Державин (Гавриил Романович) -- знаменитый поэт; род. 3 июля 1743 г. в Казани; по происхождению принадлежал к мелкопоместным дворянам. Его отец, армейский офицер, почти вслед за рождением ребенка должен был переехать по делам службы еще далее на восток и жил то в Яранске, то в Ставрополе, под конец в Оренбурге. Родители Д. хотя сами не обладали образованием, однако умели ценить его и употребляли все усилия, чтобы дать детям по возможности лучшее воспитание. Д., родившийся очень слабым и хилым, "от церковников" научился читать и писать; семи лет, когда семья жила в Оренбурге, его поместили в пансион некоего "сосланного в каторжную работу" немца Розе; последний был "круглый невежда". За четыре года, проведенные у Розе, Д. все же научился довольно порядочно немецкому языку, потому что отличался вообще "чрезвычайной к наукам склонностью". Будущему поэту было 11 лет, когда умер его отец (1754). Вдова с детьми осталась в большой бедности. Ей пришлось "с малыми своими сыновьями ходить по судьям, стоять у них в передней по нескольку часов, дожидаясь их выхода; но когда выходили, не хотел никто выслушать ее порядочно, но все с жестокосердием ее проходили мимо, и она должна была ни с чем возвращаться домой". Эти впечатления детства оставили в душе ребенка неизгладимый след; поэту "врезалось ужаснейшее отвращение от людей неправосудных и притеснителей сирот", и идея "правды" сделалась впоследствии господствующей чертой его нравственного характера. Несмотря на крайнюю бедность, вдова, переехавши в Казань, отдала детей для обучения сначала гарнизонному школьнику Лебедеву, потом артиллерии штык-юнкеру Полетаеву; учителя эти были не лучше каторжника Розе. В 1759 г. с открытием в Казани гимназии Д. вместе с братом были помещены в гимназию. Образовательные средства и здесь, однако, были невелики; учеников главным образом заставляли выучивать наизусть и произносить публично речи, сочиненные учителями, разыгрывать трагедии Сумарокова, танцевать и фехтовать. Собственно научным предметами "по недостатку хороших учителей" в гимназии "едва ли" -- сознается Д. -- учили его "с лучшими правилами, чем прежде". За время пребывания в гимназии будущий поэт усовершенствовался лишь в немецком языке и пристрастился к рисованию и черчению. Д. был в числе первых учеников, особенно успевая в "предметах, касающихся воображения". Недостаток систематического образования отчасти пополнялся чтением. Д. пробыл в гимназии лишь около 3 лет: в начале 1762 г. поэт, года за два перед тем записанный в гвардию, был вытребован в Петербург на службу. В марте 1762 г. Д. был уже в Петербурге, и прямо с гимназической скамьи очутился в солдатских казармах.
Последовавшие за тем двенадцать лет (1762--1773) составляют наиболее безотрадный период в жизни поэта. На него обрушивается тяжелая черная работа, поглощающая почти все время; его окружает невежество и разврат товарищей; все это быстро и самым гибельным образом действует на страстного и увлекающегося юношу. Разврат чередуется с кутежом и азартными играми. Поэт пристрастился к картам, начав играть сначала "по маленькой", а потом и "в большую". Одно время, живя в отпуске в Москве, Д. проиграл в карты денгьи, присланные матерью на покупку именья, и это едва окончательно его не погубило: поэт "ездил, так сказать с отчаянья, день и ночь по трактирам, искать игры; познакомился с игроками или, лучше, с прикрытыми благопристойными поступками и одеждой разбойниками; у них научился заговорам, как новичков заводить в игру, подборам карт, подделкам и всяким игрецким мошенничествам". "Впрочем, -- прибавляет поэт, -- совесть, или лучше сказать, молитвы матери, никогда его (в "Записках" Д. говорит о себе в третьем лице) до того не допускали, чтоб предался он в наглое воровство или в коварное предательство кого-либо из своих приятелей, как другие делывали"; "когда не было денег, никогда в долг не играл, не занимал оных и не старался какими-либо переворотами отыгрываться или обманами, ложью и пустыми о заплате уврениями достать деньги"; "всегда держал свое слово свято, соблюдал при всяком случае верность, справедливость и приязнь". На помощь к лучшим нравственным инстинктам природы скоро стала приходить и врожденная склонность поэта к стихотворству. "Когда же случалось, что не на что было не токмо играть, но и жить, то, запершись дома, ел хлеб с водой и марал стихи". "Марать стихи" поэт начал еще в гимназии; по словам самого Д., чтение книг стало пробуждать в нем охоту к стихотворству. Поступив в военную службу, он переложил на рифмы ходившие между солдатами "площадные прибаски на счет каждого гвардейского полка". Впрочем, одновременно с этим поэт занимается и самообразованием; он "старается научиться стихотворству из книги о поэзии Тредьяковского, из прочих авторов, как Ломоносова и Сумарокова". Его привлекает также Козловский, прапорщик того же полка, человек не без литературного дарования. Д. особенно нравилась "легкость его слога". Несмотря на то, что среди казарменной обстановки поэт "должен был, хотя и не хотел, выкинуть из головы науки", он продолжает "по ночам, когда все улягутся", читать случайно добытые книги, немецкие и русские. Так Д. удается познакомиться с сочинениями Клейста, Гагедорна, Геллерта, Галлера, Клопштока; он начинает переводить в стихах "Телемаха", "Мессиаду" и др. Лучшие инстинкты натуры, наконец, превозмогли. "Возгнушавшись сам собою", поэт под конец находит выход для своих сил: его спасает Пугачевщина. В 1773 г. главным начальником войск, посланных против Пугачева, был назначен Бибиков. Д. (незадолго перед тем произведенный в офицеры через десять лет солдатской службы) решается лично явиться к Бибикову перед его отъездом в Казань с просьбой взять его с собой, как казанского уроженца. Бибиков исполняет эту просьбу, и следующие 4 года (1773--76) Д. проводит на востоке России. Своим усердием и талантами Д. скоро приобрел расположение и доверие Бибикова. Почти немедленно по приезде в Казань Д. пишет речь, которой казанское дворянство отвечало императрице на ее рескрипт. Вслед за тем Д. посылается Бибиковым с секретными поручениями сначала в Симбирск и Самару, потом в Саратов. Полная преданность долгу, необычайная энергия, находчивость и сообразительность очень скоро приобрели Д. общее уважение и среди начальников, и среди подчиненных. Труды Д. за время Пугачевщины не доставили ему, однако, никаких служебных выгод; они окончились для поэта большими служебными неприятностями, даже преданием суду. Во всем виновата была отчасти вспыльчивость Д., отчасти, и едва ли не более всего, недостаток в нем "политичности". Суд над Д. был прекращен, но все заслуги его пропали даром. Поэту не тотчас удалось и вернуться в столицу; уже после казни Пугачева Д. получает новое, вовсе не вызывавшееся необходимостью поручение опять ехать в Саратов и около 5 месяцев проводит на Волге "праздно". К этому времени относятся так наз. "Читалагайские оды" Д. По возвращении в СПб., обойденный наградами, Д. сам принужден был о них хлопотать, тем более, что во время Пугачевщины очень много потерпел и материально: в его Оренбургском именье недели с две стояли 40000 подвод, везших провиант в войско, причем съеден был весь хлеб и скот и солдаты "разорили крестьян до основания"... Д. решился прибегнуть к покровительству всесильного Потемкина; но хлопоты долго не имели успеха: Д. пришлось подать одну за другой две просьбы Потемкину, не раз "толкаться у князя в передней", подать просьбу самой императрице, новую докладную записку Потемкину, и только после этого, в феврале 1777 г., Д. наконец было объявлена награда: "по неспособности" к военной службе он с чином коллежского советника "выпускался в штатскую" (несмотря на прямое заявление, что он "не хочет быть статским чиновником"), и ему жаловалось 300 душ в Белоруссии. Д. хотя и написал по этому поводу "Излияния благодарного сердца императрице Екатерине Второй" -- восторженный дифирамб в прозе, тем не менее имел полное основание считать себя обиженным. Гораздо счастливее был Д. в это время в картах: осенью 1775 г., "имея в кармане всего 50 р.", он выиграл до 40000 р. Скоро Д. получает довольно видную должность в сенате и в начале 1778 г. женится, буквально с первого взгляда влюбившись, на 16-летней девушке, Екатерине Яковлевне Бастидон (дочери камердинера Петра III, португальца Бастидон, женившегося по приезде в Россию на русской). Брак был самый счастливый. С красивой наружностью жена Д. соединяла кроткий и веселый характер, любила тихую, домашнюю жизнь, была довольно начитана, любила искусства, особенно отличаясь в вырезывании силуэтов. В своих стихах Д. называет ее "Пленирою", и поэт никогда не был так счастлив, как в период своего первого брака. Счастливая женитьба имела самое благотворное влияние и на общее развитие поэтической деятельности Д. В 1773 г., в журнале Рубана "Старина и Новизна" явилось без подписи первое произведение Д., перев. с нем.: "Ироида или письма Вивлиды к Кавну" (из "Превращений" Овидия); в том же году была напеч., также без подписи, "Ода на всерадостное бракосочетание вел. кн. Павла Петровича", сочиненная (сказано в заглавии) "потомком Аттилы, жителем реки Ра". Около 1776 г. Д. изданы были "Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае", 1774. Гора Читалагай находится близ одной из нем. колоний, верстах в 100 от Саратова, на левом берегу Волги; в Пугачевщину поэт одно время стоял здесь со своим отрядом и, случайно встретив у жителей немецкий перевод славившихся тогда французских од Фридриха II, в часы досуга перевел четыре из них русской прозой. Тогда же Д. было написано несколько оригинальных стихотворений: "На смерть Бибикова", "На великость", "На знатность" и др. Все это и было собрано в названной книжке. Эти первые произведения Державина не удовлетворяли самого поэта. В большей части из них замечалось еще слишком сильное влияние Ломоносова; чаще всего это были прямые подражания, и весьма неудачные. При крайней высокопарности и бедности содержания сам язык их страдал устарелыми, неправильными формами. Лишь в "Читалагайских одах" начали несколько заметнее сказываться проблески будущего таланта; хотя и они, по сознанию самого поэта, писаны еще "весьма не чистым и неясным слогом", но в них автор уже видимо, по выражению Дмитриева, "карабкался на Парнас". Решительный перелом в поэтической деятельности Д. происходит в 1778--79 гг., около времени его женитьбы и сближения со Львовым, Капнистом, Хемницером. Державин сам так характеризует прежний, более ранний период своей поэзии и переход к позднейшему, самостоятельному творчеству: "правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского, а в выражении и слоге старался подражать Ломоносову; но так как не имел его таланта, то это и не удавалось мне. Я хотел парить, но не мог постоянно выдерживать изящным подбором слов, свойственных одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Поэтому с 1779 г. избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Баттэ и советами друзей моих, Н. А. Львова, В. В. Капниста и Хемницера, причем наиболее подражал Горацию". В этих словах поэт довольно верно характеризует отличие своей поэзии от Ломоносовской и указывает литературные связи, определившие его дальнейшее поэтическое развитие. По теории Баттэ, поэзия при "подражании природе" должна прежде всего "нравиться" и "поучать". Этот взгляд был усвоен и Д. Еще более он был обязан названным здесь своим друзьям. Почти все они были моложе Д., но стояли гораздо выше его по образованию. Капнист отличался знанием теории искусства и версификацией; на автографах державинских стихотворений нередко встречаются поправки, сделанные его рукой. Н. А. Львов слыл русским Шапеллем, воспитался на французских и итальянских классиках, любил легкую шуточную поэзию и сам писал в этом роде; выше всего он ставил простоту и естественность, умел ценить народный язык и поэзию, щеголял остроумием и оригинальностью литературных взглядов, смело восставая иногда против общепринятых суждений и мнений; признавая, напр., Ломоносова "богатырем русской словесности", Львов указывал на "увечья", нанесенные им русскому языку. Вообще Львов имел репутацию тонкого и меткого критика, и его советами больше всего пользовался Д. К тому же направлению принадлежал и Хемницер. Сблизившись с этими лицами, Д. не мог не подчиниться их влиянию. Сравнивая более ранние стихотворения Д. с теми, которые были написаны им начиная с 1779 г., нельзя не видеть всей громадности шага, сделанного поэтом. Первой одой, написанной в новом направлении, было "Успокоенное неверие" (1779). Почти одновременно с ней была напечатана ода "На смерть кн. Мещерского" (1779), впервые давшая поэту громкую известность и поражавшая читателей небывалой звучностью стиха, силой и сжатостью поэтического выражения. В том же году напечана была ода "На рождение в севере порфирородного отрока". Своей игривой легкостью она резко выделялась из обычных торжественных од того времени; к этому присоединялись плавность стиха и совершенно необычная гуманность понятий и чувств поэта, в которых отразились лучшие стремления времени. В 1780 г. в печати является известная ода "Властителям и судиям", написанная в подражание псалму и замечательная по смелости и силе выражений; она чуть было не навлекла на поэта немилость императрицы. В том же году печатаются оды: "На отсутствие ее величества в Белоруссию" и "К первому соседу". Содержание поэзии Д. разом становится глубже и разнообразнее; самая форма стиха быстро совершенствуется. Вместо бесплодного стремления к "великолепию и пышности речи российского Пиндара" перед нами образы и картины, взятые прямо из жизни, нередко из простого быта; рядом с парением идет сатира и шутка; поэт употребляет народные обороты и выражения. "Фелица", написанная в 1782 г., напечатанная в 1783 г., по общему убеждению современников, открывала "новый путь" к Парнасу. Она вызвала такой же восторг в читателях, как за сорок с лишком лет до того ода "На взятие Хотина" Ломоносова. В "Фелице" все было новостью -- и форма, и содержание. "Бумажный гром" высокопарных од, по сознанию современников, стал уже всем "докучать". В лице Д. и, в частности, в столь прославившей его знаменитой оде ложноклассический тон русской лирической поэзии XVIII в. впервые начинал уступать место более живой, реальной поэзии. К этому присоединялась столь необычная "издевка злая" с прозрачными намеками на живые лица и обстоятельства. Не мог не привлекать также и ярко нарисованный поэтом идеал монархини, сочувствие ее гуманным идеям и преобразованиям, всюду чувствуемое в оде стремление поэта, еще ранее им высказанное, видеть "на троне человека". И по отношению к легкости стиха в оде также видели как бы начало нового периода; как известно, "Фелица" послужила поводом к основанию даже особого журнала ("Собеседника любителей российского слова").
"Фелица" решила дальнейшую судьбу поэта. Служба его в сенате была непродолжительна. У Д. очень скоро начались неудовольствия с ген.-прокурором Вяземским. Некоторую роль играла здесь, кажется, самая женитьба поэта (Вяземскому хотелось выдать за Д. одну свою родственницу); но были и другие причины, чисто служебные. В сенате нужно было составлять роспись доходов и расходов на новый (1784) год. Вяземскому хотелось, "чтобы нового росписания и табели не сочинять", а довольствоваться расписанием и табелью прошлого года. Между тем, только что оконченная ревизия показала, что доходы государства значительно возросли сравнительно с предыдущим годом. Д. указывал на незаконность желания ген.-прокурора; ему возражали: "ничего, князь так приказал". Поэт, однако, твердо стоял на своем и, опираясь на букву закона, заставил-таки сделать новую роспись, "в которой вынуждены были показать более противу прошлого года доходов 8000000". Это был первый случай открытой борьбы Д. "за правду", приведший поэта впервые к горькому убеждению, что "нельзя там ему ужиться, где не любят правды". Вскоре Д. должен был выйти в отставку (в февр. 1784 г.). Несколько месяцев спустя, в том же 1784 г., он был назначен олонецким губернатором. По этому поводу Вяземский заметил, что "разве по его носу полезут черви, если Д. усидит долго"; и это сбылось. Не успел Д. приехать в Петрозаводск, как у него начались неприятности с наместником края, Тутолминым, и менее, чем через год, Д. был переведен в Тамбов. Здесь он также "не усидел долго". Страницы "Записок" Д., посвященные периоду его губернаторства в Тамбове, говорят о чрезвычайной служебной энергии и глубоком желании поэта принести посильную пользу, а также о его старании распространять знания и образование среди тамбовского общества, в этом "диком, темном лесу", по выражению поэта. Поэт подробно говорит в "Записках" о танцевальных вечерах, которые его жена устраивала для тамбовской молодежи у себя на дому, о классах грамматики, арифметики и геометрии, которые чередовались в губернаторском доме с танцами; говорит о мерах к поднятию в обществе музыкального вкуса, о развитии в городе итальянского пения, о заведении им первой в городе типографии, первого народного училища, устройстве городского театра и т. д. С другой стороны, громадная масса бумаг, хранящихся до сих пор в саратовском архиве и писанных рукой поэта, указывает наглядно, с каким усердием относился Д. к своей службе. Энергия нового губернатора очень скоро привела его в столкновение с наместником. Возник целый ряд дел, перенесенных в сенат. Сенат, направляемый Вяземским, стал на сторону наместника и успел так все представить императрице, что она повелела удалить Д. из Тамбова и рассмотреть представленные против него обвинения. Поэт-губернатор очутился под судом. Началась длинная проволочка, дело отлагалось "день на день", и явившийся в Москву Д. шесть месяцев "шатался по Москве праздно", отлично сознавая причину промедлений, "все крючки и норы", по его выражению. Состоявшееся наконец решение сената вышло крайне уклончивое и направлялось к тому, что так как он, Д., уже удален от должности, то "и быть тому делу так". Д. отправился в Петербург; он надеялся "доказать императрице и государству, что он способен к делам, неповинен руками, чист сердцем и верен в возложенных на него должностях". Ничего определенного, однако, он не добился. На поданную Д. просьбу императрица приказала объявить сенату словесное повеление, чтобы считать дело "решенным", а "найден ли Д. винным или нет, того не сказано". Вместе с тем Д. от имени императрицы передавалось, что она не может обвинить автора "Фелицы", и приказывалось явиться ко двору. Поэт был в недоумении. "Удостоясь со благоволением лобызать руку монархини и обедав с нею за одним столом, он размышлял сам в себе, что он такое: виноват или не виноват? в службе или не в службе?". После новой просьбы и новой аудиенции, причем поэту опять ничего не удалось "доказать", 2 авг. 1789 г. вышел именной указ, которым повелевалось выдавать Д. жалованье "впредь до определения к месту". Ждать места Д. пришлось более 2 лет. Соскучившись таким положением, поэт решился "прибегнуть к своему таланту": написал оду "Изображение Фелицы" (1789) и передал ее тогдашнему любимцу, Зубову. Ода понравилась, и поэт "стал вхож" к Зубову; около того же времени Д. написал еще две оды: "На шведский мир" и "На взятие Измаила"; последняя особенно имела успех. К поэту стали "ласкаться". Потемкин (читаем в "Записках") "так сказать, волочился за Д., желая от него похвальных себе стихов"; с другой стороны, за поэтом ухаживал и соперник Потемкина, Зубов, от имени императрицы передавая поэту, что если хочет, он может писать "для князя", но "отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил", что "он и без него все иметь будет" "В таковых мудреных обстоятельствах" Д. "не знал, что делать и на которую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем". В декабре 1791 г. Д. был назначен статс-секретарем императрицы. Это было знаком необычайной милости; но служба и здесь для Д. была неудачной. Поэт не сумел угодить императрице и очень скоро "остудился" в ее мыслях. Причина "остуды" лежала во взаимных недоразумениях. Д., получив близость к императрице, больше всего хотел бороться со столь возмущавшей его "канцелярской крючкотворной дружиной", носил императрице целые кипы бумаг, требовал ее внимания к таким запутанным делам, как дело Якобия (привезенное из Сибири "в трех кибитках, нагруженных сверху до низу") или еще более щекотливое дело банкира Сутерланда, где замешано было много придворных и от которого все уклонялись, зная, что и сама Екатерина не желала его строгого расследования. Между тем от поэта вовсе не того ждали. В "Записках" Д. замечает, что императрица не раз заводила с докладчиком речь о стихах "и неоднократно, так сказать, прашивала его, чтоб он писал в роде оды Фелице". Поэт откровенно сознается, что он не раз принимался за это, "запираясь по неделе дома", но "ничего написать не мог"; "видя дворские хитрости и беспрестанные себе толчки", поэт "не собрался с духом и не мог таких императрице тонких писать похвал, каковы в оде Федице и тому подобных сочинениях, которые им писаны не в бытность еще при дворе: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими"... Поэт так "охладел духом", что "почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу императрице", которая "управляла государством и самым правосудием более по политике, чем по святой правде". Много вредили поэту также его излишняя горячность и отсутствие придворного такта. Менее чем через три месяца по назначении Д. императрица жаловалась Храповицкому, что ее новый статс-секретарь "лезет к ней со всяким вздором". К этому могли присоединяться и козни врагов, которых у Д. было много; поэт, вероятно, не без основания высказывает в "Записках" предположение, что "неприятные дела" ему поручались и "с умыслу", "чтобы наскучил императрице и остудился в ее мыслях"... Статс-секретарем Д. пробыл менее 2 лет: в сентябре 1793 г. он был назначен сенатором. Назначение было почетным удалением от службы при императрице. Сделавшись сенатором, Д. скоро рассорился со всеми сенаторами. Как всегда, он отличался усердием и ревностью к службе, ездил в сенат иногда даже по воскресеньями и праздникам, чтобы просмотреть целые кипы бумаг и написать по ним заключения. Правдолюбие Д. и теперь, по обыкновению, выражалось "в слишком резких, а иногда и грубых формах". В начале 1794 г. Д., сохраняя звание сенатора, был назначен президентом коммерц-коллегии; должность эта, некогда очень важная, теперь была значительно урезана и находилась накануне уничтожения, но Д. знать не хотел новых порядков и потому на первых же порах и здесь нажил себе много врагов и неприятностей. Незадолго до своей смерти, императрица назначила Д. в комиссию по расследованию обнаруженных в заемном банке хищений; назначение это было новым доказательством доверия императрицы к правдивости и бескорыстию Д., и вместе ее последним делом в отношении к своему "певцу". В 1793 г. Д. лишился своей первой супруги; прекрасное стихотворение "Ласточка" (1794) изображает его тогдашнее душевное состояние. Через полгода он, однако, вновь женился (на Дьяковой, родственнице Львова и Капниста), не по любви, а "чтобы, как он говорит, оставшись вдовцом, не сделаться распутным". Воспоминания о первой жене, внушившей ему лучшие стихотворения, никогда не покидали поэта. 1782-96 гг. были периодом наиболее блестящего развития поэтической дятельности Д. За "Фелицей" следовали: "Благодарность Фелице" (1783), любопытная поэтическими картинами природы; "Видение Мурзы" (1783), напечатанное лишь в 1791 г., где поэт оправдывается от упреков в лести; замечателен первоначальный эскиз оды, показывающий, что поэт не безотчетно воспевал императрицу и деятелей ее царствования; ода "Решемыслу" (1783), где рисуется идеал истинного вельможи с намеками на Потемкина; ода "На присоединение Крыма" (1784), написанная белыми стихами: для своего времени это было такой смелостью, что поэт считал необходимым в особом предисловии оправдываться. В том же 1784 г. была окончена знаменитая ода "Бог" (начатая еще в 1780 г.) -- в ряду духовных од Д. высшее проявление его поэтического таланта. Полная горячего восторга и величественной поэзии, ода сделала имя поэта известным во всей Европе. Она была переведена на языки немецкий, французский, английский, итальянский, испанский, польский, чешский, латинский и японский; немецких переводов было несколько, еще более французских (до 15). Произведение было отчасти отражением господствовавших в то время идей деизма; под их влиянием во всех зап.-европейских литературах явилось множество стихотворений, написанных в прославление верховного существа; даже Вольтер написал оду "Le vrai Dieu". Общее сходство по предмету и отдельным мыслям с многочисленными иностранными произведениями того же рода не раз подавало повод к толкам о заимствованиях и подражаниях нашего поэта; но Я. К. Гроту удалось доказать полную оригинальность произведения. За время губернаторства (1785--1788) Д. почти не писал стихов: административные заботы мешали поэзии; можно отметить лишь два стихотворения: "Уповающему на свою силу" (1785), подражание 146 псалму, с явными намеками на Тутолмина, и "Осень во время осады Очакова" (1788). Весть о взятии Очакова Потемкиным (в декабре 1788) вызывает оду "Победителю", написанную в нач. 1789 г. уже в Москве, куда приехал поэт, попавши под суд. К этому же времени относится ода "На счастие", любопытная своим шуточно-сатирическим содержанием и полная намеков, теперь не всегда понятных, на различные политические лица и обстоятельства того времени; в оправдание веселой ее иронии, поэт прибавил в заглавии оды: "писана на маслянице, когда и сам автор был под хмельком". Из других произведений, относящихся к этому времени и отчасти уже упомянутых, важнейшими были: "Изображение Фелицы" (1789), "На Шведский мир" (1790), "На коварство", "На взятие Измаила" (1790) -- в последней впервые начинает сказываться влияние на нашего поэта Оссиановой поэзии, -- "Памятник герою" (1791), написанная в честь Репнина, находившегося тогда под опалой Потемкина; -- из духовных: "Величество Божие" (1789), "Праведный Судия" (1790). К этому же времени относится написанное частью в стихах, частью прозой "Описание торжества в доме кн. Потемкина по случаю взятия Измаила". Под непосредственным впечатлением известия о неожиданной смерти Потемкина (в ноябре 1791) поэт набросал первый эскиз знаменитой оды "Водопад", оконченной лишь в 1794 г., -- блестящего апофеоза всего, что было в духе и делах Потемкина действительно достойного жить в потомстве. Ода делала тем более чести поэту, что являлась в то время, когда многие уже без стыда топтали в грязь память умершего. По выражению Белинского, ода была "столь же благородным, как и поэтическим подвигом". Дальнейшими, более важными произведениями Д. были: ода "На умеренность" (1792), полная намеков на положение поэта в должности статс-секретаря и на различные современные обстоятельства; знаменитая ода "Вельможа" (1794), переделанная из оды "На знатность", напечатанной некогда в числе Читалагайских од (посвященная преимущественно изображению Румянцева, она рисует идеал истинного величия); "Мой истукан" (1794), где поэт указывает свое единственное стремление "быть человеком"; "На взятие Варшавы" (1794); "Приглашение к обеду" (1795); "Афинейскому витязю" (1796; изображение А. Г. Орлова); "На кончину благотворителя" (1795, по поводу смерти Бецкого); "На покорение Дербента" (1791) и др. Французская революция и казнь Людовика XVI нашли отклик в поэзии Д. двумя стихотворениями: "На панихиду Людовика XVI" (1793) и "Колесница"; последняя, набросанная при первом известии о казни, была окончена лишь много лет спустя, в 1804 г. Отметим также небольшие стихотворения: "Гостю" (1795) и "Другу" (1795), наиболее ранние пьесы поэта в антологическом направлении, с этого времени все более усиливающемся в поэзии Д. Наиболее блестящий период поэтической деятельности поэта заканчивается известным его "Памятником" (1796), подражанием Горацию, где, однако, наш поэт верно характеризует значение и своей собственной поэтической деятельности.
С вступлением на престол имп. Павла Д. сначала было подвергся гонению ("за непристойный ответ, государю учиненный"), но потом одой на восшествие на престол императора ("На новый 1797 г.") успел вернуть милость двора. Д. вообще пользовался расположением Павла: ему даются почетные поручения, он награждается чином, делается кавалером мальтийского ордена (по поводу чего пишется особая ода), наконец, снова получает место президента коммерц-коллегии. Большая часть од, написанных Д. в царствование Павла, имеют предметом своим подвиги Суворова и носят на себе сильное влияние Оссиановой поэзии, незадолго перед тем начавшее распространяться в нашей литературе. Вместе с этим Д. увлекается греческой поэзией, особенно Анакреоном. Анакреонтическая поэзия была вообще во вкусе конца XVIII в. С 1797 г. анакреонтическое направление в стихах Д. особенно усиливается. Сам поэт, впрочем, не знал греческого языка и чаще всего обращался к Львовскому переводу песен Анакреона (1794). Из оригинальных произведений в этом направлении отметим бывшие особенно популярными: "К Музе" (1797), "Цепи" (1798), "Стрелок" (1799), "Мельник" (1799), "Русские девушки" (1799), "Птицелов" (1800). В 1804 г. был издан Д. целый сборник "Анакреонтических песен". Стихотворения эти отличались легким стихом, простым, иногда народным языком; но их шутливое содержание нередко переходит в циничное. Впрочем, заслугой Д. здесь было то, что он давал русской поэзии первые удовлетворительные образцы в антологическом роде. Любопытны также такие пьесы этого времени, "соображенные с русскими обычаями и нравами", как "Похвала сельской жизни" (1798) и др. песни. Из духовных од отметим: "Бессмертие души" (1797), "Гимн Богу" (1800).
Служебная деятельность Д. продолжалась и в первые годы царствования Александра I; одно время он был даже министром юстиции (1802--1803). Общее направление эпохи было, однако, уже не по нем. Д. не стеснялся выражать свое несочувствие преобразовательным стремлениям императора и открыто порицал его молодых советников. В 1803 г. Д. получает полную отставку и особым стихотворением приветствует свою "свободу" ("Свобода", 1803). Последние годы жизни (1803--1816) Д. проводил преимущественно в деревне Званке Новгородской губ. Свои сельские занятия он поэтически описывает в стихотворении "Званская жизнь" (1807), посвященном митрополиту Евгению Болховитинову, с которым около этого времени Д. особенно сближается. Д. до конца жизни не покидал литературной деятельности. К последним годам жизни относится даже целый новый отдел в его произведениях: с 1804 г. Д. начинает увлекаться драмой и превращается в драматического писателя. Сюда относятся два большие драматические сочинения, с музыкой, хорами и речитативами -- "Добрыня" (1804) и "Пожарский"; детская комедия "Кутерьма от Кондратьев" (1806); трагедии: "Ирод и Мариамна" (1807), "Евпраксия" (1808), "Темный" (1808), "Атабалибо, или разрушение Перуанской империи" (неконченная); оперы "Дурочка умнее умных", "Грозный, или покорение Казани", "Рудокопы", "Батмендии" (неконченная). Все эти произведения были лишь заблуждением поэтического таланта. Мерзляков остроумно называет их "развалинами Д.". Они не имеют ни действия, ни характеров, на каждом шагу представляют несообразности, не говоря уже об их общей ложноклассической постройке; наконец, сам язык тяжел и неуклюж. Впрочем, в некоторых из них нельзя не отметить стремления к сюжетам и лицам народной поэзии, заимствований из былин, обращения к отечественной истории и т. д. В 1809--1810 гг., живя в деревне, Д. составляет "Объяснения к своим стихотворениям", важный и любопытный материал как для истории литературы того времени, так и для характеристики самого поэта. Касаясь литературной стороны деятельности Д., "Объяснения" как нельзя лучше дополняют его "Записки", излагающие почти исключительно служебные отношения поэта. "Записки", к сожалению, остались в черновой редакции, со всеми неизбежными в этом случае ошибками и крайностями. Последнее не было принято во внимание нашей критикой при появлении "Записок" в печати в 1859 г. Составление "Записок" относится к 1811--13 гг. Живя по зимам в СПб., Д. основал в 1811 г. вместе с Шишковым литературное общество "Беседа любителей российского слова", на борьбу с которым вскоре выступил молодой "Арзамас" (см.). Сочувствуя Шишкову, Д., впрочем, не был врагом Карамзину и вообще не остался вполне чуждым новому направлению нашей тогдашней литературы. Д. скончался 8 июля 1816 г., в дер. Званке. Тело его погребено в Хутынском м-ре (в семи верстах от Новгорода), местоположение которого нравилось поэту. Детей у Д. не было ни от первого, ни от второго брака.
В лице Д. русская лирическая поэзия XVIII в. получила значительное развитие. Риторика впервые начинала заменяться поэзией. Русский поэт впервые выражается проще, впервые пытается стать ближе к жизни и действительности. Особенно важной новизной был "забавный русский слог". Никто еще из наших поэтов не говорил таким языком, каким часто выражался автор "Фелицы". Д. любит употреблять простые, чисто народные слова и выражения, обращаться к лицам и сюжетам народной поэзии, "соображаться" с народным бытом, нравами и обычаями. Вместе с тем, общее содержание поэзии значительно расширяется; поэт становится на почву современности, и торжественная ода превращается в отзвук дня. Ни один русский поэт не стоял до тех пор так близко к своему времени, как Д.; начиная с Фелицы, его оды -- "поэтическая летопись", в которой длинной вереницей проходят перед нами исторические деятели эпохи, все важнейшие события времени. На поэзии Д. отразился также и общий, господствовавший у нас во все продолжение XVIII в. взгляд на литературу и поэзию вообще -- это "нерешительность, неопределенность идеи поэзии", по выражению Белинского. Д. то гордится своим званием поэта, то смотрит на поэзию, как на "летом вкусный лимонад". И Д., и его современникам литературная деятельность еще не всегда представлялась делом серьезным, важным. Ценились главным образом "дела", а не "слова". Вот почему у поэта, который "был горяч и в правде чорт", мы находим целый ряд произведений, в которых, по сознанию самого автора, было много "мглистого фимиаму", и вот почему наш поэт, так сильно хлопотавший всю жизнь о "правде", не считал для себя предосудительным иногда "прибегать к помощи своего таланта".
О жизни и сочинениях Д. см.: Н. Полевого, "Очерки русск. литературы" (I, СПб., 1839); Белинского, Соч. (VII, М., 1883, стр. 55--154 и в др. мм.); Савельева-Ростиславича, "Жизнь Г. Р. Д." -- в собрании сочинений Д. (изд. Глазунова, СПб., 1843); Галахова, "Ист. русск. слов." (I, СПб., 1863, стр. 506--528); Пыпина, "Обществ. движение в царствование Александра I" (СПб., 1871, стр. 54--56, 363--365), очерк С. Брилианта (1893) и др. Монументальным трудом о жизни и сочинениях Д. является "Жизнеописание" его, составленное акад. Гротом и составляющее VIII том академич. издания сочинений Д. (СПб., 1880; "Дополнения" -- в IX т., СПб., 1883). -- Наиболее раннее собрание сочинений Д. (только 1-я часть) вышло под редакцией Карамзина, в Москве, в 1798 г. В 1804 г. "в Петрограде" были изданы "Анакреонтические песни". К 1808 г. относится второе издание собрания сочинений, в 4 ч.; в 1816 г. к ним присоединена была 5-ая ч. К 1831 г. относится первое издание Смирдина; в тексте были исправлены все неверности, замеченные поэтом в издании 1808 г. В 1843 г. вышло несколько дополненное издание Глазунова. Некоторые новые дополнения "Собрание сочинений" Д. получило в издании Щукина, вышедшем в 1845 г., с биографией, написанной Н. Полевым. В 1847 г. в смирдинской коллекции "Полного собрания сочинений русских авторов" вышли и сочинения Д.; в 1851 г. издание повторилось. В двух последних изданиях в конце многих стихотворений впервые были помещены "Объяснения" Д. В 1859 г. в "Рус. беседе", а потом и отдельно, были напечатаны "Записки" Д. С 1864 г. стало выходить классически обработанное вышеупомянутое академическое издание сочинений Д. под редакцией акад. Грота (СПб., 1864--83), с превосходными иллюстрациями и обширными комментариями редактора. По широте постановки оно представляет капитальное пособие не только для изучения поэзии и личности Д. и его ближайших современников, но и всей нашей литературы XVIII и нач. XIX в.
А. Архангельский.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, т. X (1893): Давенпорт -- Десмин, с. 462--468