Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)
Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)
Книга 19.
Пропавшее завещание
(Кромовские миллионы)
"Лесной король" и его крестник. Кромов и Ловков-Рогатин
Широко-широко раскинулись под С-м монастырем знаменитые лесные биржи петербургского "лесного короля" Ивана Федотовича Кромова.
О, его недаром величали так; он, действительно, был могущественным повелителем целого лесного царства!
И когда, бывало, на этих биржах с гигантскими горами леса появлялась характерная, кряжистая фигура старика с окладистой седой бородой, одетого всегда степенно, скромно, по-купечески, все говорили с искренним почтением и уважением:
-- Смотрите, смотрите, вот идет Кромов!
И расступались перед ним, давая ему дорогу.
А он, этот суровый, скромный старик, глядел приветливо, но и горделиво.
И эта горделивость была не той простой чванливостью, которой обладают случайные выскочки-миллионеры, а особенной: тут чувствовались гордость и довольство человека, сумевшего кипучим, энергичным трудом всей долгой жизни создать все это богатейшее царство.
Да, Иван Федотович Кромов имел право гордиться.
Обширнейшая торговля, дававшая миллионные барыши, не только, так сказать, внутренняя, но и внешняя, ибо Кромов имел крупные дела с английскими лесопромышленниками, экспортируя товар на собственных пароходах, была создана им, только им одним.
Тут не было ни дедушкиных, ни тятенькиных капиталов, ибо Иван Федотович наследовал только... "крест да медную пуговицу".
Но зато он получил в наследство тот могучий черноземный талант, ту мудрую сметку, то упорство, которыми богаты иные замечательные русские характеры, выходцы от сохи.
На своих лесных угодьях, где шла, бывало, работа "сырьем", "на корню", он, миллионер, к кому за высокую честь считали приезжать архиереи и генералы, работал плечо о плечо с простыми рабочими.
-- Эх, паря, разве так надобно? Ты вот этак... И показывал рабочему, как надо сделать "этак". И вместе с ними, облитый здоровым, прекрасным потом труда, ужинал у разложенной "грудки", хлебая деревянной ложкой незамысловатую похлебку.
Да, Иван Федотович Кромов, державшийся по старой вере, являлся блестящим русским самородком, человеком, над которым не оправдалась мудрость поговорки: от трудов праведных не нажить палат каменных.
Нет, он нажил их, и сколько, и каких!
В его домах сверкала золотом истинная, не показная роскошь, чувствовалось присутствие страшной денежной силы.
Но и в этих раззолоченных палатах Кромов оставался таким же простым человеком и вел степенный, скромный образ жизни.
Другой крупной фигурой в Кромовских предприятиях являлся Василий Алексеевич Ловков-Рогатин, крестник старика Кромова.
В тот момент, с которого начинается наш рассказ о пропавшем духовном завещании, Ловков-Рогатин из скромных должностей, какие занимал при своем крестном благодетеле, успел уже перешагнуть в нечто очень крупное и солидное: он состоял главным управляющим всеми делами Ивана Федотовича.
Шутка сказать: быть главным управляющим многомиллионными делами Кромова!
Нужно отдать полную справедливость Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, он не даром, а по заслугам получил этот пост.
Он был поразительно способен, умен, ловок, находчив и трудолюбив.
-- Орел парень! Далеко пойдет! -- говорили о нем.
И он, действительно, далеко пошел и ушел...
Пополняя свое довольно скудное образование, работая над собой, он ни на шаг не отставал от своего знаменитого крестного отца Ивана Федотовича.
-- Надо бы, Вася, -- начинал, бывало, Кромов. А Вася, крестник, читавший мысли своего могущественного благодетеля, поспешно доканчивал за старика.
-- На Лодейное поле проехать? Я сам об этом думал, хотел вам доложить.
-- А ты как же так мысли мои угадал?
-- Да научился, благодетель Иван Федотович. Кроме того, все остальное -- все в порядке. Я, как вы знаете, зорко слежу и кроме лесных угодий в Лодейном поле все обстоит благополучно.
Старик Кромов с восхищением и гордостью поглядывал на своего умника-крестника.
-- Молодец, Вася! Мой ученик, весь в меня, -- шептал он, тихо смеясь довольным смехом, со светлым видом.
Он не чаял души в своем Васеньке. Ловков-Рогатин пользовался самым широким, неограниченным доверием старика-миллионера, всегда оправдывая его.
Ни одна крупная сделка не обходилась без совместного обсуждения.
-- Как думаешь, Вася?
-- Да что же, Иван Федотович, дело это совершенно верное. Я справлялся уже.
-- Уже успел? -- ласково улыбался крестный.
-- Да как же иначе: заказ очень крупный, надо поразведать о кредитоспособности фирмы, делающей заказ...
"Ловко втерся старику в душу! Недаром Ловковым прозывается, -- шушукались завистники. -- Ох, обведет он старика!"
Да, бывший мальчуган-крестник, потом чуть ли не молодец, а ныне главный управляющий Василий Алексеевич Ловков-Рогатин был полновластным диктатором в знаменитом кромовском лесном царстве.
Красивый закат жизни Иван Федотович проводил вместе со своей молодой женой Антониной Александровной, третьей по счету супругой.
Он взял ее красивую, милую, образованную девушку из очень небогатой семьи, влюбившись в нее со всем жаром последней, старческой любви.
Сначала червь сомнения сосал душу Кромова:
-- Да полно, любит ли меня она? Между нами такая большая разница в летах. Быть может, она только вышла или по принуждению, или по доброй воле подобраться к моим миллионам...
Но шли дни, месяцы, годы и подозрения умницы-старика отпадали, рушились сами по себе.
Полное, тихое семейное счастье царило в доме Кромова. Судьба и тут оказалась щедрой к Ивану Фодотовичу: он нашел в жене золотое, любящее сердце, прекрасную, чуткую, глубоко честную душу.
-- Ах, Тонечка, Тонечка! -- прижимался он своей умной седой головой к плечу жены. -- Спасибо тебе за любовь твою, за ласку, за ум твой.
-- Что ты... что ты!.. За что же ты меня благодаришь? Я должна благодарить тебя, Иван Федотович, -- вспыхивала Антонина Александровна.
-- За то благодарю, что не такая ты, как многие иные. Стар ведь я... Многим старше тебя.
-- Так что же из этого? -- поднимала на старика-мужа свои красивые глаза Кромова.
Болезнь Кромова. Последнее завещание миллионера
Нет того крепкого, могучего дуба, который бы не подгнивал, не падал. Это оказалось применимым и к кряжистому дубу -- Кромову.
Красавец старик никогда не любил лечиться.
-- Умнее Бога, который создал меня, хотите быть? -- с усмешкой говорил он докторам. И выливал лекарство за окно:-- Попариться на полке... Малинки испить... Кровь пустить -- вот это дело. А то они (он говорил про докторов) нутро начнут пичкать всякой нечистью. -- Недуг, медленно подкрадывавшийся к Ивану Федотовичу, вдруг как-то сразу обострился и свалил с ног старика. -- Эх! -- сокрушенно вырвалось у него, -- осилила, одолела, проклятая. Хочется пожить еще...
-- И поживешь еще, Иван Федотович. Бог с тобой, ты крепкий, ты поправишься, -- с тревогой в голосе утешала мужа Антонина Александровна.
-- Думаешь? -- радостно спрашивал жену Кромов.
-- Только ты не противься: я созову всех докторов, устрою консилиум... Сделай, милый, это для меня!
И старик согласился. Ради нее, своей дорогой Тонечки согласился.
Половина медицинского Петербурга во главе со светилами науки охотно устремилась в дом знаменитого миллионера.
Каждый раз, когда кончалось их совещание, она порывалась к ним:
-- Ну, что? Ну, как?
Те, получая чудовищные гонорары, глубокомысленно качали головами и изрекали ответы, достойные Пифии:
-- Гм... Хотя, с одной стороны, так, но, с другой -- этак... Принимая во внимание болезнь -- angina pectoris (грудная жаба)... угрожающий склероз сосудов... печень, почки... Лета больного... Хотя, с другой стороны, -- крепкий организм вашего супруга... Мы сделаем все возможное...
Не менее горячее участие в получении сведений от докторов принимал и любимец больного -- крестник Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
Ввиду того, что гонорар выдавал он, служители Эскулапа были с ним особенно любезны.
-- Плох? -- спрашивал всесильный главный управляющий.
-- Надежды никакой. Вопрос в очень коротком времени.
Лицо любимца омрачалось.
-- Что вам сказали, Василий Алексеевич, доктора? -- допытывалась у Ловкова-Рогатина Антонина Александровна.
-- Подают надежду... Никто, как Бог.
Между Кромовой и Ловковым царили какие-то странные отношения, несмотря на всю беспричинность, они как-то инстинктивно не любили друг друга, взаимно чуждались. Василий Алексеевич относился всегда глубоко почтительно к супруге своего благодетеля, к своей хозяйке; та, платя ему безукоризненной вежливостью, чувствовала не только антипатию к нему, но и страх.
В его холодных, стальных серых глазах она читала то, что было незримо для многих, почти для всех...
Тихо в большой, просторной, роскошно убранной спальне старика-миллионера, примыкающей к его рабочему кабинету. Свет лампад перед многочисленными старинными образами в киоте кротко, мирно заливает комнату.
Обложенный подушками, полусидит-полулежит Иван Федотович на широкой, старинной кровати.
Около него в кресле сидит Антонина Александровна. Сколько уже ночей проводит она без сна, не отходя ни на шаг от больного мужа-старика!
Глаза слипаются, тянет неудержимо ко сну, но она героически борется с этим.
-- Тонечка! -- раздается в ночной тишине слабый голос Кромова.
-- Что, милый? -- склоняется она над мужем.
-- Устала ты, голубушка... Совсем измучил я тебя... Поди, ляг, отдохни...
С огромной любовью и тихой печалью глядит Иван Федотович на молодую жену.
-- Бог с тобой, не волнуйся. Я не устала нисколько. Я днем сплю.
-- Плох я, Тонечка... умирать собираюсь. Что же, пора... Довольно пожил и счастья повидал немало. Одна ты сколько мне дала его!.. Из-за тебя только одной и жаль с жизнью расставаться.
-- Полно, милый, поживешь еще.
-- Нет, чую смерть, Тонечка, чую ее. А ты не кручинься: останешься молодой, богатой вдовой... Ведь я все, все тебе завещал. Пойди-ка, Тонечка, в конторку мою. Знаешь, в кабинете, у стола письменного. Вот ключ... в ней сафьяновый красный портфель лежит... Принеси его.
-- Да к чему, милый?..
-- Принеси, принеси!
Через несколько минут Антонина Александровна принесла портфель.
-- Открой его... бумага там есть.
Она отдала мужу вчетверо сложенную бумагу.
-- Вот оно, Тонечка, духовное завещание... Последнее оно, слышь, последнее... Недавно составил я его... Оно хоть и домашнее, а силу такую же имеет... Завтра или послезавтра я велел Васе пригласить кого надо для нового завещания. Упустил я в этом завещании на одно общество сто тысяч отказать, так поправить надо... Читай его!
-- К чему, милый, волноваться тебе?
-- Читай, читай!
И Антонина Александровна начала читать:
-- "Во имя Отца, Сына и Святого Духа... Находясь в здравом уме и твердой памяти... и оставляю я все мое движимое и недвижимое имущество...
Тут следовал подробнейший список богатств, от которых могла голова закружиться!
... законной, любезной жене моей, Антонине Александровне Кромовой".
Далее перечисление отдельных "отказов": "Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, крестнику моему, за его верную, полезную службу двести тысяч рублей; тому-то столько, тому-то столько".
Крупные слезы катились из глаз Кромовой.
"Добрый, добрый! Обо всех позаботился, никого не забыл", -- думала она.
-- Ну вот, Тонечка, видишь, главная и единственная ты у меня наследница.
Два сообщника. Подмена завещания
Темнее тучи ходил по своей рабочей комнате всесильный диктатор Кромовского лесного царства -- Василий Алексеевич Ловков-Рогатин.
-- Вот оно, надвигается, -- шептал он. -- Еще день, два -- и я из могущественного главного управляющего сделаюсь только Ловковым. "Она" может вышвырнуть меня как последнего из приказчиков. Правда, в этом проклятом последнем завещании мне отказано двести тысяч. Но, Боже мой, что такое эти несчастные двести тысяч! После того, что было... После тех надежд, которые я питал.
Он хрустел пальцами и продолжал ходить.
-- Проклятая баба, проклятая баба! Перебила мне дорогу, съела то, первое, завещание.
А в этом первом завещании, нотариальном, почти главным наследником являлся он.
Волшебные Кромовские миллионы, во всем их упоительном блеске, уже вырисовывались перед ним, он их уже осязал в своих руках.
-- Я ведь вместе со стариком старался. Сколько тут вложено моего ума, моей находчивости, моего труда! И вдруг все рушится... Волшебное царство разлетается, как карточный домик. В это царство входит новая повелительница, а я за бортом! Двести тысяч! Что такое двести тысяч!
Хрип бешенства вырвался из его груди.
-- Отдать все, все этой женщине? Она возьмет... Конечно, выйдет замуж и чужие люди будут владеть тем, что я уже считал моей собственностью... Ни-за-что! Ни-за-что!
Ловков-Рогатин знал, что первое завещание не уничтожено стариком... Он даже знал, где оно хранится.
-- Как быть? Как поступить?
И вдруг его лицо озарилось радостной улыбкой.
-- Вот выход! -- громко воскликнул он. -- Выкрасть последнее завещание, подменив его тем, прежним.
-- Да, да... так, так, -- шептал Ловков-Рогатин. Но сейчас же его ожгла мысль:
"А старый камердинер Кромова, этот Прокл Онуфриевич? Ведь он присутствовал при составлении последнего духовного завещания... В случае чего он первый покажет под присягой, что существовало, действительно, второе, последнее духовное завещание, коим Кромова делалась главной наследницей".
Ловков задумался: "Подкупить его? Дать ему такую сумму, чтобы у старика дыхание от радости сперло... А ну как не согласится? Как выдаст его подговор?" "А где же тому свидетели? Разговор будет происходить только между нами, двумя. Доказательств нет... Да, да, все равно -- другого выхода нет. Каждую минуту может умереть. Нагрянут власти, все опечатают, а тогда прости-прощай мои миллионы. Игра -- так игра, ва-банк -- так ва-банк!"
И он через несколько минут призвал старого слугу.
-- Садись, Прокл Онуфриевич... Кое о чем побеседовать с тобой хотел.
Старик весьма благоволил к всесильному крестнику Ивана Федотовича Кромова, во-первых, потому, что знал любовь хозяина к нему, а во-вторых, Василий Алексеевич всегда почитал его, старого слугу, щедро, порой, одаряя.
-- Что прикажете, Василий Алексевич?
-- Скажи, Прокл Онуфриевич, знаешь ли ты, сколько завещал тебе мой крестный?
-- Знаю-с... При мне завещание делали. Пять тысяч!
-- А... а хотел бы ты получить не пять, а пятьдесят? -- в упор глядя на старика, спросил Ловков-Рогатин.
Старик сомлел.
-- Это... это каким же таким манером, батюшка Василий Алексеевич?
В голосе старика звучала затаенная алчность старости.
-- А очень простым. Ты, старина, должен только показать, если тебя будут допрашивать хотя бы под присягой, что ровно ничего не знаешь о составлении духовного завещания. Его, дескать, недавно никто и не делал. Я, дескать, неотлучно находился все время и нахожусь и.. ныне при Иване Федотовиче, мне бы, дескать, было ведомо, если бы он подписывал какую бумагу.
Старик побелел.
-- Это... для чего же?
Ловков-Рогатин вынул из объемистого бумажника довольно толстую пачку кредиток.
-- На, держи. Возьми это себе. Но поклянись перед этим образом, что ты никому ничего и никогда не расскажешь о том, что я тебе сейчас поведаю.
-- Клянусь, батюшка, никогда... никому. Как на духу говори мне.
Долго, с жаром говорил что-то Ловков-Рогатин слуге своего благодетеля.
-- Единственно из-за того, чтобы не нарушать покой последних минут дорогого крестного, не рассказываю я ему о проделках его супруги. А она уже имеет, пони-нимаешь, имеет...
-- Ах, негодница!..
-- Да, да... Уж точит этот хахаль зубы на миллионы благодетеля нашего... Неужто ты, Прокл Онуфриевич, меня на чужого променяешь? Нешто ты не знаешь, как любит меня Иван Федотович? Пойми, прахом ведь все пойдет. Жалко, до слез обидно. Я ее, конечно, не обижу... Дам ей крупную сумму, а дело-то самое спасу, потому в моих руках оно очутится. Что же, согласен? Даешь вековечную клятву?
-- Коли так...
-- А тебе я пятьдесят тысяч хоть сейчас отвалю. На, держи!
Твердой походкой прошел на половину Антонины Александровны Ловков-Рогатин.
-- Что вам, Василий Алексеевич? -- удивленно спросила Кромова.
-- Извините, что беспокою вас. Вам бы надо сейчас проехать...
-- Куда?
-- Изволите видеть -- по этой доверенности надо получить пять-десять тысяч. Уехать сам я не могу, ибо ожидаю крупнейшего заказчика из Англии. Вы не тревожьтесь: долго вы не пробудете, этот господин у нотариуса немедленно вручит вам эту сумму. Вы распишитесь и все.
-- Но я не могу оставить Ивана Федотовича.
-- Не беспокойтесь, Антонина Александровна, я побуду в это время около вашего супруга.
-- Но разве нельзя отложить или поручить это другому лицу?
-- Нельзя-с. Вы, простите, мало осведомлены в торговых делах. А верного человека у меня сейчас нет под рукой. Сами понимаете: сумма значительная.
Скрипя сердце Антонина Александровна уехала.
-- Ты, Вася? -- слабо проговорил Кромов, часы которого были сочтены.
-- Я, дорогой крестный-благодетель, -- с чувством произнес Ловков-Рогатин, подходя к кровати умирающего старика.
-- А... а жена где?..
-- А я, признаться, ее услал, чтобы прокатилась Антонина Александровна. Измучилась она без сна, без воздуху.
Старик Кромов благодарно взглянул на своего любимца-крестника.
-- Молодец ты... хорошо ты сделал... Пусть освежится... Ах, слаб я, Васенька, ко сну клонит. Плохо мое дело.
-- Так вы усните, дорогой благодетель. Позвольте, я вам подушки поправлю.
И Ловков-Рогатин, нагнувшись над стариком-миллионером и поправляя подушки, ловко просунул руку под последнюю и незаметно вытащил ключи.
-- Хлопотун ты, хлопотун! Ах, Вася, Вася...
-- Вы позволите, благодетель, в кабинете вашем один заказ записать?
-- Иди, иди. Пиши. Я сосну малость.
Вот и он, этот заповедный кабинет знаменитого "лесного короля". Решительно, быстро подошел к письменному столу Ловков-Рогатин и знакомым ключем отпер правый ящик.
"Тут ли еще?" -- можжит его мысль.
-- Слава Богу, вот оно, вот оно! -- шепчет он с радостно облегченным вздохом.
Шорох раздался у дверей.
Испуганно обернулся Ловков-Рогатин.
В дверях стоит и смотрит старый предатель-сообщник, камердинер Прокл Онуфриевич.
Так же быстро и решительно подошел он к конторке, отпер ее, вынул красный сафьяновый портфель, а из него -- последнее завещание, и туда положил то, которое держал в руках.
На минуту руки его дрогнули, но он сейчас же овладел собой.
"Мое, мое все будет!" -- словно молотом бьет ему в голову.
-- Написал? -- с трудом шевеля языком, спросил Кромов.
-- Написал, дорогой крестный. Погодите, я опять поправлю вам подушки. Удобнее вам будет.
И снова, поправляя подушки, положил ключи на то же место, где они лежали.
Смерть Кромова. Вскрытие духовного завещания. Ужас вдовы
Под утро с Иваном Федотовичем сделался сильнейший и, увы! последний припадок грудной жабы.
-- Воздуху... воздуху! -- хрипел он. --Умираю... Жена... Тонечка. Ни кислород, ничто уже не могло предотвратить печального исхода.
На руках плачущей Антонины Александровны благородный старик испустил дух.
Пока доктора возились над молодой вдовой, с которой от всего пережитого сделался глубокий обморок, Василий Алексеевич с бледным, взволнованным лицом отдавал распоряжения.
И вскоре в богатейших палатах умершего миллионера происходило то, что происходит всегда в таких случаях.
Явились власти для исполнения печальной церемонии наложения печатей на имущество почившего.
Оправившая от обморока, Антонина Александровна еле держалась на ногах.
-- Вы бы не тревожились, Антонина Александровна, отдохнули бы. Я всем распоряжусь, -- вкрадчиво, с чрезвычайной сердечностью в голосе говорил Ловков-Рогатин.
Молодая вдова с благодарностью поглядела на него.
-- Спасибо вам... Ничего, я осилю себя.
Все, в том числе и власти, приносили вдове миллионера свои соболезнования. "Такая потеря... Такой замечательный человек"... Некоторые, не удерживались от любопытства, бестактно задавали ей тут же, у еще не остывшего тела вопросы: "Конечно, наследуете все вы?"
Антонина Александровна нервно передергивала плечами.
-- Да, да... Но, ради Бога, оставьте об этом разговор.
Пышно, чисто по-королевски похоронили Ивана Федотовича Кромова.
Потянулись недели... Одна, другая, третья... И настал, конец, на шестой неделе, день, когда должны были вскрыть духовное завещание покойного миллионера.
Опять, как и в день смерти Кромова, собрались в доме его разные должностные лица.
С печальным, бледным лицом, вся в глубоком трауре, присутствовала при новой церемонии Антонина Александровна.
Едва ли не таким же бледным был и Ловков-Рогатин.
Старик-камердинер все вытирал глаза красным фуляровым платком, изредка всхлипывая.
Когда все были в сборе, обратились к вдове:
-- Скажите, пожалуйста, госпожа Кромова, вам известно, где находится духовное завещание вашего покойного супруга?
-- Да.
-- Я совершал его, -- вмешался толстый, плешивый нотариус.
"Когда же?" -- пронеслось в голове Антонины Александровны. -- Ведь Иван Федотович только собирался написать новое...
-- Так где же оно? -- повторился вопрос.
-- В этой, вот, конторке, -- указала рукой вдова. -- В красном портфеле.
Конторку из палисандрового дерева торжественно вскрыли.
Вот и он, этот сафьяновый портфель.
-- Приступим к чтению!
Водворилась удивительная тишина.
Лица у всех, даже не заинтересованных в содержании завещания, как-то вытянулись, стали важно сосредоточенными.
-- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, -- началось чтение завещания.
Антонина Александровна, которой содержание завещания было отлично известно, как-то невнимательно, совсем безразлично прислушивалась к чтению.
"Ах, эти мучительные, душу выматывающие процедуры! -- с тоской думала она. -- И к чему вся эта глупая формалистика?"
Вдруг она вздрогнула, выпрямилась, насторожилась.
Что это? Что они читают?..
"...И завещаю я ему, крестнику моему Василию Алексеевичу Ловкову-Рогатину, лесные мои угодья, лесные биржи, пароходство..."
-- Что это? -- вслух уже вырвалось у Антонины Александровны. Но голос ее, перехваченный спазмой волнения, был так тих, что его не расслышали.
"...И наличными деньгами пять миллионов..."
Невообразимый ужас охватил молодую красавицу-вдову.
"Я с ума схожу? Мне это слышится? Ведь ничего подобного не было... Господи! Да что же это такое?! Что они читают?!"
Столик, на который она опиралась, зашатался и упал на пол.
-- Погодите... постойте! -- крикнула она, вставая.
"...Жене же моей завещаю дом и сто тысяч..."
-- Да погодите же! -- уже исступленно прокричала Антонина Александровна. Этот крик, полный отчаяния, резко прокатился по кабинету умершего Кромова.
Чтение завещания прекратилось.
Теперь взоры всех были устремлены на "обойденную" вдову. В одних взорах читалось сострадание, в других -- насмешки, сарказм, в-третьих -- просто холодное любопытство.
-- В чем дело?
-- Что с вами, госпожа Кромова?
-- Успокойтесь. Дайте воды. -- Такие восклицания посыпались со всех сторон. Ей подали воды.
Резким движением отстранила стакан Антонина Александровна.
-- Дело в том, что я не понимаю, какое духовное завещание вы читаете, -- твердо произнесла она.
-- Как какое? -- недоумевающе спросили ее "лица".
-- Так. Такого завещания не было.
-- Позвольте, где находилось духовное завещание?
-- В этом ящике конторки. В красном сафьяновом портфеле.
-- Так вот же оно. Мы взяли его именно оттуда. Посмотрите, вот портфель.
Антонина Александровна провела рукой по лбу, словно стараясь очнуться от страшного сна-кошмара.
-- Я... я не понимаю, что это такое, но я утверждаю, что это не то духовное завещание, которое я по просьбе моего покойного мужа вынимала отсюда, читала вслух и опять положила в портфель. В том завещании главной наследницей являлась я, а не господин Ловков-Рогатин. Мне муж сказал, что это его последнее завещание.
Взоры обратились на нотариуса.
-- Я знаю, господа, только то, что это завещание подлинное, неподдельное. Составлял его я, оно оформлено.
-- Но вот госпожа Кромова заявляет, что существовало иное, позднейшее завещание покойного?
-- Не знаю. Я никакого иного завещания не составлял, не скреплял.
Ловков-Рогатин стоял хотя и бледный, но невозмутимо спокойный.
-- Василий Алексеевич! -- рванулась к нему несчастная вдова. -- Объясните же, наконец, что тут происходит?!
-- А именно?
Голос крестника звучал почтительно-бесстрастно.
-- Да разве вы не слышите? Разве вы не видите?
-- Чего именно?
-- Да того, что тут произошло какое-то поразительное недоразумение?!
Антонина Александровна подошла вплотную к главному управляющему ее покойного мужа.
Глядя в его холодные, серые глаза, она взволнованно крикнула:
-- Скажите же, разъясните этим господам, что существует иное завещание, последнее, составленное Иваном Федотовичем незадолго до его смерти. Вы же должны знать об этом, ибо вы присутствовали при совершении его.
Они стояли друг против друга.
Один -- невозмутимо спокойный, другая -- в страшно возбужденном состоянии.
Взгляды их скрещивались, как клинки остро отточенных шпаг.