Аверченко Аркадий Тимофеевич - Дешевая юмористическая библиотека "Сатирикона". Выпуск 50

Дешевая юмористическая библиотека "Сатирикона"
Выпуск 50
(1912)

Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т.

Т. 3. Круги по воде

М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012

Роман двух хороших людей

То, что может случиться с каждым

Как я сделался лгуном

РОМАН ДВУХ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ

На свете можно встретить много несообразностей, но одна из величайших несообразностей -- это способ писателей всего мира сочинять романы.

Самые знаменитые романисты не могли уберечься от того, чтобы не попасть впросак самым позорным образом.

Иной такой господинчик сидит-сидит, пишет-пишет, и, наконец, вздохнув с облегчением, выводит крупными буквами:

-- Эпилог.

Знаете ли, чем он заканчивает роман?

"Наконец-то, после долгих несчастий и злоключений, эта влюбленная парочка соединилась. Закончим же наш роман немногими словами: свадьба происходила в скромной деревенской церковке; венчал старый священник с дребезжащим голосом -- после чего молодожены уехали за границу".

"Закончим же наш роман"... О, Боже ты мой! Да ведь с этого начинать роман нужно.

Скромная церковка и дребезжащий священник -- это пролог, а не эпилог.

Подумаешь, большая важность, что девушка до свадьбы претерпела много злоключений (корыстолюбивый опекун заточил ее в свой мрачный дом на краю города, откуда отважный жених выкрал заключенную и, переодев в мужское платье, увез к своему другу, жена которого, будучи тайно влюблена в отважного молодого человека, пыталась отравить невестку, но по ошибке яд выпил муж и т.д.). Это не роман. Настоящий роман всегда должен начаться после свадьбы.

Когда я захлопывал книгу, дойдя до заключительного венчанья в деревенской церковке при помощи дребезжащего священника -- тут-то моя голова и начинала работать.

Как они поехали за границу? Что с ними было через год? Не было ли так, что отважный молодой человек, вступив во второй год супружества, таскал по кабинету за волосы предмет своих былых стремлений, а она, бедняжка, уже два раза навещала квартиру молодого графа, прожигателя жизни, с которым познакомилась тайком от мужа...

Может быть, через три месяца после свадьбы он говорил с еле скрываемым отвращением:

-- Послушай, если ты будешь целовать в морду свою паршивую собачонку, я вышвырну ее за окно.

-- Да? А то, что ты по целым дням сосешь свои зловонные сигары -- это ничего? Я думала, что люблю человека, а не дымовую трубу!

-- Сигара не собака -- от нее не заразишься какой-нибудь накожной болезнью.

-- А зато от моей собаки не идет дым и не отравляет моих легких, которые и так, кажется, не особенно крепки.

-- Подумаешь, страдалица какая! Умирающая Травиата.

-- А ты дымишь и остришь одинаково -- как самоварная труба... и т.д.

Наивные романисты забывают, что они описывают жизнь своих героев только на протяжении двух -- много трех -- лет, -- именно, те годы, когда характер еще не сложился.

Характер же не сложился потому, что героям некогда -- они, как сумасшедшие, носятся друг за другом на протяжении десятков и сотен страниц.

Три года молодого, доверчивого человека и наивной пылкой влюбленной в мечту дурочки -- какой это пустяк в сравнении с долгими годами последующей жизни, десятками лет, громадным необозримым полем...

Пусть брак счастливых любовников -- это фундамент их будущей жизни; но надо войти в положение читателя: бредет он по городу, и видит -- рабочие в яме возятся, фундамент кладут. Ясно -- дом строят. Но что будет в этом доме? Поглазев на работу и отойдя к своим делам, читатель никогда этого не узнает, что это за дом? Касса ссуд, сиропитательный приют, полицейский участок или притон разврата?

-----

Такое большое предисловие мне понадобилось для маленького диалога, который без вышенаписанного, может быть, показался бы читателю чудовищным, невероятным, лживым.

Дело в том, что мне посчастливилось присутствовать при возникновении, развитии и конце романа между двумя моими друзьями -- Синицыным и Картошевской -- женой одного писателя.

Конечно, другой менее ленивый человек, чем я, сделал бы из нижеприведенного очень недурной толстый роман. А я ограничиваюсь тем, что из этого воображаемого романа выбираю всего несколько фраз, связанных героями моего рассказа на протяжении года.

Может быть, было бы лучше каждый отрывок этого диалога, пометить числом, месяцем и выделить в отдельную главу; но я, по присущей мне безалаберности, сваливаю все в одну кучу, сохранив только хронологическую постепенность.

Вот что слышал я на протяжении года:

--... Нас сейчас познакомили, но я, простите, не расслышала вашей фамилии.

-- Синицын, Андрей Николаевич.

-- Спасибо. А я Картошевская, Евгения Евгеньевна.

--...Опять я вас встречаю, Евгения Евгеньевна. Здравствуйте! Я вас очень рад видеть.

-- Серьезно? Это не фраза? Почему вы меня рады видеть?

-- Тот разговор, который мы вели в день первого знакомства, произвел на меня очень сильное впечатление.

-- Однако вы со мной тогда спорили. За это вам ничего бы не стоило говорить, ну, да Бог с вами -- я тоже очень рада, очень рада видеть вас.

-- Очень?

-- О-чень!

-- ...Знаете, что? Вы не примете моих слов в дурную сторону? Который это раз мы сегодня с вами встречаемся?

-- Четвертый.

-- О, Боже! А я думала, что мы уже давно-давно знакомы... Так вот что: нам лучше не встречаться!

-- Но это невозможно! Я никогда не соглашусь на это.

-- И тем не менее, это необходимо. Так будет лучше для вас и... для меня!

-- Но я сойду с ума! Евгения...

-- Тссс! Прощайте. Поцелуйте руку -- и конец. Сюда идут. Прощайте.

-- ...Наконец-то ты пришла!. Разве можно запаздывать на целых восемь минут!

-- Но я боялась войти... Мне казалось, что около твоих дверей ходит кто-то похожий на моего мужа.

-- Сокровище мое! Снимай скорее шляпу и рассказывай, что делал вчера?

-- Были на вечере у Бремерова.

-- Кто был из мужчин?

-- Кто? Гм... Ха-ха-ха! Ты можешь представить -- я ведь не помню! Так это меня интересует, что я даже не запомнила.

-- А о ком же ты думала?

-- О ко-о-ом? Догадайся.

-- Моя бесценная! За... знаешь, когда ты меня целуешь -- сердце мое обливается теплой кровью, и я лечу в какую-то глубокую, преглубокую, сладкую пропасть.

-- Смотри-ка! Я тебе, кажется, поцеловала руку! Никому из мужчин я этого не могла бы сделать.

-- А я... мне хочется сейчас умереть.

-- Живи!!!

-- ...Ну как живешь, мой Андрей Первозванный?

-- Был вчера на вечере у Бремерова.

-- Кто был из знакомых?

-- Кто? Гм... Если не ошибаюсь, Мохначева, Петкевичи...

-- Ха-ха-ха!!.. Ох, не могу!

-- Что такое?

-- Моя радость, ведь Мохначева была у нас, а Петкевичи уже месяц, как за границей.

-- Да? Ну, черт с ними. Я, признаться, ходил, как помешанный. Подумай -- ты не была у меня целых 26 часов.

-- ...Милая! Почему это ты вздохнула?

-- Ах, знаешь! Я боюсь тебя потерять.

-- Почему? Разве я давал повод?

-- Нет... но когда ты целовал вчера Мохначевой руку, я чуть не упала в обморок... Что это за дурацкий обычай -- целование рук!

-- Однако, ведь тебе же целуют руки!

-- Да, но это принято.

-- ...Женя! Ты опять вздыхаешь? Почему?

-- Почему? Эта Мохначева... опять...

-- Женя, стыдись! Официальный поцелуй руки...

-- Я не о поцелуе говорю; но ты вчера с ней говорил минут восемь...

-- Ах, но не виноват же я, что она завела длиннейший разговор о своей коллекции вышивок.

-- Скажи, у тебя с ней нет... связи?

-- Боже... каки-и-е мы глу-у-упенькие...

--... Послушай, Женя! Я должен с тобой серьезно поговорить. Может быть, для тебя это незаметно, но я видел, как ты за за ужином определенно кокетничала с Бремеровым.

-- Я? Кокетничала? Ну, знаешь, во всяком случае, я по три раза рук ему при прощаньи не целовала и зацепившуюся за кресло юбку не отцепляла.

-- Вероятно, потому, что у него нет юбки.

-- Не остри! Шуточкой легко отделаться. Знай, что если ты не оставишь эту тварь...

-- Женя!

-- Если ты ее не оставишь в покое, я сегодня же поеду кататься с Бремеровым! Слышишь?

-- Да? Как это ясно: просто тебе хочется поехать с этим дураком кататься и ты почему-то выискиваешь предлог... Обливаешь грязью безвинную женщину...

-- Заступайся, заступайся! Может быть, ты еще прибьешь меня? Конечно, раз она тебе дороже... для тебя -- все...

-- Куда?!!

-- Это не ваше дело!

-- Не к нему ли ты сейчас летишь? Условились?

-- Вас это совершенно не касается; я женщина свободная...

-- А муж?

-- Ха-ха! Не будете ли вы теперь защищать его интересы? Знаете -- вы комик! Надеюсь, после всего, что вами сказано...

-- ...А-а! Пришли!

-- Женя! За что ты меня мучаешь?

-- Я? Вас? За мою-то любовь...

-- О, Боже! Значит, ты меня любишь? Я так истосковался по твоим губкам, щечкам... Еще раз! Поцелуй крепче!

-- Мой ненаглядный! Я так страдала... Думаю, сидит там у своей Мохначевой.

-- Женя! Опять? Я же ничего не говорю о твоем Бремерове.

-- Мой Бремеров? Во всяком случае, он в тысячу раз порядочнее этой развратной бабенки... Симпатичный, воспитанный...

-- Ах, так? Почему же ты не пойдешь к нему, если он такой гениальный... Мохначева, конечно, не блещет такими достоинствами, но...

-- "Но, но"...?! Если ты так ее восхваляешь, так знай же: Бремер мне вчера присылал цветы! Розы!

-- Ну, что ж... Мохначева получит их завтра! И розы и хризантемы...

-- Да? Ну, знаешь ли... Едва ли ты достанешь такие хризантемы, какие присылал мне в прошлом году Ростковский...

-- Я тебя уже просил этого имени не упоминать!! Я ведь не вспоминаю о Верочке Кребс!

-- Верочка Кребс? Да у нее нога величиной с мою шляпу. Ростковский стройный, изящный и иногда посмотрит так, что...

-- Да, милая? Так зачем же дело стало? Пиши ему, телеграфируй, чтобы он приехал... Боже! Как я не оценил Катерины Михайловны! Это был ангел...

-- Не такой, во всяком случае, как Ростковский...

-- И поцелуйся с ним!

-- Я уже поцеловалась. Он, вероятно, лучше целуется, чем твоя Катерина Михеевна!

-- Михайловна!

-- Не прикажешь ли мне помнить имена всех твоих любовниц? Знаешь что? Мне это смертельно надоело...

-- Ну, и ладно. Чего же лучше!

-- Ах, так? Не будете ли вы добры вернуть мне мои карточки? Они вам теперь ведь не нужны.

-- Конечно. Прикажете вам их вернуть или прямо переслать тому счастливцу, который...

-- Стыдитесь! Глаша, проводите Андрея Николаевича...

-----

Как приятно глядеть на сверкающий белоснежной скатертью красиво сервированный стол. Цветы в вазах так свежи, закуски так чисто и аккуратно разложены и наполненные вином бутылки так содержательны, имеют такой изящный солидно-опрятный вид. Электрический свет дробится на бокалах и пышно освещает нетронутые салфетки...

Посмотрите на тот же стол, когда гости насытились. -- Культурные гости, а кажется, будто по столу прошел отряд печенегов. Тарелки измазаны, скатерть облита соусом и вином. Увядшие цветы роняют лепестки на развороченные, скомканные закуски, и электрические лампы заливают беспощадным светом всю эту мерзость...

Приходят лакеи и -- доедают остатки.

Любовь -- ау! Где ты?

КАК Я СДЕЛАЛСЯ ЛГУНОМ

Всякий, кто знал меня с детства, мог бы подтвердить, что не было мальчика, юноши и мужчины -- правдивее меня.

Все, что угодно, но не ложь.

Шутка -- да! Мистификация -- да! Но ложь, жалкая, отвратительная, извивающаяся, как скверный червяк, -- ложь вызывала во мне такое же чувство, какое испытывает непривычный путешественник на корабле, переживая первую качку.

Шутку я любил. Бывало, не было для меня лучшего удовольствия, как ответить на вопрос учителя: "Куда ты, дьяволенок, запропастился на весь вчерашний день?" -- "Вчера я был на панихиде по случаю смерти тетки..."

Нужно ли объяснять, что у меня тетка не только не умирала, но даже не рождалась, а вся штука заключалась в том, что мы ходили за город стрелять из монте-кристо галок.

Главный элемент юмора, входящий в каждую шутку -- это контраст. В моей шутке с учителем все было -- сплошной контраст: вместо одной тетки -- несколько галок, вместо панихиды -- монте-кристо.

Будучи юношей, я часто подшучивал над знакомыми девушками.

-- Поцелуйте меня! -- просил я одну из них.

Она усердно целовала меня, а потом, оторвавшись, спрашивала:

-- Когда же наша свадьба?

-- Свадьба? -- усмехаясь, говорил я. -- Какая там свадьба, ведь я уже женат.

Нужно ли говорить, что вовсе не был женат, а мои слова были чистейшей мистификацией.

Даже, сделавшись мужчиной, я не потерял своей природной способности -- подтрунивать над ближними.

-- Поцелуйте же меня, -- просил я одну из знакомых девушек, протягивая умоляюще руки.

Она холодно говорила:

-- Я с женатыми не целуюсь.

-- Милая моя, да разве же я женат?

-- Конечно. Об этом все говорят. Жена ваша и ребенок живут в Москве.

-- Ха-ха-ха! -- заливался я смехом. -- Да ведь это моя сестра с ребенком, вдова. Действительно, живет в Москве. И кто это мог выдумать?

Она усердно целовала меня.

Нужно ли говорить, что я был уже женат в это время и даже, более того, -- имел ребеночка!

Эти невинные мистификации частенько развлекали меня, спасая, застраховывая, может быть, от худшего, что ложится таким позорным пятном на человеческую душу -- от лжи.

Недавно мне случилось проезжать в экипаже по Литейному проспекту.

Литейный уже кончился, мы выехали на Невский, с тем расчетом, чтобы, перерезав его, попасть на Владимирский проспект, но в это время наша лошадь, услыхав сбоку рев автомобильного гудка, внезапно остановилась, и автомобиль самым нахальным образом наехал на нас, свалив на бок экипаж, лошадь и сломав одну оглоблю.

Я вывалился на мостовую, как медная пуговица из вывернутого наизнанку кармана мальчишки, а кучер вспорхнул, как ласточка, и опустился прямо на лежащую лошадь.

-- Ну, -- сказал я ему, вставая, -- нечего тут заниматься верховой ездой, слезайте с лошади и ступайте домой.

Около двадцати человек подбежали ко мне, но я облюбовал одного, именно, околоточного и сказал:

-- Нельзя ли мне позвать какого-нибудь целого извозчика, какое-нибудь не разрозненное издание. Я бы поехал домой.

-- Вы не ушиблись?

-- Руку немножко прищемил. Но так как я прищемил ее своим же боком, то, следовательно, сам и виноват.

-- Позвольте вашу карточку, -- сказал околоточный.

-- Я даю карточки только своим близким друзьям, -- возразил я. -- Конечно, может быть, в будущем...

-- Я вас прошу дать мне вашу карточку!..

-- Я все хорошие карточки уже роздал; осталась одна, на которой я не особенно похож...

-- Я прошу у вас визитную карточку!

Изумлению моему не было пределов.

-- Мою... визитную... Фотографическую просят, обыкновенно, когда нравится лицо, а визитную -- в том случае, если не нравится поведение. Чем вам не нравится мое поведение? Я ведь не виноват в том, что случилось, -- сидя в экипаже, как орех в скорлупе.

-- Вы, конечно, не виноваты, но виноват шофер.

-- Так вы у него карточку и спросите. Впрочем он тоже не виноват. Я думаю, у него был такой расчет: видя, что моя лошадь преграждает ему путь, он решил рявкнуть так свирепо, чтобы лошадь испугалась и понесла, очистив ему путь.

-- Ну?

-- Вы ведь знаете, что лошади, испугавшись чего-нибудь, -- должны понести; Но, очевидно, моя лошадь не знала этого правила, так как, наоборот, -- тут же на месте и застыла. Вот почему автомобиль наехал на нас.

-- Расскажите с самого начала.

-- Слушаюсь. Вчера за обедом я получаю городскую телеграмму: "Приезжайте поговорить об иллюстрациях в кни..."

-- Нет, расскажите, как вы ехали.

-- Ехали по Литейному, выехали на Невский; сбоку моторный гудок как зарычит. Лошадь, бежавшая довольно приличной рысью, вдруг стала на месте, очевидно, сговорившись сама с собою раньше, назло мне и кучеру. Шофер не мог сразу остановить мотора и въехал в гостеприимно остановившийся экипаж.

-- Так, так. Теперь вашу фамилию сообщите, адрес, род занятий?

Я сказал.

-- Ах, так это вы! -- обрадовался этот культурный, начитанный человек. -- Читал, как же, много читаю. Имею честь... гм! Эй, извозчик! Отвези их, куда они прикажут.

III

После этого случая я прожил спокойно часов пятнадцать -- во всяком случае, гораздо менее суток.

Потому что на другой день с утра я закипел в самом ужасном котле.

-- Алло! Ты?

-- Я. Это ты, Пеликанов? Что тебе?

-- Ну, как, голубчик, твое здоровье? Я так беспокоился. Эти ужасные моторы!

-- Постой, да ты откуда узнал?

-- Сегодня в газетах об этом пишут. Расскажи, как это случилось?

-- Да ведь ты читал в газете.

-- Нет, ты мне сам расскажи. В газетах, может быть, и приврали.

Я сказал:

-- Ехали мы по Литейному. Выехали на Невский; не успели перерезать его и выехать на Владимирский, как сбоку чей-то мотор ка-ак рявкнет! Моя лошадь вдруг стала, как вкопанная, и мотор, не успев затормозиться, налетел на нас и опрокинул. Я немного ушиб бок -- уже прошло, а в экипаже сломана одна оглобля.

-- Какой ужас! Ну, до свиданья.

Я отошел от телефона, но сейчас же пришлось вернуться.

-- Алло! Это вы?

-- Да. Здравствуйте. Что прикажете?

-- Вы не в постели? Значит, к счастью, ничего опасного... А я так беспокоилась. Как это случилось?

-- В газетах...

-- Нет, вы мне сами расскажите. Как это произошло?

Я затаил вздох и сказал ровным голосом:

-- Ехали мы на Литейный -- Невский -- Владимирский. Все проспекты. Невский -- сбоку гудок мотора. Испуг и остановка лошади. Въезд мотора в экипаж. Падение на бок экипажа. Мы на земле. Ушиблен бок, сломана оглобля -- все уже выздоровело.

-- Вот кошмар! Прощайте.

На третий звонок я ответил кратко:

-- Путь: Литейный, Невский, Владимирский. Невский -- гудок мотора, остановка лошади, падение экипажа, ушиб бока, оглобли. Исправлено.

После четвертого звонка и лаконичного объяснения происшествия: "Убирайся к черту!", я улегся на диван и стал размышлять:

-- В сущности, эти добрые люди не виноваты. Они хотят только выразить свое участие ко мне; нужно быть справедливым: конечно, неимоверно скучно повторять одну и ту же историю десять раз, но ведь каждый-то из них слышит ее в первый раз. Нельзя же всякого, кто выразит мне участие -- посылать к черту. Не сделать ли так: отпечатать сотню брошюр с подробным описанием и иллюстрациями происшествия и раздать их всем друзьям. Нет, пожалуй, не успею. Пока продержу корректуру, закажу иллюстрации -- все уже меня переспросят. Или сделать так: пригласить всех сегодня на чашку чая, да и рассказать сразу, оптом. Тоже неудобно. Явятся не все сразу, а по одному, и каждый, сгорая желанием выразить мне участие, сейчас же начнет расспрашивать о "случае с мотором".

Я чувствовал, что нахожусь в отчаянном положении. Под заголовком "Несчастье с популярным писателем" в газетах было написано совсем не то. Нужно было написать так:

-- "Сегодня с популярным писателем случилось страшное несчастье: около двухсот друзей и знакомых обрушились на него с вопросами о пустяковом столкновении экипажа с мотором -- и обрушившись, погребли несчастного под своими обломками. Отчаянию несчастных родных нет пределов. Когда же, наконец, наша полиция обратит внимание на так называемых друзей и т.д."...

Звонок телефона поднял меня с дивана.

-- Алло! Вы?

-- Я. Хотите узнать что-нибудь о "случае с мотором"? Прочтите газету.

-- О, газету! Ведь известно, что газеты всегда перепутают.

-- Да? -- сказал я, чувствуя неожиданный прилив свирепой радости. -- Это верно. Газеты врут. Так слушайте же правду! Я ехал по Литейному, сидя рядом с английским посланником, с которым меня связывает долголетняя дружба. Оглянувшись, он сказал: "Если не ошибаюсь, за нами следят!". "Кто?". "Молодцы из секты тугов-душителей. В бытность мою полковником 10-го Индийского полка сипаев, я немало их перевешал, и вот они теперь"... Он не договорил. Раздался какой-то странный рев, четыре человека выпрыгнули из мотора и, схватившись за нашу коляску, опрокинули ее; но посланник не растерялся! Он выхватил из-за пазухи странный амулет из цельного рубина и протянул им: "Икаруд!" -- сказал он по-индийски! И сейчас же -- все четверо, с гортанным криком, словно сквозь землю провалились. Будто ничего не было. Только поломанная коляска да лежавшие на земле лошади свидетельствовали о происшедшем.

-- Какой ужас! А в газетах совсем не так написано.

-- Еще бы!

-- Алло! Да, я. О, конечно. Ужасный случай. Если вы читали в газ... Что? От меня хотите слышать? Ладно. Случай, действительно, из ряду вон выходящий?.. Едем мы -- вдруг на углу Литейного и Невского, на тротуаре какая-то тень. Промелькнула, остановилась и припала к земле, тихонько рыча.

-- Автомобиль на тротуаре?

-- Какой там автомобиль! Это был великолепный экземпляр королевского тигра.

-- Послушайте, что вы такое говорите? Тигр... на углу Невского и Литейного...

-- Ну, да! Бежавший из цирка. Что же тут особенного? Гигантским прыжком, будто под ним развернулась колоссальная пружина, он бросается с Литейного прямо на нас и ударом могучей лапы сбивает экипаж наземь. Мы -- почти погибли! Но... на наше счастье мимо шел стрелок, который метким выстрелом между глаз...

-- О, Боже! Да стрелок-то откуда?

-- Из цирка же; обыкновенный цирковой стрелок, попадающий во что угодно и как угодно...

-- Но в газетах...

-- Э, что газеты! Врут газеты.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Кто там еще? Вы? Спасибо, что навестили лично. Такой ужас! Я до сих пор не могу опомниться...

-- Ради Бога! Расскажите мне подробно. Газеты, вероятно, дали неполный рассказ... Я горю желанием выслушать от вас.

-- Неполный рассказ! Да они все переврали ваши газеты; прежде всего это случилось не на углу Невского и Литейного, а у меня на квартире...

-- У вас? В квартире? Экипаж с лошадьми? Автомобиль?

-- Да. Представьте себе.

-- Послушайте...

-- Я, ведь не говорю, что автомобиль большой. Этакий... маленький. Игрушечный.

-- А лошади?

-- Тоже игрушечные. Дело в том, что я подарил своему сынишке автомобиль. Катаясь на нем по комнате, мальчишка нагрузил его разными вещами и, между прочим, пятью фунтами пороха, который я приготовил для охоты. И что же -- разогнавшись, он налетает с размаху на деревянных лошадей, порох взрывается, и все летит к черту -- мальчишка, автомобиль, нянька, лошади! Все так исковеркано, что теперь не разберешь, где начинается мальчишка и кончается нянька!

-- О, ужас-то! Где же... все это?

-- Где? Вымели, выбросили. Не хоронить же эти остатки, если не разберешь -- нянькина ли это челюсть или руль автомобиля?!

* * *

Рассказывал я эти истории, нисколько не скучая -- до самого вечера.

Вот как я стал лгуном. Сам я им сделался? Нет. Люди сделали.

КОММЕНТАРИИ

Этот выпуск вышел в Петербурге в 1912 году. В настоящем издании впервые за сто лет воспроизводится полностью.

Что мне нужно.

Когда с тебя снимали ротонду. -- Ротонда (лат. круглый) -- здесь: верхняя женская теплая одежда в виде длинной накидки без рукавов, была распространена в 19 -- начале 20 вв.

Как я сделался лгуном.

...ходили за город стрелять из монте-кристо галок. -- Монте-кристо (по имени героя А. Дюма) -- система малокалиберных ружей и пистолетов.

Молодцы из секты тугов-душителей. -- Туги -- религиозная секта в Индии, члены которой в религиозном экстазе грабят и душат свои жертвы, стараясь не проливать кровь. Существовали еще в глубокой древности. У них свой язык и свои знаки. Англичане, проникнув в Индию, истребили огромное число тугов. О тугах говорится в рассказе Конан Дойла "Жрица тугов".