Роман Добрый
(Роман Лукич Антропов)
Гений русского сыска И. Д. Путилин
(Рассказы о его похождениях)
Книга 26.
В когтях одесских демонов
Таинственная контора Л. Копельмана
На одной из центральных одесских улиц над подъездом каменного дома красовалась скромная вывеска:
"Комиссионерная контора Л. Копельмана".
Какие функции, какие комиссии выполняла эта контора, -- никто доподлинно не знал.
Те, которые поднимались по лестнице этого дома, видели, что в контору звонились молодые люди, больше все -- семитического типа, одетые со щегольством дурного тона, а также и какие-то толстые дамы, "в шелках и бархатах", увешенные чудовищно толстыми цепочками и браслетами.
"Что они там делают?" -- проносилась, порой, в чьей-нибудь голове любопытная мысль.
Но так как контора вела себя изумительно тихо и благородно, то скоро на нее махнули рукой и она перестала интересовать местных аборигенов.
Контора состояла всего из двух комнат, обставленных почти убого: несколько столов, крытых черной клеенкой, широкий диван, венские стулья, счета на крючках стенных, висячие лампы.
Вот и все убранство Копельмановского помещения. В первой комнате шел взволнованный разговор между толстым, полулысым господином с черными, выкрашенными усами и двумя юркими молодыми людьми. Первый был Копельман, вторые -- его агенты. Лицо Копельмана было красно, озлобленно.
-- Это уже себе безобразие! -- кричал он с сильным еврейским акцентом.
-- Но чем мы виноваты?
-- Тем, что столько времени ни черта не делаете!
-- Когда не удается... Ну, что же поделаешь тогда?
Копельман даже затопал ногами.
-- А деньги брать умеете? Каждую неделю вы требуете авансы, а сами...
-- Извиняйте нас, Лазарь Борухович, эти авансы идут, ведь, в счет платы.
-- Еще бы я вам дарить деньги стал! -- злобно расхохотался владелец таинственной конторы. -- А вы думаете легко деньги вперед авансами давать? Откуда я буду их брать, коли нет оборота? Вы только все сосете Лазаря Боруховича, а Лазарь Борухович совсем без денег сидит!
-- Ну, положим... -- усмехнулся один из агентов.
Копельман побагровел:
-- Что? Вы считали у меня деньги в кармане?
-- А отчего бы и не знать их, господин Копельман? До нас доходят слухи, за сколько вы продаете то, что мы добываем.
Копельман несколько смутился, осекся:
-- А много-ли чего хорошего вы добыли за последнее время? Ведь это все товар второго, даже третьего сорта.
-- Ну, положим, -- вмешался второй агент, повторяя восклицание своего приятеля, -- товар третьего сорта не идет туда, куда вы сбыли наш.
-- Довольно! Ша! О чем вы галдите? -- сдался Копельман. -- Давайте лучше о деле говорить. -- Они сели на диван у круглого стола. -- Я получил заказ из Константинополя. Надо как можно скорее его выполнить, иначе он попадет в другие руки. Вы знаете сами, что Финкельштейн объявил нам конкуренцию. Или вы лучше ему хотите работать?
Агенты промолчали, но выразительно переглянулись: -- Но товар должен быть самого высокого качества. О! Он пойдет в такое высокое место!
Копельман почтительно поднял указательный палец, унизанный перстнями, вверх:
-- К-ха! Что это должен быть за товар! Вы имеете что на примете? -- и он выжидательно уставился отвратительными круглыми глазами на молодых людей.
-- Есть.
-- Да, можно постараться раздобыть, -- подтвердил и другой агент.
Глаза содержателя конторы засверкали:
-- О! И это правда? Вы даете ваше честное слово?
-- Ну, ну, можно и без клятв дело делать. Только вы должны знать, Лазарь Борухович, что для этого потребуются деньги на расходы.
Лицо Копельмана скривилось:
-- Деньги! Деньги! Вы только об этом и говорите! Фу! Вы сначала дело сделайте, а потом о деньгах будем обсуждать.
Агенты цинично-откровенно свистнули и рассмеялись.
-- Тогда поздно будет, господин Копельман. Мы друг друга знаем. А, впрочем, если вам не угодно, мы станем обращаться к Финкельштейну. Ему как раз такой товар надо...
Копельман заскрипел зубами.
Имя его конкурента всегда приводило его в бешенство.
-- Сколько?
-- Рублей триста.
-- Что? Копельман вскочил.
-- То, что вы слышите.
-- Но извините себе, это денной разбой!
-- Будто бы, Лазарь Борухович? Вам триста жалко? А сколько вы от Сахиниди получили вчера?
Копельман трагическим жестом схватился за свою круглую, полу-плешивую голову:
-- Двести!
-- Триста, и ни копейки меньше!
-- Ай-вай-вай! -- жалобно простонал владелец конторы, вытаскивая толстый засаленный бумажник:
-- А если не удастся?
-- Тогда мы или вернем деньги, или сочтемся на другом товаре. Но мы думаем, что все удастся.
Шумно, нарядно, красиво на городском одесском бульваре, откуда открывается такой прелестный вид на море, раскинувшееся необозримой пеленой.
Сюда собирается вся Одесса подышать воздухом моря, послушать оркестровую музыку, показать наряды, пофлиртовать.
В то время Одесса, эта черноморская красавица, особенно изобиловала разноплеменностью. Гортанный говор, чуждый жаргон так и висели в воздухе.
Было около девяти часов вечера. Бульвар кишел публикой.
-- Какой дивный вечер!
-- Чудесный!
-- Не правда ли, Женя, ты не раскаиваешься, что отправилась сюда?
Разговор происходил между двумя девушками-подругами: одна была дурнушка, другая, которую звали Женей, -- поразительная красавица.
Взоры мужчин с восхищением останавливались на прелестном лице девушки, на ее фигуре, роскошно развившейся под солнцем благодатного юга.
-- Какая красавица! -- несся ей вслед восторженный шепот.
-- Кто это? -- спрашивали флаперы друг друга.
Некоторые отвечали незнанием, но были и такие, которые называли ее Евгенией Петровной Назимовой, дочерью весьма почтенных, состоятельных родителей.
Красавица девушка, мило и скромно одетая, чувствовала себя неловко под перекрестными взглядами любующихся ею мужчин.
-- Пойдем, Сонечка, домой... Довольно гулять, -- обратилась она к подруге. Та запротестовала:
-- Как, так скоро?!
-- Неловко... Мы -- одни.
-- Велика беда! Авось нас не съедят.
Однако Назимова настояла, и обе подруги пошли к выходу с бульвара.
В ту секунду, когда они поравнялись с выходом, к ним поспешно подошел господин, безукоризненно одетый, в золотых очках. По-видимому, он был несколько взволнован.
-- Простите, сударыня, вы -- Евгения Петровна Назимова? -- обратился он к красавице девушке, почтительно снимая цилиндр.
Обе подруги испуганно отстранились.
-- Что вам угодно? -- дрожащим голосом спросила Назимова.
-- Ради Бога, сударыня, не волнуйтесь и не принимайте меня за уличного фланера-нахала. Я послан за вами.
-- Вы? За мной?
Обе подруги глядели широко раскрытыми глазами на странного господина.
-- Да. Я за вами.
-- Кем же? Что это значит? Кто вы?
-- Я послан вашей матушкой. Я -- доктор и хороший знакомый вашего батюшки. С вашим отцом сейчас случился удар. Оставив около него своего коллегу, я бросился вас разыскивать. Нас ожидает карета. Торопитесь.
Назимова смертельно побледнела.
-- Господи... да не может быть... с папой удар?
-- Да, да. Скорее, скорее!
Он взял под руку обезумевшую от испуга и горя девушку.
Подъехала карета.
-- И я с вами. Можно? -- взволнованно спросила доктора подруга Назимовой.
-- Ради Бога, не задерживайте, mademoiselle. Дорога каждая секунда! -- властно проговорил незнакомец, быстро вскакивая в карету и резко отстраняя ее.
-- Пошел! -- крикнул он кучеру.
Подруга Назимовой -- ее фамилия была Уконина -- бросилась на фаэтоне в дом Назимовых, очень любивших ее. Ее немного удивило, что у подъезда не было кареты, в которой та уехала с доктором.
-- Неужели я приехала раньше их? -- прошептала она.
Лишь только открылась дверь, Уконина поспешно спросила горничную:
-- Ну как? Лучше или хуже?
Та удивленно посмотрела на подругу своей барышни.
-- Вы насчет чего это, Софья Николаевна?
-- Жив?
Горничная захлопала глазами.
Уконина, махнув рукой, быстро пошла в комнаты.
"Совсем, видно, потеряли голову", -- подумала она.
-- А где же Женя?
Перед Укониной стояла сама Назимова -- симпатичная, еще не старая женщина.
-- Разве она не приехала еще?
-- Нет. Да вы ведь вместе решили вернуться, Сонечка?
Назимова была совершенно спокойна, даже улыбалась милой, доброй улыбкой.
-- Женечка поехала в карете с доктором, а я вскоре за ними, на фаэтоне.
Сильное удивление появилось на лице почтенной женщины:
-- Что такое? С доктором? В карете? С каким доктором?
-- Как, с каким доктором?! Да с тем, которого вы послали отыскивать ее.
-- Я? Я послала доктора? Да что с вами, Сонечка? Вы -- здоровы, детка?
-- Я-то здорова, а вот Петр Иванович как? Лучше ему? Жив?
Во все глаза глядит Назимова на подругу своей дочери.
-- Да Бог с вами, что вы говорите! Я ничего не понимаю. При чем муж мой тут?
-- Да ведь с ним удар!
Назимова побледнела.
-- Что? Удар? Какой удар? С кем?
-- Да с Петром Ивановичем.
-- Знаете что, детка, вы захворали, у вас бред. Петр Иванович, пойди-ка сюда! -- громко позвала мужа Назимова.
На пороге кабинета выросла фигура Назимова.
-- Что случилось? -- добродушно смеялся он.
Уконину зашатало. Она вскрикнула и смертельно побледнела.
-- Вы живы, здоровы?
-- Разберись ты в этой путанице, Петя, я ровно ничего не понимаю. Сонечка, кажется, сошла с ума.
Тогда Сонечка Уконина, дрожащая, взволнованная, начала рассказывать о том, что случилось сейчас там, на бульваре.
По мере того как она рассказывала, испуг, страх, изумление стали появляться на лицах четы Назимовых.
-- И она села в карету?
-- Да, да, и поехала... Я думала, она уже здесь...
-- Господи, что же это значит? -- мать заломила в отчаянии руки.
Лицо Назимова сделалось багровым.
-- Это... это значит, что нашу дорогую дочь похитили! -- хрипло вырвалось у него.
-- Похитили? Кто? Зачем? -- пролепетала, близкая к обмороку, Назимова.
-- Останьтесь здесь, около нее! -- обратился Назимов к Укониной. -- Я еду сейчас к властям... Здесь кроется какое-то страшное преступление. Великий Боже, за что Ты покарал меня такой лютой казнью! Женечку мою, дочку мою дорогую, украли!
В голосе бедного Назимова слышалось подавленное рыдание.
На следующий день вся Одесса была полна слухами, толками, пересудами о пропаже единственной дочери-красавицы Назимовых.
Весть о похищении с быстротой молнии распространилась по городу, поражая одних своей дерзостью, других таинственностью, загадочностью.
-- Ведь вы подумайте только, в девять часов вечера, у бульвара, набитого публикой...
-- Это поразительно!
-- А если тут того... роман замешан?
-- Какой роман?
-- Хе-хе-хе! Какие бывают романтические приключения с хорошенькими барышнями? Сами знаете.
-- Вздор! Mademoiselle Назимова -- барышня хорошего общества, умница, серьезная.
-- Э-э, батенька, черти водятся, именно, в тихом омуте... Вы-то сообразите, как это так барышня рискнет сесть в карету с незнакомым ей господином? Ясно, что тут замешана какая-нибудь любовная история.
Так шумела экспансивная, южная, одесская толпа.
Высшие власти Одессы, принявшие горячее участие в гopе, постигшем почтенного Назимова, подняли на ноги всю наружную и сыскную полицию.
Прошло два энергичных, тщательных розыскных дня, не давших, увы, никакого положительного результата. Тогда-то вот к моему знаменитому другу Путилину полетела срочная депеша от властей и от Назимова, в которой его умоляли немедленно приехать в Одессу для раскрытия этого загадочного происшествия.
"Еду. Прекратите все розыски. Путилин",
-- так ответил великий сыщик.
Через несколько часов по получении пригласительной телеграммы мы мчались экстренным поездом в Одессу.
Путилин в Одессе. Письмо от Евгении Назимовой
Не доезжая нескольких станций до Одессы, я проснулся, отлично выспавшись.
Проснулся, протер глаза и -- и немало удивился, в купе, которое мы занимали, Путилина не было, но зато вместо него сидел неведомый мне пассажир.
Это был щеголеватый господин, так и сверкающий массой драгоценностей: перстнями на всех пальцах, булавкой с огромным солитером, толстой золотой цепью с бриллиантовыми жетонами.
Наружность изобличала в нем еврея.
Я обратился к нему:
-- Простите, милостивый государь, но это купе занято. Оно принадлежит мне и моему другу.
-- Вы извините меня, -- с сильным акцентом ответил с неба свалившийся пассажир. -- Прежде всего оно принадлежит железной дороге.
Он вызывающе и как-то пренебрежительно поглядел на меня.
Этот ответ, а, главное тон его, взорвали меня.
-- Должен заметить вам, милостивый государь, что ваше замечание далеко не остроумно, раз мы откупили купе, стало быть, до места следования оно наше.
-- И чье же, наше?
-- Еще раз повторяю: мое и моего друга.
-- А где же ваш друг?
-- Это не ваше дело! -- отрезал я.
-- Нет, позволяйте извинить меня, это мое дело; может быть, вы просто едете один и желаете занимать все купе.
-- Но у нас есть билеты! -- закричал я, выведенный из себя подобным нахальством.
-- Так потрудитесь показать их мне, тогда я уйду! -- взвизгнул и он.
Я полез в дорожную сумку, но тут же вспомнил, что купе у нас по особому сертификату и что таковой, конечно, находится у Путилина.
"Куда делся Иван Дмитриевич? -- с досадой и тревогой подумал я, гневно выходя из купе. -- Надо его отыскать".
Уборная-умывальня была пуста. Я осмотрел весь вагон, Путилина не было.
В злобе вернулся я в наше купе. Вошел -- и затрясся от бешенства: на моем диване, на моих вещах лежал, развалясь, бесцеремонный "шикарный" господин!
-- Милостивый государь! Как вы смеете?! -- рванулся я к нему.
-- Тише, тише, доктор, а то ты, того гляди, прибьешь меня.
Я остолбенел. Что это? Да, ведь это голос моего знаменитого друга!
-- Ты?
-- Я, -- он тихо рассмеялся.
-- Я очень доволен, доктор, что первая проба оказалась удачной.
-- Но зачем, Иван Дмитриевич, этот поразительный маскарад сейчас, теперь?
Путилин усмехнулся.
-- Ты, по обыкновению, очень наивен. Раз мне приходится иметь дело с такими ловкачами, как одесситы, то... то надо держать ухо востро. Можешь ли ты быть уверен, что они не пронюхали о приглашении меня? Что они не поджидают каждого поезда, дабы удостовериться в моем приезде? Хорош же я буду, выйдя из вагона в своем собственном виде! Друг мой, тебе должно быть известно, что я не люблю давать излишнего оружия в руки моим противникам.
О, да, я это знал!
Путилин, помолчав, вновь обратился ко мне:
-- Весьма возможно, доктор, что меня будут встречать не только одесские пираты и бандиты, но и кто-нибудь из представителей власти. Мы поступим так: я пройду мимо них как простой пассажир, а ты -- тебя никто не знает -- подойди к тому или тем, на кого я укажу тебе глазами, и незаметно толкни и шепни: "Путилин уже приехал. Следуйте в управление сыскной полиции!"
Хрипло дыша, ввел паровоз поезд в дебаркадер вокзала. Путилин вышел первым.
Быстрым орлиным взором охватил он публику, стоящую на перроне вокзала.
Кого тут только не было! Как колоссально трудно было разобраться в этой пестрой, шумливой толпе!
-- Прямо к этому... высокому полковнику... -- донеслось до меня еле слышное приказание великого сыщика.
Он, вручив свой чемодан носильщику, громко, с великолепным еврейским акцентом, сказал ему:
-- Пожалуйста, в самую лучшую гостиницу!
И какой-то особенной походкой пошел за носильщиком.
Я заметил, что какие-то молодые люди с жадным вниманием всматриваются во всех выходящих из вагонов первого и второго класса пассажиров.
Я направился к лицу, указанному мне моим другом и, проходя мимо него, как бы невзначай толкнул его:
-- Pardon... простите! -- громко сказал я, а затем, еле слышно, добавил: -- Путилин приехал... прошел... следуйте за мной... -- Полковник вздрогнул.
-- Кто вы? -- в тон ответил он мне.
-- Друг его... доктор X.
-- А-а...
Через полчаса в служебном кабинете одного из местных властей, а именно начальника одесской сыскной полиции, собрались многие должностные лица.
По адресу Путилина неслись восторженные комплименты.
-- Ловко это вы, ваше превосходительство, устроили! Всем нам нос утерли; мы вас прозевали, не приметили!
-- Благодарю вас, господа, за любезную встречу, но такая помпезность совсем не входила в мои планы. Давайте приступим к делу.
Коллега начал посвящать знаменитого гастролера во все перипетии загадочного исчезновения.
-- Мы сделали то-то... мы направили розыски в таком направлении...
-- Отлично. Чудесно. Превосходно! -- повторял Путилин. -- А не могу ли я увидеть сейчас отца похищенной девушки, господин Назимова?
-- Я уже распорядился об этом Иван Дмитриевич.
-- Браво, коллега, вы -- чародей!
Действительно, вскоре, минут через двадцать, в кабинет, наполненный одесскими гражданскими властями, вошел Назимов. Вид его был крайне понурый, удрученный.
-- Его превосходительство, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, -- представили ему моего знаменитого друга.
Назимов горячо пожал ему руку.
-- Как мне благодарить вас! Но... но...
Сильное волнение сдавливало его горло.
-- Но горю моему теперь даже вы не можете помочь.
-- Как?
-- Что такое?
Путилин пристально поглядел на убитого горем отца.
-- Почему вы думаете, что я не смогу помочь вам, господин Назимов? Вы сомневаетесь в моих способностях? -- Назимов жестом отчаяния схватился за голову.
-- Ах, не то, не то! Разве я осмелился бы выразить вам, богу русского сыска, свое недоверие?
-- Так в чем же дело?
Какая-то глухая борьба происходила в старике.
-- Я... я думал это оставить в тайне, так как мне страшно больно разглашать то, что случилось, но теперь, видя ваше доброе, горячее участие, я не считаю себя вправе скрыть от вас происшедшее.
-- Да в чем же дело? -- нетерпеливо вырвалось у Путилина.
-- Дело в том, что я совершенно напрасно побеспокоил вас всех, господа, и в особенности вас, глубокоуважаемый господин Путилин. Дочь моя вовсе не похищена.
-- Как? -- вырвался у всех изумленный возглас.
-- Я получил от нее письмо.
-- Вы получили письмо от вашей дочери?
-- Да.
Начальник одесской сыскной полиции торжествующе поглядел на жандармского полковника.
-- Что я вам говорил? Не был я прав? -- тихо прошептал он тому на ухо.
-- H-да... -- развел тот руками.
-- Вы можете мне показать, господин Назимов, это письмо? -- твердо произнес Путилин.
-- Я даже обязан это сделать. Я так виноват перед вами, что обеспокоил вас, ваше превосходительство.
Назимов, трясущимися руками, вынул из бумажника письмо и подал его великому сыщику.
-- Вы позволите прочесть его вслух? -- обратился Путилин к несчастному отцу.
-- Делайте, что хотите! -- с отчаянием махнул рукой Назимов.
Нервы его сдали.
Он глухо зарыдал, тряся седой головой, бессильно опустился на широкий кожаный диван.
Я присутствовал при этой сцене и я счел своей обязанностью врача оказать медицинскую помощь Назимову.
-- Итак, господа, прошу вас выслушать письмо, -- раздался бесстрастный голос Путилина.
И он начал читать:
"Мои дорогие папа и мама! Простите меня за тот обман, который я разыграла перед вами и знайте, что на самом деле я вовсе не похищена, а увезена по доброй воле. У меня не хватило смелости признаться вам в том, что я полюбила человека, за которого, я знаю, вы не согласились бы отдать меня замуж. Наши же отношения зашли так далеко, что брак необходим. Сию минуту я не рискую явиться к вам; под влиянием остроты момента вы навряд ли отнесетесь ко мне с великодушным милосердием. Пишу вам для того, чтобы успокоить вас, что я жива, здорова, день и ночь думаю о вас и о том моменте, когда вы простите вашу нежно вас любящую дочь. Я приду к вам, дорогие папа и мама, через несколько месяцев. Примете ли вы тогда вашу Женю, которая невольно причинила вам столько тревог, волнений? Я счастлива: я полюбила хорошего человека, с которым и пойду вместе, рука об руку, по жизненному пути и вскоре упаду к вашим ногам.
Все были поражены.
-- Вот оно что! -- в раздумье протянул жандармский полковник. -- Самый обыкновенный случай увлечения молодости.
-- М-да, -- послышались разочарованные голоса. Назимов, правда тише, но все еще рыдал.
-- Так что, наше вмешательство теперь излишне? Или вам угодно продолжать все-таки поиски вашей дочери? -- спросил отца начальник одесской сыскной полиции.
Старик сокрушенно махнул рукой.
-- Что уж теперь искать? Все равно дело сделано. Господи, стыд-то, позор какой! Осрамила, ославила! Мог ли я думать, что она, моя Женечка, выкинет такую штуку?
Путилин внимательно рассматривал письмо беглянки.
-- Вы, убеждены, что это почерк вашей дочери? -- вдруг быстро, неожиданно задал он вопрос Назимову.
-- Да. Ее, ее почерк.
-- Вы твердо в этом уверены?
-- Мне ли не знать почерка дочери моей? -- уныло ответил Назимов.
-- У вас нет ли с собой чего-либо, написанного ею, кроме этого письма?