Амфитеатров Александр Валентинович - Новое издание сочинений Лермонтова

Новое изданіе сочиненій Лермонтова.

Академическая Библіотека Русскихъ Писателей. Выпускъ 2--4. Полное собраніе сочиненій М. Ю. Лермонтова. Томы 1--3. Подъ редакціей и съ примѣчаніями Д. И. Абрамовича. Изданіе Разряда Изящной Словесности Императорской Академіи Наукъ. Спб. 1910.

Свое изданіе Лермонтова Академія Наукъ рекомендуетъ "отвѣчающимъ требованіямъ науки и школы". Претензія -- слишкомъ широкая по плану и не оправданная исполненіемъ. Есть русская пословица: "на кота -- широко, на собаку -- узко". Она подходитъ къ академическому изданію. Оно мѣтило по двумъ цѣлямъ и ни въ одну не попало. Школѣ совершенно безполезны двѣ трети громаднаго изданія, въ которыхъ Лермонтовъ, еще далеко не великій поэтъ, но лишь мальчикъ, кропающій плохіе стихи, на плохомъ русскомъ языкѣ, блѣдные образами, спотыкливые въ размѣрахъ и слабые риѳмами. Лермонтовъ, классикъ русской литературы, Лермонтовъ, глубочайшій выразитель плѣнной русской мысли, блистательный красавецъ русскаго стиха, совершенно утонулъ въ Лермонтовѣ ученическихъ и черновыхъ тетрадокъ, въ Лермонтовѣ "приготовительнаго класса". Утопаніе Лермонтова взрослаго въ Лермонтовѣ подросткѣ началось еще 22 года тому назадъ (Висковатовская редакція изданія Рихтера). Теперь трясина ученическихъ тетрадокъ еще расширилась, и добраться сквозь нее къ Лермонтову взрослому стало еще труднѣе. Какую пользу въ состояніи принести школѣ этотъ "приготовительный" Лермонтовъ, мудрено сказать. Развѣ -- ободритъ легіоны мальчиковъ, тратящихъ время на виршеплетство, не унывать, но уповать. Потому что, вонъ, оказывается, Лермонтовъ сперва тоже ужасъ сколько прескверныхъ стиховъ написалъ, и по части этимологіи и синтаксиса былъ плоховатъ,-- (но терпѣніе и трудъ все перетрутъ, и, въ концѣ-концовъ, изъ него вышелъ таки Лермонтовъ! Такъ не думаемъ, чтобы въ подобномъ ободреніи молодая Россія гимназическаго возраста нуждалась. Самымъ полезнымъ въ школьномъ назначеніи изданіемъ Лермонтова было, есть и будетъ,-- "пускай слыву я старовѣромъ",-- то маленькое, сѣрое, дряхлое, дрянное, въ два томика, въ 12-ю долю, 1847 года. Въ немъ не было ни варіантовъ, ни разночтеній, ни черновыхъ опытовъ. Но оно такъ выразительно говорило о на рѣдкость взыскательномъ по самоотчету поэтѣ-гигантѣ, который, начавъ стихотворство 12 лѣтъ, лишь двѣнадцать лѣтъ спустя выпустилъ въ свѣтъ первую книжку свою и нашелъ возможнымъ включить въ нее, по выбору изъ безчисленныхъ стопъ исписанной бумага, всего лишь 28 стихотвореній. Къ этой первоначальной лермонтовской основѣ сороковые годы прибавили еще много чистаго золота и драгоцѣнныхъ камней. Пятидесятымъ и шестидесятымъ достались уже выработанные отвалы, въ которыхъ золото попадалось скупо, но все-таки просвѣчивало. Но дальнѣйшимъ старателямъ достались уже отвалы отъ отваловъ: среди ихъ грубой породы золотая блестка была въ такую рѣдкость, что, когда она попадалась, ей почти уже не вѣрили. Висковатовская редакція (1889 года), гордо заявляла: "Сомнительно, чтобы нашлось еще какое-либо неизвѣстное крупное сочиненіе, за исключеніемъ, конечно, писемъ... Быть можетъ, отыщется еще то или другое лирическое стихотвореніе, поэтъ ихъ разбрасывалъ, записывалъ на клочкахъ бумаги, столахъ, стѣнахъ,-- гдѣ попало; но и тутъ многаго ожидать нельзя". И, дѣйствительно, нѣкоторые изъ поздно найденныхъ, якобы лермонтовскихъ, стихотвореній, раньше почему то неизвѣстныхъ, оказывались по приглядкѣ и провѣркѣ хорошо забытыми стихами то Тютчева, то Полонскаго и какое-то, кажется, даже Некрасова. Если-бы старый, двухтомный сборникъ былъ хорошо выправленъ по подлиннымъ лермонтовскимъ текстамъ, т.-е. удалены были бы изъ него многія произвольности, внесенныя Краевскимъ и другими редакторами (надо сознаться, однако, далеко не всегда безвкусныя и ко вреду подлинника), то это изданіе явило бы школѣ именно того Лермонтова, который ей нуженъ. Потому что стоялъ въ томъ старомъ изданіи предъ нами воочію и во весь ростъ -- и запоминался весь сплошь наизусть -- поэтъ отъ головы до пятокъ, въ которомъ каждый вершокъ былъ поэтъ. Глубочайшій жрецъ образовъ и созвучій, не напечатавшій ни единой строки слабой, незрѣлой, не выдержанной, обновившій русскую поэзію выразительною цѣльностью міросозерцанія, въ 27 лѣтъ успѣвшій приблизиться къ тѣни Пушкина настолько тѣсно и по праву, что вотъ уже семьдесятъ лѣтъ прошло, а ни одно изъ позднѣйшихъ славныхъ именъ литературныхъ не могло, такъ сказать, протискаться между тѣми двумя законоположными именами. Академическое изданіе ссылается на слова Бѣлинскаго, что, когда дѣло идетъ о такомъ поэтѣ, то каждая строка, написанная его рукою, "принадлежитъ потомству и должна быть сохранена для него". Это совершенно вѣрно -- по скольку академическое изданіе желаетъ быть подспорьемъ литературно-исторической наукѣ, лермонтовѣдѣнію. Но Бѣлинскій совсѣмъ не рекомендовалъ каждую строку, написанную рукою Лермонтова, тащить въ школу для изученія. Полагаемъ, онъ не весьма обрадовался бы, видя, какъ молодое потомство въ 1911 году съ недоумѣніемъ перелистываетъ первый томъ академическаго изданія, стараясь понять:-- Да что же хорошаго въ этомъ ихъ знаменитомъ Лермонтовѣ? почему имъ такъ восторгались отцы? Вѣдь, по совѣсти то говоря, если бы весь этотъ первый томъ очутился въ печи, литература русская оттого пробѣла никакого не ощутила бы. Гг. Брюсовъ и Бальмонтъ въ наши дни -- не Лермонтовы же, а куда лучше пишутъ!.. И, что всего унылѣе, молодое потомство совершенно право, потому что весь первый томъ академическаго собранія сочиненій, половина второго и три четверти третьяго заняты стихами, которыхъ Лермонтовъ -- въ громадномъ большинствѣ -- не хотѣлъ, въ меньшинствѣ не рѣшался печатать, за ихъ слабостью и незрѣлостью. Въ ту же первую книжку 28 стихотвореній, которыя самъ Лермонтовъ призналъ достойными печати при жизни своей, входило изъ 284 номеровъ нынѣшняго академическаго перваго тома -- только одно: "Ангелъ".

Любопытно, что всѣ усердные пополнители, разжижающіе Лермонтова взрослаго Лермонтовымъ-ребенкомъ, какъ бы понимаютъ про себя ту скрытую непріятность, что труды ихъ -- по видимости, чего ужъ благоговѣйнѣе и похвальнѣе?-- по внутреннему существу оказываются совсѣмъ не похвальными, и результаты получаются далеко не благоговѣйные. Отсюда -- комическая подробность. Въ то время, какъ, обыкновенно, издатели другихъ авторовъ, въ своихъ предисловіяхъ, извиняются за возможности пропусковъ и нехватокъ, издатели Лермонтова начинаютъ оправданіями въ добавкахъ новыхъ текстовъ и въ заполненіи старыхъ пробѣловъ. Г. Абрамовичъ ссылается на авторитетъ Бѣлинскаго. Висковатовъ, двадцать лѣтъ назадъ, оправдывалъ себя тѣмъ, что, если руководиться прижизненнымъ выборомъ самого Лермонтова, то не должно, молъ, выпускать въ свѣтъ такихъ вещей, какъ, напримѣръ: "Парусъ" (Бѣлѣетъ парусъ одинокій), "На свѣтскія цѣпи", "Валерикъ", "Слышу ли голосъ твой", "На сѣверѣ дикомъ", "Любовь мертвеца" и т. д. Это возраженіе было и вѣрно, и не вѣрно. Вѣрно потому, что, дѣйствительно, всѣ эти перлы пущены въ печать не самимъ Лермонтовымъ, но, по смерти его, Краевскимъ и др. А не вѣрно, во-первыхъ, потому, что исчисленныя Висковатовымъ произведенія, за исключеніемъ "Паруса", относящагося къ 1832 году, написаны Лермонтовымъ въ 1840--41. Тогда ему было уже 26--27 лѣтъ, взрослый талантъ его стоялъ на точкѣ самаго могучаго развитія и буквально, ни одной строки не рождалъ слабой. А изъ старыхъ своихъ запасовъ этотъ выросшій талантъ лично сберегалъ еще, не публикуя, только тѣ черновыя, которыя онъ считалъ достойными новой окончательной переработки: сберегалъ темы, которыя мучили его тѣмъ, что ни за что не хотѣли вылиться въ совершенство, какое сдѣлалось его художественною потребностью,-- темы многихъ подготовительныхъ редакцій, но ни одной окончательной ("Демонъ", "Бояринъ Орша", "Измаилъ Бей", "Маскарадъ").

Итакъ, для школы академическое собраніе, какъ платье на кота, широко. Для науки оно, наоборотъ, слишкомъ узко. Мы охотно вѣримъ г. Абрамовичу, что имъ и сотрудниками его "текстъ произведеній критически провѣренъ по автографамъ или, когда таковыхъ отыскивать не удавалось,-- по копіямъ, заслуживающимъ наибольшаго довѣрія", и что "приняты во вниманіе и печатныя изданія, особенно же для тѣхъ произведеній, которыя появились въ печати при жизни поэта". Возьмемъ къ примѣру анализа редакціей рукописнаго матеріала юношескую поэму Лермонтова "Кавказскій Плѣнникъ". Благодаря внимательнымъ провѣркамъ г. Абрамовича, человѣкъ "науки", для котораго предназначается академическое изданіе, лермонтовѣдъ, можетъ узнать столь важныя тайны, какъ -- что стихъ 169-й "обложенъ ступенями горъ", въ автографѣ читается "Обложенъ степенями горъ", а г. Абрамовичъ такой хитрый, сразу догадался, что тутъ нужно у, а не е; что стихъ 283-й "Какъ иногда черкесъ чрезъ Терекъ" можетъ быть прочитанъ также "Какъ горецъ иногда чрезъ Терекъ"; что стихъ 300-й "Ужъ лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ", годится въ той же мѣрѣ, какъ "Что-жъ лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ". Всѣ подобныя изысканія г. Абрамовича, конечно, весьма серьезны, и заслуга ихъ немаловажна. Немножко напоминаетъ всѣ эти новооткрытыя Америки сценку изъ салтыковской "Современной Идилліи", когда біографы "Черную Шаль" Пушкина разработкѣ подвергали, чтобы издать ее въ двухъ томахъ съ комментаріями.

"При мнѣ въ теченіе трехъ часовъ только два первые стиха обработали. Вотъ видишь, обыкновенно мы такъ читаемъ:

Гляжу я безмолвно на черную шаль

И хладную душу терзаетъ печаль....

А у Сленина (1831 г., in 8-vo) послѣдній стихъ такъ напечатанъ:

И гладную душу дерзаетъ печаль...

Вотъ они и остановились въ недоумѣніи.

Три партіи образовались".

Но язвительность сатириковъ не должна смущать умы истинно-научные. Однако, намъ думается, что даже и большинству людей науки въ тетради 14-лѣтняго отрока не столько ужъ интересно, написалъ ли онъ дѣтскимъ своимъ почеркомъ "ступень" или "степень", "ужъ" или "что-жъ", "черкесъ" или "горецъ", сколько общее зарожденіе и первое движеніе мыслей "поэта въ эмбріонѣ". Къ сожалѣнію, отъ вопроса о творческомъ процессѣ отрока Лермонтова въ "Кавказскомъ Плѣнникѣ" г. Абрамовичъ отдѣлывается краткимъ замѣчаніемъ:

-- Въ поэмѣ видятъ простой пересказъ Пушкинскаго сюжета, съ нѣкоторымъ видоизмѣненіемъ конца. (Ср. Дудышкинъ. Ученическія тетради Л--ва въ "Отеч. Зап." 1859, VII, 5--11).

Тѣ, кто видитъ въ "Кавказскомъ Плѣнникѣ" Лермонтова простой пересказъ "Кавказскаго Плѣнника", имѣютъ къ тому довольно прочные резоны, потому что большая часть стиховъ, просто-таки переписана изъ пушкинской поэмы, равно какъ и то совершенно вѣрно, что конецъ нѣсколько видоизмѣненъ. Но какое же это видоизмѣненіе? Откуда оно взялось? Самъ 14-лѣтній Лермонтовъ его придумалъ или заимствовалъ у кого-нибудь?

"Поутру трупъ оледенѣлый

Нашли на пѣнистыхъ берегахъ;

Онъ хладенъ былъ, окостенѣлый,

Казалось, на ея устахъ

Остался голосъ прежней муки;

Казалось, жалостные звуки

Еще не смолкли на губахъ.

Узнали все. Но поздно было!

Отецъ! Убійца ты ея...

Гдѣ упованіе твое?

Терзайся вѣкъ! живи уныло!

Ея ужъ нѣтъ. И за тобой "

Повсюду призракъ роковой.

Кто гробъ ея тебѣ укажетъ?.

Бѣги! ищи ее вездѣ!..

"Гдѣ дочь моя?" И отзывъ скажетъ:

"Гдѣ?"

Полагаемъ, что читателю было бы не менѣе вышеупомянутыхъ "ступеней" и "степеней" любопытно узнать, что заключительная строфа "Кавказскаго Плѣнника" представляетъ собою точный пересказъ XXVН-й строфы изъ "Абидосской Невѣсты" Байрона,-- и, притомъ, не съ оригинала, а съ перевода Ивана Козлова:

Терзайся вѣкъ, ищи ее вездѣ:

"Гдѣ дочь моя?" и отзывъ скажетъ: гдѣ?

Изъ "Абидосской Невѣсты" же и по тому же переводу взята и пересказана Лермонтовымъ мнимая черкесская пѣсня "Кавказскаго Плѣнника"

"Какъ спертый дубами

Потокъ, разъярясь,

Бушуетъ волнами,

Въ долину стремясь,--

Какъ ночью зарницы

Изъ тучи блестятъ,--

Сквозь темны рѣсницы

Такъ очи горятъ.

Ни конь, оживленный

Военной трубой,

Ни левъ уязвленный

Внезапной стрѣлой,

Ни варваръ смятенный

Полночной порой,

Страшнѣй не трепещетъ,

Когда вдругъ заблещетъ

Кинжалъ роковой".

(Байронъ-Козловъ).

"Какъ сильной грозою

Сосну вдругъ согнетъ,

Пронзенный стрѣлою

Какъ левъ зареветъ;

Такъ русскій средь бою

Предъ нашимъ падетъ,

И смѣлой рукою

Чеченецъ возьметъ

Броню золотую

И саблю стальную,

И въ горы уйдетъ.

Ни конь, оживленный

Военной трубой,

Ни варваръ, смятенный

Внезапной борьбой,

Страшнѣй не трепещетъ,

Когда вдругъ заблещетъ

Кинжалъ роковой".

(Лермонтовъ).

Этихъ двухъ примѣровъ достаточно, чтобы показать, что "Кавказскій Плѣнникъ" Лермонтова -- далеко не только простой пересказъ пушкинскаго "Кавказскаго Плѣнника", но представляетъ собою поэтическую компиляцію, въ высшей степени любопытно характеризующую и степень начитанности, и выборъ образцовъ, и единство настроенія мальчика-поэта. "Ступень" или "степень" -- для характеристики Лермонтова ничего не даютъ, кромѣ способности полуребенка къ опискамъ. Но далеко не безразлично было бы указать комментаріемъ къ "Кавказскому Плѣннику", что, въ свои 14 лѣтъ, Лермонтовъ былъ уже такъ напитанъ Пушкинымъ, что часто говорилъ его стихами, быть можетъ, самъ того не слыша и не замѣчая: настолько глубоко они вошли въ плоть и кровь начинающаго стихотворца. Абрамовичъ замѣтилъ, что въ одной рукописи стоитъ "А лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ", тогда какъ въ другой -- "Что-жъ, лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ". Но ему и въ голову не приходитъ отмѣтить, что и весь-то этотъ стихъ -- пушкинскій, изъ извѣстной эпиграммы на Андрея Муравьева:

Лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ

И, клубясь, исчезъ Пиѳонъ и т. д.

Равно, какъ не приходитъ ему въ голову снабдить соотвѣтствующимъ примѣчаніемъ картину смерти лермонтовскаго "Плѣнника":

Раздался выстрѣлъ -- и какъ разъ

Мой плѣнникъ падаетъ. Не муку,

Но смерть изображаетъ взоръ.

Кладетъ на сердце тихо руку...

Такъ медленно по скату горъ,

На солнцѣ искрами блистая,

Спадаетъ глыба снѣговая.

Эти стихи съ перестановкою, взяты у Пушкина, но не изъ "Кавказскаго Плѣнника", а изъ "Евгенія Онѣгина":

...(Ленскій).

На грудь кладетъ тихонько руку

И падаетъ. Туманный взоръ

Изображаетъ смерть, не муку,

Такъ медленно и пр.

Мы полагаемъ, что даже самыя лаконическія отмѣтки подобныхъ заимствованій совершенно измѣнили бы характеристику лермонтовскаго "Кавказскаго Плѣнника" въ глазахъ каждаго, изучающаго генезисъ лермонтовской мысли. Простой писарской, что называется, пересказъ-варіантъ пушкинскаго "Кавказскаго Плѣнника", подобный тому, какъ въ "Комикѣ" Писемскаго нѣкій любитель-трагикъ пересказываетъ и распространяетъ "Братьевъ Разбойниковъ", превращается въ весьма любопытный опытъ компилятивно-критическаго подражанія, въ попытку исправить Пушкина и глубже пойти, и, какъ всегда юноши любятъ, еще вымрачнить трагедію, и безъ того мрачную, чтобы она больше походила на творенія общаго родоначальника "Кавказскихъ Плѣнниковъ" -- Байрона.

Правда, г. Абрамовичъ предупреждаетъ насъ, что "историко-литературный комментарій, въ широкомъ значеніи этого слова, не входилъ въ задачи редактора, направившаго преимущественно свое вниманіе на установленіе текста". Но должны сознаться: мы въ этой фразѣ находимъ больше внушающей звучности, чѣмъ смысла, такъ какъ не можемъ понять: какимъ же образомъ, устанавливая въ текстѣ Лермонтова стихи Пушкина или Байрона-Козлова, можно оставить не отмѣченною принадлежность ихъ не Лермонтову, но Пушкину или Байрону-Козлову? Не входятъ ли подобныя отмѣтки въ составъ "необходимыхъ критико-біографическихъ свѣдѣній", которыя, однако обѣщаны академическимъ изданіемъ и дѣйствительно предлагаются часто, хотя нельзя сказать, чтобы съ особенною толковостью.

Ограничиваемся для краткости примѣромъ "Кавказскаго Плѣнника": по приведеннымъ образцамъ ясно, что съ исторіей юношескаго творчества Лермонтова академическое изданіе насъ не сблизить. Быть можетъ, намъ возразятъ: люди пауки, истинные лермонтисты, должны сами знать то, къ чему вы требуете примѣчаній. Однако, почему же мы обязаны проникнуться вѣрою въ такое ихъ знаніе, разъ не дано его доказательствъ?

И почему, если по поводу "Кавказскаго Плѣнника" можно промолчать о Байронѣ и Козловѣ, то по поводу "Корсара" нельзя промолчать о "Корсарѣ" Байрона, "Шильонскомъ узникѣ" Жуковскаго (а не Байрона тоже?) и "Братьевъ Разбойниковъ" Пушкина? по поводу баллады "Два брата" надо безпокоить тѣни Шиллера, Батюшкова, Пушкина, "даже Баратынскаго"? и т. д. Странное впечатлѣніе производятъ непослѣдовательности г. Абрамовича, его "то густо, то пусто". Когда кто-либо изъ изслѣдователей Лермонтова сдѣлалъ какое-либо примѣчаніе раньше г. Абрамовича, то послѣдній непремѣнно его отмѣтитъ. Это хорошо. Но, если что прозѣвали Дудышкинъ, Ефремовъ, Висковатовъ, Введенскій, то можете быть спокойны: прозѣвалъ и г. Абрамовичъ. А это вотъ нехорошо. Впрочемъ, виноваты: Висковатова онъ однажды поправилъ. Тотъ, съ наивнымъ простодушіемъ, заявилъ, что ему не понятно, почему стихотвореніе "На буйномъ пиршествѣ задумчивъ онъ сидѣлъ" принято опредѣлять заглавіемъ "Казотъ". Г. Абрамовичъ нашелъ въ "Русскомъ Архивѣ" 1892 г. анекдотъ о знаменитомъ пророческомъ видѣніи французскаго писателя Казота, предсказавшемъ кровавыя сцены французской революціи, и съ торжествомъ разсѣялъ висковатовское недоумѣніе.

Затѣмъ:-- если ужъ люди науки, лермонтисты, столь счастливо всевѣдущи, то вѣдь, помнится, академическое изданіе обѣщало быть полезнымъ и для школы? Школѣ же, я полагаю, гораздо нужнѣе было бы знать, когда Лермонтовъ бралъ стихи у Байрона или Пушкина, чѣмъ -- въ которомъ спискѣ онъ, 14-лѣтній, писалъ "а" и въ которомъ "что-жь".

Вообще, примѣчанія г. Абрамовича безсистемною хаотичностью своею часто возбуждаютъ недоумѣніе, какою, собственно, цѣлью задавался редакторъ, ихъ составляя. То они, какъ мы видѣли, не даютъ о лермонтовскихъ стихахъ самыхъ необходимыхъ и примитивныхъ свѣдѣній, то вдругъ, наоборотъ, принимаются, вопреки обѣщанной программы, иллюстрировать стихи Лермонтова біографическимъ матеріаломъ. Послѣднее очень пріятно, но -- не понятно, почему такой щедрый дождь примѣчаній льется, скажемъ, на страницѣ 360-й, тогда какъ читатель только что изводился ихъ мизерною скупостью на стр. 358-й и т. п.. Точно лихорадочные пароксизмы какіе-то. Все производитъ впечатлѣніе совершенной случайноети. Слоено все это по карточной системѣ писано: лотерейно. Какой матеріалъ накопился къ сроку печатанія вокругъ того или другого названія, съ тѣмъ оно и въ книгу попало. И сверхъ того, весьма замѣтно, что съ Дудышкинымъ, Ефремовымъ, Висковатовымъ (въ особенности!), Введенскимъ и т. д., г. Абрамовичъ гораздо больше знакомъ и духомъ близокъ, чѣмъ съ изящною литературою пушкинскихъ лѣтъ, изъ которой Лермонтовъ родился, а равно -- ему современной и въ немъ отразившейся.

Совершенно безполезны примѣчанія г. Абрамовича и для тѣхъ, кто хотѣлъ бы найти въ нихъ подспорье къ слѣженію такъ замѣчательной у Лермонтова -- едва ли не больше, чѣмъ у какого-либо иного русскаго поэта,-- повторности образовъ, стиховъ и даже цѣлыхъ строфъ. Особенно любопытна это повторность въ поэмахъ, гдѣ нѣкоторые стихи послѣдовательно передаются отъ первыхъ дѣтскихъ начинаній поэта до "Орши" и до вѣнца лермонтовскаго творчества, до "Мцыри", включительно. Указаніе такихъ параллельныхъ мѣстъ, опредѣленіе этихъ заимствованій у себя самого -- серьезное свидѣтельство, что поэтъ съ тѣхъ поръ, какъ потянуло его къ перу и бумагѣ, и до самаго своего рокового поединка, въ самомъ дѣлѣ, "зналъ одной лишь думы власть" и упрямо добивался, 25-лѣтнимъ молодымъ человѣкомъ, наилучшаго способа выразить тѣ же идеи, что, еще смутныя, трудныя не по возрасту, уже мучили умъ шестнадцатилѣтняго мальчика. Въ заграничныхъ изданіяхъ образцовыхъ классиковъ, предназначенныхъ быть руководствами къ изученію текста, параллельныя мѣста обозначаются обязательно не только коллективно-академическими редакціями, но и каждою единоличною, подходящею къ тексту съ претензіями серьезности и, ужъ тѣмъ болѣе, научности. Ничего подобнаго не даетъ академическое изданіе. Отъ г. Абрамовича мы можемъ получить точныя свѣдѣнія, что такое-то слово написано "по подскобленному", а въ такомъ-то стихѣ Лермонтовъ описался, вмѣсто "пришлецъ", "прошлецъ", но совершенно безполезно искать у него русла, по которому "Литипика" перелилась въ "Боярина Оршу", "Исповѣдь" развилась въ "Мцыри" и т. п. Въ этомъ отношеніи академическій Лермонтовъ даетъ ничуть не больше предшествовавшихъ изданій. И добро бы заполнить этотъ пробѣлъ было длинною работою и ужъ очень утолстило бы книгу. Но вѣдь это же достигается простымъ редакторскимъ обозначеніемъ въ скобкахъ или подъ строчкою нумераціи параллельныхъ стиховъ. Такъ какъ Лермонтовскій текстъ въ академическомъ изданіи, все равно, сплошь нумерованъ, то, значитъ, выполнить это необходимое требованіе было болѣе, чѣмъ нетрудно, и къ общей суммѣ изданія врядъ ли прибавилось бы больше половины печатнаго листа. Разъ безъ такого генетическаго путеводителя остались даже поэмы, нечего ужъ и подходить съ нашимъ требованіемъ къ лирическимъ стихотвореніямъ Лермонтова. А между тѣмъ -- какъ онъ въ нихъ нуженъ! Возьмите хоть извѣстнѣйшій -- по порыву стиха -- казалось бы, чуть не экспромтъ: "Есть рѣчи -- значенье темно иль ничтожно" и т. д. Развѣ не интересно обозначить, что мысль и поэтическое намѣреніе мнимаго экспромта бродили въ поэтѣ 8 лѣтъ, прежде чѣмъ нашли силу и форму, которыя Лермонтовъ призналъ достойными печати?

Есть звуки -- значенье ничтожно

И презрѣно гордой толпой,

Но ихъ позабыть невозможно:

Какъ жизнь, они слиты съ душой;

Какъ въ гробѣ забыто былое

На днѣ этихъ звуковъ святыхъ,

И въ мірѣ поймутъ ихъ лишь двое,

И двое лишь вздрогнутъ отъ нихъ.

Эти стихи -- изъ посвященія къ *** ("Прости, мы не встрѣтимся болѣ") 1832 года. Въ связи съ длиннымъ варіантомъ, "Волшебные звуки", напечатаннымъ въ сборникѣ "Вчера и сегодня", и съ общеизвѣстнымъ текстомъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1841 года, они, тройственно, слагаютъ генетическое единство, бросающее глубокій свѣтъ на психологическое постоянство лермонтовскаго тревожнаго творчества. Тщетно искали бы мы указаній на этотъ генезисъ въ академическомъ изданіи.

Для того, чтобы установить совершенный текстъ полнаго собранія стихотвореній Лермонтова, необходимо, конечно, установить подлинность однихъ изъ нихъ, сомнительность другихъ. Мы уже упоминали Еыше, что Лермонтову, какъ и Пушкину, приписывалось множество стиховъ, которыхъ онъ и не думалъ никогда писать. По свидѣтельству Ал. Маркевича, даже нахимовское "Созданіе секретаря" ходило на русскомъ югѣ по рукамъ за лермонтовскую сатиру. Многія изъ псевдо-лермонтовскихъ стихотвореній достигли популярности и утвердились въ памяти общества, какъ настоящія лермонтовскія. Отдѣлъ этихъ сомнительныхъ стихотвореній въ академическомъ собраніи поразительно слабъ. Г. Абрамовичъ не сдѣлалъ ни шага впередъ отъ Висковатова, а во многомъ не достигаетъ даже и его невысокаго уровня. Такъ у Висковатова, если не приведены многія псевдо-лермонтовскія стихотворенія, то, по крайней мѣрѣ, по библіографическому списку лермонтовской литературы, имъ составленному, видно, что они были ему извѣстны, равно какъ и полемики, вокругъ ихъ возникавшія. Г. Абрамовичъ всѣ подобные случаи просто обошелъ молчаніемъ, точно ихъ и не было вовсе. Между тѣмъ, у него есть "академическая" манера отсылать читателя за литературными справками къ старымъ номерамъ спеціально историческихъ журналовъ. Для "науки" эти посылы, конечно, еще возможны. Но удивительно это удобно, подумаешь, для "школы", когда ей любезно предлагаютъ: ищи справки въ No такомъ-то "Русской Старины" или въ "Русскомъ Архивѣ" такого то года! Подумаешь, такъ вотъ полные комплекты "Русской Старины" и "Русскаго Архива" и валяются въ любой библіотекѣ, поджидая школьныхъ лермонтистовъ! Нѣтъ, къ сожалѣнію, дѣло стоитъ совсѣмъ наоборотъ. Любой библіотекарь скажетъ вамъ сейчасъ, что обзавестись этими комплектами -- дѣло далеко не шуточное, и рѣдко, гдѣ они имѣются, и, слѣдовательно, давать на нихъ ссылки почти что равносильно тому, чтобы вовсе не давать: для читательской массы онѣ почти недоступны. Но вообразимъ себѣ читателя, столь настойчиво любопытнаго, что послушался таки онъ г. Абрамовича и обзавелся велѣнными комплектами. И вотъ онъ роется въ "Русскомъ Архивѣ" и въ Ш томѣ 1887 года, стр. 580, находитъ:

Новое стихотвореніе М. Ю. Лермонтова *)

И ты думаешь, будто я хладенъ и нѣмъ?

Малютка, подъ этимъ молчаньемъ

Таится ужасная буря. Зачѣмъ

Вырываться наружу ей тяжкимъ рыданьемъ?

Что я гордо смотрю на презрѣнныхъ людей --

Ты за то ли меня упрекаешь?

Но тѣ люди торгуютъ рукою твоей,

Твоимъ сердцемъ хотятъ торговать. Ты ихъ знаешь...

Дай мнѣ руку твою! Посмотри мнѣ въ глаза.

Я безъ слезъ горько плакать умѣю;

Твои жъ слезы блестятъ, какъ ночная роса,

На зарѣ, поутру, освѣжая лилею.

Тебѣ легче -- ты можешь въ слезахъ выливать

Муки сердца; а я? Я родился

Мужчиной, я долженъ страдать:

Своихъ собственныхъ слезъ я бъ невольно стыдился.

Но повѣрь, если-бъ ты вдругъ меня поняла

И вглядѣлась въ безслезныя очи:

Ты бъ отъ ужаса плакать забыла, и я

За тебя бы сталъ плакать всѣ дни и всѣ ночи.

Прощай!!

1841 г. Апрѣль.

*) Съ подлинника, сохранившагося у Александры Николаевны Бахметовой и ей подареннаго пріятелемъ Лермонтова, Николаемъ Ивановичемъ Поливановымъ. П. Б. (Бартеневъ).

Кому бы ни принадлежали эти шершавые стихи -- лермонтовскіе ли они, нѣтъ ли, хороши ли они, худы ли, но академическое полное собраніе сочиненій, претендующее на научность, не имѣло права пройти въ безмолвіи мимо апокрифовъ, снабженныхъ внушительными декораціями лермонтовской подлинности (альбомъ Бахметовой, Поливановъ) и принятыхъ за лермонтовскіе въ историческій журналъ редакторомъ-спеціалистомъ. Ихъ нѣтъ и у Висковатова, но имъ отмѣчена полемика о нихъ. Г. Абрамовичъ пропустилъ безъ отмѣтки этотъ, въ концѣ 80-хъ годовъ, довольно шумный литературный споръ. Онъ хорошо забытъ,-- мы, напримѣръ, должны откровенно сознаться, что не помнимъ, какъ онъ разрѣшился. Но онъ былъ, и въ позднѣйшихъ номерахъ ".Русскаго Архива" мы не нашли отказа отъ перваго предположенія, чтобы это стихотвореніе было лермонтовскимъ. Между тѣмъ, повторяемъ: "Русскій Архивъ" -- журналъ спеціально-историческій, имѣетъ авторитетъ документальности и пользуется, по Лермонтову, довѣріемъ академической редакціи, ибо послѣдняя изъ него заимствуетъ многіе тексты и варіанты къ текстамъ (напр.-- "Прощай, немытая Россія"). Гдѣ же искать разгадки вопроса о принадлежности Лермонтову "И ты думаешь, будто я хладенъ и нѣмъ", какъ не въ полномъ собраніи сочиненій Лермонтова, выходящемъ подъ авторитетомъ академическаго изслѣдованія? Однако, ея нѣтъ, и нѣтъ. Такъ что читатель, нашедшій приведенное стихотвореніе въ "Русскомъ Архивѣ", такъ и оставляется академическимъ собраніемъ въ недоумѣніи: что же, молъ, обладаю я новымъ лермонтовскимъ произведеніемъ или подлогомъ?.. Послѣ академическаго изданія, авторъ такихъ сомнѣній возбуждать въ читателѣ не долженъ. Онъ долженъ быть разъясненъ до дна. Справка о приведенныхъ и другихъ, имъ подобныхъ, стихахъ въ примѣчаніяхъ г. Абрамовича была бы опять таки рѣшительно полезнѣе и интереснѣе, чѣмъ его любезныя, но весьма неумѣстныя, освѣдомленія о томъ, какъ В. В. Розановъ пользуется "Морского Царевною" для "собственныхъ исканій", въ какомъ-то своемъ старомъ фельетонѣ. Когда настанетъ такое высоко-юмористическое время, что академія будетъ издавать сочиненія г. Розанова, тогда г. Абрамовичъ и будетъ имѣть поводъ и случай комментировать "собственныя исканія" этого писателя. Сейчасъ же рѣчь идетъ о Лермонтовѣ, но вовсе не о томъ, когда, какъ и зачѣмъ, собственно, ищется г. Розановъ, самый неутомимый цитаторъ и самый крупный литературный неряха во всемъ русскомъ писательствѣ.

Непріятное впечатлѣніе въ примѣчаніяхъ г. Абрамовича оставляетъ полное отсутствіе у него собственнаго мнѣнія. "Видятъ", "усматриваютъ", "читаютъ", "говорятъ". Съ такою неопредѣленностью сообщаетъ онъ чужіе общіе взгляды на то или другое произведеніе Лермонтова, когда не можетъ рѣшительно избрать благую часть и прямо спрятаться за ссылкой на какого-либо предшественника своего по лермонтовѣдѣнію: Дудышкина, Ефремова, Висковатова, Введенскаго,-- либо кого-либо изъ критиковъ и историковъ литературы.

Поэтому читатель набираетъ довольно много справокъ о томъ, какъ по тому или другому Лермонтовскому поводу думали г.г. Веселовскій, Буренинъ, Розановъ, Котляревскій и др., по рѣшительно не знаетъ, что же думаетъ самъ то редакторъ, коему академія вручила полномочія редактировать Лермонтова? Въ чемъ сказался его то авторитетъ? Чѣмъ оправдано взятое имъ на себя порученіе?

Что остается "для ума и сердца" отъ редакціи г. Д. И. Абрамовича? Да, правду сказать, ровно ничего, если не считать его открытія, будто "Джуліо надо писать "Джюліо", а "Мцыри", какъ любезно сообщилъ ему г. Марра (опять-таки ссылочка на всякій случай: "не самъ грѣшу симъ ижемъ, Господи, но Марра моя соблазнила меня!") надо писать "Мцири"... Ну, "Джюліо", такъ "Джюліо"! "Мцири", такъ "Мцири"! Если отъ слова не станется, то отъ буквы тѣмъ паче... Немного это! Ну, а дальше то что же? А дальше пошелъ писать сплошной "прошлецъ"! Безъ прошлеца въ спеціальномъ изданіи, конечно, мудрено обойтись, но, все же, нельзя давать воли и простора "прошлецу" настолько, чтобы изъ-за "прошлецовъ" не видать было и свѣта иного въ лермонтовскомъ окошкѣ. Г. Абрамовичъ иного мнѣнія, ибо лелѣетъ "пришлецовъ" своихъ, какъ добрая няня, и коллекціонируетъ имъ совершенно по щедринскому рецепту изданія "Черной Шали" въ двухъ томахъ съ комментаріями. И потому то, какъ началось, такъ и кончилось. По прочтеніи полнаго собранія сочиненій Лермонтова въ академическомъ изданіи подъ редакціей профессора Д. И. Абрамовича,-- память наполняютъ не трагическіе образы лермонтовской поэзіи -- ни "Мцири" черезъ иже, ни даже вновь открытый, очень любопытный для біографіи поэта и преплохой, какъ литературное начинаніе, "Сынъ Вольности",-- а врываются въ нее, совершенно неожиданною узурпаціей, опять-таки сатирическіе образы М. Е. Салтыкова. А именно то "смятеніе чисто библіографическаго свойства", когда на вечерѣ у Грызунова ("Письмо къ тетенькѣ") поэтъ Мижуевъ прочиталъ за свое собственное стихотвореніе:

Подъ вечеръ, осенью ненастной,

Въ пустынныхъ дѣва шла мѣстахъ,

И тайный плодъ любви несчастной

Держала въ трепетныхъ рукахъ.

Но къ счастью,-- разсказываетъ Салтыковъ:

"Между гостями какимъ-то образомъ затесался старый библіографъ, который угадалъ, что стихотвореніе, выдаваемое Мижуевымъ за свое, принадлежитъ къ числу лицейскихъ опытовъ Пушкина, и, будучи подъ живымъ впечатлѣніемъ Ноздревскихъ статей о потрясеніи основъ, поспѣшилъ объ этомъ заявить. А такъ какъ библіографъ еще въ юности написалъ объ этомъ стихотвореніи рефератъ, который постоянно носилъ съ собою, то онъ тутъ же вынулъ его изъ кармана и прочиталъ. Рефератомъ этимъ было на незыблемыхъ основаніяхъ установлено: 1) что стихотвореніе "Подъ вечеръ, осенью ненастной", несомнѣнно принадлежитъ Пушкину; 2) что въ первоначальной редакціи первый стихъ читался такъ: "Подъ вечерокъ весны ненастной", но потомъ, уже по зачеркнутому, состоялась новая редакція; 3) что написано это стихотвореніе въ неизвѣстномъ часу, неизвѣстнаго числа, неизвѣстнаго года и даже неизвѣстно, гдѣ, хотя новѣйшія библіографическія изслѣдованія и дозволяютъ думать, что мѣстомъ написанія былъ лицей; 4) что въ первый разъ оно напечатано неизвѣстно когда и неизвѣстно гдѣ. но потомъ постоянно перепечатывалось; 5) что на подлинномъ листѣ, на которомъ стихотвореніе было написано (за сообщеніе этого свѣдѣнія приносимъ нашу искреннѣйшую благодарность покойному библіографу Геннади), сбоку красовался чернильный кляксъ, а внизу поэтъ собственноручно нарисовалъ перомъ дѣвицу, у которой въ рукахъ ребенокъ, и которая, повидимому, уже беременна другимъ; и наконецъ, 6) что нѣтъ занятія, болѣе полезнаго для здоровья, какъ библіографія".

Смѣшно?

Смѣшно то смѣшно, а вотъ -- что редакція академическаго изданія Лермонтова можетъ смотрѣться въ эту щедринскую каррикатуру, какъ въ зеркало,-- это, пожалуй, ужъ даже и не смѣшно, а грустно.

А. Амфитеатровъ.

"Современникъ". Кн. IV. 1911