Аверченко Аркадий Тимофеевич - От сицилиста через социалиста к сицилисту

Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.

Т. 10. В дни Содома и Гоморры

М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2017.

ОТ СИЦИЛИСТА ЧЕРЕЗ СОЦИАЛИСТА К СИЦИЛИСТУ

Фельетон

Быть социалистом для русского интеллигента -- это все равно, что быть Рюриковичем для русского дворянина.

(Не помню, кто сказал. Да это и не важно)

До революции мужицкая Россия социалиста не знала. Мужицкой России был известен только сицилист.

Впервые это слово вошло в мое сознание, когда мне было 6 лет, и произнесли это слово уста моей няньки, простой доброй деревенской бабы.

-- Аннушка... Ты видела что-нибудь страшное? -- спросил я однажды, прижимаясь щекой к ее могучей теплой груди.

-- Видела, Аркашенька. Как не видеть.

-- Что уж ты видела?

-- Сицилиста видела.

Будто кто-то костлявой холодной лапой провел по моей спине...

Я прижался ближе к надежной груди и дрожащими от ужаса губами прошептал:

-- А кто же он такой?

-- Он-то? В очках, как леший.

-- А что он делает?

-- А в деревнях колобродят они.

-- Кого... чего?

-- Колобродят. (Какое страшное слово! Не просто бродят, а колобродят). Придет такой анафема и сунет зажигательное стеклышко в соломенную крышу.

-- А зачем?

-- А для пожару.

-- А пожар зачем?

-- Вот тебе раз -- зачем! Чтоб люди погорели.

Даже та примитивная логика, которая была в то время отпущена мне Провидением для обихода, не удовлетворилась этим объяснением.

-- Погорели, погорели, -- недоумевающе пробормотал я. -- Это мало, что погорели. А ему это для чего нужно?

-- Сицилисту-то?

-- Ну, да.

Она снисходительно потрепала меня тяжелой рукой по хрупкому плечику.

-- Ему, брат, все нужно. Прискачет, накрутит делов, да и дальше. А ты спал бы скорей, а?

-- А он в нашу крышу стекло не всунет?

-- Еще чего! В городу-то? В железную-то?

-- В очках? -- переспросил я.

-- Он-то? В очках.

-- Патлатый?

-- Патлатый. А спал бы ты, Аркашенька, а?

Легко сказать -- спи! Напугала меня, дура, до родимчика, а потом спи.

Главное, меня пугало то, что поступкам сицилиста нельзя было дать никакого объяснения.

Пришел, сунул в крышу зажигательное стеклышко и запрыгал дальше.

Страшные люди водятся на суше!

-----

Потом уже, когда я подрос, мне случилось разговориться со своим учителем -- радикально настроенным хохлом Павлюком.

-- Кондрат Иваныч! А что такое со-ци-а-лист?

-- О-о, брат... Это не твоего умишка дело! Это люди, которые хотят, чтобы всем одинаково хорошо жилось!

Я ехидно спросил:

-- А правда, что они зажигательные стекла в соломенные крыши в деревнях подкладывают?

Глубокое изумление написалось на заросшем черными волосами лице.

-- Для чего?

-- Чтоб пожар был.

-- Какой дурак тебе это сказал?

-- Один господин, -- соврал я, болея душой за бесхитростную няньку.

-- Преогромный болванище твой этот господин.

Этот краткий, но выразительный разговор в корне изменил мое мнение о социалисте, но деревня, очевидно, еще долго питалась легендой о подкладывании зажигательных стекол.

Потому что отношение деревни к сицилисту было прямолинейное: изловив, его убивали.

А он, кроткое существо не от мира сего, безропотно терпел эти гонения и при первой же возможности "шел в народ".

И до того был он прост и бесхитростен, что даже не прибегал к переодеванию, к мимикрии, что умела делать самая простая древесная бабочка или мелкая разная рыбешка, принимая в минуту опасности цвет окружающей ее среды... Нет! Сицилист, -- как был в высоких сапогах, очках, с длинными волосами, -- так он и шел "в народ", крича всей своей натурой:

-- Вот он, братцы, я! Любите и жалуйте.

Неизвестно, почему, но темная деревня не любила си-- цилиста и не жаловала.

Его гнали. На него устраивались облавы.

-- Игнашка, слышал? К попу к нашему, грят, сицилист приехамши.

-- Да что ты! Ах, мать честная! Попомнит же он у нас... Где он сейчас?

-- А вон, вишь ты, вышел, за огородами чивой-то с ребятами разговор разговаривает.

-- Разговаривает? А к начальству ежели его предоставить -- будет он разговаривать? Заходи оттелева, гони его на меня, а мы с Кузькой тут его переймем. Во-во. Держи его, лови! О-го-го! У-лю-лю!.. Вали его на землю, крути руки!

И вершила темная жестокая деревня темное жестокое дело, и расплывалась черным липким пятном деревенская страшная бессмыслица.

И вдруг -- одним поворотом могучего рычага загнанный, забитый сицилист сразу вознесся на недосягаемую высоту, и сразу же короновался из сицилистов в Социалисты Его Величества Русского Народа.

О, Боже! Бриллианты, цветы, кружева... Красные флаги, марсельеза, алые банты и поцелуи. Брешко-Брешковскую носят на руках, Троцкого носят на руках, Ленина встречают войска со знаменами.

Потом все немного перепуталось

"Мчатся, сшиблись в общем крике"...

Потом все перепуталось еще больше...

Как сказал тот же поэт о результате этой живописной схватки:

"Делибаш уже на пике,

А казак без головы".

Но, потеряв голову, социалистический казак не опустил рук, наоборот, написав на своем знамени "Грабь награбленное", бодро зашагал в темную дремлющую деревню.

И вот уже:

"Идут мужики и несут топоры --

Что-то страшное будет..."

И вот уже претворен волей судьбы этот нарочито дурацкий стишок из "Бесов" Достоевского -- в настоящую живую жизнь: пришли мужики с топорами и сделали нечто страшное... Разоряли культурные имения, резали племенной скот, рубили бессмысленно и дико рояли, картины, редкие оранжереи...

Прошло еще немного времени -- и вот уже социалистический "беднейший мужик" с топором в руке превращается в мелкого деревенского буржуя и кулака, и вот уже против него посылаются отряды самых настоящих социалистов -- уже безо всякой фальши и подделки, но зато с пулеметами.

И снова, снова "мчатся", и снова, снова "сшиблись в общем крике".

Снова на деревню пришел социалист, и снова грянет своеобразная реставрация: снова социалист будет декоро-- нован в "сицилиста".

И, боюсь я, скоро, до чрезвычайности скоро, наступит то время, когда выбежит на середину деревенской улицы растрепанный мужичонка и гаркнет на всю улицу:

-- Православные, сицилиста поймал!

-- Вяжи его, -- грянет вся остальная растрепанная полупьяная Русь. -- Бей его, волоки на начальство!

-- Заходи оттелева, гони его на меня, крути руки за спину...

И замкнется на многое множество темных русских лет железный круг: от сицилиста через социалиста к сицилисту...

КОММЕНТАРИИ

Впервые: Новый Сатирикон. 1918. No 14 (июнь).

Брешко-Брешковскую носят на руках... -- Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844-1934) была в те времена необычайно популярной фигурой. Еще в молодости она, оставив семью, ушла в революцию, всю жизнь оставаясь верной своему выбору. Начав с увлечения анархизмом П. Кропоткина, радикализировалась, стояла у истоков партии эсеров и Боевой организации Г. Гершуни, пестовала будущих террористов -- И. Каляева, Е. Созонова, Б. Савинкова. Много лет провела на каторге и в ссылке, эмигрировала. Вернувшись на родину в Первую революцию, была выдана Азефом, и снова -- многолетняя сибирская ссылка. Но популярности она не утратила, и после Февраля спецвагон со знаменитой политкаторжанкой приезжал встречать сам Керенский, в союзе с которым и продолжилась ее борьба за народное счастье.

Брешко-Брешковская стала одним из символов своего времени, был даже снят агитфильм "Бабушка русской революции". Октябрь сильно поправевшая Екатерина Константиновна встретила негативно, но, не преуспев в борьбе с узурпаторами государственной власти, отбыла в эмиграцию.