Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы

Дешевая юмористическая библіотека Новаго Сатирикона

Аркадій Аверченко

Рассказы

OCR Бычков М. Н.

http://az.lib.ru

ОГЛАВЛЕНІЕ

Дѣти

Редакторъ

Состязаніе

Одинокій

Философія

ДѢТИ.

Я очень люблю дѣтишекъ и безъ ложной скромности могу сказать, что и они любятъ меня.

Найти настоящій путь къ дѣтскому сердцу -- очень затруднительно. Для этого нужно обладать недюжиннымъ чутьемъ, тактомъ и многимъ другимъ, чего не понимаютъ легіоны разныхъ боннъ, гувернантокъ и нянекъ.

Однажды я нашелъ настоящій путь къ дѣтскому сердцу, да такъ основательно, что потомъ и самъ былъ не радъ...

Я гостилъ въ имѣніи своего друга, обладателя жены, свояченницы и троихъ дѣтей, трехъ благонравныхъ мальчиковъ отъ 8 до 11 лѣтъ.

Въ одинъ превосходный лѣтній день другъ мой сказалъ мнѣ за утреннимъ чаемъ:

-- Миленькій! Сегодня я съ женой и свояченницей уѣду дня на три. Ничего если мы оставимъ тебя одного?

Я добродушно отвѣтилъ:

-- Если ты опасаешься, что я въ этотъ промежутокъ подожгу твою усадьбу, залью кровью окрестности и, освѣщаемый заревомъ пожаровъ, буду, голый, плясать на непривѣтливомъ пепелищѣ -- то опасенія твои преувеличены болѣе, чѣмъ на половину.

-- Дѣло не въ томъ... A y меня есть еще одна просьба: присмотри за дѣтишками! Мы, видишь-ли, забираемъ съ собой и нѣмку.

-- Что ты! Да я не умѣю присматривать за дѣтишками. Не имѣю никакого понятія: какъ это такъ за ними присматриваютъ?

-- Ну, слѣди, чтобы они все дѣлали во-время, чтобы не очень шалили и чтобы имъ въ то же время не было скучно... Ты такой милый!..

-- Милый-то я милый... A если твои отпрыски откажутся признать меня, какъ начальство?

-- Я скажу имъ... О, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Ты такой общительный.

Были призваны дѣти. Три благонравныхъ мальчика въ матросскихъ курточкахъ и желтыхъ сапожкахъ. Выстроившись въ рядъ, они посмотрѣли на меня чрезвычайно непривѣтливо.

-- Вотъ дѣти, -- сказалъ отецъ, -- съ вами останется дядя Миша! Михаилъ Петровичъ. Слушайтесь его, не шалите и дѣлайте все, что онъ прикажетъ. Уроки не запускайте. Они, Миша, ребята хорошіе и, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Да и три дня -- не годъ же, чортъ возьми!

Черезъ часъ, всѣ, кромѣ насъ, сѣли въ экипажъ и уѣхали.

II.

Я, насвистывая, пошелъ въ садъ и усѣлся на скамейку. Мрачная, угрюмо пыхтящая троица опустила головы и покорно послѣдовала за мной, испуганно поглядывая на самыя мои невинныя тѣлодвиженія.

До этого мнѣ никогда не приходилось возиться съ ребятами. Я слышалъ, что дѣтская душа больше всего любитъ прямоту и дружескую откровенность. Поэтому, я рѣшилъ дѣйствовать на чистоту.

-- Эй, вы! Маленькіе чертенята! Сейчасъ вы въ моей власти, и я могу сдѣлать съ вами все, что мнѣ заблагоразсудится. Могу хорошенько отколотить васъ, поразбивать вамъ носы или даже утопить въ рѣкѣ. Ничего мнѣ за это не будетъ, потому что общество борьбы съ дѣтской смертностью далеко, и въ немъ, по слухамъ, происходятъ крупныя неурядицы. Такъ что вы должны меня слушаться и вести себя подобно молодымъ благовоспитаннымъ дѣвочкамъ. Ну-ка, кто изъ васъ умѣетъ стоять на головѣ?

Несоотвѣтствіе между началомъ и концомъ рѣчи поразило ребятъ. Сначала мои внушительныя угрозы навели на нихъ паническій ужасъ, но неожиданный конецъ перевернулъ, скомкалъ и смелъ съ ихъ блѣдныхъ лицъ опредѣленное выраженіе.

-- Мы... не умѣемъ... стоять... на головахъ.

-- Напрасно. Лица, которымъ приходилось стоять въ такомъ положеніи, отзываются объ этомъ съ похвалой. Вотъ такъ, смотрите!

Я сбросилъ пиджакъ, разбѣжался и сталъ на голову.

Дѣти сдѣлали движеніе, полное удовольствія и одобренія, но тотчасъ-же сумрачно отодвинулись. Очевидно, первая половина моей рѣчи, стояла передъ ихъ глазами тяжелымъ кошмаромъ. Я призадумался. Нужно было окончательно пробить ледъ въ нашихъ отношеніяхъ. Дѣти любятъ все пріятное. Значитъ, нужно сдѣлать имъ что-нибудь значительно пріятное.

-- Дѣти! -- сказалъ я внушительно. -- Я вамъ запрещаю -- слышите-ли -- категорически и безъ отнѣкиваній запрещаю вамъ въ эти три дня учить уроки!

Крикъ недовѣрія, изумленія и радости вырвался изъ трехъ грудей. О! я хорошо зналъ привязчивое дѣтское сердце. Въ глазахъ этихъ милыхъ мальчиковъ засвѣтилось самое недвусмысленное чувство привязанности ко мнѣ, и они придвинулись ближе.

Поразительно, какъ дѣти обнаруживаютъ полное отсутствіе любознательности по отношенію къ грамматикѣ, ариѳметикѣ и чистописанію. Изъ тысячи ребятъ нельзя найти и трехъ, которые были-бы исключеніемъ...

За свою жизнь я зналъ только одну маленькую дѣвочку, обнаруживавшую интересъ къ наукамъ. По крайней мѣрѣ, когда-бы я ни проходилъ мимо ея окна, я видѣлъ ее, склоненной, надъ громадной, не по росту, книжкой. Выраженіе ея розоваго лица было совершенно невозмутимо, a глаза отъ чтенія, или отъ чего другого утратили всякій смыслъ и выраженіе. Нельзя сказать, чтобы чтеніе прояснило ея мозгъ, потому что въ разговорѣ она употребляла только два слова: "папа, мама", -- и то при очень сильномъ нажатіи груди. Это, да еще умѣнье въ лежачемъ положеніи закрывать глаза -- составляло всю ея цѣнность, обозначенную тутъ-же, на большомъ бѣломъ ярлыкѣ, прикрѣпленномъ къ груди:

-- 7 руб. 50 копѣекъ.

Повторяю -- это была единственная встрѣченная мною прилежная дѣвочка, да и то, это свойство было навязано ей прихотью торговца игрушками.

Итакъ, всякія занятія и уроки были мной категорически воспрещены порученнымъ мнѣ мальчуганамъ. И тутъ же я убѣдился, что пословица "запрещенный плодъ сладокъ" не всегда оправдывается: ни одинъ изъ моихъ трехъ питомцевъ за эти дни не притронулся къ книжкѣ!

III.

-- Будемъ жить въ свое удовольствіе, -- предложилъ я дѣтямъ. -- Что вы любите больше всего?

-- Курить! -- сказалъ Ваня.

-- Купаться вечеромъ въ рѣчкѣ! -- сказалъ Гришка.

-- Стрѣлять изъ ружья, -- сказалъ Леля.

-- Почему же вы, отвратительные дьяволята, -- фамильярно спросилъ я, -- любите все это?

-- Потому что намъ запрещаютъ, -- отвѣтилъ Ваня, вынимая изъ кармана папироску. -- Хотите курить?

-- Сколько тебѣ лѣтъ?

-- Десять.

-- A гдѣ ты взялъ папиросы?

-- Утащилъ y папы.

-- Таскать, имѣйте, братцы, въ виду, стыдно и грѣшно -- тѣмъ болѣе, такія скверныя папиросы. Вашъ папа куритъ страшную дрянь. Ну, да если ты уже утащилъ -- будемъ курить ихъ. A выйдутъ -- я угощу васъ своими.

Мы развалились на травѣ, задымили папиросами и стали непринужденно болтать. Бесѣдовали о вѣдьмахъ, причемъ, я разсказалъ нѣсколько не лишенныхъ занимательности фактовъ изъ ихъ жизни. Бонны, обыкновенно, разсказываютъ дѣтямъ о томъ, сколько жителей въ Сѣверной Америкѣ, что такое звукъ и почему черныя матеріи поглощаютъ свѣтъ. Я избѣгалъ такихъ томительныхъ разговоровъ.

Поговорили о домовыхъ, жившихъ на конюшнѣ.

Потомъ бесѣда прекратилась. Молчали...

-- Скажи ему! -- шепнулъ толстый лѣнивый Лелька, подвижному, порывистому Гришкѣ. -- Скажи ты ему!..

-- Пусть лучше Ваня скажетъ, -- шепнулъ такъ, чтобы я не слышалъ, Гришка, -- Ванька, скажи ему.

-- Стыдно, -- прошепталъ Ваня. Рѣчь, очевидно, шла обо мнѣ.

-- О чемъ вы, дѣтки, хотите мнѣ сказать? -- освѣдомился я.

-- Объ вашей любовницѣ, -- хриплымъ отъ папиросы голосомъ отвѣчалъ Гришка, -- Объ тетѣ Лизѣ.

-- Что вы врете, скверные мальчишки? -- смутился я. -- Какая она моя любовница?

-- A вы ее вчера вечеромъ цѣловали въ залѣ, когда мама съ папой гуляли въ саду.

Меня разобралъ смѣхъ.

-- Да какъ же вы это видѣли?

-- A мы съ Лелькой лежали подъ диваномъ. Долго лежали, съ самаго чая. A Гришка на подоконникѣ за занавѣской сидѣлъ. Вы ее взяли за руку, дернули къ себѣ и сказали: "Милая! Вѣдь я не съ дурными намѣреніями!" A тетка головой крутитъ, говоритъ: "ахъ, ахъ"!..

-- Дура! -- сказалъ, усмѣхаясь, маленькій Лелька.

Мы помолчали.

-- Что же вы хотѣли мнѣ сказать о ней?

-- Мы боимся, что вы съ ней поженитесь. Несчастнымъ человѣкомъ будете,

-- A чѣмъ же она плохая? -- спросилъ я, закуривая отъ Ваниной папиросы.

-- Какъ вамъ сказать... Слякоть она!

-- Не женитесь! -- предостерегъ Гришка.

-- Почему же, молодые друзья?

-- Она мышей боится.

-- Только всего?

-- A мало? -- пожалъ плечами маленькій Лелька. -- Визжитъ, какъ шумашедшая. A я крысу за хвостъ могу держать!

-- Вчера мы поймали двухъ крысъ. Убили, -- улыбнулся Гришка.

Я былъ очень радъ, что мы сошли со скользкой почвы моихъ отношеній къ глупой теткѣ, и ловко перевелъ разговоръ на разбойниковъ.

О разбойникахъ всѣ толковали со знаніемъ дѣла, большой симпатіей и сочувствіемъ къ этимъ отверженнымъ людямъ.

Удивились моему терпѣнію и выдержкѣ: такой я уже большой, a еще не разбойникъ.

-- Ѣсть хочу, -- сказалъ неожиданно Лелька.

-- Что вы, братцы, хотите: наловить сейчасъ рыбы и сварить на берегу рѣки уху съ картофелемъ или идти въ домъ и ѣсть кухаркинъ обѣдъ?

Милыя дѣти отвѣчали согласнымъ хоромъ:

-- Ухи.

-- A картофель какъ достать, попросить на кухнѣ или украсть на огородѣ?

-- На огородѣ. Украсть.

-- Почему же украсть лучше, чѣмъ попросить?

-- Веселѣе, -- сказалъ Гришка. -- Мы и соль y кухарки украдемъ. И перецъ! И котелокъ!!.

Я снарядилъ на скорую руку экспедицію, и мы отправились на воровство, грабежъ и погромъ.

IV.

Былъ уже вечеръ, когда мы, разложивъ y рѣки костеръ, хлопотали около котелка. Ваня ощипывалъ стащеннаго имъ въ сараѣ пѣтуха, a Гришка, голый, только что искупавшійся въ теплой рѣкѣ, плясалъ передъ костромъ.

Ко мнѣ дѣти чувствовали нѣжность и любовь, граничащую со преклоненіемъ.

Лелька держалъ меня за руку и безмолвно, полнымъ обожанія взглядомъ, глядѣлъ мнѣ въ лицо.

Неожиданно Ванька расхохотался

-- Что, если бы папа съ мамою сейчасъ явились? Что бы они сказали?

-- Хи-хи! -- запищалъ голый Гришка. -- Уроковъ не учили, изъ ружья стрѣляли, курили, вечеромъ купались и лопаемъ уху, вмѣсто обѣда.

-- A все Михаилъ Петровичъ, -- сказалъ Лелька, почтительно цѣлуя мою руку.

-- Мы васъ не выдадимъ!

-- Можно называть васъ Мишей? -- спросилъ Гришка, окуная палецъ въ котелокъ съ ухой. -- Ой, горячо!..

-- Называйте. Бѣсъ съ вами. Хорошо вамъ со мной?

-- Превосхитительно!

Поужинавъ, закурили папиросы и разлеглись на одѣялахъ, притащенныхъ изъ дому Ванькой.

-- Давайте ночевать тутъ, -- предложилъ кто-то.

-- Холодно, пожалуй, будетъ отъ рѣки. Сыро, -- возразилъ я.

-- Ни черта! Мы костеръ будемъ поддерживать. Дежурить будемъ.

-- Не простудимся?

-- Нѣтъ, -- оживился Ванька. -- Накажи меня Богъ, не простудимся!!

-- Ванька! -- предостерегъ Лелька, -- Божишься? A что нѣмка говорила?

-- Божиться и клясться нехорошо, -- сказалъ я. -- Въ особенности, такъ прямолинейно. Есть менѣе обязывающія и болѣе звучныя клятвы... Напримѣръ: "клянусь своей бородой"! "Тысяча громовъ"... "Проклятіе неба"!

-- Тысяча небовъ! -- проревѣлъ Гришка, -- Пойдемъ собирать сухія вѣтки для костра.

Пошли всѣ. Даже неповоротливый Лелька, державшійся за мою ногу и громко сопѣвшій.

Спали y костра. Хотя онъ къ разсвѣту погасъ, но никто этого не замѣтилъ, тѣмъ болѣе, что скоро пригрѣло солнце, защебетали птицы, и мы проснулись для новыхъ трудовъ и удовольствій.

Трое сутокъ промелькнули какъ сонъ. Къ концу третьяго дня мои питомцы потеряли всякій человѣческій образъ и подобіе...

Матросскіе костюмчики превратились въ лохмотья, a Гришка бѣгалъ даже безъ штановъ, потерявъ ихъ невѣдомымъ образомъ въ рѣкѣ. Я думаю, что это было сдѣлано имъ нарочно -- съ прямой цѣлью отвертѣться отъ утомительнаго сниманія и надѣванія штановъ при купаньи.

Лица всѣхъ трехъ загорѣли, голоса, отъ ночевокъ на открытомъ воздухѣ, огрубѣли, тѣмъ болѣе, что все это время они упражнялись лишь въ краткихъ, выразительныхъ фразахъ:

-- Проклятье неба! Какой это мошенникъ утащилъ мою папиросу?.. Что за дьявольщина! Мое ружье опять дало осѣчку. Дай-ка Миша, спичечки!!.

Къ концу третьяго дня мною овладѣло смутное безпокойство: что скажутъ родители по возвращеніи?

Дѣти успокаивали меня, какъ могли:

-- Ну, поколотятъ насъ, эка важность! Вѣдь не убьютъ же!

-- Тысяча громовъ! -- хвастливо кричалъ Ванька. -- A если они, Миша, дотронутся до тебя хотя пальцемъ, то пусть бережутся. Даромъ имъ это не пройдетъ!

-- Ну, меня то не тронутъ, a вотъ васъ, голубчики, отколошматятъ. Покажутъ вамъ и куреніе, и стрѣльбу и бродяжничество.

-- Ничего, Миша! -- успокаивалъ меня Лелька, хлопая по плечу. -- За то хорошо пожили!

Вечеромъ пріѣхали изъ города родители, нѣмка и та самая "глупая тетка", на которой дѣти не совѣтовали мнѣ жениться изъ-за мышей.

Дѣти попрятались подъ диваны и кровати, a Ванька залѣзъ даже въ погребъ.

Я извлекъ ихъ всѣхъ изъ этихъ мѣстъ, ввелъ въ столовую, гдѣ сидѣло все общество, закусывая съ дороги, и сказалъ:

-- Милый мой! Уѣзжая, ты выражалъ надежду, что я сближусь съ твоими дѣтьми, и что они оцѣнятъ общительность моего нрава. Я это сдѣлалъ. Я нашелъ путь къ ихъ сердцу... Вотъ, смотри: Дѣти! Кого вы любите больше: отца съ матерью или меня.

-- Тебя! -- хоромъ отвѣтили дѣти, держась за меня, глядя мнѣ въ лицо благодарными глазами.

-- Пошли бы вы со мной на грабежъ, на кражу, на лишенія, холодъ и голодъ?

-- Пойдемъ, -- сказали всѣ трое, a Лелька даже ухватилъ меня за руку, будто-бы мы должны были сейчасъ, немедленно пуститься въ предложенныя мной авантюры.

-- Было ли вамъ эти три дня весело? -Ого!!

Они стояли около меня рядомъ, сильные, мужественные, съ черными отъ загара лицами, облеченные въ затасканные лохмотья, которыя придерживались грязными руками, закопченными порохомъ и дымомъ костра.

Отецъ нахмурилъ брови и обратился къ маленькому Лелькѣ, сонно хлопавшему глазенками:

-- Такъ ты бы бросилъ меня и пошелъ бы за нимъ?

-- Да! -- сказалъ безстрашный Лелька вздыхая. -- Клянусь своей бородой! Пошелъ бы.

Лелькина борода разогнала тучи. Всѣ закатились хохотомъ и громче всѣхъ, истерически, смѣялась тетя Лиза, бросая на меня лучистые взгляды.

Когда я отводилъ дѣтей спать, Гришка сказалъ грубымъ презрительнымъ голосомъ.

-- Хохочетъ... Тоже! Будто ей подъ юбку мышь подбросили! Дура.

РЕДАКТОРЪ.

Въ боковой комнатѣ трактира купца Осовѣлова сидѣли за графинчикомъ водки два человѣка: приказчикъ бакалейной лавки Мурзакинъ и редакторъ большой ежедневной газеты "Столичная Мысль" Миколаевъ.

Редакторъ, жестикулируя, говорилъ:

-- Да, братъ... Попалъ я въ жилу -- и никакихъ гвоздей! Не жизнь y меня теперь, a бланманже. Ни пито, ни ѣдено, -- пятьдесятъ цѣлкачей въ мѣсяцъ вынь, да положь! Ге! Миколаевъ, братъ, тоже не лѣвой ногой сморкается. И всякая собака знаетъ меня: "редакторъ Миколаевъ, издательница Шмитъ" -- въ каждой газетѣ написано.

-- Затрещалъ! -- поморщился приказчикъ. -- Ты, Миколаша, человѣкъ пріятный, но пустой. Глупый человѣкъ. Этакъ вотъ прыгаешь до поры, до времени, a потомъ -- трахъ! И сядешь въ тюрьму.

Восторженный редакторъ притихъ, размазалъ пальцемъ по столу пролитое пиво и нерѣшительно возразилъ:

-- Нѣтъ, не сяду... Зачѣмъ мнѣ садиться?

-- Самъ-то не сядешь... Другіе посадятъ. Нѣтъ... Нехорошее твое дѣло, Миколаевъ. Какой ты редакторъ? Силы настоящей въ тебѣ нѣтъ. Вотъ ты мнѣ другъ, пріятель закадычный съ мальчишескаго возраста -- и что же? Пишу я стишки разные, поэмки, a ты... развѣ ты ихъ напечатаешь въ "Столичной Мысли"? Какъ же! Такъ тебѣ и дадутъ. Кишка тонка, миленькій!

-- Отчего же не напечатать, -- нерѣшительно сказалъ редакторъ. -- Можно и напечатать... Если... гм... матеріалъ подходящій.

Приказчикъ недовѣрчиво прищурился.

-- Какъ же это ты сдѣлаешь?..

-- Да очень просто. Если стихи мнѣ понравятся, возьму ихъ, отдамъ приказаніе печатать...

-- Ну? Да вѣдь тамъ другой редакторъ есть?..

-- Ш-што-съ? Какой это еще другой?! Я редакторъ Миколаевъ, и больше никакихъ редакторовъ Миколаевыхъ! Редакторъ Миколаевъ -- издательница Шмитъ -- типографія "Польза и Дѣло"! Это, братъ, мы твердо знаемъ. Гдѣ ваши стихи?

Въ виду серьезности момента, редакторъ заблагоразсудилъ перейти съ приказчикомъ на "вы". На приказчика сразу пахнуло холодкомъ строгой оффиціальности.

Почувствовались два разныхъ человѣка: олимпіецъ-редакторъ распространеннаго органа и робкій начинающій поэтъ, судьба котораго всецѣло зависитъ отъ рѣшенія этого олимпійца.

-- Гдѣ ваши стихи? Посмотримъ-съ.

Приказчикъ тоже проникся настроеніемъ. Онъ сдвинулся на кончикъ стула, вынулъ изъ кармана сложенную вчетверо бумажку и почтительно протянулъ ее редактору.

-- Вуаля, -- щегольнулъ онъ французскимъ языкомъ, -- стишки моего сочиненія.

Редакторъ критически поджалъ губы и развернулъ произведеніе своего друга.

-- Гм... да! Дѣйствительно, стихи. Вы не ошиблись. Прочтемъ-съ, прочтемъ-съ...

Что за славная картина

Этотъ городъ Петербургъ,

Только плохо тамъ живется

Всѣмъ приказчикамъ всегда.

Распроклятый бакалейный

И тяжелый очень трудъ:

День-деньской все на ногахъ ты,

Даже некогда вздохнуть!

Очень мило. Стихи о положеніи народнаго класса трудящихся. Соціалистическое неустройство Карла Маркса. Такъ, такъ. Классовая перегородка, какъ говорится. Ну, хорошо...

Миколаевъ всталъ, и голосъ его зазвучалъ торжественно:

-- Ну, хорошо!.. Трудящій поэтъ Мурзакинъ! Ваши стихи приняты.

Въ этомъ мѣстѣ приказчикъ рѣшилъ, что принятіемъ стиховъ оффиціальныя отношенія закончились, и, поэтому, немедленно перешелъ на прежній дружескій тонъ.

-- Вотъ мерси, Миколаша. Это здорово. A когда ты ихъ напечатаешь?

-- Я ихъ завтра напечатаю, господинъ Мурзакинъ, будьте покойны.

Хотя приказчикъ и пытался найти прежніе дружескіе тона въ бесѣдѣ съ редакторомъ, но редакторъ повидимому, не былъ расположенъ разставаться съ преимуществами своего положенія, и сейчасъ же явно подчеркнулъ желаніе держать начинающаго поэта на почтительномъ разстояніи.

-- Будьте покойны, господинъ Мурзакинъ...

Приказчикъ внимательно всмотрѣлся въ своего друга и -- не узналъ его. Что то новое появилось въ лицѣ редактора... Какая-то суровая, непреклонная складка легла около губъ, какъ-то рѣшительно засверкали мутные доселѣ глаза и, казалось какой-то переломъ произошелъ въ доброй, мягкой, безвольной душѣ Миколаева.

Хлебнулъ-ли онъ сладкаго яда власти почувствовалъ-ли красоту силы и почета зазвучали-ли въ его душѣ новыя струны?..

Редакторъ допилъ залпомъ стаканъ пива, всталъ, выпрямился и, бросивъ на столъ трехрублевку, небрежно сказалъ:

-- Не желаете-ли проѣхаться со мной въ редакцію моей газеты? Я на минутку: отдамъ два-три распоряженія, отошлю ваши стихи въ типографію -- и тогда къ вашимъ услугамъ.

Робость засвѣтилась въ приказчичьемъ взглядѣ.

-- A васъ не вытурятъ, Миколаша?

-- Шш-то-съ?! Человѣкъ! Получите деньги! Дайте газету "Столичная Мысль". Вотъ, спасибо. Видите-ли, господинъ Мурзакинъ -- это газета... Видите-ли... господинъ Мурзакинъ (если, конечно, ха-ха, вы еще не ослѣпли?) что внизу написано? Ре-дак-торъ A. C. Миколаевъ, издательница О. Шмитъ, типографія "Польза и Дѣло"! Ѣдемъ!

II.

Редакторъ и приказчикъ подошли къ фешенебельному подъѣзду, въ которомъ помѣщалась редакція "Столичной Мысли", и остановились.

-- Идите; Мурзакинъ, -- не бойтесь -- ласково ободрилъ приказчика редакторъ, въ то время, какъ на лицѣ его застыла та-же строгая, непреклонная складка. -- Идите... Это моя редакція.

-- Вамъ кого? -- остановилъ ихъ редакціонный разсыльный.

-- Болванъ! -- вскричалъ, сердито хмурясь, Миколаевъ. -- Редактора не узналъ? Распустились, черти... Пьянствуете все! Сними съ этого господина пальто. Пришли ко мнѣ секретаря и издателя!.. Я буду въ редакторскомъ кабинетѣ. Живо!

Редакторъ смѣло подошелъ къ двери, на которой красовалась надпись "Кабинетъ редактора", и распахнулъ ее. Кабинетъ былъ пустъ.

-- Идите, Мурзакинъ. Ге! Вы уже приняты въ число сотрудниковъ и, поэтому, можете сидѣть y меня въ кабинетѣ.

Тонъ его, по прежнему, былъ ласковъ и снисходителенъ, a около губъ, попрежнему, змѣилась складка неслыханнаго упорства и рѣшимости.

-- Эй, кто тамъ! Тысячу разъ вамъ нужно повторять: позовите секретаря!

Въ кабинетъ вошелъ полный пожилой человѣкъ и обвелъ удивленнымъ взглядомъ сидѣвшихъ людей -- одного на редакторскомъ креслѣ за монуменальнымъ столомъ, другого -- на кончикѣ стула, почтительнаго, робкаго, подавленнаго окружающимъ его великолѣпіемъ.

-- Миколаевъ?!! Это вы тутъ кричите? Что вамъ нужно? Зачѣмъ вы сѣли сюда?

Миколаевъ откинулся на спинку кресла и юмористически всплеснулъ руками:

-- Нѣтъ, это мнѣ нравится: зачѣмъ я здѣсь? Да кто редакторъ? Вы редакторъ или я редакторъ? Что вы тутъ такое? Секретарь? Такъ и занимайтесь своимъ дѣломъ! Ш-што-съ? Распустились всѣ, за дѣломъ не слѣдите! Если васъ не подтягивать, такъ тутъ, чортъ знаетъ что, пойдетъ!.. Не бойтесь, Мурзакинъ. Да, кстати, секретарь... вотъ я принесъ тутъ стихи этого господина. Отошлите ихъ въ типографію "Польза и Дѣло" и велите напечатать ихъ покрупнѣе !

-- Вы пьяны, Миколаевъ -- сказалъ, пожимая плечами, секретарь. -- Или съ ума сошли.

Миколаевъ всталъ.

Лицо его было наружно спокойно, но сжатыя губы и нависшія брови предвѣщали бурю.

-- Это вы мнѣ говорите? Мнѣ? Вонъ отсюда! Чтобъ духу твоего не было! А? Какъ это вамъ понравится? -- обратился редакторъ къ поэту. -- Онъ мнѣ говоритъ такія вещи. Ну, времячко!.. Недаромъ, я вчера читалъ, говорятъ: реакція. И вѣрно. Яйца курицу учатъ! Чего же вы стоите? Сказано вамъ: уходите! Скажите, чтобы вамъ тамъ въ конторѣ выдали разсчетъ. Ступайте! Я васъ всѣхъ тутъ шелковыми сдѣлаю.

Приказчикъ обратилъ къ редактору блѣдное лицо и прошепталъ:

-- Уйдемъ лучше.

-- Откуда? Куда? Я долженъ быть тутъ и работать! Я -- редакторъ, милый... И не хочу, чтобы мнѣ даромъ, ни за что, ни про что, платили деньги.

Онъ позвонилъ. Когда вошелъ разсыльный, онъ уткнулся въ какую-то бумагу, потомъ поднялъ разсѣянный, задумчивый взоръ и спросилъ:

-- Издатель здѣсь?

-- Нѣту.

-- Гдѣ же это онъ ходитъ? Вмѣсто того, чтобы дѣло дѣлать, слоны-слоняетъ... Безобразіе! Зачѣмъ не приглядишь самъ -- все валится!..

-- Слушайте, -- сказалъ разсыльный, нерѣшительно подходя къ столу, -- шли бы вы домой, а? Ей Богу. Вамъ же хуже... Знаете вѣдь нашего Павла Захарыча...

-- Ш-ш-то-съ? Ты, братецъ, дуракъ. Секретаря я выгналъ, потому что онъ человѣкъ интеллигентный, a поступаетъ, какъ нахалъ!.. Но ты просто глупъ, и не знаешь съ кѣмъ и какъ говорить. Ты видишь эту газету? Кто здѣсь подписанъ? Редакторъ А. С. Миколаевъ! A я кто? Андріанъ Семенычъ Миколаевъ! Ясно, кажется?

Разсыльный качнулъ сомнительно головой и вышелъ. Миколаевъ потеръ руками голову и устало сказалъ:

-- Тяжелая, братецъ, это штука -- редактировать газету. То, да ce... Это что? Письма? Почта?

Онъ взялъ со стола пачку писемъ и, положивъ себѣ на колѣни, сталъ вскрывать ихъ.

-- Написано: господину редактору "Столичной Мысли". Это мнѣ. Ну, посмотримъ. Это что? Разсказъ: "Холерный бунтъ". Глупо. Только публику пугать. Зачѣмъ? Нужно веселенькое, a они о бунтахъ... Это что? "Дальневосточныя осложненія". Политика... Ну, это можно. "Еще о мелкой земской единицѣ". "Еще?". Значитъ, что то уже было? Гм... Авторъ повторяется. Да и глупо: что такое -- мелкая единица? Развѣ единицы бываютъ разныхъ размѣровъ? Почему земская? Пишутъ, пишутъ и сами не знаютъ, что пишутъ. Это мы бросимъ въ корзину, a это въ типографію... Крупный шрифтъ!.. Гм...

Редакторъ такъ углубился въ занятія, что даже не замѣтилъ, какъ въ кабинетъ вошелъ издатель газеты Корявовъ.

-- Миколаевъ?! -- сказалъ онъ удивленно. -- Что это ты, братецъ?!

-- А, Павелъ Захарычъ, -- кивнулъ головой, отрываясь отъ бумагъ Миколаевъ. -- Гдѣ это вы пропадали? Я два раза спрашивалъ. Такъ нельзя.

-- Ты пьянъ?!!

-- Павелъ Захарычъ, -- сурово и твердо сказалъ Миколаевъ. -- Вы здѣсь y меня и, поэтому, прошу... Довольно! Не забывайте, кто здѣсь редакторъ...

Издатель подошелъ къ дверямъ, отворилъ ихъ и, полусмѣясь, полусердито сказалъ разсыльному:

-- Илья! Возьми Миколаева и выведи въ переднюю. Да скажи, чтобъ въ конторѣ выписали ему разсчетъ.

III.

Когда Миколаева выводили изъ кабинета, онъ кричалъ, упирался и грозилъ, что разсчитаетъ издателя...

Другъ его, приказчикъ, напротивъ, былъ тихъ, покоренъ, и только молящимъ голосомъ просилъ Илью:

-- Не трогайте его... Онъ самъ уйдетъ, Ахъ, ты-жъ, Господи... Такое дѣло! Не толкайте его...

Очутившись на улицѣ, оба долго шли молча, съ опущенными головами... У редактора непреклонная, суровая складка исчезла, и ее замѣнила складка обиженная, недоумѣвающая.

На углу двухъ улицъ эксъ-редакторъ сѣлъ на тумбу и поднялъ на приказчика взглядъ, полный мучительнаго раздумья и неувѣренности въ себѣ.

-- Не понимаю... -- печально сказалъ онъ. -- Что же это такое: редакторъ я или не редакторъ?

СОСТЯЗАНІЕ.

Если кому-нибудь изъ васъ случится попасть на финляндское побережье Балтійскаго моря и набрести на деревушку Меррикярви (финны думаютъ, что это городъ), то вы никогда не упоминайте моего имени...

Къ имени Аркадій Аверченко жители этой деревушки (города?) отнесутся безъ должнаго уваженія, а, пожалуй, даже и выругаются...

Спорный вопросъ -- деревушка Меррикярви или городъ? -- я увѣренъ, всегда будетъ рѣшенъ въ мою пользу...

У финовъ -- манія величія. Для нихъ изготовить изъ деревушки городъ ничего не стоитъ. Способъ изготовленія простъ: они протягиваютъ между домами ленсмана и пастора телефонную проволоку, и тогда все мѣсто, гдѣ продѣлана эта немудрая штука, называется городомъ, a сама проволока -- телефонной сѣтью.

Съ такой же простотой, совершенно непонятной для русскаго человѣка, устраиваются и общественныя библіотеки.

Дачникъ, гуляя по полю, дочитываетъ книгу и пару газетъ, которыя были y него въ карманѣ. Дочитавъ, онъ, по своему обыкновенію и лѣни, чтобы не таскаться съ двойнымъ грузомъ (книга въ рукахъ и книга въ головѣ), -- бросаетъ книгу, газеты на землю и уходитъ домой.

На брошенныя дачникомъ драгоцѣнности набредаютъ финны. Сейчасъ же закипаетъ работа: вокругъ книги и газетъ возводятся стѣны, сверху покрываютъ крышей, сбоку надъ дверьми пишутъ: "общественная библіотека города (деревушки?!!) Меррикярви" -- и въ ближайшее же воскресенье все населеніе уже дымитъ, трубками въ этомъ странномъ учрежденіи.

Первое время я совершенно не зналъ о существованіи Меррикярви, такъ какъ жилъ въ тридцати верстахъ отъ него въ деревушкѣ Куомякахъ.

Мы жили вдвоемъ: я и моя маленькая яхта, на которой я изрѣдка совершалъ небольшія прогулки.

Черезъ три дня послѣ моего пріѣзда въ Куомяки я узналъ, что неисправимые финны назвали сходни, около которыхъ стояла яхта -- "Яхтъ-клубомъ", a меня -- президентомъ клуба.

Сначала я хотѣлъ отказаться отъ этого почетнаго званія, совершенно мною незаслуженнаго, но потомъ рѣшилъ, что если проволока y нихъ называется сѣтью, то почему я, скромный писатель, не могу быть президентомъ?

Какъ бы то ни было, но слава о Куомякскомъ яхтъ-клубѣ и обо мнѣ, какъ его президентѣ, разлетѣлась далеко по окрестностямъ и долетѣла до злополучнаго Меррикярви.

Я не чувствую себя ни въ чѣмъ виновнымъ -- начали-то вѣдь первые они...

II.

Однажды я получилъ такую бумагу на печатномъ бланкѣ:

Меррикярвинское общество спорта и содѣйствія физическому здоровью.

Господину президенту Куомякскаго яхтъ-клуба Аркадію Аверченко.

Милостивый государь!

Для поощренія и развитія морского спорта Меррикярвинское общество предлагаетъ вашему яхтъ-клубу устроить парусныя гонки на скорость, избравъ конечнымъ пунктомъ гонокъ нашъ городъ Меррикярви.

Для поощренія и соревнованія гг. гонщиковъ, названное меррикярвинское общество -- со своей стороны предполагаетъ назначить призы: первому пришедшему къ нашей пристани -- почетный кубокъ и золотой жетонъ; второму и третьему -- почетные дипломы.

Гонки, -- въ ближайшее воскресенье, въ 2 часа дня отъ отправного пункта. О согласіи благоволите увѣдомить.

Съ почтеніемъ, предсѣдатель Мутоненъ.

Я сейчасъ же сѣлъ и написалъ отвѣтъ:

Куомякскій яхтъ-клубъ.

Господину президенту Меррикярвинскаго общества спорта и

содѣйствія физическому здоровью -- Мутонену.

Милостивый государь!

Куомякскій яхтъ-клубъ, обсудивъ въ экстренномъ засѣданіи ваше предложеніе благодаритъ васъ за него и принимаетъ его единогласно.

Принося также свою благодарность за назначеніе Вами поощрительныхъ призовъ, имѣю честь сообщить, что гонки отъ отправного пункта будутъ начаты въ ближайшее воскресенье, въ 2 часа дня.

Съ почтеніемъ, главный президентъ Аркадій Аверченко.

III.

Наступило "ближайшее воскресенье".

Я спокойно позавтракалъ, около двухъ часовъ одѣлся, сѣлъ въ свою яхточку и, распустивъ паруса, не спѣша, двинулся къ загадочному незнакомому мнѣ городу Меррикярви.

Это было очень милое, тихое плаванье.

Такъ какъ торопиться было некуда, я весело посвистывалъ, покуривалъ сигару и размышлялъ о величіи Творца и разумномъ устройствѣ всего сущаго.

Встрѣтивъ рыбачью лодку, я окликнулъ ее и спросилъ рыбаковъ: далеко ли еще до городка Меррикярви.

-- Лизко, -- отвѣтили мнѣ добрые люди. Вѣ или ри версты.

Финляндцы удивительный народъ: въ обычной своей жизни они очень честны и съ поразительнымъ уваженіемъ относятся къ чужой собственности. Но стоитъ только финляндцу заговорить по русски, какъ онъ обязательно утащитъ отъ каждаго слова по буквѣ. Спросите его -- зачѣмъ она ему понадобилась?

Возвративъ тремъ словамъ три ограбленныя y нихъ буквы, я легко могъ выяснить, что до Меррикярви "близко: двѣ или три версты".

Дѣйствительно, минутъ черезъ десять y берега вырисовалась громадная гранитная скала, за ней длинный песчаный берегъ, a еще дальше -- группа домишекъ и маленькая пристань, усѣянная народомъ и украшенная тріумфальной аркой изъ зелени.

Я бросился къ парусамъ, направилъ яхту прямо къ пристани, повернулся бокомъ и, черезъ минуту десятки рукъ уже подбрасывали меня на воздухъ... дамы осыпали меня цвѣтами.

Сами по себѣ финляндцы очень флегматичны и медлительны, но между ними затесалось нѣсколько петербургскихъ золотушныхъ дачниковъ, которые шумѣли, производили кавардакъ и этимъ подстегивали меррикярвинскихъ исконныхъ гражданъ...

-- Урра! -- ревѣли десятки глотокъ. -- Да здравствуетъ Аверченко, первый яхтсмэнъ и побѣдитель! Урра!

Сердце мое дрожало отъ восторга и гордости. Я чувствовалъ себя героемъ, голова моя инстинктивно поднималась выше и глаза блистали...

О, моя бѣдная, далекая матушка. Почему ты не здѣсь? Отчего бы тебѣ не полюбоваться на тріумфъ любимаго сына, котораго наконецъ-то оцѣнила холодная равнодушная толпа? !

-- A остальные... далеко еще? -- спросилъ меня, когда восторги немного утихли, одинъ дачникъ.

-- A не знаю, право, -- чистосердечно отвѣтилъ я. -- Я никого и не видѣлъ.

-- Урра! -- грянули голоса съ удвоеннымъ восторгомъ.

Одна дѣвушка поднесла мнѣ букетъ розъ и застѣнчиво спросила:

-- Вы, вѣроятно, неслись стрѣлой?

-- О, нѣтъ, сударыня... Я ѣхалъ потихоньку себѣ, не спѣша.

Никто не хотѣлъ вѣрить...

-- Дадимъ ему сейчасъ призъ! -- предложилъ экспансивный дачникъ. -- Чего тамъ ждать другихъ?! Когда-то еще они пріѣдутъ.

Я попытался слабо протестовать, я указывалъ на то, что такая преждевременность противна спортивнымъ законамъ -- восторженная толпа не хотѣла меня слушать.

-- Дайте ему сейчасъ жетонъ и кубокъ!! -- ревѣла чья-то здоровая глотка.

-- Дайте ему! Давайте качать его! Въ то же время всѣ поглядывали на море, и, не видя на горизонтѣ и признака другихъ яхтъ, -- приходили все въ большій и большій восторгъ.

Я, наоборотъ, сталъ чувствовать нѣкоторое безпокойство и, потоптавшись на мѣстѣ, отозвалъ предсѣдателя Мутонена въ сторону.

-- Слушайте!.. -- робко прошепталъ я -- Мнѣ бы нужно... гм... домой вернуться. Нѣкоторые дѣлишки есть, хозяйство, знаете... гм...

-- Нѣтъ! -- крикнулъ предсѣдатель, обнимая меня (всѣ кричали "ура!"). -- Мы васъ такъ не отпустимъ. Пусть это будетъ противно спортивнымъ правиламъ, но вы передъ отъѣздомъ получите то, что заслужили...

Онъ взялъ со стола, накрытаго зеленымъ сукномъ, почетный кубокъ и жетонъ и, передавъ все это мнѣ, сказалъ рѣчь:

-- Дорогой президентъ и побѣдитель. Въ здоровомъ тѣлѣ здоровая душа... Мы замѣчаемъ въ васъ и то и другое. Вы сильны, мужественны и скромны. Сегодняшній вашъ подвигъ будетъ жить въ нашихъ сердцахъ, какъ еще одинъ крупный шагъ въ завоеваніи бурной морской стихіи. Вы -- первый! Получите же эти скромные знаки, которые должны и впредь поддержать въ васъ духъ благороднаго соревнованія... Урра!

Я взялъ призы и сунулъ ихъ въ карманъ, разсуждая мысленно такъ:

-- Какъ бы то ни было, но вѣдь я пришелъ первымъ?! A разъ я пришелъ первымъ, то было бы странно отказываться отъ радушія и доброты меррикярвинскихъ спортсмэновъ. По справедливости, я бы долженъ былъ получить и второй призъ, такъ какъ могу считаться и вторымъ, но ужъ Богъ съ ними.

Сопровождаемый криками, оваціями и поцѣлуями, я вскочилъ въ яхту и, распустивъ паруса, понесся обратно, a меррикярвинскіе спортсмэны и граждане усѣлись на скамейкахъ, расположились на доскахъ пристани, спустили ноги къ самой водѣ и принялись терпѣливо ждать моихъ соперниковъ, поглядывая выжидательно на широкое пустынное море...

-----

Если бы кому-нибудь изъ читателей пришлось попасть на побережье Балтійскаго моря, набрести на деревушку Меррикярви и увидѣть сидящихъ на пристани въ выжидательной позѣ членовъ меррикярвинскаго общества спорта и содѣйствія физическому развитію -- пусть онъ имъ скажетъ, что они ждутъ понапрасну. Пусть они лучше идутъ домой и займутся своими дѣлами.

A то, что жъ такъ сидѣть-то...

ОДИНОКІЙ.

Бухгалтеръ Казанлыковъ говорилъ женѣ:

-- Мнѣ его такъ жаль... Онъ всегда одинокъ, на него почти никто не обращаетъ вниманія, съ нимъ не разговариваютъ... Человѣкъ-же онъ съ виду вполнѣ корректный, приличный и, въ концѣ концовъ, не помѣшаетъ-же онъ намъ! Онъ такой-же банковскій чиновникъ, какъ и я. Ты ничего не имѣешь противъ? Я пригласилъ его къ намъ на сегодняшній вечеръ

-- Пожалуйста! -- полуудивленно отвѣчала -- Я очень рада.

-----

Гости собрались въ девять часовъ. Пили чай, поздравляли хозяина съ днемъ ангела и весело подшучивали надъ молодой парочкой: сестрой бухгалтера Казанлыкова и ея женихомъ, студентомъ Аничкинымъ.

Въ десять часовъ явился тотъ самый одинокій приличный господинъ, о которомъ Казанлыковъ бесѣдовалъ съ женой... Былъ онъ высокъ, прямъ, какъ громоотводъ, имѣлъ рѣдкіе, крѣпкіе, какъ стальная щетка, волосы и густыя черныя удивленныя брови. Одѣтъ былъ въ черный сюртукъ, наглухо застегнутый, дѣлавшій похожимъ его станъ на валикъ отъ оттоманки, говорилъ тихо и вѣжливо, но внушительно, заставляя себя выслушивать.

Чай пилъ съ ромомъ.

Выпилъ два стакана, отъ третьяго отказался и, посмотрѣвъ благосклонно на хозяина, спросилъ:

-- Дѣточки есть y васъ?

-- Ожидаю! -- улыбнулся Казанлыковъ, указавъ широкимъ, будто извиняющимся, жестомъ на жену, которая сейчасъ-же вспыхнула и сдѣлала такое движеніе, которое свойственно полнымъ людямъ, когда они хотятъ уменьшить животъ.

Одинокій господинъ солидно посмотрѣлъ на животъ хозяйки.

-- Ожидаете? Да... Гм... Опасное дѣло это -- рожденіе дѣтей!

-- Почему? -- спросилъ Казанлыковъ.

-- Мало-ли? Эти вещи часто кончаются смертельнымъ исходомъ. Родильная горячка или еще какая-нибудь болѣзнь. И -- капутъ!

Казанлыковъ блѣдно улыбнулся.

-- Ну, будемъ надѣяться, что мы открутимся отъ этого благополучно. Будемъ имѣть большого такого, толстаго мальчугана... Хе-хе!

Одинокій господинъ раздумчиво пригладилъ мокрой ладонью черную, рѣдкую проволоку на своей головѣ.

-- Мальчугана... Гм... Да, мальчуганы тоже, знаете... Часто мертвенькими рождаются.

Хозяинъ пожалъ плечами.

-- Это очень рѣдкіе случаи.

-- Рѣдкіе? -- подхватилъ гость. -- Нѣтъ, не рѣдкіе. Нѣкоторыя женщины совершенно не могутъ имѣть дѣтей... Есть такіе организмы. Да вотъ вы, сударыня... Боюсь, что появленіе на свѣтъ ребенка будетъ грозить вамъ самыми серьезными опасностями, могущими окончиться печально...

-- Ну, что вы завели, господа, такіе разговоры, -- сказала жена чиновника Фитилева. -- Ничего дурного не будетъ. Вы же, -- обратилась она къ одинокому господину, -- и на крестинахъ еще гулять будете!

Одинокій господинъ скорбно покачалъ головой.

-- Дай-то Богъ. Только вѣдь бываютъ и такіе случаи, что ребенокъ рождается благополучно, a умираетъ потомъ. Дѣтскій организмъ -- очень хрупкій, нѣжный... Вѣтеркомъ подуло, пылиночку какую на него нанесло, и -- конецъ. По статистикѣ дѣтской смертности...

Жена Казанлыкова, блѣдная, съ искаженнымъ страхомъ лицомъ, слушала тихую вѣжливую рѣчь гостя.

-- Ну, что тамъ ваша статистика! У меня трое дѣтей, и всѣ живехоньки, -- перебила жена Фитилева.

Гость ласково и снисходительно улыбнулся.

-- Пока, сударыня, пока. Слышали вы, между прочимъ, что въ городѣ появился дифтеритъ? Ребеночекъ гуляетъ себѣ, рѣзвится и вдругъ -- начинаетъ легонько покашливать... Въ горлѣ маленькая краснота... Какъ будто бы ничего особеннаго...

Жена Фитилева вздрогнула и широко открыла глаза.

-- Позвольте! A вѣдь мой Сережикъ вчера, дѣйствительно, вечеромъ кашлянулъ раза два...

-- Ну, вотъ, -- кивнулъ головой гость. -- Весьма возможно, что y вашего милаго мальчика дифтеритъ. Долженъ васъ, впрочемъ, успокоить, что это, можетъ быть, не дифтеритъ. Можетъ быть, это скарлатина. Вы говорите -- вчера покашливалъ? Гм... Если онъ не изолированъ, то легко можно заразить другихъ дѣтей...

Блѣдная, какъ бумага, жена Фитилева, открывала и закрывала ротъ, не находя въ себѣ силы вымолвить ни одного слова.

-- Особенно вы не волнуйтесь, -- благожелательно сказалъ гость. -- Скарлатина не всегда кончается смертельнымъ исходомъ. Иногда она просто отражается на ушномъ аппаратѣ, кончается глухотой или -- что конечно, опаснѣе -- отзывается на легкихъ.

-- Куда вы? -- съ безпокойствомъ спросила жена Казанлыкова, видя, что госпожа Фитилева надѣваетъ дрожащими руками шляпу и, стиснувъ губы, колетъ себѣ пальцы шляпной булавкой.

-- Вы меня извините, дорогая, но... я страшно безпокоюсь. Вдругъ... это... съ Сережей... что-нибудь неладное.

Забывъ даже попрощаться, она хлопнула выходной дверью и исчезла.

-----

Гость прихлебывалъ маленькими глотками чай съ ромомъ и изрѣдка посматривалъ на сидѣвшихъ противъ него студента Аничкина и его невѣсту.

-- На какомъ вы факультетѣ? -- спросилъ онъ, ласково прищуривая лѣвый глазъ.

-- На юридическомъ.

-- Ага? Такъ, такъ... Я самъ когда-то былъ въ университетѣ. Люблю молодежь. Только юридическій факультетъ -- это неважная штука, извините меня за откровенность.

-- Почему?

-- Да вотъ я вамъ скажу: учитесь вы, учитесь -- цѣлыхъ четыре года. Кончили (хорошо, если еще удастся кончить!..) И что-же вы? Помощникъ присяжнаго повѣреннаго -- безъ практики, или поступаете въ управленіе желѣзныхъ дорогъ безъ жалованья, въ ожиданіи далекой вакансіи на сорокъ рублей! Конечно, вы не сдѣлаете такой оплошности, чтобы жениться, но...

Студентъ сдѣлалъ виноватое лицо и улыбнулся.

-- Какъ-разъ я и женюсь. Вотъ -- позвольте вамъ представить -- моя невѣста.

-- Же-ни-тесь, -- протянулъ одинокій господинъ грустно и многозначительно.-- Вотъ какъ! Ну, что же, сударыня... Желаю вамъ счастья и привольной, богатой жизни. Впрочемъ, мнѣ случалось наблюдать, какъ живутъ женившіеся студенты: комната въ шестомъ этажѣ, больной ребенокъ за ширмой (обязательно больной -- это замѣтьте!), рано подурнѣвшая отъ плохой жизни, худая, печальная жена, изнервничавшійся отъ голодухи и неудачъ супругъ... Конечно, есть счастливые исключенія въ этихъ случаяхъ ребенокъ можетъ помереть, a жена -- сбѣжитъ съ какимъ-нибудь смазливымъ сосѣдомъ, но это -- увы -- бываетъ рѣдко... Большей частью, мужъ однажды усылаетъ жену въ ломбардъ, якобы для того, чтобы заложить послѣднее пальто, a самъ прикрѣпитъ къ крюку отъ зеркала ремень, да и тово...

Въ комнатѣ было тихо.

Женихъ съежился, ушелъ въ свой стулъ, a невѣста упорно смотрѣла на клѣтку съ птицей, и на ея глазахъ дрожали двѣ неожиданныя случайныя слезинки, которыя порой быстро скатывались на волнующуюся грудь, и сейчасъ же замѣнялись новыми...

-- Что вы, право, такое говорите, -- криво усмѣхнулся бухгалтеръ Казанлыковъ. -- Поговоримъ о чемъ-нибудь веселомъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ, -- сказалъ акцизный чиновникъ Тюляпинъ. -- Вы слишкомъ мрачно и односторонне смотрите на жизнь! Вотъ взять хотя-бы меня -- я женился по любви и совершенно счастливъ съ женой. Положеніе y насъ обезпеченное, и съ женой мы живемъ душа въ душу... Она меня ни въ чемъ не стѣсняетъ... Вотъ сегодня -- y нея болѣла голова, она не могла сюда прійти поздравить дорогого хозяина -- и все-таки настояла, чтобы я пошелъ...

Одинокій господинъ съ сомнѣніемъ качнулъ головой.

-- Можетъ быть... можетъ быть... Но только я что-то счастливыхъ браковъ не видѣлъ. Вѣрныя, любящія жены -- это такая рѣдкость, которую нужно показывать въ музеумахъ... И что ужаснѣе всего, -- обратился онъ къ угрюмо потупившемуся студенту, -- что чѣмъ ласковѣе, предупредительнѣе жена, тѣмъ, значитъ, большую гадость она мужу готовитъ.

-- Моя жена не такая! -- мрачно проворчалъ акцизный чиновникъ.

-- Вѣрю, -- вѣжливо поклонился гость.

-- Я говорю, вообще. Я на своемъ вѣку зналъ мужей, которые говорили о женахъ, захлебываясь, со слезами на глазахъ и говорили тѣмъ самымъ людямъ, которые всего нѣсколько часовъ назадъ держали ихъ женъ въ объятіяхъ.

-- Богъ знаетъ, что вы такое говорите! -- встревоженно воскликнулъ акцизный Тюляпинъ.

-- Увѣряю васъ! Однажды я снималъ комнату въ одной адвокатской семьѣ. Жена каждый день ласково уговаривала мужа пойти въ клубъ развлечься, такъ какъ -- говорила она -- ей нездоровится и она ляжетъ спать. A онъ, молъ, заработался. И при этомъ цѣловала его и говорила, что онъ свѣтъ ея жизни. A когда глупый мужъ уходилъ въ клубъ или еще куда-нибудь -- изъ комода выползалъ любовникъ (онѣ ихъ всюду прячутъ), и они начинали цѣловаться самымъ настоящимъ образомъ... Я все это изъ-за стѣны и слышалъ.

Акцизный Тюляпинъ сидѣлъ блѣдный, порывисто дыша... Онъ вспомнилъ, что жена какъ-разъ сегодня назвала его свѣтомъ ея жизни и уже нѣсколько разъ жалѣла его, что онъ заработался, Онъ хотѣлъ сейчасъ-же встать и побѣжать домой, да было неловко

-----

Изъ столовой вышла съ заплаканными глазами, разстроенная жена Казанлыкова и сказала, что ужинъ поданъ.

Унылое настроеніе немного разсѣялось. Всѣ встали и повеселѣвшей толпой отправились въ столовую.

Когда рюмки были налиты, одинокій господинъ всталъ и сказалъ:

-- Позвольте предложить выпить за здоровье многоуважаемаго именинника. Дай Богъ ему прожить еще лѣтъ десять-двѣнадцать и имѣть кучу дѣтей!

Тостъ особеннаго успѣха не имѣлъ, но всѣ вылили.

-- Вторую рюмку, -- торжественно заявилъ одинокій господинъ, -- поднимаю за вашего будущаго первенца!

Будущая мать расцвѣла и бросила на одинокаго господина такой взглядъ, который говорилъ, что за это она готова простить ему все предыдущее.

-- Пью за вашего будущаго сына! Правда, дѣти не всегда бываютъ удачненькія. Я зналъ одного мальчика, который уже девяти лѣтъ воровалъ y отца деньги и водку, и мнѣ однажды показывали другого четырнадцатилѣтняго юнца, который распоролъ выняньчившей его старухѣ животъ и потомъ, когда его арестовали -- убилъ изъ револьвера двухъ городовыхъ... Но все же...

-- Закусите лучше, -- посовѣтовалъ хозяинъ, нахмурившись. -- Вотъ прелестная семга, вотъ нѣжинскіе огурчики...

Гость, вѣжливо поблагодаривъ, придвинулъ невѣстѣ студента семгу и сказалъ:

-- На-дняхъ одни мои знакомые отравились рыбнымъ ядомъ. Купили тоже вотъ такъ семги, поѣли...

-- Я не хочу семги, -- сказала дѣвушка. -- Дайте мнѣ лучше колбасы.

-- Пожалуйста, -- почтительно придвинулъ гость колбасу. -- Зараженіе трихинами бываетъ гораздо рѣже, чѣмъ рыбнымъ ядомъ. На-дняхъ -- я читалъ -- привозятъ одну старуху въ больницу, думали, туберкулезъ, но когда разрѣзали ее, увидѣли клубокъ свиныхъ трихинъ...

Акцизный чиновникъ попрощался и вышелъ отъ Казанлыковыхъ въ тотъ моментъ, когда одинокій господинъ тоже раскланялся, вѣжливо поблагодарилъ хозяевъ за гостепріимство и теперь спускался по темной еле освѣщенной парадной лѣстницѣ.

Акцизный Тюляпинъ пилъ за ужиномъ много, съ какой-то странной ужасной методичностью. Теперь онъ догналъ одинокаго господина, схватилъ его за плечо и, пошатываясь, сказалъ:

-- Вы чего, черти васъ разорви, каркали тамъ насчетъ женъ... Вотъ я сейчасъ тресну васъ этой палкой по черепу -- будете вы знать, какъ такіе разговоры разговаривать.

Одинокій господинъ обернулся къ нему и, съежившись, равнодушно сказалъ:

-- У васъ палка толстая, желѣзная... Если вы ударите ею меня по головѣ, то убьете. Мнѣ-то ничего -- я буду мертвый, -- a васъ схватятъ и сошлютъ въ Сибирь. Жена ваша обнищаетъ и пойдетъ по міру, a вы не выдержите тяжелыхъ условій каторги и получите чахотку... Дѣти ваши разбредутся по свѣту, сдѣлаются жуликами, a когда о вашемъ преступленіи узнаетъ ваша мать съ ней сдѣлается разрывъ сердца... Ага!

ФИЛОСОФІЯ.

Небо за рѣкой окрасилось тихимъ розовымъ закатнымъ свѣтомъ. Было тепло.

Въ мужской купальнѣ раздѣвались двое: студентъ Гамовъ и бухгалтеръ Безобручинъ.

-- Все дѣло не въ томъ, Игнатій, -- говорилъ студентъ, -- что ты глупъ или неинтересенъ. Нѣтъ! Ты не глупъ и интересенъ. Но ты взялъ себѣ такую манеру съ женщинами, что онѣ или изумленно отворачиваются отъ тебя или просто даже убѣгаютъ. Нельзя быть такимъ робкимъ, неповоротливымъ, молчаливымъ, полнымъ какой-то тяжелой угрюмой углубленности. Съ женщинами нужно умѣть говорить!

-- Да какъ же еще съ ними тамъ говорить!?

-- Э, миленькій, это цѣлая наука... Не надо разсуждать съ дамой, какъ съ мужчиной -- въ этомъ случаѣ ты только ее запутаешь и собьешь съ толку. Придавай убѣдительность не словамъ, a голосу, упрощай свои глубокія мысли до глубины чайной ложки, схематизируй доводы, напирай на детали -- результаты получатся чуду подобные... Давай ей философію копѣечную, поэзію грошовую! Любуясь съ ней на закатъ, не распространяйся такъ, какъ бы ты написалъ это въ разсказѣ, a просто глубоко вздохни и скажи, ловя ея взглядъ: "какой прелестный закатъ, не правда-ли? Розовый-прерозовый!" Но, при этомъ, положи свою руку на ея талію -- такимъ образомъ ты жестомъ вознаграждаешь за скупость словъ.

-- Ну, иди, Лиза, ей-Богу, она теплая! Какая ты трусиха!

-- Бою-юсь... Уже вечеръ, насъ съ тобой только двое и вода, навѣрно, холодная...

-- Почему же я не боюсь? Иди, глупая!.. Все равно, вѣдь раздѣлась.

Гамовъ прислушался.

-- Кто это тамъ, въ женской купальнѣ?

-- Это, вѣроятно, сосѣдки съ красной дачи. Двѣ дамы, -- отвѣчалъ, подумавъ, Безобручинъ. -- Онѣ шли сзади насъ.

-- Послушай, Безобручинъ! -- сказалъ студентъ, похлопывая себя по голой груди, -- поплывемъ къ нимъ.

-- Въ своемъ ли ты умѣ?! Замужнія приличныя дамы, a мы вломимся въ купальню -- на-те, здравствуйте ! Да такой крикъ и скандалъ поднимутъ, что потомъ непріятности не оберешься... И отъ суда и отъ мужей.

На лицѣ студента появилось залихватское выраженіе.

-- Трусишь? Ну, я плыву одинъ. Хочешь -- приплывай послѣ. Познакомлю.

Бухгалтеръ сдѣлалъ движеніе удержать студента, но тотъ прыгнулъ на мостикъ и, шумно обрушившись въ черную воду, поплылъ...

-----

На ступенькахъ женской купальни сидѣла дама въ синемъ купальномъ костюмѣ и осторожно пробовала розовой отъ заката ногой воду. И вода была въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея розовая и волосы ея подруги, стоявшей по поясъ въ водѣ около толстаго обросшаго каната -- и волосы тоже были розовые.

Дама на ступеньксахъ отличалась небольшимъ ростомъ, кокетливой трусостью и округлыми бедрами, которыя она въ нерѣшительности поглаживала гибкими медлительными руками. A та, въ водѣ -- была высокая, съ мальчишескими быстрыми ухватками, странными при ея представительной широкогрудой красивой фигурѣ

-- Иди же, Лиза, не бойся!.. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ забурлила вода, показалось что-то круглое, темное, a потомъ это круглое, отфыркавшись и отдышавшись, оказалось головой студента Гамова, который кокетливо пригладилъ волосы и подобострастно взглянулъ на окаменѣвшихъ отъ ужаса дамъ.

-- Mesdames, я долженъ принести вамъ свои искреннія извиненія...

-- А-а-ай! -- закричала высокая дама. -- Кто это?! Мужчина?! Какъ вы смѣете, негодяй! Вонъ отсюда! Я кликну людей!..

Гамовъ спряталъ плечи въ воду, обернулъ голову къ высокой дамѣ и кротко сказалъ:

-- Вотъ вы меня назвали негодяемъ... Вы, сударыня, пользуетесь преимуществами вашего пола и увѣрены, конечно, что я не подниму изъ-за этого исторіи... Да! Вы правы... Я не подниму ее. Но почему y васъ при первомъ взглядѣ на меня явилась странная увѣренность, что я причиню вамъ зло? Повѣрьте, я почтительнѣйше...

-- Какая наглость! -- съ отвращеніемъ глядя на его мокрую голову, прошипѣла дама. -- Пользуясь тѣмъ, что мы однѣ...

-- Господа! -- покачалъ головой Гамовъ. -- О, какъ вы неправы! Боже-е, какъ неправы! -- Вы, конечно, какъ женщины интеллигентныя, знаете, что въ Трувилѣ, напримѣръ, дамы купаются вмѣстѣ съ мужчинами...

-- Лжете! -- истерически закричала сидящая на ступенькахъ Лиза. -- Тамъ это обычай, и тамъ мужчины всѣ въ купальныхъ костюмахъ! A вы голый... Убирайтесь!

-- Знаете-ли вы, -- дѣлая шагъ по направленію Лизы, смиренно сказалъ студентъ, -- что Наполеонъ, когда его спросили о предкахъ, гордо заявилъ: я самъ предокъ! Почему же мы не можемъ сказать о себѣ: господа, мы сами заведемъ этотъ обычай!.. A что я голый -- такъ мое тѣло по горло сидитъ въ водѣ... это ничего. Впрочемъ, если вы желаете, Елизавета... виноватъ, какъ по отечеству? -- то бросьте мнѣ ту простыню, которая по комъ-то сохнетъ на перилахъ. Она прекрасно прикроетъ мое убожество и наготу...

-- Брось ему! -- сказала, гордо отворачиваясь, дама въ водѣ. -- И пусть онъ убирается.

-- Хорошо, я уйду, -- согласился студентъ, ловя простыню. -- Но на прощанье спрошу васъ: за что вы меня гоните?

-- Вотъ новости! -- всплеснула руками высокая. -- Да какъ же васъ не гнать? Мы тутъ въ купальныхъ костюмахъ, a вы на насъ глаза пялите... Убирайтесь!

-- А? Что? Сейчасъ, сейчасъ... Но мнѣ одно странно... Если бы вы служили въ театрѣ и пѣли бы когда-нибудь партію какого-нибудь пажа -- вы показались бы въ трико?.. и не передъ однимъ скромнымъ, близорукимъ студентомъ, a передъ тысячной толпой!.. Почему же теперь y васъ появился какой-то ложный ненормальный стыдъ?

-- То театръ, -- возразила Лиза. -- A то -- купальня!

-- Виноватъ, -- вѣжливо улыбнулся студентъ, садясь на выдавшійся изъ воды столбъ и кутаясь въ простыню. -- Но гдѣ-же разница по существу? Вѣдь фактъ остается фактомъ!

-- Какой фактъ? -- недоумѣвающе спросила Лиза.

-- Тотъ, о которомъ вы говорили.

Ни о какомъ фактѣ Лиза не говорила. Но спокойный уравновѣшенный тонъ студента такъ озадачилъ ее, что она только и нашлась сказать:

-- Не забывайте, -- мы замужнія дамы, a вы -- незнакомый намъ человѣкъ!

-- Представьте себѣ, господа, -- началъ студентъ и какъ-то незамѣтно примостился на ступенькахъ лѣстницы немного ниже Лизы. -- Представьте, что вы бы не встрѣтились съ вашими мужьями въ свое время, a встрѣтились со мной. Вышли бы за меня замужъ -- и что же! Я имѣлъ-бы на васъ всѣ права... Вы бы ни капельки не стѣснялись меня. Такъ что -- стоитъ ли простую случайность возводить въ принципъ?

-- Въ какой тамъ еще принципъ? -- ворчливо отозвалась красивая дама y веревки.

-- Въ тотъ, на которомъ вы настаиваете...

-- Не понимаю, о чемъ вы говорите... Одному только удивляюсь: какъ вы могли рѣшиться, не боясь послѣдствій, явиться сюда?

-- Сударыни! Въ сущности говоря -- какая разница, если я сейчасъ, въ пяти шагахъ отъ васъ или если бы я былъ въ своей купальнѣ въ сорока шагахъ? Васъ смущаютъ эти жалкіе тридцать пять шаговъ, но, вѣдь, по существу, что измѣнилось въ нашемъ мірѣ оттого, что мы сейчасъ мирно бесѣдуемъ?.. Если бы мы были въ платьяхъ, такъ -- очень возможно, -- сидѣли бы еще ближе другъ къ другу гдѣ-нибудь въ концертѣ... Значитъ, по вашему, все дѣло въ платьяхъ? Въ этой жалкой условности, сшитой изъ груды разноцвѣтныхъ тряпокъ -- руками жалкой, глупой портнихи, иногда даже испорченной до мозга костей или больной изнурительной болѣзнью.

-- Какой вы странный... Сидитъ, разговариваетъ. Но, представьте, ваше присутствіе просто очень намъ непріятно!

-- Боже мой! Бѣдные мы люди... Мы съ головой сидимъ въ цѣломъ морѣ условностей. Вы оскорбляете и гоните меня только потому, что я мужчина... A если бы сейчасъ явилась купаться сюда какая-нибудь жирная, отвратительная, вульгарная торговка -- вы бы не заявили ни одного слова протеста... Почему? Потому только, что она женщина? Чѣмъ она лучше меня -- необразованная, тупая женщина?

-- Гм... Но она, все же, женщина...

-- A что такое -- женщина, мужчина?.. Чистая случайность, если вдуматься въ это! Такъ неужели же за эту случайность я долженъ быть ниже всякой торговки?.. Обидно! Какая-то вѣковая несправедливость...

-- Но вы забываете о женской стыдливости! -- сказала Лиза, подбирая голыя ноги подъ ступеньки и обнимая руками колѣни.

-- Женская стыдливость? Стыдиться можно нехорошаго: воровства, убійства... Некрасивая женщина можетъ стыдиться своихъ недостатковъ -- худыхъ ногъ, впалой груди (дама y веревки выпрямилась и инстинктивно погладила свою развитую, пышную грудь), a чего же стыдиться красивой женщинѣ? Богъ создалъ ее, надѣлилъ ее совершенствами, и если она скрываетъ ихъ -- она обижаетъ этимъ Создателя, Творца всего сущаго, мудраго, вѣчнаго...

Въ словахъ студента было что-то убаюкивающее, умиротворяющее. Онъ взялъ руку Лизы лежавшую на ея колѣнѣ, и почтительно цѣлуя, сказалъ:

-- Что можетъ быть прекраснѣе этой руки, этого совершеннаго созданія природы...

-- Ай, -- жалобно протянула Лиза. -- Оля, онъ цѣлуетъ мою руку... Ой! Смотри-ка, онъ уже сидитъ около меня... Уходите отсюда!!

-- Сейчасъ уйду, -- пообѣщалъ студентъ. -- Сію минуточку... Только мнѣ очень тяжело и обидно (голосъ его, дѣйствительно задрожалъ подавленной слезой) -- почему на вечерѣ любой дуракъ, шуллеръ и негодяй можетъ поцѣловать вашу руку, a мнѣ, тихому, застѣнчивому человѣку...

Оля хлопнула рукой по водѣ и расхохоталась.

-- Застѣнчивый... Хорошій застѣнчивый. Приплылъ къ незнакомымъ дамамъ, усѣлся на ступенькахъ, забралъ простыню... Сидитъ... Убирайтесь отсюда! Не смѣйте на меня смотрѣть!

-- A что такое взглядъ? -- задумчиво сказалъ студентъ. -- Въ сущности, это предразсудокъ... Да вотъ я, -- сдѣлайте одолженіе, смотрите на меня сколько угодно...

-- Очень нужно! -- сказала Лиза и бросила косой взглядъ на голыя руки студента.

-- Га-амовъ! -- донесся издали тоскующій голосъ. -- Скоро ты?

-- Ахъ, я и забылъ, -- спохватился Гамовъ. -- Меня тутъ товарищъ дожидается... Заболтался я съ вами. А, впрочемъ... Игнатій! Плыви сюда!!

-- Вы съ ума сошли?! -- возмутилась Лиза, -- кого вы тамъ еще зовете?

-- Это мой другъ -- мухи не обидитъ! Вы его, пожалуйста, пріободрите. Онъ въ малознакомомъ обществѣ теряется. Поручаю вашему такту и заботливости...

Вынырнула голова бухгалтера Безобручина.

-- Въ... въ сущности, mesdames, -- робко пролепеталъ онъ, умоляюще смотря на женщинъ, -- это предразсудокъ. Въ оперѣ же вы пѣли бы...

-- Иди ужъ, -- усмѣхнулся снисходительно студентъ. -- Садись! Вотъ тебѣ еще есть, что-то, вродѣ полотенца. Закутайся...

-- Какое безобразіе! -- охнула Оля. -- Мое полотенце! Воображаю, что скажутъ наши мужья, когда вернутся изъ города и узнаютъ...

-- Они не узнаютъ, -- успокоилъ ее Гамовъ. -- Мы имъ не скажемъ. Вотъ это, господа, Игнатій Безобручинъ, промышленникъ и торговый гость. Очень хорошо поетъ -- прямо заглядѣнье. Если бы вы настаивали на посѣщеніи васъ нами (о, пара стакановъ чаю -- не больше), онъ бы спѣлъ вамъ что угодно. Піанино есть?

-- Однако, -- сказала Лиза, качая головой, -- вы довольно недвусмысленно навязываетесь на приглашеніе...

Дрожащій бухгалтеръ спряталъ вылѣзшую изъ полотенца руку и, стуча зубами, заявилъ:

-- Въ сущности, что такое приглашеніе?.. Предразсудокъ!.. Если вдуматься хоро... шенько.

-- Такъ, -- кивнулъ головой студентъ, -- такъ и нужно, Игнатій. Уразумѣлъ?

Онъ поцѣловалъ еще разъ Лизину руку и почтительно сказалъ:

-- Merci за приглашеніе. Пока до свиданія. Одѣвайтесь. Мы подождемъ васъ y выхода...

-----

На красную дачу возвращались вчетверомъ... Студентъ, ведя подъ руку усмѣхающуюся, разрумяненную блондинку Олю, горячо говорилъ ей:

-- Да если бы даже я поцѣловалъ когда-нибудь васъ -- что здѣсь, въ сущности, такого? Если хорошенько вдуматься...

-- Въ сущности, это предразсудокъ, -- поддержалъ его бухгалтеръ, влача на плечѣ мокрую простыню и полотенце...-- Если, конечно, вдуматься!

-- Конечно, если вдуматься... -- разсѣянно подтвердила Лиза и взяла его подъ руку.