ВСЕСОЮЗНАЯ БИБЛИОТЕКА им. В. К. ЛЕНИНА
ПИСЬМА АЛЕКСАНДРА ТУРГЕНЕВА БУЛГАКОВЫМ
Подготовка текста писем к печати,
вступительная статья и комментарии
А. А. САБУРОВА
Под редакцией И. К. ЛУППОЛ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
МОСКВА -- 1939
До вашего времени не появлялось еще ни одной монографии, посвященной жизни и деятельности Александра Тургенева. Пока что Александр Тургенев существует только в материалах -- мемуарных, эпистолярных, архивных, напечатанных и ненапечатанных, в стихотворных посвящениях поэтов до Пушкина включительно и в своих собственных трудах по изданию памятников русской истории.
При этом отнюдь нельзя сказать, что Александр Тургенев забыт русской исторической наукой. Не много таких деятелей, которым уделялось бы столько самого пристального внимания, как А. И. Тургеневу, при изучении всех вопросов русской истории и литературы первой половины XIX века. Друг Жуковского, Вяземского, Карамзина, Пушкина и многих их современников, писателей и неписателей, брат декабриста Николая Тургенева, деятельный администратор первой четверти столетия, с увлечением распространявший все либеральные идеи своего времени, неустанный ходатай перед властями за всех, кто нуждался в помощи и о ком ему случайно удавалось узнать, упорный собиратель памятников русской истории, извлекавший ценнейшие документы из самых различных хранилищ в России, и за границей, блестящий корреспондент виднейших своих современников, составивший в своей переписке целую летопись европейской жизни почти за полстолетия, живой наблюдатель и участник самых разнообразных общественных течений, от сербского восстания 1804 г. до католических салонов Свечиной и Рекамье 1840-х гг., лично знавший чуть ли не всех выдающихся деятелей своего времени, -- А. И. Тургенев встречается почти в каждом томе любого русского исторического журнала, почти в каждой книге, касающейся эпохи, к которой он принадлежал. Но при этом во всякой книге, во всякой статье он появляется на втором плане, в качестве одного из сопутствующих мотивов, сопровождающих главную тему. О нем упоминают всегда, если речь идет о Пушкине, о Николае Тургеневе, о комиссии составления законов, о Свечиной, об отношениях Гете с русскими писателями, но о нем самом, о его жизни и деятельности не говорится почти никогда.
Строго говоря, полная и исчерпывающая монография об Александре Тургеневе до настоящего времени еще и не могла быть написана. Публикация архива братьев Тургеневых началась лишь перед самой войной 1914 г. и далеко еще не закончена. Переписка А. И. Тургенева с Вяземским при всем ее огромном литературно-историческом значении вместе с вышедшими томами тургеневского архива и разрозненной эпистолярно-мемуарной литературой, касающейся Тургеневых и рассыпанной во множестве издании, несмотря на свой объем, разумеется, недостаточна.
Тургеневские материалы хранятся не только в их архиве, но и в архивах их корреспондентов, друзей и доверенных лиц. Помимо их основного фонда должны быть вовлечены в круг исследования и все отколовшиеся его части -- переписка, записи, коллекции и пр., тем более, что ценность исторического и литературного документа возрастает только в соприкосновений с родственными ему документами. Исключительная широта связей Александра Тургенева, редкое разнообразие исторических фактов, раскрывающихся в его материалах, настоятельно требуют полной публикации всего тургеневского наследия.
Чтобы составить представление об авторе публикуемых здесь писем, необходимо восстановить важнейшие этапы его жизни и определить круг его деятельности и его общественно-литературные связи в отдельные периоды.
Ал. И. Тургенев родился! в 1784 г. в семье Ивана Петровича Тургенева, просвещенного человека, одного из ближайших друзей и сотрудников Новикова -- автора и издателя передовых литературно-публицистических журналов екатерининского времени. Тургенев-отец был подлинным масоном-филантропом, интересовавшимся не обрядовой стороной масонской традиции, а его этико-социальной сущностью. Благотворительная деятельность, наука и литература исчерпывали собою его жизненные интересы в те годы, когда петербургская знать проводила время в бесконечных празднествах, а в провинции неограниченно властвовали Простаковы и Скотинины.
Дом И. П. Тургенева был теплицей, огражденной и от великосветской пошлости и от грязи провинциальных помещичьих берлог.
В семье И. П. Тургенева было четверо сыновей. Старший, Андрей (1781--1803), поэт, близкий друг Жуковского, восторженный почитатель Гете, умер 22 лет. Он успел оставить заметный след в русской литературе, ибо один из первых ввел в круг русского чтения Гете и Шиллера.
Александр Тургенев (1784--1845) был вторым сыном Ивана Петровича. По смерти Андрея он оказался старшим из братьев, а по смерти отца (1807) -- старшим в семье, и это в значительней мере определило его личную судьбу. Когда отец заболел, Александру едва перевалило за 20 лет, и он почувствовал себя опекуном младших братьев и ответчиком за их образование, карьеру, состояние. Это заставило его на двадцать лет втянуться в административную деятельность и связать себя с великосветским и административным Петербургом.
Третий брат, Николай (1789--1871), известный декабрист "без декабря". Его жизнь и деятельность является предметом особого изучения, о нем имеется большая литература и ряд специальных монографий (Тарасова, Шебушша и др.), и потому мы здесь будем говорить о нем лишь вскользь, поскольку его идейная или жизненная тема совпадает с темой Александра.
Четвертый брат, Сергей (1790--1827), единомышленник Н. И., убежденный враг деспотизма и крепостничества. Он прошел обычный для тургеневской семьи путь образования и службы (Университетский благородный пансион, Архив коллегии иностранных дел, студенческие годы в Геттингене, затем служба в министерствах и в русских заграничных миссиях). Александр постоянно упоминает о младшем брате, как о предмете своей особой заботы, по все необходимые для понимания текста сведения о нем мы даем попутно, в справочной части нашего комментария,
Первым крупным фактом в жизни братьев Тургеневых, мало памятным даже для старших братьев, была ссылка Ивана Петровича в его Симбирскую деревню Тургенево, последовавшая га арестом Новикова, ликвидацией его издательских начинаний и разгоном его друзей, среди которых на первом месте должны быть названы Иван Владимирович Лопухин, в публикуемой переписке не раз упоминаемый, и Иван Петрович Тургенев. По воцарении Павла I (1796) Иван Петрович был возвращен в Москву и назначен директором Московского университета.
Воспитателем братьев Тургеневых был женевец Георг Кристоф Тоблер, лично знакомый с Гете, родственник Лафатера, с которым переписывались И. П. Тургенев и Карамзин, провозвестник германской литературы в тургеневском кругу, посеявший среди них влечение к образам "Разбойников", "Коварства и любви", "Вертера" и других творений Гете к Шиллера, формировавших сознание передовых представителей дворянской интеллигенции до Герцена включительно (Ср. Дурылин, Русские писатели у Гете в Веймаре, гл. IV ("А. И. Тургенев и Гете"), стр. 293, "Литературное наследство", вып. 4--6, 1932).
Переехав в Москву, братья Тургеневы оказались в центре литературных интересов: Иван Петрович собрал вокруг себя остатки рассеянного новиковского "Дружеского ученого общества". Помимо братьев Лопухиных, Ивана и Петра, M. R Невзорова и других масонов к этому "обществу" примыкали вывезенный И. П. Тургеневым еще в 80-х гг. из симбирской глуши Н. М. Карамзин и И. И. Дмитриев -- его соседи-помещики, с его помощью нашедшие свою литературную дорогу и занявшие по праву первые места в русской литературе предпушкинсксй поры. Тургеневы стали воспитанниками Московского университета (Андрей) и Университетского благородного пансиона (Александр) в 1797--1800 гг. И в университете и в университетском пансионе стали возникать в это время литературные начинания, которых раньше не было и в помине. Как "Собрание воспитанников Московского университета", так и "Собрание воспитанников Университетского благородного пансиона" являются первыми очагами русских литературных движений XIX века. Неудивительно, что параллельно "ученому" обществу старшего поколения и университетским "собраниям" Тургеневы и их друзья в свою очередь образуют литературное сообщество и посвящают ему свое главное внимание. Андрей Тургенев, как старший, был в нем центральной фигурой. Его ближайшими литературными друзьями становятся Жуковский и будущий профессор Мерзляков, а позднее, к 1801 г., возникает уже "Дружеское литературное общество", в котором помимо них принимают участие также Александр Тургенев, будущий журналист Воейков, Андрей Кайсаров, его братья, Родзянко, Офросимов и некоторые другие.
Общество существовало недолго. С 1801 г. начинают отъезжать Андрей и Александр Тургеневы, Андрей Кайсаров; вскоре смерть уносит Андрея Тургенева. Мерзляков, Воейков и другие отпадают, по мере того как выясняется их внутреннее отличие от тургеневского центра, и фактически спаянными глубоко и надолго остаются Александр Тургенев и Жуковский, мировоззрение и жизнь которых корнями своими уходят в эпоху "Дружеского литературного общества". Дружба их охватывает почти полстолетия. Всю жизнь, когда они жили не в одном городе (что случалось редко), они переписывались, и переписка их составляет интереснейшие страницы русского литературного прошлого. Но, к сожалению, до самого последнего времени ценность этой переписки не была осознана, и в печати имеются лишь письма Жуковского, а письма Тургенева к нему, хранящиеся в тургеневском архиве, включены в работу только теперь и в печати еще не появлялись.
Литературной темой младшего тургеневского кружка были, главным образом, "Вертер" Гете, "Разбойники" и "Коварство и любовь" Шиллера и созвучные им сочинения других немецких поэтов -- Коцебу и Виланда, а формой их деятельности -- переводная работа. Ввести в оборот русской умственной жизни Гете, Шиллера и современных им писателей -- такую задачу ставили перед собой братья Тургеневы и их друзья. Увлечение Андрея Тургенева драмой Шиллера "Коварство и любовь" с участием Сандувовой, разговоры его с Мерзляковым о "Разбойниках" и другие факты, отразившиеся в записях его дневников, говорят нам об исключительном значении этой темы в их умственной жизни. Поэтому неудивительно, что они пытались организовать систематическую переводную работу, что делает их литературные попытки не только увлечением, но сознательным, действительным начинанием.
Чтобы составить представление об Александре Тургеневе в годы его ранней юности, приведем его ранний литературный опыт, набросанный им, когда он был еще тринадцатилетним мальчиком. "Пиеска" эта, написанная 14 ноября 1797 г., говорит, между прочим, о том значении, которое имели восходящие к Новикову этико-социальные воззрения Тургенева-отца, Лучшие идеи эпохи -- идеи Радищева, отразившиеся в этих строках, несомненно дошли до сознания Александра через суждения Ивана Петровича и его друзей.
"10 часов вечера. Сижу один в своей комнате; глаза мои смыкаются, вижу из окошка бледномерцающий свет фонарей. Все вокруг меня спит, все тихо, один сверчок прерывает глубокую тишину. Помышляю о том; что происходит теперь в пространном мире.
Трудолюбивый крестьянин, работавший целый день в поте лица своего, чтобы достать себе кусок черствого хлеба, разделяет его со своею голодною семьею и помышляет, как бы ему не умереть с голоду в будущий день, между тем как празднолюбивый богач ест самые отборные кушанья, совсем ни о чем не думая.
Добросердечный бедный старец, помолясь богу, ложится на рогожку с своими внучатами и правнучатами; а изысканный юноша протягивается на мягкой постеле, не возблагодаря всевышнего за то, что он провел благополучно минувший день.
Жадный скупец, имеющий множество сокровищ, не может спать спокойно, боясь, чтоб не похитили у него неправдою приобретенного имения. Вот стучится в его двери нищий и просит христаради милостыни, но он с гневом отгоняет его, а несчастный, прослезившись, уходит. Тут попадается ему бедный солдат и подает ему последнюю свою копейку.
Ах! для чего не имеет трудолюбивый крестьянин сих отборных кушаньев, а имеет их празднолюбивый богач? Для чего не имеет добросердечный бедный старец мягкой постели, а имеет ее изнеженный юноша? Для чего? Тут я невольным образом выведен был из своей задумчивости громким стуком подле моей комнаты. Я гашу почти догорелую свечу, бросаюсь на постель и засыпаю крепким сном.
Любезные читатели!
Вы без сомнения нашли в сем маленьком сочинении множество непростительных погрешностей; но что делать? Я еще в первый раз осмелился сочинять. Простите мне их. Я желал услужить вам от всего моего сердца; но лучше не мог. В другой раз, когда еще осмелюсь что-нибудь надисать, то, может быть, буду счастливее!
1797 года. Ноября 14 дня".
В конце января 1802 г. Александр Тургенев уехал вместе с Андреем Кайсаровым в Петербург, а в июле -- за границу, в Геттинген. Тургеневы уезжали из России "с душою прямо геттингенской", т. е. воспитанные на лучших образцах германской культуры. Тягу в Германию, осознанную первоначально как тяга в Веймар, разожженную в них Тоблером, они не только испытывали всегда сами, но и передали друзьям.
В одном письме И. Ф. Журавлева к Андрею Тургеневу читаем: "Я был в совершенном энтузиазме (читал статью "Littérature allemande" в "Spectateur du Nord"); переселялся духом в Германию, не зная ее совершенно... Щастливым называл я тебя., что имеешь надежду жить в блаженной ученой республике... Мы вместе некогда мечтали быть в ней (Германии) неразлучными; вместе энтузиазмом горели пожить несколько в Германии... Сжалься, возьми и меня с собою... Я готов заменить, одного из твоих лакеев, лишь бы только быть с тобою, быть в блаженной Германии" (АбТ, II, стр. 37).
С Ал. Тургеневым в 1802 г. выехали за границу также И. А. Двигубский, И. П. Воинов и Успенский. Одновременно с ними в Геттингене находились и другие русские: В. И. Фрейганг, Калкау, Гусятников, Яншин, Пилецкий. Таким образом, русские студенты образовали в Геттингене небольшую колонию.
Два года учебной жизни в Геттингене дали Ал. И. Тургеневу определенную специализацию. При всем "энциклопедическом" характере его знаний и интересов, при всем его космополитизме, он был по роду своей деятельности хроникером и историком. Геттинген был известен преимущественно развитием исторических и политических наук, и Шлецер, один из крупнейших историков своего времени, славившийся и в последующих поколениях, был учителем Александра Тургенева, а при отъезде последнего рекомендовал его на степень адъюнкта по историческому классу в Академию наук. Мягкую и податливую природу Ал. И. Тургенева, до того времени насыщенного преимущественно литературой, Шлецер, славный "равно и ученостию и смелостию политическою" (выражение Н. И. Тургенева), незаметно перестроил, и он возвращается в Россию историком-патриотом, готовым посвятить свою жизнь изучению отечественной и славянской истории и собиранию ее памятников. Этой задаче он не изменяет до конца своих дней. Кроме Шлецера и других историков, Тургенев слушал в Геттингене Бутервека, Эйхгорна, И. Ф. Буле (курс философии), лекции по ботанике, медицине, стараясь охватить все многообразие новейшей европейской мысли. Его вдохновляла "свобода духа, не сжимаемая цензурой". "Всем позволено рассуждать, хотя бы то было и о тайной канцелярии", -- восклицает он в своем дневнике.
Исторические науки были в центре его занятий. Это видно хотя бы из того, что он вместе с Кайсаровым участвовал в работе Шлецера по изданию его капитального труда о летописце Несторе, а также из статьи его по "древней славяно-русской истории", напечатанной в 1804 г. в "Северном вестнике" (часть II), и других трудов, последовавших за нею (см. ниже, стр. 22).
Пребывание Ал. И. Тургенева за границей завершилось большим путешествием его по славянским землям, которое он совершил совместно с Андреем Кайсаровым, своим заграничным спутником 1802--1804 гг. Первая большая группа публикуемых здесь писем, если не считать двух самых ранних, относится ко времени этого путешествия. Подробности его изложены в письмах Александра Тургенева к родителям и других материалах, собранных в IV выпуске "Архива братьев Тургеневых". Канва этого путешествия такова. Александр Тургенев и Андрей Кайсаров выехали из Геттингена после весеннего семестра 1804 г. через Лейпциг, Дрезден и Бауцен. Они прибыли в Прагу, а затем в Вену. Далее они посетили Офен, Будапешт, с 23 сентября по 15 октября пробили в Карловице. Посетив ряд городов и местечек в славянских землях (Фружскую гору, Землия, Кульпин, Дале), они через Аграм, Фиуэде и Триест прибыли в Венецию, после чего Ал. Тургенев через Веку поехал в Россию (А. Кайсаров снова поехал в Геттинген).
Возвращение на родину не принесло Александру Тургеневу радости. Уже отрезвленный смертью любимого старшего брата} он нашел дома умирающего отца.
В 1806 г. он поступил на службу в канцелярию товарища министра юстиции H. H. Новосильцева, бывшего в первые годы царствования Александра I членом "негласного комитета" при императоре, а вскоре вслед за тем получил также место помощника референдария первой экспедиции комиссии составления законов. Рекомендация Шлецера, не использованная по прямому назначению, не только по нежеланию родителей, но и потому, что Александр Тургенев сам не хотел замыкаться в узкий академический круг или круг университетской профессуры, обеспечила ему внимание высших петербургских кругов и веское служебное положение. Он быстро шел в гору как благодаря ряду параллельных рекомендаций, шедших и от отца, пользовавшегося уважением при дворе, и от Я. И. Булгакова, о котором речь будет впереди, и от многих других лиц, так и благодаря своей исключительной общительности. Особенно выигрышна была для него поездка в свите Александра I в глазную квартиру, в эпоху тильзитского свидания (это было на второй год его служебной карьера).
Дальнейшее движение Александра Тургенева по службе таково. С 13 сентября 1810 г. он был директором департамента духовных дел иностранных исповеданий, с 9 апреля 1812 г. -- помощником статс-секретаря Государственного совета по департаменту законов, с этого же года -- членом и секретарем Библейского общества, с 4 мая 1812 г. -- членом совета комиссии составления законов, с марта 1816 по 29 августа 1818 г. -- исправляющим должность статс-секретаря департамента законов.
Ближайшим другом Тургенева наряду с Жуковским был поэт П. А. Вяземский, приятель Пушкиных, Жуковского и их литературных друзей. Дружба эта начинается с 1812 г. и без минуты охлаждения продолжалась до последних дней Тургенева. Тургенева и Вяземского сблизили общие литературные интересы и сходство их литературных и общественных позиций. Никогда не жившие в одном городе, лишь изредка, наездом встречавшиеся с глазу на глаз, они провели всю жизнь в непрестанном общении. Это -- явление нередкое в начале XIX века, когда письмо служило не только средством личного общения, но и средством ознакомления с современной общественной жизнью, заменяющим регулярную прессу. Будучи средством ознакомления с жизнью, переписка часто привлекала к себе главные душевные силы. Эпоха эпистолярных романов была также эпохой эпистолярной дружбы. Такую эпистолярную дружбу находим мы и между Александром Тургеневым и Вяземским.
Значение частной переписки в жизни Александра Тургенева неизмеримо выше, чем в жизни любого из его современников, любого из его корреспондентов. Вяземский, Жуковский были поэтами, и их творческая мысль выражалась далеко не только в беседе с друзьями. У Ал. Тургенева письмо и дневник стали главной формой выражения творческой мысли. Между письмом и дневником решительной грани у него не было. Письмо свое он рассматривал как живой элемент в непрерывном потоке корреспонденции, мыслившихся им как связное целое и подлежавших в дальнейшем какой-то обработке. Письмо было страницей из дневника, отправленной к другу. Эти страницы должны были нередко обойти целый ряд друзей, живших иной раз в разных городах, и затем остановиться в месте постоянного хранения. Постоянная тургеневская фраза "По прочтении отправь к сестрице" имеет именно это значение.
Мастер эпистолярной речи, Тургенев был наблюдателем-хроникером современной жизни. Оценку этой хроники, которую он вел всю жизнь, в дневниках и в письмах к друзьям, мы найдем ниже в отзыве Пушкина.
Дружба с Вяземским была главным, наиболее жизненным фактом для Тургенева в период 1806--1824 гг., т. е. в период его оседлой жизни в Петербурге и непрерывной и беспокойной административной деятельности. Вяземский же впоследствии дал ему наиболее яркую и всестороннюю характеристику. При этом редкой отличительной чертой Александра Тургенева было то, что все решительно, с кем ему приходилось сталкиваться,-- свои и чужие, знакомые и незнакомые, -- получали и записывали о нем совершенно сходные впечатления. Всех всегда поражала его сверкающая жизненная сила, его неиссякаемый интерес ко всему на свете. Едва ли кроме него существовал человек, которого бы одинаково принимали и оценивали все от Карамзина до Вальтер Скотта и Герцена. Только архимандрит Фотий да Вигель, верный себе в своем неизменном злословии, дали об Александре Тургеневе очень неблагоприятные отзывы.
Перечисляя характерные явления ушедшей Москвы, Герцен вспоминает о том, как "молодой старик" Ал. И. Тургенев мило сплетничал обо всех знаменитостях Европы от Шатобриана и Рекамье до Шеллинга и Рахели Ворнгаген ("Былое и Думы", ч. IV, гл. XXX ("Не наши"), разд. 2). Упоминая об Ал. Тургеневе в числе "не наших", чужих, людей иной эпохи, иного стана, Герцен отметил словами "молодой старик" его юношескую свежесть, сохранившуюся до шестидесятилетнего возраста.
Вяземский характеризовал Ал. И. Тургенева в следующих изумительных по яркости и образности строках. "Целый день был он в беспрестанном движении, умственном и материальном. Утром он занимался служебными делами по разным ведомствам официальных обязанностей своих. Остаток дня рыскал он по всему городу, часто ходатаем за приятелей и знакомых своих, а иногда и за людей, ему совершенно посторонних, но прибегавших к посредничеству его; рыскал часто и по собственному влечению, потому что в натуре его была потребность, рыскать... Он был деятельным литературным корреспондентом и разносителем в обществе всех новых произведений Жуковского, Пушкина и др.
...Деятельность письменной переписки его изумительна... Спрашиваешь: когда успевал он писать и рассылать свои всеобщие и всемирные грамоты? Он переписывался и с просителями своими, и с братьями, и с друзьями, и знакомыми, и часто с незнакомыми, с учеными, с духовными лицами всех возможных исповеданий, с дамами всех возрастов, различных лет и поколений, был в переписке со всей Россией, с Францией, Германией, Англией и другими государствами... В фолиантах переписки и журнала его будущий историк нашею времени, от первых годов царствования Александра Павловича до 1845 г., найдёт, без сомнения, содержание и краски для политических, литературных и общественных картин прожитого периода" ("Старая записная книжка", 1929, стр. 174, 183).
В 1839 г. Б. М. Федоров написал прекрасную стихотворную характеристику Ал. И. Тургенева, секретарем которого он состоял раньше. Все те черты его, которые современники наперебой стремились засвидетельствовать, сведены в "Портрете" в один целый и яркий образ.
Отмечая необыкновенную насыщенность его жизни и широту охвата, автор называет его "любителем всех знаний", который "один сто жизней прожил". "Иной не высмотрит и в год, что он увидит в сутки"; "во всех столицах у него свои есть кабинеты"; он -- "проситель за нищету" и "гонитель гонителей".
Влюблен в писателей с умом
И, странствуя всеместно,
Со всей Европою знаком,
Все знает, что известно.
У Вальтер-Скотта он живал,
С Кювье он подружился,
У Гехе гостем пировал,
У Гумбольдта учился;
С Шатобрианом вечерком
У Рекамье прелестной,--
Всем знаменитостям скаком
И гость везде любезный.
И с Ламартином он езжал,
Знавал другей Байрона,
На бале в Риме танцовал
С сестрой Наполеона.
Прах Пушкина отвез во Псков,
Чрез месяц он в Париже,
А там, у шведских берегов,
К родимым снова ближе...
Он Русь в лицо не хвалит,
Но в стороне чужой всегда
Роднее чтит и славит.
Знакомит с русской стариной
И с молодым талантом,
И с музей Пушкина златой,
И с ветхим фолиантом...
Он слушать проповедь спешит
И к лекции поспеет,
Двух-трех посланниц посетит,
К больной зайти успеет;
Оттуда он еще зайдет
В палату депутатов,
К Гизо иль к Тьеру на обед.
На бал аристократов.
На двух балах, на трех балах
Он в вечер промелькает,
Но не забудет о друзьях --
Там полночь провожает.
И полусонный едет спать,
С рассветом чтоб проснуться,
И прежде чем свой день начать,
На прошлый оглянуться.
В одном письме он пишет к трем,
Друзей не забывая,
Сближает их своим письмом,
Делиться заставляя...
И между тем готов бежать
На помощь сирым, бедным,
За них просить и умолять
И докучать надменным.
Член "Арзамаса", нередко собиравшегося в его доме, и друг всех писателей-"карамзинистов", Тургенев был заботливым пестуном молодого Пушкина, Он хлопотал об определении его в Царскосельский лицей в 1811 г., заботился о нем в годы его жизни в Петербурге по выходе из лицея, хлопотал за него в 1820 г., когда над ним нависла угроза ссылки в Соловецкий монастырь, и устраивал его перевод от Инзова к Воронцову в 1823 г. Хлопоты и заботы о Пушкине -- яркая страница в огромном ряду его хлопот о поэтах, чиновниках, вольноотпущенных дворовых, и т. д., и т. д., говорящая о том, насколько плодотворна была эта малозаметная сторона деятельности Тургенева-ходатая.
Тургенев был для молодого Пушкина не только ходатаем, но и старшим товарищем. Обеспокоенный образом жизни необыкновенно одаренного юноши, Тургенев требовал от него зрелого сознания ответственности перед сбоим творческим призванием. Письма к Вяземскому 1818--1820 гг. служат отголоском этих забот и несомненного воздействия, которое авторитетный в пушкинском кругу Ал. И. Тургенев не мог не оказывать на молодого поэта. В 1817 г. Пушкин написал "Послание Тургеневу", служащее ироническим ответом на его дружеские наставления:
Тургенев, верный покровитель
Попов, евреев и скопцов,
Но слишком счастливый гонитель
И езуитов, и глупцов,
И лености моей бесплодной,
Всегда беспечной и свободной,
Подруги благодатных снов!
К чему смеяться надо мною,
Когда я слабою рукою
По лире с трепетом вожу
И лишь изнеженные звуки
Любви, сей милой сердцу муки,
В струнах незвонких нахожу?
Душой предавшись наслажденью,
Я сладко-сладко задремал.
Один лишь ты с глубокой ленью
К трудам охоту сочетал;
Один лишь ты, любовник страстный
И Соломирской, и креста 1,
То ночью прыгаешь с прекрасной,
То проповедуешь Христа.
На свадьбах и в Библейской зале,
Среди веселий и забот,
Роняешь Лунину на бале,
Подъемлешь трепетных сирот;
Ленивец милый на Парнасе,
Забыв любви своей печаль,
С улыбкой дремлешь в Арзамасе
И спишь у графа де-Лаваль.
Нося мучительное бремя
Пустых и тяжких должностей,
Один лишь ты находишь время
Смеяться лености моей.
Не вызывай меня ты боле
К навек оставленным трудам,
Ни к поэтической неволе,
Ни к обработанным стихам.
Что нужды, если и с ошибкой,
И слабо иногда пою?
Пускай Нинета лишь улыбкой
Любовь беспечную мою
Воспламенит и успокоит!
А труд и холоден, и пуст.
Поэма никогда не стоит
Улыбки сладострастных уст.
1 Креста, сиречь не Анненского и не Владимирского, а честнаго и животворящего (примечание Пушкина).
Это послание одновременно раскрывает важнейшую страницу в биографии Ал. И. Тургенева, в истории его отношений с Пушкиным, и вместе с тем служит неповторимой характеристикой живого Тургенева. Ответ Пушкина не умаляет значения забот Ал. И, Тургенева о нем. Подняться до высот пушкинского образа Тургенев не мог, да этого образа в реальной действительности еще и не было. Перед Тургеневым был еще гениальный мальчик, слишком легко отзывающийся на всякие житейские импульсы, не хранящий от самого себя своего дарования. Тургенев был прав, стараясь ввести в рамки его поведение.
Не понимал Ал. Тургенев и политических суждений Пушкина. Радикализм оды "Вольность", написанной у Тургеневых на Фонтанке, и других политических стихотворений, в которых Пушкин далеко опередил свою эпоху, должен был казаться современному представителю дворянского либерализма, хотя бы и передовому, гипертрофированным вольтерьянством, практически бесплодным, а для автора рискованным {Ср. цитату из неопубликованного письма Ал. И. Тургенева к Жуковскому от 12 ноября 1817 г., приведенную в комментарии Б. Л. Модзалевского к письмам Пушкина, изд. 1926 г., т. I, стр. 191.}. Неуклонный критик безобразных политических нравов аракчеевской России, Тургенев искал путей к их преодолению, но оценить радикализм Пушкина не мог.
Сохранилось несколько писем Пушкина к Ал. И. Тургеневу, свидетельствующих о том, что поэт понимал ту роль, которую "верный покровитель" играл в его жизни. Одно из них, от 1 декабря 1823 г., написано после перевода Пушкина из Кишинева в Одессу.
"Вы помните Кипренского, который из поэтического Рима напечатал вам в С[ыне] От[ечества] поклон и свое почтение. Я обнимаю вас из прозаической Одессы, не благодаря ни за что, но ценя в полной мере и ваше воспоминание и дружеское попечение, которому обязан я переменою своей судьбы. Надобно подобно мне провести 3 года в душном азиатском заточении, чтоб почувствовать цену и не вольного европейского воздуха. Теперь мне было бы совершенно хорошо, если б не отсутствие кой-кого. (Пишу стихи, уже не думая о цензуре.) {Зачеркнутые строки из черновика.} Когда мы свидимся, вы не узнаете меня, я стал скучен, как Грибко, и благоразумен, как Чеботарев. [Далее следует стихотворная цитата из Д...]
Кстати о стихах: вы желали видеть оду на смерть N [Наполеона]. Она нехороша. Вот вам самые сносные строфы:
Когда надеждой озаренный... [и т. д.]
Эта строфа [последняя] ныне не имеет смысла, но она писана в начале 1821 года -- впрочем, это мой последний либеральный бред {Цитируется согласно редакции Саитова.}, я закаялся и написал на-днях подражание басни умеренного демократа И[исуса] Х[риста].
Свободы сеятель пустынный... [и т. д.]
Поклон братьям и братье. Благодарю вас за то, что вы успокоили меня на щет H. M. и К. А. Карамзиных]. Ко что делает поэтическая, незабвенная, конституциональная, анти-польская, небесная княгиня Голицына, возможно ли, чтоб я еще" жалел о вашем Петербурге?
Жуковскому грех, чем я хуже принц. Шарлотты -- что он мне ни строчки в 3 года не напишет. Правда ли, что он Переводит Гяура? а я на досуге пишу новую поэму, Евгений Онегин, где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы".
Когда у Пушкина назрел конфликт с Воронцовым, он снова обратился к Тургеневу, в котором, конечно, видел своего заступника.
"Вы уж знали, думаю, о просьбе моей в отставку; с нетерпеньем ожидаю решения своей участи и с надеждой поглядываю ка ваш север. Не странно ли, что поладил с Инзобым, а не мог ужиться с Воронцовым; дело в том, что он начал вдруг обходиться со мною с непристойным неуважением, я мог дождаться больших неприятностей и своей просьбой предупредил его желания. Воронцов -- вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое. Старичок Инзов сажал меня под арест, всякий раз как мне случалось побить Молдавского Боярина. Правда, но зато добрый мистик в то же время приходил меня навещать и беседовать со мною об Гишпанской революции. Не знаю, Воронцов посадил ли бы меня под арест, но уж, верно, не пришел бы ко мне толковать о конституции кортесов. Удаляюсь от зла и сотворю благо: брошу службу, займусь рифмой. Зная старую вашу привязанность к шалостям окаянной музы, я было хотел прислать вам несколько строф моего Онегина, да лень. Не знаю, пустят ли этого бедного Онегина в небесное царствие печати; на всякий случай попробую. Последняя перемена министерства обрадовала бы меня вполне, если бы вы остались на прежнем своем месте. Это истинная потеря для нас, писателей. Удаление Голицына едва ли может оную вознаградить. Простите, милый и "почтенный! Это письмо будет вам доставлено кн. Волконской, которую вы так любите и которая так любезна. Если вы давно не видались с ее дочерью, то вы изумитесь правоте и верности прелестной ее головы. Обнимаю всех, т. е. весьма немногих -- целую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной constitutionnelle ou anticonstitutionnelle, mais toujours adorable comme la liberté.
14 juillet [1824 г.]"
К Тургеневу же Пушкин обращался в тех случаях, когда надо было искать заступника за других. В этом отношении интересно письмо от 9 июля 1819 г.
"Очень мне жаль, что я не простился ни с вами, ни с обоими Мирабо. Вот вам на память послание Орлову; примите его в ваш отеческий карман, напечатайте в собственной типографии и подарите один экземпляр пламенному питомцу Беллоны, у трона верному гражданину. Кстати о Беллоне: когда вы увидите белоглазого Кавелина, поговорите ему, хоть ради вашего Христа, за Соболевского, восп. Унив. панс. Кавелин притесняет его за какие-то теологические мнения и достойного во всех отношениях молодого человека вытесняет из пансиона, оставляя его в нижних классах, несмотря на успехи и великие способности. Вы были покровителем Соболевского, вспомните об нем и, как кардинал-племянник, зажмите рот доктору теологии Кавелину, который добивается в инквизиторы: Препоручаю себя вашим молитвам и прошу камергера Don-Basile {Справка Б. Л. Модзалевского в "Письмах Пушкина" (1926 г., I, 195) "Пушкин имеет в виду императора Александра I, отличавшегося своею неискренностью и лукавством (если считать, что имя Don Basile употреблено Пушкиным в родительном падеже)", представляется нам явной натяжкой. Гораздо естественнее "считать, что имя Don Basile употреблено Пушкиными в винительном падеже и что под ним подразумевается Жуковский, читавший с 1817 г. лекции в. кн. Александре Федоровне, так как его успехи при дворе не могли быть по душе автору оды "Вольность".} забыть меня по крайней мере на три месяца.
1819, 9 июля"
Той же теме посвящено и письмо Пушкина к Ал. И. Тургеневу от 7 мая 1821 г. Сосланный в Кишинев, Пушкин рвался назад, к друзьям, к жизни, и взоры его обращались невольно к тому, кто уже зарекомендовал себя его ходатаем и заступником.
"Не правда ли, что вы меня не забыли, хотя я ничего не писал и давно не получал от вас никакого известия? Мочи нет, почтенный Александр Иванович, как мне хочется недели две побывать в этом пакостном Петербурге; без Карамзиных, без вас двух да еще без некоторых избранных соскучишься и не в Кишеневе, а вдали камина к, Голицыной замерзнешь и под небом Италии. В руце твои предаюся, отче! Вы, который сближены с жителями Каменного острова {Двор Александра I.}, не можете ли вы меня вытребовать на несколько дней (однакож не более) с моего, острова Пафмоса? Я привезу вам за то сочинение во вкусе Апокалипсиса и посвящу вам, христолюбивому пастырю поэтического нашего стада, но сперва дайте знать минутным друзьям моей минутной младости, чтоб они прислали мне денег, чем они чрезвычайно обяжут искателя новых впечатлений. В нашей Бессарабии в впечатлениях недостатку нет. Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя. Орлов женился; вы спросите, каким образом? не понимаю. Разве он ошибся <...> и <....> жену головою. Голова его тверда; душа прекрасная; но чорт ли в них? Он женился, наденет халат и скажет: Beatus qui procul... верьте, что где б я ни был, душа моя, какова ни есть, принадлежит вам и тем, которых умел я любить.
Кишенев 7 мая 1821.
Если получу я позволение возвратиться, то не говорите ничего никому, и я упаду, как снег на голову."
О приведенном письме к Ал. И. Тургеневу упоминается в следующем письме к брату его С. И. Тургеневу от 21 августа 1821 г. Видимо, Пушкин еще не терял надежды на удачные хлопоты, а может быть, Александр Иванович и обнадеживал его (письма его к Пушкину, который не отличался коллекционерскими наклонностями своего корреспондента, не сохранились).
"Поздравляю вас, почтенный Сергей Иванович, с благополучным прибытием из Турции чуждой в Турцию родную. С радостию приехал бы я в Одессу побеседовать с вами и подышать чистым европейским воздухом, но я сам в карантине, и смотритель Инзов не выпускает меня, как зараженного какой-то либеральною чумою. -- Скоро ли увидите вы северный Стамбул? обнимите там за меня милого нашего Муфти Александра Ивановича и мятежного Драгомана брата его; его преосвященству писал я письмо, на которое ответа еще не имею. Дело тало об моем изгнании -- но если есть надежда на войну, ради Христа, оставьте меня в Бессарабии. Пред вами я виноват, полученное от вас письмо я через два дни перечитываю -- но до сих пор не отвечал -- надеюсь на великодушное прощение и на скорое свидание.
Кланяюсь Чу, если Чу меня помнит -- а Долгорукой меня забыл. Пушкин. 21 авг."
Возможно также, что упоминаемое здесь письмо к Ал. И. Тур-* геневу было развитием сохранившегося чернового письма Пушкина к нему, отнесенного Саитовым ко второй половине июля 1821 г.
"В лето 5 от Липецкого потопа [превосходительный Рейн и] жалобный сверчок на лужице города Кишинева, именуемой Быком, сидели и плакали, вспоминая тебя, Арзамас; благородные гуси величественно барахтались пред их глазами в мутных водах упомянутой. Живо представились им ваши отсутствующие превосходительства и в (полноте) сердца своего положили уведомить о себе членов православного братства, украшающих берега Мойки и Фонтанки".
Таким образом, все сохранившиеся письма Пушкина к Ал. И. Тургеневу до 1825 г. сводятся к одной теме в жизни последнею: он ходатай перед властями за молодого поэта.
Главным делом Ал. И. Тургенева в комиссии составления законов, членом которой он был с 1812 г., была попытка ограничения крепостного права. Братья Тургеневы, Александр и Николай, были в России первой четверти XIX века одними из главных деятелей борьбы с крепостным правом. В "Комиссии" Александр Тургенев вел борьбу против продажи крестьян без земли. Проект, представленный "Комиссией" в 1820 г., был составлен совместно им и его братом Николаем. В идейном облике Николая Тургенева борьба против крепостного права была главной чертой. В этом была его главная вина перед аракчеевской Россией, и за это он поплатился правом жить на родине. Брат его Александр шел в этом отношении в ногу с ним.
18 сентября 1818 г. Ал. И. Тургенев писал Вяземскому: "Брат вернулся из деревни... Он привел там в действо либерализм свой: уничтожил барщину и посадил на оброк мужиков наших, уменьшил через то доходы наши. Но поступил справедливо, следовательно, и согласно с нашею пользою" (ОА, I, стр. 121).
Будучи за границей, Тургеневы продолжали хлопотать о дальнейших реформах в положении своих крепостных. В 1827 г. они просили Жихарева, управлявшего их имениями, перевести их крестьян на положение "вольных хлебопашцев", т. е. освободить их от крепостной зависимости, предоставив им свободу в выборе местожительства и занятий, но Жихарев решительно воспротивился этому и не выполнил их желания (см. "Записки" С. П. Жихарева, письмо его к Ал. И. Тургеневу от 26 декабря 1827 г.). Подобное желание заявлял Ал. И. Тургенев и два года спустя по поводу покупки рекрутских квитанций, освобождавших крестьян от рекрутской повинности, но и это требование Жихарев отказался провести в жизнь (см. там же письмо Жихарева к Ал. И. Тургеневу от 13 октября 1829 г.).
"Душа вслед за умом устремляется к идеям высшего разряда, благо масс и, если б не смешно было признаться, то сказал бы -- благо всего рода человеческого объемлющим. Это не космополитизм, а что-то иное, чего сам себе объяснить не умею" (Ал. И, Тургенев -- П. А. Вяземскому, 26 июля 1833 г.-- "Архив братьев Тургеневых", т. VI, стр. 268). Единичные усилия либерала 20--30-х годов не могли привести к непосредственным практическим результатам. Его собственные идеи ему самому казались иногда "смешными", но та идейная пропаганда, которую он вел на протяжении всей своей жизни в самых различных кругах, сыграла свою роль в деле подготовки новой демократической идеологии середины XIX столетия.
В 1824 г. А. Н. Голицын был удален с поста министра народного просвещения вследствие происков изувера архимандрита Фотия. Вместе с ним был отставлен и Ал. И. Тургенев. 8 июля 1825 г. он уехал за границу, чтобы на 20 лет стать скитальцем по всем европейским столицам и лишь наездом посещать Москву и Петербург. В начале 1826 г. выяснилось, что Николай Тургенев, также находившийся за границей, обвинен в соучастии с декабристами. В конце марта 1826 г. Ал. И. Тургенев приехал в Россию и пытался найти средства к оправданию брата, но, убедившись в неосуществимости этой задачи, отправился за границу. Следующий год (с августа 1826 до 2 июня 1827 г.) он провел с братом Сергеем преимущественно в Дрездене и в Париже. С. И. Тургенев был жертвой приговора по делу Николая: он не выдержал катастрофы, разыгравшейся над семьей, и умер от помешательства.
1826 годом начинается развитие западноевропейских связей Александра Тургенева. Еще перед приездом в Россию, в марте 1826 г., он был в Веймаре у Гете и посетил вел. кн. Марию Павловну, надеясь найти в ней ходатая по делу брата Николая. Попытка эта ни к чему не привела, но в деле развития литературных связей была одним из важнейших его шагов. В Веймаре он был еще три раза -- в августе 1827, в мае 1829 и в июне 1836 г.-- и лично беседовал с Гете (см. С. Н. Дурылин, Русские писатели у Гете в Веймаре, "Литературное наследство", вып. 4--б, 1832 г.). В заграничных литературные кругах Ал. И. Тургенев быстро приобрел широкую известность. Его последнее посещение Гете было живой корреспонденцией к Гете от Вальтер Скотта, у которого он был в 1828 г. При этом он сообщал Гете о событиях английской политической жизни, о Роберте Пиле -- младшем, которого знал лично.
Впоследствии разъезды Александра Тургенева вышли далеко за пределы Германии, Франции и Англии. Помимо этих стран он бывал также в Италии, Голландии, Швейцарии, Дании и Швеции, наездом посещал несколько раз Россию, а в конце своей жизни жил преимущественно в Париже.
Не перечисляя всех знакомств Ал. И. Тургенева, о которых можно составить представление по приведенному выше стихотворению Б. М. Федорова, отметим, что он был в переписке в отдельные периоды своей жизни с Шатобрианом, А. Гумбольдтом, Кювье, Бонштетеном, Иоганном Миллером, Шлецером, Вальтер Скоттом и королем Фридрихом-Вильгельмом IV, не говоря о нескольких десятках русских писателей и политических деятелей.
Жизнь Ал. И. Тургенева за границей при всей ее внешней рассеянности и беспорядочности была очень плодотворна. Все двадцать лет своих скитаний он выполнял постоянно две задачи первостепенной важности и значения. Прежде всего он был хроникером -- русским литературным корреспондентом за границей, постоянно осведомлявшим литературные, круги о европейских событиях и о европейской жизни, и при цензурных условиях николаевского времени служил для России настоящим "окном в Европу". Его бесчисленные корреспонденции обходили важнейших представителей русской литературной общественности, частично печатались в журналах и затем направлялись к А. И. Нефедьевой для хранения. (Напечатанные корреспонденции см. в "Московском телеграфе" 1827 г., "Европейце" 1832 г. "Московском наблюдателе" 1835 г. и "Современнике" 1836-1845 гг.)
Александр Тургенев отлично понимал свою роль литературного корреспондента. "Всего более парализован я известием газетным, что Пушкин будет издавать Review ["Обозрение"], а не "Журнал". [Французские и английские "Обозрения" выходили значительно реже "Журналов", в чем и состояло их отличие. В этом смысле "Современник" соответствовал именно "Обозрениям", а не "Журналам".] Я собирался быть его деятельным и верным сотрудником и сообщать животрепещущие новинки из области литературы и всеобщей политики; но какой интерес могут иметь мои энциклопедические письма через три или четыре месяца? Вся жизнь их эфемерная, и они не выдержат квартального срока. Для Review нужны статьи, а не письма. Через 4 месяца кто вспомнит о Жослене [поэма Ламартина]? А теперь было бы интересно узнать все, что разные голоса поют о нем..." ("Современник", 1836 г., No 4, стр. 245).
Однако Пушкин не согласился с скромной оценкой, какую дал Ал. И. Тургенев своим корреспонденциям, и счел их достойными своего Review "Современника". "Хроника Русского" печатается им рядом с "Капитанской дочкой", "Носом", стихотворениями Тютчева, Баратынского и другими сочинениями, среди которых трудно встретить непервоклассное имя.
Лучшей рекомендацией эпистолярного творчества Александра Тургенева служат следующие принадлежащие Пушкину строки, находящиеся в конце II книжки "Современника" за 1836 г., которыми поэт-издатель пояснял появление в печати его журнальных корреспонденции:
"Для очистки совести нашей и для предупреждения всех возможных толков и недоразумений, вольных и невольных, почитаем обязанностью сознаться, что напечатание в 1-й книжке журнала нашего Хроники Русского в Париже есть не что иное, как следствие нашей нескромности; что сии отрывки из дружеских писем или, лучше сказать, из домашнего журнала никогда не были предназначены к печати, особенно в том виде, в каком они представлены публике. Глубокомыслие, остроумие, верность и тонкая наблюдательность, оригинальность и индивидуальность слога, полного жизни и движения, которые везде пробиваются сквозь небрежность и беглость выражения, служат лучшим доказательством того, чего можно было бы ожидать от пера, писавшего таким образом про себя, когда следовало бы ему писать про других. Мы имели случай стороною подслушать этот aparté, подсмотреть эти ежедневные, ежеминутные отклики и поторопиться, как водится ныне в эпоху разоблачения всех тайн, поделиться удовольствием и свежими современными новинками с читателями "Современника", Можно было бы, и по некоторым отношениям следовало бы для порядка, дать этим разбросанным чертам стройное единство, облачить в литературную форму. Но мы предпочли сохранить в нем живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств, впечатлений, городских вестей, булеварных, академических, салонных, кабинетных движений -- так сказать стенографировать эти горячие следы, эту лихорадку парижской жизни; впрочем, кажется, мы и не ошиблись в своем предпочтении. По всем отзывам образованных и просвещенных людей, парижская хроника возбудила живейшее любопытство и внимание. Даже и тупые печатные замечания подтвердили нас в убеждении, что способ, нами избранный, едва ли не лучший. Вкус иных людей может служить всегда надежным и неизменным руководством: стоит только выворотить вкус их наизнанку. То, чего они оценить не могли, что показалось им неприличным, неуместным, то без сомнения имеет внутреннее многоценное достоинство, следовательно, не их имеем в виду в настоящем объяснении. Но мы желали только по обязанности редакторской, приняв на "себя всю ответственность за произвольное напечатание помянутых выписок, отклонить ее от того, который писал их, забывая, что есть книгопечатание на белом свете" ("Современник", 1836 г., II, 311--312).
Пусть будут эти строки Пушкина залогом внимания к настоящему собранию корреспонденции Ал. И. Тургенева, которого они безусловно заслуживают.
У Ал. И. Тургенева есть еще одна заслуга, оцененная значительно менее, чем его заграничные корреспонденции. Он -- один из основоположников русского исторического источниковедения. Если бы он не был либеральным посетителем европейских салонов и плодовитым корреспондентом русских писателей, а только собирателем исторических актов, касающихся России, если бы эта его работа не была заслонена образом беспорядочного интеллигента, историческая наука наверное дала бы ему надлежащую оценку. Александр Тургенев поставил перед собой задачу собирания памятников русской истории в заграничных архивах и составил огромную коллекцию копий с найденных им за границей подлинников. Эту работу он вел постоянно и упорно наряду с собиранием ценных рукописей и книг, дополняя ее работой в русских архивах во время своих наездов в Россию. В публикуемых здесь письмах имеется множество сведений об этой его работе.
Интерес к русским источникам пробудился в нем, несомненно, еще в бытность его в Архиве коллегии иностранных дел в Москве в 1801 г. и окреп в Геттингене, под руководствам Шлецера, привлекшего его к работе над "Нестором". Собирать документы он стал уже во время своего путешествия по славянским землям в 1804 г. По возвращении в Россию он получил от Я. И. Булгакова выписки, сделанные аббатом Альбертранди из ватиканских и др. документов, которые Булгаков получил от короля Станислава-Августа. В период петербургской жизни (1806--1825 гг.) он продолжал эту работу урывками за множеством служебных и иных хлопот, поглощавших его без остатка, но, несмотря на это, успевал помогать Карамзину в собирании источников русской истории, и еще неизвестно, какова его доля в труде знаменитого историографа. Что эти занятия он не прекращал, ясно хотя бы из следующих слов его переписки: "Пришли мне непременно польско-французские акты, ибо они мне весьма нужны" (письмо Вяземскому 18 декабря 1818 г.).
За границей, на свободе от служебных обязанностей, Тургенев уже серьезно посвятил себя этому делу. В Риме он познакомился с кардиналом Меццофанти, стихи которого напечатал впоследствии в "Московском наблюдателе" (1835 г., ч. I, стр. 454), и извлек из тайного ватиканского архива множество документов. Кроме этого нам известна его работа в Лондоне, Париже, Швеции (в библиотеке Упсальского университета) и в Гааге.
В 1841--1842 гг. вышли два больших тома собранных им материалов: "Акты исторические, относящиеся до России, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым". В 1840 г. была издана найденная им в подлиннике в Швеции рукопись Котошихина. В исторических архивах он разыскал множество документов о России, относящихся к XVIII веку. Они напечатаны в Журнале министерства народного просвещения 1843 (ч. XXXVII) и 1844 гг. (ч. iXLI) и затем в приложении к книге Н. И. Тургенева "La Russie et les Russes", изданной в 1847 г. Русский перевод донесений маркиза де ла Шетарди 1740--1742 гг., входящих в число этих документов, составляет книгу Пекарского "Маркиз де ла Шетарди в России".
В Берлине в 1858--1860 гг. трижды выходила книга "La cour de Russia il y a cent ans, 1725--1783", составленная на основании донесений английских и французских посланников, собранных Ал. И. Тургеневым. Некоторые из найденных им отчетов голландских посланников в 1615--1616 гг. напечатаны в "Сборнике русского исторического ""общества" (т. XXIV). Изданный в 1849 г. "Дневник Патрика Гордона" был приобретен Ал. И. Тургеневым в Лондоне в 1831 г. у книгопродавца Муррея.
Перечислить все собранные и скопированные Ал. И. Тургеневым исторические документы в настоящее время еще невозможно. Названных материалов достаточно, чтобы составить представление о работе Александра Тургенева как историка. В деле собирания материалов он был настоящим знатоком и проложил пути для дальнейшей работы по разысканию источников русской истории.
Из поездок Ал. И. Тургенева в Россию отметим две -- 1831 и 1836--1837 гг. Первая была сопряжена с денежными затруднениями, вызванными жульническими махинациями Жихарева, управлявшего тургеневскими имениями. Желая восстановить свои денежные дела, Ал. И. Тургенев пытался собрать долги своих приятелей. Из-за этого у него вышла размолвка и с Булгаковыми, отразившаяся в публикуемых здесь письмах 1831 г., и в приведенном в комментарии письме А. Я. Булгакова к брату Константину, ярко характеризующем Тургенева и его денежные дела в это время. Отношения его с Жихаревым подробно освещены в письмах Ал. И. к Жуковскому, напечатанных в комментарии Штраиха к "Запискам" Жихарева (изд. 1934 г., т. II). Так как этот эпизод, очень интересный с историко-экономической точки зрения, потребовал бы пространного изложения, мы отсылаем интересующихся к названной книге.
Другая поездка Ал. И. Тургенева в Россию совпала с дуэлью и смертью Пушкина. Он приехал в Москву 2 июля 1836 г., провел конец лета в Симбирской губернии, в октябре вернулся в Москву и в конце ноября прибыл в Петербург. В декабре 1836 и в январе 1837 г. он встречался с Пушкиным постоянно.
"Последнее время, -- писал он И. С. Аржевитинову 30 января 1837 г., -- мы часто видались с ним и очень сблизились; он как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Сколько пропало в нем для России, для потомства, знают немногие; но потеря, конечно, незаменимая..." ("Русский Архив", 1903 г., кн. I, стр. 143).
В публикуемых письмах не мало заметок об этих встречах. Они были насыщены самыми живыми литературными беседами. Сохранившееся письмо Ал. И. Тургенева к Пушкину дает представление об этих беседах. Это относится к концу ноября -- началу декабря 1836 г.
"Брат пишет ко мне из Парижа, что лингвист Эйхгоф будет читать лекции в Сорбонне! о литературе, что он весьма желает иметь -- Песнь о полку Игоревом! и не мог найти ее на немецком. Он бы и на русском мог разобрать ее: но русского оригинала там и подавно найти трудно.
Не можешь ли ты уведомить меня, какой перевод лучше или какое издание из русских удобнее послать туда? Завтра ввечеру едет курьер, и я бы желал им воспользоваться. Что выписать для тебя?"
Накануне дуэли, 26 января, Тургенев получил от Пушкина маленькую лаконическую записку, которая не может не вызвать самых различных домыслов: "Не могу отлучиться. Жду вас до 5 часов". О чем собирался Пушкин говорить с ним, неизвестно. Из писем Тургенева, последовавших за известием о дуэли, ясно только то, что дуэль была для него полной неожиданностью.
Среди хроникеров дуэли, смерти и похорон Пушкина, бесспорно, первое место занимает Ал. И. Тургенев. Если письма Жуковского к С. Л. Пушкину и Вяземского к в. кн. Михаилу Павловичу и отличаются исключительной обстоятельностью изложения, то записи Ал. Й. Тургенева при всей своей лаконичности ценны своей точностью и своим широким охватом.
Подробный перечень событий за двенадцать дней, с 27 января по 7 февраля 1837 г. включительно, мы находим в дневнике Александра Тургенева. При всей своей сухости и лаконизме мало что может сравниться по значению и по яркости передачи с этими строками (напр.: "6 февраля., в 6 часов утра, отправились мы -- я и жандарм!! -- опять в монастырь,-- все еще рыли могилу...").
При этом сведения, им сообщенные, шире сведений, идущих от других современников, уже по одному тому, что он один сопровождал тело Пушкина из Петербурга к месту погребения (в Святогорский монастырь) и поэтому знал, как никто, фактическую сторону этого последнего эпизода в истории смерти Пушкина. Кроме того в литературе известен ряд его опубликованных писем к двоюродной сестре А. И. Нефедьевой, особо доверенной хранительнице всех его корреспонденции за много лет (28 января, 9 час. утра, 28 января, 2 1/2 часа, 29 января;, 10 час. утра, 30 января, 1, 2 и 3 февраля), к И. С. Аржевитинову (29 января), к А. Я. Булгакову (30 января), к Н. И. Тургеневу (31 января, 16, 19 и 28 февраля), к гр. Строганову (2 февраля), не считая тех писем к Булгакову, которые полностью публикуются здесь впервые (выдержки из них приведены в сборнике "Московский пушкинист", вып. I, 1926 г.).
Заметки о Пушкине в письмах Тургенева к Булгакову, из которых некоторые появляются в печати только теперь, служат дополнением к этой коллекции, дающей в целом полное и подробное представление о последних днях жизни Пушкина.
Большого внимания заслуживают и адресаты печатаемых здесь писем Ал. И. Тургенева.
Семья Булгаковых -- одна из интереснейших семей того времени, к которому относятся публикуемые материалы. Их архив заслуживает самого пристального изучения. Отец братьев Булгаковых Яков Иванович (1743--1809), крупный дипломат последней четверти XVIII века, был личным другом Потемкина. Его тактика в бытность его русским посланником в Турции сыграла большую роль в успешном исходе русско-турецких войн 80-х годов. Заключенный турками в Семибашенный замок при начале военных действий, он сумел наладить связи с внешним миром и продолжал незаметно руководить русскими делами.
Александр (1781--1863) и Константин (1782--1835) Булгаковы были его внебрачными детьми от Катерины Любимовны Шумлянской, рожд. Имберт (ум. в 1809 г.). Оба они начали службу в Архиве коллегии иностранных дел, затем состояли дипломатическими чиновниками при русских заграничных миссиях (Александр в Италии, а Константин в Австрии), а в последний период жизни были почтдиректорами (Константин в Москве в 1816--1819 гг. и в Петербурге в 1819--1835 гг., а Александр в Москве в 1832--1856 гг.). В это время через их руки проходила вся столичная переписка. Вяземский не даром вспоминал об Александре Булгакове: "он купался и плавал в письмах, как осетр в реке".
Не вдаваясь в оценку личности Булгаковых, отметим большую ценность их архива, хранящегося в рукописном отделе Всесоюзной библиотеки им. В. И. Ленина. Он охватывает почти целое столетие, начиная с дипломатической деятельности Я. И. Булгакова и кончая перепиской его старшего сына Александра. Мало использована также напечатанная в "Русском Архиве" 1898--1904 гг. переписка между Я. И., А. Я. и К. Я. Булгаковыми. Наиболее осведомленные о современных литературных и политических делах представители пушкинской эпохи, они должны привлечь к себе внимание исследователей, ибо по следам их житейских связей могут быть обнаружены важные факты русской истории и литературы.
Прости меня, милой Константин Яковлевичу что так долго не писал к тебе и замедлил и в выполнении твоей коммисии. Посылаю башмаки: не знаю, понравятся ли тебе, особливо новомодные со шнурками. Каменской1, приятель твой, уверил меня, что великая княгиня2, проезжая чрез Вильну, взяла у него таких башмаков дюжин до трех. Они стоят вдвое противу гладких, т. е. по два червонца, и так за три с шнурками и за три простые гладкие заплатил я 9 червонных, что составит 40 руб. ассигнац. Получишь также и ленточку на часы. Новостей, кажется, нет никаких, все по прежнему.-- Ваша новомодная болезнь дошла и до нас; многие здесь грибом страждут.-- Мавры Лукинишны отец приехал сюда; какая радость для милой дочки. Скоро едет она в Москву на несколько месяцов; тебе это не неприятная весть.
Милому моему Тургеневу поклонись; извини меня перед ним. Я столько разными хлопотами и заботами рассеян, что по сие время не могу собраться написать к нему письмеца.
Прощай. Милому Александру Яковлевичу не успеваю написать особо,
Любезнейший друг Александр Яковлевичь!
Я не мог пропустить сего верного случая напомнить тебе о себе и сказать, что я всегда тебя сердечно люблю и помню, что продолжится, надеюсь, и во всю мою жизнь. Вручитель сего письма есть молодой, достойной человек, который просил меня доставить ему случай побывать в Неаполе для свидания с родственниками; прошу тебя, любезный друг, принять его ласково; всякое одолжение, ему оказанное, приму я, как бы лично мне оказанное; он достоин будет твоей благосклонности и приязни своим хорошим поведением и расторопностию, и тем, конечно, оправдает совершенно мою рекомендацию; прошу тебя еще, любезный друг, прислать мне с ним лучших самых римских струн, чем меня очень, очень одолжишь; естьли напишешь ко мне несколько строк, то сердечно меня обрадуешь. -- Скажи, сколько гладких италиянских лбов сделались от тебя негладкими? и верь, что во всех твоих удовольствиях и успехах в любви и службе искренное и сердечное участие принимает твой верный друг
А. Тургенев
10/22 июля 1802.
[Рукою А. Я. Булгакова:]
Получено 31-го июля. Отвечал 11-го августа и послал ему по прозьбе его струн.
[На адресной стороне:]
A Monsieur Monsieur de Bulhakoff assesseur de College de S. M. E. de toutes les Russies, secrétaire de l'ambassade <.....> à Naples {Господину Булгакову, коллежскому асессору е. в. и. всероссийского, секретарю посольства в Неаполе.}.
Трактир zu den 7 Kurfürsten [Офен.] Пест. Августа/июля [1804]
Здравствуй, любезнейший друг Константин Яковлевичь!
Дунай донес нас сюда в третий день; скучно и жарко было ехать; но за то скоро; в Презбурге пробыли мы весь остальной день, ночевали и рано поутру отправились снова в путь до самого Комарна1, где половину ночи просмотрели венгерские танцы, а другую проспали. Сюда приплыли мы во вторник рано, и дьячки наши нашли нам эту дурную квартиру, в которой так темно, что и днем надобно почти писать при свечке. Вот тебе подробный маршрут нашего вояжа. Теперь приступим к делу, которым бы по-настоящему прежде всего начать надобно было. Мы расстались с тобой немного навеселе и для того не успели поблагодарить тебя так, как бы нам хотелось, за то, что мы в Вене, вместо того, чтоб прожить там скучно, жили так весело, что я, право, не успел оглянуться, как прошли эти незабвенные два месяца. Едучи в Вену, я больше горевал, нежели радовался, и хотел тотчас уехать, естьли б я не нашел никого, кто бы мне заменил брата2 моего; но первое уже наше свидание с тобою переменило совершенно во мне мысли; я увидел, к собственному своему утешению, что он не изгладился еще из вашей памяти; что дружба твоя к нему, которой он часто в письмах своих ко мне радовался, не ослабела еще вместе с временем; и никогда не позабуду я тебе этих слез, которые ты пролил вместе со мною; естьли б я не имел и никаких более доказательств любви твоей к нему и ко всему тому, что было ему дорого, то этого бы довольно было. -- Поверь, брат, что, при всей вынужденной моей веселости, у меня немного осталось удовольствий в этом мире и воспоминание минувших дней блаженных 3 не утешает меня, а только что растравляет настоящую рану; при всем том остались у меня еще средства, которые могут облегчить мое положение: уверенность, что те, которые любили его, будут, хотя в доказательство, что дружба их не хладеет вместе с временем и обстоятельствами, любить и брата его, который всю жизнь свою посвятит на то, чтобы сделаться ему подобным и заслужить этим дружбу и привязанность друзей его, Для меня утешительно будет думать, что брат мой, в котором я совершенно всего лишился, может мне благодетельствовать и тогда, когда уже его нет более со мной, когда никаких следов его ангельской минутной жизни не осталось, кроме сердец наших. Прости, брат, мне эти строки; я уверен, что тебе не покажутся они странными; ты сам имеешь такого брата, какова я имел. Дай бог только, чтоб ты никогда не имел моей участи" Одно из самых сердечных и искренних моих? желаний есть то, чтоб судьба обошлась с тоб ою поласковее, нежели с другом, вечно тебе преданным. -- Я не боюсь тебе этим наскучить, однакожь пора развеселиться. Вчера видел я прян" чика мекленбургскаго4 с его адъютантом. Он, кажется, ехал к Палатина5, которого уж здесь опять нет. Он поехал вдруг к вам в Вену, за чем неизвестно, с многими из здешних знатных. Здесь иные говорят, что Карл6 опасно болен и не будет на смотру; другие другое. Смотры начались, только мы еще не одного не видали. Черепочки7 нам важнее всей австрийской армии; несмотря на то, что она, говорят, пестрит в глазах, как арлекинское платье, потому что состоит из разношерстных народов. -- Здесь, брат, я думаю нас приняли за шпионов. Как скоро мы приехали, явился с благообразною харею...; стал любопытствовать, откуда мы, кто мы, за чем. Я терпел, терпел и, наконец, выгнал его. Впрочем, спасибо венгерцам; угощают нас славно. Токайское здесь лучше венского; вчера был я у одного русеняка, профессора, под Малиновкой. За спасибо и он доказал, что он русской породы и пить с другими не отговаривается. Завтра званы мы к князю Эстергази8 на обед; я его ни в Вене, ни здесь не видывал, а он зовет меня на обед; вероятно, исполнен он славою нашего имени, или также, как и граф, зовет обедать для того, что всех зовет. Я думаю, для тебя последнее покажется вероятнее. Но как бы то ни было, я желания его не исполню; потому что прежде уже отозван на этот день к графу Батияни9 и дал ему слово, которое и должен сдержать.-- По сю пору еще не успели мы перебывать у всех своих здешних благоприятелей. Иной просит на токайское, другой к себе на ночку (у которого еще и жена молодая, а у жены сестра девушка; но ведь ты знаешь, что по сю пору я еще не пользуюсь чужим добром, хоть и досадно на самого себя), и мы намерены всех удовольствовать, кроме написанных в скобках. Вчера и третьего дня были мы в здешнем театре; играют прескверно, хуже Видена; не только Каспара (à propos {кстати.}, какова должна была быть радость и восхищение Анд. Серг.10, как вдруг услышал он сегодня за столом в трактире Die alten Katzen etc.!!! {старые кошки и т. д.} Но меня это не утешило; потому что ни бифстекса, ни kleine Erbsen {мелкого горошка.} не было). Знаешь ли брат, кого мы здесь видели? вдруг auf einem blutrothen Zettel {на красной, как кровь, афише.} объявляют, что Kayserl. Königl. Hofsohauspieler {Придворный актер императорско-королевского театра.} будет почтеннейшей публике представлять аптекаря im Doktor u. die Apotheke {Доктор и аптека.}; и кто ж это? Herr Lux, meine Brust: Windmüller {Господин Лукc, моя грудь: Виндмюллер.}.-- А здорово! Старый знакомый! Ах, брат, он напомнил мне венские вечера и твою беседу в деревенском цирюльнике. Но все проходит, и вместо m-lle Müller смотрю я здесь на какую-то сплющенную кубышку, которая к тому же краснеет от похвалы здешней публики.
Мы ожидали сюда его сият. кн. Долгорукова11 и думали, что увидим его на смотру; но его нет еще. Нельзя покойнее ехать, как по Дунаю, только надобно иметь хорошую каюту; иначе жар несносный. Мы ехали как в Ноевом ковчеге. Всякого народу довольно. Русские, славяне, немцы, валахи и пр. пр.
Мы успели, уже побывать и в Зореме12, где погребена Александра Павловна, и видели скаредную политику двора австрийского, которой, не довольствуясь, что -- --, и по кончине не соорудил ей памятника, достойного княжны русской. Церковь, сказывают, нарочно такую маленькую построили, чтоб помешать приверженным к греческой церкви сербам собираться в ней. А Самборский13, по плану коего она строена, прозевал. Со всей своей християнской миной [?], он большой, кажется, плутишка и нехорошо поступил с здешним своим преемником14, которого он здесь оставил в добычу скуке, беспрестанной опасности от воров и скупым немцам, которые не хотят приставить никакого караула к церкви, где хранится столько сокровищ. В воскресенье звал нас священник к обедне. Местоположение для гроба самое романическое; только жаль, что из города далеко ходить туда для сербов; при всем том, каждый раз бывает церковь полна и со всех сторон приезжают венгерцы и сербы на поклонение святым мощам любимой ими Александры Павл. Князю15 я свидетельствую мое дружественное почтение. Жаль, что мы порядочно с ним не простились. Но я поутру заходил к нему -- а будить было жалко. Так как и тебя мы оба сонного целовали и препоручили Климу (которому мой поклон) сказать тебе за нас: прости. Впрочем, я уверен, что наша ранняя и старинная связь с князем никогда не истребится. Простите. Поклонись, брат, от меня всем тем, знакомством и приязнию которых я тебе же обязан, и скажи им все то, что ты умеешь и чего я не умею сказать. Vigano {Вигано.}16 особенно.
Мил. Гос.-- Анштету17 свидетельствую мое истинное высокопочитание, и ласки его будут для меня незабвенны -- так и всему вашему канцелярскому собору.--
Естьли ты еще не писал в Москву о моей поездке по Дунаю; так погоди немного; мне хочется отсюда прежде уведомить, что я благополучно доехал.
Пора бы, кажется, перестать мне марать; но естьли ты хоть двадцатую долю будешь иметь того удовольствия читать мои письма, какое ты имеешь, как я с радостию приметил, читая братнины18 -- то я не боюсь тебе ими наскучить. Прости и пиши, брат, в Карловиц на мое имя poste restante {до востребования.}. Не забывай вечно твоего
[Рукою Кайсарова, А. С.:]
Здравствуй, батюшка граф ты (конечно, уже не вы). Все думаю, высказал тебе мой болтливой тоаварищь, но я все-таки хочу строки три, к тебе напишу [sic]. Мы здесь живем посреди самого блистательного света; то зовет нас к. Эстергази, то гр. Батьяни, то прочая знать. Таковы то мы! знай наших. Не славен пророк в отечестве своем, но заграницами его -- поэтому-то и мы здесь блистаем, поэтому-то и Herr Luchs здесь на театре первенствует. Но я разболтался слишком, разболтался на этот случай, понеже за плечами моими стоит и ожидает письма вручитель сего. Последнее слово: -- благодарность за твою дружбу; последняя прозьба -- продолжить ее. Будь здоров. Дай бог, чтоб прекрасные твои тебе не изменяли, чтоб тем не лишать тебя покоя. Но дай бог, чтоб изменяли, чтоб научить тебя, что редкому человеку надобно верить. Дай бог, чтоб ты был верен, дай бог, чтоб ты остался тем же юмористом, каким я тебя узнал. Дай бог, чтоб ты утешался Климом (которому в скобках мой поклон). Дай бог, чтоб ты не разбил ему голову, толкая из угла в угол. Наконец! дай бог, чтоб Ты полюбил меня.