Осенью 1827 года Пушкинъ уѣхалъ изъ Петербурга въ Михайловское. Въ недавнее мѣсто заключенія онъ возвращался свободнымъ, чтобы отдохнуть отъ разсѣянной жизни въ столицахъ и писать на свободѣ, ("другіе увѣряютъ, что онъ пріѣхалъ отъ того, что проигрался", злословитъ Вульфъ).
Въ первой главѣ "Арапа Петра Великаго" находимъ мы дату 31 іюля 1827 года, а въ третьей 10 августа. Этими числами имѣемъ право мы опредѣлять время рожденія замѣчательнаго романа, мысль о которомъ давно владѣла Пушкинымъ.
Вульфъ посѣтилъ его 16 сентября и описываетъ въ очаровательномъ по бытовымъ подробностямъ отрывкѣ изъ своего дневника, какъ онъ нашелъ Пушкина въ молдавской красной шапочкѣ и халатѣ за рабочимъ столомъ, на которомъ принадлежности уборнаго столика поклонника моды были разбросаны между Montesquieu, Bibliothèque de campagne, журналомъ Петра I, ежемѣсячниками Карамзина, изъясненіемъ сновъ и т. д. Они уютно пообѣдали въ осеннія сумерки, запивая рейнвейномъ швейцарскій сыръ. Въ черной сафьяновой тетради, которую Вульфъ сначала принялъ за лѣтопись массонской ложи, замѣтивъ на ней стертый треугольникъ, Пушкинъ показалъ гостю "только что написанныя двѣ главы романа въ прозѣ, гдѣ главное лицо представляетъ его прадѣдъ Ганнибалъ, сынъ Абиссинскаго эмира, похищенный турками, а изъ Константинополя русскимъ посланникомъ присланный въ подарокъ Петру I, который его самъ воспитывалъ и очень любилъ. Главная завязка этого романа будетъ -- какъ Пушкинъ говоритъ -- невѣрность жены сего арапа, которая родила ему бѣлаго ребенка и за то была посажена въ монастырь". (Дневникъ Вульфа у Майкова, "Пушкинъ").
Вотъ программа несомнѣнно точная и записанная со словъ Пушкина.
Пушкина уже давно тянуло написать романъ. "Богъ дастъ" говорилъ онъ друзьямъ "мы напишемъ историческій романъ изъ русской жизни, на который и другіе полюбуются" (Анненковъ 191 стр.) Уже въ третьей главѣ "Евгенія Онѣгина" онъ мечтаетъ:
"Тогда романъ на старый ладъ
Займетъ веселый мой закатъ".
Онъ чувствовалъ, что геній его призванъ и обязанъ передъ русской литературой завоевать еще новую область и дать начало русской повѣсти. Такъ опредѣляетъ историческое значеніе "Арапа Петра Великаго" Бѣлинскій: "Что касается до повѣсти -- она со времени появленія Марлинскаго до Гоголя, играла роль ученицы и только въ отрывкѣ изъ романа Пушкина "Арапъ Петра Великаго" на минуту сдѣлалась мастеромъ въ смыслѣ нѣмецкаго мейстера или итальянскаго маэстро" (Бѣлинскій т. III, стр 41). Давъ совершенные образцы во всѣхъ областяхъ словесности, Пушкинъ не могъ оставить безъ защиты и покровительства художественную прозу и долженъ былъ написать романъ.
Чувствуя на себѣ этотъ сладкій и страшный долгъ, на кого же, какъ не на Петра и Ганнибала могъ направить свою фантазію Пушкинъ прежде всего. Къ Петру все влекло Пушкина; въ Петрѣ видѣлъ онъ и классическаго героя -- побѣдители "Полтавы" и почти божество,-- мистически прекраснаго, восторгающаго и вмѣстѣ пугающаго "чудотворца", "Мѣднаго Всадника".
Изобразить своего любимца; сочетать всѣ черты небожителя съ образомъ живого человѣка, котораго такъ любилъ и тонко угадывалъ Пушкинъ; развернуть широкую бытовую картину времени, въ русской исторіи едва ли не самаго необычайнаго,-- это ли не соблазнительная задача художнику?
Въ Ганнибалѣ же Пушкинъ любилъ не только замѣчательный художественный образъ-гротескъ, котораго не создать самому пылкому воображенію, образъ экзотическаго принца, соединившаго въ себѣ всю яркость востока, французскаго XVIII вѣка и странну ю остроту петровской эпохи. Больше всего помнилъ и любилъ въ немъ Пушкинъ своего прадѣда, таинственную связь съ которымъ чувствовалъ онъ всю жизнь, всегда мечтая и думая о немъ.
Художественну ю цѣну образа Ганнибала Пушкинъ, конечно, отлично зналъ, и еще по поводу поэмы Рылѣева "Войнаровскій" писалъ брату Льву: "Присовѣтуй Рылѣеву помѣстить въ свитѣ Петра I нашего дѣдушку. Его арапская рожа произведетъ странное впечатлѣніе на всю картину Полтавской битвы".
Такимъ образомъ, романъ "Арапъ Петра Великаго" изъ всѣхъ вещей Пушкина является наименѣе случайной, привлекшей лишь на минуту воображеніе поэта. А между тѣмъ, Пушкинъ не только не кончилъ "Арапа", но и какъ то мало-по-малу замолчалъ и о своемъ романѣ и о Ганнибалѣ, о которомъ раньше кстати и не кстати любилъ вспоминать и въ письмахъ и въ стихахъ. Уже Бѣлинскій обратилъ вниманіе на нѣкоторую странность этого забвенія. "Не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжалъ этого романа. Онъ имѣлъ время кончить его", недоумѣваетъ Бѣлинскій.
Мы попытаемся найти отгадку на этотъ вопросъ, остановившись сначала на исторической личности Ганнибала и отношеніи къ ней Пушкина.
II.
Отсылая читателя къ схематической біографіи Абрама Петровича Ганнибала въ статьѣ І". Модзалевскаго (І и томъ этого изданія, стр. 14--20), или къ спеціальнымъ и указаннымъ нами въ примѣчаніяхъ изслѣдованіямъ, мы остановимся только на четырехъ моментахъ, наиболѣе интересовавшихъ Пушкина и имѣющихъ ближайшее отношеніе къ роману "Арапъ Петра Великаго".
Фантастическое происхожденіе Ганнибала вызывало много легендъ. Самъ Пушкинъ, несмотря на весь свой интересъ и стремленіе узнать все возможное о своемъ прадѣдѣ, о происхожденіи Ганнибала имѣлъ представленія весьма смутныя. Твердо считалъ онъ себя, напримѣръ, "потомкомъ негровъ безобразныхъ". Это обычное и до сихъ поръ мнѣніе о негритянскомъ происхожденіи Пушкина слѣдуетъ считать послѣ обстоятельнаго изслѣдованія проф. Д. Н. Анучина поколебленнымъ. Показанія о наружности Абрама Петровича, хотя вообще нѣсколько сомнительныя, не указываютъ на характерные признаки внѣшности негритянской. На портретѣ, правда весьма недостовѣрномъ, Абрама Петровича въ Московскомъ главномъ архивѣ министерства иностранныхъ дѣлъ (I томъ этого изданія) онъ изображенъ съ лицомъ не негритянскаго типа, а сухимъ, овальнымъ, съ высокимъ лбомъ, средней толщины губами и прямымъ носомъ. Нигдѣ мы не найдемъ другого изображенія Ганнибала, кромѣ словъ о немъ Корсакова въ "Арапѣ Петра Великаго": "съ твоимъ ли сплющеннымъ носомъ, вздутыми губами, съ этой ли шершавой головой бросаться во всѣ опасности женитьбы".
Помимо того, что Пушкинъ былъ твердо увѣренъ въ своемъ негритянскомъ происхожденіи (въ бумагахъ Пушкина была найдена краткая запись Петра Абрамовича, въ которой ясно сказано "отецъ мой былъ негръ"), не было ли для Пушкина въ этомъ странномъ, преувеличенномъ безобразіи Ибрагима особой мучительной сладости? Къ этому мы, впрочемъ, еще вернемся.
Ганнибалъ былъ не негръ, а абиссинецъ. Годился онъ въ городѣ Лагонь, который лежитъ на правомъ берегу Марѳба и вмѣстѣ съ другими округами входить въ составъ горной страны Хамасенъ (или Амасенъ) въ 100--150, примѣрно, километрахъ къ западу отъ Массовы.
Въ нѣмецкой біографіи Ганнибала, найденной въ бумагахъ Пушкина, вольный переводъ которой переписанъ его рукой, гакъ описывается происхожденіе Ганнибала: "Годомъ былъ африканскій арапъ, изъ Абиссиніи, сынъ въ тогдашнія времена сильнаго владѣльца въ Абиссиніи, столь гордаго своимъ происхожденіемъ, что выводилъ оное прямо отъ Аннибала. Сей владѣлецъ былъ Вассаломъ Отоманской Имперіи въ концѣ прошедшаго столѣтія, взбунтовавшагося (sic) противу Турецкаго Правленія вмѣстѣ со многими другими князьями, утѣсненными налогами. Послѣ многихъ жаркихъ битвъ сила побѣдила. И сей Ганнибалъ 8 лѣтъ, какъ меньшой сынъ Владѣльца вмѣстѣ съ другими знатными юношами былъ отведенъ въ залогъ въ Константинополь. Жребій сей долженъ былъ миновать отрока, но мать его была послѣдняя изъ 30 женъ Африканскаго Владѣльца -- прочія княгини поддержанныя своими связями, черезъ интриги родственниковъ, обманомъ посадили его на корабль, назначенный для отвоза залоговъ -- сестра его, единственная, любимая, старѣе его нѣсколькими годами, имѣла довольно духа, чтобы бороться за него -- она уступила силѣ, проводила его до лодки, надѣясь просьбами его избавить или изкупить жертвою всѣхъ своихъ драгоцѣнностей.-- Но видя, что всѣ ея старанія были тщетны, бросилась она въ морѣ[е] и утонула. -- Въ самой глубокой старости текли слезы... (его при) воспоминаніи любви и дружбы -- и диво всегда живо и ново представлялась ему сія картина.-- Вскорѣ послѣ привезенъ былъ А. въ Константинополь и вмѣстѣ съ другими юношами принятъ въ Сераль султана, гдѣ пробылъ годъ и нѣсколько мѣсяцевъ". (И. А. Шляпкинъ "Изъ неизданныхъ бумагъ А. С. Пушкина").
Прозорливая прихоть Петра выдѣлила мальчика Абрама и сдѣлала его съ первыхъ лѣтъ жизни въ Россіи близкимъ къ царю. Но время крещенія Абрама въ Вильнѣ въ 1707 году Петръ, самъ вмѣстѣ съ польской королевой Августой II былъ его воспріемникомъ. "И отъ того времени былъ при Его Императорскомъ Величествѣ неотлучно" -- пишетъ про себя Ганнибалъ въ прошеніи къ Сенату. Абрамъ исполнялъ обязанности личнаго секретаря государя, а потомъ по словамъ біографіи "государь будучи день это дня болѣе убѣжденъ дарованіями сего юноши и подъ собственнымъ своимъ надзоромъ далъ ему лучшихъ учителей -- особенно математиковъ".
Въ этомъ замыслѣ Петра сдѣлать изъ абиссинскаго принца одного изъ сподвижниковъ своихъ по преобразованію Россіи, въ этомъ неутомимомъ попеченіи о чернолицемъ плѣнникѣ есть какая-то странная причудливость, столь характерная для всей Эпохи Петровскаго царствованія.
Это та же затѣйливая прелесть смѣшенія, какъ на портретѣ Шхонебека (См. т. I, стр. 15), гдѣ "государь всея Руси" изображенъ въ голландскомъ кафтанѣ въ чулкахъ и башмакахъ, на головѣ его большая круглая шляпа съ загнутыми полями, украшенная перьями, изъ-подъ шляпы падаютъ на плечи длинные локоны парика. Въ правой рукѣ онъ держитъ скипетръ, которымъ опирается на столъ съ лежащими на немъ регаліями. Изъ за правой руки Петра видна голова стоящаго позади "арапа".
Портретъ этотъ, сдѣланный, вѣроятно, еще до прибытія Ганнибала въ Россіи" (Шхонебекъ уже умеръ въ 1704 году), показываетъ, что въ этой причудѣ поставить близко отъ себя "арапа" была какая-то преднамѣренность. Чѣмъ-то это нравилось Петру; будто Петръ понималъ, что "арапская рожа произведетъ странное впечатлѣніе на всю картину". Въ этомъ есть какая-то особая острота начала русскаго XVIII вѣка, тяжелаго, строительнаго, но уже по своему пышнаго и причудливаго. Петръ остался вѣренъ до конца жизни своей экзотической затѣѣ -- усердно покровительствовать Ганнибалу. Онъ послалъ его въ Парижъ для науки (по другимъ извѣстіямъ арапъ былъ оставленъ въ Парижѣ Петромъ, бывшимъ тамъ въ 1717 году). Въ 1723 году вызвалъ его въ Россію и "поѣхалъ къ нему навстрѣчу съ Екатериной до 27 версты до Краснаго Села, сдѣлалъ его (22 лѣтъ) бомбардирской роты 1. Г. Преображенскаго полка, коего полка самъ Петръ былъ капитаномъ, капитанъ-лейтснантомъ, въ космъ чинѣ могъ онъ Государя всегда видѣть безъ доклада". Передъ самой смертью Петръ далъ приказъ выслать Ганнибалу въ Ригу, гдѣ тотъ былъ для поправки укрѣпленій, 2,000 голландскихъ дукатовъ, и на смертномъ одрѣ вспомнилъ о своемъ арапѣ: "Петръ умирая просилъ объ немъ свою наслѣдницу и Великую Княжну Елизавету дабы его какъ чужестранца"... (охраняли). Такова истинно-трогательная картина отношеній суроваго геніи Россіи къ Абраму Петровичу Ганнибалу; картина нисколько не преувеличенная и тонко угаданная Пушкинымъ въ "Арапе Петра Великаго".
Относительно жизни Ганнибала въ Парижѣ мы имѣемъ свѣдѣнія весьма скудныя. Сохранились письма Ганнибала въ Россію, къ кабинетъ-секретарю Макарову, но содержанію почти однородныя: всѣ наполнены жалобами на "нищету" и просьбами "не оставить въ такой бѣдности".
5 марта 1722 года Ганнибалъ пишетъ: "мы здѣсь всѣ въ долгу не отъ мотовства, но отъ бумажныхъ денегъ. Если бы не было здѣсь графа Мусинъ-Пушкина, то бъ умерли съ голоду".
Нѣмецкій біографъ сообщаетъ, что Ганнибалъ "окончилъ курсъ математическихъ наукъ подъ руководствомъ Belior, выпущенъ былъ оттуда офицеромъ артиллеріи, служилъ въ Гишпанской наслѣдственной войнѣ, капитаномъ артиллеріи былъ во всѣхъ походахъ, былъ употребляемъ въ копаніи минъ, раненъ въ голову въ одномъ подземномъ сраженіи и взятъ въ плѣнъ".
Мы не имѣемъ никакихъ прямыхъ указаніи, что Ганнибалъ жилъ той блестящей жизнью французскаго общества XVIII вѣка, о которой говоритъ Пушкинъ, но не имѣемъ никакихъ основаній считать эту главу "Арапа Петра Великаго" неправдоподобной. Ганнибалъ, но словамъ біографа, имѣлъ особую рекомендацію отъ Петра къ регенту, герцогу Орлеанскому; какъ знатный иностранецъ, онъ имѣлъ, вѣроятно, доступъ въ самые изысканные салоны Парижа. Кромѣ того мы имѣемъ изъ эпохи позднѣйшей, петербургской уже двѣ записочки Абрама Петровича къ какимъ-то "кронштадскимъ плутовкамъ"; сквозь тяжелую неуклюжесть штиля Петровскаго языка въ этихъ записочкахъ пробивается тонъ опытнаго въ амурныхъ дѣлахъ, жеманнаго и насмѣшливаго французскаго любезника. Приводимъ одну изъ этихъ записочекъ цѣликомъ:
"Комплиментъ не великъ, да жалобенъ, не много пишу, да много силы замыкаю.
Кокетка, плутовка, ярыжница, княжна Яковлевна, непостоянница, вѣтеръ, бѣшенная, колотовка, долго ли вамъ меня бранить, своего господина, доколѣ вамъ буду терпѣть невѣжество, происходящее изъ вашихъ устъ, аки изъ пропасти бездны морскаго, волю вамъ даю теперь до моего пріѣзду, прости моя Дарья Яковлевна, сударышня глупенькая, шалунья Филипьевна". (Шубинскій, Княгиня А. И. Волконская и ея друзья. "Историческій Вѣстникъ" 1904, No 12).
Изъ Парижа Ганнибалъ привезъ не только внѣшній лоскъ. И по образованію, и но взглядамъ Абрамъ Петровичъ возвратился въ Россію истиннымъ европейцемъ. Біографы Ганнибала, характеризуя его, ссылаются главнымъ образомъ на тяжелое дѣло о разводѣ, въ которомъ Ганнибалъ играетъ роль тирана, съ жестокими и необузданными страстями. Но матеріалы, приведенные въ статьѣ г. Шубинскаго о кн. Волконской, рисуютъ намъ Ганнибала и съ другой стороны, какъ просвѣщеннаго и гуманнаго, сравнительно съ своими современниками, государственнаго дѣятеля. Пушкинъ, нѣсколько идеализируя вульгарную семейную исторію Ганнибала, правъ выставляя его человѣкомъ культурнымъ и тонкимъ и подчеркивая его европеизмъ.
Обращаемся теперь къ тому, что въ продиктованной Пушкинымъ Вульфу программѣ называется "главной завязкой этого романа".
Въ концѣ 1730 года, пріѣхавъ изъ Сибири, Абрамъ Петровичъ познакомился съ капитаномъ галернаго флота Андреемъ Діоперомъ -- грекомъ по происхожденію. Дочь его Евдокія скоро покорила сердце Ганнибала; онъ просилъ руки ея и получилъ на это радостное согласіе отца, но не невѣсты, которая ни за что не хотѣла идти за Абрама Петровича "понеже арапъ и не нашей породы". Кромѣ того флотскій поручикъ Кайсаровъ уже былъ счастливымъ любовникомъ Евдокіи Андреевны.
Однако настояніями отца и Ганнибала между 6 января и 21 февраля 1731 года свадьба состоялась и Абрамъ Петровичъ увезъ молодую жену въ Перновъ, куда былъ назначенъ учить кондукторовъ математикѣ и черченію.
Насколько бракъ этотъ обѣщалъ быть счастливымъ, можно судить но тому, что въ первое воскресенье Великаго поста (Пасха въ 1731 году приходилась 9-го апрѣля) у Перновской мѣщанки, весьма сомнительнаго поведенія, Морши, Евдокія Андреевна познакомилась съ кондукторомъ Шишковымъ, играла съ нимъ въ короли "и когда Шишковъ король былъ, то ей капитаншѣ, положилъ, чтобы она его цѣловала, что капитанша и учинила".
Вскорѣ послѣ этого у нихъ завязались сношенія черезъ писаря Тимофѣева. Шишковъ клялся "я тебя люблю всѣмъ сердцемъ" и съ этого у нихъ "любленіе пошло" вплоть до февраля 1732 года, когда Ганнибалу донесли объ этомъ съ прибавленіемъ, что Шишковъ "хвалился его -- капитана окормить". Абрамъ Петровичъ подалъ въ Перновскую канцелярію донесеніе о томъ, а къ женѣ "приставилъ караулъ" и сталъ допрашивать домашнимъ образомъ, "билъ и мучилъ ее смертельными побоями необычно", принуждая показать на допросѣ, что она "съ кондукторомъ Шишковымъ хотѣла его Ганнибала отравить"
Евдокія Андреевна подъ угрозой смерти подтвердила все, что значилось въ доносѣ и была посажена на Госпитальный дворъ, гдѣ пробыла пять лѣтъ.
Въ 1736 году, намѣреваясь жениться второй разъ на дочери капитана Перовскаго полка Христинѣ-Регинѣ фонъ-Шёбергъ, съ которой онъ жилъ уже нѣсколько лѣтъ на своей подгородной мызѣ Курикулля, Ганнибалъ потребовалъ надъ Евдокіей суда, который постановилъ: "прелюбодѣицѣ учинить наказаніе, гонять по городу лозами, а прогнавши, отослать на Прядильный дворъ, на работу вѣчно, а Ганнибалу, какъ невинному, за руками всѣхъ присутствующихъ выдать аттестатъ". Евдокія Андреевна подала на этотъ приговоръ прошеніе въ Петербургъ и просьбу, чтобы ее вытребовали туда. Въ мартѣ 1736 года по прибытіи въ Петербургъ, она подала въ св. синодъ челобитную, въ которой заявляла, что первоначальныя показанія были вырваны у нея угрозами и пытками.
Послѣ всякихъ канцелярскихъ проволочекъ, въ 1743 году синодъ вытребовалъ дѣло къ себѣ и подсудимая была выпущена до окончательнаго рѣшенія на поруки. На свободѣ Евдокія Андреевна вскорѣ сошлась съ подмастерьемъ академіи наукъ Абумовымъ и родила отъ него дочь Агриппину вскорѣ умершую, которая, вѣроятно, и породила слухи о бѣлой дочери "арапа", такъ какъ ни о какомъ другомъ ребенкѣ Евдокіи Андреевны въ процессѣ не упоминается. Евдокія Андреевна была взята опять подъ стражу и по совѣту одного священника подала въ консисторію прошеніе, въ которомъ она сознавалась въ своихъ проступкахъ и ходатайствовала о разводѣ съ Ганнибаломъ, указывая, что онъ женился уже на другой и имѣетъ отъ нея дѣтей.
Консисторія начала новое дѣло о второмъ бракѣ Ганнибала въ ревельской соборной церкви въ 1736 году. Ганнибалъ подалъ челобитную императрицѣ Елисаветѣ, и окончательное опредѣленіе консисторіи состоялось только въ 1753 году (21 годъ спустя послѣ перваго заключенія Евдокіи Андреевны на Госпитальный дворъ).
Бракъ Ганнибала съ Христиной Шебергъ было постановлено утвердить, наложивъ на Абрама Петровича эпитимью и денежный штрафъ. Евдокія же Андреевна была признана виновной въ преступныхъ сношеніяхъ съ Кайсаровымъ, Шишковымъ и Абумовымъ и присуждена къ разведенію съ Ганнибаломъ и заключенію въ монастырь. 24 января 1754 года отставному солдату Щеколдину было выдано изъ с.-петербургской консисторіи 3 рубля и приказано доставить Евдокію Андреевну въ новгородскую консисторію и оттуда въ Староладожскій монастырь, гдѣ она вскорѣ и скончалась.
Такова тяжелая исторія женитьбы "Арапа Петра Великаго", которая должна была служить "главной завязкой этого романа"; исторія фатальная для семейства Ганнибаловъ (сынъ Абрама Петровича -- Осипъ Абрамовичъ почти повторилъ исторію отца: въ его процессѣ тоже есть и двоеженство и прочія семейныя неурядицы); исторія, которую Пушкинъ не успѣлъ или не захотѣлъ развязать до печальнаго конца, бросивъ "Арапа Петра Великаго" на самомъ первомъ узлѣ "главной завязки".
III.
Въ одномъ изъ раннихъ стихотвореній Пушкинъ писалъ про себя:
Vrai démon pour l'espièglerie,
Vrai singe par sa mino.
(Настоящій демонъ въ шалостяхъ, настоящая обезьяна но виду).
Можно привести еще нѣсколько примѣровъ того, что Пушкинъ какъ-то особенно подчеркивалъ свое физическое родство съ далекимъ предкомъ Ганнибаломъ.
Красной нитью проходитъ въ а Арапѣ Петра Великаго" главное -- именно го, что герой его, "арапъ", человѣкъ необычайный по самому происхожденію своему, который никогда не можетъ слиться съ окружающимъ его обществомъ, у котораго всегда затаенная печаль о какой-то фантастической, далекой, навсегда утраченной жизни подъ небомъ Африки. "До глубокой старости Аннибалъ помнилъ еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьевъ, изъ коихъ онъ былъ меньшой; помнилъ какъ ихъ водили къ отцу, съ руками связанными за спину, между тѣмъ, какъ онъ одинъ былъ свободенъ и плавалъ подъ фонтанами отеческаго дома, помнилъ также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблемъ, на которомъ онъ удалялся" (примѣчаніе Пушкина къ 1-й главѣ "Евгенія Онѣгина"),
Судьба этого человѣка имѣетъ въ себѣ много остро привлекательнаго, по и глубокая трагедія таится за этой "необычайностью".
"Обыкновенно смотрѣли на молодого негра, какъ на чудо, окружали его, осыпали привѣтствіями и вопросами, и это любопытство, хотя и прикрытое видомъ благосклонности, оскорбляло его самолюбіе. Сладостное вниманіе женщинъ, почти единственная цѣль нашихъ усилій, не только не радовало его, но даже наполняло горечью и негодованіемъ. Онъ чувствовалъ, что онъ для нихъ родъ какого-то рѣдкаго звѣря, творенія особеннаго, чужого, случайно перенесеннаго въ міръ, не имѣющій съ нимъ ничего общаго. Онъ даже завидовалъ людямъ, никѣмъ незамѣченнымъ и почиталъ ихъ ничтожество благополучіемъ". ("Арапъ Петра Великаго" глава I).
Когда Пушкинъ почти тоже самое, что онъ говоритъ объ Ибрагимѣ, повторяетъ въ посланіи къ Юрьеву о себѣ:
А я, повѣса вѣчно праздный,
Потомокъ Негровъ безобразный.
Взрощенный въ дикой простотѣ,
Любви невѣдая страданій,
Я нравлюсь юной красотѣ,
Безстыднымъ бѣшенствомъ желаній:
Съ невольнымъ пламенемъ ланитъ
Украдкой Нимфа молодая,
Сама себя не понимая,
На Фавна иногда глядитъ,
не даетъ ли онъ право сказать, что печать этого "необычайнаго" чувствуетъ еще и онъ, правнукъ, на себѣ.
Но посланіе къ Юрьеву написано въ 1818, году, а строки объ Арапѣ въ 1827 г.
Въ посланіи къ Юрьеву эта странная "необычайность" юношески радуетъ еще Пушкина; она залогъ значительной и яркой судьбы, которая еще не пугаетъ, не утомляетъ, не заставляетъ малодушно "завидовать людямъ, никѣмъ незамѣченнымъ и почитать ихъ ничтожество благополучіемъ".
1827 годъ уже является началомъ послѣдняго десятилѣтія жизни Пушкина, въ которое онъ, какой-то усталый, во многомъ разочарованный, такъ необъяснимо стремился (особенно послѣ женитьбы въ 1831 году) къ спокойной обыкновенности свѣтскаго и придворнаго семьянина.
Въ 1835 году онъ писалъ въ "Египетскихъ ночахъ":
"Чарскій употреблялъ всевозможныя усилія, чтобы сгладить съ себя несносное прозвище (поэта). Онъ избѣгалъ общества своей братьи литераторовъ и предпочиталъ имъ свѣтскихъ людей, даже самыхъ пустыхъ, но это не помогало ему".
И вотъ именно въ эту эпоху, когда онъ чувствовалъ что "это не помогало ему", что все-таки онъ останется необычайнымъ, посланнымъ Россіи для великаго дѣла, но не могущимъ сдѣлаться совсѣмъ простымъ, совсѣмъ похожимъ на этихъ свѣтскихъ людей, которыми онъ окружилъ себя, въ эту эпоху легко предположить, что браться за "Арапа Петра Великаго", возобновлять въ своей фантазіи постоянно печальную, семейно-роковую повѣсть тоже "необычайнаго" и столь таинственно связаннаго съ нимъ человѣка, Пушкину было не очень пріятно.
Странное безобразіе Ибрагима, которое было сладко преувеличивать раньше Пушкину, какъ усиленіе той "необычайности", что въ 1818 году еще мучительно радовала его и въ себѣ, не было кстати вспоминать въ то время, когда сложная собственная исторія женитьбы ставила мрачный вопросъ Корсакова: ему ли, потомку злосчастнаго мужа Евдокіи Андреевны, "бросаться во всѣ опасности женитьбы"?
Мы не рѣшаемся наши догадки считать твердо-обоснованнымъ отвѣтомъ на вопросъ Бѣлинскаго: "не понимаемъ, почему Пушкинъ не продолжилъ этого романа".
Мы знаемъ, что вступаемъ въ область такихъ интимныхъ и тонкихъ переживаній, гдѣ трудно что-нибудь утверждать, а можно только угадывать. Но то, что романъ "Арапъ Петра Великаго" связанъ самымъ тѣснымъ образомъ съ личною жизнью Пушкина, что многое написанное о далекомъ прадѣдѣ какъ-то очень близко касалось правнука -- въ этомъ едва-л и слѣдуетъ сомнѣваться.
IV.
"Арапъ Петра Великаго" извѣстенъ но рукописи, перебѣленной и снова исправленной въ тетрадяхъ Московскаго Румянцевскаго музея за No 2378 и въ нѣсколькихъ черновыхъ отрывкахъ въ тетрадяхъ No 2367 и 2308. На первой страницѣ рукописи выписаны Пушкинымъ эпиграфы, потомъ отброшенные. Для первой главы -- изъ сатирическаго стихотворенія И. И. Дмитріева "Путешествіе N. N. (Василія Львовича Пушкина) въ Парижъ и Лондонъ".
... И въ Парижѣ,
И началъ жить, а не дышать.
Для слѣдующихъ главъ выписаны слѣдующіе эпиграфы:
И тебѣ жену добуду
Иль я мельникомъ не буду.
(Аблесимовъ, Мельникъ Колдунъ).
Какъ облако на небѣ
Такъ мысли въ насъ мѣняетъ легкій образъ:
Что любимъ днесь
Но завтра ненавидимъ.
(Источникъ не указанъ).
Ужъ столъ накрытъ, ужъ онъ рядами
Несчетныхъ блюдъ отягощенъ.
(Источникъ не указанъ).
Желѣзной волею Петра
Преображенная Россія
(Языковъ).
Не столько нѣжитъ красота,
Не столько восхищаетъ радость.
Не столько легкомысленъ умъ,
Не столько я благополученъ,
Желаніемъ честей размученъ...
Зоветъ я слышу славы шумъ.
(Державинъ).
Наконецъ эпиграфъ изъ "Руслана и Людмилы", который и былъ помѣщенъ Пушкинымъ при IV главѣ, напечатанной въ "Сѣверныхъ Цвѣтахъ" на 1829 годъ.
При жизни Пушкина изъ "Арапа Петра Великаго" были напечатаны только два отрывка. Въ "Сѣверныхъ Цвѣтахъ" на 1824 годъ "IV глава изъ историческаго романа" и въ "Литературной газетѣ" за 1830 годъ въ А;: 13--"Ассамблея при Петрѣ I", отрывокъ изъ III главы. Имени автора при обоихъ отрывкахъ поставлено не было, и при второмъ отрывкѣ были сдѣлана выноска: см. Голикова и Русскую Старину ("Русская Старина" альманахъ, изданный незадолго передъ тѣмъ Кирилловичемъ). Оба отрывка были перепечатаны съ измѣненіями въ 1834 году въ изданіи повѣстей Пушкина. Весь сохранившійся текстъ романа былъ напечатанъ уже послѣ смерти Пушкина въ "Современникѣ" за 1837 годъ въ IV томѣ, но неточно и съ ошибками. Въ рукописи нѣтъ заглавія и фамилія отца невѣсты Арапа обозначалась одной буквой, Р. Въ "Современникѣ" и посмертномъ изданіи была поставлена фамилія Рагузинскій, не смотря на то, что имя Ржевскаго указано въ самомъ текстѣ IV главы, а Рагузинскій напротивъ упоминается теткой Наташи, какъ предполагаемый женихъ.
О томъ, что замыселъ "Арапа Петра Великаго" долго владѣлъ Пушкинымъ, свидѣтельствуютъ два отрывка, близкіе по содержанію къ темѣ романа. Одинъ отрывокъ, извѣстный по Румянцевской рукописи No 2370 отъ 1825 года.
Черный воронь выбиралъ бѣлую лебедушку:
Какъ жениться задумалъ царскій арапъ:
Межъ боярынь арапъ похаживаетъ,
На боярышенъ арапъ поглядываетъ.
Что выбралъ себѣ арапъ сударушку
Черный воронь -- бѣлую лебедушку.
А какъ онъ, арапъ, чернешенекъ,
А она то, душа, бѣлешенька...
Второй отрывокъ не такъ близокъ къ "Арапу Петра Великаго" по содержанію, но въ немъ много общаго по колориту съ первой главой романа. Это драматическая сцена изъ французской жизни XVIII вѣка между господиномъ Дорвилемъ (въ "Арапѣ" любовникъ графини Мервиль) и графиней (см. т. III, стр. 176). Дѣло идетъ о беременности графини и неожиданномъ возвращеніи мужа. Такъ же, какъ въ "Арапѣ Петра Великаго", графиня въ отчаяніи отвергаетъ всѣ предложенія любовника защитить ее (въ "Арапѣ" Ибрагима) и въ концѣ концовъ придумываетъ какой-то ловкій способъ избѣжать гибели.
Отрывокъ этотъ, отнесенный И. А. Шляпкинымъ къ 1830--1831 году, показываетъ, что въ это время Пушкинъ, если уже и не продолжалъ "Арапа", то какъ-то еще вспоминалъ о темѣ и планѣ его. Послѣ 1831 года (годъ женитьбы и рѣзкій поворотъ въ настроеніяхъ Пушкина) мы не находимъ никакихъ напоминаніи о романѣ. Вѣрны ли или нѣтъ наши догадки, случайно ли или не совсѣмъ случайно, но "Арапъ Петра Великаго" съ этого времени былъ сданъ окончательно въ архивъ и забытъ -- съ какимъ-то особеннымъ стараніемъ.
V.
"Эти семь главъ неоконченнаго романа, изъ которыхъ одна упредила всѣ историческіе романы гг. Загоскина и Лажечникова, неизмѣримо выше и лучше всякаго историческаго русскаго романа, порознь взятаго, и всѣхъ ихъ, вмѣстѣ взятыхъ". Такъ писалъ Бѣлинскій объ "Арапѣ Петра Великаго", и врядъ ли его приговоръ потерялъ свое значеніе и для нашего времени. Какой историческій романъ {"Войну и Миръ" нельзя, конечно, считать историческимъ романомъ въ тѣсномъ смыслѣ слова. Ред.} по самому методу и по исполненію поставимъ мы выше "Арапа Петра Великаго"?
Совершенно не прибѣгая къ громоздкой бутафоріи обыкновенныхъ историческихъ романовъ, Пушкинъ передаетъ эпоху съ поразительной точностью въ характеристикахъ своихъ героевъ, въ дѣйствіяхъ и переживаніяхъ ихъ.
"Арапомъ Петра Великаго" положено начало новому методу историческаго романа, методу, по которому художникъ долженъ не только знать всѣ подробности событій, обстановки и друг., но и какъ-то особенно чувствовать эпоху, людей имъ описываемыхъ, посредствомъ высшей интуиціи представлять ихъ такъ точно и ярко, будто они его современники, о которыхъ онъ отлично знаетъ и какъ они одѣваются, и какъ говорятъ, и что переживаютъ.
Это перевоплощеніе развязываетъ художнику руки, позволяетъ избѣжать того нарочитаго историзма, который запахомъ учебниковъ изгоняетъ изъ романа жизнь, но съ другой стороны обязываетъ не сдѣлать ни одного ложнаго жеста, не сказать ни одного фальшиваго противъ стиля эпохи слова.
Высокое преимущество этого метода блестяще доказано "Арапомъ Петра Великаго".
Безъ всякаго напряженія, только иногда вкрапливая мелкія бытовыя подробности, воскрешаетъ Пушкинъ жизнь эпохи сложнѣйшей по соединеніямъ элементовъ самыхъ разнообразныхъ, обращая вниманіе главнымъ образомъ на интимныя переживанія своихъ героевъ, съ которыми онъ обращается черезъ столѣтіе съ такой непринужденной простотой, съ такой увѣренностью, будто это его близкіе друзья, прекрасно изученные имъ въ теченіе многихъ лѣтъ.
И даже нѣкоторыя историческія обмолвки, какъ напримѣръ "старинная зала" въ домѣ Ржевскаго (какія же старинныя залы въ Петербургѣ 1723 года?) не могутъ ни на минуту ослабить геніальной вѣрности и полноты исторической картины, переданной въ этихъ тонкихъ миніатюрахъ семи коротенькихъ главъ неоконченнаго романа.
Весь XVIII вѣкъ Франціи въ этомъ одномъ портретѣ графини, милой, легкомысленной, нѣжной, беззаботной, мѣняющей любовниковъ, какъ перчатки истинной женщинѣ Франціи XVIII вѣка. Вся порочность, веселость, яркость этого очаровательнаго времени послѣднихъ лѣтъ великолѣпія Версаля передана Пушкинымъ въ нѣсколькихъ, необходимыхъ, казалось бы, только для хода романа, словахъ о графинѣ.
Потайная лѣстница въ домѣ графа; замѣна чернаго ребенка бѣлымъ; поздравленіе недавнимъ любовникомъ графини Мервилемъ Ибрагима съ ея благосклонностью; послѣднее графинино "Bonne nuit, messieurs" мужу и любовнику, изъ которыхъ ни тотъ, ни другой не хотѣли уйти раньше; нѣжное письмо къ Ибрагиму, которому графиня уже измѣнила,-- эти нѣсколько небрежно брошенныхъ деталей, нѣсколько мелкихъ эпизодовъ съ такой несомнѣнной подлинностью и убѣдительностью раскрываютъ намъ маленькіе, отдѣльные углы сцены, необходимые для дѣйствія романа, что все цѣлое, о которомъ почти не говорится, угадывается само собой. И весь Парижъ шумный, пышный чувствуется такъ несомнѣнно, какъ не передать бы его никакому самому исторически-точному описанію праздниковъ, маскарадовъ, событій.
Этотъ недостроенный среди болотъ и пустырей Петербургъ, въ которомъ европейская изысканность такъ своеобразно преломлялась со стариной и съ грубой простотой строителей и завоевателей; въ которомъ въ домахъ, построенныхъ на старинный ладъ, упрямые бояре еще вздыхаютъ о старыхъ порядкахъ среди шутихъ и томныхъ боярышенъ; Петръ въ холстяной фуфайкѣ принимаетъ на мачтѣ корабля депеши отъ герцога Орлеанскаго; въ наполненныхъ дымомъ трубокъ шкиперовъ низкихъ залахъ танцуютъ менуэтъ; весь этотъ странно-противорѣчивый Петербургъ данъ Пушкинымъ въ нѣсколькихъ мимоходомъ брошенныхъ словахъ.
Всего насколько картинъ, насколько портретовъ; утрированный французскій модникъ Корсаковъ; еще не потерявшая всего очарованія теремной поэзіи, хрупкая, нѣжная -- нѣжностью тепличнаго цвѣтка -- Наташа: загадочный, задумчиво-печальный Ибрагимъ; домъ Ржевскихъ со всей тяжестью до-Петровскаго боярскаго быта; Петръ великодушный, простой, бодрый и веселый, съ тяжелой тростью, громкимъ смѣхомъ, глиняной трубкой и гамбургскими газетами, чародѣй и властитель Россіи; и весь Петербургъ, все странное время Петра воскресаетъ, какъ по знаку магической палочки.
И все это достигается тѣмъ, что съ самаго перваго слова романа читатель уже тамъ въ далекой Франціи, въ далекомъ Петербургѣ и поэтому каждый смутный намекъ понятенъ и о многомъ можно просто умолчать, такъ какъ нѣтъ и не можетъ быть никакого сомнѣнія въ мѣстѣ и времени дѣйствія.
"Арапъ Петра Великаго" остается непревзойденнымъ въ русской литературѣ и является примѣромъ удивительнымъ -- совершенства достиженія и совершенства метода {Ср.: Д. Н. Анучинъ, "А. С. Пушкинъ", Русскія Вѣдомости, 1899 г., No 99--No 209 или отд. изд., Москва, 1899 г.; И. А. Шляпкинъ, "Изъ неизданныхъ бумагъ Пушкина"; А. Д. Хмыровъ, "Историческія статьи", С.-П.-Б., 1873; С. П. Опатовичъ, Е. А. Аннибалъ" (процессъ А.), Русская Старина, 1877 г., т. XVIII; Шубинскій, "Княгиня А. Н. Волконская и ея друзья", Историческій Вѣстникъ, 1901. No 12: Гельбигъ, Русскіе избранники и случайные люди въ XVIII вѣкѣ".}.
Сергѣй Ауслендеръ.
Библіотека великихъ писателей. Пушкинъ, т. IV, СПб., 1910