Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)
Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)
Книга 9.
Тайны Охтенского кладбища
Видения кладбищенского сторожа
Как-то сидели мы с Путилиным в его кабинете и вели оживленную беседу на тему о таинственных явлениях загробного мира, о привидениях, о проблемах теософической науки.
Путилин был всегда большим позитивистом, а я, каюсь, несмотря на мою профессию доктора, был склонен допускать "то, что и не снилось нашим мудрецам", как великолепно говорит Гамлет своему другу Горацио.
Как раз в разгар нашего страстного спора в дверь кабинета постучались, и на приглашение войти на пороге появилась фигура старшего дежурного агента.
-- Что вам, голубчик? -- обратился к нему Путилин.
-- Довольно странный случай, Иван Дмитриевич, -- начал он. -- Сейчас явился сторож Охтенского кладбища и сильно домогается вас видеть. На мой вопрос, зачем вы ему требуетесь, он заявил, что решил обратиться к вам, "так как у него на кладбище не все благополучно, покойники шалят", как он выразился.
Путилин чуть заметно вздрогнул.
Это было действительно удивительно странное совпадение: мы говорили сию минуту о явлениях с того света, а тут вдруг сейчас же подтверждение, что покойники ведут себя "неспокойно".
Я торжествующе поглядел на Путилина.
-- Что? Видишь? -- бросил я ему.
-- Пока, положим, я ровно ничего не вижу, -- улыбнулся он кончиками губ. Затем повернулся к агенту: -- Скажите, а этот кладбищенский сторож в своем уме? Не пьян? Не в припадке белой горячки?
-- Кажется, нет ничего подобного, но вид у него -- растерянный, испуганный.
-- Что же, впустите его сюда.
Походкой, изобличающей бывшего солдата, в кабинет вошел среднего роста старик со щетинистыми усами и большим сизо-багровым носом и встал во фрунт.
-- Здравия желаю, ваше превосходительство!
-- Здравствуй, любезный. Ты -- кладбищенский сторож?
-- Так точно, ваше превосходительство.
-- Зовут тебя?
-- Петр Оковчук.
-- Так вот, Оковчук, что такое стряслось у тебя на кладбище?
-- Примерно сказать, и сам понять не могу, а только -- большие страсти...
-- Ого! Даже "большие страсти"? Расскажи, что это за страсти. Впрочем, скажи сначала, тебя послал кто-нибудь к нам, в сыскное, или ты сам удумал?
-- Я сначала докладывал кладбищенскому духовенству, что так и так, дескать, не все у нас благополучно на кладбище, а отец протоиерей и дьякон на меня напустились. "Ты, -- говорят они, -- верно, до того залил глаза винищем, что тебе всякая нечисть стала чудиться". Я оробел, а опосля рассказал обо всем приятелю моему, мастеру-монументщику. Тот мне и сказал: обратись, говорит, в сыскную полицию, они разберут все, мало ли что быть тут может. Ты -- сторож, ты -- отвечать будешь...
-- Отлично. Ну, а теперь рассказывай о твоих страстях и чудесах, -- улыбнулся Путилин.
Старик сторож откашлялся в руку и начал:
-- Примерно дней десять тому назад вышел я поздней ночьюиз своей сторожки, чтоб посмотреть, все ли спокойно на кладбище. Обогнув церковь и идя мимо крестов и памятников, вдруг увидел я красный, огненный свет, как бы от фонаря. Он был далеко от меня и словно передвигался с места на место. Оторопь меня взяла. Кто, думаю, в такую глубокую ночь с фонарем на кладбище путается? Однако, осмелев, я пошел на диковинный свет, тихо стуча в деревянную колотушку. Вдруг только что, значит, сделал я несколько шагов, как закричит кто-то, как захохочет жалобно таково: "Oxo-xo-xo! А-ха-ха-ха!"
Волосы заходили под картузом у меня. Творя молитву, бросился я к сторожке моей и всю ночь, вплоть до утра, стучал зубами со страху.
-- А утром не обходил кладбище?
-- Как можно, ваше превосходительство, обходил.
-- И ничего подозрительного не усмотрел?
-- Как есть, ничего. Все в порядке: венки, значит, лампадки, образа.
-- Продолжай дальше.
-- На следующую ночь вышел я опять обходом. Этот раз порешил колотушкой не стучать. Дай, думаю, втихомолку погляжу, что за чудо такое с красным огнем, будет он али нет. Хорошо. Иду это я вторым разрядом, что близ первого, ан опять свет, только уж не красный, а зеленый... Увидел я его, и вот, поверите ли, ноги к земле приросли... Пошел я на него, вдруг задрожал весь и упал со страха. Между памятниками стояла белая фигура высокого покойника. Покойник махал белыми руками и жалобно стонал. Память у меня отлегла. Сколько времени провалялся около могил, так что не могу определить. Очухался, когда уже светать зачинало. Встал, перекрестился и -- прямо к батюшке и дьякону. Рассказал им, а они меня, значит, и шуганули. "Пьяницы вы все, вот что!"
-- Скажи, Оковчук, а ты в самом деле не переложил ли?
-- Вот как перед истинным, ваше превосходительство. Ни капли во рту, почитай, уж месяц не было, потому зарок дал не пить.
-- Скажи, ты видел красный и зеленый свет и покойника, вставшего из гроба, в одном и том же месте кладбища или в разных?
-- Нет, ваше превосходительство, почитай, в одном самом.
-- Ты, конечно, хорошо знаешь это место и все памятники, которые там находятся?
-- Как нельзя лучше. Столько лет я ведь сторожем при кладбище... Каждую могилку знаю.
-- Но точно указать тот памятник, где ты увидел страшное привидение, можешь ты или нет?
Старик сторож сокрушенно развел руками:
-- Этого вот не могу, потому со страха плохо уж и видел я.
Путилин на минуту задумался.
-- Вот что, Оковчук, пожалуй, ты хорошо сделал, что обратился ко мне. Сегодня я лично приеду к тебе под вечер. Ты карауль меня и проведи в свою сторожку. Но помни: о моем приезде -- никому ни гугу! Ни слова! Будь нем, как те могилы, которые ты охраняешь...
Когда мы остались вдвоем, Путилин с улыбкой обратился ко мне:
-- Ну, доктор, тебе везет: таинственное приключение совсем в твоем излюбленном духе.
-- А что ты думаешь, Иван Дмитриевич, обо всем этом?
-- Пока еще ничего. А ты вот лучше, как доктор, скажи мне, не являются ли все эти видения почтенному сторожу, как галлюцинация, как последствия того обстоятельства, что он вдруг сразу круто бросил пить? Очевидно, он выпивал изрядно. Переход от пьянства к трезвости не мог ли вызвать известного мозгового явления, шока?
-- Очень может быть. Медицина знает массу таких явлений, недаром алкоголизм дает такую поразительно огромную цифру душевных заболеваний.
-- Что же, во всяком случае, проверить эту загадочную историю не мешает. Кстати, я пока свободен. Ты, разумеется, не прочь прокатиться со мною на Охтенское кладбище?
-- О, с наслаждением! -- вырвалось у меня. -- Когда?
-- Сегодня, под вечер, я заеду за тобой. Поджидай меня.
Падали ранние сумерки холодного осеннего петербургского дня, когда мы подъехали к Охтенскому кладбищу.
Свинцовое небо низко-низко повисло над ним и плакало холодными редкими слезами.
Было пронизывающе сыро, угрюмо, тоскливо.
С печальным шумом проносился ветер по почти обнаженным верхушкам кладбищенских деревьев, срывая последние желтые мертвые листы.
"Царство мертвых" навевало невыразимую печаль...
У ворот кладбища нас встретил старик сторож.
При виде моего знаменитого друга огромная радость засветилась в его полувыцветших старческих глазах.
-- Изволили пожаловать, ваше превосходительство! -- бросился он почтительно высаживать Путилина из экипажа.
-- Не трусь, не трусь, старина, всех покойников твоих успокою, они не будут у меня бунтовать! -- похлопал рукой по плечу сторожа. -- Ну, веди нас к тому таинственному месту, где тебя так напугал загробный свет и мертвец...
На кладбище было совершенно безлюдно.
Раз только, покуда мы шли узкими дорожками между рядами могил, нам встретился могильщик с железной лопатой в руках.
Он слегка приподнял картуз и безразлично поглядел на нас.
-- Вот, ваше превосходительство, примерно в этом месте, -- повернулся к Путилину старик сторож.
Тут, в этом пространстве, указанном им, находилось могил около пятнадцати... Скромных крестов было только два, остальные -- все дорогие памятники.
-- Здесь, верно, места подороже, для богатых? -- спросил Путилин кладбищенского сторожа.
-- Так точно-с...
Путилин стал обходить их, внимательно вглядываясь в памятники и вчитываясь в их надписи.
-- "Отставной гвардии ротмистр...", "Потомственный почетный гражданин...", "Девица Любовь..." -- бормотал он.
Вдруг услышал я его возглас:
-- Смотри, доктор, какой интересный памятник, вернее -- странный!
Я поднял глаза, и при виде этого памятника какое-то неприятно-тоскливое чувство овладело мною.
Передо мною был род широкого, большого металлического бассейна, у бортов которого находились небольшие отверстия, круглые дырки. Посередине его вздымался очень высокий, тонкий медный крест не общего могильного типа крестов, а какой-то особенный, странный. Высоты он был сажени в две. Ближе к верхушке его находилась узкая перекладина, с которой спускалась вниз по стволу медная змея с широко раскрытой пастью, с вытянутым из нее тонким змеиным языком.
-- Что это? Это настоящий "медный змий" из Библии? -- вырвалось у меня с дрожью страха и отвращения. -- Как могли разрешить поставить такой памятник? Причем на могиле изображение змия?
-- Это точно изволите говорить, ваше высокоблагородие, -- угрюмо произнес кладбищенский сторож старик. -- Нехороший это монумент, не христианский. Недаром его все обходят, хотя спервоначала многие приезжали из любопытства на него поглядеть.
-- "Любезной матери и любезному отцу от их любящего сына", -- громко вслух прочел Путилин надпись на узкой медной дощечке, находящейся как раз под свесившейся головой змеи.
-- Давно стоит этот памятник? -- задал он вопрос сторожу.
-- Года два-три примерно.
-- А ты не знаешь ничего больше про него?
-- Без меня все это случилось, ваше превосходительство... Я в это как раз самое время уезжал на пять месяцев в деревню свою. Мне опосля, как я вернулся и стал о нем спрашивать, рассказывали, что похоронены тут богатеи большие -- старуха-купчиха с мужем своим. Почитай, чуть не в один день померли они. Потом, слышь, такая история вышла, что сын евойный начальство упросил разрыть могилу и выкопать гроба, а для чего -- уж я не знаю. Только что, значит, стали могилу разрывать, а оттуда гады-змеи так и стали выползать. Страшная сила их! Так и лежат, клубками свернувшись, так и шипят! Жуть взяла всех. Отскочили от могилы и могильщики, и начальство кое было, и духовенство. Скорей стали опять засыпать ее, отслужили панихидку -- и крышка. Спустя, значит, малое время сынок-то вот и поставил монумент сей.
Путилин, как мне казалось, рассеянно слушавший рассказ сторожа, вдруг опустился на колени и приложился ухом к одной из дыр в бассейне-памятнике. Он слушал что-то несколько секунд, потом встал и очень пристально, внимательно стал осматривать бассейн-постамент "медного змия".
-- Ого, как непрочно работают наши монументных дел мастера! -- усмехнулся великий сыщик. -- Крест стоит так недолго, а уж шатается.
-- Да им что: им бы только деньги сорвать, -- философски заметил старик сторож.
Путилин еще минут десять повозился около отвратительного памятника.
-- Ну, а теперь, старина, веди нас к себе в гости, в твою сторожку.
Старик сторож повел нас.
-- Мы долго останемся здесь, Иван Дмитриевич?--спросил я моего друга.
-- Да, порядочное количество времени. Ранее глубокой ночи мы не выберемся отсюда.
-- Так для чего же мы забрались в такую рань?
-- Для того чтобы при дневном еще свете полюбоваться некоторыми памятниками. Ночью при фонаре это было бы не совсем удобно.
-- Гм... Признаюсь, не особенно приятная перспектива торчать в этом мрачном месте столько часов, -- недовольно пробурчал я. -- Что мы будем тут делать?
-- Разве? -- рассмеялся Путилин. -- Обстановка как раз по тебе, мистику и оккультисту. А время мы как-нибудь убьем в продолжении нашего спора, который был так неожиданно прерван.
В сторожке кладбищенского сторожа
А обстановка была действительно на редкость необычайная, такая, в какой я еще никогда не бывал с моим другом, талантливейшим русским сыщиком.
А куда только, как вам известно, не заносила нас судьба! Бывали мы в самых страшных вертепах Сенной и иных столичных притонах, где заседали воры, убийцы, проститутки, бродяги; попадали мы в самые тайно заповедные уголки сектантских изуверских "кораблей" (скопцов и хлыстов); доводилось нам дневать и ночевать в монастырских коридорах, подвалах и кельях; попадали мы на ослепительно блестящие рауты-балы петербургской знати, где величайшие мошенники и шулеры были облачены во фраки от Тедески.
Но сегодняшнее наше пребывание, честное слово, было особенно любопытно!
Ночь... Глухое, отдаленное кладбище... Крошечная хибарка кладбищенского сторожа...
И в ней -- великий сыщик в генеральском чине и ваш покорнейший слуга, доктор медицины.
И по какому делу? По какому поводу? Абсолютно по совсем непонятному, по крайней мере, для меня...
-- Ну, старина, -- ласково обратился Путилин к старику сторожу, -- если уж ты назвал гостей, так будь и любезным хозяином. Не соорудишь ли ты самоварчик? Признаться, я чертовски прозяб, да и доктор тоже.
-- О, Господи, да с радостью, ваше превосходительство! Честь такая... Только не обессудьте: чаишко плохонький у меня, -- засуетился донельзя смущенный старик.
И вот вскоре в убогой конуре на колченогом столе появился и запел свою заунывно-тоскливую песню старый-престарый, кривобокий самовар.
-- Ну, доктор, распоряжайся, а я немного подумаю. -- И, скрестив руки на груди, низко склонив свою характерную голову, Путилин погрузился в продолжительное раздумье.
Необычайность обстановки взвинтила мои нервы, и я, подобно Путилину, не притрагивался к налитому стакану чая.
Злобные порывы осеннего ветра с воем проносились над сторожкой, словно хотели сорвать и унести ее старую крышу.
Мелкие, но частые капли дождя били в стекла маленького окна. Пламя крохотной жестяной лампочки вздрагивало.
Путилин по своей всегдашней привычке что-то тихо бормотал сам про себя.
Несколько раз до меня долетало:
-- А если так... нет, нет... но кто?
-- Да, кто, доктор? -- вдруг громко спросил Путилин.
Я от неожиданности вздрогнул.
-- Что такое, Иван Дмитриевич? О чем ты говоришь?
-- Я тебя, мистика и оккультиста, спрашиваю, кто появляется в белом на могиле?
-- Бог с тобой, Иван Дмитриевич, я-то почем знаю? -- ответил я.
-- Кто из этих мертвецов выходит из гроба и нарушает зловещий покой этого последнего пристанища мятущегося человечества?
-- Свят, свят, свят! -- донеслось до меня испуганное шамканье-всхлипывание старика сторожа. Его всего трясло от страха. Путилин посмотрел на часы. Было начало одиннадцатого часа. Он стал одевать пальто.
-- Куда ты? -- с удивлением спросил я его.
-- Надо, почтенный доктор, еще раз осмотреть кое-что, -- спокойно ответил он.
-- Как?! Ты один собираешься идти в эту тьму в глубь кладбища? -- вскричал я.
-- Да. Ни ты, ни этот почтенный страж не нужны мне сейчас. Что касается тьмы -- у меня, как тебе известно, есть отличный помощник.
И он указал на свой знаменитый потайной фонарь.
-- Но мало ли что может случиться? Ты -- один. Тут такая глушь... Разреши мне идти с тобой.
-- Не надо. Мертвецов, выходцев из гроба, я не боюсь, а живых людей -- тоже. Как тебе известно, я умею недурно стрелять из револьвера.
И он ушел.
Тревожное чувство не покидало меня.
Чтобы как-нибудь рассеяться, я втянул старика-сторожа, предложив ему стакан чая, в оживленный разговор. Но -- увы! -- вся тема разговора опять сводилась чудесным образом к кладбищу, покойникам, к тем разным случаям и происшествиям, вплоть до заживо погребенных, свидетелем которых довелось быть старику.
Правда, порассказал он мне немало любопытного.
Особенно врезался мне в память рассказ его о девушке, похороненной в состоянии летаргического сна.
-- Дело это, значит, было по весне. Утром прибыла на кладбище богатейшая погребальная процессия. Карет, венков -- страсть! Господа все важные, сейчас видать, что похороны благородные. Узнал я, что хоронят генеральскую дочь, барышню восемнадцати годков. Плачу сколько было -- и-и! Особенно мамаша убивалась. Хорошо похоронили барышню, щедро всех оделили, мне даже трешку дали. Я в те поры -- нечего греха таить -- задувал изрядно, пил, значит. На радостях-то я важно помянул покойницу с могильщиком Кузьмой. Вернулся в сторожку свою, вот в эту самую, и завалился спать. Проснулся -- вечер, ночь почти. Вдруг это, значит, дверь моей сторожки с треском распахнулась и вошел, а почитай, вбежал офицер. Молоденький такой, статный, красивый. Лицо -- белее полотна, трясется весь. Прямо ко мне.
-- Ты, -- говорит, -- кладбищенский сторож?
-- Я, ваше благородие.
-- Хоронили сегодня дочь генерала, девицу?
-- Хоронили.
-- Знаешь, где могила ее?
-- Знаю. Как не знать!
Говорит это он так тяжело, словно вот душит что его. Чуть не плачет.
Что, думаю, за диво такое? Кто это, примерно, он, что так убивается, с чего это он ночью ко мне пожаловал? Признаться, за нос себя ухватил: не с угощенья ли, мол, все сие снится мне?
Вдруг схватил это он меня за руку.
-- Слушай, -- говорит, -- яви ты божескую милость, пойдем скорей туда, к этой могилке, и раскопаем ее поскорее!
Я, как бы сказать, обалдел даже.
-- Как, ваше благородие, раскопать? Могилку-то? Да зачем это? Да разве позволяют могилы раскапывать?
А он все сильнее трясет меня за руку.
-- Ах, -- говорит, -- ничего ты не понимаешь! Нельзя могилы раскапывать, а живых людей хоронить можно?
Оторопь, жуть взяли меня.
-- К-как так, ваше благородие, живых людей? Нешто живых людей хоронят?
А он, бедненький, аж руки заломил.
-- Хоронят, хоронят, хоронят! -- закричал он. И как зарыдает, заголосит!
-- Слушай, -- говорит, -- старик. Я любил эту девушку, скоро думал женихом ее сделаться. Она болезненная немного была, в забытье часто впадала. Однажды она мне сказала: если я умру, погодите меня хоронить, потому, может, это не смерть, а сон длительный будет. Теперь вот я в отлучке был, в дальнем городе. Приехал сейчас вот, вдруг узнаю, что сегодня уж она похоронена.
Офицер, значит, забегал по моей сторожке.
-- Живую похоронили! Живую закопали! -- Бросился он ко мне опять, руки на плечи положил мне и, точно безумный, стал кричать:
-- Скорее, скорее, старик, идем туда, отроем могилу, может, Бог даст, не поздно еще, может, она не проснулась еще в гробу!
Отшатнулся я от него.
-- Нет, -- говорю, -- ваше благородие, от этого ослобоните, на такое дело я не пойду.
-- Отчего?! -- кричит, а сам меня за грудку трясет.
-- Оттого, значит, что за это меня не только со службы сгонят, а еще под суд предадут. Какое я имею полное право чужие могилы раскапывать? За это в Сибирь угонят.
-- А крест у тебя на вороту есть? А ежели христианская душа в лютых муках погибнет?
-- А вы, -- говорю ему, -- бегите, ваше благородие, к батюшке, к о. настоятелю. Ему про все расскажите. Коли он разрешит, так мы в минуту могилку раскопаем, всех могильщиков скличем.
А он как заломит опять руки, аж пальцы захрустели.
-- Да не согласятся, -- кричит, -- они без разрешения властей разных, а время идет! Господи! Господи!
И вдруг это бац мне в ноги:
-- Смилуйся! Пойдем! Помоги!
-- Не могу...
-- Денег тебе дам... хочешь триста рублей?
-- Нипочем, ваше благородие.
-- Хочешь тысячу? Две? Только скорее, только скорее!
Трясет это его всего, аж жалостно глядеть.
-- Встаньте, -- говорю, -- ваше благородие, не тревожьте себя: не пойду я на такое дело.
Вскочил это он. Лицо -- темное, глаза сверкают.
-- Убийца ты, вот кто! - закричал он и вдруг заприметил лопату.
Схватил это он ее и выскочил из сторожки моей. Я -- за ним. Что ж бы вы думали? Только что выскочили мы из сторожки, как на могильщика Кузьму наскочили. Он это ко мне шел опохмелиться. Офицер мой к нему. Быстро-быстро стал ему растолковывать, одной рукой лопату в руки сует, другой -- сотенные билеты. Смотрю: Кузьма соглашается!
-- Кузьма, в уме ли ты своем? -- крикнул я ему.
-- Ничего, -- говорит, -- Евсеич! Могилку живо откопаю да так же быстро и закопаю. До утра далече. Никто, окромя тебя, и знать про то не будет. А коли что случится -- ты в стороне. Бог ее знает: может, его благородие и правду говорит. Неужто христианской душе погибать?
И принялись это они за свою страшную работу. А у меня вот, поверите ли, зубы со страха щелкают.
Чем, думаю, дело это страшное кончится? Могилка-то барышни неподалеку от сторожки моей находилась. Хоть не видно мне было, а слышно очень хорошо. Сколько уж времени прошло, не помню теперь. Вдруг это как закричит кто-то таково страшным голосом! Ноги подкосились у меня! Побежал я, спотыкаясь, на крик и вот теперь, поверите ли, не могу вспомнить спокойно, что увидел я.
-- Что же вы увидели, старина? -- спросил я, сильно заинтересованный рассказом кладбищенского сторожа.
-- Эх! Лучше бы не вспоминать... Могила, значит, разрыта. У ямы с побелевшим лицом стоит Кузьма, трясется, крестится. А в могильной яме, у гроба, крышка которого открыта, бьется, ревет, кричит, головой о землю и гроб колотится офицер.
-- Живую! Голубка моя! Живую тебя схоронили!.. Глянул я -Кузьма фонарем могилу осветил -- и захолодел весь: барышня-то лежит в гробу спиной кверху. Ноги вытянуты, руки-то все в крови, искусаны...
Свист "Медного змия". Привидение
В эту минуту вернулся Путилин. Я облегченно вздохнул и внимательно посмотрел на него. Лицо его было бесстрастно-спокойно.
-- Скажи, в котором часу приблизительно ты видел свет на могилах и белое привидение?
-- Так что, ваше превосходительство, примерно около часу ночи.
-- Отлично. У меня, значит, есть еще время. Доктор, налей мне чаю и давай беседовать.
Наученный горьким опытом, что от моего друга ровно ничего не добьешься, пока он сам не захочет чего сказать, я не стал его расспрашивать ровно ни о чем.
Мало-помалу мы втянулись в продолжение нашего неоконченного спора о материализации душ и проболтали с час.
Старик сторож тихо похрапывал, прикорнув на лавке, служившей ему постелью.
-- Однако, кажется, пора! -- произнес Путилин. Старик сторож проснулся и вытянулся.
-- Надеюсь, теперь-то ты меня возьмешь с собой? -- живо спросил я Путилина.
-- Нет. Сегодня ты... можешь чересчур испортить свои нервы, и притом совершенно бесполезно. Еще неизвестно, появится ли сегодня таинственный свет и выходец из гроба.
Слушай. Я отлично изучил топографию местности кладбища. Я вас со сторожем размещу неподалеку от сторожки, откуда вы, если что явится, отлично будете все видеть.
-- Но, мой друг, я, кажется, делил с тобой немало похождений до конца! -- запротестовал я.
Путилин усмехнулся:
-- О, до конца еще далеко, доктор!.. Тут, дай Бог, с началом справиться... Во всяком случае, даю тебе слово, что при конце ты будешь присутствовать...
-- Ты, стало быть, что-нибудь уже наметил?
-- Кто знает, кто знает, -- загадочно произнес он.
Мы вышли втроем из сторожки.
Осенняя непогода улеглась. Затих ветер, дождь перестал. Но тьма стояла, что называется, кромешная. Не было видно ни зги.
Мы молча, шлепая по лужам, шли за Путилиным, уверенно шагавшим в этой непроглядной тьме.
Что за гениальная способность была у этого замечательного человека быстро ориентироваться во всех обстоятельствах.
-- Остановитесь вот здесь, -- тихо прошептал он. -- Если ночные видения повторятся и сегодня, вам будет отсюда отлично все видно. Я ухожу.
И с этими словами Путилин покинул нас.
Старик сторож шептал слова какой-то молитвы.
Прошло несколько минут, томительно тяжелых.
И вдруг мертвенную тишину кладбища прорезало какое-то тоскливо-страшное завывание. Казалось, кто-то не то плачет, не то хохочет. Звуки были настолько зловещи, ужасны, что у меня мурашки пробежали по коже.
-- Барин, слышите? Слышите? -- дрожащим голосом проговорил кладбищенский сторож, хватая меня за руку.
"У-у-у... а-ха-ха! У-у-у!" -- продолжал проноситься по кладбищу вой, от которого кровь леденела в жилах.
Честное слово, я чувствовал, что у меня волосы подымаются дыбом.
Прошло еще несколько минут, и холодный "белый" ужас овладел мною еще с большей силой: я совершенно ясно увидел синевато-фиолетовый свет...
-- Свят! Свят! Свят! -- дрожал старик сторож.
Вопреки приказанию моего гениального друга, я, собрав все свое мужество, пополз по направлению таинственного света. Какая-то непреодолимая сила влекла меня туда.
Но мне, не спускающему глаз с этого света, недолго пришлось ползти. Вскоре я испустил подавленный крик ужаса и замер, близкий к обмороку.
Около высокого креста я увидел... мертвеца.
Это была белая высокая фигура, плавно размахивающая руками.
Несколько секунд страшный призрак стоял, вытянувшись во весь рост, затем медленно стал опускаться к земле, словно уходя в нее, возвращаясь в свое мрачное жилище -- гроб.
Одновременно погас и таинственный свет. Снова наступила непроглядная тьма, и только зловещий свист-вой продолжал нестись с того места, где только что было это страшное видение.
Не помня сам себя от ужаса, я пополз обратно и вскоре налетел на сторожа.
Сторож даже икал от страха.
-- В-видели? В-видели? -- прошамкал он.
Я бросился бегом к сторожке, вбежал в нее и, покрытый каплями холодного пота, бессильно опустился на лавку.
Минут через пять дверь распахнулась.
На пороге стоял Путилин.
Я быстро взглянул на него, и чувство огромного удивления и искреннего восхищения охватило меня: он был так же невозмутимо спокоен, как и всегда, как будто ровно ничего не случилось!
-- Ты слышал? -- подошел я к нему.
-- Слышал.
-- И видел?
-- Что именно?
-- Этот таинственный огонь и этого призрака в белом?
-- Видел. И на более близком расстоянии, чем ты.
-- И ты... ты совершенно спокоен?! Ты говоришь об этом таким тоном...
-- А что же мне прикажешь делать? Падать со страха в обморок? Да? Браво, хорош бы я был "великий", как иные меня называют, сыщик! Нет уж, это я предоставлю лучше вам -- нервным докторам, любящим заниматься чертовщиной и прочими оккультными благоглупостями.
-- Позволь, Иван Дмитриевич, -- вспыхнул я, задетый за живое. -- Есть мера всякому неверию и всякому всеотрицанию. То, что сейчас произошло, есть факт реальный. Или, быть может, ты и это будешь опровергать? Быть может, у всех нас троих явилась моментальная массовая галлюцинация слуха и зрения?
-- Вот что, доктор, этот спор мы закончим с тобой завтра, так как опять оба приедем сюда. А пока... пора по домам! Я устал и страшно хочу спать.
И Путилин, заявив дрожавшему от страха старикусторожу, что мы приедем завтра (вернее, сегодня, ибо был уже третий час в начале) к ночи и, дав ему ассигнацию, взял меня под руку.
Мы вышли через кладбищенскую калитку.
-- Экипаж наш я оставил в расстоянии полуверсты отсюда. Придется шлепать по грязи.
Было около четырех часов утра, когда мы расстались, условившись, что сегодня к ночи Путилин заедет опять за мной.
Путилин, по обыкновению, спал очень мало. В одиннадцать часов утра он уже вошел в свой служебный кабинет.
-- Вот, ваше превосходительство, карточка. Этот господин дожидается вас.
Путилин взглянул на карточку и поморщился.
Сергей Иванович Разудайлов ("Укус")
Хроникер газеты "Петербургские сплетни"
-- Что ему надо? -- недовольно вырвалось у Путилина.
-- По всей вероятности, жаждет каких-нибудь сведений для газеты, -- усмехнулся дежурный агент.
-- Укус... И псевдоним-то поистине богомерзкий. Ох уж эти репортеры! Никуда от них не спрячешься: кусают они, точно песьи мухи, сколопендры. Впустите его.
Через минуту в кабинет вбежал рысцой какой-то юркий господин в черном сюртуке с вылезшим из-под воротника галстуком.
Путилин нарочно принял чрезвычайно суровый вид.
-- Господин Кусайлов? -- отрывисто спросил он.
-- Не Кусайлов, а Разудайлов, ваше превосходительство. А Укус -- мой псевдоним.
-- Виноват. Что вам угодно?