Аверченко Аркадий Тимофеевич - Из театральной энциклопедии "Сатирикона"

Из театральной энциклопедии "Сатирикона"
(1913)

Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.

Т. 4. Чёрным по белому

М., Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012.

АКТЕРЫ

Драматург сидел в уборной актера и, покуривая сигару, следил за тем, как актер наклеивает себе горбинку на нос. Между делом актер говорил:

-- Уверяю вас -- душу актера мало кто постиг. Его изображали пьяницей, мошенником, соблазнителем чужих жен, прихлебателем, интриганом и надутым ничтожеством. Все это, по-моему, неважно. А душу, настоящее внутреннее содержание актера, господа бытописатели проглядели. В актере есть одна только черта характерная -- и я удивляюсь, как это ее не замечали -- ведь она так и бьет в глаза, так и лезет наружу.

-- Что же это такое? -- спросил драматург.

-- Вы знаете, кто такой, в сущности актер?

-- Ну?

-- Дитя! Самое настоящее милое шести-семилетнее дитя, со всеми достоинствами и недостатками этого чудесного возраста.

-- Хорошее дитя, -- прищурился драматург. -- Этакое дитя если пустить какую-нибудь сплетню или подставить ножку, так...

-- Я же вам говорил, что это все неважно. Это ил, наносная почва. Под ней -- чистейший хрусталь! Я это все замечаю, потому что, в сущности, я не актер. И очень жаль: что не актер... значит, под моим илом хрусталь не обнаружится. Не спорю: с актерами очень трудно ладить, но кто найдет кто нащупает их настоящую слабую струну -- тот поведет за собою всех, как баранов. Вы, конечно, слышали когда-нибудь об антрепренере Пикадорове?

-- Нет, простите, не слышал, кто это такой?

Второй актер, скромно возившийся в углу с каким-то паричком, поднял голову и издал удивленное:

-- Э!

Старый парикмахер, поправлявший первому актеру прическу, обернулся к драматургу и сказал укоризненно:

-- Эге?

А актер, спросивший о Пикадорове, оказался всех многословнее... Он вскричал, поваженный:

-- Эге-ге!

-- Что такое?

-- Вы не слышали о Пикадорове? -- сказали хором оба актера и парикмахер. -- Ну, батенька знаете... Как же так можно...

-- Расскажи ему о Пикадорове! -- укоризненно сказал второй актер.

-- Да, не мешало бы им рассказать о Пикадорове, -- подтвердил парикмахер.

-- Нужно, нужно рассказать вам о Пикадорове.

Актер попудрил нос, потрогал его -- крепко ли сидит горбинка, и начал:

Рассказ об антрепренере Пикадорове

... Согласитесь с тем, что нужно большое искусство не платить актеру денег. Как я уже говорил, актер -- дитя, но там, где нужно выколотить с кого-нибудь деньги, -- актер -- тигр. Правда, тигр простодушный, доверчивый, но в тоже время яростный, зловещий, шипящий и рычащий:

-- Мне мои денежки подайте!

И вот Пикадоров никогда никому не давал денег. Каким образом? Почему?

Тут-то вы и увидите, какие актеры дети (к счастью, я не актер в душе!).

-- Вы что, голубка?

-- Неужели, не догадываетесь, Николай Пантелеймоныч: деньги нужны!

Пикадоров как-то сразу глупел в лице. Выражение губ делалось вялое, тупое, а глаза мутнели и казались совсем оловянными.

-- Что т-такое? А? Где? Какие деньги? Кого? Э? Как?

-- Денег мне нужно; мне следует!

-- Ах, деньги!

Бессмысленное лицо озарялось улыбкой.

-- Так, так -- деньги! Денег у меня, голубка, нет.

Это он говорил всегда, даже в то время, когда пьеса шла с аншлагом, и у пристава клянчили разрешение на приставные стулья.

-- Помилуйте, Николай Пантелеймоныч... Да ведь пьеса делает полные сборы.

Пикадоров всплескивал руками.

-- Пьеса?! Да какая же это пьеса?!

Он отводил актера в сторону и шептал таинственно:

-- Доверительно могу сообщить, по секрету: какая же эта пьеса? Дрянь! Позор! А вы мне говорите -- пьеса.

Сбитый с толку этим странным возражением, актер долго смотрел на собственные ботинки и, наконец, опомнившись, возражал:

-- Однако, ведь сборы полные! Публика в восторге.

Презрение, написанное на лице Пикадорова, переходило в отвращение:

-- Публика? Да какая же это публика? Это сборище воровок, сутенеров и убийц, а не публика. Идите-ка сюда! Вот тут, в занавесе есть дырочка -- взгляните! Ведь это позор! Подонки общества!

И опять ошеломленный актер, опомнившись возражал:

-- Однако, эти подонки покупают билеты.

-- Билеты?! Билеты?! (и в голосе Пикадорова уже слышалась истерика). Да они не только билеты -- они калоши чужие у вешалки крадут. Он наш собственный стул, на котором ему дали посидеть, унесет, а не только билеты. Ха-ха! Билеты!

Большинство актеров так и отходило, не добившись никакого толку. Но был такой процент, на который "да какая же эта пьеса" и "да какая же это публика" -- не действовало.

Для этих у него был особый прием: он принимался рыдать:

-- Гриша, -- голубчик, ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, мне денег жалко? Да пропади они, деньги эти! Но душа, Гриша, -- это святая святых человека, и кто плюнет в душу -- тот на небо плюнул, Гриша. Зачем же ты топчешь в грязь мою живую душу? Деньги! Всем известно, как Пикадоров платит деньги, все знают, что Николай Пикадоров свою рубашку актеру отдает.

Такой случай, действительно был: однажды какой-то актер за сторублевый долг взял у него поношенную крахмальную сорочку, -- все что предложил ему продувной Пикадоров.

-- Верно? -- рыдая, кричит Пикадоров. -- Ну, скажи, Гриша, ведь простота Пикадорова вошла в пословицу? Деньги тебе нужно? На! Забирай! Грабь! Пикадорову ничего не нужно! Вот кошелек -- видишь, Гриша, два рубля с копейками. Забирай! Гриша, все забирай. Ничего... Ничего, что старый разоренный дурак Пикадоров пойдет пешком домой и ляжет спать с пустым брюхом, без единой затяжечки папиросой. Эх, Гриша! Доехали...

И, опустившись на стул, он принимался рыдать.

Растроганный Гриша брал два рубля, вместо пятидесяти, на которые имел право, а антрепренеру оставлял в кошельке мелочь...

-- Спасибо, Гриша! Пожалел ты меня. Будет и мне, старенькому, на папиросочку

И он целовал Гришу, а Гриша целовал его, и оба расходились, -- один растроганный, другой, по-прежнему, плутоватый, с лицом, на котором еще не высохли живые слезы, и с вороватыми глазами настороже.

Я сам был свидетелем, как он плакал перед одним актером, стоя за кулисами и распоряжаясь в то же время по хозяйству.

-- Ваня! Милый! Вот тут душа моя... вот тут -- видишь? И эта душа болит и страдает... Люди топчут в грязь эту душу... Что? Скажите, что за переписку ролей послезавтра! Гоните их там... И я спрашиваю себя: Боже, за что ты наложил на меня крест сей? Твоя святая воля... Да ты потише, дьявол! Этак ты мне весь золоченый гарнитур поломаешь! Старый, бедный безобидный человек, а ведь и меня, Ваня, пожалеть надо, ведь и у меня сердце не из камня... Откуда? Из какой там еще газеты? У нас все сотрудники получают места, а новых не надо. Много их тут шляется... И так это меня, Ваня, иногда в могилку тянет на отдых усталым костям. Лягу я ночью в постель и думаю: ты у меня будешь, дубина, топотать, сапожищами, когда занавес поднять... Я тебе постучу!!

Вот как он держал себя с актерами. Кажется ведь, -- ну, что он говорит? Пустяки, побрякушки... Дешевые слезы, дешевый пафос, а актер -- этакая нервная, непосредственная натура -- плакал вместе с ним и отъезжал без копейки.

Много ли нужно, чтобы растрогать ребенка?

Одному второму любовничку он задолжал рублей триста... Ну-с... И выдумал он при встречах с ним штуку -- восхищаться его галстуками.

Восхищение было фальшивое, грубое, но актер краснел от удовольствия и принимался вместо определенного требования, лепетать разную дрянь.

-- Николай Пантелеймонович... А я к вам. Вы обещали что... что...

-- О, Боже мой! О, Боже мой!.. Опять новый! Да ведь это не галстук, а очарованье. Откуда?! Ну, откуда вы такую прелесть берете? Бездна вкуса, тонкость, изящество! И с каждым днем все лучше и лучше! Ваня! Николаша! Сергей Иваныч! Взгляни ты на эту прелесть! Ведь это не галстук, а музыка!!

И все обступали любовничка, а Пикадоров пробирался потихоньку за их спинами, садился на извозчика и ехал домой.

Вот что такое Пикадоров.

Кажется, пустяк, а глядишь -- ведь человек этот буквально раскусил, как орешек, актерскую душу.

-----

-- Да уж... штучка были они... господин Пикадоров, -- подтвердил парикмахер, завертев горячими щипцами.

-- Знал, чем человека взять, -- вставил второй актер, наладивший, наконец, паричок..

-- Где же он теперь? -- спросил драматург.

-- Бог его знает, где. В прошлом году держал Воронеж.

Драматург неопределенно хмыкнул и спросил:

-- Прочли мою пьесу?

-- Прочем, только, знаете, не вижу, кого мне там играть.

-- Как кого? Князя Арнаутского.

Актер повернулся на стуле так, что стул застонал.

-- Арна-ут-ского? Да ведь это эпизодическая роль. Как же мне ее играть? Типичная вторая роль.

-- Милый, ради Бога! Если вы возьмете Арнаутского -- пьеса прелестно расходится.

-- Да что вы, батенька! Я еще не сошел с ума. Там ведь делать нечего.

Драматург вскочил и обнял актера за шею.

-- Вам? Нечего? Да ведь из двух слов перл создадите! Опомнитесь! Вы создадите тип, который останется в веках. О, Боже мой! Всякая бездарность может провалить и хорошую роль, но создать из малоблагодарной роли живое лицо -- это удел немногих, скажу прямо: это наш удел! А, конечно, если дать Загарину -- он ведь всю пьесу загубит.

Актер, успокоясь, кивнул головой.

-- Загарин погубит.

-- Погубит?! Он не только погубит, он мне все мое литературное имя в грязь втопчет. А вы думаете, ее Симбирскому можно дать?! Воображаю.

-- Да уж... Симбирский, -- пробормотал актер, кладя синюю краску около век. -- Поручите ему; не обрадуетесь.

-- Вот то-то и оно. Единственный есть талантливый человек, который... кстати, вы имеете последнюю книгу моих рассказов?

-- Нет.

-- Позвольте вам поднести ее; я напишу: "бриллианту, лучи которого не только ослепляют, но и восхищают, обаятельному могикану нашей сцены"...

-- Напишите "ветерану".

-- Напишу -- ветерану. А знаете, это даже лучше. Однако, что значит чуткий культурный человек! Он сразу может найти нужное слово... Как вы думаете играть Арнаутского? Молодящимся старичком? Или?..

Актер подпер подбородок рукой и задумался:

-- Гм!.. Нет, лучше я сыграю его человеком средних лет с налетом какой-то душевной усталости.

-- Как? Усталости! Именно усталости! Это именно то слово, которое я искал.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

КОММЕНТАРИИ

...обаятельному могикану нашей сцены...-- Могикане -- последние представители чего-либо (нарицательное название, получившее распространение после романа Фенимора Купера "Последний из могикан", посвященного представителю уничтоженного завоевателями индейского племени в Америке).