Орбели P. P. - Мемуары Артемия Араратского как историко-этнографический источник

P. P. Орбели

Мемуары Артемия Араратского как историко-этнографический источник

Артемий Араратский в ранний период его жизни известен только по его собственному описанию и собственной интерпретации своей личности. Он предстает перед нами таким, каким пожелал себя изобразить на фоне отобранных им фактов личного характера и событий, имеющих историческое значение. Это характерное для мемуарной литературы явление требует заостренной критики при использовании мемуаров как источника, когда степень достоверности сообщений и мера субъективности автора должны быть строго дифференцированы. Критика содержания мемуаров располагает возможностями сопоставлений с другими свидетельствами, документальными в широком смысле слова. Этот же метод распространяется и на характеристику автора, но не в данном случае, так как материалы для критической оценки Араратского как личности и автора ограничиваются его же сочинением. Впрочем, внимательное ознакомление с текстом может помочь современному читателю воссоздать образ автора и понять логику его поступков и поведения в обществе. Но этот воссозданный нами образ не всегда совпадает с тем, который стремился обрисовать сам автор.

При чтении мемуаров нельзя не учитывать особенностей личности Араратского, противоречий этой незаурядной натуры. Он производит впечатление человека, нравственный облик которого способен легко видоизменяться в зависимости от обстоятельств. Это дает основание для различных толкований его поступков даже в ранний период его жизни. Но несомненно, что он непреклонен в достижении цели и что его критерий социальных отношений исходит прежде всего из противопоставления "богатый--бедный".

Мы знаем, что Араратский вышел из народа, знаем, где он рос, какое получил воспитание, у кого и чему учился на родине. Это позволяет увидеть в тексте точно воспроизведенное отражение человека его среды. Надо полагать, что при всех индивидуальных особенностях автор во многом был типичен для своего поколения армян -- обитателей Ереванского ханства, а это повышает значение его книги как произведения, корнями связанного с народной жизнью, хотя и написанного в Петербурге литературно подготовленным автором.

При первом же чтении мемуаров Араратского мы убеждаемся в том, что перед нами литературное произведение, построенное продуманно и умело. Положив в основу повествования принцип хронологической последовательности, Араратский сумел избежать сухой регистрации фактов и найти ту живость речи, которая приближает его сочинение к художественной прозе. Некоторые страницы мемуаров говорят о несомненном литературном даровании Араратского, и примеров его авторских удач, сочетающих реалистичность описания с художественным воображением, можно найти немало. При этом Араратский умело использует прямую речь, прибегая и к некоторой стилизации как в диалогах, так и в монологах, когда он хочет достичь почти ораторского пафоса. В мемуарах Араратского как литературном произведении не меньшая роль принадлежит и композиционным приемам автора. Последовательно излагая свое жизнеописание и неизменно оставаясь центральной фигурой повествования, Араратский рассказывает не только о том, чему сам был свидетелем или в чем принимал участие, но и раздвигает хронологические рамки мемуаров литературными вставками, которые обогащают их содержание. Отступления помогают Араратскому описать исторические события, относящиеся к временам его раннего детства, рассказать о жизни своих родителей и своем рождении, сообщить факты из жизни видного иерарха армянской церкви, воспеть и оплакать судьбу грузинского царя, пересказать ряд произведений армянского фольклора и многое другое. Ссылаясь на свои источники, Араратский опирается на устную традицию и вставкам придает форму рассказа, выслушанного им при тех или иных обстоятельствах. Однако в ряде случаев он обнаруживает знакомство и с памятниками древнеармянской историографии, что важно иметь в виду.

Таким образом, в мемуарах Араратского мы видим не запись воспоминаний, а литературный памятник, своеобразный и не имеющий прямых аналогий ни в русской, ни в армянской литературе своего времени.

Своеобразие мемуаров Араратского состоит прежде всего в том, что, облеченные в форму занимательного повествования, они содержат сведения, которые позволяют считать их историко-этнографическим источником, при этом уникальным на фоне известной нам литературы конца XVIII--начала XIX в. Уникальность мемуаров Араратского как источника определяется тем, что они написаны не посторонним в Закавказье лицом, а природным его уроженцем.

Как автор Араратский не избежал многих упреков, в том числе обвинений в вымыслах. Рассматривая мемуары под таким углом зрения, следует различать в их авторе сочинителя (в старинном значении этого слова) и бытописателя. Сочинителю вымысел дозволен, и без художественного вымысла Араратский не создал бы своего повествования. Как бытописатель, и это главное, он оставил нам подлинный документ своего времени. Исторические и этнографические свидетельства Араратского, как правило, точны, и, если в отдельных случаях они требуют некоторых поправок, это не снижает ценности мемуаров как исторического источника в целом. На примере жизни одного человека в окружающем его мире мемуары раскрывают глубины народной жизни за исторически короткий, но богатый событиями срок. Сложную эпоху, в которую Араратскому довелось жить, он мог отразить лишь в зависимости от своего личного соприкосновения с ее конкретными проявлениями в той или иной ситуации или с отголосками событий, уже минувших, но еще живых в народной памяти. Время, эпоха освещены в мемуарах как бы изнутри, на уровне личного опыта. В силу этого даже субъективность автора для нас представляет интерес как характеристика живого человека с его мпропонимапием, достоинствами, недостатками и противоречиями. Никакой официальный деловой документ или описание, составленное лицом посторонним, не могут при всей своей важности рассказать то, что рассказал Араратский как бытописатель.

Книга Араратского была опубликована в годы, когда в России все более нарастал интерес к Кавказу и народам, его населяющим. Систематические сборы материалов о Кавказе начались в России еще в 20-е гг. XVIII в., главным образом в военной среде, в середине же столетия работа была организована Петербургской Академией наук, отправлявшей на Кавказ для всестороннего его изучения специальные экспедиции. {Литература предмета очень обширна. Укажем очень важное издание: Гнучева В. Ф. Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX в. М.--Л., 1940.} К началу XIX в. русское правительство располагало большим материалом, результатом изучения "края", частично уже вошедшего в Россию (Восточная Грузия -- в 1801 г.)

Широкие круги русских читателей воспринимали все, относящееся к Кавказу, как экзотику. Вскоре в свет начали выходить книги, отвечавшие интересам публики. Так, в 1802 г. в Петербурге было издано сочинение Евгения (Болховитинова) "Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ее состоянии", в 1805 г., также в Петербурге, сочинение царевича Давида Багратиони "Краткая история о Грузии со времен первого во оной населения". Мемуары Араратского всем своим содержанием и в 1813 г. не могли не привлечь к себе внимания.

Признание автора, что к решению издать историю своей жизни на русском языке его привели "настояние и почти самое принуждение некоторых особ, бывших в прошедшем персидском походе", говорит о том, что за вторую часть воспоминаний он принял на себя как бы особую ответственность: круг заинтересованных читателей-заказчиков определился с самого начала, а о делах Персидского похода эти читатели знали не меньше (а может быть и больше), чем сам Араратский. Такое положение обязывало автора к сознанию того, что интерес представляют не только его автобиография, но и те события, к которым он имел отношение.

Сведения о Кавказе к концу 10-х гг. XIX в. уже складывались в научные представления об истории и быте народов Закавказья и Дагестана, и именно в годы, когда Араратский мог писать свою книгу, этнография Кавказа оформлялась как самостоятельная область исторической науки. Араратский опубликовал свои мемуары, по-видимому, сразу же по их окончании, а "Новейшие географические и исторические известия о Кавказе" С. М. Броневского, работа, сохраняющая свое научное значение до наших дней, была напечатана лишь в 1823 г. По определению советских ученых, труд С. М. Броневского -- первое обширное описание народов Кавказа, {Токарев С. А. История русской этнографии. М., 1966, с. 178.} в котором впервые поставлен вопрос о характере их общественного строя. {Косвен М. О. 1) Проблема общественного строя горских народов Кавказа в ранней русской этнографии. -- Советская этнография, 1951, No 1, с. 8--9; 2) Материалы по истории этнографии Кавказа в русской науке. -- Кавказский этнографический сборник, I. М., 1955, с. 297--298.}

С. М. Броневский писал свою книгу в 1810 г., т. е. в тот же период, когда Араратский, вероятно, работал над своими мемуарами. Они могли знать друг друга еще со времен Персидского похода, участником которого был С. М. Броневский, и не он ли уговаривал Араратского издать свои воспоминания? Пока это может быть только предположением, никаких подтверждений мы не имеем.

В связи с тем что к концу 90-х гг. XVIII в. Кавказ и Закавказье привлекали самое пристальное внимание русского правительства, в период Персидского похода Генеральный штаб поручил ряду офицеров сбор материалов картографического и этнографического характера.

В силу обстоятельств Араратский оказался соучастником похода. Это создало ему возможность ближайших интересных наблюдений. Араратский находился в услужении у офицера, имя которого он скрыл под инициалом С. Как установил М. О. Косвен, это был Аверьян Григорьевич Серебров-Жулфинский, по заданию командования собиравший сведения о Дагестане наряду с другими офицерами, среди них Д. И. Тихоновым, Ф. Ф. Симоновичем, И. Т. Дренякиным, П. Г. Бутковым. "Историко-этнографическое описание Дагестана", составленное А. Г. Серебровым, опубликовано в издании "История, география и этнография Дагестана XVIII--XIX вв.", остальные материалы Сереброва хранятся в архивах. Наиболее подробно, как личность и автор, Серебров изучен М. О. Косвеном, который собрал о нем весьма важные сведения. {История, география и этнография Дагестана XVIII--XIX вв. Архивные материалы. Под ред. М. О. Косвена и X. М. Хашаева. М., 1958, с. 138, 155, 172, 195, 196.} Но Серебров известен и другим советским исследователям, использовавшим его материалы, в частности о торговле на Кавказе и в Закавказье. {Фадеев А. В. Россия и Кавказ в первой трети XIX в. М., 1960, с. 53; Маркова О. П. Россия, Закавказье и международные отношения в XVIII в. М., 1966, с. 79--80; Чобанян П. А. Новые материалы о жизни и деятельности Артемия Араратского. -- Ист.-филол. журн. АН АрмССР, 1978, No 1, с. 81 (на арм. яз.).} Ценность опубликованной работы Сереброва несомненна, но тщательное изучение архивных материалов, как убедительно доказывает М. О. Косвен, обнаружило, что Серебров приписывал своему авторству и чужие труды -- Тихонова, Дренякина и Симоновича. Это дополняет отрицательную характеристику личности Сереброва в мемуарах Араратского.

Араратский наблюдал поход в роли слуги, находясь в среде официальных наблюдателей, топографов и геодезистов. Он не упоминает о занятиях своего хозяина, но он безусловно о них знал, одновременно ведя и свои записи. Судя по опубликованному описанию Сереброва, Араратский и Серебров часто писали об одних и тех же фактах. Сравнение описаний Араратского с материалами Сереброва отнюдь не исключает ценности рассказов Араратского по живости характеристик и яркости изложения, хотя фактическая сторона Серебровым представлена значительно полнее. Кажется очень вероятным, что глядя на хозяина, Араратский научился многому. Он не мог не знать, что тот, оперативный офицер, находящийся в тесном контакте с командующим армией В. А. Зубовым, что-то измеряет, чертит, пишет. Это могло вызывать и в Араратском желание писать. Он сам упоминает о том, что во время похода писал.

Таким образом, если собственно этнографические сведения в книге Араратского относятся к армянской и до некоторой степени к грузинской действительности, то некоторые описания исторического характера периода Персидского похода как по происхождению, так и по содержанию находятся в прямой связи с документальной литературой того же периода, входящей в фонд ранней русской этнографии. Факт еще никем не отмеченный.

Книга Араратского интересует нас более всего как исторический источник. Естественно, что прежде всего возникает вопрос о достоверности описания фактов и их освещения. В усмотренной неточности или в вымысле, относящимся к современным автору событиям, можно найти повторение народной молвы, в описании фактов отдаленных времен -- установить фольклорное происхождение деталей и т. д. Что же касается их освещения, то в тексте можно встретиться и с тенденциозностью автора, и с его неосведомленностью.

И тем не менее книга Араратского -- несомненно исторический источник. Жаль, что в научной литературе до сих пор цитируется только одно его свидетельство (о страшном разрушении Тбилиси в 1795 г. Ага-Мухаммед-ханом). Страницы сочинения наряду с неточностями содержат правдивые и яркие описания исторических фактов, иногда ценные подробностями, дополняющими сведения, уже известные ранее.

В основе мемуаров Араратского лежит его собственная память, прочно запечатлевшая то, что он видел и испытал. Записи не могли быть ни такого объема, ни такого содержания, чтобы стать основой текста мемуаров в том виде, как мы читаем их в издании. Именно память и воображение помогли ему воссоздать то, что он изложил в своем повествовании. Но это еще не все. При чтении книги обращает на себя внимание необычайная осведомленность автора в событиях, к которым иногда он не имел и не мог иметь отношения. Например, о военных действиях, которые велись в Ереванском ханстве или вблизи его границ в 1779 и 1785 гг., т. е. в годы, когда Араратский был ребенком. Между тем он сообщает подробности, доступные пониманию только взрослого человека, следовательно, он узнал их значительно позднее по рассказам. Но еще более удивительна информированность Араратского о тех событиях, которые хотя и происходили у него на глазах, однако в деталях не могли быть ему известны. Только исключительная наблюдательность, любознательность, иногда и любопытство, а также умение прислушиваться к чужим разговорам помогали Араратскому собрать интересующие его сведения. "Я решился быть всегда близ сражений и хотел все видеть и все знать", -- замечает он, описывая взятие Дербента русскими войсками. Даже под пулями он готов был все видеть и все знать.

Араратский знал безусловно больше, чем написал, и сам признается, что старался "всеми мерами скрыть многое" относится ли это к первой или ко второй части мемуаров, а может быть, ко всей книге в целом -- неизвестно). Отбор фактов, сохранившихся в памяти и записях, так же как и их освещение, несомненно, был очень продуман.

В настоящее время мы не можем определить, что именно Араратский восстановил по памяти и записям, а что внес в мемуары позднее. Такого рода авторская работа вполне вероятна, в частности, все примечания, несомненно, были составлены при подготовке мемуаров к печати. Аспекты критики могут быть различны, но в первую очередь привлекают внимание хронологические данные, которые не всегда верны (даже в собственном возрасте Араратский не раз ошибается). Проверки требует и точность исторических сведений, и реальная возможность деталей исторического содержания, не упоминаемых никем, кроме Араратского.

Среди многих аспектов чтения книги Араратского есть один, на котором нужно остановиться особо.

Как очевидец нашествия Ага-Мухаммед-хана на Грузию, Араратский получил заслуженную известпость. Его исторически достоверное и в то же время подробное и яркое описание разгромленного Тбилиси цитируется в научной и учебной литературе, на него ссылаются современные историки Закавказья. {} Описание постигшей Грузию катастрофыМаркова О. П. Восстание в Кахетии. 1812 г. М., 1951, с. 321; Хрестоматия по истории СССР, т. И. 1682--1865. Сост. С. С. Дмитриев и М. В. Нечкина. 3-е изд., испр. и доп. М., 1953, с. 261--263; Григорян В. Р. Ереванское ханство в конце XVIII столетия. Ереван, 1958, с. 5 (автореф. дисс); Фадеев А. В. Россия и Кавказ первой трети XIX в. М., с. 93; Hалбандян В. А. Тбилиси в армянских литературных памятниках древних и средних веков. Ереван, 1961, с. 163 (на арм. яз.). относится к лучшим страницам мемуаров Араратского. Возникает лишь один вопрос: как в столь юном возрасте, при еще очень ограниченном жизненном опыте, Араратский сумел так быстро учесть целый комплекс данных военного характера и, оценив расстановку и соотношение сил, правильно предсказать исход предстоящего сражения и конечную победу Ага-Мухаммед-хана? Не было ли в действительности так, что, помня стратегическую ситуацию, сложившуюся у стен Тбилиси в сентябре 1795 г., Араратский проанализировал и расценил ее значительно позднее? Глубоко принципиального значения этот вопрос не имеет, для современного историка важна точность описания, но в некоторых случаях возможность ретроспективного освещения фактов, может быть, полезно учитывать.

Значительное место в первой части книги занимают этнографические и фольклорные материалы. В несомненной связи с ними находятся и описания памятников архитектуры, вероятно потому, что многие из них овеяны преданиями и легендами, волнующими воображение автора. Волнует его также и сознание древности развалин или хорошо сохранившихся зданий, в особенности когда их возведение или бытование связаны с именами исторических личностей. Хронологию Араратский часто путает и склонен годы строительства сооружений относить к временам более отдаленным, чем это было в действительности. Так, например, монастырь Гехард (XIII в.) он считает построенным в IV в. (с. 74).

Из группы памятников, сосредоточенных главным образом на Араратской равнине, где автор жил и совершал свои маленькие путешествия, он описал или упомянул свыше пятнадцати памятников, имена которых занимают почетное место в истории армянской культуры.

Понятно, что обзор строений Араратский мог производить лишь на уровне своих ограниченных знаний. Сын каменотеса (хотя и не знавший отца), он и сам строил и разбирается в строительном материале, в кладке, креплении, но из его описаний не возникает зрительных представлений о формах, даже тогда, когда он отмечает архитектурные особенности памятника: размеры (большой--маленький), наличие колонн, свет, падающий сверху и т. д. Конкретно Араратского интересуют функции сооружения и примыкающих к нему помещений, например, усыпальница в "натуральных" пещерах в Аване или надписи, и он делает попытку своего рода палеографической оценки и датировки памятника. Наконец, он отмечает сходство одного храма с итальянской церковью, которую он знает по рисункам (это замечание, совершенно очевидно, относится к петербургскому периоду жизни Араратского). К сожалению, итальянскую церковь он также не назвал. Более всего в архитектурном памятнике Араратского интересует его прошлое, а также его участие и роль в жизни народа. История сооружения выражена для него в предании, в таинственной и полной чудес легенде, сквозь эту призму он и воспринимает памятники строительного искусства.

Однако остановимся на одном интересном образце конкретного описания -- того, что посвящено крепости Гарни. Здесь важны два сообщения: "Крепость сия, -- пишет Араратский, -- примечательна тем, что построена вся из дикого шлифованного камня, думать надобно, что она раскопана единственно для свинца, который был употреблен при кладке ее, и железа, коим связаны камни". То, что Араратский видел крепость своими глазами, подтверждается последующим замечанием, но нельзя не отметить совпадения его сведений со сведениями Моисея Хоренского, который в V в. писал, что крепость была построена из тесаных камней, скрепленных железными скобами и свинцом. {Моисей Хоренский. История Армении. Тифлис, 1910, с. 247--248 (на арм. яз.).} Эти два свидетельства подтверждены в наше время археологическими исследованиями. Историк архитектуры H. M. Токарский пишет: "камни были скреплены между собой железными скобами и штырями, залитыми свинцом". {Токарский H. M. Архитектура Армении IV--XIV вв. Ереван, 1961, с. 24.} Часто отмечая строительный материал памятников, в данном случае Араратский хотел сообщить и о судьбе крепости в его время, он пишет: "многие приходят сюда доставать свинец для литья пуль, да и самый камень берут для печей, потому что он более всех терпит жар".

При чтении описания памятников материальной культуры (главным образом, архитектуры) мы видим своеобразное сочетание немногих конкретных данных с пространными и краткими литературными отступлениями. Возможно, что в этих описаниях автор запечатлел свое давнее восприятие памятников зодчества, позднее лишь добавив примечания. Содержание этих примечаний требует анализа не столько со стороны историка архитектуры, сколько фольклориста.

Такого рода описания (дворца баязетского паши, ереванской крепости и других объектов) Араратский сопровождает или перемежает иногда сокращенными, иногда пространными пересказами преданий и легенд о строительстве храмов и монастырей в Армении и о чудесах, в них происходивших (Хор-Вирап, Сагмосаванк и др.) Весь под впечатлением силы художественных образов, созданных народом, иногда столетия назад, Араратский верит в правдивость легенд, лишь изредка в ней сомневаясь. Так, увидев на холме Хачгядук надгробный памятник и выслушав от случайного попутчика легенду, связанную с этим надгробием (епископ и змеи), Араратский приходит к заключению: "Я за непременное положил испытать справедливость пересказанного им", но, исполнив свое намерение, он все же поверил легенде, хотя явно был введен в заблуждение.

В достоверность легенд о памятниках, строительство которых предание приписывает историческим лицам или связывает с их именами, Араратский верит без критики, легенды же о Григории Просветителе (монастырь Хор-вирап) и Иакове Мцбинском пересказывает с благоговением. Известные из письменных источников (Агафангел и Фауст Византийский, V в.), эти легенды в передаче Араратского производят впечатление воспринятых на слух, что относится в особенности к легенде об Иакове, соответствующей в изложении Араратского главе X книге III Фауста, с сокращениями и отступлениями, но с новой концовкой о чудесном роднике. {Агафангел. История Армении. Подг. Г. Мкртчяна и Ст. Кананянца. Тифлис, 1909; История Армении Фавстоса Бузавда. Пер. с древнеарм. и комментарии М. А. Геворкяна. Под ред. С. Т. Еремяна. Вступ. статья А. С. Хачикяна. Ереван, 1958, с. 20-22.} К тому же Фауст ничего не пишет о строительстве монастыря Иаковом, Араратский же говорит об этом совершенно утвердительно. Читал ли он Фауста, находясь в Петербурге, мы не знаем, но Агафангел в период подготовки мемуаров был ему известен, так как на него он ссылается в рассказе о Рипсиме с девами. Можно предполагать, что с легендой об Иакове Мцбинском Араратский познакомился в устном ее варианте на родине, что же касается легенды о Григории Просветителе, то в мемуарах Араратского она, быть может, восходит и непосредственно к тексту Агафангела.

Для нашего времени представляют интерес и сведения о реалиях, отмеченных Араратским, и пересказанные им легенды, и самый факт внимания деревенского парня к искусству строителей как признак его эстетического вкуса. Но Араратского больше привлекает история сооружения, нежели строительная техника, а для стилистических сопоставлений, как в случае с итальянской церковью, живя на родине, он был не подготовлен.

Все случаи, когда автор обращается к произведениям народной художественной прозы (поэтический текст встречается в мемуарах только один раз и также в прозаическом изложении), мы убеждаемся в том, что все рассказы, а вернее, пересказы, вплетены в ткань повествования как присущая ему неотъемлемая часть, это определяется тем, что группа легенд и преданий связана с памятниками материальной культуры, о которой автор говорит чаще всего после их осмотра во время своих поездок или переходов по территории ханства, упоминая их наряду со всем, что он видел вокруг себя. По существу мотивировка нахождения автора в пути, когда он или слышит, или вспоминает легенду, предание, анекдот, распространяется на большинство его рассказов, и они включаются в текст повествования всегда уместно и естественно. Приведем еще примеры мотивировок. Увидев груды камней, сложенные в виде пирамид, Араратский расспрашивает о них своего попутчика и в ответ выслушивает легенду о людоеде Давиде Праведном. Посетив селение Карби, Араратский рассказывает о его жителях, плутах и мошенниках, и тут же приводит анекдот о карбийцах с известным фольклорным мотивом о вершках и корешках. Таких примеров можно привести немало.

Связь фольклора с основным повествованием усугубляется еще и тем, что автор относится к легендам с доверием, пересказывает их как истинные происшествия. Он не придает своим рассказам какой-либо литературной формы, так как его интересует именно содержание, а не художественная отделка текста. Однако он имеет представление о жанрах, называя рассказ о Давиде Праведном повестью, а смешную историю о плутах-карбийцах басней.

Для современных исследователей и читателей мемуаров Араратского их автор -- носитель фольклора, бытовавшего в XVIII в. в армянской среде Ереванского ханства. Для нас он и сказитель, сам сделавший записи. Думается, что фольклористы, знакомые с книгой Араратского, улавливают меру и характер воздействия его индивидуальности на содержание фольклорного текста.

Среди произведений народного творчества, представленных в мемуарах Араратского, преобладают предания и легенды. Предания восходят к временам как далекого исторического прошлого армянского народа, так и к событиям относительно недавним (XVIII в.). Впрочем, возможно, что в рассказе о фактах позднейшего времени следует видеть историческую справку, но, может быть, это и начальная стадия сложения исторического предания (с. 56--58). Однако, господствуя над всеми жанрами, легенда подчиняет себе и предание. По всем признакам мы находим ее в виде церковной легенды, она проникает и почти во все светские сюжеты. В свою очередь светские темы уступают место христианской тематике.

Иногда Араратский попадает в стихийное течение народной веры в истинность легенды. Вспоминая богомолье в церковный праздник Вознесения, собравшее народ у места погребения св. Варвары близ горы Арагац, Араратский рассказывает о пещере, в которой находится могила святой, и о чудесах, происходивших в этой пещере. Совершенно несомненно, что легенда о могиле св. Варвары -- местного армянского происхождения, издавна утвердилась в сознании народа и духовенства, и с ними вместе и в сознании Араратского. Араратский не знал, что в истории христианства место погребения св. Варвары считается неустановленным {Полный месяцеслов Востока, ... сост. архиеп. Сергием, т. II. 2-е изд. СПб., 1901.} и что среди возможных мест погребения Армения никогда не называлась. Кто погребен был в могиле, неизвестно, но люди ей поклонялись. Это первая часть легенды, вторая относится к чудесам, совершаемым целительной водой, стекающей со сводов пещеры. Здесь легенда основывается на поверьях, имеющих косвенную связь с народной медициной -- речь идет о лечении оспы. (Для аналогии упомянем чудесное исцеление бешенства у собак и людей в монастыре Парби). Но Араратский, стоящий в толпе богомольцев, верит во все чудеса.

Мы подошли к вопросу о теснейшей связи народного творчества с бытом, о необходимости изучения фольклора на базе этнографии. Для такого рода исследований мемуары Араратского открывают большие возможности. Дело в том, что первая часть книги по богатству изложенного в ней этнографического материала представляет замечательное явление. По существу вся первая часть книги для нас -- живая этнография, живая потому, что написана на том уровне знаний, какой достигается только путем личного опыта. Описания Араратского дополняют и иллюстрируют научно систематизированные материалы картинами жизни крестьян Араратской равнины в последней четверти XVIII в.

Выделить этнографические материалы из основного повествования Араратского, не нарушив его целостности, невозможно, так как этнографические и автобиографические описания в первой части книги представляют своего рода монолит. Конечно, Араратский не мог предположить, что его воспоминания когда-нибудь станут предметом исследования, он задался целью просто рассказать о своей жизни и рассказал, как умел и хотел. Но он предусмотрел интересы своих современников и снабдил первую часть книги примечаниями, которые неосведомленному русскому читателю поясняли как отдельные термины, употребленные им в тексте, так и некоторые обычаи и поверья, виды сельскохозяйственных работ, виды полезных растений и пр. Примечаний не так много, но они служат очень полезным дополнением к основному тексту. Из них мы узнаем, ка<к соблюдается траур, как должна вести себя женщина-родильница, какое поверье связано с покойниками, как осуществляется орошение полей, сеяние и выращивание риса, где добывается каменная соль, где белая глина для выделки несуды и где кремень для выжигания стекла, узнаем также о растениях, употребляемых в пищу, для корма скота, для приготовления лекарств, масла, краски и т. д. и т. д. Кстати, описывая корни марены (торон) и мандрагоры (лоштак, манракор), Араратский упоминает поверье, связанное с мандрагорой, что интересно сопоставить со средневековыми представлениями о свойствах мандрагоры на Западе.

Однако такого рода описания и пояснения автор поместил не только в примечаниях, но и во множестве в тексте. Отметим сведения о народной медицине и лекарствах, приготовляемых в аптеках, об обработке камня и дерева, о парадной одежде, об орудиях истязания и т. д.

Значительный интерес представляет и все рассказанное Араратским о видах и организации крестьянского труда, роли сельской администрации, типах наказания, быте семьи и положении женщины в семье и общине, вмешательстве в жизнь армянского крестьянства со стороны ханского управления, роли армянского духовенства. Освещены и другие явления общественной жизни армянских крестьян, по мемуарам Араратского локально в Ереванском ханстве, практически же во многом общие для всей Восточной Армении последней четверти XVIII в.

Вдали от грандиозного фона международных отношений и политики складывалось сознание уроженца Ереванского ханства, будущего автора мемуаров. Природа наделила Артемия Араратского умом и смекалкой, он был любознателен, ему была присуща острая наблюдательность. Память удерживала годами массу впечатлений, рассказов и фактов, известных ему и понаслышке, и по собственным наблюдениям, и по соучастию в них. Свидетель и участник многих событий, ставших впоследствии фактами исторического значения, он много раз оказывался вблизи людей, имена которых вошли в историю. Он мог их видеть, слышать, наблюдать, критиковать. Некоторые сообщения и оценки Араратского требуют корректив по другим источникам, но все, что написал Араратский, -- интересно. Хотелось бы надеяться, что читатели оценят этот уникальный памятник.

--------------------------------------------

Источник текста: Жизнь Артемия Араратского. Издание подготовил К. Н. Григорьян при участии Р. Р. Орбели. -- Л., "Наука", 1980. Серия "Литературные памятники"