По Эдгар Аллан - Ангел необычайного

Эдгар По

Ангел необычайного

Экстраваганца

The Angel of the Odd. An Extravaganca (1844).

Перевод М. Энгельгардта (1896).

Был холодный ноябрьский вечер. Я только что уписал весьма плотный обед, в котором не последнюю роль играли неудобоваримые трюфели, и сидел один в столовой, упираясь ногами в каминную решетку, а локтями в небольшой столик, на котором помещались разнообразный десерт и довольно пестрая батарея вин и ликеров. Перед обедом я читал "Леонида" Гловера, "Эпигониаду" Уилки, "Паломничество" Ламартина, "Колумбиаду" Барлоу, "Сицилию" Таккермана и "Достопримечательности" Грисуолда. Немудрено, что я чувствовал теперь некоторое отупение. Я пытался прояснить свои мысли с помощью лафита, когда же это не удалось, взялся за газету. Внимательно пробежав столбец "о квартирах, сдающихся внаймы", столбец "о пропавших собаках" и два столбца "о сбежавших женах и учениках", я храбро принялся за передовую статью и прочел ее с начала до конца, не понимая ни слова. Вообразив, что она написана на китайском языке, я снова прочел ее с конца до начала с таким же результатом. Я уже хотел бросить с отвращением этот том из четырех страниц, счастливую книгу, которую даже критика не критикует, когда внимание мое было привлечено следующей заметкой:

"Пути к смерти многочисленны и разнообразны. Одна лондонская газета сообщает о господине, который скончался от необыкновенной причины. Он забавлялся игрой "Метание дротика", которая заключается в том, что играющий выдувает иглу из тонкой трубочки. Он вложил иглу в трубочку не тем концом и, набирая воздух, чтобы дунуть посильнее, втянул ее себе в рот. Игла проникла в легкие, и через несколько дней он умер".

Прочитав заметку, я пришел в страшное бешенство, сам не знаю почему. "Это пошлая выдумка, " воскликнул я, " жалкое вранье, нелепое измышление какого-нибудь несчастного писаки, какого-нибудь скверного изобретателя сенсационных происшествий. Эти молодцы рассчитывают на поразительное легковерие нашего века и затрачивают свое остроумие на измышление возможных, но невероятных происшествий, необычайных случаев, как они выражаются. Но для мыслящего ума (подобного моему, прибавил я в скобках, бессознательно приставив палец к носу), для спокойного созерцательного понимания, каким обладаю я, с первого взгляда ясно, что крайнее умножение необычайных случаев в последнее время и есть самый необыкновенный случай. Я, со своей стороны, намерен отныне не верить ничему необычайному".

- Mein Gott {Боже мой (нем).}, какой ше ви глюпий! - отвечал чей-то голос, самый замечательный голос, какой только приходилось мне когда-нибудь слышать.

Я подумал было, что у меня просто звенит в ушах - как бывает иногда у людей, изрядно нагрузившихся, - но звук напоминал скорее гудение пустой бочки, когда по ней колотят палкой. Я бы и приписал его пустой бочке, если бы не слышал членораздельных слов. Я отнюдь не отличаюсь нервностью, а несколько стаканчиков лафита, которые я пропустил, еще придали мне храбрости, так что я ничуть не испугался, а спокойно поднял глаза и внимательно осмотрел комнату.

- Хм! - продолжал тот же голос. - Ви налисался, как свинья, если не видите, что я сишу против вас.

Тут я догадался взглянуть прямо по направлению моего носа и увидел перед собою, за столом, существо неописуемое. Туловище его состояло из винной бочки или чего-то в этом роде, совершенно фальстафовского вида. К нижнему концу его были прикреплены два бочонка, по-видимому служившие вместо ног. Вместо рук болтались две довольно длинные бутылки, горлышками вперед, Голова чудовища имела вид гессенской кружки или огромной табакерки, с дырой посреди крышки. Табакерка (увенчанная воронкой, напоминавшей каску, надвинутую на глаза) помещалась на бочке так, что дыра приходилась прямо против меня; и из этой дыры, похожей на съёженный ротик сердитой старой девы, странное существо выпускало какие-то шипящие и свистящие звуки, очевидно считая их за осмысленную речь.

- Я вишу, - сказало оно, - что ви налисался, как свинья, потому что сидите там и не видите, что я сишу сдесь, и я вишу, что ви глюп, как гусь, потому что не верите гасете. Это истинная правта -- каштое слово правта.

- Кто вы такой, скажите, пожалуйста, - спросил я с достоинством, хотя чувствовал некоторое смущение, - как вы сюда попали и о чем вы толкуете?

- Как я попаль сюда, - отвечала фигура, - это не ваше дело; а говорю я, что мне шелательно говорить, а кто я такой - ви долшен сам увитеть.

- Вы пьяный бродяга, - отвечал я, - я вот сейчас позвоню и велю вас вытолкать в шею!

- Хе-хе-хе! - засмеялся гость. - Хо-хо-хо! Ви не мошете это сделать.

- Не могу сделать? - возразил я, - Что вы хотите сказать? Чего я не могу сделать?

- Посвонить колокольшик, - отвечал он, пытаясь усмехнуться своим отвратительным ртом.

Я хотел было исполнить свою угрозу, но бездельник стукнул меня по лбу горлышком одной из своих бутылок, и я снова повалился в кресло. Я был совершенно ошеломлен и в первую минуту не знал, что делать. Между тем он продолжал:

- Видите, лючше вам сидеть спокойно; и теперь ви уснаете, кто я такой. Я ангел необытшайного.

- Довольно необычайный ангел, - решился я заметить, - однако я всегда думал, что ангелы бывают с крыльями.

- Крылья! - воскликнул он с негодованием. - Что мне делать с крылья. Mein Gott! ви, кашется, думаете, что я цыпленок.

- Нет, о нет, - возразил я, испугавшись, - вы не цыпленок, вовсе нет.

- Карошо, сидите ше смирно или я опять ударю вас кулаком. У цыпленок есть крылья, и у сова есть крылья, и у шертенок есть крылья, и у главный Teufel {Черт (нем.).} есть крылья. У ангел не пывает крылья, а я ангел необытшайного.

- Вы явились ко мне по делу?

- По делу! - воскликнуло чудище. - Какой ви невеша, спрашивает о деле у тшентльмена и ангела!

Таких речей я не мог вынести даже от ангела. Собравшись с мужеством, я схватил солонку и швырнул ее в голову непрошеному гостю. Но или он уклонился, или я промахнулся -- только солонка пролетела мимо и разбила стеклянный колпак над часами, стоявшими на камине. Что касается ангела, то в ответ на мое нападение он несколько раз стукнул меня по лбу горлышком бутылки, и я смирился. Стыжусь сознаться, но от боли и от волнения у меня даже выступили слезы на глазах.

- Mein Gott, - сказал ангел необычайного, видимо тронутый моим огорчением, - mein Gott, этот каспадин или отшень пьян, или отшень огоршен. Не следует пить такое крепкое вино, нушно подпавлять воды. Пейте вот это и не плашьте, не плашьте!

С этими словами он дополнил мой стакан (в котором было на одну треть портвейна) какой-то бесцветной жидкостью из своей руки-бутылки. Я заметил, что на этих бутылках были этикетки с надписью "Kirschenwasser" {Вишневая настойка (нем.).}.

Любезность ангела значительно смягчила меня; и с помощью воды, которую он усердно подливал в мой портвейн, я, наконец, оправился настолько, что мог слушать его странные речи. Я не возьмусь повторить все, что он мне рассказывал, но из его слов я заключил, что он гений, которому подведомственны contretemps {Неполадки (фр.).} человечества и на обязанности которого лежит устройство необычайных случаев, изумляющих скептика. Раз или два я попытался выразить свое полнейшее недоверие к его россказням, но, заметив, что он сердится не на шутку, счел более благоразумным молчать и не мешать ему разглагольствовать. Он говорил очень долго; я сидел, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, жевал виноград и разбрасывал веточки по комнате. Вдруг ангел почему-то возмутился моим поведением. Он встал в страшном гневе, нахлобучил воронку еще ниже на глаза, изрыгнул какое-то ругательство, пробормотал какую-то угрозу, которой я не понял, отвесил мне низкий поклон и ушел, пожелав мне, словами архиепископа в "Жиле Блазе": "Beaucoup de bonheur et un peu plus debon sens" {Побольше счастья и вдобавок немножко здравого смысла (фр.).}.

Его уход очень обрадовал меня. Несколько - очень немного - стаканов лафита, которые я пропустил, нагнали на меня сонливость, и мне хотелось вздремнуть четверть часика или минут двадцать. В шесть часов мне нужно было во что бы то ни стало отправиться по важному делу, Срок страховки моего дома кончился накануне; возникли кое-какие недоразумения, и решено было, что я явлюсь к шести часам в контору общества для переговоров о возобновлении страховки. Взглянув на часы, стоявшие на камине (я так отяжелел, что не в силах был достать карманные часы), я с удовольствием убедился, что могу подремать еще двадцать пять минут. Часы показывали половину шестого, до страховой конторы было не более пяти минут ходьбы; а больше двадцати пяти минут я никогда не спал после обеда. Итак, я совершенно спокойно расположился заснуть.

Всхрапнув в свое полное удовольствие, я снова взглянул на часы и готов был поверить в возможность необычайных случаев, убедившись, что вместо моих положенных пятнадцати или двадцати минут проспал всего три, так как часы показывали без двадцати семи минут шесть. Я снова заснул и, проснувшись вторично, с изумлением увидел, что и теперь было без двадцати семи минут шесть. Я вскочил, чтобы осмотреть часы, и убедился, что они остановились. Я достал карманные часы: оказалось половина восьмого. Я проспал два часа и, очевидно, опоздал. Ничего, подумал я, схожу завтра утром и объяснюсь, но что такое случилось с часами? Осмотрев их, я убедился, что одна из виноградных веточек, которые я разбрасывал по комнате во время речи ангела, попала в часы и по странной случайности засела в скважине для ключа, остановив таким образом движение минутной стрелки.

- Ага! - сказал я. - Вот оно что. Дело ясно. Самый обыкновенный случай, какие бывают время от времени!

Я не думал больше об этом происшествии и в обычное время улегся в постель. Поставив свечу на столик, подле кровати, и попытавшись прочесть несколько страниц трактата "Вездесущность Божества", я, к несчастью, заснул почти в ту же минуту, забыв погасить свечу.

Во сне меня преследовал ангел необычайного. Мне казалось, что он стоит перед кроватью, раздвигает занавески и страшным, глухим голосом пустой бочки угрожает мне жестокой местью за презрительное отношение к нему. В заключение длинной речи он снял с головы воронку, вставил ее мне в глотку и вылил в меня целый океан киршвассера из бутылки, заменявшей ему руку. Агония сделалась невыносимой, и я проснулся как раз вовремя, чтобы увидеть крысу, которая, вытащив горевшую свечку из подсвечника, уносила ее в зубах, но слишком поздно, чтобы помешать ей унести свечу в свою норку. Вскоре послышался сильный, удушливый запах - дом загорелся. Пламя распространялось с невероятной быстротой и через несколько минут охватило всю постройку. Мне невозможно было выбраться из комнаты иначе, как в окно. Впрочем, на улице живо собралась толпа, принесли лестницу. Я стал быстро спускаться по ней, как вдруг огромная свинья, жирное брюхо которой, да и вся вообще наружность положительно напоминали моего посетителя, - как вдруг, говорю я, свинья, до тех пор мирно дремавшая в луже, решила, что ей необходимо почесать левое плечо, и притом непременно о лестницу. В ту же минуту я полетел вниз и сломал себе руку.

Это несчастье, потеря страховой премии и еще более серьезная потеря - волос, которые начисто сгорели во время пожара, настроили меня на серьезный лад, и я, в конце концов, решил жениться. Была у меня на примете богатая вдовушка, только что потерявшая седьмого мужа; на ее-то сердечные раны решил я излить бальзам брачного обета. Она застенчиво пролепетала "да" в ответ на мои мольбы. Я бросился к ее ногам в порыве благодарности и обожания. Она наклонилась ко мне, и ее роскошные кудри смешались с моими, которые я взял напрокат у Гранжана. Не понимаю, как перепутались наши волосы, но так случилось. Я встал с сияющей лысиной, без парика; она - в гневе и негодовании, опутанная чужими волосами. Так разбились мои надежды - от случайности, которую невозможно было предвидеть, случайности, впрочем, весьма естественной.

Однако я, не падая духом, решился атаковать менее жестокое сердце. Судьба благоприятствовала мне в течение некоторого времени, но мои надежды снова лопнули по милости самого обыкновенного случая. Встретив мою возлюбленную на бульваре, среди городской elite, я хотел было приветствовать ее изящным поклоном, как вдруг мне запорошило глаза какой-то дрянью, и на минуту я совсем ослеп. Когда я протер глаза, владычица моего сердца уже исчезла, до глубины души оскорбленная моей, как она думала, умышленной небрежностью. Пока я стоял, ошеломленный внезапностью этого происшествия (которое, впрочем, могло бы случиться со всяким смертным) и все еще протирая глаза, ко мне подошел ангел необычайного и предложил свою помощь с любезностью, какой я вовсе не ожидал от него. Он очень внимательно и ловко осмотрел мой глаз. Объявив, что в него попали чистые "пустяки", он вытащил эти "пустяки" (в чем бы они ни состояли).

Тогда я рассудил, что мне пора умереть (так как судьба, очевидно, решилась преследовать меня), и, остановившись на этом решении, отправился к ближайшей реке. Я разделся (находя вполне основательно, что следует умереть в том самом виде, в каком родился) и с разбега кинулся в реку. Единственной свидетельницей моего поступка была одинокая ворона, которая, по всей вероятности, паслась вымоченного в спирту гороха, опьянела и отстали от своих товарищей. Как только я очутился в воде, этой птице пришла фантазия схватить самую необходимую часть моей одежды и улететь. Отложив из-за этого самоубийство, я просунул свои нижние конечности в рукава сюртука и пустился в погоню за воровкой со всей быстротой, какой требовал случай и позволяли обстоятельства. Но злая судьба по-прежнему преследовала меня. Я бежал во всю прыть, задрав голову кверху и не спуская глаз с похитительницы моей собственности, как вдруг почувствовал, что terra firma {Твердая земля (лат.).} ускользнула из-под моих ног.

Дело в том, что я свалился в пропасть и, без сомнения, разбился бы вдребезги, если бы не успел схватиться за конец длинной веревки, висевшей из пролетавшего мимо воздушного шара.

Опомнившись и сообразив, в каком ужасном положении я нахожусь, я принялся кричать изо всех сил, чтобы уведомить об этом аэронавта. Но долгое время я кричал напрасно. Дурак не мог (или, подлец, не хотел) заметить меня. Шар быстро поднимался, а мои силы еще быстрее падали. Я уже хотел покориться судьбе и спокойно шлепнуться в море, как вдруг услыхал вверху глухой голос, напевавший арию из какой-то оперы. Взглянув вверх, я увидел ангела необычайного. Он облокотился на борт лодочки, курил трубку и, по-видимому, благодушествовал, вполне довольный собой и всем светом. Я не мог говорить от истощения и только жалобно смотрел на него.

В течение нескольких минут он смотрел, не говоря ни слова. Наконец, заботливо передвинув трубку из правого угла в левый, удостоил произнести:

- Кто ви такой, какого шорта ви там делаете?

В ответ на эту жестокую и лицемерную выходку я мог только сказать: "Помогите!"

- Помогите! - отозвался негодяй. - Не хочу. Вот бутилка, помогите сам себе, и шорт вас подери!

С этими словами он бросил тяжелую бутылку с киршвассером, которая упала мне на голову и, как мне показалось, вышибла из нее весь мозг. Под влиянием этой идеи я хотел бросить веревку и испустить дух, но остановился, услышав крик ангела:

- Дершитесь, - кричал он, - зашем спешить? Хотите еще бутилка или ви уше тресвый и пришли в щуства?

Я поспешил дважды кивнуть головой. Первый раз отрицательно, в знак того, что не хочу второй бутылки, а второй - утвердительно, в знак того, что я действительно трезв и положительно пришел в чувство. Таким путем мне удалось несколько смягчить ангела.

- Знашит, ви, наконец, поверили? - спросил он. - Ви, наконец, поверили в необытшайное?

Я снова кивнул головой в знак согласия.

- И ви поверили в меня, ангела необытшайного? Я снова кивнул.

- И ви согласен, что ви пьяница и дурак? Я еще раз кивнул.

- Полошите ше вашу левую руку в правый карман брюк, в знак подшинения ангелу необытшайного.

Этого требования я, очевидно, не мог исполнить: во-первых, моя левая рука была сломана при падении с лестницы, следовательно, если бы я выпустил веревку из руки, то выпустил бы ее совсем. Во-вторых, мои брюки унесла ворона. Итак, я, к крайнему своему сожалению, вынужден был покачать головой в знак того, что не могу в настоящую минуту исполнить весьма справедливое требование ангела. Но как только я это сделал...

- Упирайся ше ко фсем шертям! - заревел ангел.

С этими словами он вытащил острый ножик и перерезал веревку, на которой я висел. Мы пролетали в эту минуту над моим домом (который во время моих странствований был очень красиво отстроен заново), так что, полетев вниз, я попал как раз в трубу и очутился в камине столовой.

Когда я пришел в себя (так как падение совершенно оглушило меня), было четыре часа утра. Моя голова покоилась в золе камина, а ноги на обломках опрокинутого столика, среди остатков десерта, разбитых стаканов, опрокинутых бутылок и пустого кувшина из-под киршвассера. Так отомстил за себя ангел необычайного.

Edgar Allan Poe.

The Angel of the Odd. An Extravaganca (1844).

Перевод М. Энгельгардта (1896).

Текстовая версия: verslib.com

По Э. Собрание сочинений в 2 тт. Т. 2. - СПб.: Изд. Г. Ф. Пантелеева, 1896.