Рейснер Михаил Андреевич - Его Светлость

Его Свѣтлость 1).

(Опытъ характеристики).

*) Denkwürdigkeiten des Fürsten Chlodwig su Hohenlohe-Schillingsfürst" 1, II., Stuttgart und Leipzig, 1906.

Есть души перваго сорта, души изъ нѣжной, не то атласной, не то бархатной матеріи, мягкія какъ замша, нѣжныя и чувствительныя, какъ сердце романической дѣвы, чистыя и непорочныя, какъ только что распустившаяся лилія на жирныхъ грядкахъ теплаго парника. Казалось бы, предназначенье подобныхъ душъ служить украшеніемъ добродѣтелей, мирнаго очага, процвѣтать "подъ душистой вѣткой сирени", возносить къ небу ѳиміамъ изъ фарфоровой прадѣдовской трубки... По утру -- поливка цвѣтника въ халатѣ и утреннія размышленія о Божьемъ величіи. Днемъ мирныя занятія среди окрестныхъ нивъ и надзоръ за дѣвками и батраками; вечеромъ кружка пива въ тѣсномъ сосѣдскомъ кругу, разговоры о войнѣ между Турціей и Китаемъ или, въ лучшемъ случаѣ, тихіе мемуары съ вечернимъ размышленіемъ о суетѣ всего земного. Мирныя, шелковыя и атласныя души... У Его Свѣтлости тоже такая душа, она старательно вырощена въ оранжереяхъ князя Франца-Іосифа, его папаши, только вѣтку сирени замѣнили кружевныя занавѣски надушеннаго полога, только вмѣсто грубаго пива лилось тонкое вино и ласковой струей омывало чуткую, къ воспріятію жадную душу. Все было мило и уютно тамъ, въ этой колыбели будущаго канцлера подъ княжеской короной. Маленькій Хлодвигь росъ добродѣтельнымъ и милымъ ребенкомъ. Добрая фея принесла ему въ даръ старые, увитые плющемъ замки и далекіе синіе лѣса, одарила его любовью къ природѣ и способностью къ сильной и горячей привязанности:

Онъ былъ рожденъ для нихъ, для тѣхъ надеждъ

Поэзіи и счастья...

"Ты права -- пишетъ юный князь принцессѣ Амаліи -- ты права, когда ты думаешь, что я никогда не буду несчастливъ въ томъ смыслѣ, какъ это собственно называютъ. Пониманіе несчастья и способность задуматься надъ нимъ всегда защитятъ меня отъ того, чтобы оно меня окончательно не задавило. "Только тотъ человѣкъ дѣйствительно несчастливъ, который не обладаетъ способностью надъ несчастьемъ заплакать" -- скажу я когда-нибудь въ одномъ романѣ. При этомъ мнѣ приходятъ на умъ стихи, которые я недавно придумалъ, и которые сюда подходятъ:

Тучи таютъ въ небѣ ясномъ,

Вянетъ цвѣтъ на вѣткахъ сонныхъ,

Море медленно колышетъ...

Напряженное молчанье

На поляхъ стоитъ изсохшихъ.

Ахъ, когда бы отблескъ молній

Разрѣшилъ молчанье это!

Если-бъ сердце пробудилось,

И засохшее слезами

Новой бури размягчилось"...

Добрый принцъ, онъ жаждалъ бури, а между тѣмъ, какъ самъ онъ говоритъ, онъ былъ одаренъ "спокойной, мечтательной, неспособной къ дѣятельности душой", "природной пассивностью", "внутренней созерцательностью безъ малѣйшей твердости характера". Да это и не мудрено. Какъ потомокъ царствующаго дома князей Гогенлоэ, онъ до 25-ти лѣтъ находился подъ благодѣтельной опекой своего гофмейстера, который строго оберегалъ бородатаго младенца отъ свойственныхъ юному поколѣнію неприличностей. Неоднократно и при томъ горько жалуется Его Свѣтлость въ своихъ мемуарахъ на эту вѣчную опеку, убившую въ немъ "побужденіе и самодѣятельность", развившую въ немъ "сентиментальное созерцаніе природы". И приложенный къ мемуарамъ портретъ князя показываетъ намъ мягкій круглый лобъ, почти дѣвичьи очертанія изящнаго овала, грустно обрамляющіе цѣломудренныя губы кончики усовъ, благородный носъ,-- этотъ признакъ утонченной расы.

Правда, принцъ былъ склоненъ преувеличивать нѣжность своей души. Однако нельзя не признать, что чувствительности въ немъ было очень много. Какъ любилъ онъ свою высокородную мамашу, какъ горячо былъ привязанъ къ своей сестрѣ, въ какихъ поэтическихъ краскахъ изображалъ онъ радости своего благонамѣреннаго увлеченья и воспослѣдовавшаго за симъ брака съ принцессой Маріей Сайнъ-Витгенштейнъ-Берлибургъ! Вотъ какъ описываетъ онъ первые мѣсяца своего новаго счастья: "Я не имѣю теперь другихъ чувствъ, кромѣ радостнаго весенняго настроенія, какъ если бы я лежалъ подъ тѣнистымъ берегомъ на невысокой горѣ и смотрѣлъ, какъ плывутъ облака на голубомъ небѣ. Пусть тамъ черезъ Цигенбергъ рушится одна сѣрая туча съ бѣлыми краями на другую -- это мало меня безпокоитъ, такъ какъ я счастливъ и внутренно удовлетворенъ и рѣдкое чувство благодарности къ Богу наполняетъ мое сердце, къ Богу, который такъ ласково направляетъ шаги человѣка къ его благословенію и радости".

Настоящую идиллію сельскаго блаженства рисуетъ принцъ дальше: "Мы ведемъ здѣсь разумнѣйшую, прекраснѣйшую и наиболѣе безоблачную жизнь, какая только можетъ выпасть на долю смертнаго. Когда я утромъ встаю между 8--9 часами, я обыкновенно ѣду верхомъ и возвращаюсь какъ разъ къ тому времени, когда Марія уже готова, потомъ мы завтракаемъ вмѣстѣ въ желтой комнатѣ, каждый день радуемся хорошему кофе или новому сорту печеній, которыми поражаетъ насъ поваръ, затѣмъ разговариваемъ до одиннадцати часовъ, когда я удаляюсь въ мою комнату, чтобы покончить мои дѣла, въ то время какъ Марія читаетъ, играетъ на рояли или вообще занимается чѣмъ нибудь. Около двухъ часовъ я опять готовъ, тогда, если погода хороша, мы идемъ немного въ аллею на встрѣчу почтальону и на дорогѣ читаемъ письма. Послѣ двухъ часовъ мы обѣдаемъ тоже въ желтой комнатѣ, затѣмъ ѣдемъ въ маленькомъ экипажѣ кататься, иногда ѣдемъ оба верхомъ, причемъ Мари въ красивомъ коричневомъ платьѣ и черной шляпѣ ѣдетъ на Рыжемъ, который такъ спокойно идетъ подъ сѣдломъ, какъ купальный осликъ. По возвращеніи въ моей комнатѣ я нахожу обыкновенно Дедье (камеръ-совѣтникъ княжескій чиновникъ въ Корвей), онъ мнѣ докладываетъ свои дѣла и сообщаетъ всякія новости. Вечеромъ, до чая мы читаемъ все* возможныя книги или занимаемся музыкой"...

Идиллія Ихъ Свѣтлостей... О, какъ она хороша -- эта сказка на фонѣ 1847 г. среди зловѣщаго гула пробуждающагося народа, передъ тѣнями разстрѣлянныхъ за голодъ Силезскихъ ткачей! Голубое небо и перистыя облачка, прогулка верхомъ среди княжескихъ владѣній и увитый цвѣтами флагъ на резиденціи отмѣченнаго Божьей милостью рода. Почтительный Дедье и изобрѣтательный поваръ, высокія стѣны стариннаго парка и покойная иноходь добраго Рыжака -- это ли не все, что нужно для полнаго счастья мечтательной, романтической души маленькаго деликатнаго принца! Такъ и хочется воскликнуть послѣ чтенія приведеннаго выше письма: "Счастливецъ, рожденный среди избранныхъ--для сладкимъ и невинныхъ удовольствій. Цинциннатъ, замѣнившій фіалками многотрудное ремесло своихъ коронованныхъ и еще тогда не медіатизированныхъ предковъ; сколь добръ ты, Свѣтлѣйшій, такъ какъ скромно получаешь доходы, но не истязуешь больше своихъ подданныхъ. Какой счастливый рокъ направилъ тебя кататься вмѣсто того, чтобы драть шпицрутенами твоихъ солдатъ, водворять палкой смиреномудріе въ "среднемъ сословіи", гноить рабочую скотину въ княжескихъ ямахъ преславнаго государства Корвей. Да благословитъ тебя Богъ! Катайся верхомъ, кушай печенье, встрѣчай почтальона, но да сохранитъ тебя судьба отъ государственной стези и гражданскихъ подвиговъ. Пасись на тукахъ, но не упражняйся на скорпіонахъ, да будетъ счастье твое безконечно"!

Судьба однако судила иначе. Шелковый принцъ былъ предопредѣленъ къ болѣе высокой роли. И если ему ne суждено было стать сувереннымъ обладателемъ бравыхъ "корвейцевъ" или не менѣе огнеупорныхъ "шиллингсфюрстцевъ", то первое мѣсто среди подданныхъ великой Германіи ожидало его уже въ лазоревой перспективѣ. Въ виду этого природа озаботилась надлежащими дарами. И шелковой душѣ были приданы еще иныя свойства.

Изъ внимательнаго чтенія посмертныхъ мемуаровъ свѣтлѣйшаго проистекаетъ непреложное убѣжденіе, что онъ несомнѣнно былъ одаренъ талантомъ остраго и почти циническаго наблюденія. Бесѣдуя съ великими людьми и находясь среди не менѣе великихъ событій, князь никогда или только за весьма немногими исключеніями утрачивалъ свою холодную и въ извѣстной степени скептическую наблюдательность. Причемъ самыя мелкія черты отнюдь не ускользаютъ отъ его пытливаго взора. Относясь къ людямъ какъ къ довольно таки мелкой породѣ людей, онъ характеризуетъ ихъ именно изъ этихъ мелочей, въ которыхъ однако есть смой смыслъ. ъдегъ, напр. нашъ замшевый князь съ однимъ милымъ принцемъ и считаетъ, сколько тотъ за одинъ разъ сосисекъ съѣстъ: цѣлыхъ 12 штукъ -- развѣ это не характерно? Въ другой, разъ онъ подробно описываетъ, какъ ихъ величество выпиваютъ, сколько они истребляютъ бутылокъ и какія отсюда происходятъ послѣдствія. Тоже поучительно. Отсюда убѣждаешься, что короли столь же бываютъ пьяны, какъ и простые смертные. Истина старая, но подтвержденіе никогда не излишне. Усы на верхней губѣ толстой фрейлины и красный корсажъ, затягивающій мощныя добродѣтели ея высочества, немилосердный ревъ духовой музыки за высочайшимъ столомъ и плохо приготовленный обѣдъ въ сіятельнѣйшей резиденціи -- все это видитъ и замѣчаетъ внимательный глазокъ нашего созерцателя, все заносится имъ на страницы потайного дневника, который бережно хранится для потомства.

Вотъ въ 1867 г. пришлось свѣтлѣйшему въ качествѣ баварскаго министра-президента встрѣчать на баварской территоріи повелителя правовѣрныхъ, султана Абдулъ-Азиса. И что же пишетъ по этому, можно сказать, высокоторжественному поводу-князь Хлодвигъ? Онъ отмѣчаетъ, что во-первыхъ, поѣздъ, на которомъ пріѣхалъ султанъ, никакъ не хотѣлъ остановиться дверью противъ ковра, положеннаго для его величества) и что турецкій посолъ по этому поводу разсердился, а праздные обыватели полѣзли ради любопытства на крышу султанскаго вагона. Во-вторыхъ, замѣчаетъ князь, во время "основательнаго" привѣтствія на французскомъ языкѣ султанъ "царапалъ себѣ бороду" я очень тосковалъ. Въ-третьихъ, онъ описываетъ, какъ султанъ "сидѣлъ на кушеткѣ положивъ подъ себя ноги", и какъ Ферадъ-паша сооружалъ князю комплименты, а онъ сочинялъ ему въ отвѣтъ не менѣе увѣсистые увѣренія относительно "великаго турецкаго государственнаго человѣка"... Выходитъ что-то глупое и пустое. И все это прикрыто великолѣпной мантіей государственныхъ дѣлъ. Но свѣтлѣйшій мантію снимаетъ и султанъ преспокойно "царапаетъ свою бороду". Это естественно и просто. Князь же "бороду" записалъ со всею точностью.

И съ тою же аккуратностью князь передаетъ всевозможные анекдоты. Такъ самыми живыми красками рисуетъ онъ путешествіе членовъ берлинскаго конгресса въ Потсдамъ по приглашенію германскаго наслѣднаго принца. Поѣхали на пароходѣ; "музыка играла, публика на берегу кричала ура, и пароходъ двинулся въ путь". Но вотъ поднялся сильный вѣтерь и едва весь конгрессъ не пошелъ ко дну. Наконецъ пріѣхали въ Сансуси: "здѣсь прежде всего мытье рукъ въ длинномъ залѣ. Конгрессъ нашелъ, правда, много умывальниковъ, но только одинъ единственный фаянсовый сосудъ, который предназначался не для мытья. Вокругънего сгруппировалась Европа. "Такъ какъ однако на меня -- пишетъ свѣтлѣйшій -- мой долгъ въ качествѣ члена конгресса не возлагалъ участія въ этой коллективной задачѣ, то мы вмѣстѣ съ его превосходительствомъ, Бюловымъ, и генераломъ фонъ-деръ-Гольцъ разыскали въ высшихъ переходахъ дворца помѣщенія, въ которыя каждый изъ насъ и уединился". Очень мило, подробно и остроумно; внимательность князя и его способность къ наблюденію здѣсь выступаютъ въ самомъ яркомъ свѣтѣ. "Фаянсовый сосудъ" здѣсь идетъ вровень султанской "бородѣ". И все это онъ втихомолку, про себя, заноситъ въ дневникъ.,

Но есть вещи, которыхъ свѣтлѣйшій не стыдился сказать и вслухъ,-- это признаніе на счетъ низшей расы, на счетъ такъ называемаго добраго христіанскаго народа. Еще будучи отрокомъ князь о5мотзнізя не дурнымъ на этому поводу словечкомъ. Однажды на урокѣ спросили его, какъ называются тѣ люди, которые повинуются и подчиняются -- ünterthanen -- отвѣтилъ онъ; правильно. Ну, а какъ называются тѣ, которые командуютъ -- тутъ ожидался, конечно, отвѣтъ: государи, князья (Landesherren)", но мальчикъ отвѣтилъ иначе; онъ сказалъ -- Oberthanen -- другими словаки народу "подданныхъ" онъ противоставилъ такое же особое племя "надданныхъ" или высшихъ. Весьма милое опредѣленіе, и ояо какъ бы навсегда осталось жить въ душѣ добраго князя. Вотъ онъ причисленъ кандидатомъ на административныя должности къ Прусскому уѣздному управленію. Жертва великая, ибо не надо забывать, что еще дѣдушка его свѣтлости Божьей малостью истязалъ своихъ собственныхъ подданныхъ. И жертву свою молодой "аускультантъ" понимаетъ вполнѣ. Съ какимъ божественнымъ высокомѣріемь отмѣчаетъ онъ дурной вкусъ и манеры маленькаго провинціальнаго общества, какъ онъ умѣетъ оцѣнить небрежную свободу, полную самообладанія, внѣдренную въ избранную человѣческую расу; и впослѣдствіи, будучи уже владѣльцемъ знаменитаго имѣнія Верки, съ какой царской снисходительностью отмѣчаетъ онъ стремленіе милой и довольно изящной дамы, жены своего управляющаго, занять его свѣтлость и развлечь его въ качествѣ гостя музыкой и "впрочемъ недурнымъ пѣніемъ". Съ какимъ уничижающимъ сарказмомъ повѣствуетъ князь о своей поѣздкѣ уже въ качествѣ вице-президента въ Гильценъ и Бременъ, гдѣ почтенные бюргеры тщились учинить торжественную встрѣчу и плѣнить парламентскихъ гостей спеціально наготовленнымъ краснорѣчіемъ. Если его свѣтлость подбираетъ съ ироническимъ смѣшкомъ каждую бумажку, случайно замаранную высокой персоной, и бережно помѣщаетъ оную въ свой фамильный архивъ, то съ "унтертанами" онъ поступаетъ проще: онъ прямо изготовляетъ для нихъ собственноручно уничтожающіе ярлыки и наклеиваетъ ихъ въ соотвѣтственномъ раздѣлѣ -- неблаговоспитанные люди, по природѣ предназначенные къ произнесенію рѣчей, сплетнямъ и глупому времяпрепровожденію. Это вѣдь не "обертаны".

Еще рѣшительнѣе опредѣляетъ свое отношеніе нашъ князь къ такъ называемымъ широкимъ слоямъ народа: они для него въ значительной степени отождествляются съ той толпой, которая образуетъ живые шпалеры при каждомъ уличномъ скандалѣ, а тѣмъ болѣе при всякихъ парадахъ, процессіяхъ и иныхъ явленіяхъ народу Божественныхъ владыкъ. Это дикая, безсмысленная оголтѣлая масса, съ одинаковымъ восторгомъ ожидающая царя папуасовъ, Султана башибазуковъ или "Великаго" Вильгельма, объединившаго Германію. Эта чернь, по описанію его свѣтлости, всегда и всюду одинакова. Подобно пыли она забивается во всѣ улицы и щели, подобно пресмыкающемуся она растягиваетъ и стягиваетъ свои кольца, дышетъ, стонетъ и перекатывается. Она отличается безсмысленностью и назойливымъ любопытствомъ. Она преслѣдуетъ высокихъ особъ на улицахъ, и тысячи глазъ засматриваютъ къ нимъ въ окна: она залѣзаетъ на крыши, на фонари, на дома и деревья, и она всегда блаженствуетъ при видѣ знатныхъ и блестящихъ представителей высшаго раззолоченнаго міра, она то пищитъ и квакаетъ отъ удовольствія, какъ это сообщаетъ Гегенлоэ по поводу русскихъ евреевъ, которыхъ онъ видѣлъ въ Вильнѣ, или она реветъ и гогочетъ.-- Johlt -- какъ онъ выражается по поводу своихъ нѣмцевъ. Бѣдныя Высочества! они такъ часто страдаютъ отъ народной невоспитанности и чувствъ. Какъ часто имъ приходится не спать цѣлую ночь въ какой-нибудь деревушкѣ только потому, что народъ до поздней ночи воетъ -- Johlt -- отъ вѣрноподданнаго восторга. И сколько жертвъ приносятъ лица высочайшія этому шумному, назойливому, дикому, но тѣмъ не менѣе, любящему и доброму народу, какъ много времени и силъ тратятъ они на представительства, на пріемы депутацій отъ старослуживыхъ патріотовъ, на разговоры съ бѣлыми дѣвицами, подносящими розы и говорящими стихи, на выслушиваніе концертовъ отъ всяческихъ хоровыхъ и музыкальныхъ обществъ въ бытовыхъ костюмахъ, въ тирольскихъ шапкахъ, въ Эльзаскихъ чепчикахъ. Боги! а сколько денегъ стоятъ эти путешествія въ парадныхъ мундирахъ, въ каретахъ цугомъ, въ сопровожденіи шталмейстеровъ, гайдуковъ, скороходовъ, араповъ и лакеевъ. Бѣдныя высочества и величества!-- какъ они страдаютъ на пользу народа, какъ они заботятся объ его удовольствіи и воспитаніи.

И самъ свѣтлѣйшій, не смотря на все свое презрѣніе къ безсмысленной черни, которую онъ совершенно искренно смѣшиваетъ съ народомъ, тѣмъ не менѣе съ наслажденіемъ принесъ для нея необходимыя жертвы. Въѣзжая въ качествѣ имперскаго намѣстника въ Эльзасъ-Лотарингію и чувствуя себя на положеніи почти сувереннаго государя отдѣльной нѣмецкой страны, онъ подробно изо дня въ день описываетъ тѣ тріумфальныя арки и тотъ пріемъ, которые устроили ему лойяльные элементы, среди завоеванной у Франціи области: "Я начинаю привыкать къ игрѣ въ суверена, хотя это мнѣ и кажется нѣсколько утомительнымъ ремесломъ"... Приведемъ нѣкоторые отрывки изъ подобныхъ описаній.-- Возьмемъ хотя бы посѣщеніе города Меца.

"Вчера прибытіе въ Мецъ. Главноначальствующіе на вокзалѣ. При крикахъ ура и звонѣ колоколовъ переѣздъ въ Hôtel de l'Europe. Тамъ встрѣченъ я былъ дочерью хозяина съ букетомъ и нѣмецкимъ обращеніемъ, которое она выучила и совсѣмъ хорошо произносила, не смотря на то, что она француженка. Затѣмъ переодѣваніе во фракъ и поѣздка въ окружное управленіе -- очень элегантная префектура, -- гдѣ пріемъ многочисленныхъ чиновниковъ и епископовъ. Сначала я здѣсь сказалъ небольшую рѣчь, затѣмъ обратился къ 80-ти лѣтнему епископу-легитимисту, сказалъ ему по французски, что я счастливъ засвидѣтельствовать то уваженіе, которое мнѣ внушаютъ его почтенный возрастъ, его церковный санъ и достоинства, которыя его отличаютъ. Этимъ онъ былъ очень пріятно тронутъ. Затѣмъ представленія и. общій пріемъ. Затѣмъ поѣздка по прекрасной экспланадѣ съ видомъ на долину Мозеля и визиты. Въ шесть часовъ обѣдъ у президента Гамерштейна; въ 8 ч. появился факельцугъ. Очень красиво. Площадь ярко освѣщена лампіонами, факелами и бенгальскимъ огнемъ, сзади громадный соборъ. Сегодня утренняя музыка двухъ военныхъ оркестровъ. Въ 11-ть часовъ обзоръ собора, который мнѣ показывали соборный архитекторъ Торновъ и нѣкоторыя духовныя лица. Соборъ импозантенъ больше, чѣмъ Страсбургскій. Оттуда въ городской музей. Затѣмъ въ пріютъ Св. Николая"... и т. д.

А вотъ описаніе русскаго торжества. Это было открытіе Виленскаго желѣно-дорожн. тунеля. На балу у губернатора нашъ принцъ, еще тогда безъ мундира, случайно оказался впереди и былъ "осчастливенъ нѣкоторыми благосклонными выраженіями, что сейчасъ же возбудилъ общую зависть всѣхъ присутствующихъ россіянъ". Во время воинскаго ученія "было очень комично, какъ одна батарея наѣхала на зрителей, снялась съ передковъ и начала стрѣльбу. Публика, состоявшая изъ евреевъ, кричала "Ай-ней" и бросилась другъ черезъ друга". При самомъ открытіи тунеля "Государь направился пѣшкомъ черезъ тунель, освѣщенный свѣчами. Духовенство сопровождало императора до середины, гдѣ онъ вложилъ одинъ камень, по которому Великій герцогъ Веймарискій сдѣлалъ нѣсколько ударовъ. Послѣдній выполнилъ это съ большой граціей. Тогда всѣ пошли скорымъ ходомъ до конца тунеля и назадъ. Пребываніе было не совсѣмъ пріятно, такъ какъ шли безъ шляпъ и получали на темя частыя капли воды. По всюду выставленные рабочіе привѣтствовали императора криками ура. Замѣчательно было въ Вильнѣ ура евреевъ, которое совершенно уподоблялось блеянію овецъ. Что ихъ, не смотря на всѣ лойяльныя демонстраціи, много толкали и колотили плетью,-- это тѣмъ болѣе понятно, что я никогда не видѣлъ болѣе безстыдной публики, какъ эти польскія евреи, которые повсюду бросаются, какъ дикіе звѣри даже туда, куда имъ совсѣмъ не надлежитъ".

Таковы "подданные", толпа, публика, народъ въ противоположность "обертанамъ", какъ ихъ рисуетъ свѣтлѣйшій. И опять здѣсь мы не можемъ не видѣть сочетанія бархатныхъ чувствъ и саркастической усмѣшки, любви и жалости къ несчастнымъ людямъ, сопряженной съ порядочнымъ таки ихъ презрѣніемъ. Имъ милостиво разрѣшаютъ кричать ура и даже блеять подобно овцамъ, терпѣливо принимаются отъ бѣлоснѣжныхъ дѣвицъ букеты и милостиво съ балкона дѣлается поклонъ; но въ то же время отмѣчается съ непостижимой ясностью, кто былъ подвыпивши и кто нѣтъ, кто растрогался и кто былъ польщенъ, и насколько хорошо былъ сервированъ въ гостинницѣ столъ. Боже сохрани усмотрѣть здѣсь звѣрство и человѣконенавистничество. Деликатный князь никого не желаетъ расточать, истреблять, уничтожать: онъ только мило и снисходительно презираетъ, презираетъ толпу, которую онъ искренно смѣшиваетъ съ народомъ, презираетъ всѣхъ тѣхъ, кто лгутъ и льстятъ и присѣдаютъ передъ нимъ, тогда какъ самъ онъ продѣлываетъ совершенно то-же.

Но вся эта фальшь, кривлянье и комедіи нужны и священны. Это -- часть Богомъ установленнаго порядка, это -- способъ, при помощи котораго "унтертаны" раболѣпствуютъ, а "обертаны" снисходятъ. Безъ всей этой комедіи рушился бы и весь строй спасительной и благодѣтельной власти. Ложь спасаетъ авторитетъ. А власть основана на одной великой силѣ, которую прекрасно и знаютъ, и цѣнятъ свѣтлѣйшіе. Силу эту нашъ князь именуетъ неизлѣчимой и неисправимой "глупостью". Дураки ничего лучшаго и не заслуживаютъ.

II.

Какъ извѣсно, ихъ свѣтлость сдѣіали прекрасную карьеру. Они начали свой жизненный путь смиреннымъ аускультантомъ при прусскомъ уѣздномь управленіи, а кончили свою государственную дѣятель ноетъ въ высокомъ званія имперскаго канцлера великой объединенной Германіи. Но пути они успѣли быть и министромъ президентомъ королевскаго баварскаго министерства, и германскимъ посломъ въ Парижѣ, и эльзаскимь намѣстникомъ, и вице-президентомъ германскаго рейхстага, и дѣятельнымъ членомъ баварской палаты господъ -- почти 60 лѣтъ, посвященныхъ государственнымъ дѣламъ и политикѣ, болѣе полустолѣтія жизни, осыпанной знаками отличія, озаренной благосклонностью монарха.

И когда мы раскрываемъ два громадныхъ тома мемуаровъ нашего князя, мы невольно ожидаемъ найти въ нихъ кладезь политической мудрости, по крайней мѣрѣ источникъ для. познанія великихъ движеній современности. Революція 1848 г., реакція пятидесятыхъ годовъ, 3 войны, потрясшія Германію, имперія скованная кровью и желѣзомъ, культуркампфъ, законы о соціалистахъ -- одного этого перечня довольно, чтобъ оцѣнить значеніе откровеній Гогенлоэ, живого участника и дѣятеля этой по истинѣ замѣчательной эпохи. И тѣмъ болѣе интересны его воспоминанія, что онъ стоялъ въ самомъ святая-святыхъ высшей политики, былъ посвященъ во всѣ ея секреты, считался другомъ Бисмарка, съ тремя императорами рѣшалъ судьбы народовъ. Съ трепетомъ и благоговѣніемъ раскрываетъ обыватель томы, написанные высокой рукой, ищетъ съ нетерпѣніемъ великихъ истинъ, жаждетъ поднять завѣсу надъ искусствомъ царей.

Ничего подобнаго въ мемуарахъ свѣтлѣйшаго найти нельзя. Читатель обратился не по адресу.

Революціи 48 г. въ воспоминаніяхъ высокаго автора посвящена пара страницъ, причемъ и тѣ перемежаются описаніемъ удачной охоты у родственниковъ. Реакція, смѣнившая нѣмецкіе дни свободы, у принца не замѣчена вовсе; онъ пребывалъ въ это время въ путешествіяхъ и родственныхъ объятіяхъ. Шлезвигъ-Голштинская война, разгромъ Австріи и Франціи вызвали со стороны свѣтлѣйшаго пару страницъ, гдѣ говорится не столько о событіяхъ, сколько о парѣ ихъ сопровождавшихъ анекдотовъ. Закону о соціалистахъ удѣлено нѣсколько строкъ и только культуркампфу выпало со стороны князя нѣсколько большее вниманіе: братъ его свѣтлости былъ кардиналомъ. Но за то анекдотовъ, разсказовъ изъ жизни великихъ міра сего, примѣчательныхъ происшествій и достопамятныхъ случаевъ, сценъ и сценокъ -- сотни и сотни убористыхъ in folio страницъ. Великій канцлеръ имперіи, посолъ, королевскій министръ президентъ, вице-президентъ рейхстага, онъ совсѣмъ не нуждался въ какомъ-нибудь глубокомъ пониманіи окружающаго, его меньше всего интересовали сложные соціальные вопросы, борьба и потрясеніе среди народностей и классовъ. Казалось бы поразительное противорѣчіе между руководящимъ выдающимся положеніемъ и полнымъ убожествомъ политическаго багажа, между призваніемъ и средствами его осуществленія, между цѣлью и орудіями ея достиженія.

Но это только такъ кажется. Нашъ добрый князь дѣйствуетъ и работаетъ не отъ себя. Онъ менѣе всего личность. Нѣжно любить онъ семью, вѣрно привязанъ онъ къ своимъ родственникамъ и роду. Онъ не самъ по себѣ. Онъ только наиболѣе дѣятельный и ловкій элементъ среди всей этой плеяды Шиллингъ-фюрстовъ, Гогенлоэ, Ратиборовъ, Эрингеновъ, Сальмъ-Горстмаръ, Лангенбуровъ, Витгенштейнъ, Берлебурговъ, Вальденбурговъ, Ипселанти и пр. и пр. однимъ словомъ, одной изъ тѣхъ династій, которыя подобно безчисленнымъ паукамъ сплетаютъ свою международную паутину надъ всяческими германскими, кельтскими и славянскими племенами. И мягкій Хлодвигъ не нуждается въ самостоятельныхъ талантахъ, онъ какъ въ перинѣ покоится въ средѣ фамильной группы, онъ всѣми своими мыслями и чувствами непрестанно связанъ со всѣмъ тѣмъ классомъ, коего Гогенлоэ представляемъ только маленькую часть.

И всѣмъ этимъ сіятельствамъ, свѣтлостямъ и высочествамъ, имъ ничего не надо на ново пріобрѣтать, все сдѣлано уже прародителями. Кормленіе возлѣ государственной машины имъ обезпечено вполнѣ. Народы приведены въ покорность, бюргерству отведены надлежащіе загоны, механизмъ управленія налаженъ во всѣхъ мелочахъ, остается только въ надлежащій срокъ претерпѣть чинопроизводство, получить присвоенные должностямъ оклады и доходы и въ требуемыхъ случаяхъ отдавать соотвѣтственныя не совсѣмъ глупыя и не совсѣмъ дикія распоряженія. И на это совсѣмъ простое дѣло "кому ума не доставало".

Вполнѣ понятно далѣе и разумѣется само собой, что для командованія на такихъ началахъ никакой политической мудрости не требуется, и если человѣкъ, рожденный для командованія, тѣмъ не менѣе проявляетъ нѣкоторую тѣнь политическихъ убѣжденій, высказываетъ тѣ или иные принципы, выставляетъ различныя программы и т. п., то онъ этимъ самымъ проявляетъ непозволительную роскошь своей одаренности и занимаетъ заслуженное имъ амплуа политическаго генія перваго ранга.

И князь Хлодвигъ былъ именно такимъ талантомъ. Еще не будучи призванъ къ кормилу, онъ уже обнаруживалъ замѣчательную способность сужденія по государственнымъ дѣламъ. Впослѣдствіи, когда онъ уже былъ у власти, онъ вполнѣ естественно усовершенствовалъ свой государственный аппаратъ. И хотя немного, но все же достаточно идейныхъ богатствъ можемъ мы собрать на тысячѣ громадныхъ страницъ свѣтлѣйшихъ мемуаровъ. Попробуемъ ихъ суммировать въ рядѣ политическихъ максимъ, которыя изложимъ въ догматической формѣ.

Максима 1. Революціи происходятъ отъ всеобщаго народнаго недовольства, оныя предотвращаются разумными реформами.

Максима 2. Однако слѣдуетъ вѣшать радикаловъ и соціалистовъ по профессіи, прочихъ можно простить, т. к. ко знали обстоятельствъ.

Эти двѣ максимы на первый взглядъ представляются чрезвычайно глупыми и противорѣчивыми. И для какого-нибудь зауряднаго обывателя онѣ не были бы отнюдь доказательствомъ его государственныхъ способностей. Однако для свѣтлѣйшаго дѣло обстоитъ иначе; и хотя никто въ мірѣ не могъ бы вывести изъ всеобщаго недовольства необходимости вѣшать радикаловъ, но въ этихъ максимахъ тѣмъ не менѣе есть своя логика. Всеобщее недовольство было выдвинуто на первый планъ, когда понадобилось свалить абсолютизмъ и доставить гарантіи дворянско-буржуазнымъ интересамъ. Въ виду этого въ 1848 г. ихъ свѣтлость стали либераломъ, но потомъ гарантіи были даны, народъ-же продолжалъ "дѣлать недовольство". Въ виду этого оказалось необходимымъ усмирить бунтовщиковъ и повѣсить смутьяновъ. Это очень очень просто и понятно. Въ мемуарахъ это отразилось слѣдующимъ образомъ.

Сначала князь Хлодвигъ громитъ реакцію Фридриха Вильгельма III и пруссаковъ. Онъ обличаетъ "безсистемность" и шатаніе правительства; ужасается матеріальной нуждѣ и безработицѣ въ Силезіи, грозитъ королямъ финансовымъ разстройствомъ и всеобщимъ возстаніемъ" объявляетъ, что "даже войска ненадежны. Кто удержитъ потокъ?-- восклицаетъ принцъ,-- если онъ прорветъ плотину и пѣнясь устремится черезъ поля и нивы?"... И ради спасенія юный князь пускается въ самое отчаянное свободомысліе. Онъ возстаетъ противъ "всеобщаго оглуплѣнія народа", онъ видитъ "истинную опасность не въ партіяхъ коммунистовъ, соціалистовъ и радикаловъ", а во "всеобщемъ недовольствѣ", растущемъ съ каждымъ днемъ. "Прогрессъ" провозглашаетъ отпрыскъ Гогенлоэ "условіемъ самого существованія государства". Даже на "ужасы" революціи смотритъ онъ легко, лишь бы "весело и ярко горѣлъ внутренній свѣтъ духа, котораго загасить не можетъ никто". Уничтоженіе полицейской опеки, всѣхъ свободъ и даже свободы печати требуетъ нашъ либералъ изъ отмѣченнаго Божьею милостью рода.

И съ той же логикой перешелъ князь на иную точку зрѣнія, лишь только это стало нужнымъ. И въ самомъ дѣлѣ: буржуазія и дворянство получили все. что имъ было надо. Народъ остался не при чемъ, а троны утвердились. И вотъ противъ вѣчно недовольныхъ соціалистовъ, коммунистовъ и радикаловъ раздались теперь новыя рѣчи. "Силу и авторитетъ правительствъ" призываетъ теперь нашъ Хлодвигъ, со всей энергіей, и въ гибели монарховъ, даже въ полученіи ими короны изъ рукъ народа видитъ онъ "уничтоженіе правъ отдѣльныхъ лицъ, ихъ личной свободы и имущества". Князь мечетъ громы на, крохотную, нъ дѣятельную кучку республиканцевъ и коммунистовъ", которые стремятся "погубить Германію". "Анархія" вотъ чудовище, которое надо немедленно истребить, "учредительное собраніе" -- вотъ адская машина, которая взорветъ "правопорядокъ", "основанный на законной почвѣ". И свѣтлѣйшій доходитъ до энтузіазма: предъ нимъ такое "ослѣпленіе среди нѣмцевъ, что даже отвратительнѣйшія преступленія проходятъ не замѣченными", а "весь народъ изъ одной лишь чистой глупости съ каждымъ днемъ все больше и больше стремится въ руки варварства и къ гибели всякой цивилизаціи".

Уже въ 1849 г. нашъ либеральный принцъ могъ произнести свою замѣчательную защиту въ баварской Палатѣ господъ по поводу пфальцскихъ революціонеровъ. Съ острой проницательностью государственнаго человѣка онъ различаетъ двѣ категоріи лицъ, замѣшанныхъ "въ преступныхъ стремленіяхъ прошлой весны". Революціонеры -- такъ разбираетъ ихъ Гогенлоэ со своихъ укрѣпленныхъ позицій -- распадаются на двѣ части. Съ одной стороны это "собственно демагоги или радикалы по "профессіи", съ другой это "революціонеры въ силу преходящихъ мотивовъ". По отношенію къ первымъ нашъ филантропъ требуетъ "величайшей рѣшительности" или въ переводѣ на современный русскій и тогдашній нѣмецкій языкъ -- висѣлицы; "ибо ясно, что изъ разрушенія современной цивилизаціи можетъ возникнуть только варварство". А между тѣмъ, "еслибъ радикальная партія оказалась въ состояніи возвести новое религіозное и соціальное зданіе, то это произошло бы не прежде, чѣмъ послѣ совершеннаго разрушенія настоящаго". Маццини въ Италіи, Пьеръ Леру во Франціи, Карлъ Фонъ въ Германіи вотъ наиболѣе выдающіеся вожди этихъ разрушителей, объявившихъ "христіанство ложью, а христіанское государство заблужденіемъ!"

Но отъ сихъ злодѣевъ, недостойныхъ ни малѣйшей пощады, отличаетъ свѣтлѣйшій либералъ "второй классъ": людей по существу невинныхъ, но падшихъ подъ вліяніемъ временныхъ побужденій; это революціонеры по глупости и неразумію, бунтовщики на моментъ, "политически возбужденные люди, движеніе коихъ утихаетъ постепенно, какъ волны послѣ уже прекратившагося шторма!" Въ чемъ вина этихъ людей?-- Увы, они не съумѣли приспособиться къ обстоятельствамъ, они не поняли, что послѣ разгона франкфуртскаго парламента "времена перемѣнились". "Что было терпимо въ прошломъ году, такъ какъ нельзя было помѣшать, то стало преступленіемъ теперь, этого однако не уразумѣла болѣе подвижная часть народа, она не могла постичь, что то, что многимъ людямъ движенія доставило высокія почести въ мартѣ 1848 г., теперь стало проступкомъ. Эта часть народа не вняла условій времени, конечно, это очень трудно постоянно давать себѣ точный отчетъ въ политическихъ условіяхъ, трудно точно разсчитать, что удастся, а что нѣтъ, а вотъ именно эта часть народа не подозрѣвала, что теперь правительство въ рукахъ сильныхъ людей, сумѣвшихъ побѣдить революцію, которые имѣли достаточно силы, чтобъ обезпечить уваженіе къ закону. Возбужденные умы не подозрѣвали, что то время прошло, когда въ кошачьей музыкѣ думали открыть общественное мнѣніе. И въ томъ, что народъ не зналъ этого, что онъ дѣйствовалъ во имя вѣры въ революцію, которой однако болѣе не существовало, въ этомъ и заключается главная ошибка, которую совершила большая часть обвиненныхъ и заподозрѣнныхъ"!

Эти строки князя Хлодвига въ высшей степени замѣчательны. Въ нихъ выражается какъ разъ то міровоззрѣніе, которое такъ рѣзко характеризуетъ политику истинно государственныхъ людей. Вчера вопли о прогрессѣ, сегодня призывы къ разстрѣлянію; въ мартѣ 1848 г. въ основѣ революціи всеобщее недовольство, въ 1849 г. оно превращается въ кучку "радикаловъ по профессіи", ведущихъ за собой бунтарей по недоразумѣнію... Такова логика, которая можетъ быть выражена въ одномъ словѣ: интересы благороднаго сословія -- высшій законъ!

Слѣдующая максима гласить: единеніе Германіи является единственнымъ средствомъ для спасенія страны.

Максима дополнительная: самостоятельность отдѣльныхъ нѣмецкихъ государствъ -- необходимое условіе для процвѣтанія союза.

И тутъ мы нападаемъ на противорѣчія, непостижимыя для обыкновеннаго смертнаго: если единеніе, то причемъ самостоятельность; если самостоятельность, то кому нужно единеніе? Однако государственные умы ее здѣсь рѣшаютъ иначе, руководятся логикой особой и чрезвычайной.

Когда по приглашенію эрцъ-герцога Іоанна, знаменитаго правителя франкфуртской революціонной имперіи, надо было принять высокое званіе чрезвычайнаго посла, долженствующаго нотифицировать иностраннымъ державамъ возникновеніе новой единой Германіи, созданной народами противъ царей, тогда германское единство оказалось весьма хорошо. И съ великимъ торжествомъ отправился пресвѣтлый князь въ качествѣ посланника ко дворамъ святѣйшаго отца, короля Греческаго и великаго герцога Тосканскаго. Правда, при приближеніи Гогенлоэ папа былъ уже выгнанъ изъ Рима своими вѣрноподданными сынами, но съ тѣмъ большей помпой отвѣчалъ князь въ Аѳинахъ на привѣтствія нѣмцевъ отъ имени "могучаго нѣмецкаго народа, обладающаго единой волей и умѣющаго ее осуществить". И на банкетѣ нѣмецкихъ мужей въ Аѳинахъ Хлодвигъ провозгласилъ слѣдующій тостъ: "нѣмецкому народу этотъ стаканъ нѣмецкаго вина! Нѣмецкому народу съ его мечтами юности и дѣлами мужей! Съ его горячимъ воодушевленіемъ и глубокими мыслями, нѣмецкому народу во всѣхъ частяхъ свѣта! Да растетъ съ каждымъ днемъ ваша гордость быть нѣмцами и говорить по-нѣмецки, да здравствуетъ нѣмецкій народъ!" Такъ взывалъ юный посолъ къ нѣмецкому народу и въ своихъ письмахъ прямо признавалъ "невозможнымъ осуществить стремленія къ національному единству и въ то же время поддержать полную самостоятельность каждаго отдѣльнаго государства".

Но скоро, увы, времена перемѣнились, а логика высокороднаго сословія повелѣла свѣтлѣйшему круто повернуть свой фронтъ. И вотъ мы видимъ князя Хлодвига предъ очами его баварскаго величества, Людвига I; и смиренно кается бывшій имперскій посолъ предъ своимъ монархомъ въ своихъ заблужденіяхъ. "Королевскій діалогъ" -- "Dialogue royal" -- такъ назвалъ князь эту замѣчательную сценку въ своихъ мемуарахъ, и во истину, не знаешь, чему удивляться: той-ли гибкости, съ которой гнется въ ту и другую сторону княжеская совѣсть, тому-ли смиренію, которымъ онъ думаетъ купить мѣсто баварскаго посла, или той ловкости, съ которою онъ пробуетъ обернуть золотой бумажкой свое постыдное отреченіе отъ недавнихъ "принциповъ". Въ разговорѣ съ его величествомъ князь заявляетъ себя ярымъ сепаратистомъ. Всего себя отдаетъ онъ на представительство "баварскаго имени" и "баварскаго знамени", съ грустью извиняется онъ за свою службу у эрцъ-герцога Іоанна, съ восторгомъ выслушиваетъ онъ королевскія рѣчи о томъ, что Баварія представляетъ изъ себя "третью нѣмецкую державу и не пойдетъ на буксирѣ ни у Австріи, ни у Пруссіи". "Тѣ воззрѣнія", говоритъ покаявшійся князь, "теперь уже отжили, это давно уже пройденная точка зрѣнія; центральная власть въ томъ смыслѣ уже невозможна, притомъ же ваше величество опирается на сочувствіе всего баварскаго народа, который ничего не желаетъ и слышать о прусской гегемоніи". И недаромъ король, одинъ изъ тѣхъ, о противодѣйствіе которыхъ разбилось первое нѣмецкое единство, два раза замѣтилъ князю: "эти чувства меня весьма радуютъ, тѣмъ болѣе, что я въ нихъ раньше сомнѣвался"...

Мѣсто баварскаго посла нашъ политикъ все же не получилъ... Но это не помѣшало ему быть послѣ прусскихъ побѣдъ баварскимъ министромъ президентомъ съ 1867--1870 гг. и отстаивать всѣми силами баварскую самостоятельность, а въ 1874 г. перейти на прусскую службу подъ знамя прусской гегемоніи и быть затѣмъ одной изъ опоръ прусской политики въ завоеванныхъ областяхъ и наконецъ канцлеромъ при Вильгельмѣ II. Велика наслѣдственная гибкость людей, съ колыбели предназначенныхъ къ государственному призванію...

Въ дѣлѣ управленія свѣтлѣйшій оставилъ также двѣ драгоцѣнныхъ максимы, онѣ гласятъ: 1) дабы примирить покоренныхъ съ побѣдителями слѣдуетъ управлять ими кротко и стараться входить въ ихъ нужды.

Максима 2): для сего необходимо подвергать ихъ ежечаснымъ истязаніямъ.

Внутренняя логика сихъ двухъ максимъ на первый разъ непостижима, но если досмотрѣть на нее съ точки зрѣнія прирожденной мудрости свѣтлѣйшаго, и такъ называемой государственной необходимости, то дѣло объясняется очень легко и просто. Дѣйствительно, нашъ князь не принадлежитъ къ тѣмъ представителямъ своего класса, которые дѣйствуютъ исключительно по методу истребленія. Происходя изъ "царствующаго рода", онъ имѣетъ гораздо болѣе высокое и твердое понятіе о власти и властвующихъ. Какъ мы уже видѣли выше, онъ не останавливается передъ висѣлицей. Однако Гогенлоэ не Бисмаркъ, работающій однимъ лишь кунакомъ и палкой. Принцъ Хлодвигъ это высшая потенція изъ категоріи господъ. Грубое усмиреніе, битье, всяческая "рѣшительность" для него не цѣль сама по себѣ, и не единственный методъ. И если слоямъ болѣе мелкимъ, юнкерскимъ и помѣстнымъ дозволительно увлекаться ролью платоновскихъ псовъ, а угрызенія считать единственнымъ призваніемъ благородныхъ на землѣ то свѣтлѣйшему необходимо стать на иную точку зрѣнія. Недаромъ предки Гогенлоэ такъ сильно подвергались вліянію австрійскаго просвѣщеннаго деспотизма, не даромъ Гогенлоэ сидѣли на владѣтельномъ княжествѣ.

Связанный общностью классовыхъ интересовъ съ дворянско-землевладѣльческимъ классомъ, являясь представителемъ новыхъ фабричныхъ бароновъ, роды "Божіей милостью" благодаря самому своему положенію могутъ проявлять далеко не одну собачью рѣзвость боевого юнкерства. Имъ присуще "немножко философіи". На этомъ основана и легенда о такъ называемомъ внѣ классовомъ или внѣ партійномъ положеніи монархіи. Ихъ свѣтлостямъ и высочествамъ нѣтъ необходимости самимъ непосредственно производить скуловерченіе или зубодробительство, для этого существуетъ "исполнительная власіь". Имъ нѣтъ необходимости отягощать свой языкъ бранью и ругней -- на это есть власти подчиненныя, всѣхъ чиновъ бурмистры, всѣхъ ранговъ управители; точно также они не должны пачкать бѣлыя ручки въ дѣлѣ выжиманія соковъ, сдиранія "шкуръ" и вообще въ соціальной политикѣ. Этимъ занимается болѣе близко стоящая къ народу хозяйская власть со всѣмъ аппаратомъ судебной защиты и финансовой эксплоатаціи. Привыкнувъ только "нажимать кнопку" для экзекуцій, но отнюдь не занимаясь ими лично, свѣтлѣйшіе круги незамѣтно для себя впадаютъ въ бумажную миѳологію, возводятъ сами себя въ нѣкоторую абстракцію, въ міръ чистой, государственной идеи. Наблюдая со своей высоты административную практику, "суверены" теряютъ интересъ полиціанта къ каждой исковерканной физіономіи, они начинаютъ расчитывать en masse, смотрятъ sub specie aeternitatis и становятся хранителями классовыхъ интересовъ не въ частичномъ ихъ примѣненіи, а въ ихъ общей исторической цѣльности. Отсюда такъ называемое безпристрастіе, широта взглядовъ, гуманность и даже нѣкоторый либерализмъ въ сферахъ высочайшихъ, разъ только онѣ уже извѣстнымъ образомъ медіативированы и не смотрятъ на страну какъ на собственную конюшню.

Не удивительно послѣ этого, что свѣтлѣйшій, будучи намѣстникомъ въ Эльзасъ-Лотарингіи, желалъ мѣрами кротости и примиренія привлечь къ себѣ подвластныя сердца. Дѣйствовать иначе Гогенлоу называлъ даже "подсѣкать подъ собою тотъ самый сукъ, на которомъ сидишь", и въ противномъ случаѣ Эльзасцы скоро могли бы запротестовать, такъ какъ "намѣстникъ получаетъ жалованье отъ области не за угнетенія, а за мѣры попеченія". Понятнымъ отсюда является и разговоръ между императрицей (супругой Вильгельма II) и авторомъ мемуаровъ. Императрица спросила князя по поводу нѣмецкаго управленія въ Эльзасъ Лотарингіи. "Если вы, какъ вы это говорите, дѣйствительно не желаете никакой войны съ Франціей, то зачѣмъ вы устраиваете подобную безсмыслицу?". Высокая дама говорила это, ссылаясь на письма своей тетушки Амаліи, которая писала ей отчаянныя посланія по поводу паспортной системы въ имперскихъ областяхъ. Что же отвѣтилъ императрицѣ намѣстникъ областей, которому по неосмотрительности заданъ былъ щекотливый вопросъ? "Я ее успокоилъ" пишетъ онъ въ мемуарахъ, "и сказалъ ей, что я совершенно согласенъ съ ея тетушкой". Да, онъ былъ совершенно согласенъ съ тетушкой Амаліей, этотъ полновластный намѣстникъ, настолько согласенъ, что даже не разъ по собственному свидѣтельству думалъ подать въ отставку, лишь бы только не принимать по отношенію къ населенію безсмысленныхъ и нелѣпыхъ мѣръ угнетенія и произвола... Но онъ не подалъ въ отставку, нашъ добрый либеральный князь, и тутъ на сцену выступаетъ приведенная нами выше максима вторая.

Князь намѣстникъ онъ не желалъ угнетать, но онъ желалъ сохранить свое мѣсто. Онъ не желалъ доводить населеніе до отчаянія, но этого желали другіе, и мягкій князь долженъ былъ покориться. Что дѣлать, ради мѣста, ради доходовъ, ради положенія приходится иногда жертвовать личными убѣжденіями, и въ этомъ нѣтъ ничего безчестнаго для представителя высшихъ сіятельнѣйшихъ круговъ общества. Долгъ выше всего, тѣмъ болѣе, что за этимъ долгомъ стоитъ "зависть" юнаго поколѣнія дипломатовъ и администраторовъ, злоба военной партіи, которая на всякое умиротвореніе края смотритъ какъ на личное посягательство на свои привилегіи, когда за этимъ "долгомъ" работаютъ желѣзный кулакъ самого Бисмарка, этого художника беззастѣнчивой и грубой интриги. И не безъ наивности пишетъ Гогенлоэ о своемъ "долгѣ" -- послѣ того, какъ предъ нимъ раскрылись намѣренія Бисмарка -- "это даетъ мнѣ кое надъ чѣмъ поразмыслить. Очень возможно, что старанія Бисмарка испортить мнѣ мое положеніе, объясняются той завистью, которая овладѣла семьею Бисмарка при извѣстіи о томъ, что я долженъ получить наслѣдственное мѣсто, тогда какъ Бисмарку такъ таки и не удалось стать наслѣдственнымъ герцогомъ Лауенбурга". "И на самомъ дѣлѣ -- пишетъ князь дальше -- я никакъ не могъ понять, почему Бисмаркъ постоянно бросалъ мнѣ палки подъ ноги, какъ только дѣло начинало хорошо идти въ Эльзасъ-Лотарингіи, какъ только я получалъ за это признанія со стороны свѣта и императора. Этимъ и объясняются процессы противъ лиги патріотовъ и насильственная паспортная система и постоянное принужденіе меня къ высылкамъ и репрессіямъ. Все это было бы совершенно не мотивированнымъ, если не принять возможнымъ вышеупомянутое объясненіе".

Герцогъ Альба по принужденію! Какая жалкая отвратительная фигура. Герцовъ Альба, ненавидящій свое ремесло, но не имѣющій силы снять съ себя рубашку палача и отбросить топоръ, который "насильственно" вложенъ ему въ руки. Бѣдный мягкій и либеральный князь съ нѣжнымъ сердцемъ и гуманною душою! И однако же онъ нашелъ въ себѣ достаточно силы не только для того, чтобы продолжать свое ремесло, но въ критическую минуту взять призъ при гонкахъ на рѣзвость и злобу. И въ самомъ дѣлѣ, когда положеніе Гогенлоэ стало критическимъ, когда въ Берлинѣ уже созрѣлъ планъ упразднить "за слабостью" намѣстничество и замѣнить цивильнаго князя военнымъ усмирителемъ -- что дѣлаетъ тогда князь, чтобъ окончательно спасти свое положеніе? Онъ жертвуетъ своими лучшими помощниками и старается провести такую программу угнетенія и усмиренія въ области, до которой даже военные профессіоналы не додумались. Онъ бѣжитъ съ этимъ планомъ во дворецъ, подкарауливаетъ минуту сознанія у дряхлаго императора, вырываетъ у него подпись для заботливо приготовленныхъ уставовъ и выходитъ изъ дворца побѣдителемъ надъ врагами, такъ какъ онъ всѣхъ ихъ перещеголялъ въ рѣшительности тѣхъ самыхъ мѣропріятій, которыя самъ считалъ и безсмысленными, и нелѣпыми, и вредными для управляемой имъ области...

Князь Гогенлое побѣдилъ: онъ остался намѣстникомъ, и почти десятилѣтіе стонала несчастная Эльзасъ Лотарингія подъ гнетомъ тяжелой паспортной системы, отразившейся самымъ печальнымъ образомъ на хозяйственной жизни страны, ежегодно высылались изъ ея предѣловъ "агитаторы" или "заподозрѣнные" въ агитаціи, свобода печати во время управленія Гогенлоэ была уничтожена, для французскихъ газетъ граница оказалась закрытой, свобода союзовъ и собраній подверглась неслыханнымъ стѣсненіямъ, всѣ французы были объявлены "шпіонами", а въ области была введена та пресловутая, та великолѣпная политическая полиція, которая составляетъ украшеніе всякаго режима, основаннаго на жестокомъ и варварскомъ деспотизмѣ.

Но за то свѣтлѣйшій свое положеніе укрѣпилъ. Своей главной цѣли его политическія максимы достигли вполнѣ.

III.

Значеніе политическихъ "принциповъ его свѣтлости передъ нами теперь выяснилось совершенно достаточно. Они существуютъ лишь по мѣрѣ надобности и мѣняются сообразно условіямъ. Человѣкъ непосвященный можетъ увидѣть въ нихъ ту самую "безсистемность", которую выше осуждалъ Гогенлоэ. Мало того, профанъ назоветъ такую политику маккіавелизмомъ и отрицаніемъ всякихъ принциповъ. Онъ однако ошибается. Въ этой пестротѣ есть основной узоръ, въ безсмысленности своя логика, но ея нельзя искать ни въ мірѣ ходячей морали, ни въ азбукѣ обывательской разумности. Она выше ихъ обоихъ, она диктуется классовымъ интересомъ, она видоизмѣняется согласно личнымъ интересамъ тѣхъ или иныхъ высокопоставленныхъ.

И нигдѣ, можетъ быть, нельзя лучше прослѣдить чисто матеріальную подкладку всѣхъ высокихъ подвиговъ государственнаго служенія людей извѣстнаго круга, какъ на частномъ, но за то крайне типическомъ примѣрѣ бывшаго германскаго канцлера.

Кого-кого, а ужъ, казалось бы, именно свѣтлѣйшаго судьба одарила достаточными матеріальными средствами. Владѣлецъ княжества Шиллингсфюрстъ, одинъ изъ крупнѣйшихъ магнатовъ Германіи, наслѣдникъ колоссальныхъ помѣстій фамиліи Витгенштейнъ въ Россіи, онъ могъ бы не руководствоваться непосредственными матеріальными расчетами при занятіи того или другого хорошо оплачиваемаго поста на государственной службѣ, могъ бы не выпрашивать себѣ различныхъ преимуществъ и привилегій, для устройства своихъ "разстроенныхъ дѣлъ". И однако же это было именно такъ: подобно громадному большинству людей своего круга, онъ съ чисто торгашескимъ рвеніемъ заботится о пріумноженіи своихъ богатствъ и лучше всякаго приказчика блюдетъ въ каждомъ грошѣ свою хозяйскую выгоду. И онъ дѣлаетъ это опять таки какъ всѣ люди его круга совершенно открыто, съ наивнымъ цинизмомъ человѣка, который находится среди своихъ, который слѣдуетъ лишь общепризнаннымъ и въ его кругу моральнымъ и похвальнымъ правиламъ.

Человѣкъ изъ такъ называемой интеллигенціи, еще не вошедшій во вкусъ всѣхъ прелестей капиталистическаго порядка, обыкновенно стѣсняется, когда ему нужно говорить о своемъ гонорарѣ, объ участіи въ прибыляхъ, однимъ словомъ проявлять "корыстную" часть своей натуры; ему словно неловко признавать существованіе своего брюха и "продажность" своего идейнаго духовнаго труда. Противоположностью такому интеллигенту обыкновенно является промышленникъ, купецъ, предприниматель, "дѣловой человѣкъ" во всѣхъ его формахъ. Однако такое представленіе въ значительной степени ошибочно. Въ высшихъ кругахъ пріобрѣтательскіе таланты, способность непокрытаго стяжанія, наивное и циничное грабительство, возведеніе "жратвеннаго" принципа въ высшій законъ дѣятельности и жизни" не только достигаетъ совершенно неслыханныхъ размѣровъ, но и имѣетъ за собой практику тысячелѣтій.

Князь Хлодвигъ Гогенлоэ, южно-нѣмецкій магнатъ и сеньоръ, на представляетъ въ этомъ смыслѣ исключенія. Какъ извѣстно, онъ унаслѣдовалъ громадныя владѣнія въ Россіи. По русскому закону однако, въ качествѣ иностранца онъ не могъ этими землями владѣть и долженъ былъ ихъ продать въ узаконенный срокъ. И вотъ тутъ то начинается исторія. Князь считаетъ продажу для себя недостаточно выгодной к начинаетъ цѣлый рядъ хлопотъ и стараній, чтобъ только выпросить у русскаго царя привиллегію и вопреки закону продлить срокъ для продажи. Съ этой цѣлью онъ проситъ помощи у Бисмарка, жаждетъ представленія императору Александру III, онъ ѣздитъ нѣсколько разъ въ Петербургъ, сначала въ рангѣ намѣстника, а затѣмъ и канцлера, обходитъ съ поклонами всѣхъ русскихъ вліятельныхъ лицъ, начиная съ г-жи Мальцевой, графини Клеймихель, князя Голицына и кончая Вышнеградскимъ и Гирсомъ. Чтобы понравиться Александру III, онъ придумываетъ трогательную исторію о томъ, что онъ, де, потому тольке принялъ обременное долгами русское наслѣдство, что желалъ спасти честное имя покойнаго князя Петра и заплатить его долги. Онъ выманиваетъ наконецъ выраженія сочувствія у Александра III и обѣщанія "подержать палецъ" ему на помощь... Лишнее говорить, что въ результатѣ всѣхъ этихъ присѣданій и выпрашиваній была кругленькая сумма въ нѣсколько милліоновъ, которая наполнила русскимъ золотомъ нищенскую суму германскаго канцлера.

Милліонеръ Гогенлоэ далѣе чувствовалъ себя настолько стѣсненнымъ въ средствахъ, что даже въ виду этого не могъ занять предложенной ему должности статсъ-секретаря иностранныхъ дѣлъ въ Берлинѣ. Какъ видно изъ мемуаровъ, князь вполнѣ сознавалъ всю необходимость своего присутствія въ Берлинѣ на помощь, а отчасти въ замѣну сильно хворавшаго Бисмарка. Но онъ потому времени былъ ужа много лѣтъ посломъ въ Парижѣ и получалъ тамъ великолѣпные дипломатическіе оклады. И при первомъ предложеніи переѣхать въ Берлинъ свѣтлѣйшій немедленно занялся ариѳметикой: оказалось, что въ Берлинѣ на министерскомъ содержаніи онъ не сможетъ "просуществовать". Онъ такъ прямо и заявилъ кому слѣдуетъ. И въ тѣхъ кругахъ всѣ немедленно преклонились предъ такой аргументаціей, и это никому даже не показалось страннымъ: право такого бѣдняка, какъ Гигеплоэ, "существовать" на казенный счетъ для всѣхъ представлялось совершенно неоспоримымъ!

Но скоро представилась возможность другой должности, на которой Гогенлоэ, не опасаясь умереть съ голоду, могъ достаточно пропитаться на государственный счетъ. Это была должность намѣстника Эльзасъ-Лотарингіи, которая давала князю не только право чуть ли не отдѣльнаго монарха, но и громадное содержаніе, а также суммы ни представительство. Но прежде чѣмъ занять эту должность, князь старательно освѣдомляется относительно всѣхъ доходовъ и привиллегій своей должности. Въ разговорѣ съ чиновникомъ области, Майромъ, Гогенлоэ тщательно высчитываетъ деньги на представительство (215.000 марокъ), даровое помѣщеніе, отопленіе, освѣщеніе, даже казеннаго дворника и садовника. Вмѣстѣ съ тѣмъ у него является не безинтересное предположеніе на счетъ того, нельзя ли упомянутую ежегодную сумму на представительство обратить себѣ въ пожизненную пенсію за вѣрную службу. На это предположеніе даже преданный Майръ отвѣчаетъ отрицательно; вопросъ о предоставленіи льготнаго содержанія за четверть года дѣтямъ прежняго намѣстника, занимаетъ Гогенлоэ настолько горячо, что онъ даже боится, какъ бы вслѣдствіе этого "квартала" его назначеніе не было отсрочено; въ чемъ опять таки князя успокаиваютъ и Бисмаркъ, и другія лица.

Только при назначеніи на должность имперскаго канцлера Гогенлоэ не колебался и не сомнѣвался ни минуты по матеріальномъ соображеніи. Ужъ очень была очевидна выгодность полученія громаднаго канцлерскаго содержанія, да къ тому же еще при казенной квартирѣ. Въ этомъ случаѣ князь ариѳметикой больше не занимался, а немедленно возсѣлъ на богатые имперскіе оклады.

Но конечно, свѣтлѣйшій не оставлялъ безъ вниманія и другихъ менѣе важныхъ сторонъ своего ранга и положенія. Мундиръ, казенная помпа, церемоніалъ встрѣчъ, представленій, парадовъ и пріемовъ все это, надъ чѣмъ съ такимъ остроуміемъ насмѣхался князь у себя за мемуарами въ кабинетѣ, все это требовалъ онъ съ чрезвычайной настойчивостью для своего собственнаго престижа. Въ высшей степени характернымъ для Гогенлоэ является поэтому инцидентъ съ мундиромъ при занятіи должности намѣстника. Весь вопросъ здѣсь сводился къ слѣдующему: предшественникъ князя генералъ Мантейфель носилъ генеральскую форму и въ качествѣ командующаго войсками имѣлъ у своего дворца парныхъ часовыхъ, и вотъ штатскій преемникъ генерала ломаетъ голову надъ задачей величайшей государственной важности: какой мундиръ надѣть намѣстнику для вящаго успѣха нѣмецкаго дѣла въ Эльзасѣ. И князь Гогенлоэ не стыдится годами выпрашивать себѣ военный мундиръ для надлежащаго представительства, и не только надоѣдаетъ этими просьбами Бисмарку, наслѣдному принцу и императору передъ своимъ назначеніемъ, но возбуждаетъ неоднократно этотъ вопросъ и потомъ, то на случай, де, возможной съ Франціей войны, то по поводу большихъ маневровъ въ Эльзасѣ, на которыхъ князь чувствуетъ себя страшно униженнымъ среди военныхъ, такъ какъ на немъ не оказалось военнаго мундира. И Бисмаркъ, и императоръ оказываются однако неумолимыми: они не дали Гогенлоэ военнаго мундира, предоставили ему только право пользоваться формой посла, а Бисмаркъ при этомъ не преминулъ замѣтить, что для французовъ области пріятнѣе будетъ видѣть на намѣстникѣ посольскій мундиръ, такъ какъ до именно этотъ мундиръ отличается своимъ французскимъ покроемъ!

Значительно быть счастливое князь въ другомъ отношеніи. Онъ получилъ парныхъ часовыхъ къ своему дворцу и въ восторгъ повѣствуетъ о томъ впечатлѣніи, которое произвело появленіе этой стражи у намѣстническаго дворца. Такъ же ловко обошелъ князь и другое важное затрудненіе въ своей высокой должности. Какъ оказывается, военный кабинетъ императора ни за что хотѣлъ дать какого-нибудь браваго кавалерійскаго офицера въ адъютанты намѣстнику. Гогенлоэ и тутъ нашелся. Онъ выискалъ себѣ запасного служаку, имѣющаго право ношенія военной формы, и приспособилъ его себѣ не то въ качествѣ гофмаршала, не то адъютанта. И обо всѣхъ этихъ вздорныхъ мелочахъ повѣствуетъ авторъ мемуаровъ съ величайшей серіозностью, какъ о важныхъ государственныхъ дѣлахъ и ни на одну минуту онъ не сомнѣвается въ томъ, что военный мундиръ, пара часовыхъ или военный адъютантъ являются рѣшающимъ средствомъ для водворенія среди завоеванныхъ областей истинно нѣмецкаго духа.

Таковъ нашъ государственный мужъ, руководитель судебъ Германіи, отпрыскъ нѣкогда царствовавшаго дома. Какъ нищій, вымаливаетъ онъ у царя Александра маленькихъ послабленій, у начальства выторговываетъ себѣ жалованье и подсчитываетъ каждаго казеннаго лакея, какъ лавочникъ гонится за военнымъ мундиромъ и счастливъ, когда получаетъ къ подъѣзду двухъ солдатъ, а на пріемахъ на манеръ маленькаго царька собираетъ вокругъ себя цѣлый "cercle" изъ вѣрно-преданныхъ царедворцевъ. Корысть, погоня за прибылью, самое мелкое и жалкое тщеславіе -- вотъ основные мотивы, которые движутъ свѣтлѣйшую душу, побуждаютъ ее все глубже и глубже внѣдряться въ государственныя дѣла. Такъ оно и должно быть: народное достояніе для людей высокаго круга -- тѣже наслѣдственныя пажити феодальнаго барона, съ которыхъ "отпрыски" призваны сбирать все болѣе и болѣе обильную жатву. И разъ право на собираніе дани принадлежитъ и до нынѣ ихъ свѣтлостямъ даже въ такой странѣ, какъ конституціонная Германія, то нѣтъ ничего естественнѣе, какъ прикидывать на счетахъ, на какомъ мѣстѣ эти дани гуще, и сообразно съ этимъ принимать на себя тѣ или другія государственныя бремена. И мы можемъ быть только благодарны за то, что такъ просто и откровенно вскрываетъ князь передъ нами грубо денежную подоплеку людей своего круга.

Не менѣе откровенно рисуетъ онъ и пути, которыми добываются всѣ наиболѣе жирные куски бюрократическаго пирога. Совершенно безъ стѣсненій наивно и цинично, какъ нѣчто совершенно нормальное, развертываетъ онъ передъ нами длинную цѣпь интригъ и кумовства, подхалимства и лести, прислужничества и предательства, въ безпрерывной сѣти которыхъ какъ бѣлка въ колесѣ все время движется и маленькій бюрократъ, и крупный сановникъ.

Остановимся прежде всего на тѣхъ лицахъ внѣ іерархіи и "своего общества", за которыми ухаживать почиталъ себя обязаннымъ великій политикъ. Къ ихъ числу принадлежатъ прежде всего всякія Ландеберги, Шлезингеры, Бловицы и т. п. представители журнальнаго міра которые, работая въ такъ называемой независимой и безпартійной прессѣ, являются вмѣстѣ съ тѣмъ ближайшими сотрудниками Бисмарковъ и Ротшильдовъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и подчиненныхъ имъ свѣтлостей. Извѣстна роль, которую съигралъ Ландебергъ въ исторіи Арнима котораго Бисмаркъ въ качествѣ своего соперника не только ошельмовалъ въ общественномъ мнѣніи, но и укаталъ подъ судъ при помощи разнаго рода своихъ людей и агентовъ. Знаменитый Бловицъ, корреспондентъ Times'а, не только имѣлъ свободное право входа къ свѣтлѣйшему, но и неоднократно направлялъ внѣшнюю политику по своему усмотрѣнію черезъ ухаживающихъ за нимъ дипломатовъ. Князь Хлодвигь тутъ не представлялъ исключенія. Драгоцѣнныя же изрѣченія мудраго Бловица онъ сохранилъ на память послѣдующимъ поколѣніямъ.

Гораздо интереснѣе то прислуживаніе, которое практиковалъ Гогенлоэ по отношенію къ великому другу желѣзнаго канцлера, къ банкиру Блейхредеру. Въ своихъ мемуарахъ свѣтлѣйшій выражается насчетъ Блейхредера самымъ отрицательнымъ образомъ. Онъ издѣвается надъ его "талмудической мудростью", надъ его тщеславіемъ, такъ какъ банкиръ "дѣлаетъ видъ, какъ будто онъ царствуетъ съ Бисмаркомъ вмѣстѣ". Князь заботливо отмѣчаетъ "своекорыстную еврейскую торговую политику" Блейхредера и претензіи "управлять выборами". Посѣщая обѣды банкира, князь записываетъ внимательнѣйшимъ образомъ, что обѣдъ былъ безъ "солонокъ"... Но государственные люди не брезгливы: и своекорыстный талмудистъ "безъ солонокъ" также годится для ухаживаній, какъ всякій другой, разъ только онъ другъ вліятельнаго человѣка. И дѣйствительно, неоднократно поучаетъ Блейхредеръ свѣтлѣйшаго -- въ то время посла въ Парижѣ -- насчетъ внѣшней политики и перемѣнъ въ министерствѣ, насчетъ того, какіе доклады князю понравились и какіе нѣтъ, доволенъ ли онъ, Блейхредеръ, разными мѣрами или нѣтъ. Увы, самые аккуратные визиты къ банкиру и посѣщеніе его обѣдовъ не спасли князя отъ подвоха со стороны Блейхредера. Интрига была подведена очень ловко, и князь едва, едва не слетѣлъ. Но это не мѣшало ему впослѣдствіи, уже будучи намѣстникомъ имперской области, почтительно явиться къ банкиру за свѣдѣніями и записывать его "талмудическую" мудрость. Впрочемъ, Блейхредеръ былъ иногда любезенъ съ княземъ, поэтому Гогенлоэ пишетъ: "это понятно, онъ считаетъ меня вѣроятнымъ наслѣдникомъ Бисмарка".

Богатую картину гнуснѣйшихъ интригъ, царящихъ на высотахъ, рисуетъ Гогенлоэ еще изъ временъ своего баварскаго премьерства. Какъ благосклоненъ былъ ловкій князь къ талантливому другу сумасшедшаго короля, Рихарду Вагнеру; какъ онъ старался понравиться кабинетъ-секретарю Людвига II, Люцу, какъ ловко и умѣло онъ стравливалъ своихъ товарищей министровъ одного съ другимъ, высаживалъ одного, предавалъ другого, покупалъ третьяго, заискивалъ въ четвертомъ. Какъ наконецъ онъ повернулъ фронтъ послѣ побѣды въ палатѣ католическаго центра и однимъ маневромъ попытался разстаться со всѣми своими либеральными товарищами и проскочить въ главы угоднаго клерикаламъ министерства. Играя все время на баварской самостоятельности, Гогенлоэ умѣлъ уже тогда привлечь себѣ симпатіи Бисмарка и составить себѣ выгодную репутацію при прусскомъ дворѣ. Все умѣлъ, всюду поспѣвалъ, нашъ свѣтлѣйшій политикъ, со всѣми умѣлъ во время пококетничать, а гдѣ надо купать поддержку и покровительство.

Выдвинувшись благодаря Бисмарку уже на имперской службѣ въ качествѣ посла, Гогенлоэ, само собою разумѣется, стремится изо всѣхъ силъ угодить всемогущему канцлеру; онъ поддерживаетъ съ нимъ самыя теплыя отношенія и старается дѣйствовать такъ, чтобы во всемъ и всегда оказаться исполнителемъ бисмарковой воли. Въ особенности цѣннымъ оказалась поддержка Гогенлоэ во время борьбы Бисмарка противъ французскаго посла въ Берлинѣ Ганото, который предпочелъ имѣть дѣло съ императрицей и императоромъ, а не съ желѣзнымъ канцлеромъ непосредственно. Въ своихъ сношеніяхъ съ французскимъ правительствомъ Гогенлоэ рабски слѣдовалъ указаніямъ Бисмарка и поддерживалъ всѣми силами республику съ тѣмъ, чтобы ослабить въ конецъ Францію и "сдѣлать ее неспособной къ союзамъ". И въ благодарность за послушаніе и исполнительность Бисмаркъ не только ласково принималъ у себя князя, не только осыпалъ его различными отличіями, но и мѣтилъ его въ свои ближайшіе помощники и преемники. И въ мемуарахъ князя Хлодвига мы находимъ массу разсказовъ, анекдотовъ, а подчасъ довольно грубыхъ и плоскихъ замѣчаній Бисмарка, которыя тѣмъ не менѣе всѣ записываются съ величайшей точностью, хоть иногда не безъ свѣтлѣйшей ироніи. И князь былъ за свою вѣрность и угодливость награжденъ: благодаря Бисмарку онъ сталъ намѣстникомъ Эльзасъ-Лотарингіи. Но тутъ то и произошло первое охлажденіе. Хлодвигъ показался Бисмарку опаснымъ... Бисмаркъ сталъ интриговать.

Уже въ январѣ 1887 г. Бисмаркъ заговорилъ о необходимости преслѣдованія въ Эльзасѣ бывшихъ французскихъ офицеровъ и введенія паспортной принудительной системы. Такое предложеніе какъ разъ передъ выборами въ рейхстагъ Бисмаркъ оправдывалъ тѣмъ, что нужно какъ разъ передъ выборами выяснить со всей опредѣленностью размѣры враждебности и сепаратизма, которые существуютъ въ области. При этомъ Бисмаркъ ссылался и на возможность близкой война съ французами. Очень холодный пріемъ со стороны Бисмарка встрѣтило и предложеніе Гогенлоэ привлечь эльзасцевъ къ управленію ихъ родиной. На этомъ Бисмаркъ не остановился; чтобъ испортить положеніе Гогенлоэ въ области и притомъ во время выборовъ, канцлеръ воспользовался услугами извѣстнаго прокурора, Тессендорфа, который игралъ роль цѣпной собаки при Бисмаркѣ и особенно прославился преслѣдованіями соціалистовъ. Прокуроръ произвелъ рядъ обысковъ въ Эльзасѣлотарингіи и у многихъ изъ числа произвольно арестованныхъ лицъ нашелъ старыя карты и медали французской лиги патріотовъ. Этимъ Бисмаркъ воспользовался для того, чтобы побудить намѣстника къ полицейскимъ и уголовнымъ преслѣдованіямъ эльзасцевъ, имѣющихъ указанныя карты. Эта мѣра тѣмъ болѣе должна была вызвать всеобщее озлобленіе, что областныя власти давно знали о принадлежности многихъ жителей къ патріотической лигѣ, но считали ее настолько невинной и безопасной, что не обращали на нее никакого вниманія.

Какъ и слѣдовало ожидать, выборы оказались не въ польу нѣмцевъ, и правительство Бисмарка поторопилось возложить отвѣтственность за нихъ не на кого другого, какъ на самого же Гогенлоэ. И когда послѣ выборовъ намѣстникъ явился въ Берлинъ, то узналъ, къ своему величайшему сюрпризу, что его дни сочтены, намѣстничество предположено упразднить, управленіе областью сосредоточить въ Берлинѣ, а его самого оставить за штатомъ. Тогда Гогенлоэ рѣшилъ въ свою очередь спасать свою шкуру... Какъ мы уже видѣли выше, для этого онъ долженъ былъ во чтобы то ни стало опередить Бисмарка у императора въ дѣлѣ принятія репрессивныхъ мѣръ. Изобразимъ однако этотъ характерный инциндентъ во всѣхъ его подробностяхъ.

Еще 29 марта Гогенлоэ узналъ пріятную новость отъ своихъ пріятелей, что "хоть императоръ и отклонилъ прямой докладъ объ уничтоженіи намѣстничества, однако же враги стараются объ уменьшеніи полномочій намѣстника и о передачѣ ихъ въ министерство внутреннихъ дѣлъ съ тѣмъ, чтобы такимъ образомъ помѣшать Гогенлоэ произвести нужную ему перемѣну чиновниковъ". Того же 29 числа Гогенлоэ добивался пріема у императора, но не получилъ его, такъ какъ день былъ занять военнымъ министромъ. Пришлось ждать до слѣдующаго дня. "Итакъ, я долженъ былъ ожидать" пишетъ Гогенлоэ, "это мнѣ было очень тяжело, такъ какъ всегда было возможно, что императоръ не будетъ въ состояніи принять меня и на слѣдующій день. Мой планъ подвергался тогда большой опасности, такъ какъ весь успѣхъ заключался въ неожиданности нападенія -- coup de surprise".

"1 апрѣля -- продолжаетъ князь -- уже утромъ послалъ я во дворецъ Тадена, который мнѣ принесъ извѣстіе, что императоръ здоровъ и меня приметъ. Я ожидалъ до обѣда и затѣмъ получилъ извѣстіе, что императоръ меня приметъ въ 1 ч. съ четвертью. Я отправился во дворецъ, взялъ съ собою переписанныя на чисто бумаги и нашелъ императора нѣсколько слабымъ, но совершенно бодрымъ. Я доложилъ ему дѣло, императоръ слушалъ внимательно, повторилъ, что онъ твердо стоитъ на томъ, чтобы не упразднять намѣстничества, я спр осилъ меня, согласенъ ли канцлеръ съ моими предложеніями. Я отвѣтилъ, что канцлеръ предоставилъ мнѣ полную свободу дѣйствій. Я говорилъ затѣмъ о нѣкоторыхъ перемѣнахъ личнаго состава, а императоръ спросилъ тогда, имѣются ли у меня чистовые указы? Я отвѣтилъ, что "да", тогда онъ сказалъ: "я могу ихъ сейчасъ подписать". Я положилъ указы ему на столъ, а онъ 4 раза подписалъ свое имя. Этимъ я выигралъ игру. Успокоенный я поѣхалъ домой".

Какъ мы уже знаемъ, ради спасенія своего поста Гогенлоэ сталъ такъ хозяйничать въ Эльзасъ-Лотарингіи, что тамъ скоро пріобрѣлъ почетный титулъ "герцога Алъ-бы". Бисмаркъ былъ этому очень радъ, я слѣдилъ затѣмъ, чтобы Гогенлоэ на практикѣ не смягчалъ драконовскихъ мѣръ противъ области. Когда Гогенлоэ просилъ о разрѣшеніи выдавать охотничьи карты французамъ. Бисмаркъ настаивалъ на отказѣ и называлъ всѣхъ французовъ "шпіонами". Въ маѣ 1н88 г. Бисмаркъ настаивалъ на дальнѣйшемъ проведеніи мѣръ, въ особенности такой паспортной системы, которая должна была не только вызвать величайшее удивленіе, но и ожесточить населеніе области. "Какъ кажется -- пишетъ князь -- въ Берлинѣ для того требуютъ такой массы принудительныхъ мѣръ, чтобы окончательно повергнуть жителей Эльзасъ-Лотарингіи въ отчаяніе, принудить ихъ такимъ образомъ къ возстанію, а тогда можно будетъ сказать, что гражданское управленіе совершенно не годится" и надо ввести осадное положеніе. Власть перейдетъ тогда къ командующему генералу, намѣстникъ долженъ будетъ уйти, военный генералъ сдѣлается вдругъ снисходительнымъ я мягкимъ, а намѣстникъ будетъ высмѣянъ, такъ какъ онъ попался въ ловушку. Въ виду этого я рѣшилъ отвергнуть домогательства Бисмарка, хотя бы съ рискомъ пойти на конфликтъ съ канцлеромъ и его господиномъ сыномъ. Посмотримъ, что изъ этого выйдетъ? Помощники статсъ-секретаря того мнѣнія, что я долженъ подчиниться желаніямъ Бисмарка. Но теперь какъ разъ послѣдній моментъ, чтобы съ честью (?) выйти изъ дѣла; если я теперь еще уступлю, то я этимъ все же не предотвращаю окончательной катастрофы военнаго владычества, однако же отступать съ честью тогда будетъ уже поздно".

Чтобы спасти себя, Гогенлоэ пишетъ письмо Вильмовскому (начальнику королевской канцеляріи), гдѣ всѣми силами души протестуетъ противъ новыхъ паспортныхъ предпріятій, однако настаиваетъ на проведеніи желательныхъ ему мѣръ; Гогенлоэ колеблется и пишетъ, что "ему ничего не остается кромѣ выбора между отставкой и уступкой". Бисмарка поддерживалъ въ его рѣшеніи нынѣшній Вильгельмъ II, въ угоду прусской военной партіи. А Бисмаркъ въ отвѣтъ на всѣ представленія Гогенлоэ отвѣчалъ однимъ только смѣхомъ. Только императрица Викторія поддерживала Гогенлоэ противъ безумныхъ бисмарковскихъ мѣръ, однако это не привело ни къ чему, и кратковременное царствованіе Фридриха III не принесло ни малѣйшаго облегченія несчастной странѣ. Молодой императоръ въ началѣ былъ настолько подъ вліяніемъ Бисмарка, или вѣрнѣе Бисмарковъ, что объ отмѣнѣ удручающихъ Эльзасъ-Лотарингію паспортныхъ правилъ не могло быть и рѣчи. И только паденіе Бисмарка и канцлерство Каприви дало возможность Гогенлоэ постепенно отказаться отъ навязанныхъ ему и лично противъ него направленныхъ мѣръ.

Напрасно мы бы думали, что Гогенлоэ послѣ всѣхъ интригъ Бисмарка прекратилъ свои ухаживанія за нимъ. Ничуть не бывало. Конечно, когда положеніе Бисмарка стало шаткимъ, онъ съ великимъ удовольствіемъ выслушивалъ отъ всѣхъ враговъ желѣзнаго канцлера обвиненія самого различнаго сорта и молчаливо въ свою очередь являлъ свое полное согласіе съ этими обвиненіями. Но открыто онъ ни разу не осмѣлился противъ своего "благодѣтеля", такъ какъ онъ его не переставая бонася.

Въ особенности радовали сердце несчастнаго Хлодинга разсказы императрицы Августы и великой герцогини Баденской про тираннію Бисмарка. Гогенлоэ утѣшалъ высокихъ дамъ видами на "будущее". Когда обнародованіе мемуаровъ Геффкена по поводу Фридриха III довело Бисмарка чуть ли не до бѣшенства, Гогенлоэ дружески отправился къ нему, принялъ въ свою грудь всѣ жалобы раздраженнаго человѣка и потомъ все это аккуратненько записалъ въ мемуарахъ. Въ то же самое время свѣтлѣвшій поддерживалъ со скромностью великаго герцога Баденскаго противъ Бисмарка, когда этотъ послѣдній своими шпіонами оскорбилъ швейцарцевъ и возстановилъ противъ себя эту маленькую страну. "У императора Бисмаркъ сидитъ вотъ гдѣ", цитируетъ князь слова своего собесѣдника и замѣчаетъ при этомъ, что герцогъ жестомъ показалъ не на горло, а на глаза. И нашъ добрый князь продолжалъ и далѣе свои интимныя посѣщенія Бисмарка съ цѣлью вылавливанія у послѣдняго разныхъ крѣпкихъ словечекъ. И Хлодвигъ записываетъ, какъ Бисмаркъ ругаетъ императора Фридриха "холоднымъ эгоистическимъ человѣкомъ безъ всякаго сердца", какъ онъ честитъ Вальдерзее, жаждущаго войны въ цѣляхъ личной карьеры, какъ онъ поноситъ Мольтке за то, что тотъ взялъ Вальдерзее лишь потому, что "можетъ съ нимъ дѣлать все, что хочетъ". И въ то же время Гогенноэ ловитъ и сильное раздраженіе въ Вѣнѣ противъ Герберта Бисмарка, и выслушиваетъ принца Уэльскаго насчетъ мужицкой грубости семейки Бисмарковъ, и является первымъ воспріемникомъ для критики на Бисмарка со стороны Вильгельма II.

И Бисмаркъ палъ. Но Гогенлоэ не далъ пинка издыхающему "льву " своимъ копытцемъ: какъ онъ самъ совершенно откровенно признается въ мемуарахъ, онъ все трусилъ, что Бисмаркъ опять войдетъ въ милость, и что тогда плохо придется всѣмъ тѣмъ, кто далъ ему послѣдній ослиный пинокъ. Напротивъ того, торжествуя паденіе своего бывшаго покровителя, Гогенлоэ на всякій случай ползетъ къ нему въ Фридрихсруэ и тамъ продолжаетъ роль стараго и преданнаго друга.

Удѣляя такъ много и времени и силъ на всевозможныя интриги и заискиванія въ мірѣ второстепенныхъ свѣтилъ правительственнаго круга, Гогенлоэ тѣмъ болѣе долженъ былъ ухаживать за самими суверенами. Благодаря своему рожденію, онъ имѣлъ своего рода привиллегію сидѣть съ монархами за однимъ столомъ и кушать съ ними изъ одного горшка. И свѣтлѣйшій пользовался этимъ своимъ правомъ съ замѣчательнымъ умѣніемъ и тонкостью. Правда, въ бытность баварскимъ министромъ президентомъ ему въ этомъ отношеніи пришлось довольно плохо: сумасшествіе Людвига II не мѣшало ему здраво понимать придворный міръ и всяческихъ царедворцевъ, и если безумный король порой приказывалъ своимъ лакеямъ ограбить мѣстный банкъ, или плавалъ съ лебедями въ видѣ Лоэнгрина, то это не мѣшало ему гнать отъ себя на пушечный выстрѣлъ всѣхъ господъ, жаждущихъ съ королемъ интимной бесѣды. Доступный простому мужику, онъ ненавидѣлъ политику парадовъ и интригъ и, только преодолѣвъ великое отвращеніе, и то черезъ большіе промежутки, рѣшался встрѣтить или принять одного изъ проѣзжавшихъ вѣнценосцевъ. За три года врядъ*ли болѣе двухъ разъ видѣлъ поэтому свѣтлѣйшій своего короля.

Съ другими величествами дѣло обстояло несравненно лучше. Въ прусской королевской семьѣ князь былъ принятъ какъ фамильный другъ. Благодаря этому обстоятельству и своей ловкости, ему удалось поэтому удержаться при трехъ императорахъ. И при каждомъ пользоваться одинаковой симпатіей. Достигнуть подобныхъ результатовъ было, конечно, не легко. Вражда между императрицами и Бисмаркомъ съ одной стороны, между Фридрихомъ III и Вильгельмомъ II съ другой, все это создавало неустранимую сциллу и харибду на пути князя Гогенлоэ. Но онъ съумѣлъ понравиться всѣмъ. Мы не говоримъ уже о томъ, что князь былъ въ превосходныхъ отношеніяхъ съ Вильгельмомъ I. Тамъ было достаточно и поддержки Бисмарка. Болѣе искусства надо было, чтобъ удержаться при Фридрихѣ я его преемникѣ. Здѣсь нужно было понравиться императрицѣ Викторіи, и свѣтлѣйшій достигъ этого. Немедленно послѣ смерти стараго императора онъ почтительно дѣлитъ "астроеніе съ новой государыней, которую онъ нашелъ "совершенно неизмѣнившейся", причемъ "ея непринужденность и веселость" повергли его въ "удивленіе". Гогенлоэ дѣлаетъ затѣмъ быстрый выводъ, что "у императора вообще мало силы сопротивленія противъ своей супруги, она же въ свою очередь находится подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ передовыхъ женщинъ, въ родѣ госпожи Шрадеръ, Гельмгольцъ и Штокмаръ".

И князь приспособляется къ этому. Однако онъ не теряетъ изъ виду при этомъ, что Фридрихъ скоро помретъ, и поэтому въ "либеральныхъ" мѣрахъ, которыя могли бы понравиться Викторіи, онъ не дѣлаетъ положительно ни шагу. И насколько разсчетливо дѣйствуетъ свѣтлѣйшій, показываетъ хотя бы тотъ фактъ, что забѣгая передъ Викторіей -- онъ продолжалъ свои посѣщенія этой несчастной даже послѣ смерти ея мужа,-- князь еще при жизни покойнаго успѣваетъ, заручиться расположеніемъ къ себѣ новой императрицы, супруги Вильгельма II, и притомъ при непосредственной рекомендаціи старой императрицы, жены Вильгельма I. Благосклонность трехъ императрицъ -- это ли не награда за государственные подвиги великаго человѣка!

У Вильгельма II Гогенлоэ подмѣчаетъ его "пристрастіе къ комическимъ вещамъ"... Во время борьбы императора съ Бисмаркомъ Гогенлоэ былъ уже настолько близокъ къ Вильгельму II, что тотъ изливалъ передъ нимъ всѣ своя надежды. Во время своего канцлерства свѣтлѣйшій слѣдитъ съ неустанной внимательностью за всѣми настроеніями своего высокаго господина и принимаетъ ихъ къ свѣдѣнію и руководству. Одинъ разъ онъ подмѣчаетъ "маленькія небрежности по отношенію къ себѣ со стороны государя, и приходитъ отсюда къ убѣжденію, что тотъ намѣренно его избѣгаетъ, такъ что такъ дальше не можетъ идти". Тогда канцлеръ пользуется маленькимъ докладомъ, и его величество изливаютъ свое сердце. Въ другой разъ, Гогенлоэ записываетъ въ своемъ дневникѣ, что "императоръ былъ въ очень хорошемъ настроеніи, и говорилъ не переставая". Въ третій разъ наконецъ, князь съ грустью читаетъ на лицѣ своего суверена, что ему пора уйти въ отставку, и онъ уходитъ какъ истинный царедворецъ съ улыбкой на устахъ, съумѣвшій самой своей отставкой пріобрѣсти еще большее расположеніе монарха. И хотя канцлеру страшно тяжело уходить, и онъ растаркивается въ послѣдній разъ предъ своимъ повелителемъ въ полномъ отчаяніи, онъ посвящаетъ своей послѣдней аудіенціи нижеслѣдующія строки: "когда я обосновалъ моимъ здоровьемъ и старостью необходимость отставки, императоръ съ полнымъ удовольствіемъ согласился со мною, а изъ этого я убѣдился, что моя просьба объ отставкѣ уже ожидалась, и что настала уже крайняя пора, чтобъ ее двинуть въ дѣло"... Нѣсколько позже пишетъ Гогенлоэ по тому же поводу: "Я нѣсколько скорѣе рѣшился уйти, чѣмъ первоначально предполагалъ, но въ послѣднія недѣли такъ выходило, что у меня родилось убѣжденіе, что императору была бы не непріятна перемѣна лица, занимающаго должность канцлера... Императоръ очень благосклонно принялъ мою просьбу объ отставкѣ, и мой уходъ совершился самымъ мирнымъ образомъ безъ уязвленности". Послѣ этого старому бюрократу и царедворцу оставалось только умереть. И черезъ 8 мѣсяцевъ свѣтлѣйшаго не стало!

Но передъ смертью, снявъ съ себя привычный мундиръ придворнаго угодника и интригана, князь Гогенлоэ пережилъ жуткіе часы послѣдняго просвѣтленія. Въ эти мѣсяцы передъ смертью на немногихъ страницахъ его дневника, предоставленныхъ печати, мы не можемъ не замѣтить слѣдовъ жалкой трагедіи, разыгравшейся въ душѣ, которой "жаръ растраченъ былъ въ пустынѣ". Старикъ, больной и одинокій лишившись сразу искусственныхъ подпоръ, которыми держался, поставленный лицомъ къ лицу съ вопросомъ о цѣнности такъ печально прожитой жизни, не могъ не ужаснуться предъ тѣми "интригующими рожами", отъ которыхъ онъ бѣжалъ изъ одной своей резиденціи въ другую. Актеръ, который всю свою жизнь притворялся, лгалъ, угодничалъ, предавалъ и кланялся ради богатства и карьеры, теперь чувствуетъ себя передъ новой ролью, которую надо разучить: "учись умереть" -- называется эта роль, а девизъ этотъ нашелъ отставной канцлеръ на одной изъ гробницъ своего рода: "вѣчность -- вотъ то, нѣчто столь страшное", отчего князь уже "не можетъ освободиться". "Другіе вопросы, колеблющіе человѣчество", теперь одолѣваютъ умирающую свѣтлость, и только въ одной вѣрѣ, слѣпой и дрожащей, въ религіи отчаянія ищетъ онъ послѣдней отрады. Послѣ жизни, проведенной у ногъ ихъ величествъ, князь ищетъ спасенія у ногъ католическихъ поповъ.

И замѣчательная вещь: за годъ передъ кончиной князь написалъ нижеслѣдующія строки, которыя бросаютъ яркій свѣтъ на всю безплодность его "государственной работы". Монархія, для которой онъ такъ работалъ, оказывается потерянной для Германіи, народъ все уходитъ отъ нея; индустрія все растетъ и превращаетъ въ республиканцевъ единственно преданную монархіи часть населенія, т. е. крестьянъ. Не менѣе мрачно оцѣниваетъ князь и правящіе круги Германіи: "прусскія превосходительства", эти сѣверные "юнкеры", "они слишкомъ многочисленны, слишкомъ сильны и на своей сторонѣ имѣютъ и королей и армію, а католики центра идутъ вмѣстѣ съ ними... и всѣ то эти прусскіе господа плюютъ на имперію и сегодня же отказались бы отъ нея съ большимъ удовольствіемъ, чѣмъ завтра". И совершенно правильно выражается Гогенлоэ по поводу прусскихъ хлѣбныхъ пошлинъ, налагаемыхъ на все населеніе въ пользу аграріевъ. "Число соціалъ-демократовъ и вообще всѣхъ малыхъ людей, которые страшно страдаютъ отъ вздорожанія хлѣба и мяса, гораздо больше, чѣмъ число поднятыхъ аграріями сельскихъ хозяевъ". Запретительныя пошлины это "оружіе" на пользу соціалъ-демократамъ!

Спрашивается, почему Гогенлоэ не сказалъ этого своему императору?

М. Рейснеръ-Реусъ.

"Современный Міръ", No 2, 1907