всѣ трое были одного мнѣнія, и что никакая вѣсть, пришедшая въ Дэрисдиръ, не была такъ радостно принята нами, какъ вѣсть о смерти м-ра Баллантри.
   Я долженъ сказать, что исключеніе составлялъ старикъ милордъ. Кстати: какъ только тревога моя о господинѣ улеглась, я сталъ замѣчать въ старомъ джентльменѣ, его отцѣ, перемѣну, грозившую роковыми послѣдствіями.
   Лицо его стало блѣдно и оплыло; когда онъ сидѣлъ у камина съ латинской книгой въ рукахъ, книга вываливалась у него и падала въ каминъ, между тѣмъ какъ онъ засыпалъ; иной день у него волочилась нога, въ другой разъ языкъ заплетался. Кротость характера усилилась; за малѣйшее безпокойство онъ разсыпался въ извиненіяхъ; былъ очень внимателенъ ко всѣмъ, а со мной удивительно вѣжливъ. Однажды, когда онъ посылалъ за своимъ стряпчимъ и долго оставался съ нимъ наединѣ, онъ попался мнѣ на встрѣчу въ залѣ, по которой съ трудомъ проходилъ, волоча ноги, и ласково взялъ меня за руку:
   -- М-ръ Макъ-Келларъ, сказалъ онъ,-- у меня было много случаевъ оцѣнить по достоинству ваши заслуги; а сегодня, составляя свое завѣщаніе, я позволилъ себѣ назначить васъ однимъ изъ своихъ душеприкащиковъ. Я надѣюсь, что вы настолько привязаны къ нашему дому, что не откажетесь отъ этой услуги.
   Въ это самое время онъ проводилъ большую часть дня въ дремотѣ, изъ которой было очень трудно вывести его; при этомъ онъ какъ-будто потерялъ счетъ годамъ и, случалось, звалъ жену и одного стараго слугу, могилы которыхъ поросли уже мохомъ. Еслибы меня спросили подъ присягой, я бы показалъ, что онъ неспособенъ былъ составить завѣщаніе, а между тѣмъ трудно было бы болѣе разумно изложить свою послѣднюю волю и выказать болѣе здравое сужденіе о людяхъ и дѣлахъ.
   Его разложеніе хотя длилось и не очень долгое время, но проявлялось весьма постепенно. Всѣ способности разомъ измѣняли ему: онъ почти не могъ двигать руками и ногами; сталъ очень глухъ; рѣчь стала у него совсѣмъ безсвязная, и однако до конца онъ ухитрялся проявлять прежнюю доброту и вѣжливость, пожимая руки тѣмъ, кто за нимъ ухаживалъ, подарилъ мнѣ одну изъ своихъ латинскихъ книгъ, въ которой съ большимъ трудомъ вписалъ мое имя и на тысячу ладовъ напоминалъ намъ о великой потерѣ, которую мы въ немъ уже почти понесли. До самаго конца способность рѣчи возвращалась къ нему урывками: онъ, казалось, только позабылъ говорить,. какъ дѣти забываютъ уроки и затѣмъ вспоминаютъ отрывки изъ него. Въ послѣднюю ночь своей жизни онъ внезапно нарушилъ молчаніе словами изъ Вергилія: "Gnatique pratisque, alma, precor, miserere", превосходно выговаривая ихъ и съ подходящимъ выраженіемъ. При этихъ внятныхъ звукахъ мы всѣ побросали свои занятія; но тщетно обращались мы къ нему: онъ снова сидѣлъ молча и повидимому безучастно. Немного позже онъ пошелъ спать съ большимъ затрудненіемъ, чѣмъ когда-либо, а въ ночь отошелъ тихо и безъ видимыхъ страданій.
   Позднѣе мнѣ довелось говорить объ этихъ подробностяхъ съ однимъ докторомъ медицины, человѣкомъ съ такимъ славнымъ именемъ, что я не рѣшаюсь назвать его. По его мнѣнію, оба, и отецъ и сынъ страдали отъ одного и того же недуга: отецъ отъ чрезмѣрныхъ горестей, а сынъ отъ лихорадочнаго воображенія; у обоихъ лопнулъ кровяной сосудъ въ мозгу, и по всей вѣроятности (прибавилъ докторъ) у нихъ было фамильное предрасположеніе къ приключеніямъ такого рода. Отецъ не выжилъ; сынъ остался живъ и, повидимому, здоровъ; но по всей вѣроятности произошло какое-нибудь поврежденіе въ тѣхъ тонкихъ тканяхъ, въ которыхъ пребываетъ душа и совершаетъ свое земное дѣло; небесное, надѣюсь, не можетъ быть измѣнено отъ матеріальныхъ случайностей. Но по зрѣломъ размышленіи все это ровно ничего не значитъ, ибо Тотъ, Кто будетъ судить о дѣлахъ нашей жизни, Самъ создалъ насъ такими хрупкими.
   Смерть старика-милорда послужила для насъ, наблюдавшихъ за поведеніемъ его преемника, поводомъ къ новому сюрпризу. Для каждаго разсудительнаго человѣка оба сына, можно сказать, убили своего отца, и тотъ, кто взялъ въ руки мечъ, можно сказать, собственноручно убилъ его. Но такая мысль, повидимому, нисколько не смущала новаго лорда.
   Онъ былъ прилично серьезенъ; но врядъ-ли можно сказать, что онъ былъ печаленъ, или во всякомъ случаѣ печаль его была умѣренная. Онъ говорилъ о покойникѣ съ симпатіей и уваженіемъ, приводилъ черты его характера и улыбался, какъ человѣкъ съ чистой совѣстью; и когда наступилъ день похоронъ, съ большимъ достоинствомъ руководилъ церемоніей. Я видѣлъ, кромѣ того, что онъ доволенъ своимъ новымъ титуломъ.

-----

   А теперь на сцену выступаетъ новое лицо, игравшее тоже роль въ нашей исторіи; я говорю про настоящаго лорда Александра, рожденіе котораго (17 іюля 1757 г.) переполнило чашу счастія моего бѣднаго господина. Ему нечего было больше желать, да и некогда. Право же, я не видывалъ другаго такого заботливаго и нѣжнаго родителя. Онъ вѣчно безпокоился въ отсутствіи сына. Если ребенокъ гулялъ, отецъ слѣдилъ за облаками: какъ бы не пошелъ дождь. По ночамъ вставалъ и ходилъ смотрѣть, спокойно ли спитъ младенецъ. Разговоръ его былъ несносенъ для постороннихъ, потому что онъ ни о чемъ другомъ почти не говорилъ, кромѣ какъ о сынѣ. Въ томъ, что касалось помѣстья, всякая вещь дѣлалась съ мыслью объ Александрѣ; напримѣръ: запустилъ эту рощу, чтобы она выросла ко дню совершеннолѣтія Александра, или: это какъ разъ будетъ кстати, когда Александръ женится!
   Съ каждымъ днемъ такое поглощеніе отцомъ человѣка становилось замѣтнѣе и сопровождалось трогательными, а подчасъ и безразсудными подробностями.
   Вскорѣ дитя могло ходить съ нимъ по террасѣ, рука въ руку, а затѣмъ и по саду; и это стало главнымъ занятіемъ милорда. Звукъ ихъ голосовъ (они говорили громко) сталъ извѣстенъ въ околодкѣ, и съ своей стороны я находилъ его пріятнѣе пѣнія птицъ. Отрадно было видѣть эту чету, возвращавшуюся всю въ репейникахъ, причемъ отецъ также бывало раскраснѣется и выпачкается, какъ и сынъ, потому что одинаково участвуетъ во всѣхъ дѣтскихъ забавахъ, роетъ канавы, прудитъ рѣки и все такое; и я видалъ, какъ оба глядѣли изъ-за изгороди на скотъ съ тѣмъ же дѣтскимъ интересомъ.
   Заговоривъ объ этихъ странствіяхъ, я припоминаю странную сцену, которой былъ свидѣтелемъ. Была одна дорожка, по которой я никогда не могъ идти безъ волненія, такъ часто довелось мнѣ ходить по ней изъ-за роковыхъ порученій и столько тяжкаго для дома Дэрисдировъ связано было съ этой дорожкой. Но разъ или два въ мѣсяцъ я по дѣламъ и противъ воли вынужденъ былъ ходить по ней.
   Сцена, о которой я говорю, произошла, когда м-ру Александру было лѣтъ семь или восемь: мнѣ надо было сходить по дѣлу на морской берегъ, и, возвращаясь оттуда, я прошелъ огородъ около девяти часовъ яснаго, солнечнаго дня. То было въ ту пору года, когда лѣсъ одѣвался въ весенніе цвѣта, кусты благоухаютъ, а птицы поютъ всего громче. По контрасту со всѣмъ этимъ веселіемъ, огородъ казался еще печальнѣе, и воспоминанія, которыя онъ во мнѣ будилъ, удручали меня особенно сильно. Въ такомъ состояніи духа, меня особенно непріятно поразилъ звукъ голосовъ, раздававшихся немного впереди меня и въ которыхъ я узналъ голоса милорда и м-ра Александра. Они стояли на открытой площадкѣ, на которой происходила дуэль; милордъ положилъ руку на плечо сына и про что-то серьезно толковалъ ему. Когда онъ поднялъ голову при моемъ приближеніи, мнѣ показалось, что лицо его прояснѣло.
   -- Ахъ! сказалъ онъ, вотъ какъ разъ идетъ добрый Макъ-Келларъ. Я только-что разсказалъ Санди исторію этого мѣста и про то, какъ живъ былъ человѣкъ, котораго чортъ хотѣлъ убить, но который самъ чуть-чуть было не убилъ чорта.
   Мнѣ уже было страшно, что онъ привелъ ребенка на это мѣсто, но что онъ могъ толковать про свой поступокъ -- превосходило всякую мѣру. Но худшее было впереди; онъ прибавилъ, повернувшись къ сыну:
   -- Ты можешь разспросить объ этомъ Макъ-Келлара; онъ былъ тутъ и видѣлъ это.
   -- Правда, м-ръ Макъ-Келларъ? спросилъ ребенокъ. И вы въ самомъ дѣлѣ видѣли чорта?
   -- Я не слышалъ про эту исторію, и мнѣ некогда.
   Я сказалъ это немного сердито, такъ какъ находилъ свое положеніе затруднительнымъ, но вдругъ вся горечь прошлаго и весь ужасъ сцены, происходившей при двухъ свѣчахъ, охватили меня. Я подумалъ, что одна какая-нибудь секунда замѣшательства въ отпарированіи удара... и ребенка, который стоялъ теперь передо мной, не было бы и на свѣтѣ, и волненіе, всегда глухо овладѣвавшее мною на этомъ мрачномъ огородѣ, выразилось въ словахъ:
   -- Правда только то, что я встрѣчалъ чорта среди этихъ деревьевъ и видѣлъ, какъ онъ здѣсь былъ сраженъ. Слава Богу, что мы спасли свою жизнь... Слава Богу, что стѣны Дэрисдира еще цѣлы. И вотъ что я думаю, м-ръ Александръ, всякій разъ, какъ вы придете на это мѣсто, хотя бы и черезъ сто лѣтъ, и въ самой веселой и знатной компаніи, отойдите къ сторонкѣ и помолитесь Богу.
   Милордъ важно наклонилъ голову.
   -- Ахъ! сказалъ онъ, Макъ-Келларъ всегда правъ. Подойди сюда, Александръ, сними шляпу.
   И самъ снялъ шляпу съ головы и взялъ мальчика за руку.
   -- Господи, сказалъ онъ; благодарю Тебя вмѣстѣ съ сыномъ за Твои многія и великія милости. Пошли намъ миръ и защити отъ лукаваго. Ударь его, Господи, по лживому рту.
   Послѣднія слова вырвались у него съ крикомъ и отъ гнѣва ли, или замѣтивъ самъ, что это странная молитва, онъ вдругъ умолкъ и, секунду спустя, надѣлъ шляпу.
   -- Мнѣ кажется, что онъ позабылъ прибавить, милордъ: остави намъ долги наши, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ. Яко Твое есть Царство, и Сила, и Слава, во вѣки вѣковъ, Аминь.
   -- Ахъ! это легко сказать, произнесъ милордъ. Это легко сказать, Макъ-Келларъ. Но мнѣ простить!.. Я думаю, что у меня будетъ очень глупая рожа, если я прикинусь, что прощаю...

-----

   Не помню, въ тотъ ли самый день или вскорѣ послѣ того, милордъ, заставъ меня одного, открылся мнѣ по этому поводу.
   -- Макъ-Келларъ, сказалъ онъ, я теперь очень счастливый человѣкъ.
   -- Мнѣ кажется, милордъ, и мнѣ весело глядѣть на это.
   -- Счастіе накладываетъ обязанности... какъ вы думаете?
   -- Несомнѣнно, да и горе также. Если мы не будемъ стараться исполнять свой долгъ, то и жить незачѣмъ.
   -- Да, но еслибы вы были на моемъ мѣстѣ, вы бы простили ему?
   Внезапность нападенія сбила меня съ толку.
   -- Это нашъ прямой долгъ, отвѣчалъ я наконецъ.
   -- Эхъ!.. все это одни слова! отвѣчайте мнѣ прямо: простили вы сами этому человѣку?
   -- И... нѣтъ! Богъ да проститъ меня, а я не простилъ.
   -- Дайте пожать руку! весело вскричалъ милордъ.
   -- Не хорошо будетъ, если мы будемъ жать руки по случаю такого нехристіанскаго чувства. Подождемъ лучше другаго случая болѣе приличнаго для добрыхъ христіанъ.
   Говоря это, я слабо улыбался, но милордъ вышелъ изъ комнаты, громко смѣясь.

-----

   Что касается рабства, въ какомъ держалъ милорда сынъ, то я не нахожу для этого болѣе подходящаго слова. Онъ все забывалъ, поглощенный единственной мыслью о ребенкѣ: дѣла, друзей, жену. Послѣднее было особенно замѣтно. Съ тѣхъ поръ какъ я зазналъ Дэрисдира, она была его главной заботой, и онъ берегъ ее какъ зѣницу ока; и вотъ теперь она отошла на задній планъ. Мнѣ случалось видѣть, какъ онъ, входя въ дверь комнаты, озирался кругомъ и проходилъ мимо милэди, точно она была неодушевленный предметъ. Онъ искалъ Александра, и милэди знала это. Бывало, что онъ такъ сурово съ нею обращался, что я готовъ былъ вступиться за нее. И опять-таки причиной былъ сынъ, котораго она какъ-нибудь обидѣла. Везъ сомнѣнія, то была своего рода кара Провидѣнія: роли перемѣнились, и она, отвѣчавшая холодностью на всѣ выраженія его нѣжности, теперь въ свою очередь встрѣчала холодность и невниманіе. Тѣмъ больше ей чести за то, что она такъ стойко переносила испытаніе.
   Изъ этого проистекало весьма странное положеніе дѣлъ въ домѣ; у насъ опять образовались двѣ партіи, и на этотъ разъ я былъ на сторонѣ милэди. Не то, чтобы я разбилъ своего господина, нѣтъ, но, во-первыхъ, онъ теперь менѣе нуждался въ моемъ обществѣ; во-вторыхъ, я не могъ не жалѣть миссъ Катарины, на которую отецъ не обращалъ никакого вниманія; и наконецъ, въ третьихъ, меня возмущала его перемѣна къ женѣ, которая казалась мнѣ своего рода невѣрностью. И къ довершенію всего, я не могъ не восхищаться постоянствомъ и кротостью, выказываемыми ею. Быть можетъ, чувства ея къ милорду, основанныя на жалости, походили болѣе на материнскія, нежели на женины; быть можетъ, она радовалась взаимному счастью своихъ двухъ дѣтей, тѣмъ болѣе, что одинъ такъ несправедливо страдалъ въ прежнее время. Какъ бы то ни было, я не могъ замѣтить въ ней искры ревности или досады отъ того, что ей приходится довольствоваться обществомъ бѣдной, заброшенной миссъ Катарины, я съ своей стороны тоже проводилъ большую часть времени съ матерью и дочерью. Не слѣдуетъ преувеличивать значеніе этого разлада, такъ какъ семья была все-таки изъ самыхъ дружныхъ, но все же маленькій разладъ существовалъ и не знаю, замѣчалъ его милордъ, или нѣтъ. Я думаю, что не замѣчалъ; онъ слишкомъ былъ занятъ сыномъ; но всѣ остальные замѣчали и до нѣкоторой степени отъ него страдали.
   Что насъ смущало всего сильнѣе, это опасность для самого ребенка. Милордъ повторялъ своего отца, и можно было опасаться, какъ бы изъ сына не вышло втораго м-ра Баллантри. Время показало, что эти опасенія не основательны. Безъ сомнѣнія, не найдется во всей Шотландіи болѣе доступнаго джентльмена, чѣмъ седьмой лордъ Дэрисдиръ.
   О своемъ собственномъ увольненіи отъ должности управителя -- мнѣ не подобаетъ говорить, тѣмъ болѣе въ меморандумѣ, написанномъ исключительно въ защиту его отца...
   (Примѣчаніе издателя. Здѣсь вырвано пять страницъ изъ манускрипта м-ра Макъ-Келлара. Я вынесъ изъ нихъ такое впечатлѣніе, что м-ръ Макъ-Келларъ въ старости сталъ очень требовательнымъ слугой. Противъ седьмаго лорда Дэрисдира -- до котораго намъ во всякомъ случаѣ нѣтъ никакого дѣла -- никакихъ серьезныхъ обвиненій выставить нельзя).
   ...Но въ ту пору мы боялись, какъ бы изъ него не вышло втораго изданія его дяди. Милэди пыталась предовратить бѣду полезной дисциплиной; и иногда выражала свои опасенія намеками, а когда до насъ доходили свѣдѣнія о какой-нибудь изъ ряду вонъ выходящей слабости милорда къ сыну, у нея вырывалось восклицаніе или жестъ.
   Что касается меня, то эта мысль преслѣдовала меня денно и нощно: не столько ради ребенка, сколько ради отца. Человѣкъ спалъ и видѣлъ сонъ, но внезапное пробужденіе грозило смертью. Немыслимо было думать, чтобы онъ пережилъ его смерть; а страхъ безчестія заставлялъ меня закрывать лицо въ ужасѣ.
   Этотъ вѣчный страхъ подвинулъ меня наконецъ на объясненія: объ этомъ стоитъ разсказать въ подробности. Милордъ и я сидѣли однажды за однимъ столомъ, за какими-то скучными счетами. Я уже говорилъ, что онъ утратилъ весь свой прежній интересъ къ занятіямъ; онъ явно торопился уйти; выражалъ нетерпѣніе и казался утомленнымъ и постарѣвшимъ. Я полагаю, что его разстроенное лицо придало мнѣ смѣлости.
   -- Милордъ, проговорилъ я, не поднимая головы и прикидываясь, что занимаюсь своимъ дѣломъ... или лучше позвольте мнѣ назвать васъ по-старому -- м-ръ Генри, потому что я боюсь вашего гнѣва, и хочу напомнить вамъ старыя времена!
   -- Мой добрый Макъ-Келларъ! сказалъ онъ съ такой добротой въ голосѣ, что я чуть было не отказался отъ своей затѣи.
   -- Вамъ никогда не приходило въ голову подумать о томъ, что вы дѣлаете?
   -- Что я дѣлаю? повторилъ онъ. Я никогда не умѣлъ разгадывать загадки.
   -- Что вы дѣлаете съ сыномъ?
   -- Ну? и въ его голосѣ послышалась рѣзкость,-- что я дѣлаю съ сыномъ?
   -- Вашъ отецъ былъ очень добрый человѣкъ. но какъ вы думаете, былъ ли онъ разумный отецъ.
   Наступило молчаніе, и затѣмъ онъ проговорилъ:
   -- Я ни въ чемъ его не обвиняю, хотя, можетъ быть, и было бы въ чемъ.
   -- Ну вотъ то-то и есть. Вашъ отецъ былъ добрый человѣкъ, я добрѣе и не встрѣчалъ никогда; но онъ былъ неблагоразуменъ въ одномъ пунктѣ; и въ чемъ онъ прегрѣшилъ, можетъ и другой прегрѣшить! У него было два сына...
   Милордъ вдругъ сильно стукнулъ по столу.
   -- Это что еще? закричалъ онъ. Ну говорите!
   -- Хорошо, скажу, произнесъ я задавленнымъ отъ волненія голосомъ. Если вы будете такъ баловать м-ра Александра, то послѣдуете по стопамъ родителя. Берегитесь, милордъ, чтобы изъ него не вышло (когда онъ выростетъ) втораго Баллантри.
   Я совсѣмъ не хотѣлъ высказаться такъ рѣзко; но въ крайнемъ страхѣ человѣкъ способенъ на крайнюю отвагу, и я сжегъ свои корабли однимъ словомъ. Отвѣта мнѣ не воспослѣдовало. Когда я поднялъ голову, милордъ всталъ на ноги, но въ слѣдующій моментъ тяжело упалъ на полъ. Припадокъ или обморокъ длился не долго; онъ пришелъ въ себя, приложилъ руку къ головѣ, которую я поддерживалъ, и проговорилъ прерывающимся голосомъ:-- мнѣ нездоровится... и немного спустя:-- помогите мнѣ.
   Я помогъ ему встать, и онъ держался на ногахъ довольно твердо, хотя и хватался за столъ.
   -- Мнѣ нездоровится, Макъ-Келларъ, повторилъ онъ, что-то лопнуло или хотѣло лопнуть, а затѣмъ все окуталось мракомъ. Мнѣ кажется, я очень разсердился. Не бойтесь, МакъКелларъ, не бойтесь, мой другъ. Я волоска не тронулъ бы на вашей головѣ. Слишкомъ много пережито вмѣстѣ, слишкомъ много. А теперь, Макъ-Келларъ, я пойду къ м-съ Генри... да, я лучше пойду къ м-съ Генри.
   И съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ меня наединѣ съ моими угрызеніями совѣсти.
   Но вотъ дверь отворилась, и милэди вошла съ сверкающими глазами.
   -- Что это значитъ? вскричала она. Что вы сдѣлали съ моимъ мужемъ? Неужели ничто не выучитъ васъ знать свое мѣсто въ этомъ домѣ? Неужели вы никогда не перестанете путаться не въ свои дѣла?
   -- Милэди, отвѣчалъ я, съ тѣхъ поръ какъ я поселился въ этомъ домѣ, я много наслушался рѣзкостей. Одно время я ими ежедневно питался и глоталъ ихъ съ утра до ночи. Но сегодня вы можете бранитьменя, какъ вамъ угодно, и все будетъ мало. И однако я сдѣлалъ это съ наилучшими намѣреніями.
   Я откровенно разсказалъ ей все то, что здѣсь написано, и, выслушавъ меня, она задумалась, и я видѣлъ, что гнѣвъ ея улегся.
   -- Да, сказала она, у васъ были добрыя намѣренія, я сама нѣсколько разъ готова была высказать то же, а потому должна извинить васъ. Но, Боже мой! неужели же вы не понимаете, что онъ больше не въ силахъ терпѣть! Онъ не въ силахъ тер-пѣть! Струны такъ натянуты, что могутъ лопнуть. Зачѣмъ думать о будущемъ, если мы можемъ доставить ему нѣсколько лѣтъ счастія?
   -- Аминь, отвѣтилъ я. Больше вмѣшиваться не буду. Я счастливъ ужь и тѣмъ, что вы признали чистоту моихъ намѣреній.
   -- Да, сказала милэди, но когда дѣло дошло до объясненія, то вы по обыкновенію сказали все сразу и на-прямки, безъ пощады.
   Она помолчала, глядя на меня, и вдругъ прибавила странную вещь:
   -- Знаете ли, что вы такое, м-ръ Макъ-Келларъ? Вы -- старая дѣва!

-----

   Ничего болѣе замѣчательнаго не происходило въ семьѣ до возвращенія злокозненнаго человѣка, м-ра Баллантри.
   Но тутъ я долженъ вставить второй отрывокъ изъ мемуаровъ кавалера Борка, интересный самъ по себѣ и необходимый для моихъ цѣлей.
   Это единственныя свѣдѣнія, какія мы имѣемъ о путешествіи м-ра Баллантри по Индіи, и на первыхъ же порахъ встрѣчаемся въ нихъ съ именемъ сипая Секундры Дасса. Одинъ фактъ ясно виденъ въ нихъ, фэактъ, который могъ бы предотвратить отъ васъ много бѣдъ и горя, знай мы о немъ двадцать лѣтъ тому назадъ, а именно: что Секундра Дассъ говорилъ по-англійски.
   

VII.
Приключенія кавалера Борка въ Индіи.

Извлеченіе изъ его мемуаровъ.

   ... И вотъ снова очутился на улицахъ города, названія котораго никакъ не могу теперь припомнить, съ положеніемъ его я такъ плохо былъ знакомъ, что не зналъ даже, куда идти -- на югъ или на сѣверъ.
   Тревога была столь внезапная, что я побѣжалъ безъ чулокъ и безъ башмаковъ; шляпу у меня сбили съ головы въ схваткѣ; мой багажъ попалъ въ руки англичанъ; у меня не было другихъ спутниковъ, кромѣ одного сипая, не было другаго оружія, кромѣ сабли, и всего одна чортова монета въ карманѣ.
   Короче сказать, я былъ опять въ отчаянномъ положеніи, какъ настоящій герой романа, съ которыми, если припомните, всегда случаются необыкновенныя происшествія. Я самъ только-что пережилъ такое удивительное, что и по сіе время не съумѣю объяснить, какъ это случилось.
   Сипай былъ очень честный человѣкъ, онъ служилъ много лѣтъ подъ французскими знаменами и далъ бы разрѣзать себя на куски за одного изъ соотечественниковъ м-ра Лалли. Поэтому я посовѣтовался съ нимъ, какъ намъ быть. Мы были въ очень затруднительномъ положеніи; но рѣшили наконецъ перелѣзть черезъ стѣну какого-нибудь сада, подъ деревьями котораго мы могли бы выспаться и можетъ быть найти случай раздобыться парой туфель и чалмой.
   Въ этой части города намъ стоило только выбирать любую стѣну, такъ какъ весь кварталъ состоялъ изъ садовыхъ стѣнъ, и узенькіе проулки, отдѣлявшіе одинъ садъ отъ другаго, были совсѣмъ пустынны въ этотъ поздній ночной часъ.
   Мы перелѣзли черезъ стѣну и очутились въ тѣнистомъ саду. Весь онъ былъ покрытъ обильной росой, которая въ этой странѣ чрезвычайно нездорова, и въ особенности для бѣлыхъ; однако, благодаря усталости, меня такъ сильно клонило ко сну, что сипаю приходилось будить меня.
   На противуположномъ концѣ сада показался яркій свѣтъ и продолжалъ сверкать сквозь деревья. Обстоятельство это было совсѣмъ необычное въ такомъ мѣстѣ и въ такой часъ; а въ нашемъ положеніи мы должны были дѣйствовать съ большой осмотрительностью. Сипай пошелъ на рекогносцировку и вскорѣ вернулся съ докладомъ, что мы попали совсѣмъ неудачно, потому что домъ принадлежитъ бѣлому и по всей вѣроятности англичанину.
   -- Если такъ, то я пойду и поговорю съ нимъ; не всѣ бѣлые злодѣи; слава тебѣ, Господи!
   Сипай повелъ меня на такое мѣсто, откуда я могъ хорошо видѣть домъ. Онъ былъ окруженъ обширной верандой; лампа, прекрасной формы, стояла на полу веранды, а по обѣ стороны сидѣло по человѣку на корточкахъ, по восточному обычаю. Оба были закутаны въ бѣлую кисею, на манеръ туземцевъ; но одинъ изъ нихъ былъ не только бѣлый человѣкъ, но и хорошо извѣстный какъ мнѣ, такъ и читателю, м-ръ Баллантри, храбрость и умъ котораго я такъ часто описывалъ.
   Я слыхалъ, что онъ находится въ Индіи, хотя до сихъ поръ никогда не встрѣчалъ его и ничего не зналъ объ его занятіяхъ. но какъ скоро я его узналъ и увидѣлъ себя такъ-сказать въ объятіяхъ такого стариннаго товарища, то счелъ, что всѣмъ моимъ бѣдствіямъ наступилъ конецъ.
   Я прямо вышелъ на лунный свѣтъ и, окликнувъ Баллантри по имени, коротко сообщилъ о своемъ затруднительномъ положеніи. Онъ повернулся, чуть чуть вздрогнулъ при звукахъ моего голоса и, когда я умолкъ, обратился къ своему сотоварищу на варварскомъ туземномъ діалектѣ.
   Второе лицо, человѣкъ необыкновенно тщедушнаго вида, съ ногами, точно двѣ тростинки, поднялся на ноги.
   -- Саибъ, сказалъ онъ, не понимаетъ по-англійски. Я понимаю и вижу, что вы сдѣлали ошибочку... о! это часто бываетъ. Но Саибъ желалъ бы знать, какъ вы попали въ садъ.
   -- Баллантри! закричалъ я, неужто у васъ хватитъ нахальства отрицать мнѣ въ лицо, что мы знакомы.
   Баллантри не двинулъ ни единымъ мускуломъ лица, точно идолъ въ пагодѣ.
   -- Саибъ не понимаетъ по-французски, повторилъ туземецъ. Онъ хотѣлъ бы знать, какъ вы попали въ садъ.
   -- О! чортъ бы его побралъ! отвѣчалъ я. Онъ хочетъ узнать, какъ я попалъ въ садъ? Ну-съ, милый человѣкъ, будьте такъ добры передать ему, вмѣстѣ съ моимъ почтеніемъ, что мы два солдата, которые никогда не встрѣчались и не слыхали другъ о другѣ, что сипай добрый человѣкъ и я также, но что если намъ не дадутъ поѣсть и не снабдятъ туфлями и чалмой, и небольшой суммой денегъ въ придачу, то помогу причинить, кое-какія хлопоты хозяину дома.
   Они продолжали играть комедію и разговаривать по-индусски, а затѣмъ индусъ -- все съ тою же улыбкой, но вздыхая, какъ-будто онъ усталъ отъ повторенія, проговорилъ:
   -- Саибу желательно было бы знать, какъ вы попали въ садъ?
   -- А вотъ какъ, сказалъ я и, схватившись за рукоятку сабли, предложилъ сипаю вступить въ единоборство.
   Индусъ продолжалъ улыбаться, выхватилъ пистолетъ изъ-за пазухи. Самъ Баллантри не двинулъ мускуломъ, но я слишкомъ хорошо его зналъ и былъ увѣренъ, что онъ тоже насторожѣ.
   -- Саибъ находитъ, что вамъ лучше уйти, сказалъ индусъ.
   Говоря откровенно, я самъ былъ того мнѣнія, такъ какъ выстрѣлъ изъ пистолета при существующихъ обстоятельствахъ привелъ бы къ тому, что насъ непремѣнно повѣсили бы.
   -- Скажите Саибу, что я не считаю его джентльменомъ, сказалъ я и пошелъ прочь съ жестомъ презрѣнія.
   Но не прошелъ я и трехъ шаговъ, какъ индусъ позвалъ меня назадъ.
   -- Саибъ желалъ бы знать: вы не проклятый ли, низкій ирландецъ? сказалъ онъ, между тѣмъ какъ Баллантри улыбался, кланяясь очень низко.
   -- Это что такое? закричалъ я.
   -- Саибъ говоритъ, что вы должны о томъ спросить вашего пріятеля Макъ-Келлара, сказалъ индусъ. Саибъ считаетъ теперь, что вы квиты.
   -- Скажите Саибу, что я съ нимъ раздѣлаюсь по-свойски въ слѣдующій разъ, какъ мы встрѣтимся, закричалъ я.
   Оба продолжали улыбаться, въ то время какъ я уходилъ.
   Нѣтъ сомнѣнія, что въ моемъ поведеніи не все безупречно и когда человѣкъ, какъ бы онъ ни былъ храбръ, представляетъ на судъ потомству свои подвиги, то онъ можетъ быть почти увѣренъ, что его ожидаетъ судьба Цезаря или Александра -- какъ и они, онъ найдетъ хулителей. Но въ одномъ никто не можетъ упрекнуть Френсиса Борка: онъ никогда не поворачивался спиной къ другу. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Примѣчаніе Макъ-Келлара. Тутъ слѣдуетъ отрывокъ, который кавалеръ Боркъ зачеркнулъ, прежде чѣмъ прислать рукопись ко мнѣ. Безъ сомнѣнія въ немъ высказывались весьма естественныя жалобы на мою нескромность; хотя я съ своей стороны никакой не припомню. Но, быть можетъ, м-ръ Генри былъ менѣе остороженъ или же возможно, что м-ръ Баллантри нашелъ случай пересмотрѣть мою корреспонденцію и самъ прочиталъ письмо изъ Труа: въ отместку за это онъ такъ жестоко подшутилъ надъ м-ромъ Боркомъ въ трудную минуту жизни этого послѣдняго. М-ръ Баллантри, при всей своей порочности, не былъ совсѣмъ неспособенъ къ привязанности, и я думаю, что вначалѣ онъ искренно любилъ м-ра Борка; но мысль объ измѣнѣ убила въ зародышѣ эту слабую дружбу, и его мерзкая природа проявилась во всей своей наготѣ.
   

VIII.
Продолженіе разсказа управителя.

   Странное дѣло, я забылъ число... и какъ разъ такое число, когда произошло событіе, измѣнившее весь ходъ моей жизни и всѣхъ насъ изгнавшее въ чужіе края...
   Во всякомъ случаѣ это случилось въ концѣ марта или въ началѣ апрѣля 1764 г. Я крѣпко спалъ и проснулся съ предчувствіемъ какой-то бѣды. Такъ сильно было это ощущеніе во мнѣ, что я побѣжалъ внизъ по лѣстницѣ въ одномъ бѣльѣ, и рука моя (помню) дрожала, когда я хватался за перила.
   Было холодное, солнечное утро, и все кругомъ покрыто бѣлымъ инеемъ; птицы, однако, пѣли очень громко, и шумъ моря былъ ясно слышенъ въ домѣ.
   Но когда я дошелъ до дверей, ведущихъ въ залу, меня остановилъ другой звукъ -- звукъ разговаривающихъ голосовъ. Я подошелъ ближе и остановился, какъ человѣкъ во снѣ. Я слышалъ чужой и неизвѣстный мнѣ голосъ въ домѣ моегогосподина; я слышалъ человѣческій голосъ, говорившій въ моей родной странѣ, но... не понималъ ни одного слова.
   Мнѣ припомнилась старая сказка о волшебницѣ (а можетъ просто странницѣ), пришедшей въ домъ моихъ предковъ нѣсколько поколѣній тому назадъ и пробывшей въ немъ цѣлую недѣлю. Она говорила на языкѣ, котораго никто кругомъ не понималъ... и затѣмъ ушла, какъ и пришла, подъ покровомъ ночи, не сказавъ даже своего имени.
   Мнѣ стало немного страшно, но любопытство превозмогло; я отворилъ дверь и вошелъ.
   На столѣ накрытъ ужинъ; ставни раздвинуты, хотя дневной свѣтъ проникалъ въ отверстія, и большая комната была освѣщена только одной сальной свѣчей и послѣдними догорающими угольями въ каминѣ.
   Около камина сидѣло двое людей. Одного закутаннаго въ плащъ и въ высокихъ сапогахъ я сейчасъ же узналъ: то была зловѣщая птица, снова вернувшаяся въ родимое гнѣздо. Другой былъ мнѣ незнакомъ, и сколько я могъ судить по наружности -- азіятъ, а не европеецъ; смуглый, какъ сажа, и закутанный, точно мумія, но очень тщедушный; съ замѣчательно высокимъ лбомъ и хитрыми глазами. Нѣсколько узелковъ и небольшой чемоданчикъ лежали на полу, и, судя по багажу и худымъ сапогамъ м-ра Баллантри съ грубыми заплатками, наложенными, очевидно, деревенскимъ неискуснымъ мастеромъ, дѣла его не процвѣтали.
   Онъ всталъ при моемъ приходѣ, и наши глаза встрѣтились; и не знаю, почему, но я почувствовалъ себя бодрымъ, какъ жаворонокъ въ майское утро.
   -- Ага! сказалъ я, это вы.
   И былъ обрадованъ равнодушнымъ тономъ, какимъ я это выговорилъ.
   -- Я самый, достойный Макъ-Келларъ, отвѣчалъ Баллантри.
   -- На этотъ разъ вы притащили съ собой чернаго пса? продолжалъ я.
   -- Вы говорите про Секундру Дасса? спросилъ Баллантри. Позвольте мнѣ вамъ его представить. Онъ джентльменъ, уроженецъ Индіи.
   -- Гмъ! произнесъ я. Я небольшой охотникъ до васъ или до вашихъ пріятелей, м-ръ Балли, но дайте-ка я впущу дневнаго свѣта и погляжу на васъ.
   Говоря это, я раскрылъ ставни окна, выходившаго на востокъ.
   При свѣтѣ утра я увидѣлъ, что онъ очень перемѣнился. Потомъ всѣ сошлись вмѣстѣ, и я былъ пораженъ тѣмъ, насколько время его пощадило; но въ первую минуту мнѣ показалось иначе.
   -- Вы совсѣмъ старикъ, сказалъ я.
   Лицо его омрачилось.
   -- Еслибы вы поглядѣли на себя, то можетъ быть не задѣвали бы этого вопроса, отвѣтилъ онъ.
   -- Да! я не боюсь старости. Я думаю, что я всегда былъ старъ; а теперь меня, слава Богу, лучше знаютъ и больше уважаютъ. Не каждый человѣкъ можетъ сказать это, м-ръ Балли! Морщины на вашемъ лбѣ грозятъ бѣдой; ваша жизнь готовится замкнуться надъ вами, какъ двери темницы; смерть скоро постучится въ дверь, и я не вижу, изъ какого источника вы будете черпать утѣшенія.
   Тутъ м-ръ Баллантри обратился къ Секундру Дассѣ, поиндустански, изъ чего я заключилъ (съ большимъ, признаюсь, удовольствіемъ), что мои замѣчанія ему непріятны.
   Все это время, будьте увѣрены, умъ мой былъ занятъ другимъ, даже тогда, когда я дразнилъ врага; и главное тѣмъ какимъ бы образомъ мнѣ свидѣться тайно и немедленно съ милордомъ. Надъ этимъ вопросомъ я ломалъ себѣ голову, когда, внезапно поднявъ глаза, увидѣлъ милорда въ дверяхъ и по всѣмъ видимостямъ вполнѣ спокойнаго.
   Какъ только онъ встрѣтился со мной глазами, такъ переступилъ черезъ порогъ. Баллантри услышалъ его шаги и пошелъ ему на встрѣчу. Не дойдя шаговъ четырехъ другъ до друга, оба брата остановились и пристально поглядѣли другъ на друга.
   Затѣмъ милордъ улыбнулся, слегка поклонился и быстро отошелъ.
   -- Макъ-Келларъ, сказалъ онъ, намъ надо позаботиться о завтракѣ для этихъ путешественниковъ.
   Ясно было, что Баллантри немного сбитъ съ толку; но тѣмъ нахальнѣе были его манеры и рѣчь.
   -- Я голоденъ, какъ волкъ, сказалъ онъ. Распорядись дать намъ чего-нибудь повкуснѣе, Генри.
   Милордъ повернулся къ нему съ тою же твердою улыбкой.
   -- Я -- лордъ Дэрисдиръ, сказалъ онъ.
   -- О! не между своими же, отвѣчалъ Баллантри.
   -- Каждый въ этомъ домѣ величаетъ меня этимъ титуломъ, сказалъ милордъ. Если вамъ угодно составить исключеніе, что прошу васъ сообразить, какой смыслъ этому придадутъ посторонніе люди, и не объяснятъ ли они это безсильной завистью.
   Я готовъ былъ захлопать въ ладоши отъ восторга, тѣмъ болѣе, что милордъ не оставилъ ему времени для отвѣта, но, давъ мнѣ знакъ послѣдовать за собой, вышелъ вонъ изъ залы.
   -- Скорѣе идемъ, сказалъ онъ мнѣ, мы должны вымести эту сволочь изъ дома.
   И онъ такъ быстро побѣжалъ по корридорамъ, что я едва поспѣвалъ за нимъ, и направился прямо къ двери комнаты слуги Джонъ-Поля, которую отворилъ безъ предупрежденія, и вошелъ.
   Джонъ по всѣмъ видимостямъ крѣпко спалъ, но милордъ не сталъ, даже примѣрно, будить его.
   -- Джонъ-Поль, сказалъ онъ такъ спокойно, какъ всегда, ты долго служилъ моему отцу; еслибы не это, я выгналъ бы тебя, какъ собаку. Если черезъ полчаса ты уберешься отсюда, то будешь получать и долѣе свое жалованье въ Эдинбургѣ.. Если же ты станешь валандаться здѣсь или въ Сен-Брайдѣ, то хотя ты и старикъ и старый слуга, но я найду пригодный способъ наказать тебя за измѣну. Вставай и маршъ. Ты уйдешь въ ту дверь, которую имъ растворилъ. Я не желаю, чтобы ты больше показывался на глаза моему сыну.
   -- Я радъ, что вы такъ спокойны, сказалъ я, когда мы вышли изъ комнаты Джона.
   -- Спокоенъ! вскричалъ милордъ и внезапно приложилъ, мою руку къ своему сердцу, которое стучало у него въ груди, какъ молотокъ.
   При этомъ открытіи я удивился и испугался. Никакое тѣлосложеніе -- его менѣе, чѣмъ всякаго другаго, не могло безнаказанно перенести такое напряженіе, и я рѣшилъ въ умѣ, что мы должны положить конецъ этому чудовищному состоянію.
   -- Слѣдуетъ, мнѣ кажется, пойти и предупредить милэди, сказалъ я.
   Я разсчитывалъ -- и не ошибся -- на его равнодушіе; я такъ и думалъ, что онъ не самъ пойдетъ ее предупреждать, а пошлетъ меня.
   -- Да, сказалъ онъ, ступайте къ ней. Я потороплюсь съ завтракомъ: мы всѣ должны появиться за столомъ, даже Александръ; мы не должны выказывать никакого смущенія.
   Я побѣжалъ въ комнату милэди и безъ всякихъ ненужныхъ, подходовъ, сообщилъ ей извѣстіе.
   -- Мое рѣшеніе давно уже принято, сказала она. Мы должны тайкомъ уложиться сегодня и ночью оставить дом ъ. Благодаря Бога, у насъ есть другой домъ! Первый корабль, отправляющійся въ море, отвезетъ насъ въ Нью-Йоркъ.
   -- А съ нимъ какъ же? спросилъ я.
   -- Мы предоставимъ ему Дэрисдиръ, закричала она. Пустоимъ пользуется въ свое удовольствіе.
   -- Не совсѣмъ такъ, съ позволенія вашего, сказалъ я. У него по пятамъ будетъ бѣгать собака, съумѣющая придержать. Постель ему будетъ, и столъ, и лошадь для прогулки верхомъ, если онъ станетъ вести себя какъ слѣдуетъ; но ключи -- если вы находите это удобнымъ -- оставьте въ рукахъ нѣкоего Макъ-Келлара. Онъ постоитъ за нихъ, будьте спокойны.
   -- М-ръ Макъ-Келларъ, благодарю васъ за это предложеніе... Все будетъ оставлено вамъ на руки. Если мы должны ѣхать въ какую страну, то завѣщаю вамъ отомстить за насъ. Пошлите Макконоки въ Сен-Брайдъ приготовить секретнымъ образомъ лошадей и пригласить стряпчаго. Милордъ долженъ оставить вамъ довѣренность на управленіе всѣмъ имуществомъ.
   Въ этотъ моментъ онъ вошелъ въ комнату, и мы сообщили ему нашъ планъ.
   -- Я и слышать не хочу объ этомъ, закричалъ онъ; онъ подумаетъ, что я его боюсь. Я останусь въ своемъ домѣ, пока Богу не будетъ угодно прибрать меня. Еще не родился человѣкъ, который бы могъ меня изъ него выжить. Разъ и на всегда, я живу здѣсь и буду жить наперекоръ всѣмъ чертямъ.
   Не могу передать, съ какимъ озлобленіемъ онъ выпалилъ это; а мы оба стояли, вытаращивъ глаза отъ удивленія, въ особенности я, бывшій свидѣтелемъ его первоначальнаго самообладанія.
   Милэди взглянула на меня съ мольбой, которая тронула мое сердце и заставила опомниться. Я сдѣлалъ ей незамѣтно знакъ выйдти изъ комнаты и когда остался вдвоемъ съ милордомъ, то подошелъ къ нему, въ то время какъ онъ бѣгалъ взадъ и впередъ, какъ сумасшедшій, и положилъ ему руку на плечо.
   -- Милордъ, сказалъ я, я вновь принималъ на себя роль просителя, но теперь уже въ послѣдній разъ, такъ какъ эта роль мнѣ надоѣла.
   -- Ничто не перемѣнитъ меня, отвѣчалъ онъ. Упаси Богъ, чтобы я не выслушалъ васъ; но ничто не перемѣнитъ меня.
   Онъ сказалъ это твердо, но безъ прежней запальчивости, и это оживило во мнѣ надежду.
   -- Прекрасно, отвѣчалъ я. Но я не хочу даромъ тратить слова.
   Я показалъ на кресло; онъ сѣлъ въ него и взглянулъ на меня.
   -- Я помню время, когда милэди была къ вамъ невнимательнѣе, сказалъ я.
   -- Я на это никогда не жаловался, отвѣчалъ милордъ, покраснѣвъ; а теперь все перемѣнилось.
   -- И знаете ли, какъ сильно перемѣнилось? Знаете ли, что роли перемѣнились. Теперь милэди тщетно ждетъ отъ васъ добраго слова, ласковаго взгляда. Знаете ли вы, съ кѣмъ она проводитъ все время, которое вы оставляете ее въ одиночествѣ? Милордъ, она рада обществу нѣкоего стараго хрыча, по имени Эфраимъ Макъ-Келларъ, и мнѣ сдается, вамъ нетрудно сообразить значеніе этого, такъ какъ вы сами когда-то вынуждены были довольствоваться его обществомъ.
   -- Макъ-Келларъ! вскричалъ милордъ, поднимаясь на ноги, о! Боже мой! Макъ-Келларъ!
   -- Сколько бы вы ни призывали Макъ-Келлара и самаго Бога, истина останется истиной, и я говорю вамъ то, что есть. Ну, скажите сами, прилично ли христіанину, такъ много выстрадавшему, причинять такое же страданіе ближнему? Но вы такъ увлечены новымъ другомъ, что позабыли старыхъ. Они совсѣмъ изгладились изъ вашей памяти. А вѣдь они стояли крѣпко за васъ въ тяжкія минуты вашей жизни, и милэди крѣпче всѣхъ. А думаете ли вы когда-нибудь о милэди? думаете ли вы о томъ, что она пережила въ ту ночь, или какой преданной женой была вамъ съ тѣхъ поръ? или какъ ей тяжело теперь? Нѣтъ, вы не думаете, гордость приказываетъ вамъ оставаться здѣсь, и вы заставляете и ее оставаться. О! гордость милорда! какже? вѣдь это главное! а между тѣмъ она вѣдь женщина, а вы мужчина! Вы клялись охранять ее... и если ужь на то пошло, то вѣдь она мать вашего безцѣннаго сына!
   -- Вы говорите съ большой горечью, Макъ-Келларъ, но Богу извѣстно, я боюсь, что вы говорите правду. Я оказался недостойнымъ своего счастія. Приведите обратно милэди.
   Милэди ждала неподалеку, чтобы узнать результатъ переговоровъ.
   Когда я привелъ ее, милордъ взялъ руку ея и мою и прижалъ ихъ обѣ къ своей груди.
   -- У меня было два друга въ жизни, сказалъ онъ. Все счастіе, какое я зналъ въ жизни, доставлено мнѣ тѣмъ или другимъ. Если вы оба согласны во взглядахъ, то мнѣ кажется, я былъ бы неблагодарнымъ псомъ...
   Онъ стиснулъ зубы и поглядѣлъ на насъ влажными глазами.
   -- Дѣлайте со мной, что хотите, только не думайте...
   Онъ опять умолкъ.
   -- Дѣлайте со мной, что хотите, повторялъ онъ; Богу извѣстно, что я люблю и уважаю васъ.
   Выпустивъ наши руки, онъ отвернулся, подошелъ къ окну и сталъ въ него глядѣть. Но милэди побѣжала, бросилась къ нему на шею и залилась слезами.
   Я вышелъ и, притворивъ за собой дверь, остановился и отъ души поблагодарилъ Бога.
   За завтракомъ всѣ мы сошлись, какъ того желалъ милордъ. М-ръ Баллантри снялъ къ этому времени свои заплатанные сапоги и соотвѣтственно пріодѣлся. Секундра Дассъ не былъ больше укутанъ, какъ мумія, но предсталъ въ приличномъ хотя простомъ черномъ костюмѣ, который вовсе къ нему не шелъ. Онъ стоялъ у окна, когда семья вошла.
   Они повернулись, и черный человѣкъ (какъ его уже прозвали въ домѣ) поклонился чуть не до земли; м-ръ Баллатри побѣжалъ на встрѣчу и собирался поздороваться, какъ родной. Но милэди остановила его и низко присѣла ему на другомъ концѣ залы, удержавъ дѣтей около себя. Милордъ пріостановился немного впереди. И вотъ снова сошлись лицомъ къ лицу трое кузеновъ въ Дэрисдирѣ. Рука времени наложила свой слѣдъ на всѣхъ троихъ; мнѣ казалось, что я читаю въ этихъ измѣнившихся лицахъ memento mori; и въ чемъ всего больнѣе было убѣдиться, такъ это въ томъ, что порочный человѣкъ казался всѣхъ моложе.
   Милэди вполнѣ превратилась въ матрону, степенную хозяйку дома и мать семейства. Милордъ сталъ худъ и слегка горбился; онъ точно перенялъ у м-ра Александра его дѣтскую походку и бѣгалъ мелкими шажками; лицо его все сморщилось и какъ будто вытянулось, а улыбка по временамъ (на мои глаза) была и горькая и жалкая.
   Но м-ръ Баллатри все еще держался прямо, хотя быть можетъ и не безъ усилія; лобъ его былъ изборожденъ глубокими поперечными морщинами, а ротъ складывался повелительно.
   Онъ казался такимъ же солиднымъ и гордымъ, какъ Сатана въ "Потерянномъ Раѣ". Я не могъ не восхищаться этимъ человѣкомъ, но при этомъ меня удивляло то, что я нисколько его не боюсь.
   И дѣйствительно (пока мы сидѣли за столомъ) казалось, что все его обаяніе разсѣялось, какъ дымъ. Мы знавали въ немъ мага, повелѣвавшаго стихіями, и вотъ вдругъ онъ пред сталъ теперь передъ нами преображенный въ обыкновеннаго джентльмена, болтающаго, какъ и всякій другой, за завтракомъ.
   Въ самомъ дѣлѣ теперь, когда отецъ его умеръ, а милордъ и милэди примирились, кому бы сталъ онъ нашептывать свои клеветы? Мнѣ вдругъ представилось, какъ сильно преувеличилъ я хитрость этого человѣка. Онъ все также былъ золъ; коварство въ немъ осталось прежнее; но исчезли условія, создававшія его силу, и онъ сидѣлъ въ безсиліи; онъ былъ все тою же ядовитой змѣей, но жалить ему теперь было некого. И двѣ мысли пришли мнѣ въ голову, въ то время какъ мы сидѣли за завтракомъ; первая: что онъ былъ удивленъ, можно почти сказать разстроенъ, видя, что его злость никого не задѣваетъ; вторая: что быть можетъ милордъ правъ и что мы дѣлаемъ ошибку, спасаясь бѣгствомъ отъ безсильнаго врага. Но мнѣ припомнилось стучащее сердце въ груди моего бѣднаго господина, и я сообразилъ, что мы поступаемъ, какъ трусы, ради спасенія его жизни.
   Когда завтракъ былъ конченъ, Баллантри послѣдовалъ за мной въ мою комнату и, взявъ стулъ (хотя я не приглашалъ его сѣсть) спросилъ: что съ нимъ. намѣрены дѣлать?
   -- Да что жъ, м-ръ Балли, домъ къ вашимъ услугамъ на нѣкоторое время.
   -- На нѣкоторое время? Я не совсѣмъ понимаю, что вы хотите сказать.
   -- А дѣло ясно: мы держимъ васъ ради своего добраго имени; какъ. только вы публично опозорите себя одной изъ вашихъ гадостей, мы васъ прогонимъ.
   -- Вы стали нахальнымъ мерзавцемъ, сказалъ Баллантри,: свирѣпо сморщивъ брови.
   -- Я учился въ доброй школѣ. И вы сами должны были замѣтить, что со смертью старика милорда вашему царству наступилъ конецъ. Я не боюсь васъ больше, м-ръ Балли; я даже -- да проститъ мнѣ Богъ -- нахожу нѣкоторое удовольствіе въ вашемъ обществѣ.
   Онъ притворно засмѣялся.
   -- Я пріѣхалъ съ пустыми карманами, проговорилъ онъ, помолчавъ.
   -- Не думаю, чтобы ихъ вамъ здѣсь наполнили; не разсчитывайте на это.
   -- Смотрите, какъ бы вамъ объ этомъ не пожалѣть.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? не могу себѣ этого представить.
   -- О! вы прикидываетесь безпечнымъ. Но у меня есть одно сильное оружіе; а именно: вы боитесь скандала, я люблю его.
   -- Извините меня, м-ръ Балли. Мы нисколько не боимся скандала, если вы будете его жертвой.
   Онъ снова разсмѣялся.
   -- Вы научились за словомъ въ карманъ не лазить. Но говорить, знаете, легко, а поступать сообразно своимъ словамъ трудно. Предупреждаю васъ: я отравлю вамъ жизнь. Лучше дайте мнѣ денегъ и отошлите меня.
   Съ этимъ словомъ онъ сдѣлалъ жестъ рукой, какъ бы въ знакъ прощанья, и вышелъ изъ комнаты.
   Не много спустя пришелъ милордъ со стряпчимъ -- м-ромъ Карлейлемъ. Принесли бутылку вина, и мы всѣ выпили по стакану, прежде чѣмъ приняться за дѣло. Необходимая довѣренность была заготовлена и подписана, и всѣ шотландскія помѣстья переданы въ распоряженіе мое и м-ра Карлейля.
   -- Еще одно слово, м-ръ Карлейль, сказалъ милордъ, когда дѣло было сдѣлано. Я хочу, чтобы вы вступились за насъ. Такъ какъ мой внезапный отъѣздъ совпадаетъ съ неожиданнымъ возвращеніемъ брата, то изъ этого будутъ выводить разныя заключенія. Пожалуйста опровергайте ихъ.
   -- Поставлю себѣ это за долгъ, милордъ, отвѣчалъ м-ръ Карлейль.
   -- М-ръ Балли... м-ръ Балли, значитъ, не ѣдетъ съ вами.
   -- Вотъ въ томъ-то и дѣло. М-ръ Балли остается въ Дэрисдирѣ на попеченіи у м-ра Макъ-Келлара, и я не хочу даже, чтобы онъ зналъ, куда мы уѣхали.
   -- Но по слухамъ...
   -- Ахъ! м-ръ Карлейль, въ томъ-то и дѣло, что это должно оставаться тайной между нами тремя. Никто кромѣ васъ и Макъ-Келлара не долженъ знать, гдѣ мы и что дѣлаемъ.
   -- А м-ръ Балли останется здѣсь? понимаю. Полномочіе, данное вами.... М-ръ Макъ-Келларъ, обратился онъ вдругъ ко мнѣ, мы принимаемъ на себя очень серьезную отвѣтственность.
   -- Безъ сомнѣнія, сэръ, отвѣчалъ я.
   -- Безъ сомнѣнія, повторилъ онъ. М-ръ Балли лишенъ права голоса?
   -- Безусловно, подтвердилъ милордъ. Онъ лишенъ голоса, и надѣюсь также, и всякаго вліянія. М-ръ Балли плохой совѣтчикъ.
   -- Понимаю, сказалъ стряпчій. Кстати: есть ли средства у м-ра Балли?
   -- Ровно никакихъ, отвѣчалъ милордъ. Я даю ему столъ, квартиру и освѣщеніе въ этомъ домѣ.
   -- А по части денежнаго содержанія? Если я долженъ раздѣлять отвѣтственность, то вы поймете, что въ высшей степени желательно, чтобы я вполнѣ понялъ ваши намѣренія. Такъ-какъ же по части денегъ?
   -- Никакихъ денегъ не полагается. Я желаю, чтобы м-ръ Балли жилъ какъ можно скромнѣе. Его поведеніе не всегда бывало для насъ пріятно.
   -- И по части денегъ, прибавилъ я, онъ оказался безсовѣстнымъ мотомъ. Взгляните на этотъ разсчетъ, м-ръ Карлейль, гдѣ я подвелъ итогъ различнымъ суммамъ, которыя онъ вытянулъ изъ помѣстья въ послѣдніе пятнадцать-двадцать лѣтъ. Итогъ внушительный.
   М-ръ Карлейль собирался какъ будто засвистать.
   -- Я не имѣлъ понятія объ этомъ, сказалъ онъ. Извините, милордъ, если я какъ будто пристаю къ вамъ, но я въ самомъ дѣлѣ желаю проникнуться вашими намѣреніями. М-ръ Макъ-Келларъ можетъ умереть, и тогда я останусь одинъ отвѣтственнымъ лицомъ. Не лучше ли бы было, еслибы этотъ м-ръ Балли... гм!.. самъ уѣхалъ отсюда?
   Милордъ взглянулъ на м-ра Карлейля.
   -- Почему вы спрашиваете это?
   -- Я полагаю, милордъ, что присутствіе м-ра Балли не радостно для семейства, сказалъ стряпчій съ улыбкой.
   Лицо милорда вдругъ исказилось.
   -- Я бы охотно послалъ его ко всѣмъ чертямъ! закричалъ онъ и налилъ себѣ стаканъ вина, но такой дрожащей рукой, что пролилъ половину.
   Вторично сквозь его сдержанное и разумное поведеніе прорвалась вражда къ брату. М-ръ Карлейль былъ пораженъ и послѣ того не переставалъ наблюдать за милордомъ съ сдержаннымъ любопытствомъ.
   А я окончательно убѣдился, что мы избрали наилучшій путь для сохраненія здоровья милорда -- физическаго и душевнаго.
   За исключеніемъ этой вспышки, свиданіе окончилось благополучно. Безъ сомнѣнія, м-ръ Карлейль, по обычаю юристовъ, исподволь проболтается, и такимъ образомъ мы могли надѣяться, что общественное мнѣніе будетъ къ намъ благосклоннѣе, а дурное поведеніе м-ра Балли довершитъ остальное. Въ самомъ дѣлѣ, прощаясь съ нами, стряпчій высказалъ, что кое-что уже стало извѣстно сосѣдямъ.
   -- Быть можетъ, мнѣ слѣдуетъ объяснить вамъ, милордъ, сказалъ онъ, держа шляпу въ рукахъ, что меня не особенно удивили ваши распоряженія на счетъ м-ра Балли. Многое уже открылось во время его послѣдняго пребыванія въ Дэрисдирѣ. Толковали про какую-то женщину въ Сен-Брайдѣ... Вы отнеслись къ ней очень великодушно, но вашъ братъ поступилъ весьма жестоко съ нею. Затѣмъ, общее вниманіе было привлечено уничтоженіемъ неотчуждаемости имѣнія. Короче сказать, толковали такъ и эдакъ; я, какъ и подобаетъ человѣку моей профессіи, воздерживался отъ всякаго сужденія; но разсчетъ м-ра Макъ-Келлара раскрылъ мнѣ глаза. Я не думаю, чтобы мы съ вами, м-ръ Макъ-Келларъ, позволили ему кутить.
   Остатокъ этого значительнаго дня прошелъ благополучно. Въ нашу политику входило не спускать глазъ съ своего врага, и я поочереди вмѣстѣ съ другими отряжался сторожить его.
   Мнѣ показалось, что онъ воспрянулъ духомъ, когда увидѣлъ, какъ много мы удѣляемъ ему вниманія, и отъ этого мое расположеніе духа ухудшилось. Меня особенно донимала способность этого человѣка проникать въ самый корень нашихъ затрудненій. Такъ опытный хирургъ, призванный на помощь къ человѣку, упавшему съ лошади, перебираетъ всѣ кости и изслѣдуетъ мускулы, отыскивая больное мѣсто.
   Таковъ былъ языкъ у Баллантри: онъ хитро разспрашивалъ обо всемъ; а глаза его съ быстрой наблюдательностью все озирали и до всего добирались.
   Я, кажется, ничего ему не говорилъ, а онъ все вывѣдалъ, что нужно. Не успѣлъ я опомниться, какъ онъ принялся сожалѣть о невниманіи милорда къ милэди и ко мнѣ, и объ его неосторожной снисходительности къ сыну.
   Къ этому послѣднему пункту онъ постоянно возвращался (къ моему великому ужасу). Мальчикъ какъ будто избѣгалъ дядю; я догадывался, что отецъ былъ такъ безразсуденъ, что бранилъ ему дядю -- а это очень могло повредить дѣлу.
   Когда я глядѣлъ на этого человѣка, все еще красиваго, талантливаго оратора, которому было о чемъ поразсказать, такъ какъ онъ пережилъ столько приключеній, то понималъ, что такому именно человѣку ничего не стоило овладѣть юношеской фантазіей. Джонъ Поль, слуга, оставилъ домъ только поутру; нельзя было думать, чтобы онъ былъ безусловно нѣмъ относительно своего любимца, такъ что м-ръ Александръ могъ оказаться въ роли Дидоны, съ распаленнымъ воображеніемъ, а м-ръ Баллантри въ роли сатанинскаго Энея, неистощимаго въ разсказахъ о томъ, что всего пріятнѣе для юношескаго уха: какъ-то сраженія, кораблекрушенія, странствованія по лѣсамъ Вест-Индіи и пребываніе (во время послѣдняго путешествія) въ городахъ Ост-Индіи.
   Какъ легко могъ подпасть м-ръ Александръ вліянію краснорѣчиваго, отважнаго джентльмена, мореплавателя и воина, и какъ легко будетъ послѣднему воспользоваться своимъ вліяніемъ для развращенія ребенка.
   Едва успѣлъ нашъ врагъ два или три раза произнести имя племянника, какъ я уже увидѣлъ, къ чему онъ стремится, и могу васъ завѣрить, что вздрогнулъ, какъ будто передо мной раскрылась бездна!..
   М-ръ Александръ: вотъ нашъ слабый пунктъ. Вотъ Ева въ нашемъ непрочномъ Эдемѣ, и змѣй уже показалъ свое жало!
   Могу васъ завѣрить, что, послѣ этого, я особенно ретиво занялся приготовленіями къ отъѣзду; послѣднее сомнѣніе во мнѣ разсѣялось, такъ какъ опасность малѣйшаго промедленія была начертана передо мной крупными буквами. Съ этого момента я, кажется, не присаживался и ни минуты не бездѣйствовалъ. То я оставался на своемъ постѣ при Баллантри и индусѣ; то носился на чердакѣ, затягивая ремни у чемодановъ, то посылалъ Макконоки отнести ихъ секретнымъ образомъ въ лѣсъ, на указанное мѣсто; то совѣщался съ милэди.
   Таково было verso нашей жизни въ Дэрисдирѣ въ этотъ день; но recto показывало какъ будто полное затишье, какъ и подобаетъ быть въ семьѣ, мирно проживающей въ своей вотчинѣ. А если и можно было уловить кое-какое смятеніе, то Баллантри могъ смѣло приписать это неожиданному удару, какой онъ нанесъ намъ своимъ появленіемъ, и боязни, которую онъ привыкъ намъ внушать.
   Ужинъ прошелъ спокойно; затѣмъ всѣ холодно простились съ гостемъ и разошлись по комнатамъ. Я до послѣдней минуты оставался при Баллантри, мы помѣстили его рядомъ съ индусомъ въ сѣверномъ флигелѣ, потому что онъ былъ самый дальній и отдѣлялся нѣсколькими дверями отъ главнаго корпуса. Я видѣлъ, что онъ добрый пріятель или господинъ (Богъ его вѣдаетъ, кто изъ двухъ) своему Секундрѣ Даосу, потому что заботится объ его удобствахъ; самъ подложилъ дровъ въ каминъ, когда тотъ пожаловался на холодъ; освѣдомлялся, есть ли рисъ, которымъ тотъ питался; весело разговаривалъ съ нимъ по-индустански, пока я стоялъ со свѣчей въ рукѣ, притворяясь, что падаю отъ сна.
   Наконецъ Баллантри замѣтилъ это и сказалъ.
   -- Я вижу, что вы остались вѣрны своимъ привычкамъ: рано встаете, рано ложитесь. Убирайтесь спать!
   Придя къ себѣ въ комнату, я по обычаю раздѣлся, чтобы убить время, и задулъ свѣчу. Черезъ часъ я всталъ, зажегъ ее и надѣлъ тѣ туфли, въ которыхъ ухаживалъ за милордомъ во время его болѣзни. Послѣ того пошелъ по дому сбирать путешественниковъ. Всѣ были одѣтый ждали: милордъ, милэди, миссъ Катарина, м-ръ Александръ, горничная милэди Христи. И я замѣтилъ, какое дѣйствіе имѣетъ тайна даже на совершенно невинныхъ людей; каждый появлялся изъ своей комнаты бѣлый, какъ бумага.
   Мы вышли изъ дому темной и почти беззвѣздной ночью, такъ что сначала спотыкались и падали дорогой.
   Нѣсколько саженъ далѣе, на лѣсной тропинкѣ насъ ждалъ Макконоки съ большимъ фонаремъ, такъ что остальной путь мы шли безъ затрудненія, но въ преступномъ молчаніи. Немного подальше аббатства тропинка выводила на большую дорогу, а въ четверти мили далѣе, на мѣстѣ, называемомъ Ильзъ, гдѣ начинаются болота, мы увидѣли фонари двухъ каретъ, дожидавшихся на дорогѣ.
   Мы обмолвились всего лишь однимъ или двумя словами на прощанье, да и то о дѣлѣ: молчаливое пожатіе рукъ, отвернутыя лица... и дѣлу конецъ. Лошади поѣхали рысью, свѣтъ фонарей упалъ на окружающее болото... еще немного, и мы остались вдвоемъ съ Макконоки съ фонаремъ на дорогѣ...
   Остатокъ ночи я провелъ, расхаживая по гладкой большой дорогѣ и размышляя о будущемъ и о прошедшемъ.
   Мои мысли, разнѣженныя было, когда я думалъ объ уѣхавшихъ, приняли болѣе мужественный характеръ, когда я подумалъ о томъ, что мнѣ остается еще сдѣлать. День озарилъ верхушки горъ, птицы проснулись и зачирикали, и дымокъ сталъ виться надъ крышами, прежде чѣмъ я вернулся назадъ подъ кровъ Дэрисдира.

-----

   Въ показанный часъ я послалъ за Баллантри и съ спокойнымъ духомъ дожидался его прихода въ залѣ.
   Онъ поглядѣлъ на пустую комнату и на три прибора за столомъ.
   -- Насъ будетъ небольшая компанія за завтракомъ, сказалъ онъ. Отчего?
   -- Мы должны привыкнуть къ этой компаніи, отвѣчалъ я.
   Онъ вдругъ зорко поглядѣлъ на меня.
   -- Что это значитъ?
   -- Вы, да я, да вашъ пріятель, м-ръ Дассъ -- вотъ и вся наша компанія. Милордъ, милэди и дѣти уѣхали путешествовать.
   -- Каково! сказалъ онъ. Честное слово, невѣроятно. Я въ самомъ дѣлѣ взбаламутилъ васъ, словно вольсковъ въ Коріоли! Но это не причина, чтобы нашъ завтракъ простылъ. Садитесь, м-ръ Макъ-Келларъ, прошу васъ.
   Говоря это, онъ сѣлъ на хозяйское мѣсто за столомъ, которое я самъ было думалъ занять, и прибавилъ.
   -- Пока мы ѣдимъ, сообщите мнѣ подробности этого бѣгства.
   Я видѣлъ, что онъ гораздо болѣе смущенъ, чѣмъ слова его показываютъ, и рѣшилъ быть такимъ же хладнокровнымъ, какъ и онъ.
   -- Я только-что хотѣлъ просить васъ сѣсть на хозяйское мѣсто за столомъ, сказалъ я, потому что хотя я теперь и поставленъ въ положеніе вашего хозяина, но никогда не позабуду, что вы какъ бы то ни было членъ семейства.
   Нѣкоторое время онъ разыгрывалъ хозяина, отдавая приказанія Макконоки, который принималъ ихъ очень неохотно и особенно ухаживалъ за Секундрой.
   -- А куда же уѣхала моя семья? безпечно спросилъ онъ.
   -- Ахъ, м-ръ Балли! это другое дѣло! отвѣчалъ я. Я не имѣю приказаній сообщать объ ихъ назначеніи.
   -- Мнѣ?
   -- Никому рѣшительно.
   -- Ну это не такъ дерзко; c'est de bon ton; мой братъ исправляется съ годами. Ну а я какъ же, дорогой м-ръ Макъ-Келларъ?
   -- Вы будете имѣть столъ и квартиру, м-ръ Балли. И мнѣ позволено сервировать вамъ вино изъ погреба, гдѣ имѣется хорошій запасъ. Вамъ стоитъ только ладить со мной, что очень не трудно, и отказа не будетъ ни въ бутылкѣ вина, ни въ верховой лошади.
   Онъ подъ какимъ-то предлогомъ выслалъ Макконоки изъ комнаты.
   -- А на счетъ денегъ какъ же? Долженъ ли я ладить съ моимъ добрымъ другомъ Макъ-Келларомъ для того, чтобы имѣть карманныя деньги? Я снова становлюсь, значитъ, въ положеніе ребенка.
   -- Денежнаго содержанія никакого не полагается, но я возьму на себя доставлять вамъ карманныя деньги въ умѣренномъ количествѣ.
   -- Въ умѣренномъ количествѣ? повторилъ онъ. И вы берете это на себя?
   Онъ выпрямился и оглядѣлъ въ залѣ темные ряды портретовъ своихъ предковъ.
   -- Отъ имени моихъ предковъ благодарю васъ, сказалъ онъ и прибавилъ съ ироніей:
   -- Но вѣроятно они назначили жалованье Секундрѣ Дассу? Не можетъ же быть, чтобъ они позабыли объ этомъ.
   -- Я попрошу на счетъ этого инструкцій, когда буду писать.
   -- Что, по-вашему, это очень умно?
   -- Я исполняю только данныя мнѣ приказанія, м-ръ Балли.
   -- Очень скромно съ вашей стороны, но, можетъ быть, не совсѣмъ искренно. Вы говорили мнѣ вчера, что власть моя кончилась со смертью отца, какъ же случилось, что пэръ королевства бѣжитъ подъ покровомъ ночи изъ дома, гдѣ предки его выдержали нѣсколько осадъ? Что, онъ скрываетъ свой адресъ и оставляетъ меня въ своемъ помѣстьѣ подъ опекой несравненнаго Макъ-Келлара? Мнѣ сдается, что въ этомъ высказывается страхъ и не малый.
   Я думалъ перебить его какими-нибудь не совсѣмъ правдивыми отрицаніями; но онъ знàкoмъ попросилъ меня молчать и продолжалъ:
   -- Я говорю, что это похоже на страхъ, но я скажу болѣе: страхъ этотъ, по-моему, основателенъ. Я пріѣхалъ сюда не совсѣмъ охотно. Въ виду того, при какихъ обстоятельствахъ я покинулъ родной домъ, ничто кромѣ крайней необходимости не могло заставить меня вернуться. И дѣйствительно, я пріѣхалъ за деньгами. Вы не хотите дать мнѣ ихъ по доброй волѣ; что жъ? я заставлю васъ насильно дать ихъ мнѣ. Черезъ недѣлю, не покидая Дэрисдира, я узнаю, куда бѣжали эти глупцы, я послѣдую за ними и когда доведу ихъ до изступленія, то сорву такой кушъ, какой мнѣ вздумается. Увидите, если лордъ Дэрисдиръ (онъ проговорилъ эти два слова съ неописаннымъ презрѣніемъ и злобой) не поспѣшитъ купить мой отъѣздъ, и еще вопросъ, соглашусь ли я взять деньги или предпочту наслаждаться своею местью.
   Я былъ удивленъ откровенностью этого человѣка. Правда, что онъ былъ взбѣшенъ успѣшнымъ бѣгствомъ милорда, чувствовалъ себя въ дуракахъ и не расположенъ былъ взвѣшивать слова.
   -- Что, по-вашему это будетъ очень умно? повторилъ я его собственный вопросъ.
   -- Въ послѣдніе двадцать лѣтъ я жилъ своимъ умомъ, отвѣтилъ онъ самодовольной улыбкой.
   -- И кончаю жизнь нищимъ, если только слово нищій не очень слабо, докончилъ я.
   -- Прошу васъ замѣтить, м-ръ Макъ-Келларъ, вспылилъ онъ вдругъ, что я строго вѣжливъ съ вами; подражайте мнѣ въ этомъ, и мы будемъ наилучшими друзьями.
   Впродолженіи этого разговора меня стѣсняла наблюдательность Секундры Дасса. Никто изъ насъ не съѣлъ ни кусочка; мы не спускали глазъ другъ съ друга, и глаза индуса смущали меня своей быстротой и перемѣной въ нихъ выраженія, говорившей какъ-будто о томъ, что онъ насъ понимаетъ. Но я отвергъ эту фантазію, говоря себѣ, что онъ не можетъ понимать по-англійски и вѣроятно по серьезности нашихъ лицъ, да по гнѣву и досадѣ, звучавшимъ по временамъ въ голосѣ Баллантри, догадывался, что дѣло неладно...
   Впродолженіи трехъ недѣль мы прожили вмѣстѣ съ Дэрисдирѣ; то было самое странное время въ моей жизни... время, когда я, такъ сказать, сблизился съ Баллантри. Въ началѣ онъ былъ неровенъ въ обращеніи: то вѣжливъ, то грубъ; но въ обоихъ случаяхъ я платилъ ему тою же монетой. Слава Богу, у меня были средства держать этого человѣка въ решпектѣ, и я никогда не боялся хмурыхъ лицъ и злобныхъ словъ, а боялся только обнаженной шпаги.
   Поэтому я находилъ даже забавными эти вспышки грубости, на которыя очень часто удачно отвѣчалъ.
   Наконецъ, однажды (дѣло было за ужиномъ), я разсмѣшилъ его острымъ словцомъ. Онъ долго смѣялся и наконецъ объявилъ:
   -- Кто бы подумалъ, что у этой старухи есть остроуміе?
   -- Это не остроуміе, м-ръ Балли, отвѣчалъ я; это сухой шотландскій юморъ.
   И дѣйствительно я никогда не имѣлъ претензіи быть остроумцемъ.
   Съ этой минуты онъ никогда не былъ больше со мною грубъ, и отношенія между нами установились самыя пріятныя. Одной изъ главныхъ нашихъ потѣхъ было, когда ему являлась нужда въ верховой лошади или бутылкѣ вина, или деньгахъ.
   Тогда онъ обращался со мной, какъ маленькій мальчикъ, а я разыгрывалъ добраго папашу: съ обѣихъ сторонъ эта комедія велась съ большимъ юморомъ.
   Я не могъ не замѣтить, что онъ сталъ болѣе высокаго обо мнѣ мнѣнія, и это льстило слабому пункту человѣческой природы: моему тщеславію. Кромѣ того, онъ обращался (надо думать безсознательно) со мной не только безъ чиновъ, но и дружелюбно; а это со стороны человѣка, который такъ долго ненавидѣлъ меня, было очень лестно.
   Онъ мало выѣзжалъ; случалось, даже отказывался отъ приглашеній.
   -- Нѣтъ, говорилъ онъ, что мнѣ дѣлать съ этими толстолобыми лэрдами? я лучше останусь дома, Макъ-Келларъ, и мы спокойно разопьемъ бутылочку, предаваясь нашей доброй бесѣдѣ.
   И дѣйствительно обѣды въ Дэрисдирѣ всѣмъ бы доставили наслажденіе, благодаря его блестящему разговору.
   Онъ часто выражалъ удивленіе по поводу своего первоначальнаго равнодушія къ моему обществу.
   -- Но, видите ли, прибавлялъ онъ, вы были на противной сторонѣ. Мы и теперь враги; но не будемъ говорить объ этомъ. Я думаю, что меньше уважалъ бы васъ, еслибы вы не были такъ вѣрны своему господину.
   Примите во вниманіе, что я считалъ его вполнѣ безсильнымъ причинить какое бы то ни было зло, а вмѣстѣ съ тѣмъ и то, какая это соблазнительная форма лести, когда (послѣ столькихъ лѣтъ) отдается поздняя справедливость характеру и дѣйствіямъ человѣка.
   Но я не думаю оправдывать себя. Я заслуживаю порицанія. Я далъ ему убаюкать себя и короче сказать: сторожевая Собака крѣпко заснула, когда ее внезапно разбудили.
   Надо сказать, что индусъ постоянно бродилъ по всему дому. Онъ никогда не разговаривалъ, кромѣ какъ съ Баллантри и на своемъ собственномъ діалектѣ; двигался неслышно и постоянно попадался вамъ тогда, когда вы всего менѣе этого ожидали, углубленный въ созерцаніе, изъ котораго выходилъ, чтобы отпустить вамъ (точно въ насмѣшку) одинъ изъ своихъ нижайшихъ поклоновъ. Онъ казался такимъ спокойнымъ, такимъ тщедушнымъ, такъ погруженъ былъ на видъ въ собственныя грезы, что я пересталъ обращать на него вниманіе и даже сожалѣлъ о немъ, какъ о безвредномъ изгнанникѣ. А между тѣмъ это созданіе, безъ всякаго сомнѣнія, постоянно подслушивало и подглядывало, и благодаря его хитрости и безпечности, наша тайна стала достояніемъ Баллантри.
   Въ одну бурную ночь, послѣ ужина, когда мы веселѣе обыкновеннаго болтали, ударъ былъ нанесенъ мнѣ.
   -- Все это прекрасно, сказалъ Баллантри, но мы лучше сдѣлаемъ, если пойдемъ и уложимъ свои чемоданы.
   -- Зачѣмъ? вскричалъ я. Развѣ вы уѣзжаете?
   -- Мы всѣ уѣзжаемъ завтра утромъ; сначала въ портъ Гласго, а оттуда въ провинціи Нью-Йоркъ будемъ черезъ 20 дней.
   Я, кажется, громко простоналъ.
   -- Да, продолжалъ онъ, я похвастался; я сказалъ, что черезъ двадцать дней. Но не бѣда; я нагоню потерянное время; я буду быстрѣе путешествовать.
   -- У васъ есть деньги на дорогу? спросилъ я.
   -- Есть, милый и невинный человѣкъ; браните меня за двуличность, если хотите, но въ то время какъ я выпрашивалъ шиллинги у своего папочки, у меня была припасена денежка на черный день. Вы заплатите за свой проѣздъ, если поѣдете съ нами. У меня ровно столько, чтобы заплатить за себя и за Секундру, но не болѣе того... этого достаточно, чтобы быть опаснымъ, но мало, чтобы быть великодушнымъ. Впрочемъ, въ нашей почтовой каретѣ найдется наружное мѣсто, которое я могу предложить вамъ за небольшую плату, такъ что весь звѣринецъ будетъ въ сборѣ: цѣпная собака, обезьяна и тигръ.
   -- Я ѣду съ вами, объявилъ я.
   -- Я на это разсчитываю, сказалъ Баллантри. Вы видѣли, какъ меня одурачили; и хочу, чтобы вы видѣли, какъ я восторжествую. Ради этого я допущу, чтобы вы промокли, какъ губка, въ эту дождливую погоду.
   -- Тѣмъ болѣе, когда знаете, что вамъ не легко отъ меня отдѣлаться, добавилъ я.
   -- Нелегко, это правда. Съ обычнымъ своимъ здравымъ смысломъ вы какъ разъ попали въ цѣль. Я никогда не сражаюсь съ неизбѣжнымъ.
   -- Я полагаю, что безполезно было бы уговаривать васъ.
   -- Совершенно.
   -- И однако, еслибы вы дали мнѣ срокъ, я могъ бы написать...
   -- А что бы отвѣтилъ милоръ Дэрисдиръ?
   -- Ахъ! въ этомъ-то и загвоздка.
   -- Видите! И потому гораздо практичнѣе будетъ, если я самъ отправлюсь! Но все это пустая трата словъ. Завтра въ семь чае онъ почтовая карета будетъ у дверей. Потому что вѣдь я уѣду отъ дверей дома, Макъ-Келларъ! Я не пойду пѣшкомъ черезъ лѣсъ и не сяду въ экипажъ гдѣ-нибудь по дорогѣ... скажемъ хоть въ Игльсѣ!
   Рѣшеніе мое было теперь принято.
   -- Можете вы подождать меня съ четверть часа въ Сенирайдѣ? спросилъ я. Мнѣ нужно повидаться по дѣлу съ м-ромъ Карлейлемъ?
   -- Часъ, если вамъ угодно. Я не стану отрицать, что деньги, которыя вы заплатите мнѣ за мѣсто, составляютъ для меня большой разсчетъ, а въ Гласго вы всегда поспѣли бы во-время къ отходу корабля верхомъ на лошади.
   -- Очень хорошо. Вотъ уже никогда не думалъ, что мнѣ придется покинуть старую Шотландію.
   -- Путешествіе васъ освѣжитъ, замѣтилъ онъ.
   -- Путешествіе будетъ пагубно для кого-нибудь изъ насъ. И я думаю, сэръ, что именно для васъ. Что-то говоритъ мнѣ это въ душѣ; предчувствіе ясно говоритъ мнѣ, что путешествіе не приведетъ къ добру.
   -- Если вы вѣрите предсказаніямъ, то прислушайтесь къ тому, что творится на дворѣ.
   Въ эту минуту бурный порывъ вѣтра прошелъ надъ домомъ, и въ окно бѣшено застучалъ дождь.
   -- Знаете ли, что это значитъ, пріятель? сказалъ онъ шотландскимъ простонароднымъ говоромъ. Это значитъ, что кого-то въ морѣ ждетъ жестокая морская болѣзнь, и это Макъ-Келлара!
   Когда я пришелъ въ свою комнату, то присѣлъ тамъ въ мучительномъ волненіи, прислушиваясь къ разыгравшейся бурѣ. Удрученный духъ и бушующія стихіи -- порывы вѣтра, шумъ дождя -- не позволяли мнѣ сомкнуть глазъ.
   Я сидѣлъ при свѣтѣ сальной свѣчи и глядѣлъ въ темныя стекла окна, куда буря безпрестанно порывалась проникнуть, и на этомъ мрачномъ фонѣ мнѣ представились въ перспективѣ такія послѣдствія, отъ которыхъ волоса становились у меня дыбомъ: дитя развращено, семья разбита, мой господинъ мертвый или хуже того, госпожа моя повергнута въ безъисходную печаль... все это я видѣлъ передъ собой въ яркихъ образахъ на темномъ фонѣ бурной ночи, а вѣтеръ завывалъ, какъ будто смѣялся надъ моимъ безсиліемъ.
   

IX.

   Почтовая карета подъѣхала къ дверямъ среди сильнаго, пронизывающаго насквозь тумана. Мы молча простились: домъ Дэрисдировъ стоялъ съ плачущими водосточными трубами и запертыми окнами, точно обитель печали и воздыханія. Я замѣтилъ, что Баллантри высунулъ голову и глядѣлъ на эти мокрыя стѣны и блестящія отъ дождя крыши до тѣхъ поръ, пока онѣ не скрылись изъ виду, окутанныя туманомъ. Я полагаю, онъ испытывалъ естественную грусть при отъѣздѣ, или же въ немъ проснулось предчувствіе того, что его ожидаетъ впереди. По крайней мѣрѣ когда мы вышли изъ кареты на крутомъ подъемѣ въ гору и шли подъ дождемъ рядомъ, онъ сначала сталъ насвистывать, а затѣмъ запѣлъ печальнѣйшую изъ нашихъ деревенскихъ пѣсенъ: Вилли странникъ. Пѣсня начиналась словами: "родительскій домъ былъ настоящимъ родительскимъ домомъ для счастливаго ребенка, который видѣлъ кругомъ себя любящія лица"... и оканчивалась такъ: "а теперь, когда день озаряетъ равнину, домъ стоитъ на ней безлюденъ и печи не дымятся. Всѣ любящія сердца, въ немъ обитавшія, разсѣялись по бѣлу-свѣту..."
   Не могу судить о достоинствѣ самихъ стиховъ, но мелодія была такая жалостная и пропѣта необыкновенно искуснымъ пѣвцомъ и въ такую подходящую минуту. Онъ поглядѣлъ мнѣ въ лицо, когда кончилъ, и увидѣлъ на глазахъ моихъ навернувшіяся слезы.
   -- Ахъ! Макъ-Келларъ! сказалъ онъ, неужели выдумаете, что я не жалѣю о прошломъ?
   -- Не думаю, чтобы вы были такимъ дурнымъ человѣкомъ, хотя вамъ и не хватаетъ всѣхъ тѣхъ свойствъ, какія дѣлаютъ человѣка добрымъ.
   -- Нѣтъ, не всѣхъ, отвѣчалъ онъ, не всѣхъ, въ этомъ вы ошибаетесь. Въ болѣзняхъ нѣтъ недостатка, мой проповѣдникъ.
   Но мнѣ показалось, что онъ вздохнулъ, усаживаясь обратно въ карету.
   Весь день мы ѣхали все при той же отвратительной погодѣ: туманъ густо окутывалъ насъ, небеса непрерывно плакали надъ моей головой. Дорога шла черезъ болотистые холмы, гдѣ не слыхать было иныхъ звуковъ, кромѣ крика болотныхъ птицъ. По временамъ я засыпалъ, и меня давилъ кошмаръ, отъ котораго я съ усиліемъ освобождался. Порою дорога была такъ крута и колеса такъ медленно оборачивались, что я слышалъ говоръ внутри кареты на тропическомъ языкѣ, который былъ для меня такой же нечленораздѣльный, какъ и щебетаніе птицъ. Иногда, когда подъемъ былъ довольно продолжителенъ, Баллантри выходилъ изъ кареты и шелъ рядомъ со мной, большею частію молча. И все время, во снѣ и наяву меня преслѣдовала одна мрачная перспектива близкой погибели; и тѣ же картины вставали у меня передъ глазами, но только теперь фономъ ихъ служилъ окружающій туманъ.
   Одна картина, помню, представлялась мнѣ съ ясностью миража. Она показывала мнѣ милорда, сидящаго за столомъ въ маленькой комнаткѣ, онъ медленно поднимаетъ голову, опущенную на руки, поворачиваетъ ко мнѣ лицо, на которомъ написана безнадежность. Я увидѣлъ эту картину впервые въ Дэрисдирѣ въ послѣднюю ночь, проведенную мною тамъ; и однако то не было дѣйствіе безумія, такъ какъ я достигъ зрѣлой старости безъ ослабленія умственныхъ способностей. Точно такъ это не было (какъ мнѣ въ то время думалось) небесное знаменіе будущаго, такъ какъ изъ всякаго рода катастрофъ, постигшихъ насъ, одной этой не случилось, и я видѣлъ много жалостныхъ картинъ, но такой никогда.
   Рѣшено было, что мы будемъ ѣхать всю ночь, и странно сказать, но съ наступленіемъ ночи я ободрился. Яркіе фонари, озарявшіе туманъ и потныхъ лошадей и мальчишку-форейтора, представляли болѣе веселое зрѣлище, чѣмъ то, что я видѣлъ днемъ или быть можетъ мои умъ усталъ отъ грусти. Какъ бы то ни было, а я провелъ нѣсколько бодрыхъ часовъ, въ пріятныхъ думахъ, хотя и промокъ и усталъ; наконецъ, я уснулъ покойно безъ сонныхъ видѣній.
   По утру мы пріѣхали въ Гласго, гдѣ позавтракали и гдѣ (точно по наущенію сатаны) насъ ждалъ корабль, готовый къ отплытію.
   Мы взяли мѣсто въ каютѣ и два дня спустя перевезли свои багажъ на корабль. Корабль назывался Несравненный, то было очень древнее судно и очень удачно прозванное. Во всякомъ случаѣ надо было думать, то будетъ его послѣднимъ путешествіемъ; зѣваки на пристани качали сомнительно головой, разглядывая судно, и нѣсколько постороннихъ лицъ предостерегали меня, что оно гнило, какъ сыръ, слишкомъ тяжело нагружено и неизбѣжно пойдетъ ко дну, если мы повстрѣчаемся съ бурей. Оказалось, что мы трое были единственными пассажирами; капитанъ Макъ-Мутри, молчаливый, сосредоточенный человѣкъ съ гальскимъ акцентомъ; лейтенанты его грубые, невѣжественные мореходцы, и такимъ образомъ Баллантри и я должны были довольствоваться компаніей другъ друга.
   Несравненный вышелъ съ попутнымъ вѣтромъ изъ Клейда, и впродолженіи недѣли мы пользовались хорошей погодой и безпрепятственно плыли впередъ. Я оказался (къ моему удивленію) прирожденнымъ мореплавателемъ въ томъ смыслѣ по крайней мѣрѣ, что нисколько не страдалъ отъ морской болѣзни. Но я далеко не пользовался душевнымъ спокойствіемъ. Отъ качки ли корабля, отъ заключенія, отъ соленой пищи или отъ всего этого, вмѣстѣ взятаго, а только я страдалъ отъ сплина и странной раздражительности.
   Цѣль моего путешествія на этомъ кораблѣ быть можетъ тоже содѣйствовала тому; болѣзнь моя (какая бы она ни была) проистекала изъ окружающаго, и если не корабль былъ тому виной, то значитъ Баллантри. Ненависть и страхъ плохіе товарищи, и никогда ни до, ни послѣ того, они такъ не отравляли существованіе, какъ на кораблѣ Несравненномъ.
   Откровенно сознаюсь, что врагъ показывалъ мнѣ примѣръ снисходительности, въ худшіе наши дни онъ выказывалъ величайшее терпѣніе и ровность характера, весело разговаривая, пока я допускалъ это, а когда я невѣжливо отклонялъ его бесѣду, растягивался на палубѣ и читалъ.
   Книга, взятая имъ съ собою на корабль, была знаменитая Кларисса Ричардсона, и въ числѣ другихъ любезностей, онъ прочитывалъ мнѣ изъ нея цѣлые отрывки, и никто не могъ бы искуснѣе оттѣнить всѣ литературныя достоинства этого произведенія.
   Я отплачивалъ ему отрывками изъ Библіи, въ которой заключалась вся моя библіотека и съ которой я былъ плохо знакомъ, такъ какъ (съ сожалѣніемъ заявляю объ этомъ) всегда и даже по сіе время небрежно выполнялъ свои религіозныя обязанности.
   Баллантри восхищался достоинствами книги, какъ настоящій знатокъ, и порою бралъ ее у меня изъ рукъ, перевертывая страницы, какъ человѣкъ, хорошо знакомый съ ея содержаніемъ, и услаждалъ меня прекрасной декламаціей.
   Но удивительно, что онъ нисколько не относилъ себѣ то, что читалъ: это проносилось высоко надъ его головой, какъ громъ: Ловеласъ и Кларисса, повѣствованіе о великодушіи Давида, покаянные псалмы его, высокіе вопросы, книга Іова, трогательная поэзія Исаіи -- все это было для него источникомъ развлеченія и только... подобно игрѣ на скрипкѣ въ игорномъ домѣ.
   Эта внѣшняя чувствительность и душевная грубость возстановляли меня противъ него; изъ-подъ наружнаго лоска манеръ проглядывало циничное жестокосердіе, и порою я чувствовалъ къ нему отвращеніе, какъ къ какому-то безобразному чудовищу, а порою бѣгалъ отъ него, какъ отъ огня. Бывали минуты, когда мнѣ казалось, что онъ сдѣланъ изъ картона и что еслибы проткнуть его насквозь, то наткнулся бы внутри на пустоту. Это отвращеніе (не призрачное только) усиливало ненависть къ его обществу, со мною просто дѣлалась дрожь, когда онъ подходилъ ко мнѣ. Иногда мнѣ хотѣлось плакать, а бывали дни, когда мнѣ хотѣлось его прибить.
   Это настроеніе духа по всей вѣроятности усиливалось отъ стыда, что я до нѣкоторой степени подпалъ вліянію этого человѣка въ послѣдніе дни его пребыванія въ Дэрисдирѣ; и еслибы кто-нибудь мнѣ сказалъ, что со мною опять повторится то же самое, то я бы разсмѣялся ему въ лицо.
   Неужто возможно, чтобы онъ не сознавалъ всей силы моего отвращенія? Вѣдь онъ былъ такъ смѣтливъ; но помню, что отъ долгой праздности и скуки корабельной жизни онъ сталъ положительно нуждаться въ обществѣ, и это заставляло его смотрѣть сквозь пальцы на мое нескрываемое отвращеніе.
   Несомнѣнно также, что онъ любилъ себя слушать, какъ вообще все любилъ въ своей персонѣ: такой родъ глупости присущъ пороку.
   Я видалъ, когда бывало отдѣлаюсь отъ его особы, что онъ ищетъ компанію шкипера и угощаетъ его длинными рѣчами, хотя тотъ ясно выражалъ свою усталость, нетерпѣливо двигалъ руками и ногами, и отвѣчалъ только воркотней.
   По прошествіи одной недѣли насъ стали одолѣвать противные вѣтры и непогода. Море бурлило. Несравненный -- старомодный корабль, тяжело нагруженный, носился, какъ щепка, такъ что шкиперъ трепеталъ за свои мачты, а я за свою жизнь.
   Мы не двигались впередъ. Невыразимое раздраженіе царило на кораблѣ: матросы, лейтенанты и капитанъ перебранивались другъ съ дружкой весь день. Рѣзкое слово и въ отвѣтъ на него удары -- стало обычнымъ явленіемъ. Бывало не разъ, что экипажъ отказывался исполнять свои обязанности, и раза два насъ всѣхъ надѣляли оружіемъ изъ опасенія мятежа. Мнѣ впервые въ жизни пришлось взять въ руки оружіе.
   Наконецъ разразился такой ураганъ, что всѣ думали, что корабль потонетъ, я заперся въ каютѣ и просидѣлъ тамъ съ девяти часовъ утра до солнечнаго заката втораго дня; Баллантри привязалъ себя на палубѣ. Секундра проглотилъ какое-то наркотическое средство и лежалъ въ безчувствіи, такъ что я провелъ эти двое сутокъ можно сказать въ ненарушимомъ уединеніи. Сначала я былъ устрашенъ такъ, что не могъ двигаться и почти не могъ думать. Затѣмъ лучъ надежды проникъ въ мою душу. Если Несравненный пойдетъ ко дну, онъ унесетъ съ собой въ нѣдра моря созданіе, которое мы всѣ боялись и ненавидѣли. Не станетъ больше м-ра Баллантри, и рыбы будутъ кусать его кости, и невинныя жертвы его преслѣдованій успокоятся.
   Сначала, какъ я ужаснулся, это былъ лучъ надежды, но вскорѣ засіялъ, какъ солнце. Мысль о смерти этого человѣка, объ его устраненіи изъ здѣшней жизни, гдѣ онъ столь многимъ отравилъ существованіе, наполнила мой умъ. Я упивался ею, лелѣялъ ее. Я перечислялъ съ удовольствіемъ вышеописанные ужасы; я чувствовалъ, что могу перенести ихъ, и хуже того, если Несравненный погребетъ вмѣстѣ съ собой и губителя моего бѣднаго господина.
   Къ полудню слѣдующаго дня завываніе вѣтра стало слабѣе, корабль не такъ сильно бросало, и мнѣ стало ясно, что мы пережили самую сильную бурю. Когда я понялъ, что есть надежда на спасеніе, я почувствовалъ разочарованіе. Съ эгоизмомъ низкой, всепоглощающей страсти, ненависти, я забылъ про невинный экипажъ и думалъ только о себѣ и о нашемъ врагѣ. Что до меня касается, то я уже старъ, и притомъ никогда и не былъ молодъ. Я не созданъ для удовольствій, у меня мало привязанностей. Право, никакой разницы не было бы въ томъ, еслибы я утонулъ въ Атлантическомъ океанѣ или бы умеръ нѣсколькими годами позднѣе, быть можетъ, не менѣе ужасной смертью въ одинокой постели.
   Я опустился на колѣни и среди ослабѣвающихъ воплей утихающаго урагана сталъ громко и нечестиво молить Бога о смерти.
   -- Господи! кричалъ я, было бы достойнѣе человѣка, еслибы я всталъ и убилъ это созданіе; но Ты сотворилъ меня трусомъ отъ чрева матери моей. О! Господи! Ты создалъ меня такимъ, Ты знаешь мою слабость, Ты знаешь, что отъ лица смерти душа моя уходитъ въ пятки! Но, вотъ, Господи! рабъ Твой готовъ принять смерть отъ Тебя, онъ побѣдилъ человѣческую слабость. Возьми мою жизнь за жизнь этого созданія, возьми обѣ наши жизни. О! Господи! возьми обѣ и пощади невинныхъ!
   Въ такихъ словахъ и въ иныхъ, еще болѣе нечестивыхъ, продолжалъ я свои заклинанія. Господь не услышалъ меня, полагаю, изъ милосердія; но я все еще продолжалъ молиться, когда кто-то снялъ просмоленную покрышку, и лучъ солнечнаго заката проникъ въ каюту.
   Я со стыдомъ поднялся на ноги и былъ удивленъ, замѣтивъ, что я едва держусь на ногахъ и весь изможденъ, точно меня сняли съ дыбы.
   Секундра Дассъ, очнувшійся отъ наркоза, стоялъ въ углу и дико глядѣлъ на меня, а въ открытый люкъ капитанъ благодарилъ за мои моленія.
   -- Вы спасли корабль, м-ръ Макъ-Келларъ, говорилъ онъ. Никакое мореходное искусство не помогло бы. Одинъ Богъ могъ совершить это чудо!
   Я былъ озадаченъ заблужденіемъ капитана, а также выраженіемъ удивленія и страха, написаннымъ на лицѣ индуса; онъ глядѣлъ на меня съ тѣмъ подобострастіемъ, съ какимъ онъ сталъ послѣ того обращаться со мной. Я знаю теперь, что онъ, должно быть, слышалъ мою молитву и понялъ ея смыслъ. Безъ сомнѣнія, онъ тотчасъ же сообщилъ обо всемъ своему господину,и оглядываясь назадъ теперь, когда многое уже для меня выяснилось, я понимаю все то, что тогда поражало меня, какъ напримѣръ, странныя и (такъ сказать) одобрительныя улыбки, которыми удостоивалъ меня Баллантри. Теперь мнѣ понятны слова, вырвавшіяся у него, помнится, въ ту же самую ночь, когда, протягивая мнѣ руку и улыбаясь, онъ произнесъ:
   -- Ахъ, Макъ-Келларъ! не всякій бываетъ такимъ трусомъ, какимъ себя мнитъ... а также и такимъ добрымъ христіаниномъ.
   Онъ самъ не подозрѣвалъ, какую правду сказалъ! Дѣло въ томъ, что мысли, овладѣвшія мною среди урагана, не разсѣялись вмѣстѣ съ нимъ, и слова, невольно навернувшіяся мнѣ тогда на языкъ, безпрестанно звучали у меня въ ушахъ; я сейчасъ разскажу, къ какимъ позорнымъ послѣдствіямъ это привело, такъ какъ было бы безчестно съ моей стороны, описывая чужіе грѣхи, умалчивать о своихъ собственныхъ.
   Вѣтеръ упалъ, но по морю все еще ходили большіе валы. Всю ночь нашъ корабль бросало безъ милосердія. Наступило утро, прошелъ день и наступилъ второй, а перемѣны все не было. Пройтись по каютѣ было почти невозможно; старыхъ, опытныхъ моряковъ валило съ ногъ на палубѣ, и одинъ даже сильно расшибся при этомъ. Всѣ снасти и блоки на кораблѣ громко трещали, а большой колоколъ на якорныхъ крюкахъ жалобно и непрерывно звонилъ.
   Въ одинъ изъ такихъ дней, мы съ Баллантри сидѣли вдвоемъ на ютѣ. Надо сказать, что на Несравненномъ ютъ былъ очень высоко поднятъ. Вокругъ шелъ большой бортъ, что и дѣлало корабль неудобнымъ въ большую бурю; бортъ былъ покрытъ старомодной, прекрасной рѣзьбой и такъ какъ прерывался по срединѣ, то надо предполагать, предназначенъ былъ больше для украшенія, чѣмъ для безопасности этого вообще опаснаго мѣста.
   Тутъ мы и сидѣли, спустивъ ноги съ юта; Баллантри помѣщался между мной и краемъ, а я держался обѣими руками за рѣшетку, окружавшую люкъ каюты; я сообщилъ, что мы сидимъ на опасномъ мѣстѣ, тѣмъ болѣе, что постоянно имѣлъ передъ глазами примѣръ нашихъ эволюцій въ осадѣ Баллантри, который стоялъ въ промежуткѣ борта, спиной къ солнцу. Голова его находилась то въ зенитѣ, и тѣнь падала поперегъ Несравненнаго до другаго конца, то онъ оказывался у меня подъ ногами, и линія моря поднималась высоко надъ нимъ, точно потолокъ комнаты.
   Я глядѣлъ на него съ возрастающимъ оцѣпенѣніемъ, съ какимъ птицы, говорятъ, глядятъ на змѣй. Умъ мой, кромѣ того, былъ смущенъ удивительнымъ разнообразіемъ звуковъ и шума; такъ какъ всѣ паруса были теперь распущены въ тщетной надеждѣ направить корабль на истинный путь, то корабль гудѣлъ, какъ фабрика.
   Сначала мы разговаривали о мятежѣ, который было угрожалъ намъ; это повело насъ къ вопросу объ убійствѣ, и Баллантри не могъ устоять передъ такимъ соблазнительнымъ сюжетомъ, Онъ разсказалъ исторію, чтобы доказать мнѣ, какъ онъ уменъ и какъ онъ золъ. Эти вещи онъ дѣлалъ очень театрально и обыкновенно производилъ сильный эффектъ.
   Но эта исторія, переданная во все горло, среди отчаяннаго гвалта, разсказчикомъ, который то глядѣлъ на меня съ высоты, то взиралъ изъ-подъ моихъ ногъ, эта исторія, говорю я, произвела на меня совсѣмъ особенное впечатлѣніе.
   -- У моего друга, графа, такъ началъ онъ свою исторію, былъ врагъ -- нѣкій нѣмецкій баронъ, иностранецъ, пріѣхавшій въ.Римъ. Не стоитъ говорить о причинахъ вражды графа, но такъ какъ онъ рѣшилъ отомстить, и не подвергая себя при этомъ никакой опасности, онъ хранилъ ее въ тайнѣ даже отъ барона. И дѣйствительно, это основное правило мести: обнаруженная ненависть -- ненависть безсильная.
   Графъ былъ человѣкъ любознательный, пытливый; въ немъ была артистическая жилка; если онъ за что-нибудь брался, то хотѣлъ непремѣнно выполнить это въ совершенствѣ, не только по результату, но и въ самыхъ способахъ выполненія, иначе онъ считалъ дѣло неудавшимся. Случилось ему однажды ѣхать верхомъ по окраинамъ Рима, и вотъ онъ попалъ на заглохшую тропинку, выходившую на болото, окружающее Римъ.
   По одну сторону была древняя римская гробница, по другую заброшенный домъ, окруженный садомъ съ хвойными деревьями. Тропинка привела его къ развалинамъ, посреди которыхъ, въ скатѣ холма, онъ увидѣлъ раскрытую дверь, а неподалеку одиноко стоявшую пихту, ростомъ съ смородинный кустъ. Мѣсто было пустынное и очень уединенное. Какой-то внутренній голосъ сказалъ графу, что тутъ онъ найдетъ нѣчто для него выгодное. Онъ привязалъ лошадь къ пихтѣ, взялъ въ руки кремень и огниво, чтобы высѣчь огня, и вступилъ въ холмъ. Дверь вела въ проходъ, выложенный древними римскими каменьщиками, и нѣсколько шаговъ дальше, онъ раздвоился надвое; графъ повернулъ направо и двигался ощупью въ потемкахъ, пока не достигъ до ограды, шедшей поперегъ корридора. Ощупавъ ногой, онъ нашелъ край изъ полированнаго камня, а дальше пустоту. Любопытство его было сильно возбуждено и, найдя нѣсколько гнилыхъ палочекъ, валявшихся на полу, онъ зажегъ огонь. Передъ нимъ былъ глубокій колодезь; безъ сомнѣнія, какой-нибудь сосѣдній крестьянинъ бралъ изъ него когда-то воду, и онъ-то и обнесъ его оградой.
   Долго стоялъ графъ, прислонясь къ оградѣ, и глядѣлъ въ колодезь.
   Онъ былъ римской постройки, и какъ все, что создавала эта нація, вѣковѣчной прочности; бока гладкіе и отвѣсные; для человѣка, который бы упалъ въ него, спасенія не было.
   -- Ну, думалъ графъ, меня привело сюда неотразимое влеченіе. Зачѣмъ? что я выгадалъ? къ чему привлеченъ я сюда, чтобы глядѣть въ колодезь?..
   Но вдругъ ограда подалась подъ его тяжестью, и онъ чуть было не упалъ въ колодезь. Отскочивъ назадъ, онъ потушилъ ногой послѣднюю искру костра, который уже больше не давалъ ему свѣта, а только непріятно чадилъ.
   -- Неужели я былъ присланъ сюда на смерть? спросилъ онъ и содрогнулся съ головы до пятокъ.
   И тутъ вдругъ одна мысль мелькнула, какъ молнія, въ его мозгу. Онъ доползъ на рукахъ и на колѣняхъ до края колодца и ощупалъ его руками. Ограда прикрѣплена была къ двумъ столбамъ; она отломалась отъ одного, но все еще держалась у другаго. Графъ поставилъ ее на прежнее мѣсто, такъ что мѣсто это грозило смертью первому прибывшему, и выбрался изъ катакомбы, точно человѣкъ въ недугѣ.
   На слѣдующій день, прогуливаясь верхомъ на Корсо, вмѣстѣ съ барономъ, онъ прикинулся задумчивымъ. Баронъ (какъ и ожидалъ) спросилъ о причинѣ; и графъ послѣ нѣкотораго притворнаго колебанія, согласился, что разстроенъ необыкновеннымъ сномъ. Онъ разсчитывалъ, что это заинтересуетъ барона -- человѣка суевѣрнаго, притворявшагося, что презираетъ суевѣріе.
   Послѣ обязательныхъ насмѣшекъ со стороны барона, графъ, какъ бы выведенный изъ себя, предостерегъ пріятеля, чтобы тотъ былъ осторожнѣе, такъ какъ сонъ касается его.
   -- Вы на столько, конечно, знаете человѣческую природу, любезный Макъ-Келларъ, чтобы быть увѣреннымъ въ одной вещи: я хочу сказать, что баронъ не успокоился, прежде чѣмъ не услышалъ сна.
   Графъ, зная, что онъ не отстанетъ, дразнилъ его до тѣхъ поръ, пока любопытство барона было возбуждено до послѣдней степени, и тогда, какъ бы неохотно, согласился разсказать видѣнное имъ во снѣ.
   -- Предупреждаю васъ, сказалъ онъ, что изъ этого произойдетъ худое; мнѣ это говоритъ предчувствіе. Но такъ какъ вы не даете мнѣ покоя, то вина падетъ на вашу голову! Вотъ мой сонъ:-- я видѣлъ, что вы ѣдете верхомъ въ неизвѣстномъ мнѣ мѣстѣ, но полагаю, что это было около Рима, такъ какъ по одну руку у васъ была древняя гробница, а по другую садъ изъ хвойныхъ деревьевъ. Я кричалъ вамъ: вернитесь, вернитесь, въ страшномъ ужасѣ; слышали ли вы меня, не знаю, но только ѣхали дальше. Дорога привела васъ къ пустынному мѣсту среди развалинъ, гдѣ была дверь въ скатѣ холма, а возлѣ двери низко-рослая пихта. Тутъ вы сошли съ лошади (я продолжалъ предостерегать васъ), привязали лошадь къ пихтѣ и рѣшительно прошли въ дверь. Внутри было темно; но въ моемъ снѣ я могъ васъ видѣть и все умолялъ васъ вернуться. Вы ощупывали правой рукой стѣну и шли дальше, повернули направо и пришли въ небольшую комнату, гдѣ былъ колодезь, обнесенный рѣшеткой. Тутъ -- не знаю почему мой страхъ за васъ увеличился въ тысячу разъ, такъ что я сталъ вопить и звать васъ вонъ изъ сѣней, какъ я почему-то это называлъ во снѣ. Мнѣ казалось во снѣ, что я недаромъ называю это мѣсто сѣнями, но теперь, на яву, я рѣшительно не могу сказать почему. На всѣ мои крики вы не обращали ровно никакого вниманія и, прислонясь къ рѣшеткѣ, пристально глядѣли въ воду. И тутъ вамъ было сдѣлано какое-то сообщеніе; я не знаю теперь, слышалъ ли я его, но страхъ съ такой силой овладѣлъ мной, что я проснулся, весь дрожа и рыдая. А теперь, продолжалъ графъ, я вамъ очень благодаренъ за вашу настойчивость. Этотъ сонъ давилъ меня, какъ свинецъ, но лишь я разсказалъ его простыми словами и при свѣтѣ дня, мнѣ онъ представляется чистыми пустяками.
   -- Не знаю, отвѣчалъ баронъ, онъ во многихъ отношеніяхъ очень страненъ. Сообщеніе, говорите вы? О! да, это странный сонъ! Нашихъ пріятелей онъ позабавитъ, когда мы его имъ разскажемъ.
   -- Не знаю, сказалъ графъ, я бы не желалъ, чтобы надо мной смѣялись. Лучше всего забыть его.
   -- Пожалуй, отвѣтилъ баронъ. И дѣйствительно, обо снѣ не было больше и помина.
   Нѣсколько дней спустя, графъ предложилъ загородную прогулку, и баронъ (съ которымъ онъ съ каждымъ днемъ тѣснѣе сближался) охотно согласился. На обратномъ пути въ Римъ, графъ незамѣтно свернулъ на вышеупомянутую тропинку. Вдругъ онъ остановилъ лошадь, закрылъ глаза рукой и громко вскрикнулъ. Послѣ того открылъ лицо (блѣдное, какъ мѣлъ, потому что онъ былъ превосходный актеръ) и воззрился на барона.
   -- Что съ вами? закричалъ баронъ. Вамъ дурно?
   -- Ничего, ничего! закричалъ графъ. Припадокъ какой-то... Вернемтесь скорѣе въ Римъ.
   Но тѣмъ временемъ баронъ оглядѣлся кругомъ и тутъ увидѣлъ по лѣвую руку отъ дороги, по которой они ѣхали изъ Рима, заброшенную тропинку и на ней съ одной стороны гробницу, а по другую садъ съ хвойными деревьями.
   -- Да, сказалъ онъ, измѣнившимся голосомъ. Вернемся поскорѣе въ Римъ. Я боюсь, что вамъ нездоровится.
   -- Да, да, ради Бога! кричалъ графъ, весь дрожа, вернемся въ Римъ и дайте мнѣ лечь въ постель.
   Они вернулись почти молча, и графъ, который съ успѣхомъ могъ бы ѣхать въ гости, легъ въ постель и объявилъ, что онъ схватилъ туземную лихорадку. На слѣдующій день лошадь барона нашли привязанной къ дереву, но самъ онъ съ тѣхъ поръ безъ вѣсти пропалъ.-- Ну и вотъ хотѣлъ бы я васъ спросить, прибавилъ Баллантри, вдругъ обрывая разсказъ, убійство ли это по-вашему?
   -- Увѣрены ли вы, что онъ былъ графъ? спросилъ я.
   -- Я не увѣренъ, что онъ носилъ этотъ титулъ, но онъ былъ родовитымъ джентльменомъ, и да избавитъ васъ Создатель, м-ръ Макъ-Келларъ, отъ такого тонкаго врага!
   Послѣднія слова онъ произнесъ съ улыбкой, глядя на меня сверху. Въ слѣдующій моментъ, онъ очутился у меня подъ ногами. Я продолжалъ слѣдить за его эволюціями съ ребяческой пристальностью; у меня отъ нихъ голова кружилась, и я проговорилъ какъ бы во снѣ.
   -- Онъ ненавидѣлъ барона жгучей ненавистью?
   -- У него вся внутренность горѣла, когда этотъ человѣкъ подходилъ къ нему, отвѣчалъ Баллантри.
   -- Мнѣ знакомо это чувство! объявилъ я.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? закричалъ Баллантри. Вотъ новости! Желалъ бы я знать... можетъ быть, я льщу себя тщетной надеждой? или же это я и причиной этого внутренняго огня?
   Онъ былъ способенъ принимать граціозныя позы, даже и тогда, когда его никто не видѣлъ, кромѣ меня, и тѣмъ пуще въ виду опасности. Онъ присѣлъ теперь на бортъ, закинувъ ногу на ногу и балансируя вмѣстѣ съ кораблемъ. Малѣйшей потери въ равновѣсіи достаточно было, чтобы перебросить его за бортъ.
   И вотъ вдругъ передо мной возникло видѣніе, о которомъ я уже говорилъ: милордъ сидитъ за столомъ съ головой, склоненной на руки; но только теперь, когда онъ повернулся ко мнѣ лицомъ, на немъ былъ написанъ тяжкій упрекъ.
   Въ тотъ же моментъ въ памяти моей пронеслись, какъ молнія, слова моей молитвы:-- было бы достойнѣе человѣка, еслибы я убилъ это созданіе.
   Я призвалъ на помощь всю свою энергію (корабль наклонялся въ этотъ мигъ на ту сторону, гдѣ сидѣлъ мой врагъ) и быстро толкнулъ его ногой.
   Но судьба хотѣла, чтобы я понесъ вину попытки, безъ всякой пользы. Отъ моей ли нерѣшительности или отъ его ловкости это произошло -- но только онъ уклонился отъ удара, вскочилъ на ноги и ухватился за мачту.
   Не знаю, сколько времени прошло послѣ того: я лежалъ на палубѣ, подавленный ужасомъ, раскаяніемъ и стыдомъ; Баллантри стоялъ, держась за мачту, спиной къ борту и глядѣлъ на меня съ страннымъ, неопредѣленнымъ выраженіемъ. Наконецъ онъ заговорилъ:
   -- Макъ-Келларъ, я не стану васъ утруждать, но предложу вамъ сдѣлку. Не думаю, чтобы вы съ своей стороны желали придать огласку своему подвигу; я же съ другой стороны откровенно признаюсь вамъ, что вовсе не желаю жить подъ вѣчнымъ страхомъ смерти отъ руки человѣка, съ которымъ вмѣстѣ обѣдаю. Обѣщайте мнѣ... но нѣтъ, вы еще не пришли въ себя; вы можете подумать, что я вырвалъ у васъ обѣщаніе, воспользовавшись вашей слабостью, а я не хочу оставлять дверь открытой для казуистики... этого прибѣжища добросовѣстныхъ людей, когда захотятъ они поступить безчестно. Даю вамъ время собраться съ духомъ и успокоиться.
   И съ этими словами онъ, какъ бѣлка,пробрался по шаткой палубѣ и скрылся въ каютѣ. Полчаса спустя онъ вернулся... я все еще лежалъ въ той позѣ, въ какой онъ меня оставилъ.
   -- Ну, сказалъ онъ, даете ли вы мнѣ обѣщаніе, какъ христіанинъ и какъ вѣрный слуга моего брата, что мнѣ нечего больше опасаться вашихъ покушеній?
   -- Даю.
   -- Дайте мнѣ въ томъ вашу руку?
   -- Вы вправѣ предъявлять свои условія, сказалъ я, и мы пожали другъ другу руки.
   Онъ усѣлся на прежнемъ мѣстѣ и въ той же опасной позѣ.
   -- Сойдите! закричалъ я; я не могу васъ видѣть въ этой позѣ. Малѣйшаго толчка достаточно, чтобы вы упали за бортъ.
   -- Вы очень непослѣдовательны, отвѣчалъ онъ, улыбаясь, но исполнилъ то, о чемъ я его просилъ. Какъ бы то ни было, Макъ-Келларъ, продолжалъ онъ, а я хочу, чтобы вы знали, что на сорокъ футъ повысились въ моемъ мнѣніи. Вы думаете, я не умѣю цѣнить вѣрность? Но зачѣмъ бы я, какъ вы думаете, таскалъ за собой по свѣту Секундру Дасса? Затѣмъ, что онъ завтра же, если понадобится, умретъ за меня или убьетъ кого-нибудь, и я за это люблю его. Ну вотъ какъ это ни покажется вамъ страннымъ, а послѣ сегодняшней вашей продѣлки вы мнѣ стали милѣе. Я думалъ, что вы намагнетизированы десятью заповѣдями; но нѣтъ, чортъ меня побери! у старой бабы есть кровь въ жилахъ! Фактъ однако остается фактомъ, и вы хорошо сдѣлали, что дали мнѣ обѣщаніе, потому что я сомнѣваюсь, чтобы вы могли блистать на вашемъ новомъ поприщѣ.
   -- Мнѣ слѣдуетъ, конечно, отвѣчалъ я, просить у васъ и у Бога прощенія за свой поступокъ. Во всякомъ случаѣ я далъ слово и вѣрно сдержу его. Но когда я думаю о тѣхъ, кого вы преслѣдуете...
   Я умолкъ.
   -- Жизнь -- странная вещь, сказалъ онъ, а люди -- странныя существа. Вы воображаете, что любите моего брата. Увѣряю васъ, что это простая привычка. Поройтесь въ памяти, вы увидите, что когда пріѣхали въ Дэрисдиръ, то считали его тупымъ, обыкновеннымъ юношей. Онъ и теперь тупой и обыкновенный, хотя уже и не юный человѣкъ. Еслибы вмѣсто него судьба столкнула васъ со мной, вы теперь такъ же крѣпко стояли бы за меня.
   -- Я ни въ какомъ случаѣ не скажу, что вы обыкновенный человѣкъ, м-ръ Балли, но вотъ въ этомъ вы тоже доказываете свою тупость. Вы только-что доказали свою вѣру въ мое слово. Другими словами, это моя совѣсть.... а она-то инстинктивно отталкиваетъ меня отъ васъ, подобно тому, какъ глазъ закрывается отъ сильнаго свѣта.
   -- Ахъ! но я не то хотѣлъ сказать. Я вѣдь говорю, что еслибы вы встрѣтили меня въ молодости. Вѣдь не думаете же вы, что я всегда былъ такимъ, какъ теперь или (еслибы я нашелъ такого друга, какъ вы), что я бы вообще сталъ такимъ.
   -- Полноте, м-ръ Балли, вы бы подняли меня на смѣхъ; у васъ бы не нашлось вѣжливаго слова для такого педанта, какъ я.
   Но онъ обрадовался новой системѣ самозащиты и надоѣдалъ мнѣ ею во весь остатокъ плаванія. Безъ сомнѣнія, въ прошломъ онъ старался черезъ чуръ очернить себя и хвастался порочностью, носилъ ее какъ бы нѣкотораго рода броню.
   Онъ не былъ такъ нелогиченъ, чтобы отречься хотя бы отъ одной іоты прежнихъ признаній.
   -- Но, говорилъ онъ, теперь, когда я знаю, что вы за человѣкъ, я нахожу нужнымъ объяснить вамъ себя, потому что я такой же человѣкъ, увѣряю васъ, какъ и мои сосѣди, и у меня тоже есть свои добродѣтели.
   Я говорю, что онъ надоѣдалъ мнѣ, потому что стоило мнѣ только сказать въ отвѣтъ (какъ я это и дѣлалъ, я думаю, разъ двадцать):-- откажитесь отъ вашего плана и вернитесь со мной въ Дэрисдиръ, тогда я вамъ повѣрю.
   И онъ, качая головой, отвѣчалъ:
   -- Ахъ, Макъ-Келларъ, вы проживете тысячу лѣтъ и никогда не поймете мою душу. Борьба уже завязалась, время для размышленія уже прошло, а часъ милосердія еще не наступилъ. Начало положено двадцать лѣтъ тому назадъ, когда мы бросали жребій въ залѣ Дэрисдира.
   -- Мы боролись съ перемѣннымъ счастіемъ, но никому изъ насъ и не снилось уступать. Что касается меня, то когда моя перчатка брошена, жизнь и честь идутъ вслѣдъ за ней.
   -- Плевать мнѣ на вашу честь! отвѣчалъ я. И съ вашего позволенія эти воинственныя уподобленія не совсѣмъ идутъ къ дѣлу. Вы хотите грязныхъ денегъ; вотъ сущность вашихъ стремленій, а что касается средствъ, то каковы они? поселить горе и печаль въ семьѣ, вамъ ничего худаго не сдѣлавшей; развратить (если это вамъ удастся) роднаго племянника и разбить сердце родному брату! Бродяга, убивающій старуху, чтобы отнять у нея кошелекъ съ деньгами -- вотъ тотъ воинъ, съ которымъ васъ можно сравнить.
   Когда я нападалъ на него такимъ образомъ, или въ этомъ родѣ, онъ только улыбался и вздыхалъ, какъ человѣкъ, котораго не понимаютъ. Разъ только, помню, сталъ онъ защищать себя съ общей и крайне софистической точки зрѣнія. Его софизмы стоитъ повторить, чтобы пояснить его характеръ.
   -- Вы, какъ и подобаетъ штатскому, считаете, что война заключается въ барабанахъ и знаменахъ. Война (какъ весьма разумно говорили древніе) есть ultima ratio. Когда мы безпощадно настаиваемъ на своемъ правѣ, тогда мы воюемъ. Ахъ! Макъ-Келларъ, вы чертовски бѣдовый воинъ въ управительской конторѣ Дэрисдира, или же арендаторы клевещутъ на васъ!
   -- Я вовсе не думаю о томъ, что такое война. Но вы надоѣдаете мнѣ, требуя отъ меня къ себѣ уваженія. Вашъ братъ хорошій человѣкъ, а вы дурной -- вотъ и все.
   -- Еслибы я былъ Александромъ...
   -- Вотъ такимъ-то образомъ мы всѣ себя обманываемъ. Еслибы я былъ св. Павелъ, то было бы все едино. Я бы велъ себя точно такъ, какъ веду теперь.
   -- Повторяю вамъ, закричалъ онъ, что будь я самымъ ничтожнымъ начальникомъ клана въ Шотландіи, будь я послѣднимъ королемъ у голыхъ негровъ въ африканской пустынѣ, мой народъ обожалъ бы меня. Я -- дурной человѣкъ! Ахъ! я родился плохимъ тираномъ! Спросите у Секундры Дасса; онъ скажетъ вамъ, что я обращаюсь съ нимъ, какъ съ сыномъ. Соедините свою участь съ моею, станьте моимъ рабомъ, моей вещью, которой я могу распоряжаться, какъ распоряжаюсь своимъ тѣломъ и духомъ -- и вы больше не увидите той темной стороны, которою я обращаюсь къ міру, когда нахожусь въ гнѣвѣ. Мнѣ нужно все или ничего. Но когда мнѣ даютъ все, я возвращаю съ лихвой. У меня царская натура: вотъ моя бѣда!
   -- До сихъ поръ это было бѣдой для другихъ, замѣтилъ я. Плохая рекомендація для царской натуры!
   -- Пустяки! закричалъ онъ. Даже и теперь, говорю вамъ, я бы готовъ былъ пощадить эту семью, въ которой вы принимаете такое живое участіе; да, даже и теперь... завтра же я предоставилъ бы имъ наслаждаться своимъ низкимъ благосостояніемъ и исчезъ бы въ дебряхъ, гдѣ таятся разбойники и душегубы, и которыя мы называемъ свѣтомъ. Я бы завтра же это сдѣлалъ, повторяю, только...
   -- Только что?
   -- То, что они должны на колѣняхъ попросить меня объ этомъ. И публично, замѣтьте, прибавилъ онъ, улыбаясь. Право, Макъ-Келларъ, я сомнѣваюсь, чтобы нашлась дост аточно большая площадь, чтобы вмѣстить всѣхъ свидѣтелей требуемаго мною вознагражденія.
   -- Тщеславіе! тщеславіе! морализировалъ я. Подумать, что такая великая сила зла опирается на томъ же чувствѣ, какое побуждаетъ дѣвушку вертѣться передъ зеркаломъ!
   -- О! всѣ слова двусмысленны и о двухъ концахъ. Однимъ бьютъ, другимъ гладятъ; вы не испугаете меня словомъ. Вы сказали намедни, что я повѣрилъ вашей совѣсти; еслибы я былъ такъ же склоненъ къ порицанію, какъ вы, то сказалъ бы, что положился на ваше тщеславіе! Ваша претензія въ томъ, чтобы быть un homme de parole: моя въ томъ, чтобы не признавать себя побѣжденнымъ. Называйте это тщеславіемъ, называйте добродѣтелью или величіемъ души, что-за дѣло въ названіи? Но признайте въ насъ обоихъ общую черту: мы оба живемъ для идеи.
   Читатель можетъ заключать изъ такой фамиліарной бесѣды и такого обоюднаго терпѣнія, что мы были въ отличныхъ отношеніяхъ. И такъ оно и было въ дѣйствительности.
   За исключеніемъ вышеприведенныхъ споровъ мы обращались другъ съ другомъ съ уваженіемъ, и я готовъ даже сказать съ добротой.
   Когда я заболѣлъ (вскорѣ послѣ большой бури, пережитой нами), онъ сидѣлъ около моей койки, занималъ разговоромъ и лѣчилъ очень хорошими лѣкарствами, которыя я принималъ безъ всякаго опасенія. Онъ самъ указалъ на это обстоятельство съ приличными комментаріями.
   -- Вы видите, говорилъ онъ, что вы начинаете ближе узнавать меня. Немного времени тому назадъ, на этомъ одинокомъ кораблѣ, гдѣ только я одинъ кое-что смыслю въ наукахъ, вы бы навѣрное подумали, что я умышляю на вашу жизнь. И замѣтьте -- съ тѣхъ поръ, какъ я открылъ, что вы замышляли противъ моей жизни, я обращаюсь съ вами съ большимъ уваженіемъ.
   Я не находилъ отвѣта. И въ томъ, что касается меня, повѣрилъ, что онъ не желаетъ мнѣ зла; скажу болѣе: хотя быть можетъ я тутъ жертва его притворства, но мнѣ даже казалось, (и до сихъ поръ кажется), что онъ относился ко мнѣ съ искренней добротой. Странный и грустный фактъ! какъ только началась эта перемѣна, такъ и моя враждебность ослабѣла, и преслѣдовавшія меня видѣнія, въ которыхъ мнѣ представлялся мой господинъ, совсѣмъ прекратились.
   Итакъ быть можетъ была нѣкоторая доля правды въ послѣднихъ словахъ его, сказанныхъ мнѣ втораго числа іюля мѣсяца, когда наше длинное путешествіе уже было почти окончено, и мы стояли въ обширной гавани Нью-Йорка, подъ палящимъ зноемъ, вдругъ смѣнившимся проливнымъ дождемъ.
   Я стоялъ на ютѣ и глядѣлъ на зеленые берега, гдѣ тамъ и сямъ вспыхивалъ огонекъ въ городѣ, составлявшемъ цѣль нашего назначенія. И въ то время какъ я раздумывалъ о томъ, какъ бы мнѣ успѣть опередить нашего врага, онъ подошелъ ко мнѣ съ протянутой рукой, и я чуть-чуть смѣшался.
   -- Я пришелъ съ вами проститься, сказалъ онъ, и это уже навѣки. Теперь вы идете къ моимъ врагамъ, гдѣ опять оживетъ ваше прежнее предубѣжденіе. Еще не бывало, чтобы я не могъ очаровать человѣка, когда этого хотѣлъ; даже вы, мой добрый другъ -- позволю себѣ назвать васъ такъ въ первый и послѣдній разъ -- даже вы унесете теперь въ душѣ совсѣмъ иное представленіе обо мнѣ и никогда больше вполнѣ не позабудете его. Путешествіе длилось недѣлю, иначе я бы еще глубже укоренилъ это впечатлѣніе. Но теперь все кончено, и мы опять враги. Судите по этой маленькой интермедіи, насколько я человѣкъ опасный; и скажите этимъ глупцамъ -- онъ указалъ пальцемъ на городъ,-- пусть они хорошенько подумаютъ, прежде чѣмъ объявлять мнѣ войну.
   

X.

   Я говорилъ, что рѣшился опередить Баллантри, и это мнѣ удалось, благодаря соучастію капитана Макъ-Муртри. Шлюпку, нагруженную багажомъ, спустили съ одного бока корабля и въ нее посадили Баллантри, тогда какъ съ другаго спустили легонькій челночекъ, въ которомъ я былъ единственнымъ пассажиромъ.
   Я кинулся опрометью отыскивать домъ милорда. Домъ былъ расположенъ на окраинѣ города: просторное, приличное зданіе съ очень хорошимъ садомъ и помѣстительнымъ амбаромъ, конюшней и хлѣвомъ -- все подъ одной крышей. Тутъ я и нашелъ милорда прохаживавшимся; онъ проводилъ здѣсь большую часть дня, и мысли его были заняты сельскимъ хозяйствомъ.
   Я налетѣлъ на него, какъ вихрь, и, не переводя духу, отрапортовалъ свою новость, которая въ сущности и не была новостью, такъ какъ нѣсколько кораблей опередило Несравненный.
   -- Мы заждались васъ, отвѣчалъ милордъ,-- а послѣднее время ужь и ждать перестали; я радъ, что могу снова пожать вамъ руку, Макъ-Келларъ, я думалъ, что вы лежите на днѣ моря.
   -- Ахъ, милордъ, я молилъ Бога, чтобы такъ было! вамъ было бы гораздо отъ этого лучше.
   -- Нимало, отвѣтилъ онъ угрюмо.-- Я очень доволенъ тѣмъ, что есть. Мой долгъ великъ, и теперь пришло время уплатить его.
   Я усумнился въ его безопасности.
   -- О! сказалъ онъ,-- это не Дэрисдиръ. и я принялъ свои мѣры. Его слова опередили его особу: я приготовилъ хорошій пріемъ своему братцу. Въ самомъ дѣлѣ, счастье мнѣ поблагопріятствовало, и я встрѣтилъ торговца изъ Альбани, который зналъ его прежде и имѣетъ основательныя причины подозрѣвать въ убійствѣ: онъ убилъ другаго альбанскаго обывателя по имени Кью. Никто здѣсь не удивится, если я не пущу его къ себѣ въ домъ; ему не позволятъ входить въ сношенія съ моими дѣтьми, или хотя бы только кланяться женѣ.-- Что касается меня, то я не боюсь бесѣды съ нимъ, напротивъ, она доставитъ мнѣ истинное удовольствіе, прибавилъ милордъ, потирая руки.
   Послѣ того, онъ разослалъ слугъ съ пригласительными записками къ различнымъ провинціальнымъ магнатамъ. Я не помню, подъ какимъ предлогомъ онъ пригласилъ ихъ, но только всѣ они явились на зовъ, и когда нашъ кровный врагъ предсталъ передъ нами, то нашелъ милорда прохаживавшимся передъ домомъ въ тѣни деревьевъ, съ губернаторомъ по одну руку, и другими властями -- по другую.
   Милэди, сидѣвшая на верандѣ, встала съ очень грустнымъ лицомъ и увела дѣтей въ домъ.
   Баллантри, нарядно одѣтый, съ изящной шпагой, прицѣпленной съ боку, поклонился собравшейся компаніи самымъ изысканнымъ образомъ, а милорду фамильярно кивнулъ головой. Милордъ не отвѣтилъ на поклонъ.
   -- Скажите, сэръ, какой злой демонъ толкнулъ васъ явиться сюда,-- ваша дурная слава опередила васъ.
   -- Прошу ваше лордство быть повѣжливѣе, закричалъ Баллантри съ ловко выдѣланнымъ удивленіемъ.
   -- Я буду очень откровененъ, потому что необходимо, чтобы вы хорошо поняли положеніе дѣлъ. Въ домахъ, гдѣ васъ такъ мало знали, можно было хранить приличія; въ здѣшней провинціи это было бы тщетно, и я объявляю вамъ, что не хочу имѣть съ вами никакого дѣла. Вы уже довели меня почти до нищеты, какъ раньше того обобрали моего отца... которому вдобавокъ разбили сердце. Ваши преступленія ускользнули отъ кары закона; но губернаторъ, мой другъ обѣщалъ покровительство моему семейству. Берегитесь, сэръ! закричалъ милордъ, грозя ему тростью:-- если замѣчено будетъ, что вы хоть два слова скажете кому-нибудь изъ моихъ невинныхъ домочадцевъ, законъ настигнетъ и покараетъ васъ.
   -- Ахъ! медленно проговорилъ Баллантри,-- вотъ выгода чужой страны! Эти джентльмены, я вижу, незнакомы съ нашей исторіей. Они не знаютъ, что я лордъ Дэрисдиръ; они не знаютъ, что вы младшій братъ, занявшій мое мѣсто по семейному договору; они не знаютъ, что всѣ ваши земли и деньги принадлежатъ мнѣ, а сами вы ничто иное, какъ воръ, клятвопреступникъ и безчестный братъ.
   -- Генералъ Клинтонъ! закричалъ я,-- не вѣрьте этой лжи. Я управитель помѣстья, и въ его словахъ нѣтъ ни одной частицы правды. Этотъ человѣкъ прощенный бунтовщикъ, превратившійся въ наемнаго шпіона,-- вотъ его исторія въ двухъ словахъ.
   Такимъ образомъ, въ пылу минутнаго увлеченія, я изобличилъ его позоръ.
   -- Любезный, сказалъ губернаторъ, обращая строгое лицо къ Баллантри,-- я больше знаю про тебя, нежели ты воображаешь. До насъ доходили слухи о твоихъ похожденіяхъ въ нашей провинціи, отъ разслѣдованія которыхъ тебѣ не поздоровится. Во-первыхъ, мы знаемъ объ исчезновеніи м-ра Джакода Кью со всѣмъ его товаромъ; во-вторыхъ, намъ извѣстно, что ты пришелъ къ берегу моря съ дорогой казной и драгоцѣнными каменьями, когда тебя подобралъ Бермудскій купецъ изъ Альбани. Повѣрь мнѣ, если я не хочу разслѣдовать этихъ дѣлъ, то только изъ состраданія къ твоей фамиліи и изъ уваженія къ моему многочтимому другу, лорду Дэрисдиру.
   Всѣ остальныя власти выразили одобреніе словамъ губернатора.
   -- Я долженъ былъ бы помнить, что титулъ вещь ослѣпительная въ такой трущобѣ, какъ здѣшняя, сказалъ Баллантри, побѣлѣвъ, какъ листъ бумаги,-- хотя бы онъ былъ и несправедливо пріобрѣтенъ. Мнѣ остается, значитъ, только умереть у дверей милорда, которому очень пріятно будетъ видѣть мой трупъ.
   -- Довольно кривляться! вскричалъ милордъ.-- Вамъ хорошо извѣстно, что я вовсе этого не желаю; я хочу только оградить себя и свой домъ отъ клеветы. И предлагаю вамъ на выборъ: или я заплачу за вашъ проѣздъ обратно на родину, гдѣ, быть можетъ, вы вновь вступите въ свою должность, хотя Богу извѣстно, что мнѣ пріятнѣе было бы, еслибы вы стали разбойникомъ на большой дорогѣ! или оставайтесь здѣсь., если хотите, милости просимъ. Я навелъ справки, на какую сумму можетъ прожить бѣдный человѣкъ въ Нью-Іоркѣ, не умеревъ съ голоду; эту сумму вы будете получать еженедѣльно, а если захотите прибавки, то должны ее заработать трудами рукъ своихъ. До сихъ поръ вы ничего не дѣлали. Давно пора вамъ научиться работать. Но условіе -- чтобы вы не заговаривали ни съ кѣмъ изъ членовъ моей фамиліи, за исключеніемъ меня самого, прибавилъ милордъ."
   Не думаю, чтобы человѣкъ могъ сильнѣе поблѣднѣть, чѣмъ Баллантри, но онъ нисколько не смутился, и съ твердостью возразилъ:
   -- Меня встрѣтили здѣсь незаслуженными оскорбленіями, отъ которыхъ я, конечно, и не подумаю искать спасенія въ бѣгствѣ. Дайте мнѣ вашу милостыню; я беру ее безъ стыда, потому что она и безъ того моя... какъ и то платье, что на васъ надѣто; я хочу остаться здѣсь до тѣхъ поръ, пока эти джентльмены не узнаютъ меня покороче. Они и теперь должны видѣть противорѣчіе въ вашихъ словахъ: вы утверждаете, что дорожите фамильной честью и унижаете ее въ моемъ лицѣ.
   -- Все это прекрасно, но мы знаемъ васъ издавна, а потому будьте увѣрены, что слова ваши лишены для насъ всякаго значенія. Вы выбираете второе изъ моихъ предложеній потому, что находите его выгоднѣе. Примите его молча; это вамъ будетъ выгоднѣе, повѣрьте мнѣ, чѣмъ ваша хвастливая неблагодарность.
   -- О, что касается благодарности, милордъ, то успокойтесь, она вамъ еще будетъ оказана. Но теперь мнѣ остается только откланяться этимъ господамъ, которыхъ мы такъ долго утомляли своими семейными дрязгами.
   И онъ поклонился каждому поочередно и вышелъ вонъ, оставивъ всѣхъ въ удивленіи. Я же дивился милорду.

-----

   Теперь намъ предстоитъ вступить въ новый фазисъ семейнаго раздора. Баллантри отнюдь не былъ такъ безпомощенъ, какъ воображалъ милордъ, имѣя подъ руками безусловно преданнаго человѣка и превосходнаго ювелира. Содержаніе, положенное милордомъ, вовсе не столь ничтожное, какимъ онъ его представилъ, обезпечивало существованіе обоихъ, а заработки Секундра Дасса можно было откладывать на черный день. Что это такъ и дѣлалось -- я въ томъ не сомнѣваюсь. По всей вѣроятности, цѣль Баллантри заключалась въ томъ, чтобы накопить достаточно денегъ и затѣмъ идти въ горы разыскивать зарытый имъ кладъ. И еслибы онъ ограничился этой цѣлью, то было бы гораздо лучше для него и для другихъ. Но, къ несчастью для себя и для всѣхъ насъ, онъ послѣдовалъ внушеніямъ гнѣва. Публичное ошельмованіе, которому онъ подвергся по пріѣздѣ (я часто дивился, какъ онъ могъ его пережить), не давало ему покоя. Онъ былъ въ томъ состояніи духа, когда человѣкъ ни передъ чѣмъ не останавливается, лишь бы сорвать сердце, и рѣшился вредить милорду не мытьемъ, такъ катаньемъ.
   Онъ выбралъ въ бѣдномъ городскомъ кварталѣ одинокій домикъ, обсаженный акаціями. Оказывалось, что на пиратскомъ кораблѣ онъ научился владѣть иглой -- по крайней мѣрѣ настолько, чтобы играть роль портнаго въ глазахъ публики; и это все было ему на руку, какъ одно изъ средствъ мести. На домикѣ появилась вывѣска съ слѣдующей надписью:

Джемсъ Дэри,
бывшій мистеръ Баллантри,
изготовляетъ хорошее платье.

-----

Секундра Дассъ,
разорившійся джентльменъ изъ Индіи,
ювелиръ и золотыхъ дѣлъ мастеръ.

-----

   Подъ этой вывѣской нашъ джентльменъ, когда являлись кліенты, усаживался, поджавъ ноги, какъ портной, и усердно дѣйствовалъ иглой. Я говорю, когда являлись кліенты, но таковые приходили только къ Секундрѣ, а м-ръ Баллантри работалъ на манеръ Пенелопы. Онъ не выручилъ бы на черствый кусокъ хлѣба такой работой; но съ него было довольно и того, что имя Дэри красовалось на вывѣскѣ, а бывшій наслѣдникъ этого гордаго имени сидѣлъ, скрестивъ ноги въ видѣ живаго укора скаредности брата. И цѣль его была настолько достигнута, что въ городѣ поднялись толки, и образовалась партія, враждебная милорду. Милордъ былъ друженъ съ губернаторомъ и, естественно, имѣлъ завистниковъ; милэди сразу не поладила съ женской колоніей, и ее донимали намеками; игла -- орудіе чисто женское и естественно могла служить предметомъ для самыхъ обидныхъ и колкихъ замѣчаніи; я часто видалъ, какъ она возвращалась изъ гостей вся красная и клялась, что не будетъ больше выѣзжать въ свѣтъ.
   Тѣмъ временемъ милордъ проживалъ въ своемъ приличномъ домѣ, занимаясь сельскимъ хозяйствомъ; его любили окружающіе, а до остальныхъ ему горя было мало. Онъ пополнѣлъ; лицо у него стало свѣжее, оживленное; даже жара шла ему впрокъ, и милэди -- несмотря на непріятности -- ежедневно благодарила Создателя за то, что отецъ оставилъ ей такой эдемъ. Она изъ окна видѣла униженіе Баллантри и съ этого часа стала спокойна. Я же не такъ былъ спокоенъ и съ теченіемъ времени сталъ замѣчать нѣчто ненормальное въ. состояніи милорда. Онъ былъ безъ сомнѣнія счастливъ, но это счастіе имѣло какія-то причины, даже въ нѣдрахъ семейства онъ съ очевиднымъ наслажденіемъ носился съ какою-то секретной мыслью, и въ умъ мой, наконецъ, запало подозрѣніе (недостойное насъ обоихъ), что онъ содержитъ въ городѣ любовницу.
   Однако, онъ рѣдко отлучался изъ дому, и день его былъ очень наполненъ; во всемъ днѣ былъ только одинъ періодъ времени, когда я не могъ провѣрить его занятій, и это рано по-утру, когда м-ръ Александръ сидѣлъ за уроками. Въ оправданіе моего дальнѣйшаго образа дѣйствій напомню читателю про мое опасеніе, что милордъ не въ полномъ разумѣ. И зная притомъ, что врагъ находится въ одномъ съ нимъ городѣ, я не могъ не быть на-сторожѣ. Вслѣдствіе этого, я подъ какимъ-то предлогомъ перемѣнилъ часъ, когда училъ м-ра Александра ариѳметикѣ, и сталъ слѣдить за милордомъ.
   Каждое утро и во всякую погоду -- хорошую или дурную -- онъ бралъ свою трость съ золотымъ набалдашникомъ, сдвигая шляпу на затылокъ -- новая привычка, въ которой я видѣлъ признакъ, что у него горитъ лобъ -- и куда-то отправлялся. Сначала дорога шла среди деревьевъ и приводила на кладбище. Тамъ онъ просиживалъ нѣкоторое время въ размышленіи, затѣмъ сворачивалъ къ берегу моря и приходилъ въ гавань, гдѣ стоялъ домикъ м-ра Баллантри. Подходя къ нему, милордъ Дэрисдиръ замедлялъ шагъ, какъ человѣкъ, наслаждающійся воздухомъ и ландшафтомъ, а передъ домикомъ останавливался, опираясь на палку.
   То былъ часъ, когда Баллантри игралъ съ иголкой. И такъ оба брата глядѣли другъ другу въ лицо жесткимъ взглядомъ; затѣмъ милордъ уходилъ, улыбаясь самому себѣ.
   Я два раза игралъ неблаговидную роль шпіона. Затѣмъ убѣдился въ цѣли секретныхъ прогулокъ милорда и его тайнаго удовольствія. Вотъ она, его любовница: ненависть, а не любовь оживляла его; сознаюсь, что я былъ смущенъ своимъ открытіемъ. Я находилъ положеніе обоихъ братьевъ не только позорнымъ само по себѣ, но и грозящимъ дальнѣйшимъ зломъ. И рѣшилъ пойти кратчайшей дорогой и присутствовать при свиданіи. Дѣла помѣшали мнѣ исполнить мое намѣреніе раньше недѣли и, придя на мѣсто, я былъ пораженъ новой перемѣной въ обстановкѣ. Я забылъ сказать, что у домика Баллантри стояла скамейка, и на ней сидѣли обыкновенно заказчики.
   И. вотъ, на этой-то самой скамьѣ я увидѣлъ милорда; онъ сидѣлъ, опершись на трость, и весело глядѣлъ на заливъ. Въ трехъ шагахъ отъ него помѣщался Баллантри и тачалъ иглой. Никто изъ нихъ не говорилъ; а милордъ даже и не глядѣлъ (въ этомъ новомъ положеніи) на врага. Онъ наслаждался мыслью, что онъ тутъ и... униженъ.
   Только-что онъ всталъ и пошелъ прочь, я подошелъ къ нему.
   -- Милордъ, милордъ, сказалъ я, такъ поступать не годится.
   -- Я жирѣю отъ этого, отвѣчалъ онъ; и не только слова, достаточно странныя, но и общее выраженіе его лица меня возмутили.
   -- Предостерегаю васъ, милордъ, отъ увлеченія такими злыми чувствами; не знаю, чему это вреднѣе: для души или для разума, но вы можете погубить и то и другое.
   -- Вы не можете понять, отвѣчалъ онъ. У васъ не накопилось такого моря горечи въ душѣ.
   -- И кромѣ того, прибавилъ я, вы, конечно, доведете такимъ образомъ человѣка до крайности.
   -- Напротивъ того, я его укрощаю, отвѣтилъ милордъ.

-----

   Каждое утро впродолженіе цѣлой недѣли милордъ садился на то же самое мѣсто на скамьѣ. Мѣстечко было хорошенькое, подъ зелеными акаціями, съ видомъ на заливъ и корабли, откуда доносились звуки матросскихъ пѣсенъ. Здѣсь оба брата сидѣли молча и неподвижно, если не считать того, что Баллантри по временамъ откусывалъ нитку, какъ это дѣлаютъ портные, которымъ онъ подражалъ, прикидываясь, что работаетъ. Если кто изъ знакомыхъ милорда проходилъ мимо, онъ весело окликалъ ихъ и говорилъ, что сидитъ здѣсь, чтобы давать добрые совѣты брату, который теперь (къ его удовольствію) сталъ трудолюбивъ.
   Но даже и это Баллантри переносилъ не сморгнувъ; что было у него на умѣ, Богъ знаетъ, или вѣрнѣе сатана.
   Но вотъ вдругъ въ одинъ день, который тамъ зовутъ индійскимъ лѣтомъ, когда лѣса одѣваются золотомъ и пурпуромъ, Баллантри положилъ иголку и разразился веселымъ хохотомъ. Я думаю, что онъ долго про себя готовился къ нему, потому что нотка сама по себѣ была схвачена вѣрная, но такъ какъ она слишкомъ внезапно смѣнила угрюмое молчаніе, и при такихъ нисколько не забавныхъ обстоятельствахъ, то и зловѣще прозвучала въ моихъ ушахъ.
   -- Генри, сказалъ онъ, я разъ въ жизни сдѣлалъ ложный шагъ, и ты ловко воспользовался имъ. Портняжный фарсъ кончается сегодня, и я сознаюсь тебѣ (принося поздравленія), что твоя роль была болѣе благопріятная. Сердце просится наружу, и ты конечно придумалъ очень ловкій способъ досадить человѣку.
   Милордъ ни слова не отвѣчалъ, точно Баллантри рта не раскрывалъ.
   -- Полно, продолжалъ тотъ, не дуйся; это испортитъ твою позу. Ты можешь теперь позволить себѣ (повѣрь мнѣ) маленькую любезность: я вѣдь признаю себя побѣжденнымъ. Я хотѣлъ продолжать это представленіе, пока не соберу достаточно денегъ для одной цѣли. Но сознаюсь откровенно, мнѣ это надоѣло. Ты естественно желаешь, чтобы я уѣхалъ изъ города. Я тоже готовъ это сдѣлать, хотя совсѣмъ не въ угоду тебѣ. А потому предлагаю тебѣ слѣдующее, или если вашему лордству это предпочтительнѣе, прошу оказать мнѣ милость.
   -- Проси, сказалъ милордъ.
   -- Ты слышалъ, что у меня былъ когда-то въ здѣшней странѣ большой кладъ; по той или по иной причинѣ -- это все равно, я вынужденъ былъ зарыть его въ мѣсто, о которомъ имѣю самыя точныя указанія. Отрыть его -- вотъ моя цѣль; а такъ какъ онъ мой, то ты и не поставишь мнѣ этого въ вину.
   -- Ступай и отрой его, отвѣчалъ милордъ. Я не препятствую.
   -- Да, но, чтобы сдѣлать это, мнѣ нужны люди и фургоны.
   Дорога длинная и трудная, а мѣстность наводнена дикими индійцами. Дай мнѣ взаймы столько, сколько мнѣ нужно, а тамъ, если хочешь, прощай навѣки.
   Милордъ пристально поглядѣлъ ему въ глаза; на лицѣ его появилась жесткая улыбка, но онъ ничего не сказалъ.
   -- Генри, произнесъ Баллантри съ грознымъ спокойствіемъ и отступая немного назадъ, я имѣю честь говорить съ тобой.
   -- Пора домой, сказалъ милордъ, обращаясь ко мнѣ (я дергалъ его за рукавъ) и съ этимъ всталъ, надѣлъ шляпу и, не издавъ ни слова, ни звука, твердо пошелъ вдоль берега.
   Я колебался, къ которому изъ братьевъ кинуться, до того положеніе казалось мнѣ опаснымъ. Но Баллантри снова занялся шитьемъ, опустивъ глаза, и рука его казалась такою же проворною, какъ и всегда, а потому я рѣшилъ бѣжать за милордомъ.
   -- Съ ума вы сошли? закричалъ я, какъ скоро догналъ его. Какъ это вы не хотите воспользоваться такимъ удобнымъ случаемъ?
   -- Возможно ли, вы все еще ему вѣрите? спросилъ милордъ почти съ насмѣшкой.
   -- Я хочу, чтобы онъ убрался изъ города! закричалъ я. Я хочу, чтобы онъ отправлялся на всѣ четыре стороны.
   -- Я сказалъ свое, а вы свое, и пусть на этомъ и остается, отвѣтилъ милордъ.
   Но я рѣшился выжить Баллантри. Зрѣлище того, какъ онъ терпѣливо принялся опять за шитье, было для меня невыносимо. Ни одинъ человѣкъ, а Баллантри менѣе всего могъ помириться съ такими непрерывными оскорбленіями. Въ воздухѣ по-моему пахло кровью. Я поклялся, что не допущу, чтобы по моей небрежности совершилось преступленіе. Въ тотъ же день я вошелъ въ кабинетъ къ милорду, гдѣ онъ занимался какими-то пустяками.
   -- Милордъ, сказалъ я, я нашелъ выгодное помѣщеніе для своихъ небольшихъ сбереженій. Но, къ несчастію, они находятся въ Шотландіи, а на то, чтобы выписать ихъ, потребуется время, а дѣло не терпитъ отлагательства. Не можете ли ваше лордство ссудить меня этой суммой подъ росписку.
   Онъ зорко взглянулъ на меня.
   -- Я никогда не справлялся о вашихъ дѣлахъ, Макъ-Келларъ, почемъ я знаю, есть ли у васъ хоть одинъ фартингъ, сверхъ вашего залога.
   -- Я давно уже служу вамъ и никогда еще не говорилъ неправды и не просилъ никакой милости для самого себя до сегодня.
   -- Милости для Баллантри? развѣ вы считаете меня дуракомъ, Макъ-Келларъ? Поймите разъ и навсегда, что я поступаю съ этимъ скотомъ, какъ считаю нужнымъ, и ни страхъ, ни просьбы не тронутъ меня. И не такому простецу, какъ вы, провести меня. Я требую службы, честной службы, а не того, чтобы вы интриговали у меня за спиной и крали мои деньги, чтобы разстраивать мои планы.
   -- Милордъ, сказалъ я, вотъ непозволительныя выраженія.
   -- Подумайте еще разъ, Макъ-Келларъ, и вы увидите, что юни какъ нельзя болѣе подходящи къ данному случаю. Ваша собственная хитрость непростительна. Опровергните (если можете), что предназначаете эти деньги на то, чтобы обойти посредствомъ ихъ мои приказанія, и я охотно попрошу у васъ прощенія. Если же не можете, то должны терпѣливо сносить, когда ваше поведеніе назвали его именемъ.
   -- Если вы думаете, что у меня есть какая-нибудь другая цѣль, кромѣ того, чтобы спасти васъ, то...
   -- О! мой старый другъ, вы очень хорошо знаете, что я думаю! Вотъ вамъ моя рука, и въ ней мое сердце... но денегъ... ни-ни!
   Претерпѣвъ неудачу съ этой стороны, я пошелъ въ свою комнату, написалъ письмо и побѣжалъ съ нимъ въ гавань, я зналъ, что сегодня отходитъ корабль, и подошелъ къ дверямъ ломика Баллантри передъ сумерками и не постучавшись вошелъ. Я увидѣлъ его обѣдающимъ вмѣстѣ съ своимъ индусомъ. Обѣдъ состоялъ изъ маисовой похлебки съ молокомъ. Внутри домикъ былъ чистъ, но бѣденъ; только нѣсколько книжекъ красовалось на полкахъ и (въ одномъ изъ угловъ) небольшая скамейка Секундры.
   -- М-ръ Балли, сказалъ я, у меня есть около пятисотъ фунтовъ стерлинговъ, лежащихъ на храненіи въ Шотландіи -- сбереженія трудовой жизни. Я посылаю письмо вонъ съ тѣмъ кораблемъ. Потерпите до его возвращенія, и эти деньги ваши, на тѣхъ самыхъ условіяхъ, какія вы сегодня утромъ предлагали милорду.
   Онъ всталъ изъ-за стола, подошелъ ко мнѣ, взялъ меня за плечи и поглядѣлъ мнѣ въ лицо, улыбаясь.
   -- А вѣдь вы очень любите деньги! сказалъ онъ. Вы любите деньги больше всего въ мірѣ, послѣ моего брата!
   -- Я боюсь старости и нищеты, отвѣчалъ я, а это совсѣмъ иное дѣло.
   -- Я не стану спорить о словахъ. Зовите, какъ хотите. Ахъ! Макъ-Келларъ, Макъ-Келларъ, еслибы вы это сдѣлали изъ любви ко мнѣ, съ какою охотою я бы принялъ ваше предложеніе!
   -- Ну, если хотите знать правду, отвѣчалъ я, то, къ стыду моему, а я не могу васъ видѣть въ такой бѣдности и униженіи равнодушно. Это не одна моя забота и не главная! но она все-таки существуетъ: я буду радъ вашему освобожденію. Я предлагаю вамъ деньги не изъ любви, далеко нѣтъ, но, суди меня Богъ, и не изъ вражды... я самъ дивлюсь, но вражды у меня къ вамъ нѣтъ.
   -- Ахъ! сказалъ онъ, все еще не выпуская моихъ плечъ и тихонько тряся меня, я вамъ милѣе, нежели вы думаете. И я тоже дивлюсь этому, передразнилъ онъ мои слова и голосъ. Вы честный человѣкъ, а потому я пощажу васъ.
   -- Пощадите меня?
   -- Пощажу васъ, повторилъ онъ, выпуская меня и отходя". Затѣмъ повернулся ко мнѣ и прибавилъ:
   -- Вы не знаете, Макъ-Келларъ, что я бы сдѣлалъ съ вашими деньгами. Неужели вы думаете, что я проглотилъ свои обиды? Слушайте: моя жизнь была рядомъ незаслуженныхъ неудачъ. Глупецъ, принцъ Чарли, испортилъ самое богатое предпріятіе: тутъ я потерпѣлъ первое крушеніе. Въ Парижѣ я снова дошелъ до высшихъ ступеней общественной лѣстницы; на этотъ разъ случай погубилъ меня: письмо попало не въ тѣ руки, въ какія слѣдовало. И я вновь сталъ голъ, какъ соколъ. Въ третій разъ нашелъ я свое счастіе; я проложилъ себѣ путь къ могуществу и богатству въ Индіи съ безконечнымъ терпѣніемъ; и вотъ пришелъ Клайвъ, проглотилъ моего раджу и я выбрался изъ схватки, какъ второй Эней, съ Секундромъ Даосомъ на спинѣ. Три раза стоялъ я у кормила правленія; а мнѣ еще нѣтъ сорока трехъ лѣтъ. Я знаю свѣтъ, какъ немногіе его знаютъ, находясь у дверей гроба... Знаю лагерь и дворъ, востокъ и западъ; я знаю, куда направить свои стопы, и вижу передъ собой тысячу путей. Я теперь въ полномъ развитіи своихъ умственныхъ силъ и способностей, физически здоровъ и безмѣрно честолюбивъ. И что же? отъ всего этого я отрекаюсь; я не боюсь умереть неизвѣстнымъ міру; я хочу одного только и добьюсь. Берегитесь: чтобы крыша дома не схоронила и васъ подъ обломками, когда домъ рухнетъ.

-----

   Выйдя изъ его дома, потерявъ всякую надежду на примиреніе, я замѣтилъ движеніе въ гавани и, поднявъ глаза, увидѣлъ, что новый большой корабль сталъ на якорѣ. Какъ странно, что я глядѣлъ на него съ такимъ равнодушіемъ, когда онъ принесъ смерть обоимъ братьямъ Дэрисдиръ. Послѣ всѣхъ отчаянныхъ эпизодовъ ихъ распри, оскорбленій, столкновенія враждебныхъ интересовъ, братской дуэли, суждено было судьбой, чтобы жалкому писакѣ въ Грубъ-Стритѣ, строчащему ради построчной платы, не думая о томъ, что строчитъ,-- этому писакѣ суждено было переслать талисманъ изъ-за моря-океана и отправить обоихъ братьевъ въ дикую и необитаемую пустыню, гдѣ они нашли смерть.
   Но такая мысль была въ то время далеко отъ меня, и между тѣмъ какъ провинціалы бѣжали мимо меня, привлеченные необыкновенной суматохой въ ихъ портѣ, я проходилъ среди нихъ по дорогѣ домой, углубленный въ размышленіе о моемъ визитѣ и словахъ м-ра Баллантри.
   Въ тотъ же вечеръ съ корабля намъ былъ доставленъ небольшой пакетъ памфлетовъ. На слѣдующій день милорду предстояло ѣхать вмѣстѣ съ губернаторомъ на какой-то праздникъ; время отъѣзда близилось, и я оставилъ его на минуту одного въ комнатѣ, гдѣ онъ просматривалъ памфлеты.
   Когда я вернулся, то засталъ его въ странномъ положеніи; голова его упала на столъ, раскинутыя руки судорожно захватили кучу смятыхъ бумагъ.
   -- Милордъ! милордъ! закричалъ я, подбѣгая къ нему и думая, что у него припадокъ.
   Онъ вскочилъ, точно фигура на пружинахъ; съ лицомъ, искаженнымъ такимъ бѣшенствомъ, что въ чужомъ мѣстѣ я бы его пожалуй и не узналъ. Онъ замахнулся рукой, точно хотѣлъ ударить меня.
   -- Оставьте меня одного! завопилъ онъ, и я убѣжалъ со всѣхъ ногъ и бросился прямо къ милэди. Она тоже не теряла времени; но когда мы вернулись, то нашли дверь запертою извнутри, и онъ закричалъ намъ сквозь дверь, чтобы мы оставили его въ покоѣ.
   Мы поглядѣли другъ другу въ лицо, оба поблѣднѣвъ отъ одной общей мысли: каждый думалъ, что ударъ наконецъ разразился.
   -- Я напишу губернатору и извинюсь за него, сказала она... Мы должны беречь своихъ добрыхъ друзей.
   Но когда она взяла перо, то оно дрожало въ ея пальцахъ -- Я не могу писать, сказала она, не можете ли вы?
   -- Постараюсь, милэди.
   Она глядѣла мнѣ черезъ плечо, въ то время какъ я писалъ.
   -- Хорошо, сказала она, когда я кончилъ. Благодаря Бога, у меня есть на кого опереться -- на васъ, Макъ-Келларъ. Не что бы это теперь такое было? что бы это было?
   По моему мнѣнію, никакого инаго объясненія не могло быть, и не требовалось; я боялся, что безуміе прорвалось наконецъ, подобно долго сдерживаемому пламени волкана, но этого я на смѣлъ сказать милэди.
   -- Намъ теперь слѣдуетъ рѣшить одно: какъ намъ быть? оставлять ли его одного?
   -- Я не смѣю его тревожить; предоставимъ дѣйствовать, природѣ; природа, можетъ быть, требуетъ, чтобы онъ побылъ въ. одиночествѣ.
   -- Если такъ, милэди, то я отправлю это письмо и вернусь сюда, если угодно, посидѣть съ вами.
   -- Пожалуйста, отвѣчала милэди.
   Весь день просидѣли мы, большею частію молча, сторожа дверь милорда. Наконецъ милэди пришла въ голову остроумная мысль послать м-ра Александра постучаться въ дверь отца..
   Но милордъ прогналъ и мальчика, хотя безъ всякаго раздраженія въ голосѣ или въ манерахъ, и я началъ надѣяться, что припадокъ прошелъ.
   Наконецъ, когда наступила ночь и я зажегъ лампу, дверь отворилась, и милордъ появился на порогѣ; свѣтъ былъ настолько силенъ, чтобы мы могли разобрать выраженіе его лица; но когда онъ заговорилъ, мнѣ голосъ его показался измѣнившимся, но твердымъ.
   -- Макъ-Келларъ, доставьте собственнолично эту записку по назначенію. Она совсѣмъ конфиденціальная. Передайте ее тому лицу, которому она предназначается, съ глазу на глазъ -- Генри, спросила милэди, ты не боленъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ онъ сердито. Я занятъ. Нисколько, нисколько, я только занятъ. Странное дѣло предполагать человѣка непремѣнно больнымъ, если онъ занятъ! Пришлите мнѣ сюда ужинать и корзину съ виномъ: я жду пріятеля, и не мѣшайте мнѣ.
   Съ этими словами онъ снова заперся у себя.
   Записка была адресована къ нѣкоему капитану Гаррису, въ таверну на морскомъ берегу. Я зналъ Гарриса (по репутаціи) за весьма опаснаго авантюриста, въ сильномъ подозрѣніи въ занятіи нѣкогда морскимъ грабежомъ, а въ настоящее время ведущимъ трудное дѣло торговли съ краснокожими. Что могъ сказать ему милордъ, или онъ милорду -- превышало мое воображеніе. Тѣмъ не менѣе я пошелъ и отыскалъ капитана, и изъ того немногаго, что увидалъ и услышалъ, вынесъ отвратительное впечатлѣніе. Я нашелъ его въ затхлой комнаткѣ, освѣщенной оплывшей сальной свѣчей, и за пустой бутылкой. У него были еще какія-то претензіи на видъ и манеры военнаго человѣка; но съ перваго взгляда становилось яснымъ, что этотъ человѣкъ очень низко палъ.
   -- Скажите милорду, что я явлюсь къ нему черезъ полчаса, сказалъ онъ, прочитавъ записку, и послѣ того имѣлъ наглость, указавъ на пустую бутылку, предложить мнѣ купить ему вина.
   Хотя я вернулся съ наивозможной поспѣшностью, капитанъ пришелъ за мной по пятамъ и просидѣлъ у милорда далеко за полночь. Пѣтухъ вторично прокричалъ, когда я увидѣлъ (изъ окна моей комнаты) милорда, провожавшаго его со свѣчей въ рукѣ до воротъ; оба человѣка, казалось, сильно подвыпили и какъ будто поддерживали другъ друга. Однако на слѣдующее утро милордъ спозаранку вышелъ изъ дому со ста фунтами стерлинговъ въ карманѣ.
   Это было въ послѣдній разъ, что милордъ выходилъ изъ дому до нашего отъѣзда изъ Нью-Іорка; онъ гулялъ у себя по двору, сидѣлъ и разговаривалъ въ кругу семейства, все какъ обыкновенно; но въ городѣ онъ больше не показывался, ежедневные визиты къ Баллантри прекратились, и капитанъ Гаррисъ не появлялся больше до самаго роковаго конца.
   Меня очень давило сознаніе тайны, среди которой мы теперь обрѣтались.
   Ясно было, хотя бы уже изъ перемѣны въ его привычкахъ, что у милорда нѣчто есть въ умѣ, и нѣчто очень важное; но что это было такое, откуда взялось, или почему онъ пересталъ выходить изъ дому -- объ этомъ я не могъ даже догадываться. Ясно однако, что памфлеты играли какую-то роль во всемъ этомъ. Поэтому я внимательно перечитывалъ ихъ, но ничего не могъ въ нихъ открыть. Впослѣдствіи оказалось, что памфлетъ, надѣлавшій всю эту бѣду, милордъ носилъ у себя на груди, гдѣ я и нашелъ его, когда онъ скончался въ дикой пустынѣ, и вотъ въ какомъ страшномъ мѣстѣ и при какихъ отчаянныхъ обстоятельствахъ я впервые прочиталъ праздныя, лживыя слова памфлетчика-вига, разглагольствовавшаго противъ снисхожденія, оказываемаго якобитамъ:
   "Снова и заклятому бунтовщику, м-ру Б -- и, возвращаютъ, какъ слышно, его титулъ, говорилось въ этомъ памфлетѣ. Дѣло давно уже на мази, такъ какъ онъ оказалъ нѣкоторыя позорныя услуги во Франціи и въ Шотландіи. Его братъ, л-дъ Д -- ръ не лучше по своему направленію, а его сынъ и бывшій наслѣдникъ воспитывается въ самыхъ отвратительныхъ принципахъ".
   "Говоря откровенно, всѣ они другъ друга стоятъ, но тѣмъ не менѣе милость, оказываемая такому дрянному человѣку, возмутительна. "
   Человѣкъ здравомыслящій не обратилъ бы никакого вниманія на такую завѣдомую ложь. Милордъ не былъ конечно человѣкомъ остраго ума, но здравымъ смысломъ его Богъ не обидѣлъ, и если его поразила такая нелѣпица, то ясно только потому, что онъ былъ не въ своемъ умѣ. Безъ сомнѣнія, одного упоминанія имени м-ра Александра и страха за него было достаточно, чтобы ускорить давно грозившую катастрофу.
   Или же мой господинъ давно уже сталъ помѣшаннымъ, да только мы такъ привыкли къ нему, что этого не замѣчали.
   Недѣлю спустя послѣ исторіи съ памфлетами, я замѣшкался въ гавани и проходилъ, какъ это часто случалось, мимо домика м-ра Баллантри. Дверь домика отворилась, и потокъ свѣта хлынулъ на улицу; я увидѣлъ при этомъ человѣка, дружески прощавшагося съ Баллантри. Не могу передать, какъ непріятно я былъ пораженъ, узнавъ въ немъ авантюриста Гарриса. Я не могъ не заключить, что милордъ направилъ его сюда, и продолжалъ свой путь въ тревожномъ раздумьи. Было поздно, когда я вернулся домой и увидѣлъ, что милордъ укладываетъ свои вещи въ чемоданъ.
   -- Зачѣмъ вы такъ опоздали?! закричалъ онъ. Мы завтра выѣзжаемъ въ Альбани, и вы съ нами. Вамъ давно пора укладываться.
   -- Въ Альбани, милордъ? закричалъ я. За какимъ дѣломъ?
   -- Чтобы провѣтриться, отвѣчалъ онъ.
   А милэди, очевидно только-что плакавшая, дала мнѣ знакъ повиноваться безъ дальнѣйшихъ разговоровъ. Она сказала мнѣ нѣсколько позже (когда нашла случай обмѣняться со мной нѣсколькими словами), что милордъ внезапно объявилъ ей о своемъ рѣшеніи послѣ визита капитана Гарриса, и всѣ ея старанія отговорить его отъ этой поѣздки или добиться объясненія причины ни къ чему не привели.
   

XI.

   Мы благополучно совершили плаваніе по прекрасной рѣкѣ Гудзонъ; погода намъ благопріятствовала, а окружающія горы красовались въ осеннемъ нарядѣ. Въ Альбани мы остановились въ гостинницѣ, и я не былъ такъ слѣпъ, а милордъ такъ хитеръ, чтобы я не могъ замѣтить его желанія держать меня, какъ узника.
   Работа, которую онъ мнѣ поручилъ, была не такъ спѣшна и не такъ головоломна, чтобы мнѣ сидѣть надъ ней взаперти въ своей комнатѣ.
   Я повиновался наружно, но съ своей стороны тоже принялъ мѣры, и городскія новости аккуратно сообщались мнѣ любезнымъ хозяиномъ гостинницы.
   Такимъ образомъ я получилъ извѣстіе, котораго ожидалъ. Мнѣ сказали, что капитанъ Гаррисъ вмѣстѣ съ м-ромъ Монтеномъ, купцомъ, проплыли по рѣкѣ на баркѣ. Я замѣтилъ, что слыхалъ про капитана, но м-ръ Монтенъ мнѣ совсѣмъ незнакомъ, и спросилъ, кто еще участвуетъ въ ихъ экспедиціи. Мой собесѣдникъ этого не зналъ; м-ръ Монтенъ высаживался на берегъ за нѣкоторыми необходимыми покупками и хвастался, что отправляется по очень выгодному предпріятію.
   Послѣ отплытія барки, я думалъ, что и мы тронемся въ путь. Не тутъ-то было. Милордъ продолжалъ жизнь въ Альбани, гдѣ у него не было повидимому никакихъ дѣлъ, и держалъ меня при себѣ безъ всякой необходимости...
   Милордъ привезъ рекомендательныя письма къ самымъ значительнымъ изъ мѣстныхъ и окрестныхъ жителей; другихъ онъ встрѣчалъ въ Нью-Іоркѣ. Онъ часто ѣздилъ въ гости и возвращался домой очень поздно и къ сожалѣнію -- долженъ замѣтить -- рѣдко трезвый. Все это время, безъ сомнѣнія, онъ поджидалъ вѣстей отъ своихъ соучастниковъ, но вѣстей не приходило, а нетерпѣніе и волненіе плохіе совѣтчики для человѣка, уже свихнувшагося...
   И вотъ пустыня, откуда милордъ ожидалъ вѣстей и на которой были сосредоточены всѣ его помыслы, стала неудержимо привлекать его къ себѣ. Ему мерещились кости м-ра Баллантри, завѣваемыя вѣтромъ пустыни, и эти преступныя надежды и ожиданія безпрестанно проскальзывали у него въ рѣчахъ. Неудивительно, что онъ захотѣлъ наконецъ во-очію убѣдиться въ этомъ и побывать въ мѣстахъ, куда неслись его завѣтныя думы.
   Предлогъ, избранный имъ, извѣстенъ. Сэръ Уильямъ Джонсонъ получилъ дипломатическую миссію въ эти края, а милордъ и я (изъ любопытства, какъ объявлено было постороннимъ) отправились съ нимъ вмѣстѣ. Сэра Уильяма сопровождала большая свита, и ему оказано было щедрое вспомоществованіе. Охотники приносили намъ дичь, рыбу ежедневно ловили въ водахъ, а водка текла, какъ рѣка. Мы двигались днемъ, а ночью устраивались лагеремъ на военный ладъ; часовые ставились и снимались; каждому была предоставлена какая-нибудь обязанность, и сэръ Уильямъ явился душой экспедиціи.
   При другихъ обстоятельствахъ я нашелъ бы это путешествіе очень интереснымъ, но на бѣду погода стояла очень суровая; днемъ вначалѣ было тепло, но по ночамъ морозно. Пронзительный вѣтеръ дулъ повременамъ, и мы синѣли отъ холода; а ночью, въ то время какъ лицо намъ припекало у костровъ, спину обдувалъ ледяной вѣтеръ^ и платье на насъ казалось точно изъ бумаги и нисколько не грѣло.
   Страшное безлюдье и уединеніе тѣснило насъ со всѣхъ сторонъ; страна была безусловно пустынная; кругомъ ни откуда не вился дымокъ, и только разъ встрѣтили мы купцовъ, плывшихъ въ лодкѣ.
   Время было позднее; но такая пустынность вида поразила самаго сэра Уильяма, и я слышалъ, какъ разъ онъ выразилъ нѣчто въ родѣ опасенія.
   -- Я слишкомъ запоздалъ, боюсь, краснокожіе, должно быть, уже снялись съ мѣста.
   И дальнѣйшія событія показали, что онъ правъ.
   Я немогу описать, въ какомъ состояніи печали находилась моя душа во время этого путешествія. Я не изъ тѣхъ умовъ, которые любятъ все необыкновенное: чувствовать приближеніе зимы въ открытомъ полѣ, далеко отъ всякаго жилища -- для меня это было нѣчто въ родѣ кошмара. Мнѣ казалось, что это просто неповиновеніе Господу Богу. Кромѣ того, меня удручали обязанности, возложенныя на меня сэромъ Уильямомъ, и состояніе, въ какомъ находился милордъ. Онъ превратился въ какую-то сторожевую собаку; напряженно всматривался въ окружающіе лѣса, почти совсѣмъ не спалъ, и случалось не выговаривалъ и десяти словъ въ сутки. Рѣчь его, если онъ что говорилъ, была связная, но почти неизмѣнно вертѣлась вокругъ занимавшаго его предмета.
   Онъ часто говаривалъ сэру Уильяму и всегда какъ будто величайшую новость:-- у меня здѣсь гдѣ-то братъ шатается по лѣсамъ и просилъ "послать часовыхъ поискать его".-- Мнѣ очень хочется имѣть вѣсти о братѣ, прибавлялъ онъ.
   Порою, когда мы находились въ пути, мерещился ему челнокъ на рѣкѣ, и онъ приходилъ въ неописанное волненіе.
   Всѣ эти странности не могли не поразить сэра Уильяма, и наконецъ онъ отвелъ меня всторонку и высказалъ мнѣ свои опасенія.
   Я тронулъ рукой голову.
   -- Но въ такомъ случаѣ, вскричалъ сэръ Уильямъ, благоразумно ли оставлять его на свободѣ.
   -- Люди, хорошо его знающіе, того мнѣнія, что лучше его не стѣснять!
   -- Хорошо, хорошо, отвѣчалъ сэръ Уильямъ, но еслибы я объ этомъ раньше догадался, то не взялъ бы васъ съ собой.
   Впродолженіе недѣли мы двигались по этой дикой мѣстности безъ всякихъ приключеній, какъ однажды на разсвѣтѣ странный какъ будто радостный вопль раздался на опушкѣ лѣса. Часовые откликнулись на него, и весь лагерь всполошился; одинъ изъ часовыхъ указалъ пальцемъ на опушку, и всѣ глаза обратилась туда, и мы увидѣли фигуру человѣка, вздѣвавшаго руки къ небу, точно въ экстазѣ. Въ слѣдующій моментъ онъ подбѣжалъ къ лагерю, упалъ на колѣни и залился слезами.
   То былъ Джонъ Монтенъ, купецъ, прошедшій черезъ самыя страшныя опасности, и его первымъ словомъ, когда онъ пришелъ въ себя, было:-- не видали ли мы Секундру Дасса.
   -- Не видали кого? вскричалъ сэръ Уильямъ.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ я, мы не видали.
   -- Отчего вы это спрашиваете?
   -- Такъ, отвѣчалъ Монтенъ. Значитъ, я былъ правъ.
   Онъ потеръ лобъ.
   -- Но зачѣмъ же онъ вернулся назадъ? вскричалъ онъ. Что могло привлечь этого человѣка къ трупамъ. Тутъ какая-то чертовская тайна.
   Слова эти въ высшей степени возбудили наше любопытство, но гораздо разумнѣе будетъ, если я перескажу всѣ событія въ порядкѣ. Тутъ послѣдуетъ разсказъ, составленный мною изъ трехъ источниковъ, не во всѣхъ пунктахъ между собой согласныхъ.
   Первое, записанный разсказъ Монтена, откуда старательно вычеркнуто все мало мальски преступное;
   Второе, два разговора съ Секундромъ Даосомъ и
   Третье, нѣсколько разговоровъ съ самимъ Монтеномъ, въ которыхъ онъ былъ вполнѣ откровененъ, такъ какъ считалъ меня за сообщника.
   

Разсказъ купца Монтена.

   Экипажъ, отправившійся подъ командой капитана Гарриса и м-ра Баллантри, насчитывалъ девять человѣкъ, изъ которыхъ, (за исключеніемъ Секундра Даоса) не было ни одного, который бы не заслуживалъ висѣлицы. Начиная съ самаго капитана, всѣ они слыли въ колоніи за отчаянныхъ кровожадныхъ негодяевъ; нѣкоторые были пиратами, и всѣ безъ исключенія пьяницы и гуляки; короче сказать, самая отборная команда для предательскаго и кровопролитнаго дѣла. Особенной дисциплины между ними не было и авторитетнаго предводителя также. Но Гаррисъ и четверо другихъ: самъ Монтенъ, двое шотландцевъ -- Пинкертонъ и Гасти и человѣкъ по имени Гиксъ, бывшій башмачникъ, столковались между собой и дѣйствовали заодно. Въ матеріальномъ отношеніи они были хорошо обезпечены, и м-ръ Баллантри захватилъ съ собой палатку, гдѣ могъ отдыхать и уединяться отъ остальныхъ.
   Но даже и этотъ маленькій комфортъ возстановлялъ противъ него товарищей. И дѣйствительно, онъ очутился въ такомъ фальшивомъ (и даже смѣшномъ) положеніи, что вся его привычка къ командованію и всѣ способы, какими онъ покорялъ людей, ни къ чему не вели. Въ глазахъ всѣхъ, за исключеніемъ Секундра Дасса, онъ былъ пошлымъ дуракомъ и намѣченной жертвой, безсознательно шедшей на смерть, но воображавшей себя зачинщикомъ и вождемъ экспедиціи; онъ не могъ не считать себя таковымъ, но при малѣйшемъ о томъ намекѣ товарищи смѣялись ему въ носъ. Я такъ привыкъ видѣть и представлять его себѣ въ привилегированномъ положеніи, что когда понялъ, въ какую унизительную ловушку попался онъ, то мнѣ стало за него больно и стыдно. Какъ скоро сообразилъ онъ, въ чемъ дѣло, не знаю, но экспедиція забралась уже въ глубь пустыни, и ни на какую помощь извнѣ нельзя было разсчитывать, когда истина ему вполнѣ открылась.
   Дѣло было такъ. Гаррисъ и нѣкоторые другіе собрались въ лѣсу для совѣщанія, когда услышали шумъ въ кустахъ. Всѣ они привыкли къ способу веденія войны краснокожими, а Монтенъ не только жилъ и охотился среди нихъ, но и воевалъ съ ними и даже не безъ славы. Онъ умѣлъ двигаться безшумно по лѣсу и выслѣживать, какъ охотничья собака, и его послали на развѣдки.
   Онъ вскорѣ убѣдился, что по близости скрывается человѣкъ, двигающійся съ осторожностью, но не искусно между листьями и вѣтками; немного далѣе онъ разглядѣлъ и самаго человѣка: то былъ Секундра Дассъ. Когда онъ сообщилъ объ этомъ товарищамъ, тѣ не знали, плакать или смѣяться. Опасности отъ краснокожихъ не было, но выяснилось, что Секундра Дассъ шпіонъ м-ра Баллантри и понимаетъ по-англійски, а слѣдовательно Баллантри хорошо извѣстно, какіе замыслы имѣютъ противъ него товарищи.
   Что тутъ оставалось дѣлать? нѣкоторые были того мнѣнія, что Баллантри слѣдуетъ убить на мѣстѣ; но Гаррисъ настаивалъ на безцѣльности такого преступленія, такъ какъ вмѣстѣ съ нимъ умретъ и тайна о зарытомъ кладѣ. Другіе совѣтовали бросить все дѣло и вернуться обратно въ Нью-Іоркъ, но притягательная сила клада одолѣла. Я полагаю, что большинство этихъ людей не отличались умомъ. Гаррисъ былъ, правда, не безъ дарованій, Монтенъ не дуракъ, а Гасти образованный человѣкъ; но и они очень низко опустились, а остальные были настоящими подонками общества.
   Въ результатѣ пришли къ рѣшенію выждать и зорко слѣдить за Баллантри, стараясь вывѣдать отъ него указанія на счетъ того, гдѣ зарыто сокровище.
   Дважды въ теченіе слѣдующаго дня Секундра и Баллантри пытались убѣжать и дважды ихъ ловили. Когда это случилось вторично, Баллантри только слегка поблѣднѣлъ и не выказалъ никакихъ признаковъ досады; напротивъ того, притворился, что нечаянно заблудился, и жарко благодарилъ спутниковъ за то, что они его разыскали. Въ ту же ночь объявлено было, что они высадятся на берегъ и впередъ двинутся сухимъ путемъ, что значительно сокращало шансы къ побѣгу.
   И вотъ началась между обѣими сторонами молчаливая борьба за жизнь и за кладъ. Они теперь находились въ той части пустыни, гдѣ уже самъ Баллантри служилъ путеводителемъ другимъ, и подъ предлогомъ совѣщанія Гаррисъ и его команда каждый вечеръ сидѣли вмѣстѣ съ нимъ около огня, стараясь вывѣдать у него, гдѣ зарытъ кладъ. Но онъ зналъ, что если онъ обнаружитъ свою тайну, то это будетъ сигналомъ къ его смерти, а съ другой стороны не могъ онъ отказываться отвѣчать на ихъ вопросы и обнаружить свое недовѣріе. И однако, по увѣреніямъ Монтена, онъ неизмѣнно казался веселымъ и хладнокровнымъ; короче сказать, велъ себя такъ, что почти обезоруживалъ всякія подозрѣнія. И дѣйствительно, Монтенъ сознавался мнѣ, что они пожалуй въ концѣ концовъ перестали бы вѣрить исторіи, сообщенной капитаномъ Гаррисомъ, еслибы Баллантри не уклонялся (хотя и очень ловко) отъ отвѣтовъ и не дѣлалъ безпрерывныхъ попытокъ бѣжать.
   И. послѣднюю изъ этихъ попытокъ, которая и привела къ развязкѣ, я теперь разскажу. Но прежде замѣчу, что къ этому времени Гаррисъ и его товарищи перестали совсѣмъ церемониться съ Баллантри; о вѣжливости въ обращеніи не было больше и помину, подъ какимъ-то пустымъ предлогомъ его и Секундру обезоружили.
   Между тѣмъ эти послѣдніе и виду не показывали, что замѣчаютъ недоброе. Секундра былъ щедрѣе прежняго на поклоны, а Баллантри на улыбки. И въ послѣднюю ночь передъ бѣгствомъ онъ даже пѣлъ для увеселенія компаніи. Замѣчено также, что онъ особенно плотно поѣлъ и много выпилъ, не безъ цѣли конечно.
   По крайней мѣрѣ около трехъ часовъ утра, онъ вышелъ изъ палатки на воздухъ, громко стоналъ и жаловался на разстройство желудка. Нѣкоторое время Секундра ухаживалъ за своимъ господиномъ, который наконецъ почувствовалъ нѣкоторое облегченіе и заснулъ на обледенѣлой землѣ, около палатки, а Секундра ушелъ въ палатку. Нѣкоторое время спустя смѣнился часовой, и ему указали на Баллантри, лежавшаго подъ одѣяломъ, съ котораго онъ послѣ того (какъ увѣрялъ) не спускалъ глазъ. На разсвѣтѣ подулъ вѣтеръ и приподнялъ одинъ конецъ одѣяла, и вмѣстѣ съ тѣмъ шляпа Баллантри откатилась на нѣсколько шаговъ.
   Часовой, удивляясь, что это не разбудило спящаго, подошелъ ближе и черезъ секунду поднялъ тревогу въ лагерѣ, увѣдомляя, что плѣнникъ бѣжалъ. Онъ оставилъ своего индуса, который чуть не поплатился жизнью и былъ жестоко избитъ. Но несмотря на жестокое обращеніе и угрозы, Секундра не выдалъ тайны господина, утверждая, что онъ ничего не знаетъ объ его планахъ (это могло быть и правда) и объ его бѣгствѣ (что уже было явною ложью).
   Заговорщикамъ ничего не оставалось больше, какъ положиться на искусство Монтена. И дѣйствительно, онъ выслѣдилъ свою жертву и далъ знать остальнымъ, которые собирались окружить его, какъ вдругъ онъ самъ появился среди нихъ и съ открытымъ и спокойнымъ видомъ пошелъ имъ на встрѣчу, заложивъ руки за спину.
   -- Ахъ, господа! вотъ счастливая встрѣча, сказалъ онъ имъ. Вернемся въ лагерь.
   Но въ отвѣтъ на это послышались ругательства, кулаки сжимались, ружья были направлены ему въ грудь.
   -- Вернемся въ лагерь, возразилъ Баллантри. Мнѣ надо объясниться, но при всѣхъ васъ. А пока, я бы на вашемъ мѣстѣ отвелъ бы дула этихъ ружей. Неравно выстрѣлитъ и убьетъ курицу съ золотыми яйцами, прибавилъ онъ, улыбаясь.
   Сила и очарованіе его превосходства еще разъ взяли верхъ, и партія, не въ особенномъ порядкѣ, вернулась назадъ. По дорогѣ, онъ успѣлъ приватно поговорить съ Монтеномъ.
   -- Вы умный малый, сказалъ онъ, и храбрецъ, но мнѣ кажется, вы себя не достаточно цѣните. Я бы на вашемъ мѣстѣ разсудилъ, не выгоднѣе ли и не безопаснѣе ли служить мнѣ, чѣмъ такому дюжинному негодяю, какъ м-ръ Гаррисъ. Подумайте-ка объ этомъ и не торопитесь, прибавилъ онъ, кладя ему руку на плечо. Живой или мертвый, а вамъ со мной будетъ справиться не легко.
   Когда они вернулись назадъ въ лагерь, гдѣ Пинкертонъ и Гаррисъ сторожили Секундру, послѣдніе набросились на Баллантри, какъ коршуны, и очень удивились, когда товарищи объявили имъ, чтобы они повременили и выслушали то, что этотъ джентльменъ имѣетъ сказать имъ.
   Баллантри хладнокровно перенесъ угрозы, и такъ же хладнокровно принялъ доказательства того, что слова его возъимѣли нѣкоторое дѣйствіе.
   -- Не будемъ торопиться, сказалъ онъ. Сначала обѣдъ, а затѣмъ уже и спичи.
   Послѣ того они наскоро пообѣдали, и Баллантри, облокотись на локоть, началъ свою рѣчь. Онъ говорилъ долго, обращаясь поперемѣнно къ каждому, за исключеніемъ Гарриса, съ какимъ-нибудь лестнымъ отзывомъ. Онъ величалъ ихъ "честными, смѣлыми рубаками", объявлялъ, что еще не видывалъ болѣе веселой компаніи, которая бы лучше работала и веселѣе переносила лишенія.-- Чего же, если такъ, я хотѣлъ бѣжать? спросятъ быть можетъ меня, прибавилъ онъ, но вопросъ этотъ праздный, и вы сами это очень хорошо знаете. Но вы не знаете другаго обстоятельства: между нами есть предатель; вдвойнѣ предатель; я назову вамъ его имя, когда доскажу свою исторію.
   И тутъ онъ пространно разсказалъ, какъ онъ давно уже подозрѣвалъ Гарриса, и теперь подозрѣнія его оправдались, что Гаррисъ подслушивалъ его разговоры съ Секундромъ, но исказилъ ихъ при передачѣ товарищамъ.
   -- Вы думаете, ловко замѣтилъ онъ, что Гаррисъ подѣлится съ вами кладомъ; вы его, натурально, не считаете за такого безсовѣстнаго негодяя! и кромѣ того думаете, что онъ слишкомъ глупъ, чтобы провести такихъ молодцовъ, какъ вы? Но берегитесь! Такіе дураки бываютъ очень хитры, и вы, можетъ быть, не знаете, что Гаррисъ уже обезпечилъ себя. Да, для него кладъ будетъ уже только придачей. Вы должны найти его, чтобы не умереть съ голоду. Но онъ уже впередъ получилъ свою плату; мой братъ заплатилъ ему, чтобы погубить меня; взгляните на него, и вы по лицу его увидите, что я говорю правду.
   Послѣ того онъ сообщилъ, какъ спасся бѣгствомъ, но рѣшился лучше вернуться и разсказать имъ все дѣло.
   -- Я отдаюсь въ ваши руки, за исключеніемъ этого человѣка. Съ нимъ я хочу драться! закричалъ онъ, указывая на Гарриса. Пусть выходитъ со мной на бой, на какомъ угодно оружіи. Дайте мнѣ хоть палку, и вы увидите, что я переломаю ему всѣ ребра.
   Было совсѣмъ темно, когда онъ кончилъ; его выслушали въ полномъ безмолвіи; но свѣтъ отъ костра не позволялъ разглядѣть выраженіе лицъ. Послѣ того какъ онъ замолкъ, поднялись споры, но окончились неблагопріятно для Баллантри. Можетъ быть, онъ надѣялся повторить исторію съ разбойничьимъ кораблемъ и стать ихъ вожакомъ, хотя бы на очень тяжкихъ условіяхъ. И дѣйствительно: Монтенъ даже сдѣлалъ это предложеніе. Но подводнымъ камнемъ на сей разъ оказался Гасти, и объ него разбились планы Баллантри. Гасти не пользовался популярностью, потому что былъ такъ золъ и съ бѣшенымъ, хотя и скрытнымъ нравомъ; но онъ учился въ университетѣ и готовился въ клерджимены въ Эдинбургской коллегіи, прежде чѣмъ безпутнымъ поведеніемъ испортилъ свою карьеру. Его обойти было труднѣе, чѣмъ другихъ. Онъ объявилъ, что все слышанное ими сейчасъ не идетъ къ дѣлу и что имъ нуженъ только кладъ и больше ничего, все, что сказано про Гарриса, могло быть и правдой, и они въ свое время это разберутъ. Но какое отношеніе имѣетъ это къ кладу? Они выслушали цѣлый потокъ праздныхъ словъ. Но извѣстно и то, что м-ръ Дэри очень трусилъ и много разъ пытался бѣжать. Какъ бы то ни было, онъ опять въ ихъ рукахъ; и самъ ли онъ вернулся, или его привели обратно -- это рѣшительно все равно. Надо поскорѣе кончить съ главнымъ. Что касается того, чтобы низлагать предводителей и выбирать новыхъ, то онъ надѣется, что они всѣ свободные люди и могутъ обойтись безъ опекуновъ. Это просто-на-просто имъ пыль въ глаза бросаютъ, и тоже надо сказать о предложеніи вызвать Гарриса на единоборство.
   -- Онъ ни съ кѣмъ въ лагерѣ драться не будетъ, ручаюсь вамъ въ этомъ, прибавилъ Гасти. Намъ не мало труда стоило отобрать у него оружіе, и мы были бы дураки, еслибы вернули его ему. Но если джентльменъ желаетъ развлеченія, то я могу ему доставить его больше, чѣмъ нужно. Я съ своей стороны не имѣю намѣренія провести остатокъ жизни въ этихъ горахъ; по мнѣ мы и такъ уже слишкомъ долго валандаемся, а потому я предлагаю, чтобы онъ насъ немедленно велъ туда, гдѣ зарытъ кладъ, въ противномъ, случаѣ мы его пристрѣлимъ на мѣстѣ. А вотъ, докончилъ онъ выхватывая свои пистолетъ, и оружіе, какое я употребляю въ дѣло.
   -- Какой вы молодецъ! вскричалъ Баллантри, глядя на оратора съ восхищеннымъ видомъ.
   -- Я не прошу вашихъ похвалъ, отвѣчалъ Гасти, а отвѣчайте: да или нѣтъ.
   -- Нечего и спрашивать. Нужда заставитъ калачи печь. Сказать по правдѣ, мы очень недалеко отъ этого мѣста, и я покажу вамъ его завтра.
   И сказавъ это, пошелъ въ свою палатку, въ сопровожденіи Секундры.
   Я не могу подумать объ этихъ послѣднихъ усиліяхъ и послѣдней борьбѣ своего бывшаго врага безъ восхищенія; даже жалости я почти не чувствую къ нему, до того мужественно переносилъ онъ свои неудачи. Даже въ тотъ часъ, когда онъ созналъ себя окончательно погибшимъ, когда онъ увидѣлъ, что только промѣнялъ одного врага на другаго и устранилъ Гарриса только затѣмъ, чтобы навязать себѣ на шею Гасти, въ его поведеніи не замѣчалось ни признака слабости, и онъ удалился въ свою палатку, уже рѣшившись по всей вѣроятности прибѣгнуть къ послѣднему средству спасенія, съ развязной, спокойной и безпечной манерой, точно выходилъ изъ театра, чтобы отъужинать въ пріятельской компаніи.
   Но въ душѣ онъ долженъ былъ содрогнуться.
   Поздно вечеромъ по лагерю пронеслась вѣсть, что онъ заболѣлъ. Первымъ дѣломъ на слѣдующее утро онъ призвалъ къ себѣ Гасти и съ тревогой освѣдомился, искусенъ ли тотъ въ медицинѣ. Само собой разумѣется, это было слабымъ мѣстомъ низложеннаго студента, и обращеніе Баллантри къ нему за помощью очень ему польстило. Гасти осмотрѣлъ его и, будучи невѣжественнымъ и подозрительнымъ, но въ то же время крайне тщеславнымъ, самъ не зналъ: боленъ этотъ человѣкъ или притворяется.
   Въ этомъ сомнѣніи онъ пошелъ къ товарищамъ и объявилъ имъ, что Баллантри чуть ли не при смерти.
   -- Но какъ бы то ни было, и хотя бы онъ подохъ въ дорогѣ, прибавилъ онъ съ ругательствами, онъ долженъ отвести насъ къ мѣсту, гдѣ зарытъ кладъ.
   Но нѣкоторыхъ въ лагерѣ, и въ томъ числѣ Монтена, возмутила такая жестокость. Они согласились бы вчера пристрѣлить его, но сегодня ихъ разобрала жалость къ нему. А можетъ быть и то, что въ нихъ уже зародился протестъ противъ своего новаго предводителя: какъ бы то ни было, а они объявили, что если Баллантри боленъ, то надо дать ему поправиться.
   На слѣдующее утро ему стало очевидно хуже, и самъ Гасти сталъ выказывать ему нѣкоторое человѣческое участіе; до того вліяетъ даже притворное занятіе врачеваніемъ на человѣческія чувства и развиваетъ симпатію. На третій Баллантри призвалъ Монтена и Гасти къ себѣ въ палатку, объявилъ, что умираетъ, и сообщилъ имъ подробныя свѣдѣнія о томъ, гдѣ зарытъ кладъ, и предложеніе имъ немедленно отправиться отрывать его.
   Но тутъ возникло затрудненіе, на которое онъ по всей вѣроятности и разсчитывалъ. Никто изъ этихъ людей не довѣрялъ другъ другу, никто не соглашался оставаться въ лагерѣ. Съ другой стороны, хотя Баллантри и казался при смерти, говорилъ чуть слышно и большую часть времени лежалъ неподвижно, но все же могло быть, что онъ и притворяется, и по возвращеніи они найдутъ птицу улетѣвшей изъ гнѣзда.
   Поэтому, подъ предлогомъ сочувствія къ умирающему, они вертѣлись около палатки и не уходили за кладомъ.
   Послѣ полудня Гасти былъ призванъ къ постели Баллантри, чтобы напутствовать его молитвами; и хотя покажется невѣроятнымъ, но онъ набожно исполнилъ это. Въ восемь часовъ вечера плачъ Секундры возвѣстилъ о концѣ, и до наступленія десяти часовъ индусъ уже копалъ могилу.
   На восходѣ слѣдующаго дня Баллантри похоронили, и всѣ съ большой чинностью присутствовали при церемоніи; тѣло, завернутое въ мѣховое одѣяло, положили въ землю съ непокрытымъ лицомъ; послѣднее было блѣдно, какъ воскъ, а ноздри Секундра, по восточному обычаю, чѣмъ-то заткнулъ.
   Послѣ того рѣшено было идти на поиски за кладомъ; но лагеря не снимать. Въ эту ночь они не ставили часоваго, но улеглись вокругъ огня въ обычномъ порядкѣ лѣсныхъ бродягъ, то есть ногами къ огню. Секундра все время оставался на могилѣ своего господина. Утро застало ихъ въ томъ же положеніи, только Пинкертонъ, лежавшій по правую руку отъ Монтена, между нимъ и Гасти, былъ тайно умерщвленъ въ потемкахъ и лежалъ завернутый въ плащъ, но съ оскальпированной головой. Вся шайка помертвѣла при этомъ видѣ, потому что неумолимость индійской войны (или вѣрнѣе сказать рѣзни; всѣмъ была хорошо извѣстна. Но они приписали главную вину своей неосмотрительности: отсутствію часоваго. Пинкертона схоронили рядомъ съ Баллантри, а остальные снова провели весь день въ поискахъ и вернулись въ лагерь къ ночи, не безъ страха передъ краснокожими.
   Первымъ на часахъ стоялъ Монтенъ; онъ объявляетъ, что не спалъ и ни на минуту не присѣлъ даже, но сторожилъ съ неусыпной и напряженной бдительностью. Когда наступило время будить человѣка, которому предстояло смѣнить его на часахъ (очередь была за Гиксомъ, башмачникомъ), онъ подошелъ къ нему, но увидѣлъ, что онъ подобно Пинкертону, мертвъ и скальпированъ.
   Ясно было, что они попали въ руки одного изъ тѣхъ безпощадныхъ индійскихъ удальцовъ, которые иногда по недѣлямъ преслѣдуютъ отрядъ по пятамъ и скальпируютъ по одному человѣку на каждомъ привалѣ. Послѣ такого открытія, искатели клада, число которыхъ значительно сократилось, захвативъ самое необходимое изъ своихъ пожитковъ, обратились въ бѣгство. Они даже не погасили своего костра и не схоронили убитаго товарища.
   Весь день бѣжали они, не отдыхая, даже когда наступила темнота, такъ какъ боялись спать. Но силы человѣческія измѣрены, и имъ пришлось таки прилечь. А когда они проснулись, то увидѣли, что врагъ по-прежнему гонится за ними по пятамъ: смерть и обезображенный трупъ товарища свидѣтельствовали о томъ.
   Послѣ того они совсѣмъ обезумѣли, сбились съ пути и бродили по пустынѣ, безъ всякихъ припасовъ. Настаивать на дальнѣйшихъ ужасахъ ихъ пути -- безполезно. Достаточно сказать, что когда убійца отсталъ наконецъ, въ живыхъ оставались только Секундра и Монтенъ, купецъ твердо убѣжденъ, что незримый врагъ былъ какой-нибудь воинъ изъ его знакомыхъ, а потому и пощадилъ его. Пощаду же, оказанную Секундрѣ, онъ объясняетъ тѣмъ обстоятельствомъ, что послѣдній помѣшанный, и краснокожіе ихъ чтятъ.
   

XII.

   Въ исторіи, сообщенной Монтеномъ сэру Уильяму, конечно, отсутствовали тѣ подробности, о которыхъ онъ сообщилъ мнѣ, и путешествіе представлено благополучнымъ до той минуты, какъ заболѣлъ Баллантри.
   Но послѣднюю часть онъ передалъ во всемъ ея непритворномъ ужасѣ, блѣднѣя и трепеща при одномъ воспоминаніи. Да и мы, слушавшіе его, не могли не трепетать, такъ какъ каждаго изъ насъ это касалось, такъ сказать, лично. Сообщенія Монтена не только измѣнили все положеніе вещей для лорда Дэрисдира, но и матеріально повліяли на планы сэра Уильяма Джонсона.
   О послѣднихъ я долженъ подробнѣе поговорить съ читателемъ. Въ Альбани распространились тревожные слухи; говорили, что война готова загорѣться, и индійскій дипломатъ долженъ былъ поэтому спѣшить въ пустыню, несмотря на приближеніе зимы, чтобы убить зло въ зародышѣ.
   Но тутъ на границѣ пустыни онъ узналъ, что запоздалъ, и трудный выборъ предстоялъ теперь человѣку, болѣе осторожному, нежели храброму.
   Если онъ вернется назадъ, провинція можетъ подвергнуться всѣмъ отвратительнымъ ужасамъ индійской войны -- дома будутъ сожжены, поселки разорены, а люди перерѣзаны съ обычной жестокостью краснокожихъ.
   Съ другой стороны, двигаться дальше, рискнуть углубиться въ пустыню съ такимъ малымъ отрядомъ, идти съ мирными предложеніями къ дикарямъ, уже настроеннымъ на военный ладъ,-- вотъ двѣ крайности, одинаково смущавшія его умъ.
   -- Я запоздалъ, повторилъ онъ и впалъ въ глубокую задумчивость, опершись головой на руку.
   Когда онъ, наконецъ, вышелъ изъ нея и взглянулъ на насъ, то-есть на милорда, Монтена и на меня, сидѣвшихъ вокругъ костра, разложеннаго въ уголку лагеря, то сказалъ:
   -- Милордъ, говоря откровенно, я въ затрудненіи. Я нахожу нужнымъ идти впередъ, но не считаю возможнымъ пользоваться долѣе вашимъ обществомъ.
   -- Мы еще не перебрались на ту сторону рѣки, и я думаю, что къ югу дорога довольно безопасна. Не хотите ли, вмѣстѣ съ м-ромъ Макъ-Келларомъ, взять лодку съ матросомъ и вернуться въ Альбани?
   Милордъ, надо сказать, слушалъ разсказъ Монтена, не спуская съ него глазъ, и когда тотъ замолчалъ, сидѣлъ задумавшись.
   Было нѣчто ненормальное во взглядѣ, и нѣчто крайне болѣзненное въ его лицѣ, худомъ, постарѣвшемъ и непрерывно подергивавшемся судорожной улыбкой; глаза налиты кровью, взглядъ мучительно-напряженный. Я не могъ глядѣть на него безъ нѣкотораго раздраженія и другіе также, сколько я могъ замѣтить, избѣгали его общества, сэръ Уильямъ въ томъ числѣ. Но при такомъ непосредственномъ обращеніи къ нему милордъ немного подтянулся и овладѣлъ собой.
   -- Въ Альбани? повторилъ онъ твердымъ голосомъ.
   -- Ближе нельзя считать себя въ безопасности, отвѣтилъ сэръ Уильямъ.
   -- Мнѣ бы не хотѣлось ворочаться назадъ, сказалъ милордъ. Я не боюсь индійцевъ, прибавилъ онъ шутливо.
   -- Желалъ бы сказать то же самое, улыбнулся сэръ Уильямъ, хотя если кому-нибудь слѣдовало это говорить, такъ это мнѣ. Но вы должны помнить о моей отвѣтственности и о томъ, что отнынѣ путь становится крайне опаснымъ, а ваше дѣло -- если только оно у васъ было -- можетъ считаться оконченнымъ, благодаря печальной фамильной вѣсти, полученной вами. Въ силу этого я считалъ бы непростительнымъ съ своей стороны, еслибы позволилъ вамъ слѣдовать далѣе и подвергаться такому большому риску.
   Милордъ обратился къ Монтену.
   -- Отъ какой болѣзни притворился онъ, что умеръ? спросилъ онъ.
   -- Я не понимаю васъ, милордъ, отвѣтилъ купецъ.
   -- Я спрашиваю, отъ какой болѣзни онъ умеръ?
   -- О, право, не знаю. Даже Гасти не зналъ. Онъ умеръ какъ бы естественной смертію.
   -- Вотъ видите, обратился милордъ къ сэру Уильяму.
   -- Я васъ не понимаю, милордъ, повторилъ и сэръ Уильямъ.
   -- Помилуйте, да вѣдь тутъ идетъ рѣчь о наслѣдствѣ. Титулъ моего сына можетъ подвергнуться сомнѣнію; и разъ человѣкъ умеръ неизвѣстно отъ какой болѣзни, то естественно могутъ являться различныя подозрѣнія.
   -- Но, чортъ побери, вѣдь онъ схороненъ! вскричалъ сэръ Уильямъ.
   -- Я никогда этому не повѣрю, отвѣчалъ милордъ, весь дрожа. Я никогда этому не повѣрю! повторилъ онъ, вскакивая на ноги. Онъ былъ похожъ на мертваго? спросилъ онъ Монтена.
   -- Похожъ на мертваго? повторилъ купецъ. Онъ былъ блѣденъ. Какъ же не похожъ! Говорю, что я бросилъ на него горсть земли.
   Милордъ судорожно схватилъ сэра Уильяма за сюртукъ.
   -- Этотъ человѣкъ назывался моимъ братомъ, сказалъ онъ, но всѣ знали, что онъ оборотень.
   -- Оборотень? спросилъ сэръ Уильямъ. Что это такое?
   -- Онъ не здѣшняго міра, шепнулъ милордъ, равно какъ и черный демонъ, который находится у него въ услуженіи. Я разъ проткнулъ его шпагой насквозь, и горячая кровь брызнула мнѣ въ лицо и что ж ъ... онъ все-таки не умеръ. Какъ могу я повѣрить, чтобы онъ умеръ теперь! Нѣтъ, пока не увижу, что онъ сгнилъ въ землѣ...
   Сэръ Уильямъ, вытаращивъ глаза, глядѣлъ на меня. Монтенъ позабылъ о своихъ ранахъ и разинулъ ротъ отъ удивленія.
   -- Милордъ, сказалъ я, придите въ себя.
   Но у меня пересохло во рту, и языкъ едва двигался, такъ что я ничего больше не могъ сказать.
   -- Нѣтъ, продолжалъ милордъ, вы не можете меня понять. Макъ-Келларъ, тотъ понимаетъ, потому что все знаетъ и знаетъ, что его уже разъ схоронили. Это мой вѣрный слуга, сэръ Уильямъ; онъ схоронилъ его собственными руками,-- онъ и мой отецъ, при свѣтѣ двухъ восковыхъ свѣчей.-- А тотъ другой -- это домовой; онъ привезъ его изъ Короманделя. Я бы давно уже сказалъ вамъ все, сэръ Уильямъ, да только это фамильная тайна.
   Послѣднее замѣчаніе онъ произнесъ меланхолическимъ тономъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ его помраченіе какъ бы разсѣялось.
   -- Вы спрашиваете себя, что все это значитъ, продолжалъ онъ. Мой братъ заболѣваетъ и умираетъ. Его хоронятъ, какъ они говорятъ, и все кажется просто. Но если такъ, то къ чему же черный слуга возвращается назадъ? Я думаю, вы сами видите, что этотъ пунктъ требуетъ поясненія.
   -- Я сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ, милордъ, сказалъ сэръ Уильямъ, вставая. М-ръ Макъ-Келларъ, прошу васъ на пару словъ.
   И онъ увелъ меня изъ лагеря.
   -- Безъ сомнѣнія, это все рѣчи безумнаго, сказалъ сэръ Уильямъ, какъ только насъ не могли больше слышать.
   -- Да, конечно, отвѣчалъ я. Милордъ съ ума сошелъ. Это, кажется, очевидно.
   -- Что же мнѣ схватить и связать его? спросилъ сэръ Уильямъ. Я полагаюсь на ваше мнѣніе. Если все это бредъ, то, безъ сомнѣнія, его слѣдуетъ связать.
   -- Сэръ Уильямъ, я думаю, что милордъ не въ здравомъ умѣ и думаю такъ уже давно. Но въ безуміи есть степень и если надъ нимъ учинятъ насиліе... Сэръ Уильямъ, я тутъ не судья, заключилъ я.
   -- Я буду судьей, отвѣтилъ онъ. Потребую фактовъ. Было ли во всемъ этомъ бредѣ хотя одно слово правды? Вы колеблетесь отвѣтомъ? Неужели правда, что этотъ джентльменъ уже былъ разъ похороненъ?
   -- Не похороненъ, сказалъ я, и собравшись съ духомъ проговорилъ:-- сэръ Уильямъ, чтобы вамъ все стало понятно, я долженъ разсказать вамъ длинную исторію, которая касается благородной фамиліи (и въ которой пришлось и мнѣ играть роль). Скажите слово -- и я разскажу -- все равно, будетъ ли это хорошо или дурно. И во всякомъ случаѣ скажу вамъ, что милордъ не такой полоумный, какъ кажется. Это странное дѣло, и вамъ пришлось къ несчастію прицѣпиться къ его хвосту.
   -- Я вовсе не желаю знать вашихъ секретовъ, отвѣчалъ сэръ Уильямъ, но, говоря откровенно, я желалъ бы развязаться съ вами, такъ какъ ваше общество доставляетъ мнѣ мало удовольствія.
   -- Я не могу осуждать васъ за это, сказалъ я.
   -- Я не нуждаюсь ни въ вашемъ осужденіи, ни въ вашихъ похвалахъ, сэръ. Я просто желаю развязаться съ вами, и съ этою цѣлью предлагаю вамъ лодку и матросовъ.
   -- Вы очень добры, конечно, но позвольте мнѣ замолвить словечко. Намъ естественно хотѣлось бы знать правду объ этомъ дѣлѣ. То, что индусъ вернулся назадъ -- представляется довольно загадочнымъ.
   -- Я и самъ такъ думаю, перебилъ сэръ Уильямъ, и предлагаю разслѣдовать это обстоятельство, тѣмъ болѣе, что мой путь лежитъ въ ту сторону. Пошелъ ли этотъ человѣкъ только затѣмъ, чтобы умереть какъ собака на могилѣ своего господина, то и въ такомъ случаѣ жизнь его подвергается опасности, и я предлагаю, если можно, спасти его. Вѣдь за нимъ нѣтъ никакой вины?
   -- Никакой, сэръ Уильямъ, отвѣчалъ я.
   -- А теперь еще вотъ что я хочу спросить про м-ра Баллантри. Я слышалъ мнѣніе о немъ милорда, но, судя по преданности его слуги, онъ долженъ же былъ имѣть хоть какія-нибудь благородныя качества?
   -- Не спрашивайте меня объ этомъ, закричалъ я. И въ аду бываютъ благородные грѣшники. Я зналъ его не одинъ десятокъ лѣтъ, и всегда ненавидѣлъ, и всегда восхищался имъ, и при этомъ постоянно трепеталъ передъ нимъ, какъ рабъ.
   -- Я какъ будто вмѣшиваюсь въ ваши тайны, но, повѣрьте, что нечаянно. Довольно, если я увижу могилу и спасу (если можно) индуса. На этихъ условіяхъ беретесь ли вы убѣдить своего господина вернуться въ Альбани?
   -- Сэръ Уильямъ, вы узнали милорда при невыгодныхъ для него обстоятельствахъ и, можетъ быть, удивитесь, если я скажу вамъ, что люблю его. Но люблю его и не я одинъ. Въ Альбани его можно вернуть только силою, и это погубитъ окончательно его разсудокъ, а, можетъ быть, и убьетъ его. Это мое глубокое убѣжденіе, но я въ вашихъ рукахъ, и готовъ повиноваться, если вы принимаете отвѣтственность на себя.
   -- Я не беру на себя никакой отвѣтственности. Вы настаиваете на томъ, чтобы продолжать путь, а я умываю себѣ руки.
   И не прибавивъ больше ни слова, повернулся и ушелъ въ лагерь, гдѣ приказалъ готовиться въ путь. Милордъ, сторожившій насъ неподалеку, тотчасъ же подошелъ ко мнѣ.
   -- Ну, что? спросилъ онъ. На чемъ порѣшили?
   -- Ваше желаніе будетъ исполнено. Вы увидите могилу.
   Вожакъ съ точностью описалъ положеніе могилы Баллантри: ее не трудно было найти; она находилась между пограничной грядой скалъ, которую легко было признать по ихъ виду и мѣстоположенію, и истоками различныхъ рѣченокъ, питающихъ воды внутренняго моря -- такъ называемаго озера Чемпленъ.
   Мы выступили въ путь въ воинскомъ порядкѣ и со всевозможными предосторожностями противъ нечаяннаго нападенія краснокожихъ. На ночь лагерь замыкался цѣпью и сторожился часовыми. Въ тѣхъ же видахъ предосторожности мы пріостановили на другой день свое дальнѣйшее наступленіе въ нѣсколькихъ ярдахъ отъ цѣли нашего назначенія; ночь уже надвигалась; такъ какъ мѣсто, на которомъ мы остановились, найдено было весьма удобнымъ для укрѣпленнаго лагеря, то сэръ Уильямъ и рѣшилъ сдѣлать привалъ.
   Передъ нами высилась цѣпь горъ, со снѣжными, блестѣвшими какъ серебро, вершинами.
   Уже совсѣмъ стемнѣло, когда мы сѣли ужинать; мы ѣли молча, и тотчасъ по окончаніи ужина милордъ отошелъ отъ костра на окраину лагеря, куда я послѣдовалъ за нимъ. Лагерь былъ разбитъ на возвышенности, господствовавшей надъ замерзшимъ озеромъ, длиной около мили; подъ ногами у насъ разстилался лѣсъ съ оврагами и прогалинами; надъ нами высились снѣжныя вершины горъ, а еще выше сіялъ на небѣ мѣсяцъ. Въ воздухѣ царила мертвая тишина; нигдѣ не слышно было ни шороха, ни шума, и движеніе нашего лагеря поглощалось окружающей тишиной. Теперь, когда вѣтеръ улегся, стало такъ тепло, что ночь казалась точно іюльской -- странная иллюзія чувствъ среди природы, окованной зимнимъ льдомъ.
   Милордъ стоялъ, опершись локтемъ на ладонь одной руки, а другою поддерживая подбородокъ, и глядѣлъ въ пространство; я слѣдилъ за его взглядомъ. Вдругъ какой-то звукъ раздался въ ночной тиши. Онъ не былъ ни очень громокъ, ни очень близокъ, но, раздавшись, какъ уже сказано, среди мертвой тишины, переполошилъ весь лагерь, точно звукъ военной трубы. Прежде, нежели я опомнился, сэръ Уильямъ уже очутился рядомъ со мной, а позади его столпились всѣ путешественники, настороживъ уши. Мнѣ показалось, когда я оглянулся на нихъ черезъ плечо, что лица ихъ блѣдны не отъ одного только луннаго свѣта. Милордъ стоялъ впереди всѣхъ, приподнявъ руку, какъ бы въ знакъ предостереженія и, казалось, превратился въ каменное изваяніе. А звуки слѣдовали непрерывно и безостановочно чередуясь.
   Вдругъ Монтенъ заговорилъ громкимъ, прерывистымъ шепотомъ, какъ человѣкъ, только-что опомнившійся отъ страха.
   -- Понимаю, что это значитъ.
   И мы всѣ обернулись къ нему.
   -- Индусъ зналъ, гдѣ зарытъ кладъ. Это онъ... онъ выкапываетъ кладъ изъ земли.
   -- Навѣрное! воскликнулъ сэръ Уильямъ. Какъ это мы раньше не догадались.
   -- Одно только меня смущаетъ, продолжалъ Монтенъ, звуки раздаются совсѣмъ по близости отъ нашего бывшаго лагеря, и я не понимаю, какъ могъ онъ попасть туда раньше насъ, если только не прилетѣлъ на крыльяхъ.
   -- Алчность и страхъ придаютъ крылья, замѣтилъ сэръ Уильямъ. Но этотъ негодяй напугалъ насъ, и я предлагаю отплатить ему тѣмъ же. Какъ скажете, джентльменъ, не пойти ли намъ къ нему?
   Рѣшено было идти и приняты мѣры, чтобы накрыть Секундру за работой. Сильный отрядъ былъ оставленъ, чтобы охранять лагерь, и мы двинулись впередъ. Намъ приходилось идти оврагомъ, и по мѣрѣ того какъ мы спускались, звуки затихали и наконецъ совсѣмъ почти замерли.
   По другую сторону скатъ горы былъ болѣе открытъ и поросъ лишь немногими соснами, бросавшими черную, какъчернила, тѣнь при лунномъ свѣтѣ. Отсюда звуки стали долетать до насъ гораздо отчетливѣе, и мы могли разобрать лязгъ-желѣза о мерзлую землю и оцѣнить бѣшеную поспѣшность, съ какою дѣйствовалъ заступъ. Когда мы дошли до вершины горы, то спугнули двухъ или трехъ птицъ, а въ слѣдующій мигъ передъ нами открылась странная картина.
   Узкая горная площадка, надъ которой господствовали снѣжныя вершины, окаймленная деревьями, лежала передъ нами, озаренная луннымъ свѣтомъ. Посрединѣ раскинутъ былъ шатеръ, побѣлѣвшій отъ мороза: въ приподнятую дверь виднѣлись его темныя нѣдра. На одномъ концѣ этой небольшой авансцены лежалъ трупъ.
   Безъ сомнѣнія мы находились на томъ мѣстѣ, гдѣ былъ разбитъ лагерь Гарриса; кругомъ виднѣлись разныя вещи, покинутыя во время паники; въ томъ шатрѣ испустилъ послѣдній вздохъ Баллантри, а трупъ, который мы видѣли -- то были бренные остатки башмачника Гикса. Мѣсто трагическаго происшествія всегда волнуетъ, и теперь видъ его не могъ не подѣйствовать даже на самыхъ безпечныхъ. И все-таки не этотъ видъ поразилъ насъ всего болѣе и превратилъ въ каменные столбы, но другое зрѣлище, вовсе не неожиданное. Мы увидѣли Секундру на могилѣ у его господина; онъ сбросилъ большую часть одежды, и при всемъ томъ его тщедушныя руки и плечи были покрыты потомъ, блестѣвшимъ на лунномъ свѣтѣ. Лицо его выражало тревогу и нетерпѣніе; уйдя по щиколку въ землю, онъ торопливо разрывалъ могилу, а за его спиной черная тѣнь его повторяла и какъ-будто передразнивала всѣ его движенія.
   Ночныя птицы поднялись-было съ мѣста при нашемъ приближеніи, но снова усѣлись. Секундра, поглощенный своимъ занятіемъ, ничего не видѣлъ и не слышалъ.
   Я услышалъ, какъ Монтенъ шепнулъ сэру Уильяму:-- Великій Боже! онъ разрываетъ могилу! Онъ хочетъ выкопать мертвеца!
   Сэръ Уильямъ вздрогнулъ.
   -- Ахъ! ты бездѣльникъ и святотатецъ! закричалъ онъ. Что ты дѣлаешь?
   Секундра привскочилъ и вскрикнулъ: заступъ выпалъ у него изъ рукъ, и онъ на минуту онѣмѣлъ, глядя на насъ. Затѣмъ вдругъ, какъ стрѣла, бросился-было бѣжать въ лѣсъ, но опять вернулся.
   -- Помогите, коли пришли, проговорилъ онъ, обращаясь къ сэру Уильяму.
   Но тутъ увидѣлъ стоявшаго за его спиной милорда.
   -- Онъ здѣсь! взвизгнулъ онъ, всплеснувъ руками.
   -- Ну тише, тише! произнесъ сэръ Уильямъ. Никто не сдѣлаетъ вамъ вреда, если вы невинны, а если виновны, то бѣгство ни къ чему не послужитъ, потому что мы васъ поймаемъ. Говорите, что дѣлаете вы здѣсь, среди могилъ и незарытыхъ тѣлъ?
   -- Вы не убійца? вы не погубите меня?
   -- Никто васъ не погубитъ, если вы невиновны, повторилъ сэръ Уильямъ. Я уже сказалъ вамъ это и не понимаю, почему вы сомнѣваетесь.
   -- Потому что они всѣ убійцы, объявилъ Секундра, вотъ почему! Онъ убійца, продолжалъ онъ, указывая на Монтена; вотъ еще двое убійцъ-наемщиковъ -- указывая на милорда и на меня! все убійцы, на висѣлицу ихъ! Я спасу Саиба, и онъ ихъ всѣхъ повѣситъ. Саибъ, указалъ онъ на могилу, не умеръ. Онъ схороненъ, но онъ не умеръ.
   Милордъ издалъ слабое восклицаніе, пододвинулся къ могилѣ и уставился въ нее.
   -- Похороненъ, но не умеръ! вскричалъ сэръ Уильямъ. Что это за чепуха?
   -- Видите ли, Саибъ, мы съ Саибомъ были одни среди убійцъ, пытались бѣжать -- не удалось. Ну вотъ и придумали: у насъ въ Индіи, въ странѣ жаркой, хорошо, а здѣсь, въ холодной странѣ -- кто знаетъ? Говорю вамъ, надо торопиться; помогите, разложите костеръ, помогите растирать.
   -- О чемъ толкуетъ этотъ человѣкъ, закричалъ сэръ Уильямъ; моя голова идетъ кругомъ.
   -- Говорю вамъ, что похоронилъ его живымъ, настаивалъ Секундра. Я научилъ его проглотить свой языкъ. Теперь надо какъ можно скорѣе выкопать его изъ земли, и онъ оживетъ. Разложите костеръ.
   Сэръ Уильямъ обратился къ ближайшему изъ стоявшихъ около него людей.
   -- Разложите костеръ, приказалъ онъ; мнѣ судьба опредѣлила возиться съ помѣшанными.
   -- Вы добрый человѣкъ, сказалъ Секундра. Теперь я пойду и выкопаю Саиба.
   Онъ вернулся къ могилѣ и принялся за прежнее занятіе. Милордъ стоялъ неподвижно, точно приросъ къ мѣсту, и я около него, боясь самъ не зная чего.
   Морозъ еще не совсѣмъ оковалъ землю, и индусъ, отбросивъ заступъ, принялся разрывать землю руками. Вотъ онъ высвободилъ часть мѣховаго одѣяла и сталъ осторожно разгребать землю, и вотъ мѣсяцъ озарилъ блѣдное лицо, въ которомъ я призналъ м-ра Баллантри. Глаза были закрыты, уши и носъ чѣмъ-то законопачены, щеки обрюзгли, а носъ заострился, какъ у мертвеца. Но хотя онъ пролежалъ столько времени въ землѣ, тлѣніе не коснулось его, а губы и подбородокъ поросли черной бородой, что произвело очень странное на насъ впечатлѣніе.
   -- Боже мой! вскрикнулъ Монтенъ, лицо у него было гладко, какъ у ребенка, когда мы клали его въ землю.
   -- Говорятъ, волоса выростаютъ на мертвецахъ, замѣтилъ сэръ Уильямъ, но голосъ его дрожалъ, а языкъ плохо повиновался ему.
   Секундра не обращалъ вниманія на наши замѣчанія и разгребалъ землю такъ быстро, какъ терріеръ. Съ каждой секундой тѣло Баллантри все больше и больше выступало на поверхность земли.
   -- Теперь помогите мнѣ приподнять его съ земли, сказалъ Секундра.
   О томъ, сколько времени прошло -- я не имѣлъ ни малѣйшаго понятія. Могло пройти три часа, могло пройти и пять, пока индусъ старался оживить тѣло своего господина, и наконецъ вскрикнулъ отъ радости. И дѣйствительно наклонившись впередъ, я самъ замѣтилъ перемѣну въ застывшемъ лицѣ вырытаго изъ земли человѣка. Въ слѣдующій мигъ рѣсницы его дрогнули, вѣки приподнялись, и мертвецъ глянулъ мнѣ въ лицо.
   За эти признаки жизни я ручаюсь. Другіе говорили потомъ, что онъ пытался заговорить, что зубы его оскалились, и онъ дѣлалъ видимыя и мучительныя усилія. Можетъ быть; не стану спорить; самъ я этого не видѣлъ; я былъ занятъ другимъ. Въ тотъ моментъ, какъ мертвецъ раскрылъ глаза, милордъ Дэрисдиръ хлопнулся о земь, я бросился къ нему -- онъ былъ мертвъ...
   Наступилъ день, а Секундру все еще не могли уговорить прекратить безполезныя старанія. Сэръ Уильямъ, оставивъ небольшой отрядъ подъ моей командой, повелъ съ разсвѣтомъ дальше свое посольство.
   Но за исключеніемъ перваго момента (причинившаго смерть милорду) м-ръ Баллантри не проявилъ больше признаковъ жизни, и къ полудню даже его вѣрный слуга сдался передъ очевидностью.
   -- Слишкомъ холодно, проговорилъ онъ, въ Индіи хорошо, здѣсь дурно.
   И попросивъ поѣсть, съ жадностью набросился на пищу; поѣвъ онъ растянулся у костра и проспалъ впродолженіи нѣсколькихъ часовъ безпробуднымъ сномъ. Я разбудилъ его, чтобы онъ могъ присутствовать при двойномъ погребеніи.
   Онъ все время оставался невозмутимъ: онъ очевидно пережилъ и свое горе по господинѣ, и свой страхъ передо мной и Монтеномъ.
   Одинъ изъ людей, оставленныхъ мнѣ, былъ отличный рѣзчикъ по камню, и прежде нежели сэръ Уильямъ успѣлъ къ намъ вернуться, онъ вырѣзалъ слѣдующія двѣ эпитафіи, сочиненныя мной и которыми я заканчиваю свой разсказъ:

Д. Д.
Наслѣдникъ шотландскаго титула,
Изощренный въ искусствахъ и вѣжливомъ обращеніи,
Восхищавшій собой Европу, Азію и Америку,
Въ войнѣ, какъ и въ мирѣ,
Въ шатрахъ дикарей охотниковъ, равно какъ и въ столицахъ
королей,
Послѣ всѣхъ своихъ успѣховъ и побѣдъ,
Лежитъ здѣсь позабытый.

-----

Г. Д.
Его братъ,
Проживъ незаслуженно бѣдственную жизнь,
И мужественно перенося ее,
Умеръ почти въ тотъ же часъ
И спитъ въ одной могилѣ
Съ своимъ братомъ.

-----

Набожнымъ усердіемъ его жены и стараго преданнаго слуги воздвигнутъ этотъ памятникъ обоимъ братьямъ.

Конецъ.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 5--9, 1890

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов